* * *
Я пройду тихонько вдоль заборов,
Вдоль деревьев тех,
Что хранят сияние и шорох,
Голоса и смех.

Вот она — для сердца и для взора
Тихая земля...
Неужели вся моя опора —
Молодость моя!

Переулков этих захолустье
С четырёх сторон.
Ни печали нет давно, ни грусти —
Только лёгкий звон.

От листвы вечерней, от звезды ли,
От далёких лет...
Там меня ещё не позабыли.
Не забыли?.. Нет...

Я УЧИЛСЯ ПИСАТЬ
         В. Астафьеву
Я учился писать...
Мимо школы – колонны, колонны
Колыхались рекой
И впадали в невидимый фронт...
Я учился писать
Не спеша, с нажимом, с наклоном.
И скрипело стальное
Защитного цвета перо.
Я учился писать...
Лихорадочно били зенитки,
У войны отвоевывая
Островки тишины.
И таскал я в карманах
Тяжелые рваные слитки,
Как горячие метеориты войны.
Я учился писать...
Где-то плавились танки,
Где-то люди кричали,
Умирая в огне и дыму...
Я учился писать
Изложения о Каштанке,
Я учился страдать
Над судьбою Герасима и Муму.
Я учился писать,
И хрустящие хлебные карточки
От себя отрывала
По клеточке
Мать.
Чтоб меня не тошнило,
Чтоб меня не шатало за партою...
Я учился писать!..
1959

ЩЕЛЬ
Перебираю детство, как наследство,
Припоминаю тысячу вещей...
Я, как слепой, ищу на ощупь детство
И падаю – проваливаюсь в щель.

Я погружаюсь в темноту и глину,
В узлы пожитков, сваленных на дне...
Я обнимаю худенькую спину
Моей сестры, прижавшейся ко мне.

Над нами мир, раскромсанный и черный,
Провалы тишины сменяют гул...
И слышно – в щель протискивает корни
Наш сад, забытый нами наверху...
1959

БОТИНКИ
Собралось множество народу,
И каждый мне давал наказ,
Поскольку в дальнюю дорогу
Я собирался в первый раз.

А мне завидовало столько!
И надо было понимать –
Я еду в город Севастополь
В морскую школу поступать.

И, старый шкаф открыв со скрипом,
Собрав меня в серьезный путь,
Ботинки черные со скрипом
Мне мать позволила обуть...

В вагон вошел я по билету,
А ехать мне четыре дня,
И документ за семилетку
Лежал в кармане у меня.

И не сумел понять я толком,
Откуда смог вагон узнать:
Я еду в город Севастополь
В морскую школу поступать!

А пассажиры мне: – Братишка!
Таких нельзя не принимать,
Да ты, милок, в своих ботинках
Парады будешь принимать!

И было все отлично, в общем,
Я ехал весело и всласть,
Хоть ехал я в вагоне общем,
Где негде яблоку упасть.

И на одном глухом вокзале
Заснул, как мертвый, среди дня,
И среди дня ботинки сняли,
Ботинки новые с меня.

Ах, как я бегал по вокзалу,
Ботинки черные искал,
Вокзал жевал и хлеб, и сало,
Вокзал сочувственно икал.

И было мне понятно только,
Что я остался босиком...
Ну, как я в город Севастополь
Таким поеду босяком?!

И потемнели все дороги...
И воротился я домой.
А мать стояла на пороге,
А мать качала головой
1961

МАТЬ
Уляжется ночь у порога,
Уставится в окна луна,
И вот перед образом Бога
Она остается одна.
Туманный квадратик иконы,
Бумажного венчика тлен.
И долго роняет поклоны
Она, не вставая с колен.
И пламя лампадки колышет,
Колеблет листочек огня
Ночной ее вздох —
        не услышит
Никто его, кроме меня!
Лишь сердце мое шевельнется,
Сожмется во мраке больней...
Никто никогда не вернется
С кровавых и мертвых полей!
Не будет великого чуда,
Никто не услышит молитв...
Но сплю я спокойно, покуда
Она надо мною стоит.
1961

В ПЕРЕУЛКЕ
Что ты шаг ускоряешь, прохожий,
В переулке полночном глухом,
И спешишь по шуршащей пороше,
И стучишь, и стучишь каблуком?!
Что ты ближе стараешься к свету,
Всей спиною меня сторожа?
Я не прячу в кармане кастета,
Не держу воровского ножа.
Я не прячусь за темные стены,
Я не жду в переулках кривых
Ни наручных твоих, драгоценных,
Ни карманных твоих, трудовых.
Просто дело мое молодое,
Просто кружится, падает снег...
Протяни огонек мне в ладонях,
Разреши прикурить, человек!
1961

***
Верните мои детские года
И отберите взрослости приметы,
Чтоб смог прижать я к сердцу навсегда
Друзей, каких светлей и чище нету,
Верните невозвратные года...
Доверчив я и простодушен был...
Теперь душа в рассудке закоснела...
Верните мне ребяческий мой пыл,
Чтоб всё, что на душе,
Открыть мне смело.
1961

КОНДУКТОР ПРИГОРОДНОГО
Он был погоней разозленный,
На все застегнутый крючки,
Он так вращал свои зеленые,
Свои казенные зрачки!
Загнать меня, как зайца, в угол,
Поймать меня за воротник!
Такой старательный кондуктор,
Такой исправный проводник.
Ни разу я не увернулся,
Ни разу я не прошмыгнул...
Ни разу он не улыбнулся,
Ни разу он не подмигнул.
1961

***
И вот стою
И погибаю
Среди райцентровской грязи...
Вот снова руку поднимаю,
Вот подбегаю:
– Подвези! –
Шофер берет меня,
Сажает,
А я ему ни свят, ни зять,
Шофер глаза свои сужает,
Соображает – сколько взять.
А я закуриваю веско.
Я – будь спокоен – заплачу!
А он дает на всю железку,
А я, откинувшись, молчу.
А он поглядывает косо,
А я поглядываю вдаль,
А я кусаю папиросу,
Соображая – что же дать.
Ведь ни аванса, ни получки, –
В кармане нет ни пятака.
Вот разве только авторучка
Одна торчит из пиджака.
А если скажет – зря возился?
А если ручку не возьмет?..
А он один остановился,
А он один меня везет...
А на щеке его морщина,
А он задумчиво глядит
И, тормозя свою машину,
Мне так,
Не глядя,
Говорит:
– Вылазь, вылазь, не суетись,
Иди, иди, студент, учись!
1961

ИЗ ЮНОСТИ
Не догорев, заря зарей сменялась,
Плыла большая круглая луна,
И, запрокинув голову, смеялась,
До слез смеялась девушка одна.

Она была веселой и беспечной,
И каждый вечер верила со мной
Она любви единственной и вечной,
В которой мы признались под луной.

...Давным-давно мы навсегда расстались,
О том, что было, не узнал никто...
И годы шли,
И женщины смеялись,
Но так смеяться не умел никто...

Мне кажется, что посреди веселий,
В любых организованных огнях,
Я, как дурак, кружусь на карусели,
Кружусь, кружусь на неживых конях!

А где-то ночь все догорать не хочет,
Плывет большая круглая луна,
И, запрокинув голову,
Хохочет,
До слез хохочет девушка одна...
1961

***
Люди пьют.
Самогон и водку,
Спирт, перцовку, портвейн, коньяк.
Шевеля кадыками,
Как воду,
Пьют – напиться не могут никак.
Не беду, не тоску разгоняют,
Просто так
Соберутся и пьют,
И не пляшут совсем, не гуляют,
Даже песен уже не поют.
Тихо пьют.
Словно молятся – истово.
Даже жутко –
Посуду не бьют...
Пьют артисты и журналисты,
И последние смертные пьют.
Просто так,
Просто так напиваются,
Ни причин, ни кручин – никаких.
Просто так,
Просто так собираются
В гастрономах с утра –
«На троих».
Люди пьют...
Все устои рушатся –
Хлещут насмерть,
Не на живот –
Разлагаются все содружества,
Все сотрудничества
И супружества, –
Собутыльничество живет.
1963

ОКРАИНА
Околица родная, что случилось?
Окраина, куда нас занесло?
И города из нас не получилось,
И навсегда утрачено село.
Взрастив свои акации и вишни,
Ушла в себя и думаешь сама,
Зачем ты понастроила жилища,
Которые ни избы, ни дома?!
Как будто бы под сенью этих вишен,
Под каждым этим низким потолком
Ты собиралась только выжить, выжить,
А жить потом ты думала, потом.
Окраина, ты вечером темнеешь,
Томясь большим сиянием огней,
А на рассвете так росисто веешь
Воспоминаньем свежести полей.
И тишиной, и речкой, и лесами,
И всем, что было отчею судьбой...
Разбуженная ранними гудками,
Окутанная дымкой голубой!
1964

МОСКОВСКИЕ СТРОФЫ
В этом городе старом и новом
Не найти ни начал, ни конца...
Нелегко поразить его словом,
Удивить выраженьем лица.

В этом городе новом и старом,
Озабоченном общей судьбой,
Нелегко потеряться задаром,
Нелегко оставаться собой!

И в потоке его многоликом,
В равномерном вращенье колес,
В равнодушном движенье великом
Нелегко удержаться от слез!

Но летит надо мной колокольня,
Но поет пролетающий мост...
Я не вынесу чистого поля,
Одиноко мерцающих звезд!
1964

НОЧЬ
И вот луна
Над миром встанет
И в дебрях каждого куста
Зашевелится ночь
И глянет -
Светла,
Таинственна,
Пуста.

Весь мир,
От звёзд до лунных пятен,
Стоит
Прозрачен и велик,
Но каждый хруст его,
Внезапен,
И неожидан
Каждый крик.

В глубоком омуте оврага
Блестит недвижная река,
Торчит застывшая от страха
Коряги черная рука.

И в поле чистом,
В поле чистом
Над лунным сумраком дорог
Всю ночь
Проносится со свистом
Такой знобящий ветерок!

И вот,
У края неба где-то
Взметнутся резко,
Напрямик
Два ярких
Движущихся света -
И ночь раздвинется на миг.

И всё.
В ночной и одинокой
Душе моей
Очнётся вдруг
И отзовётся на далёкий
Живой,
Работающий звук.
1965

РОМАНС
     В. Кожинову
Как эта ночь пуста, куда ни денься,
Как город этот ночью пуст и глух...
Нам остается, друг мой, только песня —
Ещё не всё потеряно, мой друг!

Настрой же струны на своей гитаре,
Настрой же струны на старинный лад,
В котором всё в цветенье и разгаре —
«Сияла ночь, луной был полон сад».

И не смотри, что я не подпеваю,
Что я лицо ладонями закрыл,
Я ничего, мой друг, не забываю,
Я помню всё, что ты не позабыл.

Всё, что такой отмечено судьбою
И так звучит — на сердце и на слух,
Что нам всего не перепеть с тобою,
Ещё не всё потеряно, мой друг!

Ещё струна натянута до боли,
Ещё душе так непомерно жаль
Той красоты, рожденной в чистом поле,
Печали той, которой дышит даль...

И дорогая русская дорога
Ещё слышна — не надо даже слов,
Чтоб разобрать издалека-далёка
Знакомый звон забытых бубенцов.
1965

* * *
Разбуди эту землю, весна,
Разбуди этот каменный город
Синевою, слепящей со сна,
И капелью, летящей за ворот.

Удивлённо качнётся стена,
Поплывут облака над домами...
Заиграй, заблистай куполами,
Разбуди мою душу, весна!

Ты пройдёшь тяжело, словно плуг,
Распахнёшься просторно, как поле,
Чтоб я вскрикнул от счастья и боли,
Что не слеп я ещё и не глух.

Я проснусь, я заслышу твой звон,
Я увижу под утренней высью,
Как безжалостно я окружён,
Как ликующе встречен я жизнью...

Этот щебет, и трепет, и свист!..
Я пойму, что не зря его слышно,
Что имел торжествующий смысл
Этот свист, не имеющий смысла.
1965

* * *
Наедине с печальной елью
Я наблюдал в вечерний час
За бесконечной каруселью
Созвездий, окружавших нас.
Но чем торжественней и строже
Вставало небо надо мной,
Тем беззащитней и дороже
Казался мир земли ночной,
Где ель в беспомощном величье
Одна под звездами стоит,
Где царство трав и царство птичье,
К себе прислушиваясь, спит.
Где все по балкам и полянам
И над мерцающим селом
Курится медленным туманом,
Дымится трепетным теплом...
1965

РАВНИНА
Ещё во власти дня и шума,
Ещё в усталости дневной,
Я шёл за городом угрюмо,
Оставив город за спиной.

Я шёл с самим собой сначала...
Но смутно слышал, как сквозь сон,
Что где-то музыка звучала,
Звала меня со всех сторон.

Всё необъятнее, всё шире
Росла звенящая волна,
Пока не понял я, что в мире —
Луна. Равнина. Тишина.

Что ночь блистает, серебрится,
Кусты и травы ослепя,
Что под луной ночная птица
Поёт и слушает себя.

И, на равнину тихо выйдя,
В сиянье лунного огня
Со всех сторон, меня не видя,
Деревья смотрят на меня.

И всё живёт вокруг, толпится,
И по мерцающей земле
Идёт ко мне, и прячет лица,
И вновь скрывается во мгле...
1966

ВОСПОМИНАНИЕ О СЕЛЕ
       Села давнишний житель...
                                С. Есенин
Кричит петух рассветный и охрипший,
Чуть шевелит солому ветерок;
Кричит петух и бьёт крылом по крыше —
Роняет утро белое перо.

Кричит петух! И вот из дальней дали
Пахнёт дымком и сеном тишина
И всем, о чём воспоминанья стали
Как сон неясный, как обрывок сна.

Сейчас туда ползёт туман из балки.
Белеет пруд и лысая гора...
Там никого, ни деда и ни бабки
Нет у меня, ни отчего двора.

Забыв о том, как сеяли и жали,
Давным-давно мои отец и мать
Из деревеньки этой убежали,
Едва-едва успели убежать.

Тогда в деревне начиналась смута,
И с правдой перемешивалась ложь:
Вождям хотелось слишком круто
Судьбу крестьян перемолоть, как рожь...

А по всему голодному Поволжью
Смерть от села ходила до села,
И люди гибли, падали под вошью,
И дальше вошь тифозная ползла.

Какие бури в мире просвистели,
Каким железом век мой прокричал!..
Но вот в душе чуть слышно, еле-еле
Запел родник — начало всех начал.

И вот над краем дорогим и милым
Кричит петух... Ах, петя-петушок!
Как вскинуть он старается над миром
Свой золотой, свой бедный гребешок!

Кого зовёт он так по белу свету,
Как будто знает — песнь его слышна,
И понимает: русскому поэту
Нужна земля и Родина нужна.
1966

***
В атмосфере знакомого круга,
Где шумят об успехе своем,
Мы случайно заметим друг друга,
Не случайно сойдемся вдвоем.

В суматохе имен и фамилий
Мы посмотрим друг другу в глаза...
Хорошо, что в сегодняшнем мире
Среднерусская есть полоса.

Хорошо, удивительно, славно,
Что тебе вспоминается тут,
Как цветут лопухи в Лихославле,
Как деревья спокойно растут.

Не напрасно мы ищем союза,
Не напрасно проходят года...
Пусть же девочка русая – муза
Не изменит тебе никогда.

Да шумят тебе листья и травы,
Да хранят тебя Пушкин и Блок,
И не надо другой тебе славы,
Ты и с этой не столь одинок.
1967

* * *
Не помню ни счастья, ни горя,
Всю жизнь забываю свою,
У края бескрайнего моря,
Как маленький мальчик, стою.

Как маленький мальчик,
                  на свете,
Где снова поверить легко,
Что вечности медленный ветер
Мое овевает лицо.

Что волны безбрежные смыли
И скрыли в своей глубине
Те годы, которые были
И снились которые мне.

Те годы, в которые вышел
Я с опытом собственных сил,
И все-таки, кажется, выжил,
И, кажется, все же не жил.

Не помню ни счастья, ни горя...
Простор овевает чело.
И, кроме бескрайнего моря,
В душе моей нет ничего.
1968

ПАМЯТИ Н.ЗАБОЛОЦКОГО
Мы все, как можем, на земле поем,
Но среди всех — великих было мало...
Твоей душе, тяжелой на подъем,
Их высоты прозрачной не хватало.

Ты заплатил в своем начале дань
Набегу разрушительных глаголов,
И лишь полей нетронутая даль
Тебя спасла от них, как от монголов.

Тебе твой дар простором этим дан,
И ты служил земле его и небу
И никому в угоду иль потребу
Не бил в пустой и бедный барабан.

Ты помнил тех далеких, но живых,
Ты победил косноязычье мира,
И в наши дни ты поднял лиру их,
Хоть тяжела классическая лира!
1968

* * *
Вот опять я у моря стою,
На краю плоскогорья...
Спойте, волны, мне песню свою,
Спой мне, море!

Только ты ещё можешь одно
Позабыть все печали.
Ты шумишь, как когда-то давно,
Как в Начале.

Ни безумья, ни хаоса нет
В нескончаемом хоре —
Только даль. Только музыка. Свет.
Спой мне, море!

Только ты остаёшься собой,
И, не ведая страха,
Ты простором, волной, синевой
Бьёшь с размаха...
1969

СПУСТЯ ДВАДЦАТЬ ЛЕТ
Это взгорье... Этот мир просторный,
Где гуляют ветры, шелестя,
Это небо... Этот край, который
Не узнать мне двадцать лет спустя.

Как случилось, как же это вышло —
Вместо игр и песен — тишина.
Всё, что было здесь, ушло неслышно,
Лишь всё та же надо мной луна...

Здесь деревья, кажется, другие,
А не те, с которыми я рос.
И дворы здесь новые, глухие —
Ни в одном не лает больше пёс.

Здесь давно, покончивши со старой,
Наступила новая пора...
Ни одна возлюбленная пара
Не гуляет больше до утра.
1969

* * *
Зачем ты снова, как с повинной,
у всей округи на виду
стоишь на улице пустынной,
встречаешь тихую звезду?

И в тишине её призывной
опять душа твоя полна
какой-то грустью неизбывной,
мерцаньем дальнего холма.

Какой-то преданностью нежной
деревьям, дремлющим кругом,
какой-то тайною надеждой
на отчий край, на отчий дом...

Ты помнишь песню полевую,
раздолье свежести и сил,
ты слышишь музыку живую
среди курганов и могил.

И в тишине первоначальной
опять боишься одного —
уйти от памяти печальной,
от вдохновенья своего.
1969

ГОЛУБОЙ ВЕЛОСИПЕД
Мы были взрослые и дети…
В звонок отчаянно звеня,
На голубом велосипеде
Ты уезжала от меня.

Земля шоссейная дымилась…
Шальными шинами шурша,
Как ветер, пела и томилась
Велосипедная душа.

Такие ладные, заядлые.
Когда мы стали уставать?
Дороги наши безоглядные
Под нами стали остывать…

Но долго слышалось на свете:
В звонок отчаянно звоня,
На голубом велосипеде
Ты уезжаешь от меня…

Ну, где тебе живётся, спится,
Каких колёс дымится след?
Где растерял стальные спицы
Твой голубой велосипед?

* * *
Свети, как прежде, надо мною,
Не оставляй меня, луна...
Не станет п р о ш л о г о страною
Моя прекрасная страна.

Не верь, когда обступят тени,
Что там, в мерцанье трав и вод,
Она живёт во мгле видений
И мёртвый водит хоровод.

Что все дворы её, усадьбы
Погасший обнял небосвод,
Что там один, как после свадьбы,
Гуляет ветер у ворот.

Что стережёт её дороги
Теперь туман и лебеда
И все её пути-дороги
Ведут оттуда — не туда.

Что в той стране, давно смиренной,
Лежат снега в сиянье сна...
И остаётся незабвенной
Лишь мать печальная одна.
1970

МЁРТВЫЙ САД
В саду безмолвья и беды —
От края и до края —
Деревьев чёрные ряды,
Процессия немая.

И в тишине его ветвей,
Во всей его округе
Воронье карканье слышней
И завыванье вьюги.

И где-то там, в глуши времён,
За стужею железной,
Он безмятежный видит сон,
Он слышит шум мятежный.

Там осеняет землю сад
Таинственною кущей,
Листвой, летящей наугад,
Отрадою цветущей.

Он обнимает небосвод,
Звезду легко колебля...
И соловей его поёт
Во мгле великолепья.
1970

ЛЕБЕДЬ У ДОРОГИ
Рядом с дымной полосою
Воспаленного шоссе
Лебедь летом и весною
Проплывает, как во сне.
Приусадебная заводь.
Досок выгнивший настил...
Кто сиять сюда и плавать
Лебедь белую пустил?!
Целый день звенят колеса,
Накаляясь от езды,
Щебень сыплется с откоса,
Доставая до воды.
Ничего она не слышит,
Что-то думает свое,
Жаркий воздух чуть колышет
Отражение её.
То ли спит она под кущей
Ослепительного сна,
То ль дорогою ревущей
Навсегда оглушена.
То ль несет в краю блаженства
Белоснежное крыло,
Во владенья совершенства
Не пуская никого.
1970

ВОСПОМИНАНИЕ О СТАРШЕМ БРАТЕ
То ли сон о старшем брате,
То ли память детских лет:
Рук широкое объятье,
Портупея. Пистолет.
Помню все на цвет, на запах,
Помню, главное, на слух:
«Дан приказ ему на запад...» –
Песня слышалась вокруг.
С этой песней на неделю
Прибыл он под отчий кров...
С этой песней скрипнул дверью,
Слышу скрип его шагов.
Скрип сапог живого брата,
Уходящего от нас, –
Дан приказ ему на запад,
Дан приказ,
Приказ,
Приказ.
...Он успел из-подо Львова,
Первым принявшим грозу,
Написать, послать два слова:
«Был в бою, стоим в лесу...»
Не узнать мне, что с ним сталось
Во втором его бою,
Может, после не осталось
Даже леса в том краю...
Не воротится назад он,
Слишком столько долгих лет
Дан приказ ему на запад...
Портупея... Пистолет...
1970

ПЕХОТА 41-го ГОДА
Только выйду за ворота,
Только выбегу – и вот,
Вижу: движется пехота,
По бокам стоит народ...
За колонною колонна,
Колыхаются полки –
Непреклонные знамена,
Неуклонные штыки.
За шеренгою шеренга –
Грудь равняется на грудь –
Пылью светится железной,
Потом, блещущим, как ртуть.
За винтовкою винтовка –
Монолитный взмах руки...
Алюминиевые только
Им мешают котелки.
Этих красок половодье!
Этих труб литая медь!..
Мне догнать бы их сегодня,
Попрощаться бы успеть.
1970

* * *
Пускай закружат времена
своею музыкою дикой,
но позабытая весна
лица коснётся паутинкой!

И снова вспомнишь тишину
и край родной... И даль... И дымку.
И лучезарную одну,
сквозь ночь летящую косынку.

И ту неясную печаль,
и эту радость без названья,
и станет непомерно жаль
окна далёкого мерцанья...

Встаёт луна из темноты,
поёт невидимая птица,
и так поёт она, что ты
не можешь в мире заблудиться.
1970

***
Ночью слышатся колеса,
Длится гул земли,
Это где-то вдоль откоса,
В русле колеи.
Ночью отсветы-пожары
Мечутся в окне,
Это город гонит фары
Где-то в стороне.
Это все во мраке тонет,
Глохнет за стеной.
Ночью слышно: ветер стонет...
Это — надо мной.

* * *
Когда наступит ночь, на крыши
всё небо чёрное свалив,
и город выдохнется, тише
вращая площади свои,

когда исчезнут постепенно,
замрут во мраке, в тишине
все голоса его, сирены,
все эти отсветы в окне,

я всей душой и всей тоскою
услышу в смолкнувшем окне:
шурша невидимой листвою,
деревья сходятся во тьме.
1971

КЛАДБИЩЕ ПОД ВОЛОГДОЙ
             Памяти Рубцова
Края лесов полны осенним светом,
И нету им ни края, ни конца —
Леса... Леса...
Но на кладбище этом
Ни одного не видно деревца!

Простора первозданного избыток,
Куда ни глянь...
Раздольные места...
Но не шагнуть меж этих пирамидок,
Такая здесь - до боли! - теснота.
Тяжелыми венками из железа
Увенчаны могилки навсегда,
Чтоб не носить сюда
Цветов из леса
И, может, вовсе не ходить сюда...

И лишь надгробье с обликом поэта
И рвущейся из мрамора строкой
Еще живым дыханием согрето
И бережною прибрано рукой.

Лишь здесь порой,
Как на последней тризне,
По стопке выпьют... Выпьют по другой...
Быть может, потому,
Что он при жизни
О мертвых помнил, как никто другой!

И разойдутся тихо,
Сожалея,
Что не пожать уже его руки...
И загремят им вслед своим железом,
Зашевелятся Мертвые венки...

Какая-то цистерна или бочка
Ржавеет здесь, забвению сродни...
Осенний ветер... Опадает строчка:
"Россия, Русь, храни себя, храни..."
1978

РАВНИНА
Ещё во власти дня и шума,
Ещё в усталости дневной,
Я шёл за городом угрюмо,
Оставив город за спиной.

Я шёл с самим собой сначала...
Но смутно слышал, как сквозь сон
Что где-то музыка звучала,
Звала меня со всех сторон.

Всё необъятнее, всё шире
Росла звенящая волна,
Пока не понял я, что в мире —
Луна. Равнина. Тишина.

Что ночь блистает, серебрится,
Кусты и травы ослепя,
Что под луной ночная птица
Поет и слушает себя.

И, на равнину тихо выйдя,
В сиянье лунного огня
Со всех сторон, меня не видя
Деревья смотрят на меня.

И всё живёт вокруг, толпится,
И по мерцающей земле
Идёт ко мне, и прячет лица,
И вновь скрывается во мгле…

ДНИ ПУШКИНА
       Духовной жаждою томим...
                             А. С. Пушкин

Все беззащитнее душа
В тисках расчетливого мира,
Что сотворил себе кумира
Из темной власти барыша.

Все обнаженней его суть,
Его продажная основа,
Где стоит все чего-нибудь,
Где ничего не стоит слово.

И все дороже, все слышней
В его бездушности преступной
Огромный мир души твоей,
Твой гордый голос неподкупный.

Звучи, божественный глагол,
В своем величье непреложный,
Сквозь океан ревущих волн
Всемирной пошлости безбожной...

Ты светлым гением своим
Возвысил душу человечью,
И мир идет к тебе навстречу,
Духовной жаждою томим.
1984

БАНЯ БЕЛОВА
1
В нелучшем совсем состоянье своём
я ехал к Белову в родительский дом.

Он сам торопился, Василий Белов,
под свой деревенский единственный кров.

И гнал свой «уазик» с ухваткой крестьянской
сначала — по гладкой, а дальше — по тряской.

Везли мы с собой не гостинцы, а хлеб...
И ехали с нами Володя и Глеб.

Володя, в свой край нараспашку влюблённый,
и Глеб присмиревший, с душой затаённой...

В начале пути нам попалась столовка,
где жалко себя и за друга неловко.

Каких-то печальных откушали щей
и двинулись дальше дорогой своей...

И вот предо мною зелёный простор
величье своё бесконечно простёр.

Стояли леса, как недвижные рати,
в закатном застывшие северном злате.

Сияли поля далеко и прозрачно,
но было душе неуютно и мрачно. •• .

Бескрайние эти великие дали
мне душу безмолвьем своим угнетали.

Я видел, как дол расстилался за долом,
какой-то сплошной тишиной заколдован.,

И реки пустынные — Кубена... Сить...
Здесь некому вроде и рыбу ловить.

Среди их привольно катящихся волн
хоть чья бы лодчонка, хоть чей-нибудь чёлн!

Густела в полях вечереющих мгла,
и странные нам попадались дома.

Они величаво из мглы возникали,
как будто их ставили здесь великаны.

Наверное, ставили их на века —
такая во всём ощущалась рука.

Такое надёжное крепище брёвен...
Но облик их был и печален, и тёмен.

Ни света из окон, ни дыма из труб,
безмолвен был каждый покинутый сруб.

И мрачно они средь полей возвышались.
Куда же хозяева их подевались?!

Но каждый об этом угрюмо молчит...
И молча мы едем в глубокой ночи...

Но вот наконец нас хозяин привёз
в деревню свою под сиянием звёзд.

2.
По-чёрному топится баня Белова,
но пахнет берёзово, дышит сосново.

На вид она, может быть, и неказиста,
зато в ней светло, и уютно, и чисто.

Когда в её недрах всколышется жар,
она обретает целительный дар.

Она забирает и тело, и душу,
все недуги их извлекает наружу.

Любую усталость, любой твой кошмар
вбирает в себя обжигающий пар.

И, весь разомлев, ты паришь невесомо,
забыв, что творится и в мире, и дома...

И с пышущей полки встаёшь, обнажён,
как будто бы заново в мире рождён.

Как будто бы весь начинаешься снова...
По-чёрному топится баня Белова.

3.
И светлая взору предстала деревня,
живая деревня в краю этом древнем.

Из сказки забытой, казалось, возник
её отуманенный временем лик.

Темнели на избах высоких узоры,
и окна синели, как жителей взоры.

Распахнутый миру — входи на порог! —
под небом пустынным жилой островок.

Казалось, один он остался на свете
затем лишь, чтоб путника в мире приветить.

Хоть много чего сохранить не смогла,
но душу деревня ещё сберегла.

Наверно, вовеки она не иссякнет,
раз вынесла столько погибели всякой.

Наверно, вовеки она не исчезнет,
раз столько ещё и добра в ней, и чести,

раз детская чья-то головка одна
с таким любопытством глядит из окна,

раз может ещё так глазами сиять
Анфиса Ивановна, Васина мать...

И сразу просторы исполнились смысла,
и небо иначе над ними нависло,

и дали, что с новой встречаются далью,
уже не дышали такою печалью.

Всё сделалось радостней, стало прочней —
земля при деревне и небо при ней!

И мир не казался уже сиротою
со всей необъятной своей широтою.

К деревне ведёт и тропа, и дорога.
Ещё так богата земля, и так много

и сил, и красы у земли этой древней...
Доколе лежать ей, как спящей царевне,

доколе копить ей в полях своих грусть?
Пора собирать деревенскую Русь!

Пора возродить её силу на свете —
так пели и травы, и листья, и ветер,

так думали поле, и речка, и лес,
и даль, что смыкается с далью небес.

Так думал, наверно, Василий Белов,
что вёл нас по отчему краю без слов...

А всё, что в душе и в судьбе наболело, -
привычное дело, привычное дело...
1985

НОСТАЛЬГИЯ
Далекого детства округа,
Златая ее лебеда,
Ее колыбельная вьюга,
Ее голубая звезда!

Далекая улица счастья,
Где долго не длится печаль,
Где все развевает ненастья
Весны лепестковая даль.

Где в лунном таинственном свете
Цветет и любовь, и мечта...
Теперь между нами навеки
Легла роковая черта.

Другие меня окружили
И ночи, и дни навсегда.
Другие меня закружили
Дороги, края, города.

В какую я впутался спешку,
В какие объятья попал
И как я, под чью-то усмешку,
Душою еще не пропал?!

Нельзя ли к стене прислониться,
Забыться нельзя ли?..
                         И вдруг
Увидеть привычные лица —
Откуда такие вокруг?!

Какая великая дума,
Какая забота у них?..
Спешат среди вечного шума
Вершители судеб своих.

Я с вами, конечно, я с вами,
Другого пути не дано.
Одно у нас время и знамя,
И небо над нами одно.

И в той же безудержной страсти
Я в грохоте дней колесю...
Но помню, как тихое “здрасте”
На улицу слышалось всю.

Где настежь распахнуты окна,
Лучатся глаза из-под век,
Где видит меня издалека,
Навстречу идет человек.

Где все узнавали друг друга,
Где радость — на всех
                             и беда...
Моя золотая округа,
Святая моя лебеда!
1985

К ОТЧИЗНЕ
Из века в век тебя пытались сжечь
И растоптать, но силою неведомой
Свой лик сберечь сумела ты и речь
И стон свой в песню обратить победную.

Как возникать из пепла ты могла
И, возрождаясь, побеждать со славою
Все силы разрушения и зла,
Что рождены историей кровавою...

С какою на земле ещё страной
Сравнить тебя и в доблести, и в горести?
Едва с одной управишься бедой,
Другие мчат, наращивая скорости.

И гибли в поле сыновья твои —
Храм возводился, освящая поле то...
Но не спасут все Спасы-на-Крови
От крови той, какая будет пролита!..

Беда уходит, как кошмарный сон.
Но пред бедой, пока ещё неведомой,
Пускай всё глуше слышится твой стон —
Не умолкает песнь твоя победная!
1985