Николай ПЕРЕСТОРОНИН (Киров)
АХ, КАБЫ НА ЦВЕТЫ ДА НЕ МОРОЗЫ…

К 85-летию патриарха Вятской литературы, почётного гражданина Кировской области русского писателя В.А. Ситникова. Из непрочитанного и перечитанного   

28 июля 1930 года, в день памяти крестителя Руси святого равноапостольного князя Владимира, родился на Вятской земле его тёзка, крестьянский сын Владимир Ситников. По большому счёту на земле и родился, в поле, где мама его Ольга Васильевна рожь жала, снопы вязала, а он взял да и торкнулся. Ближе всего к месту этого события была деревушка Сосновец, куда к родственникам своим она и отправилась с новорожденным. А крестить его хотели сначала в Рябове, что в пяти верстах от Сосновца. Но священник был строг, сразу определил, что родители паренька из Мало-Кабанова, а значит, не его прихода и крестить не стал. Кинулись в Селезениху, где у тётки Наталии знакомые были, но и там выяснилось, что приписанных к другому приходу не крестят. Тогда и решили больше не испытывать судьбу, а отправиться сразу в Каринку, где в храме Вознесения Господня паренька и окрестили, определив ему по святцам имя княжеское, православное – Владимир.

С тех пор сразу три района – Зуевский, Кумёнский и Кирово-Чепецкий – борются за право называться родиной писателя земли Вятской, автора более чем 50 книг, почётного гражданина Кировской области Владимира Арсентьевича Ситникова. И сам он никого вниманием своим не обделяет. В селе Березник Кумёнского района и в деревне Леваны Фалёнского района, где библиотеки названы его именем, проводит творческие встречи, которые с недавних пор переросли в Ситниковские чтения. Бывая в Рябове, родине известных русских художников Виктора и Аполлинария Васнецовых, посещает и Предтеченский храм, если он открыт, а потом спешит на здешнее кладбище, где покоятся его бабушка Елена Игнатьевна Ивонина-Вахрушева, дядя Александр и тётка Наталья, двоюродная сестра Аксинья. Поминая их по доброму крестьянскому и христианскому обычаю, думает, случается, и о том, что васнецовскую мечту об идеальной деревне здесь не вполне реализовали.

 

Дорога к роднику

Конечно, стоят на усадьбе дома-музея художников Васнецовых сравнительно недавно поставленные срубы, имитирующие хлев, конюшню, баньку. Но, в память о самоотверженном труде вятского крестьянства, неплохо бы вписать в сельский пейзаж молотильный ток, мельницу-ветреницу, да и водяницу тоже, колодец с журавлём, гумно, кузню, житницу. Ведь исчезают вятские деревни, стирая из памяти не только такие незаменимые в крестьянском быту вещи, как пестерь, коромысло, льномялка, прялка, деревянный ткацкий стан, корчага, зыбка на очепе, но и само понятие крестьянская цивилизация. Нет уже Сосновца и Мало-Кабаново, с которыми так много связано в судьбе писателя, на всю жизнь запомнившего тепло домашних ярушников и рябиновых пирогов, которые пекла бабушка Ефросинья, запах дратвы, которой дед Василий Фаддеевич не только валенки подшивал, но и тетрадки своих дневников, позднее ставших основой романа его внука Владимира Ситникова «Ах, кабы  на цветы да не морозы…»

А Каринка, где учился в церковно-приходской школе прадед писателя, высокий, стройный, кареглазый Фаддей Кононович, стоит. И поныне с высоты колокольни Вознесенского храма открывается, как зелена и красива земля. Вот только от зелени этой сжимает сердце горечью крещённого в этом храме Владимира Арсентьевича. Кому, как не ему, знать, что зеленая грива на самом горизонте – это отжившие своё тополя его Мало- Кабанова. «С десяток лет уже не косят луговины и не засевают здесь поля. А ведь они кормили моих предков, - пишет он в своей книге «Ах, кабы на цветы да не морозы…», с болью замечая:  - Но о предках стараются забыть, словно их не было. Раньше гуляла земля вхолостую только в пору большого мора да опустошительных вражеских набегов. А больше веских причин не пахать и не сеять не было».

И Каринский храм Вознесения Господня, где восемьдесят пять лет назад в такую же июльскую пору, на излёте короткого вятского лета крестили Владимира Арсентьевича Ситникова, стоит на этой политой потом многих поколений вятских крестьян земле. На стенах и сводах старинные росписи – Владимирская Божия Матерь, выполненная в манере вряд ли бывавшего здесь художника Виктора Васнецова, «Трифон Вятский», евангельские сюжеты. Под некоторыми надписи, ещё с ятями: «Усердием крестьян дер. Вандыши», «Усердием женщин и части 1 священника 1914 года», «Усердием крестьян Тимофея и Марины Широких. Д. Закаринская». Усердием же нынешнего поколения каринских жителей храм бережно  восстановлен, пол выложен плиткой, в окнах цветное стекло, одиннадцать колоколов на колокольне, с которой вся земля Ситникова от края до края. Она то расширяется до пределов, которые вмещают и Моравию, где бывал по крестьянской надобности его дед Василий Фаддеевич, то сжимается до крохотного пространства малой родины. Пылит июльская дорога, петляет по лугам, ведёт к зеленеющей вдали гриве тополей. К горизонту. К роднику, открытому здесь несколько лет назад писателем Владимиром Ситниковым как памятник его Мало-Кабанову. Кто-то камни-валуны оставляет на месте своей родины, кто-то обелиски устанавливает, тоже каменные, а он вспомнил, что где-то здесь бил живительной струей родник, приехал с товарищами, откопал его, благоустроил и теперь память о родине живая, как эта чистая, родниковая вода. Родник под навесом и три свечи горят на срубе венца, отражаясь в чистых водах, даря воспоминаниями, где чей дом стоял, кто тройкой на Рождество правил. Здесь лучше всего понимаешь, как много в нём от намоленных стен храма его крещения, от этой земли, от света этих свечей. Поддерживая в минуту большой грусти, вызванную воинственным недопониманием окружающих, кажущейся недооценкой твоих способностей, скажет: «Пройдёт и это». И не сразу поймёшь, что это из Экклезиаста, настолько слилось всё с жизненным опытом писателя-земляка, его пониманием жизни. Подарит свою детскую книжку, зная, что внуков у тебя нет, и не вдруг догадаешься, что читается в этом жесте евангельское «Будем, как дети».

 

Будем как дети

Тоненькая эта и богато иллюстрированная книжка «Настин двор», которую написал мой давний знакомый и добрый человек Владимир Ситников, долго дожидалась своего часа, заслонённая куда более внушительными томами, премногих тяжелей. Читаны и перечитаны вышедшие из под его пера и приобретённые на популярных в 70-е годы прошлого века  книжных базарах на Театральной площади «Летние гости», «Свадебный круг» и «Русская печь», познакомившись с первой публикацией которой в журнале «Юность», мои армейские друзья с доброй завистью к нам, вятским, заметили: «Какого писателя воспитали!». Корешок к корешку к ним подписанные автором «Из огня да в полымя», «Бабье лето в декабре», «Фазейндейро Петухов и другие», «Ах, кабы на цветы да не морозы», «И за что мне эта боль?», «Это было недавно, это было давно» с посвящённым молодым животноводам  романом «Козёл, ведущий стадо на убой» и всё той же повестью «Русская печь» о подростках военной поры. И вышедшая в Антологии Вятской литературы книга с ёмким названием «Женские судьбы», посвящённые вятскому крестьянству сборники публицистических очерков «И себе, и внукам», «Крестьянского роду-племени», «Вятские перелески», лирические эссе «В поисках Золотой Розы» и «Нечаянные встречи», недавно вышедшие из под пера всегда бодрого, вдохновенного и вдохновляющего нашего юбиляра новые романы «Откровения влюбленного матроса», «Эскулап из медвежьего угла» просились в руки. А «Настин двор», историю создания которого писатель так любит рассказывать на многочисленных встречах с читателями, всё как-то не открывался. Может быть, потому, что казалось мне, что я и так всё об этой книжке и её героях знаю, поскольку столько раз слышал о том, как прототип Насти, вихрастый, лобастый мальчишка, на вопрос: «Кто есть грибы?» отвечая простодушно: «Горожане», отказывался от поездки в «Артек» только потому, что родители у него на Северах, крыша не огребёна, окролы пошли и бабушке без него с таким огромных хозяйством  никак не справиться. А открыл книжку и понял, что не рассказы о том, как они пишутся, надо слушать, а внимать неспешному ритму незатейливого сюжета о том, как пёс по кличке Кубарь (в деревне так юлу называют, детскую игрушку-вертушку, и ребятёнков непоседливых, неугомонных) с наступлением тёплых дней начинает скучать по ясному солнцу, ложиться у дверей, положа голову на лапы, и дремать с открытыми глазами, будто весну сторожит. И хозяину этого неугомонного пса в такую пору тоже за письменным столом не сидится, всё чаще он подходит к окну. Потому что и ему весна о себе напоминает длинными днями, пением птиц, ласковой зеленью. Потому что и ему тоже хочется уехать в неоглядный зелёный простор, где светится красноватыми, как медь, стволами сосновый бор-беломошник, пахнет сеном над лугами, земляникой в лесу, где живут капитан поперечного флота, паромщик Степан Устинович, где гостит девочка Настя, с лёгкостью постигая нелёгкую крестьянскую науку, как доить корову Матрёну, задавать корм поросятам Пятаку да Гривеннику, грядки рыхлить да всходы пропалывать, где привечает гостеньков бабушка Анна Петровна, которая лучше всякого писателя знает, как написать родителям её хлопотуньи-внучки Насти, чтобы те её в деревне ещё на годик оставили, но всё равно сначала к Арсентьичу обращается: «Писать – твоё дело». А он по примеру Насти тоже на крестьянина учиться хочет, пастушить не отказываясь, в бригаду сенокосную добровольцем вступая, изо всех сил стараясь выдержать экзамен на сельского жителя. И хотя не всегда ему это удаётся – то репа вместо редьки взойдёт, то морковь вместо укропа – всё это не докука, а вперёд наука. Тем более что огурцы наросли беломорденькие, в пупырышках, за один раз по два ведра собирал на засолку. А зелёный горох такой уродился, что пёс Кубарь ел его прямо стручками…

 

В селе Волково, в доме писателя

Но это в книге, скажете вы, в жизни-то небось писатели всё больше в городах обитают, где будит их не звонкий щебет устроившихся под стрехой птиц, а некстати сработавшая сигнализация набитых во дворе автомашин. А вот и нет, писатель Ситников и в реальной реальности предпочитает учиться на агрария, постигая эту науку в селе Волково Слободского района. Да так настойчиво и самозабвенно постигает, что в городской квартире его можно и не застать, особенно летом, а вот в Волково – пожалуйста. Правда и там не в доме, а всё чаще на огороде, чуточку покатом, но отзывающемся на заботы хозяина и приезжающих помочь отцу дочерей, внуков и внучек добрым урожаем картошки, кабачков, огурцов, помидоров, редиски, укропа, лука и даже жимолости, тёмно-синих продолговатых ягод которой я никогда прежде не пробовал даже, а в гостеприимном крестьянском доме Владимира Арсентьевича поел с удовольствием. И окрошечки постной – тогда как раз Петров пост был – отведал.

А говорили мы всё больше о том, как украсился Троицкий храм в Волково, как сберегают в нём память о павших в годы Великой Отечественной войны прихожанах, как идут в крестный ход с древней иконой святых князей Бориса и Глеба в село Никульчино, на место первого православного поселения на Вятской земле. Кто-то из гостей некстати припомнил, что волковский батюшка – отец Владимир попенял однажды, что редко писатель Ситников в храме на службе бывает. Но разве крестьянская молитва – не труд неустанный, в том числе и писательский? Разве само понятие крестьянин  – не от слова «крест»? А крест свой Владимир Арсентьевич несёт достойно, с крестьянским упорством одолевая трудности и испытания, на которые щедра немилосердная судьба. Первую его книгу «Ищу призвание» объявили идеологически вредной, чуть не травлю устроили. В разгар работы над очередной новой умерла жена Ирина Геннадиевна, его Иринушка-Иришка, чудо-человек, с которым он прожил в любви и согласии 52 года и не нажился. Отпевали её в Серафимовской церкви, похоронили на Ново-Макарьевском кладбище. Спасался работой, в год по книжке выпуская, а то и по две, потому порой работал сразу над двумя-тремя.

На себе испытав, каково это оказаться в горе, растерянности и одинокости, помогал другим в таком же положении оказавшимся. Когда у меня умерла жена, он был единственным из всего огромного нашего писательского сообщества, кто не просто сказал: «Мы рядом, мы с тобой…», но и был со мной рядом на отпевании в той же Серафимовской церкви, на погребении на том же Ново-Макарьевском кладбище и на поминках в небольшом кафе на улице Розы Люксембург, где он сказал важные слова не о писательских жёнах вообще, а о моей Женечке, которая несла свой крест писательской жены, наград не ожидая...

 

«Русская печь» и «Булоштка»

Не спрашивал, читал ли он в записных книжках старца Павла Груздева слова о том, как счастлив тот, кто отыщет в нужде какого-нибудь талантливого молодого человека, вовремя поддержит его и даст ему возможность выбраться на дорогу. Но поступал он всегда именно так, когда привёз в Вахруши высокое начальство и показал, в каком убогом жилище обитает молодая и талантливая поэтесса Елена Наумова, а потом и добился, чтобы дали ей более благоустроенную квартиру в Кирове. Когда привёз из Вологды, где проходил выездной секретариат Союза писателей России, идею издания серии «Народная библиотека», благодаря чему появилась возможность издавать произведения молодых и талантливых литераторов. Когда через тридцать пять лет после прогремевшего на всю страну почина школьников из Даровского «Всем классом – на ферму!» вновь вернулся к теме сводных комсомольско-молодёжных отрядов, чтобы воздать им должное и защитить от новомодной тенденции всё охаивать, опошлять, перечёркивать. И не случайно роман о бойцах СКМОЖ «Козёл, ведущий стадо на убой» был напечатан в книге «Это было недавно, это было давно» рядом с повестью «Русская печь», посвящённой поколению детей войны, которые все тяготы того времени вынесли на своих плечах, работая наравне со взрослыми, а иногда и за взрослых. «Галина Митревна, Павел Аркадьич, пойдёмте со мной ненадолго. Дело одно», – говорил им измученный, в мокром дождевике председатель колхоза, и, ободрённые этим обращением по имени-отчеству, как признанием их взрослости, шли за ним по раскисшей дороге, укрывшись от дождя пустыми мешками, Галинка и Пашка.

И непрочитанный прежде рассказ Владимира Арсентьевича «Булоштка», недавно выложенный на сайте областной писательской организации, тоже о детях войны, о братьях Решетниковых, в которых угадываются братья Ситниковы по созвучию фамилий, произошедших от близких по значению слов «решето» и «сито» и по прозвищам Ломтик и Гвоздик, которыми их ласково называла мама. Но рассказ этот и о взрослых учителях, весёлой и доброй Натальи Серафимовне, у которой учился хорошист Колька Решетников, и тучной,  басовитой Олимпиаде Викентьевне, которая сама не все буквы и слова выговаривала, но признавала не способным к учёбе его младшего брата Витальку. И постоянно унижала его, на глазах у всего класса выдавая ему на завтрак вместо целой булочки («булоштки» – говорила она) только половину, громкогласно утверждая, что он и этой половины недостоин. Старший брат Колька детским своим умом понял, что толку от такой учёбы не будет и уговорил свою учительницу Наталью Серафимовну взять Витальку в свой класс. Сохранившая в своей душе свойственную детям открытость, Наталья Серафимовна нашла подход к Виталику, он у неё даже запел, да так, что безнадежно взрослая Олимпиада Викентьевна пробурчала: «Вот упрямый. Может, когда захочет. А у меня не пел».

 

Почему падают крестьянские дворы

«Она ни в чём не хотела себя винить» – важная ремарка в концовке этого рассказа, как последняя строчка в хорошем стихотворении, она взрывает повествование, возвращает к началу, заставляя снова всё перечитать, чтобы понять: без этого очистительного чувства вины,  как без совести или со-вести, трудно человеку называться человеком. Так в вере православной ощущение собственной греховности спасительно, а уверенность в своей непогрешимости губительна, как гордыня.

В этом смысле совершенно иначе прочитывается хроника падения крестьянского двора «Ах, кабы на цветы да не морозы…». Самая издаваемая книга Владимира Ситникова, выходившая и в вятских издательствах, и в столичных, а недавно опубликованная большим тиражом во вновь набирающей популярность «Роман-газете», она постоянно дорабатывается автором, прирастает новыми главами. Снова и снова отвечая в них на мучительные вопросы бытия «Почему падают крестьянские дворы? Почему зарастают отжившими своё тополями некогда плодородные земли? Почему души людские, как прихваченные морозом эпохи цветы, не отзываются на добрый солнечный свет?», писатель не ограничивается только рассказом о духовном, нравственном и житейском опыте своего деда Василия Фаддеевича, который сохранил в душе детскую открытость в восприятии мира и охотно учился агрономии и другим премудростям сельской науки. Но и поведав о тех, кто этот опыт перенимать не хотел, никого слушать не желал, а принялся хозяйничать на земле по своему, самовластно, будто до них никого и не было, а вот они пришли и сразу все заколосится, заплодоносит, добрый и мудрый человек Владимир Арсентьевич Ситников точку не ставит. Он рассказывает о своём путешествии в Подпорожье, о том, как искал могилу погибшего на войне отца, да пока не нашёл.

Тот, кто внимательно читал этот роман-хронику, поймёт, что в дорогу писателя позвало не только чувство сыновнего долга, но и детское чувство вины перед отцом, которого он однажды назвал просто по имени, крикнув домашним: «Арсеня идёт!», а потом не научился играть на подаренной им гармони. И получается, что в поисках ответа на мучительные вопросы бытия, он не ищет тех, кто больше виноват, а заглядывает в свою душу, которая с рождения христианка, а значит: «чти отца своего», «возлюби ближнего…».

Всё это и позволяет по прочтении и перечтении книги «Ах, кабы на цветы да не морозы» услышать и утвердительную интонацию в вопросе: «А можно его называть духовным, православным писателем?». Это и даёт возможность нашей землячке, живущей ныне в Подмосковье, поэтессе Татьяне Смертиной особенно выделить в творчестве нашего юбиляра именно этот роман-хронику и увидеть не творческую фантазию и очередную идеологию, а конкретные факты истории, собранные воедино. Она права: мало кто занимается таким тяжелым и кропотливым путём, как собирание осколков глубинных событий истории, и с болью собственной души повествует о странных поворотах истории, идеологических вывертах, которые трагически врезаются в эти судьбы человеческие, но не безысходно. Потому что боль эта ищет выхода в творческом вдохновении и врывается в прозу писателя В.А. Ситникова не столько эмоциями, сколько умудрённым духовным опытом многих поколений крестьян.

А крестьяне у нас, мы уже знаем, от слова «крест». И получается, что Владимир Арсентьевич не просто раскрыл тетради своего деда, не просто пропустил его дневники сквозь собственную душу и выразил ту боль, что снедала деда, став и болью Владимира Арсентьевича Ситникова, но принял на свои плечи и этот крестьянский крест. Он для него не чужой. И на покатых грядах огорода, и за письменным столом он несёт его с честью, не сгибаясь под ношею. Оттого глубок, чист и просветлён взгляд писателя на происходящее, оттого всё богаче и богаче его духовное, нравственное знание о мире, в котором светлость душ прорывается сквозь трагичность личных судеб и общей истории. Оттого доброта и сострадание, истины добра и света – врождённая часть его прозы.

И рассказы его задевают сердечностью, глубиной сказанного и особой проникновенностью описанного. И тем эта осмысленность сильнее и проникновеннее, чем сильнее его чувство тревоги за родное, уходящее, но живущее. Неслучайно среди многочисленных наград В.А. Ситникова есть одна особенная – премия имени Н.М. Карамзина «За отечествоведение». То есть за знание, за ведение того отечества, которое есть и трижды которое будет. Ах, кабы на цветы да не морозы…

 
Нажав на эти кнопки, вы сможете увеличить или уменьшить размер шрифта
Изменить размер шрифта вы можете также, нажав на "Ctrl+" или на "Ctrl-"
Система Orphus
Внимание! Если вы заметили в тексте ошибку, выделите ее и нажмите "Ctrl"+"Enter"

Комментариев:

Вернуться на главную