|
«До сих пор по ночам зовут меня раненые…»
Скольких выходила? А скольких похоронила своими руками? Счёт идёт на бессонные ночи, пронизывающий холод, канонады, бомбёжки, километры бинтов, предсмертные выдохи наших ребят, которым так хотелось жить… Неправда, что к смерти можно привыкнуть. Даже тогда, когда каждый день начинается с рытья могил, а заканчивается над письмами в Оренбург, Омск, Новосибирск – во все уголки страны… Душа противится, а рука выводит: «Ваш сын (муж, брат…) пал смертью храбрых в боях с немецко-фашистскими захватчиками…» Самой-то – чуть за двадцать ещё, и полюбить-то никого не успела, но в висках пульсирует: «Только бы руку или ногу не оторвало – пусть лучше сразу меня убьёт…» Ольга Ивановна Лобанова родилась в Омске 9 июня 1922 года, в семье рабочего. Окончив школу, по призыву комсомола пошла на курсы медсестёр. Она сейчас уже и не помнит – хотелось ли самой? Только знает, что всегда стремилась не просто сопереживать, но пыталась хоть как-то облегчить боль человеческую. Поэтому овладевала профессией с прилежанием и стала одной из лучших выпускниц предвоенных (вслух это не произносили, но знали, что так оно и есть) курсов. Впрочем, почему предвоенных? Когда Ольга получала свидетельство, враг уже бомбил наши города. И местом её работы стала не больница, а военный госпиталь № 1494. Ежедневно юная медсестра обивала пороги военкомата с просьбой отправить на фронт. Казалось, что так и закончится война без неё – в кинотеатрах крутили героический фильм «Фронтовые подруги», а с фронта приходили письма: «Через два-три месяца разобьём фашиста…» Военком нервничал: «Ты здесь тоже не в куклы играешь!» А в Омск всё чаще стали прибывать эшелоны с ранеными… Но её каждодневные «походы» в военкомат сделали своё дело: в мае 1942 года Ольга Лобанова попала во вновь формируемый полевой госпиталь ИГ-4241, с которым и была отправлена на Калининский фронт. Перед этим выдали обмундирование: гимнастёрку, галифе и ботинки… «сорок непонятного» размера. Ольга Ивановна сейчас об этом рассказывает с улыбкой: «На строевых командуют: “Кругом!”, мы поворачиваемся, а ботинки – стоят, как стояли…» Тогда уже всем было ясно, что война – на долгие и долгие месяцы, но Ольге и её подругам думалось по наивности девичьей: вот приедем на фронт, дела быстрее пойдут…
Первый день на войне стал самым страшным днём в жизни. Он и запомнился больше всех остальных… Выгружались на станции Торопец сразу после вражеской бомбёжки. Груды покорёженного металла, от здания станции – один дымящийся фундамент… Кто крикнул: «Быстро к лесу!» Ольга Ивановна вспоминает: – Ничего ещё не понимая, добежали до леса, а там – трава не зелёная, а красная от крови. Трупы, трупы… На кустах куски человеческих тел, как гирлянды, висят… Ранены – кто стонет, кто матом кричит… Подбегаю к одному солдатику – дышит ещё, а из живота… Он кишки свои руками держит, в глазах – боль и мольба. Молоденький такой. Пытаюсь его перевязать и реву. А он: «Не плачь, сестрёнка, отомстишь потом…» Вот так, под бомбёжкой, спасали кого могли. Некоторых девочек – убило… Весёлые, нецелованные…
Полевой инфекционный госпиталь ИГ-4241 входил в состав 4-й Ударной армии. Куда армия – туда и госпиталь: Калининский, 1-й Прибалтийский, 2-й Прибалтийский, Ленинградский фронты… Одна госпитальная смена – медсестра и санитар – на сто, а то и больше тяжелораненых. По очереди ходили за соломой для матрацев и подушек, при свете коптилок делали перевязки. Хоронили… «Над каждым плакала, как над родным, – говорит Ольга Ивановна. – Раненые у нас только тяжёлые были, но многие выкарабкались – таким сильным было желание снова на фронт попасть. В мирное время, наверное, месяцами бы лежали…» Однажды в расположение госпиталя залетел шальной фугас, и палата, в которой дежурила старшина Лобанова, загорелась. Секунды решали всё. Среди раненых не было ходячих, а когда подоспеет помощь… Выбили окна и вдвоём с санитаром вытаскивали солдат, плачущих от того, что ничем помочь не могут. Всех спасли… Вспоминает об этом Ольга Ивановна и всё время повторяет: «Ну какая я героиня? Вы бы лучше о моих подругах написали – Нине Мельниковой, Маше Зыкиной…» Нет, героиня она, и подвиг её – бессмертен. В такое можно не поверить, но факт остаётся фактом: Ольга Ивановна выходила всех «своих», в её смены не было ни одной смерти. И говорит она об этом как о чём-то обыденном. В 1944 году старшину Лобанову наградили медалью «За боевые заслуги». За БОЕВЫЕ… Для полевого госпиталя такая награда сродни солдатскому ордену Славы…
За всё время войны – ни одного замечания. Впрочем, однажды досталось от начальства… В 1945-м в госпиталь стали иногда поступать и немецкие офицеры, и даже «власовцы». Лобановой поручили уход за одним «важным фрицем» и «власовцем», который «много чего знал». Ольга Ивановна подумала вначале: «Я же их своими руками передушу!» Но потом дала немцу мазь, чтобы он сам растирал «власовца», а «власовцу» дала мазь, чтобы растирал немца. Лишь бы самой к ним не притрагиваться. Начальник госпиталя узнал об этом и на «ковёр» вызвал: «Ты что! А если бы они друг друга отравили?!» Старшина ответила: «Хоть в штрафную роту посылайте, не могу вражеские шкуры гладить! Да и от моей мази не сдохли бы… Чуть больше скипидара добавила – побегали маленько и всё…» В общем, наряд вне очереди получила и миром разошлись… Победу Ольга Лобанова встретила в Паланге. Но война для неё на этом не закончилась: отправили на Дальний Восток в один из медсанбатов 12-й воздушной армии. Вот там уже и под пулями побывала… Демобилизовалась в ноябре 1945 года по Указу Президиума Верховного Совета СССР. Довезли их до Улан-Удэ, вручили правительственный подарок – роскошь по тем временам! – китайский шёлк на два платья каждой военнослужащей… Спустя несколько лет окончила Омский ветеринарный институт и до выхода на пенсию работала на биофабрике биологом-бактериологом. – Я и сейчас почти каждую ночь просыпаюсь: кажется, что зовут меня раненые, – сказала мне на прощание Ольга Ивановна, и её глаза повлажнели. – Муж зовёт. Он ведь трижды в моём госпитале лежал. Моя первая и последняя любовь…Когда меня на Дальний Восток отправили, он в составе «СМЕРШа» остатки фрицев и разных «лесных братьев» по лесам в Прибалтике вылавливал… Девять лет он потом искал меня. Нашёл. Десять лет его со мной уже нет. То и худо – печалимся врозь. Трудно сейчас России, ой, как трудно. Иногда и думаю: наверное, и сейчас могу ей хоть чем-то помочь…
А я, Ольга Ивановна, думаю: только такие, как вы, наверное, ещё что-то и можете. И за паренька того вы отомстили – сотнями спасённых жизней…
«Есть женщины в русских селеньях…»
Потом, спустя годы, те, кто выжил, признаются: «Когда посмотришь на войну нашими, бабьими глазами, так она страшнее страшного». Потом они сами будут удивляться тому, что смогли всё это выдержать… Женщина на войне – всегда доброволец…
Усть-Заостровка – старинная сибирская станица… К 1717–1721 годам относится основание Усть-Заостровского станца – временного поселения, которым пользовались казаки для недолгого отдыха во время походов. По другим данным дата основания редута Усть-Заостровский, давшего начало современному селу Усть-Заостровка, обозначена 1740 годом… Хотя сегодня мало кто говорит именно о станице, в ходу больше – село, хотя и церковь здесь недавно появилась. Да, была до революции, а потом… Нынешняя – в доме, где ранее располагался клуб. Или библиотека. Или всё вместе. Впрочем, есть в Усть-Заостровке и то, и другое. Вот неподалёку от церквушки и живёт Мария Анастасовна Зайцева (в девичестве – Лосева)… Чистый, опрятный дом. На крыльце меня встречает хозяйка и, когда узнаёт о цели моего прихода, со смущённой улыбкой говорит: «Да зачем обо мне писать? Ничего такого геройского я не совершила…» Но героизм её уже в том, что на фронт она пошла добровольно. В девятнадцать лет. Мария Анастасовна родилась 3 августа 1923 года в деревне Преображенка Аромашевского района Тобольского уезда Тюменской губернии. В шесть лет осталась без матери – она умерла от брюшного тифа, а в 1935 году вместе с отцом и шестью братьями и сёстрами переехала в Усть-Заостровку тогда ещё Ульяновского района Омской области. Здесь Мария окончила семилетку и в 1940 году пошла работать счетоводом на МТС. Первый день войны она запомнила хорошо. Именно в этот день в каждом районе и в самом Омске праздновали окончание посевной. В Усть-Заостровке устроили соревнования по кроссу на пять километров, а победила Мария Лосева. Затем она и ещё несколько передовиков отправились в Омск по приглашению обкома комсомола: «Уезжали с песнями, вернулись со слезами», – вспоминает Мария Анастасовна. И в этот день она и все остальные комсомольцы подали заявления на фронт. Но в первые дни и месяцы войны девушек в армию ещё не брали, поэтому военком ответил отказом, правда, успокоил, сказав, чтобы ждали набора. И Мария ждала до 19 мая 1942 года, когда получила повестку. Получить-то получила, но на фронт попала лишь через несколько месяцев – вначале её и ещё нескольких девушек отправили в Новосибирск. Первое время жили они в… общественной бане, а затем их передислоцировали на станцию Инскую, где располагался 13-й запасной полк связи. Шесть месяцев училась Мария Лосева на радиотелеграфиста, а затем полк был отправлен на фронт. Так, во всяком случае, думали тогда девушки. Но прибыли они в Москву, где их полк был расформирован, а весь личный состав «раскидали» по разным частям. Мария Анастасовна попала в 3-й истребительный авиакорпус под командованием генерал-майора Евгения Яковлевича Савицкого.
Из воспоминаний дважды Героя Советского Союза Маршала авиации Е.Я. Савицкого: «Под Сталинградом наши войска ещё добивали окружённую группировку Паулюса, когда меня, как я уже упоминал, вызвал в Москву командующий ВВС генерал-полковник авиации А.А. Новиков и сообщил о моём назначении на должность командира одного из намеченных к формированию авиационных корпусов. Как и другие, 3-й истребительный корпус находился в резерве Верховного Главнокомандования, предназначался для действий по завоеванию господства в воздухе над решающими участками того или иного фронта, для надёжного прикрытия наземных войск. Штабом ВВС уже были в общих чертах определены структура корпуса, предполагаемые методы его боевых действий. Однако практического опыта использования подобных соединений мы не имели. Приступив к формированию корпуса, в который входили две истребительные авиадивизии по три полка каждая, я решительно настоял на вооружении его самолётами Як-1. И ещё до прибытия на место формирования в Подмосковье все лётчики на аэродромах запасных полков овладевали этой замечательной машиной»[1] .
Савицкий стал генералом минуя звание полковника, и бесстрашный, талантливый командир доказал, что такое доверие Сталина не было случайным. Он лично сбил 15 вражеских самолётов, но когда принял командование корпусом, полёты ему были запрещены, правда, этот запрет Евгений Яковлевич часто игнорировал (к концу войны на счету Савицкого значилось 22 сбитых лично и 3 в группе самолётов противника, всего им было произведено 216 боевых вылетов)... В середине апреля 1943 года по приказу штаба ВВС полки корпуса сосредоточивались в Курской области. По массе разных примет ощущалось назревание крупных событий. И всё же 3-му истребительному участвовать в них не довелось, пришёл приказ: в срочном порядке перебазироваться на Кубань, в оперативное подчинение командования 4-й воздушной армии Северо-Кавказского фронта. Обстановка на тот момент сложилась крайне тяжёлая, особенно на плацдарме Малая земля под Новороссийском. Как раз 17 апреля 1943 года гитлеровцы начали очередное ожесточённое наступление на боевые порядки его защитников. …Боевая задача у Марии Лосевой была следующей: поддерживать со станции наведения связь с нашими истребителями. Когда немцы бомбили наши позиции, все, естественно, укрывались в блиндажах и окопах, а вот радиотелеграфистам покидать свой пост в любой ситуации категорически запрещалось. Генерал же Савицкий со станции наблюдения руководил боем. Мария Анастасовна помнит, как Евгений Яковлевич кричал: «Учитесь воевать у этих фашистских псов!» И… учил своим примером, неоднократно, несмотря на запрет, совершая боевые вылеты, что объяснял так: «Чисто по-человечески я просто не мог сидеть на земле потому, что там для меня был не только плацдарм с его героическими защитниками. То были мой отчий дом, моя улица, школа. Там начиналась для меня Родина, Страна Советов, небо которой я, военный лётчик, коммунист, поклялся защищать до последнего удара сердца. И когда мне вновь и вновь представлялось, как там, на Малой земле, в моей Станичке, возможно, во дворе моего сожжённого теперь дома не на жизнь, а на смерть сражаются советские люди, не было у меня сил усидеть на земле. И когда в прицел моего “яка” вписывался силуэт “юнкерса” или “мессера” и пушечно-пулеметные трассы обрывали его полёт к Малой земле, я был вдвойне счастлив…»[2] В архиве Марии Анастасовны – двадцать указов И.В. Сталина об объявлении ей благодарности за мужество и бесстрашие. Это говорит о многом. Она воевала на Северо-Кавказском, 4-м Украинском, 1-м Белорусском и 3-м Белорусском фронтах. 3-й истребительный Никопольский орденов Суворова и Кутузова авиационный корпус освобождал от фашистской нечисти Кубань, Запорожье, Крым, Украину, Литву и Польшу… В мае 1944 года Марию Лосеву направили на курсы повышения квалификации, и в свою часть она вернулась уже старшиной и радиотелеграфистом первого класса. Кстати. радиотелеграфистов перебрасывали с одного участка фронта на другой в американских «дугласах». Однажды «дуглас», в котором находилась Мария, едва-едва дотянул до расположения наших частей. После приземления лётчики насчитали на самолёте более двенадцати пробоин! В апреле 1945 года старшина Лосева была откомандирована в штурмовую танковую группу. Несколько суток, практически без сна и горячей пищи, сибирячка с одного из танков поддерживала связь с нашей авиацией. За что была награждена медалью «За боевые заслуги». А затем была переправа через Одер. Немцы бомбили нещадно, и наши лётчики через каждые пять минут выходили в эфир только с одним вопросом: «Маша, ты жива?» А Победу Мария Анастасовна встретила в Берлине. К медали «За боевые заслуги» добавилась главная солдатская – «За отвагу». Об одном только жалеет: не смогла расписаться на рейхстаге… 20 октября 1945 года М.А. Лосева была уволена в запас и долгие годы работала старшим бухгалтером в МТС и Усть-Заостровском сельсовете… Войну Мария Анастасовна вспоминает не очень охотно, а о своём участии в ней говорит даже с каким-то стеснением: «Ну что обо мне писать? – Подвигов-то никаких не совершила…» Каждый день на войне – подвиг. Женщина на войне – это подвиг всегда. И кажется мне, что по сей день слышит Мария Анастасовна Зайцева голоса своих братьев-истребителей: «Маша, ты жива?» Многие, если не все, уже давно вернулись туда – на небеса, и полёт их уже вечен…
Вдовы В волосах твоих прядка седая,
«Здравствуй, моя дорогая семья! Крепко целую мою дорогую жену и целую моих детей Ниночку и Виталия. Катя, передай привет Коневу Алексею с Соней, а также Шуре, Дусе и Катьке с Лизой. Напиши привет от меня Николаю Мартыновичу, Алёшке Петровичу с отцом, ну и всем остальным. Я нахожусь на германской территории. Лупим немца, аж пух с него. Ну пока, всё. Иду на Берлин. Осталось недалеко. Писать не пиши. Адрес будет другой. Ну всё. Жив. Здоров. Твой муж. Тебе, Катя, посылочку приготовил». Она и не писала до Дня Победы – просто ждала. Потом стала писать – куда только могла, но никакого ответа не было: «Может, на излечении где, – думала, – лишь бы живой был, может, ранение тяжёлое, что писать не может. Или контузия…» да и вслух часто повторяла: «Лишь бы живой…» Где-то в конце 1947 года вызвали её повесткой в райвоенкомат. Добираться пришлось почти сутки, хотя от Усть-Заостровки до Омска всего ничего – каких-то сорок пять километров. Редкие «попутки» по Черлакскому тракту пассажиров тогда не брали, Екатерина Алексеевна сейчас и не ответит, почему так было. Помнит только, что надежда прошла радостной волной по сердцу: вдруг да нашёлся её Миша. Но ближе к городу тревогой, пока не очень ясной, обернулась эта надежда, словно рассыпалась радость на множество горьких капель, кои потом в градины обратились. Холодом повеяло! А потом помнит, да и то смутно, как протянул ей военком серенький листочек, и поняла она: похоронка это, нет в живых дорогого мужа… Так и не стала читать похоронку Екатерина Алексеевна, положила её на самое дно сундука, под платье своё подвенечное. Не стала читать потому, что и надежду свою потерять страшилась. До сих пор не верит в смерть Михаила… Что мы знаем о них – вдовах Великой Отечественной? Почти ничего, а сами они о себе мало что рассказывают. Да не так уж много им запомнилось из того, что в войну-то было: так, отрывки одни… Только два дня – отчётливо: 22 июня 1941-го и 9 мая 1945-го… А ещё – ожидание и вера. И – труд тяжкий с рассвета до затеми… Всю войну проработала Екатерина Алексеевна дояркой в своей станице, а Михаил уже в начале июля 1941 года попал на фронт. Руками за сутки выдаивала по 14–15 коров, иногда и 20–30. Да разве она одна так работала – себя не жалея…
В одном только Омском районе в первый год войны было мобилизовано 15369 мужчин – без учёта солдат срочной службы, призванных ранее, курсантов военных училищ, людей, уехавших в командировки, в гости, на каникулы за пределы Омской области и оттуда ушедших на фронт. И большинство – добровольно. Более семи тысяч так и не вернулись. В одну только Усть-Заостровку – более сорока. Их могилы – под Ростовом, Сталинградом, Курском, Новгородом, Орлом, Ржевом… «Я убит подо Ржевом…», помните? Там, в 1942 году, погиб тот самый Алексей Конев, которому в феврале 1945-го передавал в своём последнем письме привет Михаил Булатов за месяц до своей гибели. А 15 марта 1945 года погиб смертью героя под Кёнигсбергом Николай Соколов… Пелагея Ивановна Соколова, хотя возраст, конечно же, даёт о себе знать, постоянно чем-то занята: то в огородике копается, то по дому чего-нибудь да делает. Но до сих пор плачет, Колю своего вспоминая. Он связистом и до войны и на войне был. Познакомились так, как это спустя многие годы в кинофильме «Вечный зов» показали: Николай со своей бригадой тянул высоковольтную линию передачи из Омска в Павлодар, а в Усть-Заостровке нежданно-негаданно счастье своё встретил. На войне был с первого дня, а первое горе пришло к Пелагее Ивановне уже в конце 41-го: была на ферме, когда прошёл ураган по станице, крыша их старенького, но, казалось, добротного ещё дома провалилась и заживо дочурку двухлетнюю замуровала. А на кого тогда её было оставить? – Детсада в ту пору не было, за дочкой шестилетний сын приглядывал. Отлучился он ненадолго, в сараюшку за чем-то зашёл и… спасся. Сараюшка, как ни странно, целёхонькой осталась. Когда я к Пелагее Ивановне зашёл, в её глазах за толстыми линзами очков мелькнул испуг. Думала, что пришли её из дома выселять, поскольку не раз уже предлагали в дом для престарелых перебираться: одна ведь одинёшенька на белом свете осталась, всех пережила. А тут новый священник в Усть-Заостровке появился, подселить его с семьёй на первое время хотели. Места не жалко, но привыкла уже к одиночеству: «У меня тут, – говорит, – портрет Коли есть да чашка с ложкой – ничего и не надо более. А душа мужа моего дорогого – я это чувствую – по-над домишком парит моим. Куда ж я поеду? Да и помереть здесь хочу, нигде более…» Во дворе у неё – чистота, грядочки вскопаны-засеяны… Всё сама. «Опекуншу» Пелагее Ивановне давали, да та на её деньги и себе хлеб покупала, мол, дети у меня. Где ж рублей этих наберёшься… Писем от Николая не осталось – пожар как-то случился, а вот похоронка цела: «…Ваш муж Соколов Николай Тимофеевич погиб 15.03.1945 г., проявив геройство и мужество, и похоронен с оказанием воинских почестей севернее опушки, 400 м юго-западнее д. Раушбах, Кёнигсбергской провинции». И Пелагею Ивановну вызывали в райвоенкомат повесткой. Через… десять лет после окончания войны. Дело в том, что связист Николай Тимофеевич Соколов 19 февраля 1955 года был награждён орденом Отечественной войны I степени посмертно: 15 марта 1945 года в одном из боёв он восстановил прерванную осколком вражеского снаряда связь между своей ротой и НП батальона, стиснув зубами оголённые концы провода… А Пелагея Ивановна награждена медалями «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.» и «просто» «За доблестный труд». Недавно вот коровёнку свою единственную почти за бесценок продала, уход за ней нужен какой-никакой, а где здоровья взять? И корма нынче дороги… Аж за калитку меня проводила, приговаривая: «Спасибо мил-человек, что зашёл… А то и рассказать сейчас о Коленьке некому, да и спросить тоже…»
Евдокия Никифоровна Королёва до сих пор не верит в смерть своего мужа. 9 мая 1943 года получила от него последнее письмо из госпиталя. Так и не дождалась больше никаких вестей. А вот Анна Степановна Рожанская умерла недавно. Во время войны заведовала фермой, а муж Савелий Андреевич Рожанский пропал без вести под Старой Руссой в марте 1942 года… Тогда же и там же погиб муж Евдокии Артёмовны Репьях – Степан Федосеевич, тридцати лет от роду. Евдокия Артёмовна сейчас почти не встаёт – ноги отказали…
В День Победы вдовы будут выглядывать в окошки, как выглядывали они вчера, десять, двадцать, тридцать, сорок… вот уже более семидесяти лет назад. И если при этом где-нибудь в обозримом ещё конце улицы, переулке ли забрезжит какая-нибудь неясная тень, может быть, даже от Бог весть откуда взявшегося одинокого облака в чистом, как душа лермонтовского Серафима, небе, обовьёт вдовье сердце неизбывная боль с неизбывной же надеждой: а вдруг это…
«Аз же, Господи, на милость Твою уповах и на пучину щедрот Твоих надежу душа моя возлагаю и, к Тебе прибегая, молюся…»[3]
Как мало осталось в живых тех, кто провожал на великую битву своих мужей и долгие годы ждал их возвращения. И ждут по сей день, только ныне – той встречи с ними, когда уже ничто их не разлучит…
|
|||||
