Авторская страница Владимира ПЛОТНИКОВА

СЛОВОМЕР
 <<<    Далее           Ранее  >>>

25.10.2017 г.

МЕЖДУ ГИМНОМ И КОЛЫБЕЛЬНОЙ

Есть только миг… между гимном и колыбельной

Николай Дорошенко написал очень многозначительную статью. Она затрагивает корневые вопросы с концептуальным зачином: «в хронологии – от Григория Мелехова до Ивана Африкановича – просматриваются общие контуры судьбы русского народа и самой России»…

Исключительно искренний, сквозь сердце, кровь и годы раздумий пропущенный материал взволновал, разбудив немало старо-новых мыслей. Попробую из общего сумбура вычленить нечто.

Ну, во-первых, острота отношений, скажем так, между «гимном и колыбельной». Что тут главнее? Постановка не праздная. По опыту знаю, сколь мучителен (не только для внешней полемики, но и в плане внутренней неустойчивости) выбор между парой весовых чаш… Даже не чаш, а качелей, на которых никогда не зиждется, а всегда лишь колеблется, то и дело ухая вниз-вверх, судьба и сам образ жизни народа: эпико-героическое - прозаически-бытовое.

«Поскольку русская советская литература не была отделена от государства (не только формально, а в её ответственности за государство), можно сказать, что появление повести Василия Ивановича Белова "Привычное дело" было предопределено самим политическим сюжетом советского периода истории».

И сюжет этот, дополним, был резко заострён разворотом от мобилизационно-пассионарной модели (звучит иноземно) к мирно-созидательной (уже по-нашему). Первое позже обозвали «репрессивным культом личности». Второе - «брежневским застоем». Хорош застой: трехпроцентный рост ВВП в 1985-м! Заметьте, это когда вовсю ведущий реформы Китай всё еще был по колено начавшему «перестройку» СССР! Иное дело, что даже сегодня трудно понять, каким был тот сюжетный вираж: вдумчиво-постепенным или резко-стремительным? Уж это, как и с чем мерить. Если с 1930-тыми, то даже сравнивать глупо. Хотя бы с точки зрения исторической диалектики. Это все равно что бурная юность и умудренная зрелость. Или как подметил Николай Иванович: «в колыбельных песнях человек живет, а в героических – выживает. При всем том, что без песен колыбельных в песнях героических просто нет смысла».

Несмотря на убаюкивающее слово «колыбель», вопрос-то поднят оглушительный, до мировоззренческих высот. Действительно, одно ведь дело мобилизационный фактор: за 10 лет догнать и обогнать западные державы, не то «сомнут». На протяжении всех 1930-х мобилизационный проект диктовал и аккордные темпы свершений, и «естественный отбор» литературных эталонов - героев эпохи, зачастую не вполне естественно выглядящих. Но опять же парадокс: именно рукотворные титаны новой мифологии ваяли немыслимых ни в одну эпоху живых героев. Из поколения Матросова, Покрышкина, Маресьева, Космодемьянской, Шевцовой, Голикова и Портновой…

С другой стороны, всё это было логически оправданно для прорывно-обгоняющих 1930-тых с их всесоюзными – величайшими - стройками и досрочными пятилетками. Ну, не мог неторопливо рефлектирующий герой (а таковые были: в «Зависти» Олеши или прозе Вагинова, не говоря про эмигрантских Лужиных от Набокова и etc) конкурировать с бешеной энергетикой полу-реального Корчагина или реальных (в то же время по-советски/светски… иконописных) Чапаева и Чкалова, равно как Александра Невского или Богдана Хмельницкого. Потому что только таким, сверхволевым и целеустремленным, героям было под силу за пятилетку «оперативно» воспитать (и вымуштровать) железное поколение победителей в самой страшной войне.

Победный пафос, конечно, забивал тогдашние колыбельные. Даже если это «Светлана» для будущей Аллилуевой или орловская песенка для «Цирка». Ведь только с настоящими пассионариями, обескровленная Гитлером, но сильная духом и окрыленная величайшей победой держава, несмотря на выкошенный генофонд, за первые семь лет послевоенного Возрождения сумела не только поднять и приумножить экономику… Не только четырежды снизила цены… Но и прирастила народонаселение на 25 миллионов! Это и есть рекорд, итог и урок «реформаторам»…

 

Но продолжим про «гимн и колыбельную»…

В патриотическом стане до сих пор не утихает спор между звонкими романтиками и трезвыми созидателями. И невольно заточил его, думается, беловский «Африканыч». То была не писательская угадка, не случайное попадание. Всё сделалось ровно тогда, когда время Мелеховых ушло навсегда. Шашкой спустя полвека после «торжества» Советской власти никто больше не махал. Элементарно, в силу эволюции сознания. А в него, в сознание, к тому же тупо и безапелляционно втемяшивали тезис о полной и окончательной победе социализма, ставшего, если верить партийному слову, развитЫм. А на деле-то он оказался - нерАзвитым. Беззубым и беззаботным.

Но и некрикливая созидательность застенчивых Африканычей, готовых к большому делу, не нашла подпитки в верхах. Ее молчаливо замяли плакатные парт-трибуны. Среди них еще не перевелись честные коммунисты. Им бы и прислушаться к последним своим союзникам по слову Родина. Пока была еще Родина, а не безродные слова-симулякры позднейших профанаторов и имитаторов. Увы и ах…

Николай Иванович вспоминает, как в начале «перестройки» он «от всей души пожелал комсомолу сменить старую мобилизационную пластинку с её романтикой строек, с её "а я еду за туманом", с её бесконечным поиском подвига в мирной жизни – на поиск высших ценностей в жизни обыкновенной, в которой юношам и девушкам неизбежно предстоит стать не только неравнодушными гражданами, а и создать благополучную семью, исполнить свой всего лишь материнский и отцовский долг, обрести высокие смыслы в ценностях семейных, профессиональных и корпоративных, в своем не надрывном, вполне обыкновенном бытовании»…

Очень ёмкий вывод. Потому что где-то тут та крайне тонкая грань между-между. Потому что от власти, как и от народа (тем более, в России с ее природными условиями и привычными бедами), требуются великое искусство, подлинная мудрость: сохранить баланс между энергетикой и бытованием, дабы из крайности интернационалистского энтузиазма («разроем до основанья, а затем») не рухнуть в ползучее мещанство. Потому как пассивное большинство, утрачивая идею с иллюзией надежды, эпидемически быстро и заразительно массово покоряется вирусу пресыщенного комфорт-конформизма.

Уверен, Советский Союз во многом погубила «мода на прогресс», которого большая часть тогдашних интеллигентов ждала непременно от Запада (как и всегда). Между тем, западный, протестантски-индивидуалистический, прогресс всегда был связан с идеей личного комфорта, спаренного с конформизмом. Сиречь – прогибом под обстоятельства, под власть, под сильного: «главное, чтобы костюмчик сидел», а он сидит там, где хорошо: где хорошо, там и родина.

В итоге, к концу ХХ века на «просвещенном» Западе воцарилась модель общества пресыщенного конформ-комфорта, сибаритского соблазна с обывательским идеалом в виде пресловутого консюмеризма. Если в прежние века людям приходилось повсеместно в тяжких испытаниях бороться за физическое выживание, за хлеб насущный, за фитиль и лучинку для своей семьи, то сейчас западному человеку нужды в этом нет. Другой вопрос, за счет каких «праведных» средств и приемов (колониализм, а потом неоколониализм) этого достигли?..

Сегодня у западного общечеловека денег хватает, но их куда-то ведь нужно девать. Где спрос, там предложение. Будто черт из табакерки, вынырнула сыпь сервисных фирм и бисерных компаний. Все они заняты не в жизненно необходимых сферах: сельское хозяйство, индустрия, энергетика, оборонка, медицина, наука, образование. Их зона - чудовищно распухший сектор развлекаловки, дизайна, ширпотреба. Они есть обслуга и, одновременно, вечный моторчик консюмеризма. Гипертрофированный комплекс пресыщенного комфорт-конформиста накачивает исполинская рекламная индустрия миллионов фирм, афиширующих лакированный сор и глазированный отброс.

Всем этим, в сущности, паразитам и шарлатанам некуда сбывать свой товар. А тоже ведь хочется жить в шоколаде. И по преимуществу, не затрачивая на это особых усилий. Вот они все, заведомо идя на совращение вкуса масс, и изощряются в «научно-рекламных» разработках миллионов заведомо бракованных (ломающихся и устаревающих через месяцы) безделушек-побрякушек - всякой дряни и гадости, без которых нормальный человек жил спокойно и здраво. Все это совершено лишне для приличной жизни. Однако в непрерывной погоне за мещанской мишурой гедонист отнимает последние крохи у действительно голодающего. Но эта сумасшедшая погоня греет подстегиваемое консюмеристской модой самолюбие эгоиста, потакает вкусам все более роскошествующей, избалованной публики салона, подиума и бомонда. В итоге, пошлеющие сибариты уже не могут противостоять искусам опытных развлекателей. А сама модель пресыщенного комфорта становится миной, заложенной под всю цивилизацию пресловутого «золотого миллиарда».

История учит: мину комфорта, конформизма, китча, роскоши, лени, изнеженности, извращений и зависимости от рекламно-модного вкуса не пережили ни лощёный Сибарис, ни мудрая Эллада, ни могучий Рим, ни коварная Византия. Теперь этот старинный вирус, клонированный в лабораториях братьев Даллесов, был умело импортирован, впрыснут в кровь и втиснут в подкорку советских «интеллигентов». И первыми его разносчиками стали завистливые и избалованные детки пламенных революционеров, красных командиров и пролетарских художников. После «оттепели» Хрущева вирус комфорт-конформизма добил притухшее еще до революции общинное сознание русских. Социализм же в пору высшего развития угнездил в своем чреве коварный взрыв-пакет, лимонку гнили и разложения по имени: «торговля и рынок». В этих омутах хозяйственной системы изначально заложена индивидуалистическая червоточина блата, кумовства, взяточничества, лакейства. А, следовательно, эксплуатации, возвышения и возвеличивания более хитрых, энергичных и приспособленных. За счёт принижения, дискриминации честных и простых.

Разумеется, от рынка никуда не деться, как и от его обменно-торгового сегмента. Но рынок нужно планировать и должно регулировать. Умно и взвешенно, не порождая у безграмотного барыги-перекупщика иллюзий собственного превосходства уже за одно то, что у него есть «волосатая лапа» и «железный локоть». Что свидетельствует лишь об отсутствии совести. Значит, налицо видовой признак - хищника. Если вовремя не взнуздать, она очень опасна – мародерская психология барышника, менялы, сутенера, форцы. И советское законодательство все это «видовое роскошество» потенциальных «новых русских» держало на коротком поводке уголовного страха! С отменой моральных кодексов и смертной казни, лакнув свежей крови и захмелев от безнаказанности, «хищники» вошли во вкус и намертво законопатили все мало-мальски доходные ниши.

Характерно, что в процентном отношении преуспевающее сословие «новой России» (не путать с Новороссией) точь-в-точь обнимает ту долю общества, которую во все времена заполняли хищные гоминиды и приспособленцы-суггесторы. По Поршневу-Диденко: 2 и 8 % соответственно. Вот вам и вечная эксплуататорская, паразитирующая верхушка, уже в классовых категориях.

 

Сейчас нет смысла считать, сколько среди революционных романтиков (особенно в чекистских кожанках) было тех же хищников. Вдосталь! Ибо стоило передвинуть идеологическую стрелку с социализма на капитализм, как их «наследники» взапуски ринулись в «бригады» бандитов, а которые поумнее – в «цех менял и ростовщиков» - банкиров и финансистов. Это опять же - о тонкости грани и искусстве баланса «между гимном и колыбельной».

Я знаю (да что там – рецензирую сейчас) одного очень уважаемого писателя, который написал объемный документальный роман о пылких первооткрывателях, к каковым и сам принадлежит. Так вот его терзает вопрос: отчего угас могучий запал пионеров 1920-30-х и позднейшей генерации конца 1960-начала 80-х? Но сам же и сходится с «оппонентами»: «Все дело – в замесе чистой, здоровой, земной и солнечной энергии интеллектуального пробуждения. Веками копясь на селе, в общине, она переполняла ее и редко взрывалась ползуновско-ломоносовскими протуберанцами или коллективной боевой смекалкой, как в Отечественную войну 1812 года, когда барские колодки на время отлетели прочь. Сдерживаемый в веках сословно-местническими цепями, после революций 1917 года освобождённый космос крестьянский России жадно потянулся к знаниям, открытиям, вершинам, засверкал бесконечной лавой самородков.

Это объяснимо. До 20-х годов ХХ века сельская община, русское крестьянство было подавляюще огромно - на фоне узеньких прослоек дворян, купцов и разночинцев - еще не советской интеллигенции. Да и на фоне компактного, но крепко сбитого идеологией, пролетариата - рабочего класса.

Многие из этих сложно-сплетённых процессов нашли преломление в уникальной книге Белова «Лад». А она, считает Николай Дорошенко, «если так можно сказать, о самородном русском народном коммунизме, который был в мобилизационный период русской истории 20-го века порушен и который, как показал даже и опыт моего первого сотрудничества с "народной" властью на страницах "Литературной газеты", не подразумевался быть востребованным».

Что опять же закономерно. К началу 1970-х деревня успела отхлынуть в город (чего стоит 100-миллионный отток сельчан при Хрущёве!), пополняя подчас ряды все более разбухавшей «люмпенской прокладки» – забулдыг, шабашников, будущих бомжей и «сидельцев по дури» (Прокудин из «Калины красной»). И они же щедро наполняли практически уже не советскую интеллигенцию самым даровитым, здравым и совестливым элементом – почвенническим. А он, даже критикуя Советы, не предавал России: всего лишь радел за оздоровление системы. Белов, Шукшин, Распутин, Можаев, Проскурин, Липатов, Солоухин, Антонов, Астафьев, Абрамов, Алексеев, Анат. Иванов…

Равно как и уцелевшая национально-ориентированная гвардия нашего времени - ни ради конъюнктуры, ни синекуры для - на сговор с глобалистами не согласна.

Что до сталинских «наркомов и директоров» (самородков из бывшей «черни»), то их в орде функционеров оттепельного полива осталось, «как и положено»: золотник на тонну пустой породы.

В итоге, на некоем ухабе вихреобразных 1980-х случилось непоправимое. Власть (не в лице откровенной пятой колонны будущих младореформаторов, осевших - когда еще! - в идеологических журналах типа «Коммунист»: Яковлев, Гайдар, Чубайс, а в лице утративших нюх и интуицию честных служак: Косыгина, Гришина, Романова, Щербицкого)… Власть эта не заметила встречного порыва «деревенщиков». А было ещё не поздно. Даже в середине 1970-х не остыл энтузиазм тех же БАМовцев. Люди еще искренне гордились нашим космосом. Наука, как и прежде, творила чудеса. Оборонка всё больше «внушала священный ужас» врагам. Деревня исправно кормила народ. Литература и кино творили светлое, доброе, вечное. А социальная защита граждан не имела ровни на планете…

Оставалось лишь устранить «неудобья» - почву, отравленную для баламутства тех, кто был солью земли. Но и благодатную - для процветания тех, кто вскоре обернется новорусскими нуворишами,– Гасиловыми и Петуховыми из романа Виля Липатова «И это все о нем», прозаического реквиема по последним пламенным комсомольцам (без кавычек)…
Вот так потенциальные союзники в упор и не разглядели друг друга. Те же «деревенщики», увлекшись художественной критикой негативных явлений, прошляпили, отнюдь не художественный, контрольный прыжок чикагских насельников. А те, вместо «теоретических баталий» (они их вчистую проигрывали, как Нуйкин Кожинову), занялись практическим «крото-бурением», наделав столько дыр под корнями, что дерево рухнуло в одночасье.

И вот уже во внешнюю его округлость вельможно впились всевозможные космополиты, паразиты, приспособленцы. Тогда как державники и, вперед всех, деревенщики оказались под комлем. Их сперва оглушили (кто-то и сам давно оглох от частного токованья), а потом и заглушили.

Ну, а пипл - он и в Африке пипл – хавает то, что на поверхности. На поверхности же вовсю шкворчали дебилизаторская реклама про Леню Голубкова, позорнейшие сериалы и доморощенная порнушка, познеровские телемосты и провокационно-вражеская пропаганда из всех пушек важнейшего из искусств (кино), быстро вытеснившего «макулатуру», перво-наперво, классическую: старьё же! Африканычи и прочие «чудики», не приемлющие лозунгов комбинаторов («Побольше цинизма»), выглядели вовсе уже не героями нашего времени, а жалким «отстоем» - для продвинутой молодежи символом лоха-неудачника. А тут и интернет подоспел с цинизмом, не знающим границ…

Да и в собственном лагере разброд достиг предела: патриоты разругались, кучкуясь, межуясь, атомизируясь: на ряженых казачков и квасных монархистов, новых язычников и арийских расистов. Хотя без лупы было очевидно: чем больше в их гимнах и лозунгах агрессии, нетерпимости и «личной непогрешимости», тем яростней видовой рык знакомого хищника, но с державно-патриотическим «оскалом». А хищным и азартным беловские Африканычи и шукшинские «чудики» поперёк горла. На них, порою, и свои готовы навесить всех собак: «Литература теряет ориентиры, выписывая «русский характер» в гипертрофированном виде, всё чаще сталкиваешься с неким дальтонизмом в обрисовке народного характера, с выпячиванием его негативных, пассивных сторон, с откровенным любованием весьма воинственной «чудачинкой» в нём, отодвигающей и затушёвывающей главное, осевое, державное, то, на чем действительно держится мощь и будущее народа. Появилось невероятное количество мужичков с кособочинкой, старичков с мудроватой косноязычинкой, а сверх того разбитных бабёнок, безграмотных знахарей, ясновидящих дурачков». Так писал в статье про «Феномен Проскурина» литературовед почвеннического толка Николай Федь.

 

И вновь перед нами две чаши: на одной литературные Африканычи и Бесконвойные, на другой – реальные знахари и дурачки, «лечащие заряженной водой и даже бывшей водой во вторичном употреблении». Но ведь «дурачки» дурачкам рознь.

Николай Дорошенко смотрит на Русское поле шире, без «кособокого прищура», потому как без любого из «чудиков» народ наш неполный. И разве не «дурачки» в самое жестокое время смягчали нравы? А старички иной раз облагораживали самых брутальных злодеев. Иными-то в те безжалостные времена и не могли быть национальные герои, в том числе святые благоверные князья.

Да и кто, коли не мудроватые, себе на уме, мужички сочиняли все народные песни и частушки, басни и былины, притчи и сказы, пословицы и поговорки – невиданно-несказанный славянский фольклор, в котором ох, как много того, что называется «интеллектуальным искусством абсурда»?! На ум приходят и мудрые царёвы бахари, и ловкие княжьи шуты и… с некоего припёку горьковский Лука, лукавый утишитель видовых разладов.

А вот и нет: фронтовик Африканыч от лукавства был далек, как сермяжная правда от мыльной кривды. Он и покорял естеством, прямодушием даже тогда, когда напивался до одури, до беспамятства. И не он один. Таково даже не поколение, а генотип русской нации. Где ровно шаг от стихийного зимнего загула - до каторжной пахоты в страду! От пьяных слез и разухабистых кабацких песен до скрежещущей ярости необоримого воина с беспощадным запевом «Вставай, страна огромная». Но это, если беда вселенская.

А так – да, медленно, слишком медленно запрягает русский мужик. Но уж если запряжет, дальше все знают … Впрочем, за 70 лет кое-кто и подзабыл… Не только за буграми и морями:

«Но не надо думать, что с тех пор, как самородный лад и самородный коммунизм русской народной жизни был отвергнут, а народ при новом порядке так и не стал хозяином своей страны, – советский проект уже зашел в тупик и был обречен. На самом деле 60-е, 70-е и 80-е годы – это был самый, что называется, напряженный и самый роковой период в нашей советской истории, - считает Николай Дорошенко. - Поскольку вдруг пробудилась в своем почвенничестве, в своем, скажем так, чувстве родства с Иваном Африкановичем наша русская интеллигенция. Начался поиск «органического взгляда» в оценке текущей жизни, поиск тех коренных духовных инстинктов народа (в его традиции и историческом опыте), которые выполняют функцию иммунной системы в генотипе национальной культуры. Ведь «Почва» — это уникальное единство природно-географической и духовной реальности — именно она рождает нацию, дает импульс её развитию, она в процессах реальной исторической жизни формирует общественную психологию и устойчивые особенности национального характера… И подводя итог, я повторюсь здесь в том, что заявленная в финале романа "Тихий Дон" шолоховская тревога за русского человека такого, каким он является внутри себя, оказалась в основе позиции советских почвенников, что Почвой для почвенников являлся и сам Василий Иванович Белов, и что будь их тревога услышанной властью, история государства советского или даже и постсоветского могла бы вполне блистательно продолжиться».

Власть ТА не услышала. И сбрыкнулась. ЭТА не хочет слышать, а, может, и не внемлет, ввиду неНашего уже – приобретенного с вирусом комфорт-конформизма – генотипа или, еще заезжее словечко, менталитета. Однако же слух и слепота не всё и не всегда решают.

Ежели политик-управленец умён и расчётлив, в нем наверняка сработает соответствующая сигнальная система (№ 2), где инстинкт самосохранения, даже видового, не крайний хлопец в хоре. И чем «жАреней пахнёт петух», тем голосистей – клюнутый. История примерами пестрит. Тут важен такт: не пережать, не перегнуть с долбёжкой. Ведь, когда тебя поджаривают извне и изнутри, то рассудка не прибавится, - сплошь рефлексы. Такую взаимо-и-само-убийственную политику мы наблюдали не раз. Проведите указкой в сторону Дальнего Востока, а там на дюймик - вниз.

 

«Битва загнанных» в пока, по счастью, холодной стадии… Но жареным не то что пахнет, - несёт. А если у хищников клыки ядерные, мирным особям мало не покажется даже в самой экологически безопасной части планеты.

 

Во всем потребны мудрость и мера. Без них самая великая Совесть никогда не добьется и самой малой Справедливости: «И бесконечно родным по результатам этой межвидовой борьбы второй половины прошлого века остается для нас Василий Иванович Белов».

Всё-таки нам есть, на кого равняться. Тем более, если это сыны Иванов! Это и нужно доносить. Где-то лишь по капле. И собирать камни…

 
Нажав на эти кнопки, вы сможете увеличить или уменьшить размер шрифта
Изменить размер шрифта вы можете также, нажав на "Ctrl+" или на "Ctrl-"
Система Orphus
Внимание! Если вы заметили в тексте ошибку, выделите ее и нажмите "Ctrl"+"Enter"

Комментариев:

Вернуться на главную