«И БУДУ ЖИТЬ В СВОЕМ НАРОДЕ…»

Имя Майи Андреевны Полетовой стало обретать широкую известность после того, как в 2005 г. вышла в свет и стала заметным явлением в стремительно развивающемся рубоцоведении ее книга «“Пусть душа останется чиста… Н. Рубцов, малоизвестные факты биографии». В 2008 г. вышло новое, значительно дополненное издание этого труда, включившего в себя результаты тридцатилетних ее поисков сведений о поэте. И вот в марте текущего года в издательстве «Молодая гвардия» эта книга переиздана по причине ее востребованности читателями.

Ввиду такого успеха книги вернемся к ее обсуждению, состоявшемуся 30 сентября 2008 г. в доме Союза писателей России на Комсомольском проспекте, 13. На вечере в переполненном зале шел живой, заинтересованный разговор, выступили писатели Н. И. Дорошенко, Ю. М. Лощиц, В. С. Кожемяко, А. И. Волков, литературоведы С. Ю. Куняев, С. А. Небольсин, Б. И. Лукин, А. А. Яковенко, Л. В. Гладкова, В. Д. Зинченко, М. Кошелева, певица Лина Мкртчян, художник А. В. Артемьев, заведующая музеем Н. М.  Рубцова при московской библиотеке № 95 О. И.  Анашкина, священник о. Александр Елатомцев, директор православной школы в с. Рождественно В. Ф. Шварц и др.
Неоднократно перечитывая книгу М. А. Полетовой, я всякий раз ловил себя на мысли, что она написана как бы живой тенью поэта, так всесторонне и по существу отражена в ней его судьба. Фактически о том же говорили и выступавшие. Н. И. Дорошенко, обращая внимание на то, что, сколько бы мы ни читали стихи поэта, без знания его окружения и обстановки, в которой стихи были созданы, нам было бы трудно их понять. А о труде М. А. Полетовой он сказал: «Я не знаю никакой другой книги, написанной о Рубцове, где было бы такое бережное отношение не только к нему, но и к тем людям, которые его знали. Ведь эти люди каким-то неизъяснимым образом существенно дополняют Рубцова, и он в них отражается, как в живом зеркале. В книге Полетовой представлено целое рубцовское поколение людей. В ней есть рубцовское ощущение духовной чистоты. Все ее герои — светлые души, которые для нас являют некий идеал поэтического и просто человеческого братства. Эта книга — одно из самых значительных событий не только в творческой, уже посмертной судьбе Рубцова, но и в современной уцльтурной жизни». Эта оценка относится к жившим или еще, слава Богу, живущим людям. Действительно, в книге нет и следа привнесенной извне фантазии. Майя Андреевна, проработав 50 лет детским врачом-паразитологом, начисто чужда всяческих приукрашиваний, тем более на документальной исследовательской стезе, и считает их не только ненужными, но и опасными. Известный исследователь творчества Ф.И.  Тютчева, сотрудник ИМЛИ РАН Л. В. Гладкова особо отметила, что книга написана природным русским языком и читается на одном дыхании, из нее возникает не только чистый, незамутненный облик поэта, но и образ Святой Руси. Л. В. Гладкова процитировала строфу из стихотворения Тютчева:

Не верь в Святую Русь кто хочет,
Лишь верь она себе самой, —
И Бог победы не отсрочит
В угоду трусости людской.

И после цитаты добавила: «Меня могут спросить: а где она, Святая Русь? — Она здесь, пусть сегодня под спудом, но мы и являемся носителями Святой Руси, и только мы, своими поступками, делами, помыслами, верой, выбираем, где нам жить — на помойке мировой цивилизации или на Святой Руси. Наши великие поэты — тоже жители Святой Руси, как и люди, изображенные в книге Майи Андреевны Полетовой. После этой книги хочется читать Рубцова, а это самое главное».
Следует отметить единство, единодушие, которое сложилось у выступавших на вечере. В этом смысле критик, писатель и литературовед С.С. Куняев был наиболее, если можно так выразиться, эпичен в своем выступлении. Он привел самохарактеристику Н. М. Рубцова, изложенную в его письме к А. Яшину от 22 августа 1964 г.: «Предпочитаю использовать слова только духовного, эмоционально-образного содержания, которые звучали до нас сотни лет и столько же будут звучать после нас».
«Эта самохарактеристика Рубцова, — подчеркнул С. С. Куняев. — дает нам самый надежный ключ к его поэзии. И в этом же ключе выстроена книга Майи Андреевны Полетовой».
Лучше и точнее не скажешь. И далее: «Рубцов, явленный в этой книге, — это своего рода уникальный портрет Рубцова среди всех его портретов, которые возникли на наших глазах за последние 10—15 лет». В качестве сравнения С. С. Куняев подверг критике составленную Н. В. Поповым «из недоброкачественных мемуарных вырезок» книгу «Николай Рубцов в воспоминаниях друзей». И хотя А.А.  Яковенко пытался оспорить эту критику, все же нужно признать правоту С. С. Куняева. Сравнивая в этой книге (стр. 13) творческий уровень Бориса Примерова, Сергея Макарова и Павла Мелихова с уровнем Николая Рубцова, Н. В. Попов пишет: «Чем Коля мог парировать хотя бы эту троицу? Лишь “Видением на холме”? Но кто их тогда знал?». И далее: «Позже он прославился тоже в основном при помощи гармошки, досаждая всем жаждущим обычной тишины…», и т. д. Николаю Васильевичу Попову следовало хотя бы задним числом знать, что Н. Рубцов стал первокурсником уже сложившимся поэтом. Им к тому времени были написаны десятки блистательных стихотворений, таких, как, например, «В гостях», посвященное Глебу Горбовскому, это не значит, конечно, что Литинститутское окружение, включая профессоров, ему ничего не дало. С. С. Куняев подверг критике и написанную Н. М. Коняевым биографию Н. М. Рубцова. Главный упрек критика Коняеву заключается в том, что созданная им биография служит не раскрытию духовной субстанции поэта, а разделению на человеческое и поэтическое существо, которые как бы живут отдельно друг от друга. Чего не скажешь о книге М. А. Полетовой.
В силу важности такого подхода необходимо хотя бы обозначить его суть. Начнем с того, что народ воспроизводится и формируется благодаря национально-бытийному эфиру, включающему в себя самообновляющиеся сущности (эйдосы). Эти сущности проявляют себя в виде разлитой в мировом пространстве звучащей красоты, а также в иных ипостасях, например, в форме нравственного закона, именуемого в России совестью. Но для нас в данном случае важно то, что истинная поэзия является выражением исключительно этих непрерывно обновляющихся сущностей национально-бытийного эфира. В этом и только в этом и состоит настоящая причина ее неувядаемости и неизменности во времени. «Цель ее (поэзии. — Г. К.) одна, средства те же. И между тем как понятия, труды, открытия великих представителей старинной астрономии, физики, медицины и философии состарились и каждый день заменяются другими, произведения истинных поэтов остаются свежи и вечно юны».
Приведенная отповедь А.С. Пушкина на обвинения в отставании его музы от века, указывает еще и на то, что поэзия существует как бы в противовес всему, что основано на рассудочности и не содержит в себе бытийно-общего, сущего. Ради более конкретного прояснения истины естественно спросить: что же это за такое бытийно-общее, сущее, от которого зависит сама поэзия? Крупнейший мыслитель ХХ в. А. Ф. Лосев в своей повести «Жизнь», впервые опубликованной в 1989 г., на этот вопрос дает следующий ответ:
«Родина есть общее, но не мыслительно, не логически только общее, а физически и социально общее. Родина есть не то общее, которое только сформулировано в голове, занумеровано, проштемпелевано и зарегистрировано в науке. Родина есть то реальное общее, которое меня реально породило с моим человеческим телом и с моей человеческой душой. Это общее — потому родное мне, родственное мне. Здесь мой отец и мать, не физически только, а для всего того, что во мне есть, и для личности моей отец и мать, и для социальности моей отец и мать, и для духовной жизни моей родители и воспитатели. Всякая философия, которая не кончается учением о Родине, есть наивная и ненужная философия. Ее «обобщения» слишком узки и ничтожны; ее «познание» слишком нежизненно, ее «мир» и «бытие» — пустота и тюрьма, всезлобное исступление рассудка, безличное распятие живого духа на Голгофе собственного жалкого самообожествления».
По сути эта цитата содержит в себе и ключ к постижению духовной ипостаси Н. М. Рубцова, у которого едва ли не вся поэзия посвящена Родине. Однако само дело такого постижения находится в ведении чистой философии, а философского учения о Родине, за исключением лосевской повести, у нас просто не существует. В этом смысле Н. М. Рубцов состоялся как промыслительный поэт Отечества без какого-либо философского обеспечения. Супротивных этому мнению сведений до настоящего времени нет. Зато есть рубцовское суждение о себе: «Я чуток как поэт, Бессилен как философ». И волей-неволей пытаешься верить этому, ведь сам сознался! Но душу не обманешь, и когда всецело доверяешься ей, то ясно видишь: Н. М.  Рубцов является одновременно и гениальным поэтом, и в такой же степени мыслителем, превосходящим — не по количеству, а по сути созданного — многих, в том числе и западных философов с репутацией классиков. Конечно, такое заявление может вызвать, мягко говоря, недоверие. Но вот что писал В. В. Кожинов (1930—2001) в 1976 г.: «Николай Рубцов создал поэзию, в которой народный смысл или, точнее, народный голос, вобравший в себя голоса природы и истории, звучит совершенно естественно и неопровержимо. Это не просто идея, но сама жизнь, получившая новое бытие в слове и ритме поэта».
О ком из прославленных создателей замкнутых философских систем (замкнутых, значит, рано или поздно устаревающих) можно сказать нечто подобное? Увы, ни о ком. Зато в их адрес, в частности, имеется хотя и жестокое, но вместе с тем глубоко обоснованное и выстраданное мнение по этому вопросу А. Ф. Лосева. В той же повести «Жизнь», созданной осенью 1941 г., когда немцы рвались к Москве, он писал:
«Великие мыслители Нового времени доходили до больших обобщений, но ни в «мышлении» и «протяжении» Декарта, ни в монадах Лейбница, ни в боге Спинозы, ни в трансцендентальной апперцепции Канта, ни в абсолютном «Я» Фихте, ни в Мировом духе Гегеля нет этого родного, этого родственного, этого отцовского и материнского начала, нет Родины. Это — холодные, абстрактные истуканы рассудочной мысли, головные построения, которые не волнуют человека, не будят в нем жизненных сил и страстей, не зовут на борьбу, на бой, на жертву. Это — головное общее, мыслительное общее; и это не то общее, откуда происходит реальный человек с своим человеческим телом и человеческой душой, откуда он родился, что есть его родительское лоно, что есть его Родина. Человек — чужой всему этому; и трансцендентальная апперцепция, как темная, злобная и свирепая тюрьма духа гноит человека, губит человека, безжалостно и по-звериному гложет его и — умерщвляет его — в одиночестве, в покинутости, в чудовищной изоляции ото всего, в застенке собственной субъективности».
Мы не знаем, как отнеслись на небесах к этому мнению задетые здесь философы, но один из них, Иоганн Готлиб Фихте (1762—1814), еще при жизни осознал несостоятельность своего субъективизма и основательно переключился на постижение абсолютного тождественного Богу бытия. Вследствие этого на свет явились его «Речи к немецкой нации» (1808), впервые опубликованные в России только в 2008 г. издательством «Канон+». Скорее всего владевший немецким языком А. Ф. Лосев разминулся с «Речами...», иначе смягчил бы свое отношение к их автору ввиду несомненной созвучности восприятия смысла Родины. Имея целью углубленное раскрытие рубцовской темы, приведем пример такой созвучности из 8-й речи Фихте, озаглавленной «Что такое народ в высшем значении этого слова, и что такое любовь к Отечеству?», в которой говорится:
«Любовь, которая подлинно есть любовь, а не просто преходящее вожделение чувства, никогда не задерживается на бренном; она пробуждается, возгорается и покоится только в вечном. Даже себя самого человек не способен любить, если только он не постигнет, что он вечен; иначе он даже не способен будет ни уважать, ни одобрять себя самого. Еще того менее может он любить что-нибудь вне его, иначе как восприняв его в вечность своей веры и своей души и соединив его с этой вечностью. Кто не усматривает, прежде всего, что он сам вечен, в том вообще нет любви, и он не может любить отечества, ибо отечества для него не существует. Кто постигает вечность своей незримой жизни, но не усматривает так же точно и вечности своей зримой жизни, для того, быть может, и есть небо, а на небе — отечество; но здесь, на земле, у него нет отечества, ибо и его можно познать только под образом вечности, и притом зримой и наглядной чувствам вечности, а потому он также не способен любить свое отечество. Если такому человеку не досталось в наследство земное отечество, то его следует пожалеть; но тот, кто получил в наследство от предков отечество на земле и в чьей душе земля и небо, незримое и зримое совершенно проникли друг в друга и только тем самым впервые создали подлинное и доброе небо, — тот будет до последней капли крови сражаться за то, чтобы и самому иметь право передать в наследство будущему времени это многоценное достояние в целости и сохранности».
Вот из этого взаимопроникновения земли и неба, незримого и зримого, бренного и вечного, и соткана поэзия Н. М. Рубцова, ощущавшего себя неувядаемым отроком двух противоположных друг другу миров. Таким самоощущением в той или иной мере пронизаны многие его стихотворения и среди них: «Я буду скакать по холмам задремавшей Отчизны…», «Цветок и нива» и др. В стихотворении «Мачты» есть следующие строки:

Всё я верю, воспрянувши духом,
В грозовое свое бытие.
И не верю настойчивым слухам,
Будто всё перейдет в забытье…

Говоря о близости мировосприятия русского поэта и немецкого философа, кстати тоже выходца из крестьянского сословия, немаловажно принять во внимание и то, что между ними стоял весьма чтимый Н. М. Рубцовым Ф. И. Тютчев, который, будучи с 1822 по 1843 г. секретарем русской миссии в Мюнхене, не только читал в оригинале «Речи...» Фихте, но и тесно общался с его усердным последователем Фридрихом Вильгельмом Шеллингом (1775—1854). Во всяком случае в тютчевской поэзии имеются несомненные совпадения с мирочувствием немецкого мыслителя. Например, в стихотворении «О вещая душа моя!..»:

О вещая душа моя!
О сердце, полное тревоги,
О, как ты бьешься на пороге
Как бы двойного бытия!..
Так ты — жилица двух миров…

Словом, созвучность поэтического творчества Н.М. Рубцова с немецким мировосприятием поддается более или менее доказательному объяснению. Но если такие созвучности постоянно заявляют о себе из разных концов света, то возникает как минимум ощущение катастрофической недостаточности биографических сведений о поэте. В своем труде М. А. Полетова приводит записи в Книге отзывов созданного ею музея Н. Рубцова, оставленные иностранцами (стр. 64—65). Есть среди них удивительные. Ли Цзюныпен из Китая пишет: «Николай Рубцов — это гений мирового масштаба. Он мировой потому, что он собственно русский (здесь и далее выделено мной. — Г. К.). Как русский он любил свою Родину сильно, пламенно, нежно. Мы как представители восточной культуры всей душой и помыслами желаем, чтобы нашего гениального поэта любили сильно, пламенно и самое важное, чтобы его любили нежно». Представитель западной культуры, переводчик стихов Н. Рубцова на немецкий язык Раймонд Дитрих, которому особенно запало в душу стихотворение «Русский огонек», признался, что знакомство с рубцовской поэзией у всех его друзей (художников, поэтов, переводчиков) вызвало общее чувство безграничного интереса и любви к ней. Вскоре после этого, сплотившись, они издали на свои средства книгу стихотворений Н. Рубцова «Komm Erde» («Зов земли». Wiesenburg, 2004).
В ходе своего аналитического выступления доктор филологических наук С. А. Небольсин обратил внимание на описанный М. А. Полетовой эпизод с аспирантом МГУ корейцем Сон-те: по его просьбе она долго читала наизусть стихи Н. Рубцова, а «Зимнюю песню» он буквально заставил ее прочесть трижды. На вопрос изумленной чтицы Сон-те ответил: «Так ведь это стихотворение о моей деревне. В нем я вижу и люблю свою родную деревню». Указывая на заметные успехи самодеятельных рубцоведов, С. А. Небольсин между прочим посетовал на наше официальное литературоведение, которое как бы оцепенело от одной перспективы предстоящих исследований рубцовской поэзии. Почему оцепенело? Да потому что перед ее моцартовским простодушием меркнет наука, и подходить к ней с ученым словом просто грех! М. А. Полетова подошла к ней с чистым бескорыстным простодушием и, как выразился известный писатель и журналист В. С. Кожемяко, «с великой любовью», потому и стала верной наследницей дела поэта.
Заведующая музеем Н. Рубцова при московской библиотеке № 95 О. И. Анашкина, зачитав поздравительные отзывы из городов и весей России на выход издания, дала развернутую характеристику тридцатилетней деятельности М. А. Полетовой по разысканию малоизвестных сведений о поэте. И эта, по сути самочинная, не обеспеченная никаким финансированием деятельность в немалой степени способствовала появлению и развитию стихийного движения подвижников рубцоведов из народа, которое, как массовое явление, не имеет аналогов не только в отечественной, но и в мировой литературе. Одна из таких подвижниц, М. Н. Кошелева, подарила М. А. Полетовой свою небольшую книжку «Рубцов и Бунин», в которой впервые «отражено влияние прозы И. А. Бунина на жизнь и творчество Н. М. Рубцова в 1968 году». Замечательно, что такая значительная тема наконец заявлена. Хотя все же заметим, что бунинское влияние отнюдь не ограничивалось только прозой. Есть у И. А. Бунина стихотворение «В степи», которое начинается так:

Вчера в степи я слышал отдаленный
Крик журавлей. И дико и легко
Он прозвенел над тихими полями…
Путь добрый! Им не жаль нас покидать… и т. д.

Если сравнить с ним «Осенние этюды», написанные Н. М. Рубцовым в 1965 г., то сразу же обнаружится и образная, и интонационная перекличка. Отзвуки несомненного влияния на рубцовскую поэзию имеются и в таких стихотворениях И. А. Бунина, как «Ветер осенний в лесах подымается…», «Таинственно шумит лесная тишина…» и др. Однако не станем отбирать хлеб у литературоведов. Скажем только, что рубцовская тема не только еще далеко не разработана — она неотвратимым образом разрастается и таит в себе немало удивительных открытий.
О необходимости более полного школьного изучения поэзии Н. М. Рубцова говорили на вечере директор православной школы с. Рождествено В. Ф. Шварц, а также писатель А. И. Волков, прибывший с целой делегацией учителей и культурных работников из самого дальнего района Московской области — Серебряно-Прудского. Книга М.А.  Полетовой оценивалась ими как незаменимое школьное пособие.
Певица Лина Мкртчан выразила глубокую признательность Майе Андреевне за то, что она ходит по дорогам России, чтобы вернуть людям Родину через любовь к Н. М. Рубцову, написавшему пророческие строки:

Я уплыву на пароходе,
Потом поеду на подводе,
Потом еще на чем-то вроде,
Потом верхом, потом пешком
Пройду по волоку с мешком —
И буду жить в своем народе!

Священник О. Александр Елатомцев, как и М. А. Полетова, врач по своей первой профессии, возродивший православную школу на месте разрушенной в подмосковном селе Рождественно, выслушав всех выступавших, горячо и часто полемически выражавших свое мнение, образно заключил: «Я хочу вернуться к медицинской теме. При имени Рубцов мне приходит мысль. Мы, православные, сегодня разРУБлены, отРУБлены друг от друга. Я ехал сюда с удивительным чувством, что я здесь встречу близких людей, с которыми мне нужно найти точки сращения, хотя мы друг друга не знали. У всех у нас так или иначе были какие-то раны на теле, нас отРУБили от корня, от веры, отчего мы и страдаем. В русских сказках разрубленные куски некогда единого тела нужно сперва сбрызнуть мертвой водой, чтобы они срослись. Поэзия Н. М. Рубцова соединяет нас, разрубленных русских людей. Русская душа, тянущаяся кусок к куску, ярко представлена в творчестве Рубцова. Помимо мертвой воды, без которой невозможно сращение единого тела, зарубцевания ран, необходима еще вода живая, после воздействия которой народное тело оживет и встанет. Эта живая вода — вера Христова, которую от нас отрубали. Дай Бог, чтобы мы сращивались и к этой воде обращались».
Вечер продолжался более четырех часов, и в заключение мне представляется весьма важным указать на поразительное совпадение поэтической позиции Н. М. Рубцова: «Настоящий поэт — это жертва» (из книги М. А. Полетовой, стр. 225) — с философией А. Ф. Лосева:
«Родина требует жертвы. Сама жизнь Родины — это и есть вечная жертва. <…> В самом понятии и названии “жертва” слышится нечто возвышенное и волнующее, нечто облагораживающее и героическое. Это потому, что рождает нас не просто “бытие”, не просто “материя”, не просто “действительность” и “жизнь”, — все это нечеловечно, надчеловечно, безлично и отвлеченно, — а рождает нас Родина, та мать и та семья, которые уже сами по себе достойны быть, достойны существования, которые уже сами по себе есть нечто великое и светлое, нечто святое и чистое. Веление той Матери-Родины непререкаемы. Жертвы для этой Матери-Родины неотвратимы. Бессмысленна жертва какой-то безличной и слепой стихии рода. Но это и не есть жертва. Это — просто бессмыслица, ненужная и бестолковая суматоха рождений и смертей, скука и суета вселенской, но в то же время бессмысленной животной утробы. Жертва же в честь и во славу Матери-Родины сладка и духовна. Жертва эта и есть то самое, что единственно только и осмысливает жизнь. Преступление, жестокость, насилие, человеконенавистничество, — все это ополчается на нас и на нашу Родину. Но все это только и можно, только и нужно одолеть ради благоденствия Родины. Возмутиться отдельным преступным актом и вступить с ним в борьбу — мало. Это и всякое животное вступит в борьбу за то, что оно считает принадлежащим себе. Нет, побороть противника не ради себя и не ради своей идеи, и даже не ради только ближнего, а ради самой Родины, — вот где подлинное осмысление всякой человеческой борьбы против зла» (Лосев А. Ф. «Я сослан в ХХ век…». М., 2002. С. 544—545).

Григорий Калюжный

Вернуться на главную