Михаил ПОЛИЩУК, (Калининград)
Безвременно русский

Я – хохол, но очень русский,
Очень русский, – но хохол.

А.С. Галенко

Сдаётся мне, что исключительно чистый литературный русский язык уже не услышишь в России. Разве что в среде филологов или литераторов, да и то, пожалуй, не всегда. И понятно отчего это происходит. Ни в крупных, ни в маленьких городах России практически не осталось русских людей, которые наверное могли бы сказать о себе твёрдо: «Я русский» и подтвердить этот факт перечислением родственников по отцовской и материнской линиям, хотя бы до прадедушек и прабабушек. Но, возможно, где-то сохранились деревни в которых всё-таки есть отдельные экземпляры таких рафинированных носителей нации, однако правильно ли они говорят по-русски?

А вот мои детство и юность – школьные годы – прошли в послевоенном северном Казахстане. Окружающие меня молодые люди, так же, как и почти во всех районах Советского Союза, не задумывались о принадлежности к той или другой национальной общности, не было у нас никаких противоречий, связанных с прописанной в паспорте национальностью. Да и какие могли бы быть национальные противоречия в моей семье, например.

Дед и баба украинцы, венчанные в конце Х I Х века в селе Михайловское Каменец-Подольской губернии, имели четырнадцать детей: шесть мальчиков и восемь девочек. В двадцать первом году усадил дед в арбу (была в его крестьянском хозяйстве пара волов) свой выводок и поехал от голода на восток за Камень. Как гласит семейное предание, за два месяца доехали до Кустанайской области и обосновались в большом посёлке Фёдоровка. Надо ли говорить, что родным языком семьи был украинский, но вот о том, что в посёлке Фёдоровка была не только русская, но и украинская школа, сказать надо. В первые годы Советской власти и до самой Великой Отечественной никакого притеснения языка не было – там, где была необходимость, открывались школы, работающие на любых языках народов Советского Союза. Замечу попутно, что подростком в середине шестидесятых годов прошлого столетия, зарабатывая на летних каникулах деньги в геофизических отрядах северного Казахстана, мне доводилось бывать в крупных сёлах, где бок о бок работали люди четырёх национальностей: русские, украинцы, казахи и немцы, но школы уже существовали только русские. В городах, конечно, существовали ещё и казахские, но их тоже было мало, так как городские казахи старались учить детей в русских школах. При этом языком межнационального общения был Великий и могучий, а дома в семьях говорили на родном языке. Так, в моей семье, значительно поредевшей после Великой Отечественной войны (из мужской части семьи вернулся только мой отец), общались на украинском.

Мой отец говорил как на русском, так и на украинском языке без акцента, он преподавал русский язык и литературу и украинский язык и литературу.

Моя мама русская.

Мои тётушки украинки вышли замуж: одна за белоруса, одна за еврея, одна за татарина и самая младшая за русского потомка ссыльного из Петербурга. В их семьях уже говорили только на русском. Можете представить себе этот интернационал, в основном послевоенного выпуска, который вернувшись с Тобола, разномастной и разнокалиберной компанией садился за длинный стол в садике под карагачами. Все мои двоюродные братья и сёстры слушали украинскую речь бабушки и дедушки, все, за исключением петербуржцев, начинали разговаривать на украинском языке, а в настоящее время все русскоязычные. Позволю себе предположить, что именно там, в северном Казахстане нас обучили говорить по-русски, и сейчас мы все, или почти все, владеем настоящим литературным русским языком. Не хочу никого обидеть, но когда я поступил в Ленинградский институт и сроком на пять лет влился в пёструю русскоговорящую среду, то был сильно удивлён особенностями русской речи моих новых друзей.

Мой сосед по комнате как раз такой деревенский – чисто русский парень из под Вятки (тогда Киров) – из тех, кто может перечислить всех свои прабабушек и прадедушек, казалось, вообще не знал буквы «А». Писал он, кстати, правильно, но всегда вплоть до окончания института произносил только «О». Северяне (у нас были только архангелогородцы) тоже «окали», но по-другому – более протяжно, напевно как-то, другие гласные тоже слегка потягивали, а речь их была насыщена словами местного значения. Южане (краснодарцы, ростовчане, крымчане) тоже немного окали и вместо «что», произносили «шо». Были у нас и сибиряки – эти тоже со своими особенностями и словечками. Москвичи чаще других коверкали слова таким образом, что сразу понять их было непросто, эти вместо «что», произносили «чё», а ещё пользовались безмерно кучей слов паразитов. Так что, делаю вывод: чистая русская литературная речь выковывается в местах слегка отдалённых от центра: например в Казахстане, если конечно повезёт с учителем литературы.

Это было такое затянувшееся вступление, навеянное последним запретом киевских властей на пользование русским языком, неприязнью ко всему русскому, русскоговорящему.

А как быть нам? Вот таким как я, русским украинцам или украинским русским?

– Мальчик! Ты кого больше любишь, маму или папу?

Бред.

Когда пришло время получать паспорт, моих одноклассников не спрашивали: кто ты по национальности? До сих пор не знаю, из чего исходили тётки-клерки, заполняя новенькие бланки паспортов, по какому принципу они заполняли знаменитую пятую графу. Один из моих двоюродных братьев оказался по отцу белорусом, а его родной брат русским ( внимание: у него папа естественно, тоже был белорус, а мама украинка! ). Братьев и сестёр, у которых папа был евреем, всех назначили украинцами, а у многодетного папы татарина сыновья стали украинцами, а дочери – татарками. Но, самое обидное, что меня, единственного носителя украинской фамилии деда, единственного продолжателя рода по мужской линии, записали по матери русским. Мне шестнадцатилетнему такой оборот событий представлялся, ни много ни мало, предательством памяти отца, который недолго прожил после войны и ушёл, оставив меня в этом мире за «старшего». Тогда я со своей обидой ходил в паспортный стол и требовал исправить эту несправедливость, но мне вежливо объяснили, что сейчас уже поздно что-либо менять, что нужно проявить сознательность, что когда будете менять паспорт, обязательно предупредите и ваше желание числиться украинцем будет удовлетворено.

Вот так я временно стал русским .

Дальше был выбор профессии. Институт в северной столице. Знакомство с самым замечательным городом России. Любовь. Там же в Ленинграде незабываемая студенческая свадьба.

Моя любимая училась в Киеве. Она, так же, как и я, была наполовину русской, наполовину украинкой, только её украинскую половину представляла мама, а в паспорте у неё значилось – русская.

После медового месяца, летом моя Танюшка проходила практику на заводе «Красный экскаватор», и я какими-то правдами-неправдами, оказался в Киеве, в её студенческом общежитии на улице Киквидзе. Вот тогда и представилась мне возможность поближе познакомиться с украинским менталитетом, ну, по крайней мере, с менталитетом киевлян, и сравнить его с русским. Оказалось, как говорят в украинском городе Одессе, это две большие разницы.

Моя Танюшка весь рабочий день пропадала на заводе. И побывав в Печерской лавре, побродив пару дней по Крещатику в одиночестве, я скоро затосковал и по блату устроился работать на завод: отчасти для того, чтобы заработать денежек, отчасти для того, чтобы быть поближе к любимой.

Вот несколько ситуаций того времени. Я их изложу как оно было, а вы, уважаемый читатель, уж сами смотрите: характеризуют ли они особенности украинского менталитета или так могло случиться и в Москве, и в Челябинске, и во Владивостоке.

 

Ситуация простая заводская.

Чтобы успеть к восьми часам утра на смену, приходилось вставать очень рано. От общаги до специального бесплатного заводского автобуса я добирался на трамвайчике, и там было всё почти, как в Ленинграде, а вот спецтранспорт приходилось брать с боем… И дело не в том, чтобы занять сидячее место, об этом и не мечталось, можно было просто не «впресоваться» внутрь и тогда – опоздание на смену. Ну, опыт – дело приходящее, и по-ленинградски спрашивать на остановке последнего, я перестал уже на второй день. А вот занимать очередь в заводской столовке во время короткого обеденного перерыва продолжал, наверное, с неделю. Всё равно свою котлету с картошкой или гуляш с макаронами и компот я всегда получал последним и это было принципиально: все, кто приходил после меня, проходили вперёд и пристраивались к Васе, Пете или тёте Лиде, но встать за мной (неизвестным чужаком) не позволяло достоинство… И только к концу месяца, который соответствовал окончанию Танюшкиной практики и моей карьере чистильщика литья литейного цеха, я стал почти своим, и небрежно перемахивал турникетное ограждение, втискиваясь перед моим напарником Иваном Катуном.

Об этом персонаже пару слов напишу отдельно. Иван был кадровым рабочим. Это был человек невероятной физической силы, хотя внешне это никак не проявлялось. Он работал в должности чистильщика литья уже несколько лет и не собирался менять квалификацию, хотя квалификации-то никакой и не было. Для тех, кто не в курсе, поясняю, что же это за должность такая. На заводе есть свой литейный цех, откуда горячие отливки деталей могучих строительных машин: тракторов, скреперов, экскаваторов и прочих, как говорится, ещё горяченькие (на самом деле весьма горячие), вручную загружаются в дробемётные барабаны и после очистки, соответственно вручную, разгружаются (по крайней мере такова была технология производства в начале 70-х). Какая уж тут квалификация! Ну, не скажите так моему напарнику Ивану… Барабан похож на всем известную бетономешалку, только он гораздо больше, а внутри него со страшным грохотом переворачиваются детальки, вес которых достигает 55 кг. И к чему я всё это так подробно описываю? А вот к чему. Дробь внутри барабана со страшной силой тузит отливки, очищая их от формовочного материала; достигнуть герметичности, при этом, практически невозможно; дробинки, будто водичка, которая, как известно, дырочку найдёт, вылетают и пребольно «кусают» в незащищённые участки тела. Техника безопасности категорически запрещает иметь такие участки, а глаза требует оберегать, надевая специальные очки. Короче, всё предусмотрено. И я, естественно, надел очки, кожаные рукавицы, натянул на лоб специальную фуражку и «встал в строй», то есть присоединился к своему старшому-напарнику в таком виде.

 

Ситуация не простая, дурацкая.

– Сними. Не позорься. – Одарив меня полным презрения взглядом, сказал Иван.

– Почему? – искренне удивился я.

– Ну, ты что не понимаешь? Это ж риск… благородное дело значит… Ты пацан что ли?

– Не понимаю… В очках пацан, а без очков уже девочка что ли? Глаз выбьет, и ты без глаза благородный сразу, а в очках с двумя глазами – не благородный…

– Как хочешь… Мы университетов не кончали, а вот понимаем, – пробурчал Катун. – Я вот, к примеру, ни за что не натяну эти дурацкие очки, хотя у меня один глаз повреждён – совсем не видит…

Иван замолчал и отошёл от меня обиженный.

– Что! У тебя глаз не видит!

Я уставился на его правый, какой-то неживой неподвижный глаз.

– Видит маленько, но без левого не видит совсем – закатывается…

– Ну, ты напарник даёшь! А если дробинка в левый попадёт, тогда ты ослепнешь ведь совсем… И ты, несмотря на это, всё равно работаешь без очков? – у меня от удивления у самого чуть глазик не выпал…

– Да как же это можно прятаться за очки, это я вроде боюсь, как ты не понимаешь. Не трус я! – ещё более округлив литую грудь, заявил Иван.

– Никто и не подумает, Ваня, что ты трус. Просто зачем это делать? Смысл в чём? Тем более у тебя один глаз уже повреждён, – попробовал я воззвать к его разуму.

– У меня-то как раз лучше других. Толян и Борис совсем кривые – чёрные повязки носят, а очки и не думают одевать. А ты хочешь, чтобы я их предал! – подбавил пафоса Катун.

Я был поражён. Мало того, что есть один идиот, который, несмотря на повреждённый глаз, не надевает защитные очки, так есть ещё и совсем одноглазые идиоты.

– Кто такие Толян и Борис?

– Толян Доренко у нас смену принимает, он старшой, а Боря Медведь нам смену сдаёт. Он, хоть и давно работает, но вторым нумером навроде тебя, хотя и опытный, но ему нельзя старшим, – не очень понятно объяснил напарник.

Следует отметить, что храбрость и трусость, солидарность и безразличие, героизм и предательство понимались моими новыми украинскими друзьями весьма своеобразно… По крайней мере, мои представления об этих понятиях резко отличались. Я был удивлён, но поначалу предполагал, что такие особенные, перевёрнутые с ног на голову представления не являются характерными для украинского менталитета, а свойственны только отдельным малообразованным «работягам». Решил проверить.

На студенческой вечеринке, на которой присутствовали только украинцы, ну или ребята, выросшие на Украине под Киевом, я рассказал о «смешных» воззрениях моего напарника Ивана, но в ответ получил дружное непонимание:

– Так что? И ты натянул на себя эти ужасные очки?

– Лично я тоже ни за что не надел бы их!

– И я бы не надел, даже под расстрелом…

А мой новый приятель Валик Лайкин из Киева посочуствовал мне и предложил перейти на другую работу:

– Понятно ведь, что надеть очки в такой ситуации – это просто предательство!

А уже в Ленинграде, когда я рассказал про трёх кривых чистильщиков литья перед разномастной студенческой аудиторией, сорвал дружный смех:

– Надеюсь, у тебя хватило ума надеть очки?

– Я бы согласился работать только в защитных очках.

– И я бы обязательно надел.

А мой старый приятель Изя Гертман из Севастополя сказал:

– Ты просто был обязан надеть очки и сломать эту дурацкую ситуацию.

Позже я узнал, почему опытному Борису Ивановичу Медведю нельзя старшим, но это уже другой эпизод.

 

Абсолютно дурацкая ситуация.

Я уже рассказывал о том, как по утрам я садился в переполненный заводской автобус. Пару раз пропустил, но потом уже удачно втискивался, предварительно напряжённо поработав локтями. Дальше можно было расслабиться, то есть расслабиться полностью: низкорослые пассажиры по большей части просто висели, мирно похрапывая в такт натужным всхлипам старенького мотора… Идиллия. Ехать было долго. Однажды я тоже задремал, даже сон увидел – снилось, что я селёдка и мне, селёдке пряного посола, на брюшко попала большая горошина душистого перца, стало неудобно… Я заворочался, проснулся и почуствовал вкусный, совсем не селёдочный запах, а ещё послышался посторонний звук:

– Тыф-тыф, птыф, тыф-тыф…

Я понял, что это был за запах, я его вычислил! Это был вкусный запах хорошо прожаренных солнечных украинских семечек.

– Чхлых, тыф-птых, – опять зазвучало прямо в правое ухо.

На правое плечо упало что-то маленькое… Будто птичка какнула… Я медленно превращался из селёдки в ленинградского студента, перемещаясь из дубовой бочки в переполненный заводской автобус, обретал возможность оценить ситуацию. Первое, что я понял – в бочке было уютнее. Второе с большим трудом уместилось в голове – кто-то сзади грыз семечки и сплёвывал шелуху мне на плечо! Нарушив все законы физики, я взвился и повернулся на 180 градусов…

Да, уважаемый читатель, я действительно увидел то, что сначала вообразил по звукам и запаху – огромный мужичина в переполненном автобусе смачно грыз семечки и сплёвывал шелуху мне на плечо.

– Ты что делаешь! – вырвалось у меня неожиданно громко, а если бы руки не были зажаты, наверное, я бы ему врезал…

– Шо ты шумышь, куды ж мэни плюваты?

Мужик был совершенно спокоен. Он не издевался, не пытался меня обидеть или унизить, просто недоумевал. От моего вскрика очнулось от дрёмы несколько пассажиров, послышались комментарии:

– Дывысь на нёго, якась цаца! Куды ж йому плюваты?

– Ты шо взвывся, тут плюваты бильш нема куды.

– Смэшный парубок, куды шэ тут плюваты?

Народ не шутил, не подстраивался под здоровенного мужика, оттого что он такой здоровенный. Нет, ему бедному искренне сочувствовали, будто это я на него сплёвывал, а не он на меня. Все, кто мирно дремал около меня и проснулся, были удивлены моей реакцией: чем это я не доволен? Никому и в голову не пришло, что можно потерпеть, и не грызть семечки. Слава богу, вскоре, в обычной манере, водитель нажал на тормоза… и в передней части автобуса дышать стало невозможно, а место у задней двери освободилось для активного выхода. «Оплёвыватель» нежно стряхнул с моего плеча оставшуюся лузгу и заспешил к своему литейному цеху.

 

Эпизод поучительный . (Никогда не пейте спиртного с малознакомыми людьми).

Наступил день получки. И здесь от меня уже ничего не зависело. Всё решала традиция и мой старшой Иван Катун.

В этот знаменательный день мы заканчивали свою восьмичасовую смену, как всегда, в шестнадцать.

– Я пораньше чуток пойду в административный до кассы, а ты, ровно в шестнадцать часов, беги туда же, – загодя предупредил меня Иван.

Он с утра был настроен на предстоящее действо, сожалел только, что не сможет пойти с нами на торжества наш сменщик Толя Доренко, так как он принимал у нас вахту.

– Ты… это… пацан правильный, так что купи маленькую сверху, надо уважить Толяна. Потом заглотит за твоё вливание, – продолжал «образовывать» меня Иван, который искренне полагал, что вливаться в коллектив означает вливание в себя спиртосодержащей жидкости – горилки то есть, которая, в свою очередь называется так, потому что в ней «градус должон быть» больше сорока – чтобы горела…

В этот день произошло ещё одно маленькое событие, которое в этом поучительном случае имело неожиданные последствия. Ко мне в цех заглянула моя Танюшка. Она была в лёгком летнем платьице, которое замечательно обрисовывало фигурку, она улыбалась, золотые кудряшки через приоткрытую дверь просвечивались ярким солнечным снопом, как будто не земное, а небесное создание случайно занесло в нашу преисподнюю… Мы с ней перекинулись парой слов и она выпорхнула. Мы не могли тогда надолго расставаться – ведь ещё продолжался наш медовый месяц. Конечно же, это никак не было связано с получкой, но Катун так и решил:

– Это твоя жинка?

– Угу, – буркнул я, не вдаваясь в подробности.

– Шо! Она знае про получку… Пропасти явилась…

– Успокойся, Иван, она студентка, на практике в КБ вашем, на минутку заскочила, – попытался объяснить я.

– Шо! А як она из административного через металл без пропуска сюда попала?

– Да не нервничай, Ваня, наш праздник состоится при любом раскладе. – И тут я совершил непоправимую ошибку. – Моя жена Танюшка – племянница главного металлурга завода, она все ходы-выходы здесь с детства знает.

– Шо! Ты зять главного металлурга! Ты Гурвича зять!

– Ну, да. Его зять получается. Ну, и что же с того?

– Шо! Шо з того, кажешь? – Напарник, когда возбуждался переходил на украинский, а успокаиваясь, снова говорил по-русски почти чисто. – Да если б у меня был такой дядя, то я б на завод ходил в нейлоновой рубашке , а ты тут железяки ворочаешь…

 

Дорога на «вливание» была продумана: cначала мы дружной ватажкой отбились от радостного, по случаю получки, потока заводчан; потом завернули за «снабжением», в какое-то частное домовладение, где у Ивана было «всё схвачено»; и наконец «настоящая горилка» полилась из чёрного холщёвого заплечного мешка моего напарника, там же нашёлся шмат сала, дюжина варёных яиц и немереное количество малосольных огурцов. Мы сидели за удобным деревянным столом в старом хозяйском саду, Иван неспешно отрезал от домашнего каравая ломти хлеба и наделял четверых, включая и меня, чистильщиков литья и ещё двух бывших чистильщиков, которые оставались корешами Ивана.

– Ну, как я вам всё организовал, так вот принимайте в коллектив, всё за его счёт и вот малёк для Толяна, – показывал на меня заскорузлым пальцем и демонстрировал небольшую ёмкость Иван, – и вливайте…

Может всё бы так в торжественных тонах и закончилось, но когда после третьего «полстакана» Иван высказал в мой адрес опасения, связанные с тем, что я женат на племяннице Гурвича, мол: сомневается он надолго ли я вливаюсь в их профессиональную среду, Медведя понесло…

– Я думал, шо тут шисть украинцев общаются, а тут жидёнок затесался.

– Ни, Борыс, вин украинэц и жинка у ёго тэж украинка обо русская, – заступился за меня напарник.

– Ну, тоди шэ страшнийш – мабудь вин суржик обо москаль!

После этого мне стало понятно, отчего почтенный Борис Иванович не мог быть старшим даже из двух человек.

Кто-то скажет, что это обычная пьяная болтовня… Возможно…

Мне пришлось покинуть уважаемое собрание досрочно. Самое главное, что я вынес из этой поучительной истории, это не то, что бывают запойные мужики, ведь они встречаются среди людей любой национальности, а то, что нелюбовь к евреям и открытая неприязнь к русским просматривалась не только у Бори Медведя, но и у всех присутствовавших на мероприятии заводчан.

Потом мне приходилось много раз бывать в Крыму, в Запорожье, Днепропетровске и на Донбасе. Не скажу за всю остальную часть страны, а среди жителей перечисленных мест ни разу мне не встретились националисты или люди с неприязненным отношением к русским.

А про «западынцев» и говорить не буду – с ними всё понятно, по большей части это люди иной веры и абсолютно иной ментальности.

Они нам не братья!

 

Закончилась Танюшкина производственная практика на заводе «Красный экскаватор», а вместе с ней и моя карьера чистильщика литья. Вот уже более сорока лет длится наш медовый месяц. В Калининграде выросли дети, которые вроде бы несут в себе половину русских и половину украинских генов, но они уже не задаются вопросом о своей национальности. Они не просто русскоязычные – они русские. Впрочем, и я после той киевской практики твёрдо решил, что правильно тогда «тётки-клерки» записали пятую графу в моём первом паспорте.

И я и стал русским навсегда, безвременно!

 

Что я чувствую сегодня, когда идёт гражданская война на Украине? Наверное, как все нормальные люди, не принимаю, не могу принять действий украинских властей. Но не принимать совсем не одно и то же, что не понимать. Действия пришедших к власти националистов как раз понятны, они основаны на старинной генетической неприязни, существовавшей в нескольких поколениях, и на особенностях национального менталитета.

Я не берусь запросто объяснить, как же всё это состоялось, но не сомневаюсь в том, что неприязненные отношения существовали столетиями.

Мой дед украинец, участник гражданской войны, рассказывал сказки, которые он слышал от своего деда, про то, как хитроумный украинский хлопец выходит из разных злокозненных ситуаций, подстроенных злыми, но тупыми москалями.

Мой отец украинец, участник Великой Отечественной войны, в кругу друзей, иногда выдавал известные оскорбительные нелепицы, типа: «Шёл хохол – наклал на пол, шёл кацап – зубами цап»!

Мой напарник украинец, в начале 70-х, частенько говаривал: «С утра зустрив москаля – дэнь нэ заладыця».

А сегодня вся Украина дружно скандирует на майданах: «Кто нэ скаче – той москаль», – а иногда и «Москаляку на гиляку»!

Ах, если бы мой дед знал к чему приведут эти его сказочки, если бы отец знал, если бы напарник предполагал, если бы эти сегодняшние ограничились только криками, да угрозами, но… увы… полилась кровь…

Нынешние руководители Украины сплошь олигархи, легитимные там, не легитимные, использовали, оседлали националистов. И вот она пришла, как всегда неожиданно, - гражданская война… Проморгали! Прощёлкали! Проулыбались! И полилась кровушка славянская, уже потоком полилась. Только тут телевизионные умники приметили руку из-за океана. А америкосы – международные жандармы и хитрованы во всю уже «прессуют» и Украину, и Россию, скоро и Европу будут «конопатить», на то они и международные – не ляжет карта, так деньгами задавят – они ж эти деньги сами же и печатают, чего им скупиться-то…

 

Сегодня мы говорим украинец или русский, имея в виду совсем не национальность, а только лишь место жительства. Но на Украине живут люди и на юго-востоке и на западе, а это совсем разные, несовместимые друг с другом украинцы.

Я скажу вам, уважаемые читатели, крамольное… Нет такой единой страны под названием Украина, да и не было никогда такой единой страны, в таких именно границах. История рвала нынешнюю территорию на части, «тусовала» куски во времени и в пространстве, а на этих рваных кусках жили люди: любили и ненавидели, страдали, радовались, ели сало и «гарно спивали»… Ну, не будешь мил насильно… Семьи разваливаются и страны разваливаются… Это надо осознать и расстаться. Разойтись по-людски (по доброму уже не получится), но чем дольше тянуть с разводом, тем больнее будет потом.

Понятно, что взывать к разуму одуревших от денег и власти олигархов из нового украинского руководства – бессмысленно, но к простым людям западной и центральной части Украины, к тем, которые борются за национальную идею с, так называемыми, сепаратистами. У них своя национальная идея имеется, и она совсем не такая, как у вас, хочу обратиться: «Остановитесь! Решайте свои вопросы дома, на тех территориях, где проживают вам подобные, той же веры и той же ментальности. Нет у вас варианта победы силой. Просто нет. Вы представьте себе, что на вашу землю пришли чужие из районов юго-востока, где исторически живут православные и потребовали жить, как они, говорить на русском языке и креститься справа налево. Так неужто, вы пустили бы их на свою землю? Вот и они вас не пустят на свою!»

Что же нам делать, таким, как я – русским украинцам? Воевать? А с кем или с чем воевать? У нас ведь внутри это самое русское и украинское. Правая рука будет воевать с левой? Правая почка с левой? Ухо с ухом? Даже мозг можно условно поделить на правую и левую половину. Короче, все парные органы найдут себе достойного соперника. А с кем или с чем будет воевать сердце? Ваше человеческое сердце … На чью сторону станет оно? Кому вы отдадите этот непарный орган, свое сердце?

Калининград, июль 2014 года

Об авторе.
Полищук Михаил Иванович
родился в Москве в 1948 году. После окончания Ленинградского гидрометеорологического института с 1972 года живёт в Калининграде, работает в АтлантНИРО. Инженер-океанолог. Кандидат географических наук. Член Союза писателей России. Член международной Гильдии писателей.

Нажав на эти кнопки, вы сможете увеличить или уменьшить размер шрифта
Изменить размер шрифта вы можете также, нажав на "Ctrl+" или на "Ctrl-"
Система Orphus
Внимание! Если вы заметили в тексте ошибку, выделите ее и нажмите "Ctrl"+"Enter"

Комментариев:

Вернуться на главную