|
***
- Лечись, сынок! – сказали мне старушки,
Что на скамейке во дворе сидят. –
Вон Достоевский побывал в психушке,
Ему вкололи новый препарат.
Он стал здоровым. Верится в такое
С большим трудом. Но, говорят, смогли.
И подлечили всех его героев,
Поправили и души, и мозги.
И я узнал: правозащитник модный –
Раскольников, князь Мышкин – шоумен,
Пётр Верховенский – стал слугой народным,
И поднимает Родину с колен.
И я поверил, может быть не сразу,
Жизнь изменилась явно и тайком –
Учителем стал Дмитрий Карамазов,
Считается отличным физруком.
И к жизни Свидригайлова вернули.
Застряла пуля у него в виске.
Он вышел из больницы, бывший шулер,
И мэром избран в тихом городке.
Полифония умерла.
Частушки
У нас в чести. Особенно весной.
Зато любого вылечат в психушке,
Будь ты хоть Достоевский, хоть Толстой.
***
Деревня потихоньку гибла
От дураков и от дорог.
Деревне не хватало гимна,
Высокого, как сена стог,
Простого, словно день недели,
Родного, как коровий рёв –
Чтоб гимн бы этот все запели –
Все семь оставшихся дворов.
И от мелодии душевной
Смог осознать любой дурак,
Что гибнет русская деревня,
Но не сдаётся, как «Варяг».
РУССКИЙ АЛАДДИН
Вышел мужик с новой лампой паяльной,
Бак отгореть в отопленье центральном
С водопроводной трубой.
Лампу разжёг, но внезапно заминка –
Лампа шипит: самолет-невидимка
Входит в простор голубой.
Предупреждает: из области дальней
Гость над хозяйством летит коммунальным
В мирной работы разгар.
Верит, невидим он муке похмельной,
Бдительность спит, как директор котельной,
Слеп пограничный радар.
Смотрит на наши исконные земли,
Только паяльная лампа не дремлет
И через тайную щель
Держит приборы слеженья по ветру,
Чтобы радировать хмурому центру:
- Вижу отчётливо цель.
Слышит мужик вдруг чеканные речи,
Лампе командует строгий диспетчер:
- Ближе чуть-чуть подпусти.
Всё под контролем. На Северный полюс
Вышел на помощь тебе бронепоезд
От запасного пути.
Сладили дело. И бак отогрели.
В доме тепло. Нет невидимой цели.
Только вот денег впритык.
Чистое небо. Погода нормальная.
Как хорошо, что есть лампа паяльная
И терпеливый мужик!
ДЕКАБРЬСКИЙ ДОЖДЬ
Жаловаться грех, живём хорошо... Лишь погода плохая.
Не выхожу из дома. Фотографии перебираю.
Светлые дни вспоминаются, ушедшие без возврата.
Встречи. Семейные праздники. Улыбка младшего брата.
Три дня, как его не стало. Какие, казалось бы, годы!
Приступ надежды несбывшейся. И приступ плохой погоды.
Утром дошёл до окна он. На лужи смотрел возле дома.
Дождь моросит в декабре. И приехала «Скорая помощь».
И привычно ворчали врачи, делая в сердце уколы.
И некому стало смотреть в окно на декабрь невесёлый.
Может, если бы снег выпал, и солнце немного светило,
Было бы всё по-другому. Для жизни остались бы силы.
Брат хотел позвонить мне…Сказать, от зимних дождей скучая,
Жаловаться грех, живём хорошо... Лишь погода плохая.
декабрь 2019
***
Кладбище спит привычно…Между могилок идёт
Светлая вечная память – память из рода в род.
Снова она томится, бредит, как утренний сон,
Вспомнить не может сразу синодик русских имён.
Кресты, устав, наклонились. Камни точит вода.
Сколько ворон в округе кричат своё «никогда»!
Стихли слова отчаянья и стихи панихид,
Звезды судьбы ржавеют, стираются буквы плит.
Но по траве забвенья между могилок идёт
Светлая вечная память – память из рода в род.
***
Для стихов что-то время никак не придёт,
Слишком многое терпит страна и бумага –
То колхоз, то войну, то бараки ГУЛАГа,
То нерусскую совесть, то русский исход.
Но поэт и во времени прозы живёт –
И невольно поёт про народное благо –
Про колхоз, про войну, про бараки ГУЛАГа,
Про нерусскую совесть, про русский исход…
И поёт – для стихов скоро время придёт,
Что пройти до него остаётся полшага
Да колхоз, и войну, и бараки ГУЛАГа,
И нерусскую совесть, и русский исход.
***
Восходит в тихом сердце речь,
Как сквозь асфальт трава.
Господь принёс не мир, а меч –
И это не слова.
И не расплатишься сполна,
Что ночь сорвалась с уст,
Что распадается страна,
Что дом, как бубен, пуст,
Что ты стоишь в дверях вины,
О долге бормоча…
Не может воин без войны,
А Слово – без меча.
КРЫМСКИЙ ХМЕЛЬ
Какой ты враг?! И дружба – напускное.
И нашему смиренью грош цена.
Пьём за здоровье… Кровь оставь в покое.
Я чувствую, что кровь тебе нужна.
Недобрый взгляд. Почти как у бульдога.
Не от стихов и крымского вина.
Ты пей вино, но только кровь не трогай.
Я чувствую, что кровь тебе нужна.
И это тяжко. Промахнёшься крупно,
Когда тобой совсем не учтено,
Что тайна крови гордым недоступна,
Хоть кровь до капли выпьешь, как вино.
ДЕРЕВЕНСКИЙ СУДЬЯ
Привык молчать – он жил один. По пьянке
Лишь начинал ворчать – совсем бухой:
- Откуда появились лесбиянки
В деревне тихой и в тайге глухой?!
Вот ёлки-палки и головоломки! –
И потакая ноющей тоске,
Он возмущался, что не стало сёмги,
А лесбиянки плавают в реке,
Что моду эту от приезжих взяли,
Что не было такого на веку…
Мрачнела ночь в отсутствии морали
И разрывала душу мужику.
ВЕТЕРАН
Смотрел в окно – и не скрывал печали,
И сожалел, что год похож на год,
Что не вернётся к нам товарищ Сталин –
Не поведёт нас в яростный поход.
Настало время горьких сожалений,
Кругом измена, трусость и порок.
Спит в мавзолее – не проснётся – Ленин,
Но он пусть спит. А Сталин бы помог.
Молчит народ. Отложена расплата.
Больна страна от вечных полумер,
И не хватает ветерану мата
Смотреть в окно на клуб «СССР».
***
Всё повторяется – смоковница не плодоносит.
Времени не хватает. И не хватает труда.
И подступает сомненье. И наступает осень.
И нависает небо. На дереве ни плода.
И не хватает света. И между строк листопада –
Сколько еще мне осталось? Может, остался год.
И подступает трепет, что думает виноградарь:
Надо срубить смоковницу – зря лишь она растёт.
***
Постные люди, как птицы, поют,
Но не становятся с песней добрее.
Хватит твердить свой бездонный талмуд –
Горе вам книжники и фарисеи!
В сердце раскол – так и в церкви раскол,
Много труда, а молитва немеет –
К небу взывает о шуме мирском.
Горе вам книжники и фарисеи!
Дни убегают, кончается стих.
Глядя в себя и в глаза, и в дисплеи,
Что там увидим мы – в душах своих?
Горе вам книжники и фарисеи!
ПСАЛОМ 126
Если Господь не созиждет дома,
Зря ты возводишь новый этаж,
Если Господь оставит твой город,
Зря только бодрствует верный страж.
Рано встаёшь и ложишься поздно,
Воле железной день подчинён,
Но обретаешь лишь хлеб печали,
А для возлюбленных будет сон.
Вот наследье от Господа – дети,
Станут твои молодые сыны,
Как стрелы в руке. Блажен, кто ими
Наполнил колчан на случай войны.
Блажен человек, который ведал,
Что сыновья, как суровый суд,
Не постыдятся, когда в воротах
С врагами свой разговор начнут.
ЛЮДИ ПЕРВОГО КАМНЯ
Не хочу судить, хоть меня и судят,
Что порою невольно заметить смею,
Что живут на свете такие люди,
Что грехов, считают они, не имеют.
Никаких грехов, и не ждут почёта,
Что они удались всех честней и краше.
И о них рассказывать больше что-то
Не хотелось бы совести тихой нашей.
Разве лишь добавлю – светлы глазами,
Обладают приветливым мягким нравом,
И они бросают первыми камень,
Без греха мы, считают, имеем право.
ПРОГНОЗ НА ЗАВТРА
Сказал узбек, что завтра будет снег,
Июльский снег на землю завтра ляжет.
И кинул в масло новый чебурек
В закусочной почти на самом пляже.
Магнолия еще не отцвела,
И засыпала яхта на причале,
На солнце грелись праздные тела.
И завтра снегом это всё завалит?!
И станет льдом ленивая волна,
Промёрзнет, словно тундра, южный берег?!
– Не верь ему, – сказала мне жена.
Не знаю почему, но я поверил.
Всё может завтра быть – не врёт узбек –
И снег, и грех, и тараканы в супе.
Не покупай на пляже чебурек.
А то еще и завтра не наступит.
МОЛИТВА РАВНОАПОСТОЛЬНОМУ ВЛАДИМИРУ
Великий княже! Не сочти за труд,
Ты помолись о нас, святой Владимир,
О наших душах и о нашем Крыме –
Чтоб идолы бы пали наших смут.
И нашу власть молитвой умудри,
За ней догляд небесный, знаешь, нужен.
Она, конечно, честная снаружи,
Но неизвестно, что таит внутри.
И неизвестно, в планах что у ней,
Какие грандиозные бумаги.
Нам говорят, что о народном благе…
Но по молитвам все-таки верней.
|
***
Качнулось небо, как ладья
От всплеска моря у причала.
И ты проснулась от дождя,
О странном сне мне рассказала.
И в тихом голосе твоём
Мелькнула вера, как зарница…
И сон, разбуженный дождём,
Решил, что надо завтра сбыться.
ПОЭТЫ
Им жить бы подольше – чего не живут?
Не держат ни страсти, ни вещи,
Ни белые ночи, ни искренний труд,
Ни преданность любящих женщин.
Уходят туда, где уже не нужны
Ни тонкости нервного слога,
Ни холод молчанья великой страны,
Ни теплый порыв некролога.
ПОСЛЕДНЕЕ ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ
Предупреждение это старо,
Как мир.
Не раз оно подтверждено:
Куда поедет Эркюль Пуаро,
Там будет убийство. И не одно.
Примета плохая, как пирожок,
И даже хуже, как два пирожка
В буфете вокзальном.
Скажем, в Торжок
Едет Эркюль – убегай из Торжка.
А если направится в Сыктывкар,
То Сыктывкару встречаться с бедой,
У сыщика редкий природный дар –
Себя окружать преступной средой.
Только положишь на хлеб колбасу,
Только задремлешь на пару минут –
В светлой гостинице, в тёмном лесу,
В ржавом автобусе тело найдут.
Рядом валяется несколько пуль,
Уже составляется протокол.
Ты для чего к нам приехал, Эркюль?
Места другого себе не нашёл?
Ухо держать надо ныне востро,
Всякое может быть.
Северный лес
Пристально смотрит в глаза Пуаро,
Словно читает «Восточный экспресс».
***
В искусстве исчезает тайна –
И ничего оно не стоит,
Когда становится дизайном,
Годится разве на обои,
Когда годится на флешмобы,
На аппликации для майки,
Когда заискивает, чтобы
Понравиться домохозяйке,
Девице томной и альбому
Солдатика со службы срочной,
Понравиться жлобу любому,
И взгляду скважины замочной.
И опускается до мата.
Противиться не в силах гордым –
Искусство чёрного квадрата
Годится разве на кроссворды.
А тайны нет. Она уходит.
То в духа прячется колодцы,
То растворяется в природе,
То в сердце детском вдруг проснётся.
***
Может, было. А, может, вспомнился сон.
Подмосковный посёлок. И дом цыган.
И дорога до станции. Ты влюблён.
И поёт на всю улицу Мулерман.
А в душе твоей пели колокола,
И летели каникулы летних дней,
И она беззаветно тебе врала,
И без всяких сомнений ты верил ей.
И был тёплый ветер. И ты был горяч,
Даже пылок и счастлив на полпути…
Подмосковное солнце за крыши дач
И цыганских домов скатилось почти.
***
Я притониваю невод –
В нём тумана акварель,
Неразборчивое небо
И февральская метель.
Мжица северного лета,
Ветер чёрной полосы,
Осень верности и света…
Слава Богу, есть хоть это.
И созвездие Весы.
***
Всё занято: успех дырой в кармане,
Надежды поле занял борщевик,
В бульоне веры усик тараканий
Плывет, как лайнер, к Богу напрямик.
И в море места нет – в нём соль и рыбы.
Сон на лице, а на душе кошмар.
Лежат на пляже каменные глыбы –
И для чего им нужен мой загар?
Всё пониманье занято досадой.
Стихами завалили свет и тьму,
Которые писать бы лучше надо…
Но лучше-то не надо никому.
***
Не Ты ли вылил меня, как молоко,
и, как творог, сгустил меня
Иов. 10, 10
Ты, как молоко, меня вылил,
Сгустил меня, как творог,
Чтоб вырос я в творческой силе
И мысли Твоей помог.
И как бы меня ни любили,
В Тобой предрешенный срок
Налётом останусь лишь пыли
По краю Твоих дорог.
Смотрел на меня с иконок,
Хранил от сует и бед.
И верю Тебе, как ребенок –
Зазорного в этом нет,
Что свет мой, как лезвие, тонок
По краю Твоих планет.
***
Дня смерти я не ведаю, а то б
Стал плотника просить, чтоб сделал гроб.
Попросишь впрок, потом сиди уныл –
Гроб принесли, а умирать нет сил.
И без него достаточно проблем –
Что умирать не хочется совсем.
И с кем не заведёшь серьёзно речь,
В красивый гроб никто не хочет лечь.
Соседу не предложишь, например:
- Удобный гроб. И твой как раз размер.
Не станешь уговаривать гостей:
- Удобный гроб. Возьмите. Вам нужней.
И если даже редкому хмырю
От сердца скажешь: - Гроб тебе дарю! –
Он не возьмёт. И будет возмущён –
В гробу такую щедрость видел он.
ОЧАРОВАННЫЕ
О, Русь моя! Жена моя!
А. Блок "На поле Куликовом"
Пальнем-ка пулей в Святую Русь...
А. Блок "Двенадцать"
Судить гражданскую войну,
Поверь, я не берусь.
Но Блок стрелял в свою жену –
Пальнул в Святую Русь.
Нажал на гордые слова –
На спусковой крючок,
Жена любимая мертва,
От горя умер Блок.
Святую выбрал он мишень,
Но из последних сил
Молился, плакал о душе –
Господь его простил.
Поверил Бог его слезам
Об искренних грехах,
Нектарий, старец, так сказал,
Из Оптины монах.
Хотят дойти до небеси
Надежды наших строк,
Но Русь Святую воскресить
Пока никто не смог.
Гадаем каждую весну,
Воскреснет или нет.
И на убитую страну
Глядим уже сто лет.
Но вновь заводим разговор
До настоящих ссор,
Как передёргивать затвор,
Как выстрелить в упор.
Важнее выяснить про слог
И образ речевой.
Как точно Блок стрелял в висок –
Какой поэт большой!
***
Жив я с утра пока еще.
Пока что в своем уме.
Не кашляю. Не ругаюсь.
Опять привыкаю к зиме.
Прошлое только в прошлом,
Как память ни вороши.
Наверно, кто-то не чает
Бессмертной во мне души?
К зиме привыкаю – на сердце,
Снег, словно век, лежит.
Но, видимо, любит кто-то,
Если пока ещё жив.
Или так ненавидит,
Или так предает суду,
Что буду жить еще долго,
Что умирать подожду.
ГОЛУБЬ СЛАВЫ
Кто не мечтает порою о славе,
Не понимая, что слава как суд.
Памятник люди герою поставят –
И голубей рядом с ним разведут.
Сизая птица, но вязью зелёной
Вынесет свой приговор – и летит,
Не различая, какой там учёный,
Вождь или бард принял каменный вид.
В небе парит голубиная стая –
А на граните её письмена,
Краска признания…Слава земная!
Тайная правда твоя и цена.
НАВОДНЕНИЕ В БАНГЛАДЕШ
Что нам ближние люди?! Томимся в тоске,
О любви говорим непонятно и грустно.
Человек просит помощи, тонет в реке,
А у нас на устах: «Как сказал Заратустра…».
Помоги, если можешь, а то и утешь,
Полюби, если можешь, без всяких резонов.
И не мучай других: - Как дела в Бангладеш?
Сколько там утонуло от южных муссонов?
Каждый год то же самое – снова ко дну
Чьи-то судьбы идут вместе с рисом и просом.
Жизнь течёт, человек в ней от слов утонул,
Захлебнулся он в ней от дежурных вопросов.
Только что нам течение жизни и рек?!
О себе сочиняем красивые сказки,
И любовь умирает – и с ней человек.
А у нас на устах: «Как сказал Станиславский…»
Он сказал: - Я не верю!
Как можно ни с кем
Не делиться внезапной сердечною раной?
Человек просит помощи – тонет в тоске
От того, что в дождях тонут души и страны. |
