Владислав ПОПОВ (Архангельская обл.)

ДЕНЬ, КОГДА РАСПАЛСЯ СССР

Рассказ

 

День, когда распался СССР, был серым и холодным. Всё было серым: и дома, и улицы, и машины. По серому небу неслись грязные серые тучи. И даже снег был серым. Ветер жёсткой щёткой скрёб по асфальту. Пьяный дворник, покачиваясь, бил скребком по раскатанному льду. Полы расхристанной болоньевой куртки мотались из стороны в сторону. Сухие мёрзлые крошки брызгали на крыльцо и крутились на ступеньках. Мне надоело стоять на крыльце переговорного пункта, и я вошёл внутрь. Тяжёлые железные двери грохнули за спиной.

- Не хлопайте дверями, читать не умеешь! Ходят тут! – привычно крикнула со стула уборщица.

В полутёмном зале на деревянной, как на вокзале, скамейке сидел, нахохлившись, Иван.

- Связи нет! - сказал он, теребя в руках сырую кроличью шапку.- Совсем нет связи. Не стало страны – не стало и связи. Слышишь, как орут?

В тесных переговорных кабинках за рифлёным стеклом, надрываясь, кричали в телефоны люди.

- И выпить после вчерашнего хочется, - сказал Иван. – У тебя талон на водку хоть есть?

- Есть, на одну бутылку, но ещё рано.

- Пойдём! – обречённо поднялся Иван. – Всё равно не дождаться.

Мы вышли на крыльцо. Дворник, покачиваясь, сыпал песок на обледеневшие ступени. Иван протянул «Стюардессу». Мы закурили. Идти никуда не хотелось.

Маленький круглый человечек выскочил из переговорного пункта и, увидев нас, страшно обрадовался:

- Мужики, закурить дайте, а? Курить хочется, - радостно объявил он, - а свои в гостинице забыл!

- Бывает, - мрачно сказал Иван.

- И выпить хочется, после вчерашнего! – блаженно затянувшись «Стюардессой», сказал человечек.

- Выпить все хотят, – сказал, раскачиваясь, дворник, - но только после одиннадцати, если хватит.

- Уже десятый, - сказал я, - если пойдём сейчас, очередь в винный займём первыми.

- А по-другому никак нельзя? – спросил человечек, стреляя вторую сигарету. – Например, в бар пойти или в кафе? У нас в Вильнюсе все так делают! – и вдруг спохватившись, протянул нам руку. - Меня Витус зовут. Я из Литвы, - и назвал свою длинную непроизносимую фамилию на букву Ю с окончанием на чюс.

Мы безмолвно удивились его непроизносимой фамилии и пожали круглую ладошку, назвав свои имена. Дворник тоже удивился и перестал бить скребком.

- На кафе денег надо! – мрачно сказал Иван.

- Мужики, да у меня деньги-то есть! – радостно объявил Витус. – Я в Архангельск за лесом приехал. Снабженец я. А мне говорят: нет страны – нет и леса! Пошли в бар! Опохмелиться надо, а?

- Владимирович! Ты здесь живёшь, где бар, знаешь? – спросил Иван.

Я безнадёжно посмотрел в серую пустоту утренней улицы и ничего, кроме «Золотицы» в трёх кварталах от нас, в больную голову не лезло.

- Я, мужики, знаю! – сказал неожиданно дворник, перестав раскачиваться. – Я тоже на ломах, возьмите меня, ребята, дорогу покажу. Рядышком тут.

Витус с сомнением посмотрел на дворника:

- Ты как такой пойдёшь? У тебя и галстука нет!

- Есть, есть! У меня в подсобке всё есть! И червонец тоже есть.

- Возьмём? – спросил Иван Витуса. – Плохо человеку.

- Если повяжет галстук! – сурово сказал Витус.

- Я щас! – подорвался дворник и, бросив ведро с песком, рванул за угол.

- Только не уходите! – крикнул он, снова выскакивая из-за угла. – Я щас!

Я поднял ведро и поставил к перилам. Растёр песок ногой.

- А у тебя самого-то галстук есть? – испытующе спросил Иван Витуса, по-ленински прищурив глаз.

- Да я просто так сказал, я же его не знаю. Надо знать, с кем пьёшь. А вообще-то у меня галстук есть, - и он расстегнул ворот.

- У меня тоже! – гордо сказал Иван и показал свой. Они выжидательно уставились на меня.

Я тяжело вздохнул и дёрнул вниз молнию. Холодный ветер ожёг шею.

- И у него тоже есть! – удовлетворённо подтвердил Иван и укоризненно посмотрел на Витуса. – Мы без галстуков никуда не ходим.

- Да ладно, мужики, - виновато сказал Витус, - надо просто знать, с кем пьёшь.

Мы замолчали. Дворник всё не шёл. Позёмка залетала к нам на крыльцо и лизала ноги.

- А ты чего такой маленький? – спросил вдруг Иван. – Ведь мужики в Литве все высокие.

- Я такой родился, - грустно сказал Витус. – Я в детстве даже на турнике висел вот так, - он поднял руки над головой, показывая, как он висел, - чтобы вытянуться.

- Не помогло? – сочувственно спросил Иван.

- Как видите! – печально сказал Витус.

- Бывает! – мрачно сказал Иван.

Тут снова выскочил дворник. На нём было серое в клетку пальто и вязаная шапочка «петушок». Увидев нас, он обрадовался и медленно пошёл к нам, оглаживая себя по бокам:

- Ну как? – спросил он, запыхавшись, застенчиво блестя глазами. – Шапочку мне жена вязала, сама. И галстук я тоже повязал, - он расстегнул пальто. – Узел называется «Кент».

- И как тебя, кент, кличут? – спросил, усмехаясь, я.

- Вова. Тышкевич, - улыбаясь, представился дворник. – Так мы пойдём?

- «Адидас», - прочёл на шапочке Иван.

- Кто носит шапку Адидас, тому любая баба…

- Не надо, Вова, об этом. Мы же при галстуках! – строго покачал головой Витус. – Что вы, в самом деле, а? Нехорошо!

Вова понурился.

И мы пошли в бар сначала вьюжной улицей, оскальзываясь на льду. Его бутылочные тёмные бока прятались под грязным снегом. Подошвы ботинок не держали. Мы размахивали руками и цеплялись друг за друга. Навстречу, также испуганно размахивая руками и сумками, скакали редкие прохожие.

- У нас в Литве зима не такая, - говорил, отдуваясь, Витус, - у нас то снег, то дождь, а то и вместе, тепло, а здесь и убиться можно!

- А у нас такая! Россия! – с нажимом отвечал Иван.- Долго ещё, Вован?

- Щас двором и придём! – обещал Тышкевич, ныряя в подворотню. – Шхерами быстро! Там скверик впереди будет, потом садик детский. От него к парикмахерской «Наташа» и, считай, пришли!

Дворами идти было легче. Снег был мягкий. От дощатых сараев тянуло мёрзлыми дровами. От деревяшек – печным дымом. Длинные, обвислые провода уныло раскачивались в низком небе. Нам казалось, что мы идём уже целую вечность.

- Вот до того жёлтого дома - и мы пришли! – радостно оглянулся Тышкевич. – Ну вот, видите! – он весело распахнул руки, выскакивая на площадь. – Кинотеатр «Мир», а рядом кафешка! Мухой долетели.

- Так это же «Золотица»! – мрачно заметил я. – Чего радоваться? Я и сам дорогу знал!

- Но ведь эту-то дорогу ты не знал! Правильно?

- Веди дальше, Сусанин! – нетерпеливо сказал Иван. – Трубы горят!

В кафе было полутемно. Половина столиков была занята. Горбачёв на экране висящего под потолком телевизора бестолково размахивал руками. Играла музыка. Бармен в белой рубашке с чёрной бабочкой протирал стаканы. За его спиной на полках, как украшение, дразнились пустые иностранные бутылки с яркими ненашими наклейками.

Мы остановились перед барменом. Витус, раз у него были деньги, спросил:

- Водка есть?

- Нет! – покачал головой парень.

- А если подумать?

- Не надо ничего думать, водки нет совсем. Не привезли ещё. Завтра придёте.

- А чего есть?

- Мужики, нет ничего! В магазин идите. Он с одиннадцати. Там купите.

- Ты чего в натуре? – выпрыгнул из-за моей спины Вова Тышкевич. – Там же с восьми уже очередь. Во! – и он показал растопыренную ладонь. – Номер у меня видишь какой? Сто восемьдесят седьмой. Мы ж помрём, пока дождёмся. Ты чё, чувяк? Мы что, зря к тебе через весь город шли? Чё я своим друзьям скажу? Они к нам из Литвы приехали! – он театрально повернулся к нам. – Я ж им пообещал! Витус, скажи по-литовски ему что-нибудь! Вот оно поморское гостеприимство! Что думаете, раз СССРу теперь нет, так, значит, они теперь чужие?

Мне показалось, что он сейчас заплачет. Бармен пожал плечами.

- Не надо, Вова! – сказал Витус, обнимая Тышкевича за тощие плечи. – Он не поймёт трудового человека. Скажи, а чего у тебя мужики за столиками пьют? Сок что ли?

- Яблочный сок! – сказал бармен. – От похмелья, кстати, хорошо помогает. Сок заказывать будете? Позавчера целый грузовик сока пригнали.

Мы замолчали.

- Давай сок! – сказал я. – Мужики, сушняк замучил! Сдохну!

- Стоп! Я понял! – мрачно сказал Иван, расстёгивая куртку и показывая галстук. – Значит, оно так. Скока нам сока надо выпить, чтобы водки заказать? Так я тебя понял?

Бармен, подсчитывая, пошевелил губами, потом сказал:

- Ну, хорошо. Вы я вижу, люди интеллигентные, все при галстуках. Вас четверо. Заказываете две трёхлитровые банки, получаете бутылку финской водки. Из закуски что берёте? Бутерброд с селёдкой. Сыр плавленый. Икра чёрная, искусственная, беломорская.

- Берём! – сказал Витус. – Нет сил у меня терпеть это.

Мы сели за крайний столик. Бармен смахнул чёрствые крошки. Потом притащил сок в трёхлитровых банках. Консервным ножом пробил в жестяной крышке две дырки. – Так ловчей наливать! - пояснил он. – Бутерброды через 20 минут: у нас, товарищи, ресторанное обслуживание. Водку будете наливать под столом. Всё понятно?

- Я лопну! – сказал через полчаса Витус, вливая в себя чётвёртый стакан.

- Не хочешь, не пей! – сказал Тышкевич. – Нам больше достанется. Мы витаминами впрок запасаться будем!

- Сейчас бы пива к селёдочке солёной! – вздохнул Иван.

- В 87-м я был в Чехословакии, - сказал я, чокаясь и опрокидывая рюмку, - в городе Пльзень. Там есть такой квартал, по периметру которого одни пивные. Их то ли десять, то ли пятнадцать. Я так никогда и не узнал…

- И чего из того? – спросил ВоваТышкевич.

- А то, - сказал я, - что мы с другом хотели всё по периметру квартал обойти и в каждой пивной по кружке выпить.

- И получилось? – заинтересовался Тышкевич.

- Не-а, мы сбивались со счёта и приходилось возвращаться назад, а потом вперёд, утром просыпались в гостинице и начинали сначала.

- Супер! – сказал Витус. – Поеду в Пльзень и сделаю то же самое. Адрес черкни.

Я нацарапал на салфетке адрес.

- Я где-то похожее читал! – строго сказал Иван.- Это не твоя придумка! Не ври!

- Не моя! – согласился я. – Я читал об этом, кажется, у Куприна, а может быть, и не у него, а у Чуковского, который писал о Куприне, а может, и не о Куприне. Я сейчас не помню. Это не важно, мы просто хотели попробовать.

- И получилось? – спросил Вова Тышкевич.

- Ты не отвлекайся! Они сбивались со счёта! – сказал Иван. – Наливай, Тышкевич.

- Почему снова я?

- Потому что примета такая: разливать должен один – наутро голова болеть не будет.

- Я запишу этот рецепт! – сказал Витус и вытащил смятую салфетку с пльзенским адресом. – Я всегда всё записываю новое, чтобы не забыть.

- Я тоже поеду в свою Белоруссию, навсегда! - сказал мечтательно Тышкевич. – Оттуда до Пльзеня близко. И гад буду, если не пройду периметр!

- Только сначала налей! – напомнил Иван. – И лей понемногу, чтобы надольше хватило!

- Я и так по три ниточки!

Мы выпили. За серым стеклом бесконечно текла метель. Трамвай, рассыпая жёлтые, огненные искры, полз сбоку по улице, будто в дыму.

- Пиво – это хорошо! – сказал после молчания Иван. – Ко мне в деревню как-то друг Миха приехал, пива привёз. Полный «дипломат».

- Верю! – сказал Витус. – В него восемь бутылок входит!

- Миха привёз двенадцать, жигулёвского! Мы тогда жили с жонкой на чердаке двухэтажного поповского дома.

- Это новая история? Давай, трави! – обрадовался Вова Тышкевич. – Страшно люблю разные истории слушать!

- Так вот, - оживляясь, начал Иван. – Сидим мы, значит, так с жонкой и её подругой, чай пьём, и вдруг входит этот Миха с полным дипломатом пива. Из города прикатил. Мы обрадовались, сели пить. Сами посудите, мужики, где это видано, чтобы в нашей пинежской деревне вдруг пиво было! Выпили одну, вторую, третью и ещё столько же. Уже хорошеть стало. Наши девки и в магазин засобирались поесть чего принести. Убежали, а Мишка-то мой и обрадовался:

- Ваня, говорит, где у вас уборная-то? Еле терплю, говорит.

- Чего раньше не спросил? – удивляюсь я. - На первом этаже, где ещё ей быть? Мы, привычные, с чердака вниз бегаем.

- Да я, говорит, баб твоих стесняюсь, как при них спросить. Спроводи, говорит! Не добегу один!

Вышли мы с ним на чердак. Гляжу, мужики, а окно-то чердачное, слуховое-то, и открыто. Выглянул в него – оно на лес смотрит. Вороти, говорю, прямо на крышу. Никто тебя не увидит. Да и сам рядом пристроился.

- Ну и чё? – не понял Вова Тышкевич.

- А то, - шёпотом сказал Иван, наваливаясь на стол и поднимая указательный палец, - что погода-то стояла безоблачная, на небе синем ни облачка. А девки-то наши на ту пору тоже в туалет пошли. Крыша-то его пониже была, так что наш ливень аккурат на их крышу и полился. А Галька, жена моя и говорит: «Лен, глянь, на небе ни облачка, а такой дождь хлещет!» А та ей отвечает: «Наверно, туча повисла, нам отсюда и не видно! А дождик-то грибной!»

Иван счастливо засмеялся. Стало весело. Выпили за грибной дождик.

- А что, Иван, водка-то у нас и кончается! Чего делать будем? – спросил Вова Тышкевич, с надеждой оглядывая каждого из нас.

- У тебя номер на руке какой? – деловито спросил Витус. – Может, в магазин пойдём?

- Дохлый номер! – сказал я. – Пока стоишь, всё желание пройдёт.

- Не хочется и мне времени тратить - вечером самолёт на Вильнюс, - сказал Витус. – Может, где так найдём?

- Надо, ребятки, - подмигивая, как заговорщик, сказал Тышкевич, - у таксиста купить. Пусть подороже, но зато надёжно!

- Да чего ты раньше не сказал, вот башка? – вскинулся Витус. – Взяли бы водки, поехали бы ко мне в гостиницу, посидели.

- Да я, мужики, давно в ресторане посидеть хотел, вот и не сказал. Только не бейте, ладно?

- Пошли лучше таксиста искать, - сказал я.

Пурга бушевала. Мы стояли на остановке, всматриваясь в проносившиеся мимо машины.

- Может, ещё по соку? – спросил Вова Тышкевич. – У меня червонец есть!

Мы уже готовы были вернуться, как из снега вдруг вывернулась машина. Дверь её распахнулась, и водитель, перегнувшись через сиденье и морщась от снега, спросил:

- Куда?

Витус сунулся в кабину:

- Слушай, водка есть? Много надо, три-четыре пузыря, и в аэропорт, в гостиницу.

Мы замерли. Витус обернулся к нам:

- Мужики, у него только три, берём? Едем?

- Едем! – заорали мы, влезая, облепленные снегом, в тёплую кабину.

Попетляв, выскочили на Обводный канал и понеслись.

- Откуда будете? – спросил таксист.

- Я из Литвы! – сказал Витус.

- А я из Белоруссии! – сказал Вова Тышкевич.

- А мы с Владимировичем свои, из России, - смеясь, ответил Иван.

- Ну и чего обмываем, граждане? – посмотрел на нас в зеркало любопытный таксист.

- Чего, чего, - сказал Иван. – Советский Союз, известно чего!

- Ну, раз такое дело, режь последний огурец!

У гостиницы таксист сказал:

- Я бы с вами, ребята, да мне ещё поездить надо. Да и за рулём я – никак!

На вахте Витус, вытаскивая плитку шоколада, подмигнул девушке:

- Это мои коллеги по работе. Они домой меня провожают, на самолёт. Мы посидим немножко, погудим?

- Только тихо у меня! – строго сказала девушка. – А то милицию позову.

- А если песни попоём!

- Только тихо! – предупредила девушка. – У нас ещё один постоялец на этаже.

- Умница! – сказал Витус, извлекая вторую плитку шоколада. – Нам бы ещё три гранёных стаканчика.

 

Номер Витуса напоминал комнату в студенческом общежитии: те же четыре деревянных кровати с расшатанными спинками, две обшарпанные тумбочки и стол у окна с поцарапанной столешницей. На подоконнике лежал скатанный матрас, чтобы не дуло из окна.

- Вот и все удобства! – засмеялся Витус. – Сортир в конце коридора. Умывальник там же! Ну, давайте! – и стал вытаскивать из необъятно глубоких карманов бутылки водки. Одну он поставил на стол, две закрыл в тумбочку. Я достал две банки кильки, прикупленных удачно в гастрономе у автобусной остановки. Иван – луковицу. Витус, нырнув в аэрофлотскую сумку, - хлеб и плавленые сырки.

Мы сели за стол. Выпили по первой, почти сразу без перерыва и заминок по второй.

- Всё, мужики, - сказал Иван. – Сегодня 26-е. Документы уже, конечно, подписаны: СССРа больше нет.

- А хорошо мы жили! – сказал Витус, потягиваясь.- Мне нравилось сюда на Север приезжать. Хорошо, что я сегодня вас встретил. Ты, Володя, за галстук на меня не обижайся. Я просто так пошутил.

- Я знал, что ты шутил, - улыбнулся Тышкевич. – Но я всё равно галстук одел, чтобы быть, как все. Хочешь, я научу тебя «Кент» завязывать?

- И меня тоже! – попросил я.

- Я вас всех научу. Это просто! Я сначала на плюшевом медведе тренировался, когда в институте учился, – и он стал показывать, как правильно завязывать «Кент».

- В институте? – удивился Витус. – А почему сейчас дворник?

- НИИ наш закрыли. В январе домой уеду, в Минск. Насовсем.

- Раньше в СССРе мы жили, как в коммуналке, - сказал Иван, - а теперь будто каждый получил свою отдельную квартиру. Разъезжаемся…

- Как разводимся, - сказал я.

- Границы проведут, на замки закроют. И как жить мы будем, кто знает? – вздохнул Тышкевич. – За что пить будем? За новоселье?

- Это у вас новоселье, - заметил я, - а мы с Иваном здесь остаёмся. Давайте выпьем за мир во всём мире!

- Ага! – сказал Витус, - чтобы войны не было!

Мы выпили по третьей. Потом Витус сказал:

- Я очень люблю русские народные песни. Давайте споём.

- А какую ты хочешь?

- Я хочу «Степь», про ямщика. Вы знаете слова?

- Мы знаем, - сказал за меня Иван.

- И я тоже! – заблестел пьяными глазами Тышкевич. – У меня батя её пел.

- А у меня мама! – сказал Витус. – Она любит ваши русские песни. Хотя по-русски говорит не очень чисто, а поёт хорошо. Давайте споём, а потом ещё выпьем. Вова, ты только понемножку наливай!

- Я буду понемножку. Мне много нельзя, я мало несу, буду совсем пьяный.

- А ты закусывай побольше! – сказал я. – Ну, Иван, на три – четыре!

И мы спели для Витуса и для себя про «Степь», про ямщика. И пока мы пели, мы слышали, как ветер со снегом ломился в окно. Стекло дребезжало. Шторка вверху шевелилась, и если бы не матрас, было бы совсем холодно. Мы пели, и озноб бежал по моим плечам.

- Хорошо спели, до мурашек! – признался Тышкевич и разлил, дрожа рукой, по стаканам.

Выпить мы не успели, так как в дверь тихо и осторожно постучали. Мы взглянули на Витуса и поставили стаканы на стол. Витус нетерпеливо крикнул:

- Кто там? Открыто!

Дверь нерешительно скрипнула и, нагнув голову, вошёл мужик, здоровеннее которого я давно нигде не видал. Он застенчиво остановился посреди комнаты, расправив широкие плечи. В широченных ладонях, прижатых к животу, он что-то прятал. На нём был чёрный потёртый до лоска костюм, белая рубаха с неуклюже повязанным чёрным галстуком. Мы ошарашено уставились на него. От наших взглядов он ещё сильнее смутился и, потупив голову, произнёс басом, гхэкая:

- Здорово булы, мужики. Я, это, Микола с Полтавщины. Уж больно гарно вы поёте. Можно я у вас посижу, писни ваши послухаю. У меня и сальцо есть, - и он наконец разомкнул свои широкие, как лопаты, ладони, показывая в два спичечных коробка шмоточек сала. Мало, правда, да ничего, у кого сейчас много есть?

Мы помолчали с минуту, переглянулись: водки на такого детину было жалко, но делать было нечего.

- Водку будешь? – обречённо спросил Иван.

- А як же! – обрадовался Микола и сел тут же на кровать. Кровать скрипнула и просела до самого полу. – Водку я люблю. Холодяка здесь такая. Кто её не любит?

Выудив из кармана складной ножичек, он стал ловко нарезать на газету сало.

– Кушайте, кушайте, то доброе сало. А то я сижу один, никого, водки нема, самолёт тилько в восемь с половиною. Скучно. А тут песню поют, а я дюже писни слушать люблю. Да и сам спиваю.

Стакан спрятался в Миколиной лапе. Мы чокнулись, выпили. Микола повертел головой и спросил:

- А чего вы не поёте? Знаете «Вот кто-то с горочки спустился»?

- Знаем, - сказал Иван. – Поехали!

Мы спели «С горочки», потом для меня - «Петрушу на тракторе». Бутылка мелела-мелела и кончилась.

- Усё! - грустно сказал Микола. – Выпили. И нема больше.

- Нема! – сказал Тышкевич, провожая глазами пустую бутыль.

- Ну, тогды я пошёл? – вопросительно сказал Микола. – Я ведь так просто зашёл, писни послушать.

Мы промолчали. Он вздохнул и, ссутулившись, вышел из комнаты.

- Ну и чего будем делать? – спросил Витус, когда дверь закрылась.

- Как чего? Водку пьянствовать, песни петь, но тихо. Мы девушке что обещали – только тихо! – сказал Иван.

- А если он снова придёт? – спросил я.

- Не придёт! Он же ушёл! Раз мы ему ничего больше не предложили, значит, не придёт. Он же умный человек, понимает, что это будет неудобно, что это как напрашиваться!

- Так значит, я к вам тоже напросился? – зло и обидчиво взвился Вова Тышкевич. – Я могу и уйти!

- Ты пьян, и у тебя изменённое сознание! – сказал Иван. – Ты не считаешься. Что бы мы без твоего яблочного сока делали? И про таксиста ты придумал. Ты наш друг, сиди. И, кроме того, ты – разливающий!

- Так бы сразу и сказал! Мужики, только по три ниточки. И споём, как эти из кино - «под крылом самолёта о чём-то поёт зелёное море тайги».

Стараясь не звякать, мы разлили водку.

- Давайте за Советский Союз! – почему-то тихо сказал Витус.

- За Советский Союз!

И тут в дверь постучали, не дожидаясь разрешения, в комнату вошёл Микола. Покраснев, он разжал здоровенные ладони и сказал, запинаясь:

- Это я, Микола с Полтавщины. Яйки у меня тут. От своей курки. Думаю, пьют, а не закусывают, нечем! А вы покушаете.

- Водку пить будешь? – без радости в голосе спросил Иван.

- Милый! Да як же от неё отказаться? У меня и свой стаканчик есть, чтоб не в очередь стоять! – он достал из кармана стаканчик. - Лей! Чего мало льёшь, не просечёт же!

- А больше нет! – рявкнул Тышкевич. – Я – разливающий!

- Ну, нет так нет, и суда нет, - покорился Микола. – Разве много у кого-то сейчас есть?

И мы снова выпили. А потом ещё и ещё. И спели «При лужке, при зелёном луге». Микола от «Лужка» плакал и сморкался в широченный, как Чёрное море, платок. Плача, он поднялся, хлопнул Тышкевича по тощей спине и вышел молча вон.

- Вот как раскривило! – заметил Иван. – Боле не придёт.

- Не придёт! – сердито сказал Тышкевич. – Если на крючок закрыться. Шатаясь, он добрался до дверей и накинул крючок. – Банкет продолжается!

Витус достал из тумбочки последнюю бутылку.

- Ну, будем допивать. Песен боле не поём. Микола на песню идёт. Сидим тихо, как партизаны.

- Зря мы его повадили! – сказал я. – Надо было прямо сказать, мы тут сами по себе.

- Нехорошо так! – возразил Иван. – Человек, понимаешь, с душой, яйки свои принёс, сало. Как такого гнать? Хотя водки жалко, недёшево она сейчас достаётся. Не гляди, Тышкевич, так, разливай лучше.

- Ну! – сказал Тышкевич и разлил по стаканам.- По половинке, чтоб, как говорил Микола, просёкло зараз!

Мы не успели выпить. Дверь качнулась. Крючок лязгнул и слетел. В комнату вломился счастливый Микола, прижимая к животу дерматиновый чемоданчик.

- Мужики! Я думал, - говорил он, захлёбываясь, - что все вы москали такие суки, такие кацапы, прогоните меня, а вы и напоили, и накормили, последнее отдали.

- А мы не москали ! – хором заявили Витус с Тышкевичем.

- Да знаю я, знаю! – замахал рукой Микола. – Бульбаши да литвины! Всё одно! Дайте и я вас отблагодарю! – и с этими словами он свободной рукой ловко щёлкнул замочками и распахнул перед нами свой чемоданчик.

- О-о! – только и выдохнули мы. В чемоданчике лежали длинные, перевязанные суровыми нитками рулеты сала. – Они с чесночком, с укропчиком! – приговаривал Микола. – А тут яйки! Яйки! – говорил он жадно. - А тут горилка! – и он вытащил нечто тяжёлое, бережно запеленатое в газетную бумагу.

Тышкевич от увиденного трезвел прямо на глазах.

- Я ж говорил! – радостно крикнул Иван. – Я ж говорил!

- Исть будем, пить будем, писни спивать будем! – причитал плача Микола, вытирая ладонью глаза. – Хлопци, налетай, налетай! Стаканы, стаканы давайте! Это ж не та горилка, хлопци, порубочки мои, не такая. На яблочках. На родимых. Я думал, что вы… А вы куска мне не пожалели, стакан налили. Песню мне спели! Микола не хуже!

- Ну! – наконец перевёл дыхания он. – За что пить будем?

- За дружбу народов! – торжественно сказал Витус. - Стоя!

- За дружбу! За неё! Давай! До дна?

- До дна! Дружить будем вечно!

- Вечно!

- А теперь песню! Хлопци, песню!

- Каку?

- «Хлеба краюшку», хлопцы, знаете? – спросил жалобно Микола. – Мы в армии её пели.

- Она, кажется, «Товарищ» называется! – сказал Иван.

- Она, она самая! – и мы грянули:

Чтоб дружбу товарищ пронес по волнам,
Мы хлеба горбушку и ту пополам.
Коль ветер лавиной и песня лавиной,
Тебе половина и мне половина.


- Мужики! – авторитетно говорил Вова Тышкевич. – Хорошо сидим. Я – белорус, Витус – из Литвы. Микола – ты с Полтавщины. Это Украина, так? Так! А вы – русские. Да у нас тут Советский Союз собрался!

- Нет, - не согласился Иван, - нас только двадцать семь процентов Советского Союза!

- Но всё равно хорошо! Двадцать семь, Ваня, – это уже много! – вскричал Тышкевич. – Дай я тебя поцелую! Выпьем за эту страну! Нам что, плохо в ней жилось? Кто виноват? Я? Ты? Кто?

И мы снова пили, и нежное сало с Полтавщины таяло во рту. Витус кричал:

- Вы только нас правильно на самолёт с Миколой посадите!

Мы с Иваном клялись.

Потом нас оказалось больше. Я поднял глаза: рядом с нами сидели милиционеры и тоже пили. Дым ходил кольцами вокруг жёлтой лампочки. Девушка с вахты плакала на плече Тышкевича.

- Вставай, парень! – говорил мне сержант, тряся за плечо. – Страны больше нет, а ты спишь!

- Хлопцы! Гимн, гимн споём! Пожалуйста! - просил с тоской Микола. – На прощанье! - и мы нетвёрдо встали и спели гимн страны, которой уже не было.

Потом была улица. Метель давно улеглась, и ясные морозные звёзды усыпали небо. Витус улетал, а через полчаса улетал Микола. Сержант сказал, что их посадят в самолёт без проблем. Мы пустили бутылку по кругу. Потом бросили её в снег и обнялись на прощанье.

- Теперь мы – разные страны! – сказал Иван.

- Давайте споём ещё «Надежда – мой компас земной». Мы её ещё не пели. У нас есть время, - сказал я заплетающимся языком.

И мы спели нашу последнюю песню «Надежда».

Через полчаса взлетел самолёт Витуса, потом Миколы. Огни их самолётов затерялись среди зимних звёзд. Хмель на морозе выходил. Мы сели в 12-ый автобус и вернулись в город. У переговорного пункта мы обнялись с Тышкевичем, и он пропал в своих проходных дворах. Адрес, который он написал ещё в гостинице на обрывке газетной бумаги, мы с Иваном по пьяни потеряли, и что стало дальше с Тышкевичем, мы не знаем.

Наутро началась новая жизнь в новой стране. Голова у нас не болела – наверно, у Тышкевича и вправду была лёгкая рука.

д.Покшеньга,
Пинежский район,
Архангельская область

Владислав Владимирович Попов родился в Архангельск в 1961 году.
После окончания педагогического института уехал по распределению на Пинежье – малую родину писателя Ф.А.Абрамова  - и тридцать пять лет проработал в школе учителем литературы, русского языка и истории.
Здесь явились его первые стихи, а затем рассказы и повести, некоторые из которых были опубликованы в журнале «Двина».  Сейчас Влад Попов – член Союза писателей России, автор двух поэтических сборников, готовит первую книгу прозы.

Вверх

Нажав на эти кнопки, вы сможете увеличить или уменьшить размер шрифта
Изменить размер шрифта вы можете также, нажав на "Ctrl+" или на "Ctrl-"
Система Orphus
Внимание! Если вы заметили в тексте ошибку, выделите ее и нажмите "Ctrl"+"Enter"

Комментариев:

Вернуться на главную