В ЧЕРЕДЕ СОБЫТИЙ И ХАРАКТЕРОВ

С первыми литературными опытами Владимир Пронский вышел к читателям 18-летним, когда был опубликован рассказ в центральной газете «Сельская жизнь». Начало получилось отличным. Потом прошла череда публикаций в «районке» родного Пронска, потом работа на заводе в Рязани, служба в армии. Демобилизовавшись и безуспешно попытавшись пробиться в московские печатные издания, он к литературе охладел, посчитав, что случайно забрёл на тропу сочинителя. Не понимал тогда, что не хватало жизненного опыта, свежих переживаний, а то, чем запасся в юности, пока не вызрело, не приняло литературной стройности. Да и столичная жизнь захлестнула иными событиями и соблазнами.

Известно, что дважды в одну воду не ступают, но Пронскому это довелось. Через несколько лет, будучи женатым, имея ребёнка, он вновь вернулся к сочинительству, на этот раз захватившим неожиданным выплеском накопившихся с детства эмоций. Начал писать роман «Провинция слёз» о судьбе мамы – Надежды Васильевны, о военном времени, зарубкой кровоточащем в каждой советской семье. По сути, для автора этот роман являлся историческим, ибо действие в нём начиналось задолго до его рождения. Он отдал ему 23 года, вместив в трилогию шесть десятилетий жизни семьи. Его сверстники выпускали книгу за книгой, а он корпел и корпел, шлифуя текст, наполняя его яркими эпизодами и разрабатывая характеры героев. Но большая работа – это работа на перспективу, а хотелось проверить себя рассказами. И они появляются один за другим параллельно роману, отражая череду судеб и характеров. Но одно дело сочинить, а другое дело опубликовать. Вот с этим проблема. Пришла чёрная полоса, особенно когда поменял работу, развёлся, не найдя понимания в семье. Всё делал для того, чтобы не расставаться с любимым делом, без которого теперь жить не мог, пусть и в ущерб личному благополучию. Чтобы понять свою истинную силу как литератора, послал рассказы Борису Можаеву. А когда получил ответ, то он стал знаменем:   

«Уважаемый т. В. Смирнов!*
 Ваши рассказы написаны вполне профессионально. Я полагаю, что при известной редактуре их можно печатать. Только я, к сожалению, не состою ни в одной из редколлегий литературных журналов. Правда, к некоторым рекомендациям моим прислушиваются в газете «Лит. Россия».
Ваши рассказы я передал в редакцию этого еженедельника и просил, чтобы отнеслись к Вам и внимательно и доброжелательно. Вам же я советую продолжать писать и рассылать свои рассказы в ж-лы. 
Прошу извинить меня за поздний ответ – был в отъезде, а потом хворал, и всякая текучка и суета заела.
Если будет проявлен интерес к Вашим рассказам со стороны редакции, постараюсь известить Вас.
Всего Вам наилучшего. Б. Можаев.   26. 02. 83г.»

Что может быть лучшей наградой, чем такое письмо, для молодого сочинителя! Когда в еженедельнике «Литературная Россия» вышел рассказ «Анжелика», Борис Можаев представил Пронского читателям: «Мне нравятся его рассказы – это незамысловатые истории о жизни людей самых обычных. Характеры простые, но и своеобразные, отмеченные живыми и достоверными наклонностями, привычками и взглядами. Умение создать живой и неповторимый характер – первый признак одарённого автора».

К моменту публикации в «Литературной России» у Владимира Пронского приняли в издательстве «Современник» рукопись сборника «Мягкая зима», вышедшего из печати в год окончания работы над первой книгой романа. Вскоре и «Провинция слёз» получила положительный «редзак» в издательстве «Советский писатель». Казалось бы, надо радоваться и прыгать от счастья, но счастье было омрачено перестройкой, тяжёлой тучей накрывшей издательства, которые разгонялись и закрывались. Роман в ту пору так и не увидел свет. В общем, с чего начинал Пронский, к тому и пришёл. Что делать? Впасть в уныние? Кто-то впал и забросил сочинительство, но только не он. Через некоторое время начал работу над второй книгой романа, не забывая при этом сочинять рассказы и повести о времени эпохального разлома в жизни страны. Выпустил две книжки за свой счёт. С ними, а так же с изданной государством «Мягкой зимой», был принят в Союз писателей России. Но кому стали нужны писатели в обновлённой стране, где прилавки заполнили криминальные, любовные и прочие скороспелые поделки сомнительного содержания. Пронский же не соблазнился возможным лёгким заработком, а продолжал работать в традиционной манере, потому что не смог расстаться со своими героями из народа, с их переменчивой судьбой, потому что это была и его судьба.

Мало-помалу рассказы начали публиковаться в газетах и журналах, его имя всё чаще звучало в литературных кругах. Особенно, когда он издал, продав дом в деревне, первую книгу романа «Провинция слёз». И правильно, как выяснилось, сделал, потому что после появления этого романа появились многочисленные положительные отклики в печати. Все они важны и ценны для автора, но, пожалуй, проникновеннее всех отозвался Владимир Личутин в эссе «Душа неизъяснимая»:

«Вот недавно читал роман «Провинция слёз» Владимира Пронского о военном лихолетье. Русских вдовах-колотухах, их мужестве и самопожертвовании; Боже мой, как всё сходится с моим детством, вроде бы канувшим в пучину лет впечатлениями, но волею писателя вдруг восставшими из небытия; я как бы вновь возвратился в ушедшие годы, вернее сказать, – нагнал ушедший от меня поезд с нажитым грузом, и в душе возникла печальная сумятица, постоянно позывающая к слезам; казалось бы, всё другое на страницах книги – иной воздух, иная музыка грусти (простите за красивость), иные очертания природы, иной уклад, иные песни и побрехоньки, иные воздуха и дали, но в этих безыскусно вызванных из небытия образах, порою выписанных унывно и излишне подробно, я, как сквозь прозрачную воду, вижу на дне реки времени черты родного мне исконного русского насельщика. ‹…› Сколько прекрасных черт, какое многообразие натур обнаружил Владимир Пронский в крестьянском половодье, где все вроде бы на одно каржавое лицо, изветренное лицо, сшиты на одну грубую колодку, обитают в угрюмом и затхлом военном мире, но как выпирает каждый селянин в своём горе и бедовании из серой массы своими углами, норовом, задатками, обличьем, судьбою».

Позже, когда, была закончена работа над тремя книгами, нашёлся и меценат в лице Московской железной дороги: роман-трилогия был издан. Этот факт явился бесспорным успехом, привлекшим особое внимание к автору. Когда им были написаны романы «Племя сирот», «Казачья Засека», «Стяжатели», то радением предпринимателя Владимира Иванова они также были изданы и стали отменным подарком к 60-летию автора. Правда, тогдашний юбиляр не успел понять, когда и каким непостижимым образом «оброс» тяжестью лет, опыт которых поселился в его героях: все они запоминающиеся, в каждом из них – судьба народа. 

Добившись определённого развития успеха, он продолжил работу над новыми произведениями. В десятые годы написаны романы «Герань в распахнутом окне», «Апельсиновая девочка», «Послушание во славу», ряд повестей, рассказов. Все они опубликованы и продолжают публиковаться в «толстых» и «тонких» журналах.

Не умаляя достоинств крупных сочинений, хотелось бы сказать о рассказах. Кому-то нравятся романы Пронского, а мне – именно рассказы. В них мощно показаны характеры героев, их судьбы не оставляют равнодушным, запоминаются. А умещаются повествования на малом пространстве иногда двух-трёх страниц. Такие ёмкие рассказы сейчас почти не пишут. Это уникальное качество – через боль и сострадание кратко сказать о главном и судьбоносном – дано немногим. Я давно знаком с его рассказами и не перестаю радоваться им, как рад и знакомству с их автором. Имея многолетний редакторский опыт, хорошо зная современных писателей, могу уверенно сказать о Пронском, как об одном из лучших рассказчиков. Подтверждением этому служит и ряд престижных литературных премий юбиляра, избрание его секретарём Союза писателей России.

Сердечно поздравляю Владимира Дмитриевича с 70-летием, желаю здравия и добрых трудов, насколько Господь отпустит сил и вдохновения.  

Евгений ЮШИН

____________
* Смирнов – настоящая фамилия Владимира Пронского.

Владимир ПРОНСКИЙ

НОВОГОДНИЕ СЛЁЗЫ

Рассказ

Последний день уходящего года Алексей Павлович Горюнов рассчитывал провести в хлопотах: приготовить салат оливье, порезать и разложить на тарелках сёмгу и колбаску, сливочное масло выложить в маслёнку, мандарины помыть. До вечера легко можно управиться.

Горюнов когда-то работал мастером на фабрике, был женат, а теперь вдовец. Лет уж десять прошло с тех пор, когда он похоронил Марусю. За это время многое изменилось в его семье, а последние четыре года по инициативе сына так и вовсе жил отдельно. Жил неплохо, но с неуютной душой, одиноко. И на сына грех жаловаться. Ведь именно он купил двухкомнатную квартиру, занимаясь аптечным бизнесом, заплатил солидные деньги, убедив отца, что ему будет одному спокойнее, особенно, когда у дочери родится ребёнок. И Алексей Павлович согласился, не стал перечить, понимая, что для семьи трёхкомнатная квартира стала тесной, особенно с появлением иногороднего зятя – мужа внучки Лиды: широкого, плотного. Его массивность была заметно в сравнении с Горюновыми – невысокими, худощавыми. Алексей Павлович всё понимал, хотя сын – тоже Алексей – объяснял прелесть предстоящей счастливой жизни и убеждал:

– Пап, всё хорошо будет! Чуть чего – сразу примчусь. Всего две станции на метро. Главное – вложимся в недвижимость. Деньги могут сгореть, сам знаешь, а недвижимость не пропадёт: всегда в цене, всегда продать можно, а ещё лучше – сдавать. Только нам это ни к чему. Со временем с женой переберёмся в «двушку», а дочь останется за хозяйку.

Сын прямо не сказал о возможной причине будущего переезда, но о его мыслях Алексей Павлович догадывался, если самому в ту пору было за семьдесят. Что и говорить, возраст серьёзный – в любой момент всё оборваться может.

Тогдашние волнения теперь подзабылись. Габаритный зять только год пожил с внучкой, а потом пристроился по другому адресу, оставив ей на память такую же плотную и увесистую дочурку, которую теперь водили в детский сад. И как-то всё это нехорошо выглядело, но как об этом скажешь, тем более укоришь. У молодых своя жизнь. Теперь всё другое, хотя и в прежние годы по-разному складывались у людей судьбы. «Это кому как повезёт», – думал Алексей Павлович.

После завтрака он начал варить овощи, а когда они были готовы, охладив, принялся чистить и резать. Делал всё не спеша, а когда завершил работу, глянул на часы – начало третьего. До Нового года уйма времени. И он решил съездить к сыну. А что, очень даже уместно навестить родных людей. Коробка конфет и шоколадка были припасены, посмотрев на полную кастрюльку с салатом, он только сейчас увидел, как его много. Поэтому отложил себе в глубокую тарелку, накрыл кастрюлю крышкой, чтобы отвезти салат сыну, и взялся за телефон. Поздравил с наступающим Новым годом и сразу поставил перед фактом:

– Через пять минут выхожу с подарками! Никакие отговорки не принимаются. До встречи! – и положил трубку.

Вскоре он уже стоял у квартиры, где по-прежнему считался жильцом.

Открыл сын и улыбнулся:

– Проходи, новогодний гость!

Алексей Павлович разулся и сказал встречавшей правнучке:

– Тося, у меня для тебя есть подарок от деда Мороза!

Он поцеловал девочку, вручил шоколадку, а сыну и подошедшей розовощёкой снохе Ольге отдал коробку конфет, пакет с кастрюлей и майонезом, сказал:

– На всех хватит!

– Спасибо, Алексей Павлович! – улыбнулась Ольга. – Мне так было лень сегодня заниматься оливье, а вы будто знали об этом. Гостей мы не ждём, поэтому особо не готовимся, а Лида поехала к подруге за город – там будет встречать Новый год.

– Чаем-то батю напои! – подсказал сын жене. – Проходи, пап, в кухню.

Горюнов сперва помыл для порядка руки, потому что всегда подавал в этом пример. Когда перед ним поставили чашку, а на пирожковой тарелке – бутерброд с икрой, сын, которого в семье звали Алексей-маленький, спросил:

– Говорят, бать, с января пенсию солидно прибавят?

– Чего-то, наверное, прибавят. Да только шиковать не позволят. Так что я по этому поводу не заморачиваюсь. За квартиру заплатить хватает, лекарства ты мне поставляешь, а на курорты я не езжу.

– С квартирой-то всё в порядке? А то я слышал, что в вашем доме у кого-то на балконе облицовка обвалилась?

– Да всё может быть. Сейчас, сам знаешь, как строят. Хотя у меня пока замечаний нет. Всё исправно, всё работает. А что дальше будет – одному Богу известно.

– А ты чай-то пей-пей, – напомнил Алексей отцу. – И бутерброд бери.

Попил Горюнов чаю, съел бутерброд, и вроде говорить стало не о чем. Чтобы развлечь отца, сын начал расспрашивать о порядке оформления пенсии, до которой ему пока два года. Потом зевать начал. И Алексей Павлович понял, что надо уходить, хотя до последнего момента ждал, что сын предложит вместе встретить Новый год. Старший Горюнов только порадовался бы этому, посчитал за счастье. Но нет, не догадался сын, или не захотел обременяться лишними хлопотами. Неожиданная обида не позволила засиживаться. Он попросил освободить кастрюльку, и пока сноха перекладывала салат, успел одеться.

– Вот, бать, тебе от нас подарок! – торжественно сказал сын и завернул в газету бутылку водки. – Пригодится на Новый год.

– Да я же почти не употребляю.

– Бери, бери…

Сын с женой уложили в пакет кастрюлю, бутылку, позвали внучку:

– Тося, ты где?

Правнучка подбежала, Горюнов обнял её, похвалил:

– Какая молодец, старого дедушку не забывает!

Вроде расстался со всеми по-доброму, но всё равно тяжело на душе. Казалось, что будто что-то не додал и чего-то не получил. Сухой и казённой показалась встреча. Или это, может, оттого, что его особенно не ждали, и он напросился в гости. Ведь бывает так: вроде и нормальные отношения, а всё равно что-то мешает, хочется чего-то особенного, о чём давно мечтаешь, и если эта мечта сбывается, вот тогда и радость. А пока всё буднично и пресно. Наверное, поэтому Алексей Павлович и возвращался не в настроении, как со скучного спектакля. Тем более что погода стояла не новогодняя: снега совсем не было, и моросил неприятный дождик. 

Вернувшись, он поставил бутылку шампанского в холодильник, а водку на освободившееся место в шкафу. Более ничего не хотелось делать, и Алексей Павлович решил отдохнуть. Неожиданно заснул, а проснулся в глубоких сумерках заметно взбодрившимся, таким, что сразу захотелось перекусить. На часах – почти шесть. Он поставил на стол тарелку с салатом, тарелки с нарезкой. И этого хватит, потому что в последнее время Горюнов не любил наедаться за новогодним столом, ограничивал себя до минимума, а ужинал в обычное для себя время – как сегодня.

После ужина, помыв посуду, он заварил цикория, добавил молока и немного сахару. Смотреть телевизор совсем не хотелось, чтобы чем-то заняться, взял недавно вышедшую книгу рассказов автора-земляка. Горюнов когда-то прочитал все его романы, а писал он, в основном, о деревне, такой близкой Алексею Павловичу, хотя почти всю жизнь прожившему в городе, но чем дольше жил, тем сильнее влекли воспоминания о детских годах и юности. Отец Горюнова умер рано, но всё-таки запомнилось, как он учил косить, запрягать лошадь, как переживал, когда сын приносил из школы двойки или получал замечание за дурное поведение. И не ругал особенно, а лишь брал обещание, что ничего плохого более не повторится. С мамой, конечно, им с братом было привычнее, и материнская любовь тоже навсегда осталась в душе, но ему всегда не хватало именно отцовской опеки и понимания.

В рассказах земляка Алексей Павлович будто себя узнавал – так они напоминали его жизнь, а чувства и мысли автора удивительно походили на собственные. Из-за ослабшего зрения Горюнов в последние годы любил короткие рассказы: читал их и будто по глоточку пил родниковую воду. Он не заметил, как начал листать книгу, отыскал в оглавлении ранее попадавшееся название с упоминанием слова «папа»: «Папа, жди меня!» Сразу начал читать. Речь шла о парне, поехавшим после рождения сына в город на Оке лично сообщить отцу, с которым почти не знался, что у него родился внук. Только вчитался, раздался звонок в дверь. Когда он повторился, пришлось подняться с дивана.

– Кто там? – спросил, прислонившись ухом к двери.

– Палыч, открывай – дело есть!

Горюнов открыл – на пороге стоял выпивший и взъерошенный седовласый сосед Василий.

– Палыч, приглашаю выпить за старый год по рюмашке!

– Васёк, ты же знаешь – не увлекаюсь я этим. «Мотор» не позволяет.

– Помногу не будем, а чуть-чуть по-соседски не помешает…

Алексей Павлович сразу решил, что выпивать с соседом не станет, но и обижать не хотелось. Поэтому пришлось схитрить.

– Рад бы, да только что лекарств наглотался – сам понимаешь. В следующий раз обязательно. С наступающим Новым годом тебя! Извини… – И развёл руками. Отступив на шаг, что-то вспомнил: – Погоди…

Горюнов принёс бутылку, привезённую от сына, и отдал соседу:

– Подарок к Новому году!

– Вот это да! – удивился сосед. – Буду твоим должником, Палыч. А может, всё-таки махнём по одной?!

– Нет, Вася, не могу, поверь!

– Вижу, что не можешь. Бутылёк не отдал бы, если мог!

Улыбнувшись на прощание, неспешно закрыв дверь, Горюнов поспешил к оставленной книге. Он как наяву видел тщетные попытки парня найти отца, но, в конце концов, повезло: соседка сказала, что отец теперь работает на телефонной станции. «Вы позвоните ему, и он встретит!» – посоветовала она. Но герой не воспользовался её советом, не зная его телефона, а признаться в этом было стыдно. И Алексей Павлович отправился следом за героем рассказа, торопясь узнать, нашёл ли тот отца, состоялась ли долгожданная встреча. Телефонная станция оказалась рядом, он торопливо поднялся по крутым ступенькам в зал, где за окошками сидели операторы. Окошки были низкие, парень – высоким, и тогда он, приподнявшись на цыпочках, заглянул к операторам поверх стекла и спросил об отце, назвав его имя и фамилию. Оператор что-то спросила у соседки, та что-то ответила, удивлённо посмотрела на необычного посетителя, встала с кресла и пошла по коридору, уходящему в глубину здания, и оттуда отчётливо донеслись её слова: «Павел Иванович, где вы? К вам сын приехал!»

От этих слов Горюнов встрепенулся: ведь «Павлом Ивановичем» звали его отца! Неужели такое совпадение? Вот в глубине коридора хлопнула одна дверь, более громко – вторая, чуть ли не оглушила, и вот-вот должен был показаться таинственный Павел Иванович, но вместо этого, где-то совсем рядом что-то громыхнуло, рассыпалось мелким треском, будто сыпануло горохом по стеклу… Горюнов очнулся и понял, что случай на телефонной станции увидел во сне. И это вовсе не герой рассказа искал отца, а он сам, и оставалось совсем чуть-чуть – и он бы увидел его. Но вместо этого во дворе гремел и гремел новогодний салют. Он посмотрел на часы – половина второго. Значит, проспал Новый год, не увидел президентского поздравления, не услышал гимна. Как и в прошлом году, бутылка шампанского и коробка конфет остались нетронутыми, и все его приготовления оказались напрасными. Но это совсем не огорчало. Обижало другое: то, что не досмотрел так взволновавший сон. И сделалось нестерпимо обидно, обидно так, что Алексей Павлович не заметил, как прослезился. 

Он бы мог отпраздновать наступление Нового года с опозданием, но теперь ничего не хотелось. Даже к звонку Алексея-маленького отнёсся равнодушно, догадываясь, что тот позвонил по обязанности, и ничего, кроме дежурных слов, не услышал от него. Горюнов не знал, сможет ли сын когда-нибудь понять, как к нему относится отец, будет ли сниться, и прослезится ли в своё время из-за невозвратной потери – бог весть. Ведь свою любовь не объяснишь, да и как её объяснить, если этому нигде не учат из-за невозможности такого обучения. Это как любовь к Богу: либо она есть, либо её нет. И заставить не заставишь, и слезами не поможешь.

Даже в новогоднюю ночь.
               

Вверх

Комментариев: