И всё же любители убивать «лишнее» время лёгким чтивом вряд ли обрадуются, обнаружив под завлекательной обложкой ёмкий, однако далеко не в стиле экшн рассказ об истории Красного берега и стоящей на нём деревни Ивановки и села Воздвиженского напротив, с которыми случилось всё, что оказалось написано на роду русскому крестьянству в XX веке. В качестве читателя здесь требуется не только потребитель, но и думатель – в том числе о том, что и почему произошло и происходит с его собственной семьёй и всею землёю Русской.

Традиция и значимость предмета побуждают, конечно же, использовать прописную букву. И реальные письма и записки из дворянских и крестьянских архивов, найденные и в основном органично вплетённые автором в текст, казалось бы, весомо ложатся на чашу тех, кто любит вспоминать об утраченном благолепии дооктябрьской России.

Но сам Ермаков тщательно избегает хоть какого-нибудь намёка на пафос и политическую однозначность, вопреки любым канонам – прежним и новым – отнюдь не представляя, например, закоренелым злодеем ни одного из людей, разведённых событиями всё ещё недавнего прошлого. И сами эти события, внешность которых более или менее известна нам сегодня, путают и рвут жизненные нити, складывающиеся в единую ткань времён, с неизбежностью природных явлений.

В тени или на ярком свету надличностных обстоятельств люди действуют сообразно собственным представлениям о должном и подобающем. Так что, к примеру, беглый политический ссыльный Иван Потапенко и жандарм Иван Сажин, увлекающийся историей и этнографией, могут столкнуться в вагоне поезда и, мирно побеседовав, с честью и без ущерба друг для друга разойтись. Чтобы потом снова встретиться в тридцатые в камере НКВД и безымянными упокоиться на одном расстрельном кладбище. Тогда как имя их общего карателя, который когда-то совмещал роли революционера и провокатора, и после очередного великого перелома останется в названии одной из городских улиц.

Лицом к лицу тогда же встречает свою судьбу и воздвиженский священник отец Николай. Уйдя было от преследований в лес и даже приноровясь к отшельничеству, он на краткое время – пока не приезжают за ним – возвращается к служению в посёлке «выселенцев» с Украины, выброшенных в стужу посреди чащобы и строящих бараки руками тех, кто ещё жив.

Не скрывается от арестной команды и бывший фронтовик первой мировой и председатель колхоза Семён Игнатьев – один из рода, история которого, представленная в романе, позволяет отнести «Тень филина» к жанру семейной саги. И сын его Василий проходит через фронт, а после ранения возвращается, становится председателем того же колхоза – и день за днём в бесконечной работе видит, как умирает родная деревня. А внук, Александр Васильевич, перебирается в город – и, будто осуществляя собственные мечты отца, становится учёным, профессором истории.

Однако, хотя от омертвения Ивановки и Воздвиженского и вправду щемит сердце, «Тень филина» отнюдь не превращается в плач по убиенной деревне. Напротив, многие страницы отводятся возвращению Игнатьевых в Ивановку. Причём их, тянущихся к родовым корням, опережает обратившийся к Богу уголовник-рецидивист Сергей Куликов. Однако и его родина встречает не мёртвой тишиной, а стрекотанием трактора: чуть ранее здесь запустевшую землю принялся подымать фермер Николай Моторин.

Описание моторинской фермы, как и проскальзывающая чуть ранее картина убирающего русский ячмень американского комбайна, водитель которого мимоходом отвечает на реплику отправившегося с внуком на Красный берег Александра Васильевича: «А мы и не умирали…», выглядят настолько оптимистично, что хочется предложить автору сделать их более убедительными. Однако усердствовать в этой просьбе мешает вопрос к самому себе: а не слишком ли ты привык в последние десятилетия к публичным стенаниям об умирании российского села? Ведь кто-то же в России по-прежнему растит и убирает хлеб…

Впрочем, романист как бы уравновешивает будничный оптимизм комбайнёра видом других полей, которые зарастают ядовитым борщевиком. И пафос возможных рассуждений о современных промышленных технологиях в сельском хозяйстве компенсирует антиутопией сна, в котором тот же Александр Васильевич прозревает будущее: опираясь на эти технологии, весь мир кормит Африка, остальным же запрещено заводить и самый малый огородик…

Однако приставка «анти» вскоре отскакивает: Россия в виде нескольких деревень, не подвластных мировому правительству, каким-то образом выжила и в этом будущем. И жители этих деревень «живут, как хотят – пашут землю и выращивают хлеб, охотятся и ловят рыбу, рожают детей, учатся в школах, читают книги…»

Как бы то ни было, суть ермаковского романа – отнюдь не в попытке вполне нынешним (правда, со времён Чернышевского) и в то же время расхожим образом высказаться по поводу важных, но всё-таки сиюминутных политических вопросов. В нём автор явно реализует собственную веру в то, что разорванная в прошлом веке ткань, как живая плоть, может срастись – и уже срастается. И что родовая память, родовая история, ведомая из глубины столетий – отнюдь не пустые слова, а неубиваемые источники возрождения.

Частью этой памяти для Игоря Александровича Игнатьева становятся слова деда Василия, вывезенного в город и вскоре умершего в больнице: «Когда камень с церквою встретятся – всё и свяжется. Так и будет…» Это фактически пророчество и воплощают Игнатьевы и другие, новые жители Ивановки, решая поставить на прежнее место лежащий в реке Марьин камень. Но начинают всё-таки с чугунного накупольного креста, который обнаруживает в заброшенном воздвиженском храме расчищающий его Сергей Куликов. Ибо камень – память, а крест – жизнь.

Такой подчёркнуто жёсткий, граничащий с новым противопоставлением выбор выглядит как вполне естественным для верующего, так и соответствующим нынешним мирским представлениям о политкорректности – камень как-никак языческий. Может быть, поэтому окончание романа отдаляется ещё на две страницы, на которых с трудом вышедший на больничное крыльцо Василий Семёнович в последний раз задаёт себе вопрос о цели своей прошедшей жизни.

Ответом ему становится видение разлившейся в весеннем половодье родной реки. Вода времени сточит все углы, зальёт все разрывы. Главное, чтобы течение не прерывалось…