Солдаты расположились в просторном доме основательно и чувствовали себя здесь по-хозяйски.

Кто-то дремал, развалившись в удобном кресле,  другие курили, пили кофе и различные напитки из пластиковых бутылок вроде "колы" или "спрайта". Солдаты расположились на красивых, дорогих коврах, подложив под себя удобные, расшитые замысловатыми узорами подушки.

Они сидели и лежали на коврах, ни на секунду не расставаясь с оружием. Точно так же они сидели на автобусных станциях в ожидании автобусов, которые отвозили их на место  службы. Да и сам дом, благодаря их присутствию, стал во многом похож на одну из грязных , заплеванных израильских автостанций. Повсюду валялись окурки, пластиковые бутылки, обрывки газет на иврите и арабском, объедки и упаковки из-под еды.

Никто не собирался убирать за собой.

Здесь все было можно.

Дверь в туалет держалась на одной петле, умывальник был разбит.

Рядом с туалетом лежала скомканная занавеска с засохшими  на ней экскрементами.

Кто-то из солдат не найдя в доме туалетной бумаги, сорвал с окна занавеску и воспользовался ею.

В большой комнате, служившей гостиной, в самом центре огромного стола, какие встречаются только в больших семьях, сидела хозяйка дома – величественная  девяностолетняя старуха.

Прямо напротив хозяйки, развалившись на стульях или облокотившись на стол, сидели солдаты.

Все сидели молча – и хозяйка и ее непрошенные гости.

Старуха сидела здесь не шелохнувшись с того самого момента как мы появились в ее доме.

За все это время, ни один мускул не дрогнул на ее старом, морщинистом лице.

Все ее лицо было будто изрублено глубокими морщинами. И ходила она с трудом, согнувшись  пополам – мы видели ее когда она запирала ворота своего дома, увидев приближающихся солдат.

Но когда  она сидела прямо напротив нас, ее спина была ровной, как-будто внутри у нее был стальной прут.

При взгляде на ее лицо, казавшееся вырубленным из той же породы камня, из которой был построен весь этот дом,  необычайно суровое и полное достоинства, появлялось ощущение, что перед нами  была вовсе не престарелая женщина, а сам дух этой древней и многострадальной земли.

 Ее покрытая платком голова была гордо вскинута вверх, а почерневшие от тяжелой работы руки, с вздувшимися на них венами спокойно лежали на коленях.

Выцветшие , когда-то светлосерые глаза этой женщины, в которых жила простая житейская мудрость, смотрели на нас как-то по особому.

Нет, это был не укор. В ее глазах был приговор, вынесенный  неумолимым судьей.

И этот приговор был вынесен  нам и этой войне.

Она смотрела на нас и на происходящее вокруг нее с каким-то особым спокойствием, как-будто сама была бессметртна, а наша участь уже предрешена и хорошо известна ей.

Всем своим видом она давала нам понять, что мы здесь всего лишь непрошенные гости, которым рано или поздно придется отсюда убраться.

Мы оказались в ее доме во время очередного рейда.

Такие рейды наше командование устраивало часто. Формальным поводом для рейда послужила информация спецслужб о том, что в деревне, где находился дом старухи, скрываются разыскиваемые террористы.

Возможно террористы – члены одной из местных группировок  или более крупных палестинских организаций, которые вели против нас партизанскую войну, действительно появились в деревне.

Но скорее всего, цель рейда была совсем иной.

Местные жители никак не хотели смириться с потерей принадлежавших им земель, после того как лет десять назад армейское командование, под управлением которого находилась и эта деревня , отняло у местных крестьян часть земель, как было заявлено, «временно, под нужды армии».

На отнятых у местных крестьян землях была сначала построена военная база, а затем на части этих земель началось строительство еврейского поселения. Сейчас это еврейское поселение было уже довольно крупным по здешним меркам городом, где жили только евреи.

Однако жители деревни не хотели примириться с новыми реалиями и отчаянно боролись за свои земли.

Их не останавливали ни слезоточивый газ, ни резиновые пули, ни даже «живой» огонь.

Раз за разом местные парни пытались прорваться через высокий забор из стальной проволоки на военную базу, кидали камни в солдат и бутылки с горючей смесью в армейские джипы.

В ответ солдаты, приходя в деревню, взрывали двери домов, переворачивали мебель внутри, арестовывали участников выступлений и «подозрительных».

Но уже через неделю, а иногда и на следующий день, в солдат снова летели камни.

Так что все эти меры давали лишь краткосрочный результат.

Главной же своей цели – вытеснить их отсюда – мы не достигнем никогда.

Весь наш опыт говорил о том, что нынешняя акция как и все предыдущие, призвана дать нам лишь передышку, как можно более длительную по времени.

Заставить их уйти отсюда нам не удастся никогда.

И об этом всем своим видом говорила нам старуха.

Как она в одиночку содержала этот огромный дом, где ее семья, о чем она думала– ничего из этого нельзя было прочесть на ее лице.

Лишь суровый, немой укор и следы трудно прожитой, большой жизни читались на ее лице.

-Эй, старуха, приготовь нам кофе! – крикнул ей один из  развалившихся напротив нее солдат-плохо ты нас принимаешь!

Остальные солдаты, сидевшие напротив старухи, отпускали в ее адрес злобные шутки и кидали в нее скомканные обертки от мастиков и прочей снеди.

Один из солдат швырнул в нее смятую  пачку из-под сигарет.

Но она сидела все так же неподвижно-величественная, с гордой осанкой, и будто окаменевшим лицом, ни разу даже не моргнув. Как скала, о которую разбиваются волны.

И рядом с этой безоружной женщиной солдаты ,вооруженные автоматами, казались жалкими уличными комедиантами.

Когда я вошел в дом и увидел эту  сцену, все внутри у меня перевернулось.

Я тут же отдал  сержанту  приказ строить солдат на улице.

– В чем дело, Омри? – обратился ко мне один из солдат с которым мы начали службу почти одновременно. – Она же арабка!

– Выполняй приказ! – бросил я ему выходя из дому.

Уже в дверях я услышал, как кто-то из солдат передернул затвор, может быть для того, чтобы просто проверить ствол, а может для того, чтобы выразить мне свое негодавание.

Еще несколько солдат сделали то же самое.

Я не стал оборачиваться.

Лишь краем глаза заметил, что старуха все так же сидит во главе огромного стола своего дома. Будто скала.