Раиса Александровна Романова
Раиса Александровна Романова - окончила среднюю школу в Курске в 1960 г. Закончила КТУ № 12 в 1961 г. в Курске. Работала. После двух лет обучения на филологическом факультете КГПИ неожиданно для себя выдержала творческий конкурс в Литературном институте им. А.М. Горького в Москве. Оставила пединститут, держала экзамены в Литературный. Обучалась в нем с 1966 по 1971 г. По окончании занималась литературной работой в различных издательствах Москвы: "Молодая гвардия", "Правда", "Современник", "Советская Россия", "Советский писатель", "Евроросс", "Московский писатель". Литконсультации, рецензии, художественные переводы, авторские выступления давали ей средства к существованию. Лауреат премий журнала "Молодая гвардия", лауреат конкурса "Золотое перо" 2004 г. Стихи и переводы публиковались в различных столичных и провинциальных газетах, журналах, альманахах, коллективных сборниках. Издала поэтические буклеты "Ладья любви" и "Прибой"; книги стихотворений "Канва", "Подорожник", "Под утренним лучом", "Два пространства", "По следу Челубея", "В эти холода", "Тьма золотая", "Любви во имя", "Душа скорбит о мертвых и живых", "Цветы и свечи", "Ладанка". Высокий нравственный поиск, глубина осмысления, стремление проникнуть в первопричины событий и явлений – органические свойства поэзии Раисы Романовой. Стиль письма экспрессивен, метафоричен, лаконичен. Любовная лирика ее остродраматична. Мелодизм, пластичность письма – в глубинной, генетической связи с народным стихом. Член Союза писателей с 1979 г. Редактор-составитель литературного альманаха "Алтарь". В "лихие 90-е" Раиса Романова составила и издала уникальный трехтомник "Ладанка" – русская лирика 70-х – 90-х гг. Эта малая антология включила в себя произведения более восьмидесяти русских поэтов-современников и сразу же стала библиографической редкостью. Раиса Романова – член-корреспондент Академии Поэзии.
Скончалась 4 сентября 2014 г.
* * *
          Борису Авсарагову
Поговорим торжественно о жизни.
Простор тлетворным ветром опален.
Достался опрокинутой Отчизне
Безумья кубок на пиру времен.

Поговорим, как только мы умеем,
Где многоточьем станет каждый вздох.
Невидимым хрустальным мавзолеям, –
Им несть числа вдоль хоженых дорог.

Лишь нам да Богу памятны и зримы.
И с нами вместе лягут в глинозем.
Давай еще хоть раз поговорим мы.
Давай бокалы тяжкие возьмем.

Судьба крушила, путала, блукала,
И спотыкалось сердце о бедлам.
Но глубь лучом пронзенного бокала
Печаль и мудрость жаловала нам.

Поговорим, хоть окрики суровы.
Возвысим речь, пока фиал не пуст.
Пока еще не скованы оковы
Для беспощадных, горьких наших уст.

* * *
Взойдет отчаянье, как сумрак.
Войдешь, как в камеру, домой:
Бормочет выморочный умник,
Домашний бес полунемой –
Твой репродуктор ошалевший...
Сквозь брань, похабщину, позор
К тебе докатит неокрепший
Вечерний звон из давних зорь.
И опалит слезой горючей,
Как спирт, зажженный на столе,
Печаль о доле неминучей
На Богом проклятой земле,
Под беспробудным небосводом,
Где опустился жребий мой,
Где есть единая свобода:
Быть горькой, нищей и немой.

ДЕМОГРАФИЯ
...А ночью лил холодный дождь,
В жесть подоконника стучался...
Пропащей жизни медный грош
По кругу прошлого катался.

Все круги ада мы прошли, –
И барщину, и десятину...
Но воли, все ж, не обрели, –
И нас опять толкают в спину

И гонят с площади взашей
(Там тучных плещутся знамена!)
И громок скрип карандашей
Гробокопателей закона.

Совет ли, Дума, Плебисцит, –
Конец один: кирдык потомству...
Точат небесные сосцы
Мед воровству и вероломству.

И не зажжется гневом взгляд,
И беспощадный не проснется.
И наши головы лежат
На рельсах, – и состав несется.

БЫЛО СОЛНЦЕ ОДНО
I
На могиле матери трава...
И сама я в мире чуть жива.
Сердце, что дано для жизни мне,
Над травою бродит, как во сне.

Даль глуха, темна, как чернозем.
Черным мраком белый свет пронзен.
Дом мой пуст. Очаг мой не согрет,
Где родимых глаз попутный свет?!

Поняла, да поздно, что была
Совестью беспечна и мала,
А умом убога и слепа,
А душой преступна и скупа.

Вьюга! Вой! Все тропы замело!
Пусть не будет в мире мне тепло!
После смерти пусть над головой
Будет лишь полынь да волчий вой.

II
Было солнце одно –
Это сердце твое.
Ветер выстудил грудь,
Полдень жизни затмил.
Свет небесный померк,
Опустело жилье,
И затмил мои очи
Полынь-чернобыл...

III
Черная лебедь, как гордая дама,
Солнечным искрам навстречь,
Тихо плывет... Вспоминается мама
В черном вкруг бархатных плеч.

Голос ее, что звенел и искрился,
"Ганзю" ее, "Соловей"...
Горький уход ее камнем свалился
В сердце судьбины моей.

В муках нетленных она погибала...
Черного крепа – зенит
Жизни моей... Моя радость пропала
В дебрях кладбищенских плит.

Гордая лебедь на глади зеркальной...
Светлые очи ее...
Белый застенчивый плат погребальный.
Все достоянье мое...

17 НОЯБРЯ
Был костер, и вставал до небес.
В нем жила саламандра – гордыня...
...Тих стоит – не шелохнется лес.
Кто возжаждет возжечь его ныне?..

Год растаял на грешной Земле.
Велики ж и твои прегрешенья:
Чуть мерцают, как угли в золе,
Упованья твои и свершенья.

Тихо-тихо в окрестном лесу,
Словно в доме, где дремлет покойник...
Ты-то пел – трепетал каждый сук!
Соловей был! (Хоть, впрочем, – Разбойник !)...

Гляну с просеки в небо с утра:
Вдруг унылая мгла расступилась,
Вдруг – сиять – Золотая Гора
В безответную твердь устремилась?!

* * *
Мы наших мертвых похороним.
Но не уроним нашу честь.
Хоть предоставим посторонним
За поминальный стол наш сесть.

Вы приобщились к нашей славе.
Вы притулились к ней плечом.
Но вы не вправе, вы не вправе
Здесь слова молвить ни о чем.

Мы стерпим все. Мы притаимся
В сырых промозглых блиндажах.
Но с рабской мыслью не смиримся.
Мы в подземельях выжжем страх.

И снова выйдем на просторы,
Которым равных в мире нет.
Поскольку мы из тех, к которым
В опасный час взывает свет.

* * *
В сиянье мая золотого
Какой ты участи ждала?!
Сквозь перламутровое слово
Судьба гляделась в зеркала!

И на просвет светились пальцы
Весны румяной, затяжной.
Несли серебряные пяльцы
Узор на скатерти льняной.

Игла сновала споро, резво:
Спешили маки расцвести!
Без спросу радость в душу лезла!
Но смелость путала пути.

...Крещенской стужей стынут звуки
Над блеском черной полыньи,
Над мерзлой пропастью разлуки,
Над стылой долей плачеи.

* * *
              А. Поперечному
Что согреет душу на разломе?..
Ныне скорбно. В будущем темно.
Пой лишь, пой о матери, о доме!
Благо, что тебе разрешено.

Из струмочка чистого напился
Ты, сыночек праведной страны.
Но разбился свет и раздробился,
И осколки колки, холодны...

Разве песней ты переиначишь
Этот мир продажный – волчью сыть?!
Загорюешь – запоешь – заплачешь...
Да запьешь – захочешь позабыть.

И ни в скит уйти, ни в Сечь податься…
И талант талана не сулит.
От лихой беды не отписаться:
Эмигрант-душа в груди болит.

Мать-Россия! Молят ли святые
О судьбе твоей на небесех?!
И готовы ль ясли золотые
Для того, кто примет смерть за всех?!

Все же пой о матери, о доме...
Благо, хоть тебе разрешено...
В золотой родительской соломе
Вызревают песни все равно.

* * *
Что ж, море, никогда
Теперь я не увижу
Повитых дымкой гор,
Волнующихся вод ...
Привычная беда
На нитку будней нижет
Мой ежедневный вздор
Бессмысленных хлопот.

Как обнищал запас
Душевного избытка,
Которым – мнилось мне –
Судьба была полна!
Теперь и шаг один
Мучителен, как пытка,
И в четырёх стенах
Вся жизнь заключена.

А двадцать первый век
Стреляет, отравляет...
В сознанье яд проник
И в воздухе разлит.
Зло множится, растёт,
Грехи утяжеляет.
И поглощает свет
И даже мне велит
Искать ответы на
Проклятые вопросы...
О, если б, отряхнув
Постылой жизни прах, –
Уплыть и прорасти,
Как спелый мяч кокоса
На ласковой земле,
На дальних берегах!

* * *
Эти брови, как ночь арамейская...
Эти очи – агат и миндаль...
Поглотила их неевропейская
Дальних далей взманившая даль.

Ох, судьба хуже злого татарина...
Помню темень подъездов глухих.
Помню, кожа горит, как ошпарена,
От касаний горячих твоих...

Только прятаться...
Только обманывать
И сходиться тайком от родни:
Друг о друга ожечься – и заново
Разлететься на долгие дни...

Склонна молодость
сглаживать тяготы.
Лишь махну на прощанье: "Налей!"
Скороспелые майские ягоды.
Только собраны с разных полей...

И когда, через тридцатилетие,
Сон смутит – и вскочу, и молюсь, –
Свет включу – а на шее отметина:
Отпылавшим огнем опалюсь...

Эта боль... Эти слезы незванные...
Эта горечь о розни кровей...
Эта мысль промелькнувшая странная:
Увидать бы твоих сыновей!

* * *
Тонко ветер свистит за окном.
Что за страсть ему! Что за наука?!
Здесь бродили с тобой мы вдвоем.
Да навеял: подкралась разлука...

Горько-горько свистит он опять,
Листья холодом вечности блещут...
Мне тебя никогда не обнять:
Этот свист до кончины завещан.

Чтобы в шелесте ближних берез
Шепот ветреный твой узнавала,
Чтоб, уже не имеючи слез,
Так – без плача – в тоске изнывала.

Чтоб, когда задувает октябрь,
Видеть лишь, как спирали свивая,
Отпылавшие листья летят,
К одиночеству путь устилая.

* * *
Закат... Стихия голубая
Нагрелась к ночи докрасна.
Как ветку, душу прогибает
Живая птичья тяжесть сна.

У птицы перья голубые.
А из мерцающих миров
В сознанье просятся иные
Создания на смутный зов.

И сердце в радости заботной
Само навстречу к ним спешит!
...Ужели, этот час дремотный
Один – с нездешним нас роднит?!

НЕЖДАННЫЙ СНЕГОПАД
Прилетел. Опустился с разбега.
В сердце выбелил радости сад.
И небесные яблоки снега
За балконною дверью висят.

Там, где поздняя осень гудела
Тёмным ветром – и ветки рвала, –
Голубица с небес прилетела
И гнездо восхищенья свила.

И пошла канитель круговая,
Колыбельные песни шепча,
Осторожные сны навевая,
Опасаясь прямого луча.

Так и я не желаю хоть малой
Прямоты, – коль порушит цветы
Этой нежной, такой запоздалой
Беззаветности и чистоты.

ТЬМА ЗОЛОТАЯ
Поэма
I
От тоски, изнуряющей, ноющей,
От утрат, и от ран, и от бед
Прижималась душою к чудовищу
Столько нищих и каторжных лет.

Столько боли судьбой было набрано,
Столько скорби вобрали глаза,
Что глядеть не хотела ни на небо,
Ни на розы, ни на образа.

Только это лицо безрассветное,
Эти веки, набрякшие сном,
Избрала для деянья ответного
Пред людским и пред вышним судом.

Так дышала на губы бескровные,
Так гляделась в пустоты глазниц! –
Так хотела под мертвыми кронами
Услыхать пробудившихся птиц!

Но березы стояли, как посохи,
А птенцы выпадали из гнезд.
И лились мои слезы без просыху,
Жег без продыху горло мороз.

С лиходеем я силушкой мерилась,
Понимая, что смысл – в доброте.
Но продрогла душа – и изверилась,
Хоть еще пребывала в мечте.

И озябшую эту, застылую
(Чтобы в теплые сенцы не звать),
Ты прогнал, как собаку постылую,
Под забором чужим зимовать.

Замерзала – и грезила розами
В белом-белом предсмертном тепле.
Сжег до пепла снегами-морозами,
Лишь ошейник сверкает в золе.

II
Жестокая фея любовь
Прошла стороной – а задела...
Куда уж банальнее: кровь,
Как старая бронза, гудела...

Раскиданы всюду цветы,
Повызрели всюду плевелы...
Разрознены книги листы –
И целые главы не целы.

Красивая дура – любовь!
Навстречу идет, распевая...
Подходит – молчит:
И без слов
Уходит, тряпьем помавая...

В строку уместится словцо,
И дни сгруппируются в сроки –
И станет родное лицо
Пустым, дорогим и далеким.

Беспечно рукой помахал,
Пустой покачал головою –
И слово пустое сказал,
И пусто обнялся с другою...

И облик любви в пустоте,
Как глупый пингвин, закачался...
И странно, что в чистой мечте
Изъян этот грубый скрывался.

III
Коль помнишь – из раны пурпурной
Все кровь моя падала вниз...
Котурны в любви... И котурны
В поэзии... Бедный артист!

Не думай, что где-то прощенье
Отпущено будет в судьбе:
Твое диковатое пенье –
Не пропуск охранный тебе.

Давно твою душу изводят
Сомнение, зависть и страх...
Ну где ж твоя муза там бродит,
В фольговых каких небесах?..

Лишь донорством, донорством вечным
Жива... Перед правдой – слаба,
Путем пробирается Млечным,
Любого пугаясь столба...

Но вдруг встрепенется – поправит
Осанку – и голос чужой
Припомнит – и громко так славит
Судьбу, точно голос – живой...

Поймешь ли – хоть поздно – простое:
Со зла одичал, заплутал –
И "Родина" – слово святое –
Вослед фарисейке шептал.

Андрий! – не Остап!..
Замахнулся
Широко –
А вышло –
На смех!..
Костер над Тарасом взметнулся
Иль свод надо мною померк?!

Но длилось все это – мгновенье,
Хоть снеги легли на виски.
...Доносит ко мне твое пенье –
Овражные вопли тоски.

IV
Зачем смягчилась ты однажды,
Душа – скиталица моя –
И затомилась смутной жаждой
Простого счастья бытия?

Ранимой стала и бескрылой,
Как голубь... Низок небосвод!
Хочу, чтоб вновь ты воспарила
В холодный кобальт тех высот,

Где за судьбу – сама в ответе.
Где вздохи вольны, цель – тверда,
Где накалилась в белом свете
Моя упрямая звезда.

Где слово "милый" невозможно,
Как преклонение колен, –
И только мысли ветр тревожный
Гудит в снастях упругих вен.

А кровь отзывчива, как бубен,
И высоко слова летят,
И вдаль, где, может, зреет буря,
Глаза бесстрашные глядят...

V
Нацеленным словом я сердце твое поражаю.
Неверен вираж твой. Кружишь не в последний ли раз?!
Как коршун добычу, тебя в твой побег провожаю.
И желт над судьбою твоей недреманный мой глаз.

Стелись по степи! Ковыли по тебе отшумели,
Полынь полегла: в пустоте свои петли верши!
Поземки давно твою робкую душу отпели.
Лишь желтое око горит над тобой. Ни души...

Но в глуби годов моих теплится память иная:
В той жизни я – голубь, неведом душе моей мрак.
Во имя тех дней я тебя отпускаю, хоть знаю:
Ты был тогда волком. Был зелен несытый твой зрак.

VI
А все же я тебе – сестра,
Мой злобный, непутевый!
Любовь закончилась вчера –
Остался путь терновый.

Мне по нему легко идти!
Век розы не любила.
Конечно, вместе жизнь нести,
Наверно б, легче было...

Но ты судьбы своей – палач,
А близких душ – гонитель.
И потому я – плачь-не плачь –
В холодную обитель,

Слегка пьяна, иду одна.
Тут лампы свет усерден,
Гол стол, строка – напряжена,
А сон – немилосерден.

Тут я сложила жизнь свою,
Как голову, – на плаху.
Тут до сих пор любовь пою
И поклоняюсь праху.

VII
Душа – цыганка огрубевшая,
От сердца к сердцу держит путь...
Монист кольцо заледеневшее
В предзимье обжигает грудь.

Черств хлеб, неведомо пристанище.
Жестка постель. Даны взамен
В степи тугих ветров ристалища
Да имя дикое Кармен.

Кибитки верх прострелен звездами.
На шелке юбок – пыль равнин.
И ждет ее в колке березовом
С ножом – недавний властелин...

VIII
Больше зла на тебя не держу...
Отодвинулась тьма золотая:
Перешли роковую межу,
Где стонала любовь, отлетая.

Молодые рассветы горят,
Всходят новые встречи и даты...
Не чурайся лишь взгляда назад,
Где мы были чисты и крылаты.

Помнишь, лето взлетело в зенит, –
Замело нас пыльцою цветочной!
Южный ветер доселе звенит –
Дышит пряною ночью восточной.

Вот качается в волнах ладья.
Так любуюсь гребцом неумелым,
Что влюбленная песня моя
Назовет его сильным и смелым.

И в пустыне мне чудится сад...
Миражи – вот причина несчастий!
Но доверчивый давний твой взгляд
До сих пор согревает в ненастье.

Ну а то, что следы глубоки
От ножа – и живу, как подранок...
...Умирать от любимой руки –
Это высшая доблесть цыганок.

* * *
Японской сакуры цветенье.
Усталой памяти прибой.
И сквознячком осиротенья –
Понтийский воздух голубой.

Хоть горе душу иссушило, –
Все ж усмирило море боль:
Обиды ветром притушило,
Волна со щек слизнула соль.

В простор рябой и равнодушный
Непроницаемо гляжу:
Упряжку волн его послушных
У ног на привязи держу.

Волна стучит, как сердце в ребра.
В регистрах моря кровь поет.
Приятель мой, простой и добрый,
С пристойной речью пристает.

Эх, разгуляюсь, разгуляюсь,
Когда припомню о любви:
В волнах зеленых затеряюсь,
Заплыв далеко за буи...

Ищите, милые, ищите,
Покуда шторм не накатил!
...Я вас любила – не взыщите, –
Пока простор не поглотил...

ПРЕДЗИМЬЕ
I
А тоска с каждым днем ненасытней,
А любовь с каждым днем горячей.
А кудрей твоих ворох рассыпан
Над сияньем лукавых очей.

Каждый раз я тебя отрываю
От себя, как дитя – от груди.
Малость каждую переживаю,
Словно целая жизнь впереди.

А слова все настойчивей кличут,
Торопясь и смущаясь слегка:
То ли зов, то ли плач, то ли причет...
А строка коротка-коротка...

А закат заливает фрамуги.
А предзимье гуляет в ночи.
И гудят в сновидениях вьюги,
Словно полымя в адской печи...

II
Когда потерян счет потерям,
Еще отзывчивей душа.
Еще отчаянней мы верим,
Что жизнь пребудет хороша.

Судьба толчется за дверями
В скрипучих валенках зимы,
И безоглядней доверяем,
И обреченней любим мы,

Когда же белое сиянье
Над нами нимбами взойдет, –
Поймем, что главным достояньем
Был в жизни чистый небосвод,

В который очи подымая,
Вольны мы думать о душе,
Покуда праха не вздымают
Ветра времен на вираже.

III
Если жизнь только учит любить
С каждой новой потерей сильнее, –
Как же быть нам тогда, как же быть?!
Ведь от нежности дух цепенеет...

Если жизнь еще будет идти
И потерям дано умножаться, –
Как же нежность такую нести?!
Как под грузом ее не сломаться?!

* * *
Зима горностаем прикинула
Порезы и струпья земли.
И детство мне к сердцу придвинула –
Алмазы его, хрустали...

Не стану я обезображивать
Свой день вереницей забот:
Лишь старые фото разглаживать
Январь белоперый зовет.

Разглядывать лица любимые
Не веря, что сгасли впотьмах,
И души их неозлобимые
Искать на небесных путях.

Тончайшие связи прослеживать
И грубость обид забывать,
И память, как грядку, прореживать –
Все сорное в ней вырывать...

А лица любимые светятся,
Добром обдавая, теплом...
И блещет Большая Медведица, –
Как в детстве над тихим селом.

 


Комментариев:

Вернуться на главную