СИЛА
 Некрашеные грубые столы,
 Из лиственницы рубленные предком.
 Медлительные тяжкие стволы
 Пошли на свал в бору сухом и редком.

 Когда тесали их, то тело плах
 Топор не брал – железо о железо.
 И был высок у плотника замах,
 И над подворьем звон катился, резок.

 Так стол входил. И табурет к нему.
 И лавка, коей век не будет сносу.
 Все силушка расставила в дому.
 Усердствуя, шибала кровь из носу!

 Все сила… О знакомый, крепкий быт!
 Я вижу деда: отлитые руки,
 Загривок медный, жарок и открыт,
 Разлет плечей, как бы реки излуки.

 Я вижу рук крестьянских торжество!
 Весло согнулось… Лемех в землю вогнан…
 И я, былинка, за мое родство
 Высоко поднят на ладонях вольных!..

 И как не вспомнить, что, храня свой дом,
 В напасти час, - Григорий ли, Иван ли, -
 Мой предок-русич гневно шел с дубьем
 Навстречь штыку любых гостей незваных!

 Он стол тесал – и силушку гранил,
 Он плуг толкал – ее копил и правил.
 И по-сыновьи Русь свою хранил,
 И нам завет – хранить ее – оставил!
 
* * *
 В такой глуши быть не могло поэта.
 На этой грязной улице села
 Была б нелепа музыка сонета,
 Как белизна лебяжьего крыла.

 У чайной, на заплеванном помосте,
 У клуба, на истертом пятачке,
 Быть не могло прославленного гостя
 При легкой скрипке, тоненьком смычке.

 Но в лопухах, распаренных и тесных,
 В крапиве буйной, в пышной резеде
 Таилось столько голосов чудесных,
 Всегда земной служивших красоте,

 Что по ночам, когда они звучали,
 У каждой травки теплилась слеза,
 И дерева навытяжку стояли,
 И сладко обмирали небеса!

* * *   
 Я помню рожденья и тризны
 В большой многодетной семье.
 Ни горькой, ни радостной жизни
 Не надо придумывать мне.

 Я помню сиротское поле,
 Цветы на росистой земле.
 Ни слез, ни восторга, ни боли
 Не надо придумывать мне.

 Дай Бог обо всем, что успела
 В дороге запомнить душа,
 Сказать и правдиво, и зрело,
 Кудрявой строкой не греша. 

 СТАНЦИЯ ПРОЩАНИЯ
 В ту зиму долгими ночами
 Здесь паровозы не кричали.
 
 От этих мерзлых стен полночных
 К Москве, к Москве,
 Под вой пурги,
 В суровых эшелонах срочных
 Везли сибирские полки.

 И эта станция прощанья
 Для наших близких той зимой
 Сама казалась обещаньем
 Беды
 И гибели самой.

 Но как спокойно и сурово
 Приказ короткий звал солдат!
 Как твердо в избы по сугробам
 Шагали женщины назад!

 Здесь, в тыловой глуши таежной,
 Я понял детскою душой,
 Что на земле седой, тревожной
 Есть Долг,
 Как Родина, большой.

 Защитник мой, в снегах под Рузой
 В сраженье пулей сбитый с ног,
 Вернулся ль ты назад, безусый,
 На станционный огонек?

 Солдатка в темном полушалке,
 Смогла ли ты сюда прийти
 Встречать бойца на полустанке
 В конце жестокого пути?

 Я так хотел бы верить свято,
 Что всех, ушедших в темь пурги,
 Встречал родной перрон дощатый,
 Он помнит давние шаги!

 Но сорок семь солдат взяла
 Война из моего села…


 ЛЕШКА
 Мы в поле шли искать саранки,
 И Лешка в горестном кругу
 Читал нам письма из Саратова,
 А мы сидели ни гу-гу.

 Его отец писал про госпиталь,
 Где столько бед он перенес,
 Что в снах мерещился погост ему,
 Но он просил не тратить слез.

 Из Лешки их никто б не выдавил.
 Он только яростно моргал,
 Просил, чтоб матери не выдали:
 Он ей впервые в жизни лгал…

 За Лешкой, тощим и нескладным,
 Мы шли по пламени цветов
 И рыли луковицы сладкие –
 Голодный хлеб крутых годов.

 А друг наш брал цветы у каждого,
 Тяжелый набирал букет
 Для матери –
 Пусть ей покажется,
 Что горя не было и нет!

 Мать приходила поздно вечером.
 И от дверного косяка
 Смотрела, как цветы посвечивают
 Огнем живого костерка,  

 И сына окликала тихо,
 Садилась с ним, добра, светла.
 И отступало бабье лихо
 От лепесткового тепла!

 …О День победы долгожданный!
 Наш председатель, инвалид,
 Участник той еще, Гражданской,
 Схватил в избе своей берданку
 И начал радостно палить.

 Он клуб заставил вымыть, выбелить,
 Собрал деревню в поздний час,
 На всех три булки хлеба выделил
 И чай устроил, общий чай.

 И бабы, захмелев от чая,
 От жизни той, что началась,
 Плясали у столов отчаянно,
 Рыдали за столами всласть!

 Был с матерью наш друг старательный.
 Решив, что в этот день пора,
 Сказал он, что отца… в Саратове…
 Укоротили доктора.

 Она отпрянула, не веря,
 Вскочила, мертвенно бела,
 И боль ее толкнула в двери,
 Слепую, к дому повела.

 Наверно, так уж бабам нужно:
 Когда беда – в своей избе
 Поголосить над снимком мужниным
 По женской горестной судьбе.

 А сын пришел виновный, жалкий.
 Но, ничего не говоря,
 Она к груди его прижала,
 Ласкала, тем благодаря,

 Что он жалел ее и радовал,
 Что, слабый, столько вынесть смог!
 ……………………………………….
 А вскоре муж к ней из Саратова
 Приехал без обеих ног.

СОЛДАТ
И возвратился фронтовик!
Он в дом вошел нетерпеливо,
И закружился дом счастливо,
И свет упал на половик!

Солдат был солнышком просвечен.
Он обнял,
Поднял,
Взял на плечи
Всех нас, кто был тогда в избе,
И так стоять остался, вечен
В моей мальчишеской судьбе!

 СЫНЫ ПОЛКА
  В наш городок, сибирский, дальний,
  Полк на постой пришел с войны.
  В нем был особый взвод солдатский –
  Наш брат бедовый, пацаны.

  То были стреляные волки –
  Сыны полка. Сойти с ума:
  Их знали Сталинград и Волга
  Да и Германия сама.

  Их записали в нашу школу.
  И вот мы ждали в первый раз:
  Придут отчаянные шкоды,
  Куда отчаяннее нас.

  Пришли. За парты сели сзади,
  В зеленом с головы до пят,
  Как будто ряд окопов занял
  Замаскированный отряд.

  И только празднично сверкали
  Под жестким светом строгих лиц
  Нам недоступные медали
  За взятье западных столиц.

  В нас зависть жалкая кричала.
  И лишь спасало от тоски,
  Что парни двойки получали
  И по подсказке отвечали
  Негромким эхом у доски,
                    
  Ходили в тайную курилку
  И в болтовне, что мы вели,
  Неуважительно «училкой»
  Назвать учителя могли.

  И все ж, когда у стен затертых,
  Средь коридорной полутьмы,
  Они стояли в гимнастерках,
  Тихи, подтянуты, прямы,

  И настораживали уши,
  Кося в окошечный провал,
  Как  будто бы боясь прослушать
  Приказ негромкий иль сигнал, -

  То знали мы: до школы шумной
  Они уже прошли одну,
  Где учат быть готовым к штурму,
  Не верить в эту тишину.

  И мы их бережно толкали,
  На кучу падая малу,
  И только звякали медали
  Под нашим братом на полу.

  И тут они – куда им деться –
  Кидались в гущу кутерьмы.
  Ребята возвращались в детство.
  К их славе приобщались мы.
     
 * * *
  Слова о морозах Сибири,
  О вьюгах до поздней весны –
  Всегда они правдою были
  И были всегда не точны.

  Не раз меня вьюга варила
  В кипучем январском котле
  И наземь напрасно валила –
  Я вырос на этой земле.

  Я как-то не думал о стуже,
  О топких всесветных снегах.
  Завязывал пояс потуже
  Да тверже стоял на ногах.

  Зато я запомнил сиянье
  Долины, распадка, гольца –
  Великое это слиянье
  Небес и снегов у крыльца

  Тот свет над январской тайгою,
  Дневное тепло от снегов
  Заполнят всю душу собою –
  И в ней не отыщется слов.

  И станут горячими реки,
  И вспыхнет дорога, бела,
  И, кажется, хватит навеки
  И света тебе, и тепла!

 

* * *
 То не горы еще, а отроги,
 Мелколесье еще, не леса,
 Но уже подступили к дороге
 Зелень плотная и небеса.

 На сто верст – лишь звериные тропки,
 Облака и тайга. Тишина.
 И дорога, ползущая в сопки,
 В этой тихой округе одна.

 О безмолвие вечного леса,
 Неподвижность небесных высот!
 Горизонт, как глухая завеса,
 Даже ветру пройти не дает.

 Я и сам, как сосна у дороги,
 Над обрывом, на самом краю,
 Перед солнцем и небом отлогим
 Потрясенно и тихо стою…
  
* * *
 Неудобно и слушать-то, право,
 Если кто-то твердит горячо:
 «Только правду пиши, только правду!»
 Ну, а что же напишешь еще?
   
 Что напишешь, когда не разлука –
 Встреча с родиной ранит вдвойне
 Сиротливостью отчего луга,
 Темнотой в материнском окне.

 И не только в случайном вагоне,
 А повсюду угрюм от забот,
 Словно в тесном и грязном загоне,
 Суетливый и нервный народ.

 И по мокрой дороге до дома
 На телеге, замызганной сплошь,
 Как на шатком настиле парома,
 Между жизнью и смертью плывешь…

 * * *
 Ах, эта песня робкая,
 В родном селе случайная,
 Как тропочка, короткая,
 Как небушко, печальная!

 Над камышом-осокою,
 Над вымершими хатами
 Ну кто тебя, высокая,
 Возьмется вдруг подхватывать?

 Деревня, что ли, мглистая,
 Угрюмая, нетрезвая?
 Зачем ей песня чистая,
 Веселая да резвая?

 Она бы, может, вывела,
 Как прежде, бойким голосом,
 Да нелюдь душу выбила –
 Осыпалася колосом…
                           
 У ЧЕРНОГО ПОРОГА
                     Памяти моего сына, журналиста,
                     злодейски  убитого  грабителями 
                     январской ночью 1993 года в под-
                     московном городе Хотьково.
  
  В этой комнате дух твой витает.
  Целый день от окна, от стекла
  Золотая дорожка стекает
  К полкам книжным, чиста и тепла.

  Ты приходишь по ней, чтобы дома
  Посидеть, поласкать, как привык,
  Многоцветные крылья альбома,
  Сероватые крылышки книг.

  Ты оттуда, где нет ни обмана,
  Ни вражды, ни огня, ни крови,
  Где тончайшие прядки тумана
  Ткутся только из чистой любви.

  В этой комнате рано светает,
  Поздно-поздно сгущается тьма.
  В этой комнате дух твой витает,
  Не давая сойти мне с ума.

   КРУГОВАЯ ПОРУКА
  Нынче стонет любая округа –
  До последних убогих дворов:
  Торгашей круговая порука,
  Круговая порука воров.

  Словно дерево родины древней
  Гложет черная жадная тля
  У заброшенных пашен деревни,
  У загаженных башен Кремля.

  Но ведь есть же, остались в России,
  На разграбленной, нищей земле,
  Ее пахари – вечная сила,
  Ее пастыри – звезды во мгле?

  Все, кто смят, обворован, поруган,
  Знать должны, что поднимется Русь
  Только их круговою порукой.
  Поднимайся же, брат, и не трусь!


   * * *                              
                                К.Балкову
  Твой дом, как ты, с душою нараспашку,
  Глядит весь день на освещенный дол.
  Закатывай крестьянскую рубашку,
  Бери бумагу и садись за стол.

  Не говори, что этот путь не дорог,
  Что прав опять вчерашний лжец и трус.
  Тяжел для крыльев наш небесный полог,
  Но дерзкий беркут держит этот груз.

  Смотри, как сыплет с дерева синица
  Оправленные синью жемчуга.
  Иди к столу – там ждет с утра страница
  Твои слова для друга и врага.

   * * *          
  Все это призрачно в миру:
  Безбедное существованье,
  И слава громкая, и званье,
  И даже замок на юру.

  И даже то, что въелось в кровь:
  Твоя привязанность к левкою, 
  Моя – к простору и покою…
  А вечна тихая любовь –

  Неиссякаемый исток
  Существования земного:
  То, сердцем найденное, слово,
  Тот, солнцем поднятый, росток.

  * * * 
 Взывает время к доброте.
 Оно от зла устало.
 Ты мне о страхе, темноте,
 А я о ветке талой.

 Ты мне о ценах и деньгах
 И о безумной власти.
 А я о золотых деньках,
 Когда бывал я счастлив.

 Ты мне о крови и вражде,
 Я – о своей надежде:
 О солнце, ветре и дожде…
 О том же, что и прежде.

  * * *
  На излете желанья благого,
  На закате отцветшего дня
  Ничего не хочу я другого:
  В небе – месяца, в доме – огня.

  Только звездных и добрых известий
  Нынче хочется мирной душе
  Там, где каждой сосне, как невесте,
  Что-то нежное снится уже.

  Этой ночью
  И позже, за гранью 
  Бренной жизни,
  Сквозь смертную сонь
  Встанут в красном углу мирозданья
  В небе – месяц и в доме – огонь.

                
  * * *
 Есть на закате краткий час,
 Когда дрожащий пламень,
 Как в церкви, озаряет нас,
 И каждый куст, и камень.

 Тогда не только облака
 И золото заката, -
 Тогда таинственно близка
 Душа живая чья-то.

 Пускай вдали,
 Пускай молчит,
 Но сызнова и снова,
 Неизреченное, звучит
 Ее родное слово…
  
   * * *          
   Я судьбу обманул, в новый век перейдя.
   Там – весенний багул, лепетанье дождя,
   Уцелевшая пустынь, сосновый порог,
   Неотвязные путы зеленых дорог.

   Там – погибшие в стынь за Россию дядья,
   Мой растерзанный сын, золотое дитя.

   Я судьбу обманул, в новый век перейдя.
   Здесь – отцветший багул, бормотанье дождя,
   Иссеченные двери, щербатый порог,
   Незнакомые, зверьи развилки дорог.

   Здесь – на снимках отец, молодые дядья,
   Мой растерзанный сын, золотое дитя.

   И под небом, что полно живого огня,
   Даль жестокого и милосердного дня!
   
 
* * *
 Когда придет последний день,
 Я окуну лицо бесслезно
 В траву степную – одолень,
 Всегда дымящуюся росно.

 Она поможет одолеть
 Дурной наплыв душевной смуты.
 Она не даст мне пожалеть
 Себя в последние  минуты.

 О розовеющая высь
 И звезды,  вспыхнувшие ярко!
 Неугасающая жизнь,
 Дороже нет тебя подарка!

 Я  буду знать:
 Сквозь дым стекла,
 За эти стены, эти ставни
 Моя  любовь туда стекла,
 Где пролегал мой путь недавний.

 Пускай порадуют других
 Простор
 И высь над головою
 Среди полей, где я затих,
 Укрыт волшебною травою…


  * * *
 И снова во поле горит
 Неугасимая саранка,
 Неустрашимая гражданка
 Страны ромашек и ракит!

 Двор опустеет,
 Дом умрет,
 И паутина дверь залепит.
 Но тополиных листьев лепет
 Никто на свете не уймет!

 С горою гром заговорит…
 А прекратится перебранка –
 Увидишь: во поле горит
 Неугасимая саранка! 

      
ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ
 Все забылось:
 Голос твой и внешность,
 Сумасбродство юное свое.
 Но осталась нежность.
 Только нежность.
 Память – это гнездышко ее.

 И стихи забылись –
 Принадлежность
 Смутных дней,
 Далеких, как звезда.
 Слова не припомню.
 Только нежность
 Отложилась в сердце навсегда.       

   * * * 
   Не постиг я чужую науку,
   Как за морем удачу ловить,
   Но приемлю сердечную муку – 
   Эту  родину горько любить.

   Грозовое шершавое небо,
   Как большая родная ладонь…
   Мне достаточно скудного хлеба
   И печурки, что теплит огонь.

   Плотных елей живая ограда
   И реки не тускнеющий луч – 
   Это все, что душе моей надо,
   Чтоб не чувствовать тяжести туч!

    * * *   
    Прошу напоследок немного:
    Чтоб приняли кедры в семью
    Среди заповедного лога
    Скиталицу – душу мою.

    И прежде чем кануть ей в небыль,
    Она бы сгорела во мгле.
    Развеялся пепел по небу.
    Осталось тепло на земле.

Из новых стихов