Ирина СЕМЁНОВА (Орел)

Aime regine

Анна Русская – королева Французская
Роман-поэма

             «Да ведают потомки православных
             Земли родной минувшую судьбу…»
                         А.С. Пушкин «Борис Годунов»

Почтив святыню, чуда не проси,
Перед чужим забудь поклон холопа.
Начало вспомни Киевской Руси,
Когда была единой вся Европа.
Когда был замкнут галльский феодал
И не дружны князья под Ярославом,
Что мудро в горсть уделы собирал
И был роднёй трём западным державам.
Когда он Лавру вздумал созидать,
Горы лесистой изукрасив темя,
Чтоб над Законом встала Благодать
И освятила будущее время.
Он поднял к небу просвещенья перст,
Легко латынь и греков разумея,
Когда король в Париже ставил крест,
Своё означить имя не умея.
Здесь, процветая, царствовал глагол,
Здесь подвигались летописей глыбы
И не пройди по Киеву монгол,
Пути Руси другими быть могли бы!
Но, чтобы веру в истине сберечь,
Предотвратив латинские подкопы,
Бог опустил на Русь монгольский меч,
Чтоб нас отсечь от Западной Европы.
И начертав нам знаки на челе,
Повёл путём смиряющим и узким
И время дал последнее земле,
Быть может с тем, чтоб время стало русским.

Часть I.

Глава I.

Отбой трубит охотничий рожок,
Повязан зверь, закончена облава.
Травой осыпан гридницы порог,
Где запирует челядь Ярослава.
Сейчас она с днепровских берегов,
Спеша, за князем поспевает следом.
О кабанах и травле бирюков
Поговорить мечтая за обедом.
Вдоль кавалькады, свиту веселя,
Сопцы ¹ бегут, играя на свирелях,
И лишь французы – сваты короля
Холмы в пещерных созерцают кельях.
Скользя меж троп, спускающихся с гор,
Аббат с массивным спорит богословом:²
 - А долго ль вы смогли бы, монсиньёр,
В столь аскетизме выдержать суровом?
 - Мне, милый граф, не хочется ничуть
Селиться в келье, буду с вами честен,
Мы слишком трудный совершили путь,
А миссии исход нам неизвестен.
Я встретил греков – это верный знак,
Что здесь Царьград не строят по картинкам,
Король Георгий³ образован так,
Как не могло присниться Капетингам!
Граф потянул уздечку: - Не беда!
Король нас ждал и радовался встрече,
Не зря же Генрих⁴ вас послал сюда,
На ваше полагаясь, красноречье.
Нам богословья тонкости важны –
Вы, меж бесед, не упустив момента,
У короля Георгия должны
Для франков мощи выпросить Климента!
Толстяк вспотел: - Но, граф, поймут ли нас?
Все горожане молятся пред ними!
Я полагаю, здесь нас ждёт отказ,
И без того их половина в Риме!
Но граф был твёрд: - В том нашей нет вины!
Мефодия⁵ известна эпопея.
А вы, когда к столу приглашены,
То гласом превосходите Орфея.
 - Да, но, мой граф, на днях я промолчал,
Когда, гордясь Вратами Золотыми,
Их младший принц, что поезд наш встречал,
Заговорил, как Цезарь, на латыни!
 - Напрасно, друг, я Всеволода знал
Подростком, игры любящим живые,
Латынью он учтивость показал,
Среди приезжих видя вас впервые.
И, всё ж, Готье, куда на всём скаку
Свернул король? Ведь мы спешим к вечере…
 - Должно быть, едет он к духовнику,
Что на холме живёт в лесной пещере!
 - Вы не ошиблись? Значит, близок час
Чтоб Капетингов не засохло древо,
Король Руси на сей решился раз
Отдать нам дочь для трона королевы.

***
Необозримы степи за Днепром,
Что был за мощь и сказочность прославлен,
Он под Луной разбавлен серебром,
А на рассвете золотом оплавлен.
Песчаный остров дыбится со дна,
Природы роскошь блещет свежим светом
И за волной вперёд спешит волна
К играющим в пространстве самоцветам.
На берега, где ивы, наклонясь,
Зелёными качают волосами,
С холма смотреть любил великий князь,
В седле застыв над грозными лесами.
Духовным взором видя пред собой,
То лик отца, то братьев убиенных,
Не слушал он, о чём шумит прибой,
Плёс оставляя в хлопьях белопенных.
Отца оплакав, Новгородский князь,
На память крест он взял из кипариса,
А Святополк, соперников боясь,
Свершил убийство Глеба и Бориса!
Мёртв Святослав и сгинула навек
В плену поляков мудрая Предслава,
Рогнеда мать, вручая оберег,
Хранить сестру просила Ярослава.
Пусть в слепоте не ведала она,
Что оберег – язычества забава,
Жестока участь – русская княжна –
Наложница, рабыня Болеслава!

Князь был рождён объединять людей,
А Святополк жил в пламени раскола,
«Грекини сын» и алчный лиходей,
Он был ничем без власти и престола.
Он в Киев сел, не добиваясь прав,
Себя народу показав с помоста,
Лишь с тем, что жив наследник Ярослав,
Их сводный брат не мог смириться просто.
Тогда, предвидя козни без конца,
Сестра Предслава, ночью, втихомолку,
Послала князю в Новгород гонца,
Чтоб учинить преграду Святополку.
Но топь избрав предательской стези,
Предвосхищая ряд своих побегов,
Лукавый раб, впервые на Руси,
На христиан повёл он печенегов!
Держась вдали, рядами их прикрыт,
Он, упреждая верную расправу,
Хоть напрочь был под Любечем разбит,
Бежал оттуда к тестю Болеславу.
И в город войско польское привёл,
Чтоб вероломно, сильного по праву,
Вновь дерзко сесть на Киевский престол
И бросить в плен красавицу Предславу.
Но встать на Альте Богом осуждён,
Братоубийца в знаменитой сече,
Был новгородским войском побеждён,
Забыв про власть и вновь бежав далече.

Так дважды брал столицу Святополк
И оба раза жители стенали,
Вкусив добычу, ненасытный волк
Не возвратиться сможет к ней едва ли.
Но сохранился, волею судеб,
Имён старинных перечень чеканный –
Предслава, Святослав, Борис и Глеб
И Святополк, навеки окаянный.

***
Придут ли дни, когда я разберусь,
Статей минуя тёмные витийства,
В том, как вставала Киевская Русь
В борьбе за власть, в крови братоубийства.
Когда увижу проблески дорог
Там, где вражды сгустилась атмосфера,
Но брёл Боян и трогал ветерок
Перстами гусли русского Гомера.
Но если бор в огне янтарных смол,
Спишь наяву – почти невероятно!
Не постигая, как произошёл
Внезапный спуск по времени обратно.

***
От царских дум очнувшись, Ярослав
Был соловьиной зачарован трелью.
Коня ко древу быстро привязав,
Он снял шелом и постучался в келью.
Мерцал киот из нескольких икон,
Где у стола на струганных поленьях,
Читал псалом отец Иларион⁶ ,
Склонив главу и стоя на коленях.
Закрыв псалтырь и всё ещё крестясь,
Он быстро встал, хоть с виду был недужен:
 - Ты, наконец, пришёл великий князь?
Я ждал тебя и чувствовал, что нужен!

Князь Ярослав любил сей дальний скит:
 - Честной отец, хочу промолвить слово,
Благослови!
                           - Господь благословит,
Коль сердце к делу доброму готово!
Огонь свечей качнуло сквозняком:
 - Отец мой, город прибыли считает,
С тех пор, как стал ты мне духовником,
Мы торг ведём и Киев процветает.
Пускай свой храм ты любишь и приход
И Берестово тише, чем столица,
Но без Кирилла здесь четвёртый год
Хозяев нет и кафедра вдовица!
Я долго ждал, а с некоторых пор,
Не отлагая дале, всем синклитом,
Хочу собрать епископский собор,
С тем, чтоб тебя избрать митрополитом!
Что скажешь?
                          Старец замахал рукой:
 - А Византия? Где её решенье?
Я не достоин кафедры такой
И не дерзну принять без разрешенья!
Князь помрачнел:
                                   - Но вести не слышны!
Ведь были, почитай, совсем недавно
Мы с Византией в стадии войны,
Так что ж её нам слушаться исправно?
Чтоб титла ставить, здесь необходим
Свой патриарх, коль кафедры пустые…
Взмолился старец: - Князь, повременим!
Пока ещё над нами Византия!
Князь помолчал: - Священные места!
Не в сём ли ты виталище ⁷, на склоне,
Писал о Моисеевом законе
И благодати нашего Христа?
Ведь, вправду, ныне Русь, благоговея,
Творит со всеми Троице поклон.

Одна молчит упорно Иудея,
Свой не желая восполнять закон.
Мои с восторгом читывали други
Твоё творенье, жаль перед концом,
Столь возвеличил ты мои заслуги,
Что стыдно было б мне перед отцом!
Монах восстал:
                               - А храмовые своды?
А горы книг? Перечитав мой труд,
Вонми словам о том, что все народы
Равно с Давидом, Соломона чтут.
Пусть князь Владимир с новостью Крещенья,
Мечом креста язычество сразил,
Ты на Руси посеял просвещенье
И райский образ в ней изобразил.
Кто б смог задумать русскую Софию?
Не ты ль, набегов одолев напасть,
Здесь новую построил Византию?
Второму Риму, стало быть, упасть.
Князь озадачен был:
                                        - За глас хвалебный
От сердца благодарствую, отец.
Руси потребен образ благолепный,
Но разреши вопрос мой, наконец!
Я, упраздняя право кровной мести
Вторым указом, думал, может быть,
Братоубийце, по законам чести,
Зря не решился вовремя отмстить?
Лишь за степные он сокрылся кряжи,
Я повелел не гнаться по пятам…
 - Ты поступил по заповеди, княже,
Рече Господь о мести: - Аз воздам!
Пустыни дикость подобает зверю,
Захочет лечь, в земле изроет лог,
А, правда ль, князь, что просвещая мерю⁸ ,
Медведя сам ты заарканить смог?
Князь усмехнулся: - Яко дерзновенье!
Языка скоп в ростовской стороне,
Страшась кадила с дымом и крещенья,
Навстречу мишку выпустил ко мне.
Творят заклятья, окружили насыпь,
А я медведя хвать!
                                    И пригвоздил
Берёзовой рогатиной, да на цепь,
Чтобы дозором крепость обходил.
Подумал так в нём будет больше прока,
Чем лыко драть, да шляться по дворам,
Гром возыграл – был день Ильи Пророка
И мы Ильинский им воздвигли храм.
И, всё ж, не с тем я шел к Ростову, дабы
Обычный град построить средь берлог,
А путь торговый из варяг в арабы
Открыть Руси и выйти на Восток.

Не просто встали храмы Ярославля
На стрелке Волги и с Котрослью рекой.
Случалась даже хищниками травля…
Я помню Кремль и волны под рукой,
Речного дна и камешков свеченье,
С медведем герб, топорик за плечом,
Руси великой навязать крещенье
Никто б не смог насильственно мечом.
Но как мила нам Запада опека!
Трактует всё как раз наоборот,
Поделка восемнадцатого века –
Иоакима летописный свод.

Дружине меря больше не мешала,
Ушла в дома, притихнув до весны,
Хоть крепость многих интересовала,
Ведь люди, всё ж, хоть обесовлены.
В лесах дичая, словно печенеги,
Они дурман мешая да полынь
Варили зелья и на обереги
Дебелых вырезали берегинь.
Мирок у мери замкнутый и тёмный –
Один древесный идол на холме,
Где по краям очерчен круг огромный,
Что держит всех, как пленников в тюрьме.

Одним узлом затянутые туго
Заключены, упрятавшись в леса,
Они внутри магического круга,
Чтоб не пробиться к Богу, в небеса.
Их не пускает идола прещенье
И оттого язычник никогда
Не видит света, сидя в заточенье,
Круг заколдован – вот его беда!
Тысячелетье он бежал крещенья
И о подмоге демона прося,
Творил перунам жертвоприношенья,
Живые души в жертву принося.
Теперь он плоти воспевает чувства,
Но зря тщеславья в нём гнездится бес,
Ремесленник, по лестнице искусства
Не выше он орнамента залез.
Ведь ныне снова торг пестрит от множеств
Русалок, леших, липовых богинь.
Изучишь мир народных злохудожеств,
За богословье примешься, Аминь!

Иларион, всегда склонённый долу
Перед иконой и перед крестом,
Окончил риторическую школу
В чертоге Византии золотом.
Там, укрепив религии основы,
Святители прославились в веках,
Однако, три вселенских богослова
Писали на различных языках.
Наследник Рима, Цареград великий,
Используя наёмные войска,
Разноплемённый, пёстрый, многоликий,
Он своего не создал языка.
Из мозаичной, красочной культуры,
Космополита вылепив портрет,
Он не оставил нам литературы
И своего Вергилия тут нет.
Труды Платона, атлас Птолемеев,
Нам достижений греческих не счесть,
Но почему на свете нет рамеев⁹ ,
Тогда как немцы и французы есть?
Ведь нашу речь недаром враг терзает,
Всё рассчитав и зная наперёд,
Что с карты мира напрочь исчезает
Без языка держава и народ.
Славянский дух восстал в Иларионе,
Когда отбросив текст переводной,
О Благодати слово и Законе,
Писать он стал кириллицей родной.
Чтоб эта речь для русских поколений,
Открыв красоты письменности нам,
Как первый опыт авторских творений,
Литературы выдержала храм.

Князь вспомнил белокаменный Акрополь,
Ряды скульптур: - Отец Иларион!
Твой ум образовал Константинополь,
Ты византийской школой просвещён.
На сотни лет перуны и велесы
От мраморной Эллады отстают,
Но прав ли Фидий, ежели завесы
Гордыней всей на Бога восстают?
Не сатана ль водил его руками
И на Олимп гиганта возводил?
И строил адский жертвенник в Пергаме,
Чтоб небо он столетьями коптил?
Монах подумал: - Эллины велики
За счёт гигантских идолов своих,
Их изваянья слепы и безлики
И даже Фидий не спасает их.
Величья форм добившись, камнерезы
Не обрели дальнейшего пути,
А истуканов сколь ни золоти,
Да в храмы ставь – всё капища да бесы!

Князь рассмеялся: - Фидий одарён,
Да не к добру, знать, одарённость эта,
А ты младенцев паче умудрён,
С того ищу я твоего совета.
Чтоб на славянский их перевести,
Покуда в бденье ночи коротаю,
Я греческих философов читаю,
Ответы чая мудрые найти.
Богам Эллады пагубно бессмертье,
Занеже грека нам глаголет стих,
Что не было не только милосердья,
А и понятья совести у них.
Идём на пир!
                           Отказов не люблю!
Глядь, и похвалишь наше хлебосольство.
Пришло опять из Франции посольство –
Желают Анну в жёны королю.
Младая дева. С кем держати будет
По угрским путь и польским городам?
Лишь ты прозришь верны ли эти люди…
Не повелишь, я дщери не отдам!

Глава II.

            Гарольд в боевое садится седло,
            Покинул он Киев державный.
                         А.К. Толстой

            Там стынет Скандинавия, как тень,
             Вся в ослепительном одном виденье.
                          А.А. Ахматова

Есть рыцарский роман и в нём возможно
Сместить года правленья королю,
А я, как злой нотариус, дотошна
И ошибаться в датах не люблю.
Про фактор зная скифский и славянский,
Я до сих пор и, может быть, всерьёз,
Теории противница норманнской,
Но Волхов брошку викингов принёс.
Суда норманнов, быстрые на диво,
Почти везде и, значит, век восьмой,
Как пик демографического взрыва,
И вправду сделал Данию тюрьмой.
Вот и поплыли по морю пираты
От берегов покинутой земли,
Всегда пьяны и яростью объяты,
Они смогли построить корабли.
В Гренландию, неистовы и твёрды,
Решились плыть корсары и гребцы,
Чтоб ледяные обнаружить фиорды
И неприступных айсбергов дворцы.
Здесь Рыжий Эрик чудится на киле,
Отсюда, бурь одолевая ад,
Норманны до Америки доплыли
Еще тысячелетие назад.
Красны лицом, воинственны, жестоки,
Со зверем схожи на резной корме,
Им Альбион в тумане одинокий,
Должно быть, в датской грезился тюрьме.
Он стал для них землёй обетованной
И был милей доступных, тёплых стран,
Но остров их завоевать желанный,
Через Ла-Манш другой придёт норманн.

***
А нам пора припомнить щит Олегов,
Что был, неся норманнские цвета,
И ряд хазарских отразив набегов,
Прибит на византийские врата.
Придя в Дамаск, прозрел апостол Павел,
Но христианство Рюрик проглядел,
Он в дар Олегу Игоря оставил
И Альдейгаборг дал ему в удел.
Олег смотрел на тающую слану¹⁰ ,
На Альдейгаборг, синий поутру
И, как пристало сильному норманну,
На юг поплыл по вешнему Днепру.
Не почитая кривичей врагами,
Он по дороге, не теряя сил,
Сходя на берег тяжкими шагами,
Смоленск и Любеч присоединил.
Но, с нечестивым сталкиваясь миром,
Освобождая Игорю престол,
Мечом велел сразить Аскольда с Диром
И в Киев новым конунгом вошёл.
Огню подставив жёсткие ланита,
Он стал мечи в горнилах закалять,
Хоть изгонять не стал митрополита,
Оставив нас об этом размышлять.
Он, слов на ветер не бросая даром,
Сказал полянам, сидя на коне:
 - Кому здесь дань вы платите, хазарам?
Довольно им, теперь платите мне!
И, словно волны встречного потока,
Стремясь осилить яростью своей,
Ряды хазар отбросил до Востока,
Их табуны сгоняя со степей.
Зачем Олег, пойдя на Византию,
В больших ладьях явился на Босфор?
Что понял, глядя с моря на Софию,
Не разорять, решив её шатёр?

Ты англичанин? Выслушай, приятель,
Пускай тяжёл истории пейзаж,
У нас есть свой норманн-завоеватель,
Однако, это чтимый предок наш.
Мы необъятны, кто бы нас не сузил,
Мы из племён древнейших состоим,
Тебя Вильгельм подмял и офранцузил,
А мы Олега сделали своим.
Как русский терем, сбитый образцово,
Мы сказочный воспринимаем зал,
Взирая на полотна Васнецова
И верим в то, что Пушкин досказал.

***
Шетконунг Олаф – скандинав дородный,
Что без нужды не подвигал перстом,
Был королём Норвегии холодной,
А Швецию отвоевал потом.
Не много в книге сказано старинной,
Но дочь его, к содружеству стремясь,
Как Ингигерду, окрестив Ириной,
Взял в жёны мудрый новгородский князь.
Звучат по-шведски Выборг и Свеаборг,
За капли слёз у дочери в глазах,
Ей старый Олаф отдал Альдейгаборг,
А с ним и всю Карелию в лесах.
Об этом не задумываясь даже,
И созерцанье, не вменяя в труд,
Здесь нынче пишут Севера пейзажи,
А город Старой Ладогой зовут.

***
Нет у инфантов собственных пристрастий,
Они в Европе все наперечёт,
Лишь дети мощных правящих династий
Продолжить вправе королевский род.
Они – цена международным связям,
А короли – единая семья,
 В неё должны у Ингигерды с князем
И дочери войти и сыновья.

И, всё-таки, норвежские драконы
Княгиню торопили поскорей
Увидеть европейские короны
На головах невинных дочерей.
И, чтобы старшей разрешилось дело,
Она княжну, в стремлении благом,
Вручить монарху Венгрии успела
И отпустить к Андрею в Эстергом.
Анастасия плакала сначала,
Но Ярослав гордился ей не зря –
Взойдя на трон, Адмунда основала
Два православных здесь монастыря.

***
Князь на царьградских выросший примерах,
Очередной крепил иконостас,
Ведь Киев увеличился в размерах
В его правленье, в сорок с лишним раз.
И, всё ж, дворца не раз латали кровлю
И князю нужно было позарез
Вести с Константинополем торговлю,
Где всё решал упрямый Василевс.
Не оттого ль с руки митрополита,
Чураясь инородности полян,
Епископы из Греции открыто
Здесь варварами звали киевлян.
Ведь, чтоб рамеев чествовать и славить,
Царя почти причислили к святым
И князь решил, что всех пора заставить
Считаться с государством молодым.
Виновны ль в том царьградские витии,
Иль реки вин, что льются на пирах,
Что Русь пошла в поход на Византию,
Где знаменитый потерпела крах?
Казалось, что Константинополь вымер,
Когда, как флагман, вырвавшись вперёд,
Мистически настроенный Владимир
Напротив града выстроил свой флот.

Но Пропондиду¹¹ мраморную хмуря,
Взорвав застой гнетущей тишины,
Внезапно разразившаяся буря
Разбила в щепки русские челны.
То в житиях описано, как чудо,
И всё ж, напомнить мы не преминём,
Что безоружных «варваров» оттуда
Рамеи гнали греческим огнём.
И как во граде сём богохранимом
Придумать смог столь набожный народ,
Из трубок пламя извергавший с дымом,
Почти что современный огнемёт?

В восьмом столетье, сообразно мифу,
Сириец изобрёл взрывную смесь
И своему понёс её халифу,
Но тот сказал: - Мечей довольно здесь!
Чтоб смесь метать, снаряд нам нужен сложный!
Где взять его?
                           Сириец, между тем,
Явился в лагерь противоположный
И смесь рамеям продал без проблем.
Смесь поджигала и моря и реки,
С ней загорались воздух и вода,
Изобретенье оценили греки,
Решив огнём вооружать суда.
Напалм шипел, никто не знал о риске,
Нефть загрязняла глубь окрестных вод,
Но так огонь, что мог бы стать сирийским,
На греческий переметнулся флот.

А князь, не расстававшийся с псалтирью,
Оглядывая барки и Подол,
Не знал, как подступиться к перемирью,
Когда на помощь Всеволод пришёл.
Подплыв к Царьграду без большого страха,
О чём потом ничуть не пожалел,
На дщери Константина Мономаха
Жениться он стремительно успел.
Мы видим, княжич был не из трусливых!
Пусть чётких черт Анастасии нет,
Среди гречанок мало некрасивых,
Да и не в этом женщины секрет.
Зачем гадать, предположенья строя?
Ведь поздние мозаики гласят,
Что здешняя императрица Зоя
Была прекрасна даже в шестьдесят.
Так, что в судах доплыв от Византии
До плодородной киевской земли,
Как дар от Мономаха, молодые
На Русь чудесный образ принесли.
Я помню город и собор Успенский,
Где образ, наконец, обрёл покой,
Тот самый, Одигитрии Смоленской,
Написанный апостольской рукой.
Икону эту, странствуя по темам,
Из редких строчек сделав ей киот,
С тех пор несу я по своим поэмам,
Или она меня по ним несёт.

***
Не зная в детстве южный тип растений,
Я рисовала пинию, сандал.
«Грядущее отбрасывает тени»,
Об этом некто мыслящий сказал.
Но оглянусь назад вполоборота –
Фазан дымится на веретеле,
Фанфары, королевская охота
И рыжая красавица в седле.
Она совсем не изваянье в камне,
Задев кустарник, промелькнул олень,
Она глядит внимательно в глаза мне,
Да, это я – из будущего тень!

***
Могучий конь летел поверх оврагов
И ржал, былинно голову задрав,
Князь на литовцев шёл и на ятвягов¹² ,
И бился, финнов усмиряя нрав.

Сестру, не оставляя упованья
Найти на суше или на воде,
Князь Польшу прочесал до основанья
И, всё ж, Предславы не было нигде.
Безвластье тучей над страной нависло,
В дождях тонула бурая земля,
Бросалась пеной зябнущая Висла,
Бунтующие волны шевеля.
Ярились бури, ветер нёс простуду,
Пугали кур налёты ястребов,
К тому же, стали вспыхивать повсюду
Восстанья кметов¹³ , мятежи рабов.
Никто найти не чаял виноватых,
Посевы гибли – голод был суров,
Крестьяне жгли владения богатых,
Сводя стада с расхищенных дворов.
Народ устал от алчности священства,
Язычники то град подняв, то весь,
Германское казнили духовенство
И власти Рима не желали здесь.
Господ и смердов сталкивая лбами,
С надмирным звуком смешиваясь месс,
Окутав Польшу дымными клубами,
Стихия бунта встала до небес.

А вдалеке, боясь меча и плахи,
За счастье чёрствый почитая сыр,
Служил в Клюни, стремясь уйти в монахи,
Внук Болеслава, княжич Казимир.
Он и не знал, скрываясь в отдаленье,
(Благодаря чему остался цел),
Что государство близко к разграбленью,
Что польский трон по-прежнему пустел.
Что мать-вдова на выданье невеста,
Хоть Казимир её и уважал,
От mater он давно в святое место,
Покинув двор Саксонии, сбежал.

Однако, видя в тщетном ожиданье,
Что нет сестры средь угнанных в полон,
Смирив пожары польского восстанья,
Князь Казимиру приготовил трон.
А, чтоб границу содержать в покое,
Он Добронегу с ним соединил,
Сестрице дав приданое такое,
Что государство им восстановил.
И княжич знал, своё диктуя право,
Благодаря кому достиг высот,
Вернув Руси всех пленных Болеслава,
Жаль их осталось только восемьсот.
Сестра ж Гертруда, каверзного нрава,
Уже, при троне, бедной не была,
На ней женить решили Изяслава
И с Польшей тем покончили дела.
И, всё же, Польша, вынырнув из дыма
И с мощной Русью обретая связь,
Осталась под протекторатом Рима,
А с этим злом не справился бы князь.

***
Она жила, ступая, как богиня,
Одежда, шаг – весь образ был красив,
Её в семье, особенно княгиня,
По-скандинавски звали Эллисив.
По водам в Киев прибывшим понтийским,
На лодках, полных всякого добра,
Она привыкла к тканям византийским
И просвещённой роскоши двора.
О юности её известно мало,
Светловолосой, рыжей ли была?
Любила ль петь и много ли читала –
Ведь книг у князя было без числа.
А, может быть, княжна Елизавета
Весь день держала пяльцы под рукой?
Как знать! Но ярл ¹⁴  мог обойти пол света
И не сыскать красавицы такой.

***
Харальда с поздним прозвищем Хардрата¹⁵ ,
Что знал копьё и длинный датский меч,
Воспели скальды¹⁶ Севера когда-то,
Им саг полна эпическая речь.
Блажен народ, хранящий песни скальда,
Что видел бой и флаг над кораблём,
Сказители прославили Харальда,
Когда он стал норвежским королём.
А, между тем, вблизи от Стиклестада,
Подростком с нравом страстным и крутым,
Бунт подавляя, потерял он брата,
Что будет прозван Олафом Святым.
Здесь награждали прозвищами хлёстко,
Правитель Олаф, головы рубя,
Норвегию крестил излишне жёстко,
Чем гнев народа вызвал на себя.
Отец Харальда – конунг не великий,
Велел юнцу покинуть отчий кров
И уходить на лодьях в Гардарики¹⁷   –
Страну, по-скандинавски, городов.
Там Ярицлейв, былую помня дружбу,
И взяв себе в Норвегии жену,
Подростка в дом свой примет и на службу,
Кто знал, что воин влюбится в княжну!
А не влюбиться было невозможно –
Её глаза светились янтарём,
Но князь-то знал, что дело безнадёжно,
Ведь бедный викинг не был королём.
Чтоб о любви не помышлял он больше,
Елизавете стансов не писал,
Князь взял его с собой в поход на Польшу
И, видит Бог, не пожалел, что взял.
Под монотонный, цокающий топот,
Одолевая ветер, дождь и тьму,
Принц возмужал, приобретая опыт,
Что пригодился в странствиях ему.

Харальд, взрослея, стал мечтать о славе
И, обретая рыцарскую стать,
Решил, что в Гардах и при Ярославе
Елизаветы не завоевать.

***
Куда тщеславья нас несёт стихия
Мы разберёмся позже, а пока,
Недалеко сияла Византия,
Где преуспеть легко наверняка.
Там пили вина из резных стаканов,
Там царь, примочки поднося к вискам,
Предпочитал для гвардии норманнов,
Не доверяя собственным войскам.
Царя норманн прямой и духом твёрдый,
Как собственную охранял семью
И принца принял Михаил четвёртый,
Зачислив лично в гвардию свою.
Харальд, что стал для гвардии примером,
Но заскучав на месте, может быть,
И дельным оказавшись офицером,
Мечтал в боях отвагу проявить.
Он отражал врага в Эгейском море,
Под сенью спал малоазийских звёзд,
Балкан лесистых обходя предгорья,
В стране болгар устраивал форпост.
В песках Сахары он искал колодец,
В руинах древний видел Карфаген,
Сицилию прошёл, как полководец,
И калабрийцев брал в жестокий плен.
Побед вкусив пьянящую отраву,
В боях чинами щедро одарён,
Харальд свозил трофеи к Ярославу,
Чтоб видел князь, что стал не беден он.
Однако туча может стать свинцовой,
Внезапно холод принося и тьму,
Переворот не вовремя дворцовый,
Свершившись, бросил рыцаря в тюрьму.
Харальд бежал и, побродив по свету,
Вернулся в Гарды, зол и удручён,
Но князь вручил ему Елизавету –
Он знал - богатству обеспечен трон.

***
Друзья мои, простите ради Бога,
Что на устах моих лежит печать.
Я о любви Харальда знаю много,
Но он, как рыцарь, мне велит молчать.
Казну большую тратя незаметно,
Не в силах жить и править без войны,
За Данию провоевал он тщетно
Пятнадцать лет, не получив страны.
Он тосковал, досады не скрывая,
Чтоб сети зла судьба ему сплела,
И Альбиона глыба роковая
В его сознанье медленно всплыла.

***
Забудь, мечтатель, остров непокорный,
Остановись, Харальд, вас ждёт провал!
Но строили суда и ворон чёрный ¹⁸
На флагах алчно крылья раздувал.
Ночного солнца брезжила корона,¹⁹
Фальшоны ²⁰  мига ждали и мечи,
Был весел бег «Великого дракона»²¹
И у берсерков²²   лица горячи.
Пятнадцать лет и, наконец, удача!
Желанный остров и английский трон.
Харальд был горд победой, и в придачу,
Густым вином и славой опьянён.
Но Стамфорд-Бридж, где берег слишком низкий,
Но солнца жар, что расплавляет воск,
Заложников взамен король английский
Привёл на бой резерв саксонских войск.

Сраженье долго помнил местный житель –
Своей стрелой, свистящей на лету,
Харальда Гарольд – Англии правитель
Сразил на старом Стамфордском мосту.
Исследований опыт многолетний
Велит закрыть архивные дела –
Харальд Хардрата викинг был последний
И с ним эпоха викингов ушла.

***
А Эллисив перед святою Девой?
Что стало с ней?
                        В статьях сплошная ночь…
Кто пишет, стала датской королевой,
А кто-то пишет не она, а дочь.
Считая всё прочитанное странным,
Хочу я знать с мистических сторон,
Зачем был нужен, всё-таки, норманнам
Всегда сырой, унылый Альбион?
Ведь у событий было продолженье.
Когда вступив нежданно в эпос наш,
Король английский выиграл сраженье,
Вильгельм в судах поплыл через Ла-Манш²³ .

Глава III.

    «Не скоро двигались кругом
    Ковши, серебряные чаши…»
             А.С. Пушкин «Руслан и Людмила»

Парадный гул в покоях Ярослава,
Как ветерок, пронёсся первый хмель
И забурлила Киева держава,
Со всех окрестных съехавшись земель.
Застолье души всем разбередило,
Всё громче речи, вина горячей,
Дрожат, свисая, как паникадила,
Со сводов люстры в тысячу свечей.
Лучи в стекле играют италийском,
Мозаикой напоминает сад,
Дворец, что создан в стиле византийском,
Княгиней Ольгой много лет назад.
Внимают гости вещему Бояну,
Слёз, не роняя в бороды едва,
Но смолк певец и в гридню  вводят Анну –
Верховную причину торжества.
Багряны девы праздничные ризы,
Коруны ²⁴  бисер светится на лбу.
Какие жизнь готовит ей сюрпризы?
Как сложит Бог невольницы судьбу?
Ведь, подчинясь державному закону,
Ещё чуть-чуть и взрослая, всерьёз,
Она коруну сменит на корону,
Скрыв пеленою золото волос.
Король-вдовец, что ждет её в Париже,
Где полон двор пустых, бесцветных дам,
Слегка невесте удивится рыжей
И вдумчивой, совсем не по летам.

Разглядывая крест Илариона,
Стремясь прервать молчанье, наконец,
Готье, что здесь, как белая ворона,
Представиться спешит: - Святой отец!
Я – Савейер и Ваш слуга отныне,
Посол и гость с французской стороны,
Вы тоже говорите на латыни?
Здесь, в королевстве, все просвещены!
В прищуренных глазах Илариона,
Вдруг, интереса вспыхнули огни:
- Не друг ли вы аббата Одилона?
Ведь мы гостили у него в Клюни!²⁵
- Вы посетили Францию?
                                         - Двукратно!
Попутно, при паломничестве в Рим…
 - Какой сюрприз! Почти невероятно!
Аббат Клюни у нас боготворим!
Однако знать вам следует заране –
Здесь граф Роже – епископ и аббат,
Я о мощах и ужаса на грани,
Но, верьте мне, король не виноват!
Иларион чужое духовенство
Не слишком понимал:
                                     - Позвольте мне
У вашего спросить преосвященства,
Что до мощей французской стороне?
 - Святой отец, не упустив момента,
Как приказал Роже не в первый раз,
Теперь главу священную Климента,
Я должен чудом выпросить у вас.
Но ваш король и всё его потомство
Ко мне добры – я здесь почти в раю
И не пойду на это вероломство
И дело вам теперь передаю.
Но, добрый друг, скажу вам по секрету:
Сей фаворит, намюрский граф Роже,
Мечтает брать с паломников монету,
Считая мощи нашими уже.

Ведь счёт ведя всем привезённым чашам
И всем шелкам, что Генрих подарил,
В пути считаясь казначеем нашим,
Он всех постами чуть не уморил.
Я понимаю, нужно до зарезу
Нам экономить средства из казны
И, всё ж, непросто выдержать аскезу,
Когда послы и так истощены.
Легко ль весь день держаться за поводья?
Но граф Роже – терпенья образец,
Он мне вменяет в грех чревоугодье,
А я люблю поесть, святой отец!
Готье умолк и страшно волновался,
Боясь аббата, судя по всему,
Иларион едва не рассмеялся,
Хотя степенно возражал ему:
 - Епископ ваш, как вы мне говорите,
Чревоугодье вам вменяет в грех?
Но объеденье, как и винопитье,
Чинят здоровью множество помех!
Однако время выдержав прелюдий,
Два молодца, что были начеку,
Перепелов несли сюда на блюде
И диких уток в яблочном соку.
Готье расплылся, чувствуя заране
И вкус еды и терпкий вкус вина:
 - Святой отец, король на поле брани,
Глава в Шалон епископу нужна!
Здесь очевидна хитрость фарисейства,
Хотя Роже, который год подряд,
Искореняет ересь манихейства,
Он с каждым днём все более богат!
Монах подумал:
                         - Дело не в богатстве,
А в разнице понятий о добре,
Пусть ваш аббат печется об аббатстве,
Как настоятель о монастыре,
Он вас обрёк на голод и мученья!
У князя ел и пленный печенег…
Мы благодарны за предупрежденье,
Я вижу, Вы – честнейший человек!

Готье сиял: - Но вся моя тирада
Произносилась тут, святой отец,
Да видит Бог, не для ушей аббата,
Когда узнал бы он, то мне конец.
Пусть наше дело сложится ко благу,
Укоры графа я перетерплю,
А от принцессы не ступлю и шагу
И сам её представлю королю!

***
Тревожный день, дворец проснулся рано.
Опущен мост у Золотых ворот,
Сегодня Киев покидает Анна,
Проститься с ней стекается народ.
Лютуют псы и грузятся повозки.
Покорный мул привязан у крыльца.
У новых сходней, прогибая доски,
Смерд под уздцы выводит жеребца.
Надвратной церкви купол благолепен,
Крестам на солнце хочется блеснуть,
Но время петь напутственный молебен,
А дальше гридня, трапеза и в путь.
Княжна, витая птицей одинокой
Над всем, что в отчем дорого краю,
Бежит взглянуть по лестнице высокой
В последний раз на горницу свою.
Здесь, где ещё измято покрывало,
Она, мечтая вечером одна,
Порой стихи и музыку писала,
Закат и Лавру видя из окна.
Здесь, невзирая на часы ночные,
Как викинг земли новые почти,
Осваивала языки чужие,
Желая знать не менее пяти.
И не отсюда ль в хмурую погоду,
Надев простой охотничий наряд,
Средь егерей скакала на охоту,
Держась в седле устойчивей, чем брат.
Княжна, опеки избегая строгой,
Дождей, метелей не боясь и гроз,
Была отважной, крепкой, длинноногой,
Легко сносившей ветер и мороз.
Как отблеск всей Норвегии суровой,
В ней, озаряя нежные черты,
Царил покой гармонии здоровой,
Что становился смыслом красоты.
И вот ее, для трона королевы,
Из дома гонят и отец и мать.
Уместно вспомнить о страданьях Евы,
Но Анну Ева может утешать.

***
Затих народ, готов дорожный поезд,
Князь и княгиня держат образа,
Сойдя с крыльца, им кланяется в пояс
Княжна, смиренно опустив глаза.
Челом коснувшись греческой иконы
И прошептав: - Помилуй и спаси!
Она, прощаясь, отдаёт поклоны
Земле и людям Киевской Руси.
Родная кровля, рокот голубиный,
Недаром Бог нам Родину даёт,
Кто уезжал на веки на чужбину,
Тот, может быть, княжну мою поймет.
Не зря с собою, сызмальства любимых,
Чтоб время шло в дороге поскорей,
Она подруг везёт неутомимых
Затейниц и боярских дочерей.
С ней под началом старого норманна
И храбреца со шрамом на лице,
В Париж поедет викингов охрана,
Что будет жить при Анне, во дворце.
К тому ж, для важных споров и дебатов,
Из тех, что ныне у него в чести,
Князь посылает умных дипломатов
В старинный Майнц, до Франции почти.
Страшатся татей знатные девицы,
В дорогу быстро, снаряжая рать,
До отдалённой киевской границы
Их Всеволод решил сопровождать.
А Савейер опять попал в соседство
К аббату, что уже наверняка,
Счёл все меха и денежные средства,
Нужны ли речи? Свита велика!
Но вспыхнул крест над куполом Софии,
Днепра мелькнул голубоватый край,
Гряды пещер, Ворота Золотые,
Цветущий град, Святая Русь, прощай!
Князь и княгиня, временем согбенны,
Друзья, что много пережили бед,
Они взошли на крепостные стены
И долго смотрят поезду вослед.
О манихействе или римских буллах,
Там, где ползёт повозок череда,
Под шляпами епископы на мулах
Между собою спорят, как всегда.

***
Князь уставал от вражеских набегов,
Проделав путь от Ладоги домой,
Он Киев избавлял от печенегов,
Поля зловещей застилавших тьмой.
И, всё ж, творя прощальную молитву,
Князь покидал и Лавру и Подол.
Когда Мстиславу проиграл он битву
Под Лиственом за киевский престол,
Беда в масштабе виделась вселенском,
Но брат сказал: - Ты старший, Киев твой!
И Ладога и Полоцк со Смоленском
И Новгород с торговлей мировой!
Он, верно, вспомнил то, как мать Рогнеда
Делить учила братьев пополам,
Одёжки, сласти, радости и беды
И своего не прятать по углам.
Вражды не скудно весила верига
И порешил Мстислав: - Забудем брань!
Себе возьму я Любеч и Чернигов,
Переяславль и всю Тьмутаракань!
Должно быть, было Господу угодно,
Чтоб князь остался в киевском дворце,
А мирный договор, бесповоротно,
Был братьями подписан в Городце.

Так созидалась русская держава!
Для вожделенной зависти врага,
Ей отошли наследством от Мстислава
Восточные Боспора ²⁶ берега.
И от церквей, чьи главы золотые
Глядят на Волхов, озаряя ширь,
Где прежде новой, северной Софии
Шагнул на Ильмень Юрьев монастырь.
Где Бог судил на свет явиться Анне
И видеть всё, чем Новгород богат,
До киммерийских²⁷ сёл Тьмутаракани,
Где грязь кипит и зреет виноград,
Сливалось всё и становилось целым,
Перед столпами княжеских палат
Сошлись в одно великие пределы
От Гермонассы ²⁸ пыльной до Карпат.
Найдя средь глин античности крупицы
И перст в целебной омочив грязи,
Князь новые очерчивал границы
На карте древней Киевской Руси.

 Глава IV.

Саксония не ведала безделья,
Германия, вбирая романизм,
Была страной сплошного земледелья,
Где местный процветал патриотизм.
Европы мир был общехристианским,
А русский князь почти необорим,
Живя в союзе с королём германским,
Святым саксонцем Генрихом Вторым.
Пусть кесарей латинских имитатор
Всю жизнь за папин бился интерес,
Христианин и римский император,
Он против не был киевских принцесс.
С пристрастьем глядя на тандем счастливый
И опасений сбрасывая груз,
И Роберт пожелал Благочестивый
С великим князем заключить союз.
Хотите знать, что это за правитель?
Он в богословах числится порой,
Король французский, замка устроитель,
Воров прощавший Капетинг Второй.
Князь был силён и с Киевом считались,
Давно династий породнилась часть,
Но время шло и короли сменялись
То честно, то захватывая власть.
Любой король свой проявляет норов.
Дофин француз умерен был вполне
И по стопам отца без разговоров
Пошёл, склоняясь к внутренней войне.
Лишь тёзка-цезарь стал зигзагом резким,
Свернув на юг свой первый легион,
Но я к тому, что Запад королевский
Неостроумен в выборе имён.
Всё Роберт, Генрих – под любым забралом,
Вот разве Артур – идол англичан,
Я жизнь его недавно разбирала,
 Что погрузилась в лондонский туман.
На нём стоит британская культура,
И, вдруг, такой истории пассаж –
Король из мифологии фигура,
Английского романа персонаж!
И ворон, и сказанье о Тристане,
Зловещий Мерлинг, тайный Камелот,
Не больше, чем история с дроздами
Агаты Кристи, чтоб стращать народ.
Марк Твен, за хвостик ухватившись бренда,
Конечно, знал, что правды не найти,
Его прельстила кельтская легенда –
Лет полторы ей тысячи почти.
У нас в анналах тоже врут нередко,
Но с Англией в сравненье – благодать,
Мы всё еще существованье предка
Документально можем доказать.

***
Не разобраться на подобном фоне
Где Нибелунгов прячется кольцо,
И каково на европейском троне
Салической династии лицо.
В противовес размеренной саксонской,
Что собирала нацию в одно,
Династия была вполне франконской²⁹ ,
Что с франками сражалась всё равно.
В ней родилась идея превосходства,
Здесь было, в пользу воинских мытарств,
В культ взведено всемирное господство
И подавленье воли государств.
Пренебреженье рвением славянским
И мненье, подтверждённое войной,
Что император должен быть германским,
А не какой-то общности иной.
Я взгляда вам навязывать не буду,
И, всё же, став, из прошлого мостом,
Тысячелетний рейх пошёл отсюда,
А Фридрих Барбаросса был потом.

В одиннадцатом, варварском столетье,
Что по-сравненью с нашим, райский сад,
Нам интересен кесарь Генрих Третий
И рейх, тысячелетие назад.
Нельзя сказать, что это триумфатор,
К тому ж, биограф беглой вязью строк,
Нам говорит, что новый император
Был смугл чрезмерно и весьма высок.
Так вот за что его прозвали Чёрным!
Не вышел династическим лицом,
Но сыном был он Конраду покорным,
А в двадцать два внезапно стал вдовцом.
Ступив на трон, он поступил гуманно –
Прочь изгнанный тому назад лет пять,
К нему архиепископ из Милана
Приехал примирения искать.
И был прощён и восстановлен в званье,
Пусть не досталась патеру земля³⁰ ,
Епископа любивший, в ликованье
Медиоланум³¹ славил короля.
Ещё не кесарь, но король германский,
А не вассал и подневольный раб,
Монарх, приехав на Собор Тосканский,
Трёх обнаружил действующих пап.
Подумав, Генрих низложил всех вместе
И, чтобы церкви прекратить развал,
Четвёртого назначил, что на месте
Ему корону Рима надевал.
Он рвался к югу, мирному едва ли,
Апулию, как новый интерес,
У Греции, как раз отвоевали
И войн таких всеобщим был процесс.
В его сознанье херувимским хором,
Рисуя Рим источником чудес,
«Augustus imperator romanorum»,
Звучало, словно музыка небес.
Однако, уймой разных испытаний
Полна обычно кесарей стезя,
Всех войн, интриг и внутренних восстаний
Здесь перечислить попросту нельзя.

Чтоб спать в дороге, дорожа минутой,
Король завёл дорожную кровать,
Ведь чешский князь воспользовался смутой
И Польшу захотел завоевать.
Щитом порывы отражая ветра
И, позабыв про скорый Страшный суд,
Он в Гнезно выкрал мощи Адальберта,
Святыню в Праге положив под спуд.
Семь лет надежды жили в Бржетиславе,
Столицей Прагу, выработав план,
Он видел в независимой державе
Сплотившихся в одно славянских стран.
Он представлял себе, почти что зримо,
Как в Ингельхайм сжигает все мосты,
Чтоб мирно жить, избавившись от Рима,
Его всесильной власти и пяты.
Однако, зря он выказал отвагу,
Ведь Генрих, князю не давая прав,
Подвёл три мощных армии под Прагу,
Чтоб, наконец, склонился Бржетислав.
Уже и кесарь и король германский,
Вражды к Востоку обращая рог,
Создания империи славянской
Владыка Рима допустить не мог!
Так вот в чём соль! Всё тот же меч в горниле!
Как по-славянски? Дабы не восстах!
Славяне-братья нынче подзабыли,
Кого, спасая, брали мы Рейхстаг!

Каков ковёр истории с изнанки?
Откуда, интересно бы узнать,
Произошли салические франки,
Что умудрились кесарями стать?
Где безымянным племя кочевало?
Ведь рёвом боевым оглушены,
Германцами их окрестили галлы,
Что значило по-галльски «крикуны».
Что именно, теперь поймёшь едва ли,
В моменты битв могли они кричать,
Но если древних римлян испугали,
То знали, хитрецы, с чего начать.

В глубоком прошлом, вряд ли обозримом,
В Европу дикий двинулся народ,
Где стал границей между ним и Римом,
Могучий Рейн с величьем древних вод.
По-волчьи шкуры были их мохнаты,
Должно быть, горько плакал рейнский вольф³² ,
Когда сюда явились азиаты –
Арийцы, коих так любил Адольф.
Скитаясь в местном волчьем ареале,
Они за Рейн стремились неспроста,
В Европе Средней кельты заселяли,
С поры доримской лучшие места.
Германский атлетизм и суть их веры,
Прославил Тацит в опусах своих,
За Рим они взялись до нашей эры
И Юлий Цезарь в страхе встретил их.
С империей взаимоотношенья
Налаживались в битвах и пока
Мощь Августа несла им пораженья,
Пусть Квинтий Вар и потерял войска³³ .
Имея наступательность слоновью,
Столетьями вели они войну,
Сумев открыть врата Средневековью,
Чтоб Марк Аврелий вторгся в новизну.
Не с племенем пришлось ему сражаться,
А новые увидеть имена
Союзов племенных и федераций,
Где в каждом, власть была учреждена
Когда с войной предстали маркоманы³⁴ .
Взор удивленья поднял гневный Рим:
 - Кто эти саксы, готы, алеманы?
Откуда франки с прозвищем своим?
Вопрос о франках вправду слишком тёмный,
Ведь пятый век, сметая римский хлам,
Их смог сплотить в союз племён огромный,
Что развалился вскоре пополам.

Сам Бог устав от выкриков бунтарских,
На два народа франков разделил,
Салических³⁵ отвёл от рипуарских³⁶
И мирно троны им распределил.
Но мир династий – это бой на ринге,
Меч поднял Хлодвиг, чтоб на свет времён
Салические вышли Меровинги,
Общефранконский учреждая трон.

Французским галлам не откажешь в шарме,
Хлеб самурая – меч его стальной,
Германцу ж, как известно, рай в казарме,
Она дворец ему и дом родной.
Империю залив, подстать потопу,
Теперь германцы, заострив копьё,
Формировали новую Европу,
Чтоб ей придать обличие своё.
Не слишком дружелюбные германцы!
Не долго ли о них мы говорим?
Однако, крикуны и оборванцы
Присвоили и покорили Рим.

***
Князь понимал, что поздно или рано
Займёт франконца Киева предмет.
Был у него последний козырь – Анна,
И тот всего четырнадцати лет.
Чета была смятением объята:
Чтоб русский князь и кесаря вассал!
Как раз в тот миг пришёл с правами свата
Аббат и князь французам отказал.
Он отрешённей стал и нелюдимей
И, как правитель, всё-таки, решил,
Что кесарь-зять ему необходимей
И дочь франконцу в жёны предложил.
Князь не учёл француженок и полек,
Не допуская мысли, что как раз,
Из латинизма выросший католик
Прислать и может вежливый отказ.
Король боялся русской «еретички»
И, вскоре, поспешил, насколько мог,
Жениться на богатой католичке,
Чтоб от него княжну избавил Бог.

***
Король французов – пастырь франкам диким,
Отрадой не был подданным своим,
Но Карлом ощущал себя великим,
Сверкая саном тем или иным.
Его отцов преследовала кара
За крах в любой войне, как он считал,
Отвоевать собор с мощами Карла
И весь Аахен, в целом, он мечтал.
Руда в горах – больших раздоров жало!
Богатством Рейна обрамляя синь,
На блюдце Лотарингия лежала,
 Как яблоко перед лицом богинь.
Король метался, как пленённый узник,
Вассалам было с ним не по пути,
Отвоевать помочь бы смог союзник
И Генрих думал: - Где его найти?
В одно мгновенье были позабыты
Его осечки при вступленье в брак,
Отказ его послам, его обиды –
Француза с князем сблизил общий враг.
К тому ж, в дали грядущего пространной
Кому-то трон, а надо завещать,
И вот послы опять пришли за Анной,
С письмом, скрывавшим сигнус ³⁷ и печать.
Как богослов и умный собеседник,
Готье заметил, свесившись в поклон,
Что королю необходим наследник,
Чтоб Капетинги удержали трон.
Готье никто не называл красивым,
Но, близость пира чувствуя, вдвойне
Трибуном он бывал неотразимым,
Не устоять – князь был припёрт к стене.

***
Наш эшелон, пустившийся в дорогу,
Замедлил ход, расслабившись чуть-чуть,
Входя в пределы Польши понемногу,
Где безопасней проторённый путь.
По сторонам всплывают крыши хижин,
Широкий тракт сопровождают рвы:
 - Отец Готье, садитесь к нам поближе,
Поди, совсем проголодались вы!
Девицам раем грезилась Европа,
А здесь всё те же куры вдоль оград:
 - Отец Готье, читайте нам Эзопа –
Мы любим про лису и виноград!
Хлеща коня и предаваясь бегу,
Княжна мечтает в Гнезно погостить,
Ей князь велел Марию Добронегу
И Казимира в Польше навестить.
Назад поля уходят и деревни,
Готье ж тревожит лишь один предмет:
 - Мой граф, мы пропустили три харчевни
И ждём, когда же, наконец, обед?
Мы чтим и вас и ваши интересы,
За бережливость честь вам и хвала,
Но, если бы не фрейлины принцессы,
Уже б давно я выпал из седла!
 - В харчевне деньги тратить бесполезно!
Аббат отрезал с жёсткостью в лице.
 - Взгляните на окрестность – скоро Гнезно!
Нас встреча ждёт и ужин во дворце.

А Гнезно, впрямь, по-королевски, строгий
Вдруг, проступил в закатной полутьме,
Где мощены булыжником дороги,
Что всех приводят к замку на холме.
Переполох! Мария Добронега
Спешит обнять племянницу скорей,
Обоз подобьем вражьего набега
Ей предстаёт при свете фонарей.
Огни повсюду – подняты с постели
Служанки, дворня, конюх, повара,
Очаг затеплен, двери заскрипели,
Им шумно хлопать нынче до утра.
И, всё же, время близится к застолью,
Как богослов его дождаться смог?
Он, пальцы серой перемазав солью,
Опробовать решил бараний бок.
Друг другу взглядом подавая знаки,
Крутя усы, что свисли до петлиц,
Дородные придворные поляки
Высокомерно смотрят на девиц.
Хлебнув из рога, ярлы³⁸ из охраны
Припоминают битвы прежних дней,
А Казимир, что без ума от Анны,
О Франции рассказывает ей.
В его речах монахи и прелаты
И бесконечных наставлений ряд,
Пристроившись напротив, дипломаты
О чём-то важном споря, говорят.
Всех удивив парадным, красным платьем,
Чтоб ход ночных молитв не прерывать,
Аббат, благословляя всех распятьем,
Откушав яств, уходит почивать.
Княжне легко и хочется смеяться,
Мария перстни тяжкие сняла,
Ей, как и Анне, было восемнадцать,
Когда на польский трон она взошла.
Однако, счастье – лишь пустые речи!
Едва накинут сети брачных уз,
И королеве, сразу же, на плечи
Равно ложится государства груз.
Но богослов их вряд ли понимает,
Обняв подушку в золотом шитье,
Сон праведника если и бывает,
То это сон епископа Готье.

***
Путём, дорожных не знававшим знаков,
Из Гнезно, всей компанией честной,
Наш поезд мирно движется на Краков,
Чьей маркой замок станет крепостной.

Встаёт отава³⁹ , сохнет конский щавель,
Но там, где холм темнеет средь полей,
Лишь через двести лет заложат Вавель⁴⁰ –
Могучую твердыню королей.
Ждать два столетья не имеет смысла,
Близки дожди и осень у дверей,
Пока тепла сверкающая Висла,
В ней все спешат омыться поскорей.
Слова к аббату чаще безответны,
Но, раз на дню, бывает и обед,
Не слишком скоро, но и незаметно,
Они к подножью подошли Судет.
Всех изумляют горные вершины,
Пока не скроет их ночная тень,
Где с перевала видно дно долины,
В миниатюрах белых деревень.
Пока далёк скалистый берег Влтавы,
С гравюрным Вышеградом над рекой,
Одно журчанье шумное Моравы
И нарушает осени покой.
Играют рыбки, пахнет свежим илом,
Пусть вид реки не вид на океан,
Тут есть следы Мефодия с Кириллом –
Великих просветителей славян.
Но вот и Влтавы вздыбленная лента!
Здесь, чтобы статью вышли сыновья,
Княжна, гласит богемская легенда,
Избрать решила пахаря в мужья.
Мораль сей басни в воздухе зависла,
Но соцстрана легенду вознесла,
Гордясь большой династией Пршемысла⁴¹ ,
Что в короли из пахарей пришла.
Однако, сколько надобно отваги,
Чтоб меры безопасности блюсти,
Передвигаться, делая зигзаги,
Что отнимают целый год пути.
Уже редеет пышная отава,
Сойдя с повозок, многие верхом,
Немного погостив у Бржетислава⁴² ,
Обоз уже ползёт на Эстергом ⁴³.
А там княжну родные встретят лица –
Радушный Андраш⁴⁴ , старшая сестра⁴⁵ ,
За поворотом Угрии⁴⁶ граница,
Грядёт зима, передохнуть пора.

***
Европа сверху в мареве тумана,
Но ярость в недрах времени кипит,
Она – кальдера древнего вулкана,
Обманчивый меняющая вид.
В глубинах лава плещется багрово,
Но беспристрастен хроники отсчёт
Времён правленья Конрада Второго,
Что Угрию на графства рассечёт.
Его правленье – гребень перелома,
Саксонским не пленившись образцом,
Спасая герб салического дома,
Он жёстким стал империи отцом.
Не ради же одной Христовой веры,
Суда и кары не страшась ничуть,
По Угрии прошлись миссионеры,
Переселенцам открывая путь.
Ведь после Карла, что дерзая смело,
В Ломбардию погнал за ратью рать,
Империя, распавшись, ослабела
И надо было камни собирать.
Ещё Оттон с пути убрал помехи,
К набегам венгров поубавив страсть,
Здесь после поражения на Лехе⁴⁷ ,
Никто не смел на кесаря напасть.
Король Стефан склонился перед папой,
Сильвестр Второй в ответ прислал венец,
И Рим схватил страну когтистой лапой,
Своим владеньем сделав, наконец.

Да, Угрия, и ты протестовала!
И пусть служили Риму короли,
Под грохот мятежей они, бывало,
Бежали прочь и прятались вдали.
Венгерский Пётр был свержен даже дважды,
Скрываясь в императорском дворце,
Так и не утолив отмщенья жажды
Тем, что казнил соперника в конце.
Народный бунт был Угрии не внове,
Без мятежа не смог бы сесть на трон
Андрей – носитель королевской крови,
Но выбрал путь предшественников он.
Бунт, оказалось, ничего не стоил,
Сменив другими ленников⁴⁸ одних,
Лишь венгров Рим уже не беспокоил,
Как подневольных подданных своих.
Так, не чураясь власти мистицизма,
Рим силы смог собрать в известный срок,
Перемещая взор католицизма
Уже на Византию и Восток.

Глава V.

      «Мы поскачем во Францию-город»
                                          Ю. Кузнецов

В ту Францию, куда не сыщешь входа,
Где не узнать холмов и городов,
Сквозь башенные прохожу ворота,
Что подпирают колокол в Бордо.
Пусть, наплывая, звон средневековый,
За мною вслед уходит в глубину,
И норда, разогнувшейся подковой
Гаронна⁴⁹ ждёт, наперекор челну.
Пусть аквитанский берег с валунами
Луной ущербной влажно освещён,
Второго за отвесными стенами
Тысячелетья не было ещё.
И прошлого не стёртые картины
Трагедий проявляют череду,
Ведь город штурмом брали сарацины
В семьсот напав тридцать втором году.
В речной долине, отданной зефиру,
Вестготский дух бесславно погребён,
Здесь тяжко битву проиграл эмиру
Правитель Аквитании Одон.
А, ныне, вылетая из-под стрехи,
Мелькают в небе ласточка и стриж,
И, всё же, как в одиннадцатом веке,
Попасть отсюда в северный Париж?
Ведь в книгах всё условно и неверно,
Бьёт фейерверком выдумки талант,
И всё ль в природе здешней соразмерно,
Как пишет бывший русский эмигрант?
Но кто Париж осыпал похвалами?
Там теснота и грязных улиц ряд,
Под королевский знак на орифламме⁵⁰
Синьоры встать желаньем не горят.

Власть сюзерена вовсе номинальна,
Когда вассалов он своих бедней,
Такое государство идеально
Подходит либералам наших дней.
И Генрих Первый кажется героем,
Провоевав на троне тридцать лет,
Увидев, то, что мы сегодня строим,
До слёз второй смеялся бы Капет ⁵¹. 
Старик построил замок великана,
Чтобы о цоколь каменный внизу
Дробила волны с грохотом Секвана⁵² ,
Пугая всех, особенно в грозу.
Места вокруг и вправду были дики,
К тому ж, в лачуги с ближних островков,
Из подземелий долетали крики,
Пытаемых огнём еретиков.
Здесь жертвой став насильственного брака,
Капет старел, и верно, оттого
Жалел народ, не преминув, однако,
В сей цитадели скрыться от него.

Лютецию, отмеченную ране,
Чертами древнеримских городов,
Пленили франки, упразднив названье,
Однако Зигфрид поднял по Секване
Семьсот гребных и парусных судов.
Дворцов дрожали древние громады,
Париж, не видя неба и земли,
Терпел тринадцать месяцев осады
И тридцать тысяч викингов ушли.
Париж, Бордо, поджоги и тараны,
Осадами, столь частыми тогда,
Поочерёдно мавры и норманны
Французские терзали города.
Но, став щитом романским интерьерам,
Всё ж, укрепили сводами Париж,
Три круглых башни в камне светло-сером,
Упершиеся в колокольцы крыш.

Чтоб Генрих унаследовал исправно
И замок и фамильный интерес,
Но, видя косы Анны Ярославны,
Народ прославит «рыжую Агнесс».
Она ж полюбит местные напевы
И строгий дух латинских алтарей,
Чтоб Франция не знала королевы
Прекрасней, справедливей и мудрей.

***
Нормандия в правленье Капетингов!
Ветра с пролива, берег и песок,
От Нейстрии⁵³ обширной Каролингов⁵⁴
Приморский отломившая кусок.
В тумане древнем, проступая, зыбко
И создавая собственный пейзаж,
Ты Карла Простоватого ошибка⁵⁵ ,
Французской Скандинавии мираж.
Ты – Галлии подброшенный младенец,
Что франками подобран и взращён,
Чтоб тщетно первый твой переселенец
Был в христианство ими обращён.
Не здесь концы корней твоих нормандских,
Покинув стены капищ ледяных,
Ты, сея зло в епископах руанских,
С правителями стравливала их.
Ты королевства слабость ощутила,
Чураясь и вводя его в напасть,
Чтоб эти земли сотрясала сила
Твоих драконов, дравшихся за власть.

***
Нормандский Роберт⁵⁶ признавал измену
И звался «дьявол», зная для чего,
Вдруг выиграть помог он сюзерену
Бой за корону с мачехой его.
Когда в Париже скапливались рати
И разделилась надвое страна,
Он графа из Анжу дополнил кстати –
Ведь началась гражданская война.

Чем Роберта прельстила Палестина,
Нам объяснений внятных не найти,
Но Генриху препоручил он сына –
Прелестного ребёнка лет шести.
С детьми не зная шумного общенья,
Не проявляя склонности иной,
Уильям на полу играл в сраженья
Игру считая истинной войной.
Стремясь к победе с радостным азартом,
Уже в игре властолюбив и смел,
Он, по рожденью будучи бастардом,
Законных братьев, к счастью, не имел.
В пустынном замке не был он помехой,
Но лет в двенадцать мальчик, наконец,
Хлестнув коня, в Нормандию уехал,
Став герцогом, как сгинувший отец.
Согласья путь был в герцогстве не гладок,
Тому назад примерно года три,
Сам сюзерен, чтоб навести порядок,
Сюда входил с осадой Тилльери.
Не ожидая гостя из столицы,
Осады замок отражал извне,
Чтоб южные оберегать границы
С другими крепостями наравне.
Нормандия с бунтами затяжными!
Могла, чтоб графство укрепить своё,
Знать Фландрии воспользоваться ими,
Отъединив от Франции её.
И вглубь страны войдя, как победитель,
Себе её присвоить берега,
Ведь беспокойной Фландрии правитель
Был зятем императора – врага.
Но Франция с пришествием норманнским,
Остановившим викингов напор,
Оставшись государством внегерманским,
Подобный бы не вынесла позор.
Блестяще, по тактическим законам,
Король осады выстроил пример,
И, уходя, оставил с гарнизоном,
Форпостом замок сдавшийся – Тимер.

***
Не зная про опасность покушенья,
Малыш Вильгельм⁵⁷ уже в тринадцать лет,
Сам принимал серьёзные решенья
И на любой вопрос давал ответ.
И это многим было неугодно –
В отцовской свите, что была верна,
Довольно скоро и поочерёдно
Погибли сразу два опекуна.
На положенье сумрачное глядя,
Боясь на миг оставить одного,
Подростка ночью караулил дядя –
Брат «низкородной» матери его.

Вильгельм взрослел, но тьма не прояснялась,
Страна была враждой разделена,
Здесь вспыхнув, никогда не прекращалась
За местный трон усобная война.
В Руане гневно полыхали страсти,
Был путь для оппозиции открыт.
Бургундский Гай⁵⁸ упорно рвался к власти,
Происхожденье выставив на щит.

В войска немало набралось народу,
Оплетены коварством хитрых лис,
В Нормандии к сорок шестому году,
Между собой сражались верх и низ.
Устав от схваток и мятежных вспышек,
Вильгельм, враждебный обойдя Руан,
Для тишины и кратких передышек,
Избрал столицей незаметный Кан.
Он составлял здесь план сопротивленья,
Когда виконты, возбудив народ,
Пошли на Кан в прямое наступленье
И это был уже переворот!
Вильгельму приготовили замену,
Чтоб, избегая покушенья, он,
В седло вскочив, помчался к сюзерену
И этим был от гибели спасён.
Король был в гневе – дико и обидно!
Он вспоминал кампанию свою,
Но слишком поздно стало очевидно,
Что он ушёл, не растоптав змею.
Король был слаб в стратегии сражений,
Повсюду крепостей настроив тьмы,
Громоздкой чередой сооружений
Лишь омрачая Франции холмы.
Но здесь, вооружая новобранца,
Восстал, подобно Страшному суду
И раздавил мятежников нормандца
При Валь-эс-Дюн в сорок седьмом году.
Однако, без взаимных обольщений,
Совместно проведённая война
Началом стала сложных отношений
Воспитанника и опекуна.

Глава VI.

Вассал нередко грезит о короне,
Чтоб с веток власти лавры обрывать,
И для того, чтоб усидеть на троне,
Король всю жизнь обязан воевать.
Ведь Генрих тоже мира возмутитель,
Для ратных Богом созданный трудов,
Его прозвали Градоразрушитель
За мастерство в осаде городов.
Он подавлял величием вассалов,
Но драма власти порождала фарс,
Могучие владенья феодалов
Надменно окружали Иль-де-Франс.
Богатая Бургундия, Анжу ли,
Нормандцы, Аквитания, Бретань,
Хребта перед короной не согнули,
Сопротивляясь и вступая в брань!
Покорней были северные графства –
Вермандуа и тихое Куси,
Князей мятежность и самоуправство,
Большой вопрос и Киевской Руси.
Борьба за власть не поиск совершенства,
Но, с божеством нащупывая связь,
Король искал поддержки духовенства,
Как приближал священство русский князь.
Никто не может выйти из канонов,
Куда сам Бог вмещает Бытиё,
Есть стройность общих мировых законов
И жизнь держав зависит от неё.

***
Епископы из Реймса и Лиона,
Руана, Санса, множество аббатств,
Всегда опорой оставались трона
И сюзерен ценил поддержку братств.
В священнейшие проникая недра,
С вопросом средств, извечно роковым,
Король сорил здесь титулами щедро,
Но вдруг столкнулся с графом родовым.

Намюрский граф был младшим, третьим сыном,
Такой наследства крохи подбирал,
Должно быть, вряд ли по иным причинам,
Он тесный путь монашества избрал.
Служитель строгий Божьего закона,
Он не смотрел на признанных светил,
Но, вскоре став епископом Шалона,
Как чародей, казну обогатил.
И при дворе, интригами объятом,
Соображенья с Генрихом деля,
Весьма почтенным сделался прелатом
И правой стал рукой короля.
Однако деньги и происхождение
В судьбе аббата мелочи почти,
В Германию и в Рим его хожденья –
Сложнейшей дипломатии пути.

***
Не граф Роже в обличие суровом,
Но тоже верный Генриха клеврет,
Готье, придворным слывший богословом,
Всеевропейский был авторитет.
Улыбчив, толст, умён и добродушен,
Он опасался графа одного,
Усердием аббата был нарушен
Мир философской праздности его.
Он с дивной речью, льющейся рекою,
Людской натуры был большой знаток
И вызвать мог раскаянье такое –
Любой преступник извлекал платок.
Казалось, он перечитал все драмы,
Поэмы древних помнил до строки.
На исповедь к нему стремились дамы,
Покинув сельских замков уголки.
И вновь назад, к любовникам бежали,
Не в силах страсти сдерживать свои,
И потому Готье не знал печали,
Что став монахом, не завёл семьи.
Он мог бы жить заметно богатея,
Но был весьма бесхитростен, зато
Писал свой труд, где вёл теодицею⁵⁹
И Богу был угоден, как никто.
Имея долгий опыт за плечами
И, находя подход к любой душе,
Готье был послан в Киев за мощами
Стараньями разумного Роже.
Напрасно в Мо он прятался спокойном,
Где паствы цвет, бездельникам в пример,
Ходил в собор на мессы и достойным
Был пастором епископ Савейер.

Роже, Готье – святой короны стражи!
Там, где с обозом длится кутерьма,
Они слегка смешные персонажи,
Но лица-то серьёзные весьма.

***
С трудом припомнишь два произведенья
Из многих сотен актуальных книг,
Но я люблю романские строенья
За долговечность сказочную их.
Средневековья каменные знаки,
Что кряжей горных твёрже и прочней,
В дозоре строгом крепости и замки,
Застывшие от Альп до Пиреней.
Как не любить гармонию и ясность,
Округлость башен, тёплый светлый фон,
К тысячелетью первому причастность,
Что сохраняет прочный бастион!
В постройках соблюдённая сакральность
Не оскудела духом до сих пор,
Их монолитность и монументальность
Предполагают внутренний простор.
Лишь парадокса факт общеизвестный,
Велит на стиль взглянуть с иных сторон –
Внутри строенья сумрачны и тесны,
Греша обильем арок и колонн.
Однако, жаль Бастилии, коллеги,
С тупым непроницаемым лицом,
Построенной в четырнадцатом веке
И, всё ж, романским бывшей образцом.
К несчастью, это безнадёжный случай,
А нынче время ценностей иных,
Не проще ль дело с готикой колючей,
В сплошной сети излишеств кружевных?
Жаль стрельчатую стройность построенья,
В подпорках аркбутанов⁶⁰ с трёх сторон
И бесконечных шпилей заостренья
Один церковный украшает звон.
И без химер с пугающим оскалом,
Стиль порождён гармонии во зло,
Здесь нет единства корпуса с порталом,
Чтоб с ним строенье цельность обрело.
Но внутрь войди и посмотри на своды!
Цветные окна убегают ввысь,
Какое царство света и свободы!
Мой Бог, откуда здесь они взялись?
Не всё в большой архитектуре гладко,
Её проблем не описать пером,
И в ней, порой, как в людях, есть загадка
Несовпаденья облика с нутром.
И, всё же, образ древности прекрасен,
Изъян и тот хорош, но, может быть,
С таким сужденьем кто-то не согласен?
Так пусть модерн попробуют любить.

***
Элитный статус дом стяжает каждый,
Но сети трещин пропускают свет.
Сказал профессор Савушкин⁶¹ однажды:
 - У нас теперь архитектуры нет!
Жилищное строительство и только!
Но это было сорок лет назад,
А что бы он сказал, узнав насколько
Задавит землю офисного ад?

***
Язык искусствоведенья рутинный,
Описывая капищ красоту,
Нам говорит о церкви Десятинной
Всего два слова, подводя черту.
А на заре традиции священной,
Не проходя барокко и ампир,
Она должна была быть совершенной,
Как обретённый христианский мир.
В ней было всё исполнено значенья –
С природой связь, открытость всем ветрам,
Чтоб золотое, тайное сеченье
Рай низводило в домонгольский храм.
Высокий верх, что держит пятиглавье,
Венчая колоннаду галерей,
Был нов и строен, как и православье,
Что из царьградских вышло алтарей.
Нет слов, что Русь взяла у Византии
Крестовый план, как общий эталон,
Но для Константинопольской Софии
Служил примером римский Пантеон.
А здесь весь храм, включая мозаичность,
Что затмевает импрессионизм,
Явил свою, славянскую античность,
Избрав наследьем греков классицизм.
Романский стиль, быть может, и не хуже,
Но русский храм, имея свой секрет
Хорош, как изнутри, так и снаружи,
В нём стилевых противоречий нет.

***
Вставали церкви, множились престолы,
Пируя и воюя в свой черёд,
Князь открывал для юношества школы
И возводил приюты для сирот.
Жрецам красноречивой Каллиопы⁶²
Уже давно привык внимать Подол,
Здесь школяры встречались из Европы –
Таков был статус древнерусских школ.
И певчим риторического лада,
Что обрели в студенчестве семью,
Преподавали греки из Царьграда,
Используя методику свою.
Так что, Завет не ущемляя Новый,
Здесь древние учились языки,
Внушались математики основы
И слушались Овидия стихи.
Через латынь, по европейской моде,
В умы ученья проливали свет,
Тем, образуя в некотором роде
Международный университет.

***
Князь возрастал на византийском праве,
Что попирало римское порой,
И в «Русской правде» многое исправил,
Чтоб в свет пустить в редакции второй.
Он к простоте стремился в каждой фразе,
Искал ответ в творениях пера,
Жила в трудах библиотека князя –
Александрийской младшая сестра.
Здесь, где в затворе проводя недели,
Учёный инок текст переводил
Дневали переписчиков артели,
А князь им вновь работу находил.
Но, кроме книг и нового закона,
Князь европейский просветил Восток,
Тем, что сберёг нам труд Илариона –
Бессмертный слова русского исток.

***
Конец зиме и встрече долгожданной,
Ведут беседу на исходе дня,
Перед окном Анастасия с Анной,
Над рукодельем головы клоня.
Они уже расшили покрывало,
Теперь их мысли заняты иным:
 - Я, поначалу, тоже тосковала,
Однако муж становится родным.
Ведь уповаешь лишь на Божью милость,
В бою отцу подобны сыновья…
И молится княжна, чтоб сохранилась
Анастасии дружная семья.
Печаль заката Анна примечает
И, пряди гребнем трогая на лбу,
Во тьме грядущей смутно различает
Анастасии крестную судьбу.⁶³
Дунай блестит сквозь галерею арок,
Ладьи к отплытью ладят на ветру,
А покрывало Аннушке в подарок,
Чтоб на чужбине вспоминать сестру.

***
Где Днепр, вливаясь в море постепенно,
Теченьем раздвигает берега,
Раскинул Киев каменные стены,
Чтоб грозной птицей устрашать врага.
Давно ль сюда в неистовом разбеге,
Несчётным войском нагоняя страх,
Летя с низин, стремились печенеги
На исступлённых диких скакунах.
А в чёрном небе звёзд сверкали знаки,
Чтоб рассыпаться, падая на склон,
Когда столицу грабили поляки
Отцов и братьев уводя в полон.
Нет, старый Киев стал не тем отныне,
Он, как Царьград украшен изнутри,
За башни мощной, каменной твердыни,
Укрылись храмы и монастыри.
Изрыли склоны иноков пещеры,
Изгнав перунов многовековых,
Молитвы жар возжег здесь пламень веры,
От язв спасая город моровых.
Ожили горы, некогда пустые,
Уже придя с Афонских берегов,
Свершал Антоний ⁶⁴ подвиги святые
И просвещал своих учеников.
Уже, как нам предание доносит,
Здесь, подвизаясь в мирной нищете,
Двадцатилетний инок Феодосий⁶⁵
Учился жить в молитве и посте.
Здесь по соседству, в Берестове скромном,
Достойно сан пресвитера храня,
Иларион в убежище укромном,
День возвышался духом ото дня.
Заметив келью на уступе склона
И глядя вверх, Антоний неспроста,
Пещеру возлюбил Илариона,
Благословляя здешние места.
И, лишь заботы оставляя вельи,
Как, может быть, Господь ему внушал,
Великий князь, входя в святые кельи,
Уединенье старцев нарушал.

Князь размышлял о тяге непонятной
К природе здешних склонов и высот,
О воле духа здесь невероятной,
Иль церкви Благовещенья надвратной,
Как о венце для Золотых Ворот.
Он вспоминал, о Ладоге старинной,
Где в прошлом храм Георгию воздвиг,
О небольшой обители Ирины,
Иль церкви в дебри Полоцка пустынной,
Софийский завершающей триптих.
Советы старцев принимая сердцем,
Князь белостенный, с верхом золотым,
Храм в Вышгороде братьям-страстотерпцам,
Как первым русским выстроил святым.
В уме Руси раскладывая карту,
Что представлялась яркой и живой,
Он видел Юрьев, что сегодня, Тарту,
И Дерптом был до Первой мировой.
Иль Ярославль, двух древних рек на стыке,
Что напряжённо смотрит на Восток,
И Новгород, пока что не великий,
Но что величье в свой обрящет срок.

Он предназначил Киев Изяславу,
Не возвышая права старшинства,
Он просветил и выстроил державу
И верил в святость кровного родства.
Он был в ладу с собой и мирозданьем,
Сжимая скрепы власти в кулаке,
Считая самым ценным достояньем
Отцовский крест на шёлковом шнурке.
Не верил князь, что призраком развала
Восстанет грозный княжества раздел,
И, всё же, Русь уже существовала
И юный дуб на склоне шелестел.
Недаром рядом с князем, на откосе,
Стояли, будто на краю земли,
Иларион, Антоний, Феодосий
И верно службу ангелов несли.
Так завершался, всходами богатый,
Вращая время по земной оси,
Шесть тысяч год пятьсот шестидесятый
От сотворенья мира на Руси.

Часть II.
Глава I.

    «Что такое весна?
    Художница земли…»
                 А. Ладинский

История! В дремоте вековой
Минувших дней угасшие событья,
Её трагедий свиток мировой
Тщетой ума не в силах охватить я.
И всё же, там, где первобытный мох
Покрыл стоянки скифов или готов,
Я вижу столкновения эпох,
Следы перемещения народов.
Там, с воцареньем варварских идей,
Переходящих в жёсткие законы,
Вершилось возвышение вождей
И в преступленьях утверждались троны.
Там короли стяжали имена,
Мироустройства громоздя фундамент,
Чтоб наносить мечами письмена
На первозданный памяти пергамент.
Отважимся знаньем овладеть
Сквозь паутину, сотканную тонко,
Лишь истину и нужно разглядеть,
Чтоб в заблужденье не ввести потомка.

***
Пришла весна и где-то, ближе к маю,
Минуя полукруглый поворот,
Ладьи наверх поплыли по Дунаю
И постепенно движутся вперёд.
О будущем еще безвестном, даже
Себе мечтать и думать запретив,
Княжна глядит на здешние пейзажи,
У основанья мачту обхватив.
Ласкает воды неба отсвет ясный,
Теченье лодки разрезает нос
И развевает ветер плащ атласный,
Играя рыжим облаком волос.

Таким картинам не хватает рамки –
С реки видны, как будто изнутри,
На взгорьях рощи, каменные замки,
И древние, в крестах, монастыри.
Боярышень своих в мехах бобровых
Княжна звала почувствовать простор,
Нередко рядом, в городах портовых,
Звучал по-русски спешный разговор.
Здесь шёл торговый путь из Херсонеса,
В харчевнях запах пряностей витал,
О Вышгороде в окруженье леса
Напоминал прибрежный краснотал.
В лучах прозрачно бабочка кружилась,
Порхал, хватая крошки, воробей,
За год пути компания сдружилась
И с этикетом стало послабей.
Княжна предметом стала интереса –
Уже молва летела впереди,
Что проплывает русская принцесса
И королева Франции почти.
С высоких склонов, рядом с облаками,
Крестьяне и ремесленный народ
Махали вслед им пёстрыми платками,
Приветствуя и провожая флот.
Готье недели стал считать отныне,
Его давно томил дунайский флёр,
Они по венской плыли котловине
И впереди их ждал австрийский двор.
А, стало быть, и пир такого рода,
Что всякий ахнет, на него попав.
Там встретит их сама принцесса Ода⁶⁶ –
Дочь Леопольда выбрал Святослав.

***
Чуть-чуть границы северней испанской
Землёй, как скатерть в красочном шитье,
Полвека правил герцог Аквитанский
Француз Гильом из рода Пуатье.

Приумножая здесь наследье галлов,
Под старость мудрый, благородный муж,
Являлся богатейшим из вассалов,
Благочестивым будучи, к тому ж.
Он опекал бенедиктинцев братство
И было, средства разделяя с ним,
Обязано Клюнийское аббатство
Ему возникновением своим.
Считалось нормой, если попечитель
При дочерях, потратившись не зря,
Как основатель и благотворитель
Свои проценты брал с монастыря.
Ведь и приор тем сохранял богатства,
Поскольку, видя герцога печать,
Церковное имущество аббатства
Никто не смел присвоить и отнять.
Отца в тупик поставила принцесса!
Он знал – в зятья любой стремится галл,
Но то, что станет нудная Агнесса
Императрицей – не предполагал!
Что делать судну, если ветры дуют?
Ведь парус могут запросто
                                          сорвать,
Король французов с кесарем
                                                   враждуют,
Как никого из них не предавать?

***
Вильгельм избрал во Фландрии супругу,
Её портрет подобен миражу,
И королю ответную услугу
Смог оказать в сражении с Анжу.
Брак запретил понтифик Лев Девятый,
Но, будущую не забыв жену,
Вильгельм, надев серебряные латы,
На помощь поспешил опекуну.
Вильгельм дождётся свадебного танца,
Но что получит помощи взамен?
Между Анжу и герцогством нормандца
Уютно пролегало графство Мэн.

Пирог анжуйцу представлялся сдобным,
Но и Вильгельм его облюбовал
И, пользуясь мгновением удобным,
Попутно графство Мэн завоевал.
Впервые в жизни, вне родных приделов,
Кусок земли себе присвоил он
Эффектно, прежде Англии, проделав,
Словно балетный принц, preparation.⁶⁷

***
Аббат в пути был заменим едва ли,
Как врачеватель и почти хирург,
Его составы раны заживляли,
Но Линц благополучно миновали
И флот встречал богатый Регенсбург.
Уже народ бежал со всех предместий,
Заполонив холмы и берега,
Все в королевской видели невесте
Грядущий мир, спасенье от врага.
Дунай покрыли яркие тюльпаны,
Дышал в лицо Баварии простор,
Плыл в поднебесье медный гул кампана⁶⁸
И, умножая эхо, имя Анна
Скандировал многоголосный хор.
Причал толпой встречающих заполнен,
Настороже охрана при мечах,
Прозрачный воздух льёт горячий полдень
На площадь, в ослепительных лучах.
Лотки, на свежевыструганных досках
Речные рыбы, груды овощей,
То графы, то епископы в повозках
Мнут кружева раструбами плащей.
Торгуют всем – сапфирами, коврами,
Мехами, солью, бочками икры
И разными заморскими дарами,
Чем так большие ярмарки щедры.
Вдали массивных замков панорама,
Романский храм немного в стороне,
В монастыре святого Эммерама
Отцы приём устроили княжне.
Чему посольство было благодарно,
Всех утомили качкой корабли,
Сквозь двор аббатства, двигаясь попарно,
Монахи мирно в трапезную шли.
В саду подобье натянули тента.
Тут с духовенством отдыхала знать,
Как и приору, о главе Климента
Хотелось всем хоть что-нибудь узнать.
Но, вдруг, прервав беседы продолженье,
К принцессе с приглашеньем во дворец,
Спасая деликатность положенья,
Из Ингельхайма прискакал гонец.
Что Ингельхайма близкое соседство!
Был Регенсбург богат и нерушим,
Сам император, занимая средства,
Заискивал, склоняясь перед ним.
Княжна, узнав здесь местные секреты,
Для встречи с императорской четой,
Свои достать велела туалеты,
Чтоб выбрать самый строгий и простой.

***
Есть красота, как символ и понятье,
И, всё ж, она обличие души.
Княжна собою украшала платья,
На Анне все бывали хороши.
Не скул высоких матовая алость
И не серёг искусное литьё,
Дав руку ярлу, Анна улыбалась
И всей охране сразу же казалось,
Что радуга нисходит на неё.
Смещая планки рангов и престижей,
Княжна чужой не слушала совет,
Явившись в мир победоносно рыжей,
Чтоб излучать приветливость и свет.

***
Пути одолевая, мировые,
Бегущие по картам разных стран,
Увидев центр Баварии впервые,
Все посетили храм святой Марии,
Где Анна долго слушала орган.
Всё разглядев – клавиатуру, трубы,
Желая до всего дойти сама,
Княжна сочла его звучанье грубым,
А пенье утомительным весьма.
И вновь галопом конь её несётся,
Княжна, скача во Францию верхом,
Не знала, что ей встретиться придётся
С не пожелавшим брака женихом.
Наверное, девицам современным
Король с мечом, в тиаре дорогой,
Казался бы красавцем-суперменом,
Но вкус у Анны был совсем другой!
Дворец и тот был неуютно-тёмен,
Король с женою, что ни то, ни сё,
Смугл, словно мавр и, как медведь, огромен,
Как ни взгляни – чудовище и всё!
Но император, против ожиданья,
Узрев принцессу, был ошеломлён,
Со стройным столь и солнечным созданьем
Впервые в жизни сталкивался он.
При виде Анны, в этом нет вопроса,
Угрюмому, немного во хмелю,
Агнесса с животом, что выше носа,
Дурнушкой показалась королю.
Заговорив о близости турнира,
Открыто чувств он выразить не мог,
Меж ним и Анной в продолженье пира
Безмолвный шёл интимный диалог:
 - Когда б я знал, что Вы с богиней схожи,
То я иначе посмотрел бы на…
 - Не сетуйте, король, я, верно, тоже…
В ответ со смехом думала княжна.

***
Воскресным звонам, вняв благоговейно,
Встречая вновь рассветов череду,
Обоз княжны достичь стремится Рейна,
Пересекая горную гряду.
Здесь вояжёры, слыша зов кукушки,
Порой, застряв с мехами на возу,
Задерживались в горной деревушке,
Пережидая ливень и грозу.
Мрак обнимал скалистые громады,
Был грозен лес, но вскоре, позади
Остались гор Франконских водопады
И башни Вормса стали на пути.
Там, где речная брезжит переправа,
Рейн многоводный волен и широк,
Бугры минуя в соснах и дубравы,
На Майнц торговцев движется поток.
Красоты Майнца древностью богаты,
Торговый порт велик и оживлён,
С посольством здесь прощались дипломаты
И граф Роже был многим удивлён.
Епископы не видели едва ли,
Как, растянув прощальные часы,
Боярышни платками прикрывали
Свои от слёз припухшие носы.
И только Анна в чуждых ей широтах,
Не знала слёз и не была бледна,
Обозревая низменность в болотах,
Где вдоль обочин Франция видна.

***
Должно быть, это было пробужденьем,
Глазам принцессы Франция не вдруг,
Открылась восхитительным виденьем,
Где соразмерность чудилась вокруг.
Гармония царила в панораме,
Лежали, словно в чашечках весов
Долины с невысокими холмами,
Лужки под сенью замков и лесов.
Тянулись вверх, подобьем лёгких свечек
Деревья, унося последний зной.
В окружьях радуг мельницы у речек
Шумели, влагой брызгаясь, цветной.
Пространство словно расправляло плечи,
Освобождая воздух и простор
И с каждым шагом становилось легче
Дышать и жить, чем было до сих пор.
Готье забыл о завтраке в харчевне,

Навстречу, фермы бросив и поля,
Уже спешили сервы⁶⁹ из деревни,
Приветствуя невесту короля.
Пусть здесь никто не жил в увеселеньях,
Отдав, однако, должное вину,
Во всех попутно пройденных селеньях
Народ встречал и чествовал княжну.
И, всё ж, дорог железных не хватало,
Элементарных шпал и ровных рельс,
Считай, уже два года миновало
С отбытья Анны до приезда в Реймс.

***
Что ж, Франция намучилась немало,
И, вырубая заросли осин,
Теперь от нападений отдыхала
Норманнов, угров, лютых сарацин.
Земной покров лесной лишался шали,
Здесь, ради пашен, рощи жгли дотла,
Но тем проблему голода решали
И населенья численность росла.
В костре каштаны жарили мальчишки,
Кузнец железо плавил и ковал,
Крестьянин вёз на ярмарку излишки
И сельское хозяйство поднимал.
Смягчался климат, став теплей и суше,
Ушла с пространств болотная вода,
Зрел виноград и наливались груши
И новые вставали города.
Чтоб мастера выстругивали вёсла
И ткацкий совершенствовали стан,
Вновь просыпались, возродив ремёсла,
Бордо, Марсель, Тулуза и Руан.
А в них росло количество кварталов –
Народ валил из сельской глубины
И, уходя от власти феодалов,
Закладывал промышленность страны.

Власть укреплялась, подобрев немного,
Поддерживая эту новизну,
Ведь шли неукоснительно и строго
Налоги в королевскую казну.
Торговые налаживая связи,
Купец повысил Франции престиж,
Чтоб с тесных улиц не счищая грязи,
Столичный статус обретал Париж.

***
Навстречу топот, гул – король со свитой,
В ней граф Руаль де Валуа Крепи,
Жаль имена другие позабыты,
Теряясь в исторической цепи.
Но горный путь с преодолённой Юрой⁷⁰
На Анну благотворно повлиял,
Не выспавшийся и доселе хмурый
Король, её увидев, просиял.
На белом скакуне, в плаще крылатом,
Приветливый и строгий, вместе с тем,
Он старшего напоминал ей брата,
Хоть Анна вряд ли понимала чем.
Почти в упор, придирчиво и смело,
На Анну свита, не сходя с коней,
Не отрываясь, пристально смотрела,
Боясь, однако, подступиться к ней.
Неподалёку, в страстных устремленьях
Спастись от кары сразу в двух мирах,
Епископы молились на коленях,
Неодолимый нагнетая страх.
Уста княжны очерченные гибко,
Смягчая напряжения накал,
Медлительная тронула улыбка
И мир вокруг воскрес и засверкал.
Все испытали радость облеченья,
Как будто землю ангел посетил,
И навсегда закончились мученья,
А в небесах добавили светил.
 - С венчаньем я затягивать не буду!

Я долго ждал и, всё-таки, был прав.
Моя княжна столь хороша, что чудо,
И рыжая, вы посмотрите, граф!
Но граф Рауль поводья стиснул страстно:
 - Король – счастливец! – мрачно думал он.
 - Не хороша княжна его – прекрасна!
И промолчал. –
                              Он был уже влюблён.

***
С холмов дороги, вьющейся и белой,
Княжна смотрела вдаль из-под руки
Туда, где башен колокольных стрелы
Резные украшали петушки.
Мудрёный город становился ближе,
А впечатленье легче и светлей.
Княжна спросила: - Мы уже в Париже?
 - Нет, в старом Реймсе! - отвечали ей.
Со всех сторон, стекаясь понемногу,
Из хижин виноделов и крестьян,
Народ бежал и обступал дорогу,
Приветствий поднимая ураган.
С утра, должно быть, постарался кто-то,
Приметы приумножить красоты,
Чтоб городские мрачные ворота
Приветливее сделали цветы.
Однако площадь оказалась грязной –
В навозных лужах вязли сапоги,
Блуждали свиньи в свалке непролазной,
Хоть всех встречал архиепископ Ги.
Не просто было пробираться к месту
В разгар осенних, ярмарочных дней,
Дворец легата ожидал невесту,
Где жить в покоях предстояло ей.
 - Принцесса отдохнёт, а нам угодно
Отбыть в Париж, отправить вести в Рим,
Вас, монсеньёр Готье, уже сегодня
Я назначаю канцлером своим!

Вы с графом славно потрудились в паре,
Проделав путь в столь дальнюю страну,
Аббат Роже отныне камерарий⁷¹ -
Кому ещё доверю я казну?
Король французов был непредсказуем
И не сидел на месте, оттого,
Почтив невесту братским поцелуем,
Умчался – только видели его.

Глава II.

Вступая в мир Европы многоликий,
Чужой и неизвестный до сих пор,
Однажды царь наш русский, Пётр Великий
Приехал Реймский посмотреть собор.
Алтарных врат, пройдя ряды стасидий⁷² ,
Царь не нашёл, вникая в тайны крипт,
Но, вдруг, в скрипторий⁷³ заглянув, увидел
Знакомый смутно ветхий манускрипт.
Раскрыв его, царь по-старославянски
Легатам прочитал короткий стих,
Везувий даже неаполитанский
Не испугал бы так, пожалуй, их.
 – Что вы читали? – в робком ожиданье
Спросил прелат, стоявший в стороне,
 - То, что нашёл – священное писанье!
Взгляните, на славянском языке!
 - Что, это правда? Никаких секретов?
Прелат в разгадку наконец-то вник:
 - А мы считали, шесть веков, что это
Шифрованный магический язык!

***
А в Сен-Дени, предместии столицы,
В стежки и петли погружая взгляд,
Портнихи, златошвейки, кружевницы
Усердно шили свадебный наряд.
Для голубого, шёлкового платья
Был выткан пояс нитью золотой,
Башмачных дел искусники и братья
Всех потрясли работой непростой.
Их тщаньями, к назначенному часу
Легли, напомнив русские снега,
На голубые туфли из атласа,
Похожие на льдинки жемчуга.

О мантии рассказы шли изустно,
А, может быть, и в летопись вошли –
То было чудо швейного искусства,
Пусть к чудесам привыкли короли.
Как дополненье к огненной короне
Волос принцессы, тёплых и густых,
Стал горностай каймой на синем фоне
Для россыпи из лилий золотых.
Всё это обсуждалось повсеместно,
Готовы были чаша и елей.
Ещё одна подробность интересна,
Ведь лилия любимым, как известно,
Была цветком французских королей.

***
Здесь терпких вин проистекали реки,
Даря доход шампанским городам,
История гласит, что в пятом веке
И был построен реймский Нотр-Дам.
В конце столетья в нём крестился Хлодвиг,
Чтобы в Париже встретить век шестой,
Здесь Анна дерзкий совершила подвиг
С почти наивной, детской прямотой.
Сюда, боясь в обрядах святотатства,
Под вечер прибыл, как водилось встарь,
Приор из королевского аббатства
И возложил одежды на алтарь.
Благословляя бракосочетанья,
Легат сужденье высказал своё,
Что не женщин честь коронованья,
Но Анна удостоится её.
Одну легенду повторяли сервы –
В собор, как будто, в дни гражданских смут,
Когда короновался Генрих Первый,
Голубка с мирром принесла сосуд.
Легенду ждали многие мытарства,
Но, как непререкаемый закон,
С тех пор пошло помазанье на царство
И стал священным королевский трон.

***
Для совершенья таинства обряда,
Всё подготовил набожный приор,
Образовались ход и кавалькада,
Чтобы колонной двинуться в собор.
Светило солнце, толпы ликовали,
Считая россыпь денег волшебством,
Король был щедр, а женщины едва ли
Не почитали Анну божеством.
Но много ль надо бедному народу!
Целил и Роберт ⁷⁴ золотушных, чтоб
Ввели французы этику и моду
Обожествленья царственных особ.

***
Алтарных клятв латинское звучанье,
Шлейф, что за Анной мальчики несли,
Орган и пышность бракосочетанья
До слёз невесту чуть не довели.
В своём романе Антонин Ладинский
Поведал правду и не смел солгать,
Она и впрямь на Библии латинской
Геройски отказалась присягать.
Когда настал момент коронованья,
Как благородный поступая друг,
Ей принести славянское писанье
Великодушно разрешил супруг.
И, всё ж, навеки Русь теперь далече!
Вблизи престола жарко и светло,
Уже отцы, после сакральной речи,
Ей возлагают мантию на плечи
И мажут мирром юное чело.
Она стоит коленопреклонённо,
Не видя сквозь волнение своё,
Как на голову ей кладут корону,
А только тяжесть чувствует её.
Её супруг, застывший в ожиданье,
Огромные, должно быть, возлагал
Надежды на обряд коронованья,
И, дней грядущих зданье воздвигал.
Король французов, что всего возможней,
Считал, что встав с годами вровень с ней,
Наследник от помазанницы Божьей,
Ступив на трон, удержится прочней.
Легаты же (латинская привычка
Восточный осуждать монотеизм ⁷⁵),
Шептались: - Королева – еретичка
И здесь должна принять католицизм!
А если Анна скажет им: - Не буду!?
Но от Москвы боярской вдалеке,
Царь Петр был весел, выяснив откуда
Писанье на славянском языке.

***
И, всё ж, сужденьям не внимая резким,
Здесь, от славянских древностей вдали,
Евангелье с тех пор прозвали Реймским,
На нём и стали клясться короли.
Столетий семь, с излишком, кафедральный
Хранил писанье ревностно собор,
Библиотеки фонд национальной
Дом раритета с некоторых пор.

***
Вино к столу привезено с окраин,
Дворец свечами щедро освещён,
Как будто всё предусмотрел хозяин
Архиепископ Ги де Шатильон.
Капитул ценит сладкие кагоры,
Концы столов теряются вдали,
Вкушают приглашённые приоры
Форель и карпов из прудов Марли.
Анжуйский соус, трюфели, маслины.
Сбылись гурманов дерзкие мечты
Сыр, оленина, голуби, павлины,
Расправившие пышные хвосты.

К стене прибито древко орифламмы,
Над юной Анной власти ореол,
Чтоб голову она держала прямо,
Боясь корону уронить на стол.
Под арфы и виолы трубадуры
О подвигах поют и о любви,
И нужно вникнуть в смысл чужой культуры,
Чтоб мудро править этими людьми.
Аристократ, подняв бокал прозрачный,
Встал с места и желает объявить,
Что выпьет за здоровье новобрачной,
Стремясь привлечь вниманье, может быть.
Благочестивой королеве странно –
Какие нравы здесь, какая глушь!
 - Кто это, Генрих? – тихо спросит Анна,
 - Мятежный Валуа! – ответит муж.
Он, как всегда, развязан за обедом
Лишь оттого, что много лет назад,
Род Валуа с моим сражался дедом,
К тому ж, он граф и сказочно богат.
Но граф Рауль весьма умён и тонок,
Бунтовщика разыгрывая роль,
Ведь Карла он Великого потомок,
А в Мондидье и сам себе король.
Во всей округе войска нет прекрасней
И крепостного замка на горе,
Король давно решил, что безопасней
Такого зверя видеть при дворе.
К чете капитул потянулся слева,
Епископы привстали и уже,
Поздравить короля и королеву
Идёт сухой и чопорный Роже.
 - А где наш канцлер? – спрашивает Анна,
 Нам непривычно то, что вы один…
 - Он задержался около фазана,
Чтоб изучить букеты местных вин!

Май на исходе, солнца лик открытый
Весь день глядит на черепицы крыш,
Спустя семь дней чета с огромной свитой,
Реймс покидая, двинулась в Париж.

Глава III.

Святая Русь, восстав из колыбели,
Рвала цветы и слушала свирель,
У христианства там иные цели,
Ему чужих не надобно земель.
Веля смирять погибельные страсти,
Воспитывая схимника пример,
Стяжая дух, не для всемирной власти
Оно в глубины пряталось пещер.
Или склоняясь для молитвы присной,
В монастырях писало образа
И пострадав, по вере бескорыстной,
Великие свершало чудеса.
Святая Русь не спорила с папизмом,
Понтифик Рима сам искал мотив,
Меж православьем и католицизмом
Неотвратимый близился разрыв.

***
Когда бы не простолюдинка-мать,
Его правленье было бы законней,
Вильгельм не смел об этом забывать
И с детства честно предан был короне,
Но Генрих, умножая свой домен,
На зависть не смотрел с предубежденьем
И, как Вильгельм, желал бы графство Мэн.
Присовокупить к собственным владеньям
И сам вражды затеял канитель,
Чтобы в Байо виконты удивились –
Он и Анжуйский граф Жофрей Мартель,
Мэн упустив, теперь объединились.

***
Но что с того, что герцог был бастард?
Его, поскольку нужен был наследник,
Имел ввиду английский Эдуард,
Что в святцы был внесён, как Исповедник.
Он знал Вильгельма с детства и провёл
В Нормандии счастливейшие годы,
Нормандским видя будущий престол
И всей страны сплотившейся народы.
Вильгельм, присвоив Мэна города
И новое предчувствуя восстанье,
Гостил у старца в Англии, когда
Король благое выразил желанье.
И, всё ж, детали тонкие важны,
Английского касаемые трона,
Нормандец – гражданин чужой страны,
Не обладавший правом на корону.
Но для Вильгельма в том загвоздки нет!
Он, перед Римом опустив завесу,
Повёл к амвону фландрскую принцессу,
Тем папин игнорируя запрет.
Он был влюблён, однако, есть улики
В столь романтичном дела существе,
Была Матильда с Альфредом Великим ⁷⁶          
По материнской линии в родстве.
А если герцог поспешил жениться,
Чтоб Англии перехитрить закон?
Теперь в его претензиях на трон
Родство жены могло бы пригодиться.
Шесть лет нормандец, гневаясь порой,
Пребудет вне священнейшего лона,
Лишь новый Папа – Николай Второй
Вердикт прощенья огласит с амвона.

***
            «Fluctuat nec mergitur»
             («Его качает, но он не тонет») лат.

Серебряный кораблик с парусами –
Старинный символ острова Сите,
Дворец минуя, с башней и часами,
Таксист спешит к театру варьете.
Под ветром башня Эйфелева стонет,
Вандомским площадь крепится столбом,
«Его качает – парусник не тонет»
Латинский текст вещает над гербом.

Какое время? Вряд ли это лето,
Пустой отель, холодный блеск воды,
Но хорошо, что проступают где-то
Средневековой древности следы.
И что приезжий, подсмотрев украдкой,
Потом опишет, взявшись за перо,
Фрагменты стен с тысячелетней кладкой
И камни от Бастилии в метро.

***
До нашей эры, обратившей время,
Нам представляясь грёзой или сном,
Большой общиной проживало племя
Паризиев на острове лесном.
Окрестные болота, затопленья,
Мосты, лужок с изгибами тропы,
Бревенчатые круглые строенья
Венчали крыш соломенных снопы.
Вокруг водилось изобилье уток,
Сохатых, ланей, зубров, кабанов.
Пусть в наши дни иным и был бы жуток
В такую глушь заброшенный «вильнёв».⁷⁷
Издревле рыбы практикуя ловлю,
Паризии, в челнах спускаясь вниз,
Вели с другими галлами торговлю,
Пока стада на острове паслись.
Роскошным было местное полесье,
Долины щедрость слишком велика,
Чтоб нарушая жизни равновесье,
Не объявились римские войска.
Построив крупный порт они, едва ли,
С галер Секвану видели одну,
И покорённой Галлию считали
С тех пор, как Цезарь выиграл войну.
Постройки римлян – царство чётких линий,
Кубы дворцов, колонны, цирк в кругу,
Воспели Птолемей и Старший Плиний
Их «цивитас» на левом берегу.

Лютеция вошла в Паризиорум⁷⁸ ,
За пять веков латинским стал народ,
Без удивленья видя пышный форум,
Театры, термы и водопровод.
Надолго Рим германцев успокоил,
Военной базой свой упрочив стан,
Когда здесь центр империи устроил
И дом свой император Юлиан.
Шли времена и горный ветер, дунув,
Принёс им весть от западных славян,
Что с армией неисчислимой гуннов,
Сюда Атилла движется с Балкан.
Но, как внушила ей Святая Дева,
Спасая убегающий народ,
Монахиня – девица Женевьева
Воскликнула: - Атилла не войдёт!
В тот раз и вправду не вошёл Атилла,
На жаркий юг с войсками уходя,
А Женевьева город защитила,
Святою став, немного погодя.
Кончался век, росли паризианки,
В лесных болотцах высыхала взвесь,
Когда Париж завоевали франки,
Столицу королевства сделав здесь.
Оно и стало Францией зелёной,
Короновавшись в Реймсе в тот же год,
Здесь трон устроил Хлодвиг окрещенный,
В единый всех объединив народ.
Дом Правосудья, арки под мостами,
Всей готики грядущей grand arte ⁷⁹,
Консьержери⁸⁰ и продавщиц с цветами
Уже назвал он островом Сите.

***
С плеча поспешно стаскивая шаль,
Чету со свитой в полутёмном замке,
Встречал согбенный старый сенешаль⁸¹
И мирные охотничьи собаки.
Лишь зажигались в трапезной огни,
Как псы уже скулили под столами,
Обласканные Генрихом, они
Могли гордиться мокрыми углами.
Пролёты лестниц, холл и тронный зал,
Обременённый множеством заданий,
Штат поломоек мыть не успевал
И замок полон был благоуханий.
О пса споткнувшись, падал сенешаль,
Собаки грызлись, но, при виде драмы,
Вниманья на подобную деталь
Не обращали рыцари и дамы.

***
Что королева, девочка, княжна?
Здесь к радости не видя предпосылок,
Она давно была удивлена
Не видя ложек на столах и вилок.
Какой-то граф, беседуя с пажом,
Взглянув на лань с румяными боками,
Кусок отрезал собственным ножом,
А дальше ел, по-варварски, руками.
Король готовил новую войну
И Анна убедилась для начала
В том, что попала в дикую страну,
Что райской жизни ей не обещала.

***
Как от жары в июльскую теплынь
Спасают стены крепости романской,
Так тем, кто знает гордую латынь,
Французский лёгок или итальянский.
Их Анна изучила без труда,
Но русским возносима педагогом,
Мыслителей античных череда
Её успела покорить во многом.

И мэтр Готье, сгустив античный дым,
Философов громил, как пустословов,
Стараясь противопоставить им
Творенья христианских богословов.
Он, спорщиком бывая неплохим,
В пространные впадая рассужденья,
Хотел у Анны образом таким
Развить религиозное мышленье.
Готье в порыве сокровенных чувств,
Невиданные обнаружив знанья,
С ней погружался в мир семи искусств,
Открыв ей путь в глубины мирозданья.
Он королеве, надо полагать,
Помочь стараясь в составленье хартий,
В Париже заменял отца и мать,
Скучая об играющем бастарде.

***
Великий князь – он сам себе закон,
Чтоб стать судеб вершителем невольным,
Так первым русским в Киеве престольном
Митрополитом стал Иларион.
Князь рассудил: - Коль кафедра вдовица,
Нет смысла ждать владыку-чужака!
И Византия с этим согласится,
Пусть, к сожаленью, временно пока.
Она ворчит на князя, но отныне,
Её лишая здесь верховных прав,
Свои заботы сдвинув, Ярослав
Спешит к больной и немощной княгине.
При ней, порой скучая по отцу,
Весёлый мальчик, падая с размаха,
Всё бегает, играя, по дворцу,
Переодевшись в деда Мономаха⁸² .
Припомнив о далёких дочерях,
Князь, гладя внука, размышляет:
                                                         - Странно!
Отколь рыжинки в греческих кудрях?
Однако, резв да прыток, аки Анна.

***
Как научиться управлять страной?
Как с бытом быть её и просвещеньем?
Король охотой занят и войной,
Своим доменом и обогащеньем.
Он уезжал, вставая на заре,
В сопровожденье слуг и пёсьей своры,
Предоставляя Анне при дворе
Самой вводить столовые приборы.
Пусть с неба звёзд она и не ждала,
Системы русской видя превосходство,
Однако вникнуть с ходу не могла
В неразбериху судопроизводства.
Плодили Ульпиановы труды⁸³
Суды общин, гражданский, уголовный,
Суд высший, низший, для изъятья мзды,
Суд королевский, светский и церковный.
Любой процессуальной ерунды
Оплату суд считал необходимой,
Доходней были низшие суды,
Где облагался штрафом подсудимый.
Хотя Роже и вёл учёт свечам
И был весьма придирчивого нрава,
Читала Анна книги по ночам
И римское штудировала право.

***
Пока беспечно развлекался двор,
Прево⁸⁴ легко утаивал налоги,
Никто и не подумал до сих пор
Установить надзор за этим строгий.
Господствуя в пределах округов,
Превотства груз несли администраций,
Король не видел собственных врагов
В сомнительной цепи организаций.

И, всё ж, пока в них внешне сеть плелась
Судебных функций, воинских, фискальных,
Внутри созданьем фирма занялась
Для воровства условий идеальных.
Положенную сумму, скрыв обман,
Прево сдавал в казну, как подобает,
Зато остаток прятал в свой карман,
Такой, что вор-карманник отдыхает.
Выходит и Париже и в Клерво,
Представ с мешком для денег на пороге,
Нещадно с населения прево
Двойные и тройные брал налоги.
Пугая плута пламенем в аду,
Иль пригрозив ему неосторожно,
Ни одного прево привлечь к суду,
Как оказалось, было невозможно.

***
Покоев стены холодней, чем льды,
Видны созвездья из трубы камина,
По изморози капельки воды
Стекают на пол с кисти балдахина.
Строитель белый выдыхает пар,
Но с переделкой, видимо, осечка:
 - С огнём каморка вызовет пожар,
В толк не возьму, зачем вам эта печка?
На планы Анны посмотрев едва,
Любитель полных суеверья мифов,
За результат их принял колдовства
Степных огнепоклонников и скифов.
Внезапно Анну разбирает зло –
Так бестолков трусливый парижанин:
 - Да вы езжайте в русское село,
Там печь любой вам выложит крестьянин!
Однако парня трудно раскачать,
Совсем непробиваем глупый малый:
 - Мадам, об этом лучше помолчать,
За колдовство в костре сожгут, пожалуй!...
И Анна умолкала от греха,
Но, видя в чашке умывальной льдины,
Закутывалась в русские меха,
Что потеплее были, чем камины.

***
Снежок слетает в лёгком полусне
В проёмы улиц в серой, мокрой жиже,
Жизнь пробуждалась в дремлющем Париже
С приходом в город барок по весне.
Когда в озёрах льды уже не твёрды,
А даль Секваны освобождена,
Суда речные заполняли порты,
Муть поднимая вёслами со дна.
В порту сгружалась тяжкая поклажа,
Ложась на плечи, обретали вес
Спиртное в бочках, рыба из Ла-Манша,
Соль, белый камень, горный хвойный лес.
Всё это время, на любом причале,
Весь день таская брёвна и тюки,
Друг другу что-то грузчики кричали,
Купцы бранились и весовщики.
И за полночь, бессонен и стозевен,
Не умолкая и на полчаса,
Из всех таверн ближайших и харчевен
Порт разносил шумы и голоса.
На простаков, не знающих столицы,
Что радость кружки видели на дне,
Охотились портовые девицы,
Чтоб выбрать всё, до одного денье⁸⁵ .
Воровка шла по чьей-нибудь наводке,
Чтобы с пустым карманом до зари,
Очнувшись, пьяный перевозчик в лодке,
На всю округу тщетно звал Мари.
Портовый люд, галдящий беспрестанно,
С окраин островка в речном кольце,
Любила временами слушать Анна,
Скучая в тёмном, каменном дворце.

***
Однажды Анна, видя скуку дам,
И, чтоб свою развеять ностальгию,
Сказала мужу: - Прикажи шутам,
Поставлю с ними я «Александрию»⁸⁶ .
 - А это что?
                 Как видно при дворе,
Лишь Карлу отводилась роль кумира,
 - История о юноше-царе,
Что в битвах смог завоевать полмира.
 - О, нон, нон, нон! – воскликнул властелин,
Взглянув на всех всезнающе и строго,
 - Не может быть, чтоб юноша один
Земель завоевать бы смог так много!
Смеётся Анна:
                             - Можно сосчитать,
Взгляни, вот Македония, Родопы…
Но сюзерен упрямится опять:
 - Я не священник, а самим читать
У королей не принято Европы.
Кто мог посметь вторгаться в высший спор?
Лишь канцлер заикнулся о погоде,
Увы, здесь был безграмотен и двор,
Не говоря о сущей тьме в народе.

***
Но тьма была воистину страшна
Тем, что селились этажами ниже,
Могли помои вылить из окна,
А бань ещё не строили в Париже.
Ведь были, вместе с пеплом и золой,
Их предками в четвёртом поколенье,
Остатки терм засыпаны землёй,
Как и вопрос о римской гигиене.
Свершая невозможное почти,
Чтобы смогли помыться парижане,
Решила Анна грамотность ввести
После того, как выстроит им бани.
Мне сочинять вам сказки не к лицу,
 Все эти факты стали нам известны
Из писем Анны к старому отцу,
Печатаемых ныне повсеместно.
Боюсь, что князь не часто отвечал,
Ведь лейтмотив посланий королевских
Один: - Куда же ты меня заслал?
С эпитетов чередованьем резких.

***
Подчас король вассала разорял,
Изъяв именье по закону банна⁸⁷ ,
Когда ж супруге беды поверял,
Его спасала королева Анна.
Чтоб выправить земельные дела,
Казну пополнив ливрами⁸⁸ к тому же,
Она иные методы нашла
И стала соправительницей мужа.
Державы избавлялось бытиё
От путаницы планов иллюзорных,
И красовались подписи её
Средь крестиков монарха и придворных.
В политике, где выпускают пар
И часто путь становится бесславным,
Предвиденья в ней проявлялся дар,
Как ряд побед над мужем своенравным.

***
Король французов далеко не Бог,
Критиковать монарха есть причины,
Но кто б из нас, всегда воюя, смог
О состоянье думать медицины?
Сознательней, чем Генрих во сто крат,
Походы ненавидя и осады,
Всё это на себя взвалил аббат,
Чтоб на местах работали прелаты.
Граф не философ был, не музыкант,
Обязанностей воз влача привычно,
Но к медицине он имел талант
И сам придворных врачевал отлично.
Госпиций⁸⁹ сеть в аббатствах расцвела,
Где сохранялись в рукописях знанья,
И Анна с удивлением нашла
Больницы в идеальном состоянье.

Тут гигиены требовал прелат,
Болезней многих приводя примеры,
Сюда с недугом шёл аристократ,
Лечили даже пап госпитальеры⁹⁰ .
Но и не зная, кто больной таков
И как попал на улицы столицы,
Монахи врачевали бедняков,
Курировали сельские больницы.
Во врачестве, кроме целебных трав,
Использовали камни, минералы,
Вбирая, по крупицам разобрав,
Творца «Этимологий» идеалы⁹¹ .
Паломничества по святым местам
Предписывали, наряду с лекарством,
Наука с верой сталкивалась там,
Не становясь враждебным тёмным царством.

В своих трудах достойных, может быть,
Профессора французских академий
Могли бы места больше уделить
Их мужеству во время эпидемий.
Восторги Анна графу принесла,
Осознавая важность медицины,
И, говорят, во многом помогла
Госпиции святой Екатерины.

***
Носительница северных кровей,
Она застала Францию на взлёте,
О вверенном ей думая народе,
Ремёслах и строительстве церквей.
Освоив государства механизм,
Она решала сложные задачи,
Редчайшей став красавицей в придачу,
И, всё же, Анна, так или иначе,
Должна была принять католицизм.

Чтоб управлять с монархом наравне,
И не прослыть в народе еретичкой,
Должна быть королева католичкой
В исконно католической стране.
Не согласись она, ведь, может статься,
Восстали бы Амьен или Труа,
Трон Капетингов мог бы зашататься –
К нему всегда стремились Валуа.
Противоречья стали слишком остры…
Со нравами Европы всё равно
Смирились коронованные сёстры,
Что стали католичками давно.
Посланье получила королева,
Из женщин папа ей писал одной:
 - Мы слышим, восхитительная дева,
Как вы прекрасно правите страной!
Как папа Николай придвинул близко
Похвал и славословия капкан!
В чём убеждала Анну переписка
Один, должно быть, знает Ватикан.

 Глава IV.

«Жилетт», «Шанель» на тумбочке трюмо,
Кем сделаны понятно и откуда,
Но есть вблизи Парижа город Мо,
Где подревней преемственности чудо.
Мо – это центр большой равнины Бри,
Что славу обрела животноводством,
Коровы от зари и до зари
Под чутким там гуляют руководством.
Там пастухи не крутят им хвостов,
Обличье ферм приветливо и чисто,
Пусть сыра экзотических сортов
В парижских лавках более, чем триста,
На ярмарках разноязыких стран
«Бри» - звёздная прославленная марка,
Его, конечно, выдумал гурман,
Чтоб королю послать взамен подарка.
Нет барельефа в бронзовом литье,
Чтоб обнаружить связь с монаршим домом,
А ведь епископ города – Готье,
Был прирождённым страстным гастрономом.
Совсем не просто он любил поесть,
Кулинария с богатейшим знаньем,
В Средневековье, где гремела жесть,
Была, считай, вторым его призваньем.
Готье любил изобретать сыры,
Знал тайны вин, умел коптить колбасы,
Из Мо на королевские пиры
Деликатесов поставляя массы.
Я думаю, что выдержу пари,
Если поспорить, всё-таки, придётся,
О том, кто автор опуса, но «Бри»
Непревзойдённым сыром остается.

***
На город, виноградники и пашни
Любила Анна, с некоторых пор,
Смотреть с высот округлой римской башни,
Чтоб ощущать свободу и простор.

Она себя тут чувствовала ближе,
Раскинувшийся видя полукруг,
К величественной впадине Парижа
То север, в ней исследуя, то юг.
Вдали, в дымках туманной пелерины,
Вершиной тяжелела над холмом
Госпиция святой Екатерины,
В себя вмещая Милосердья дом.
Пусть в шумный город с юга то и дело
Повозок цепь влеклась из Ле-Руа,
Напротив, за Секваной, зеленело
Предместье Сен-Жермен-л’Осеруа.
Оттуда, открывавшуюся взору,
В голубоватых спящую тонах,
Ей было видно Мучеников гору,
Священный вызывающую страх.
Монмартирум! Сорвав епитрахили,
С друзьями, с ним окончившими дни,
Там в третьем веке римляне казнили
Парижского епископа Дени ⁹².
Мужая на апостольском примере,
Смущал он идолопоклонный Рим,
Священник Рустик, дьякон Елевферий
Не пожелали расставаться с ним.
Темницы мрак и пыток постоянство
Они снесли, в судилище представ,
И всё ж, не отреклись от христианства,
За истинную веру пострадав.
Их имена здесь просияли ярко,
В аббатстве месс не служат в наши дни,
Но есть в Париже улица и арка
И целое предместье Сен-Дени.

***
Часовня в Сен-Дени под кровлей пыльной,
Звон по окрестным разнося полям,
Служила усыпальницей фамильной
Помазанным французским королям.
Сплетаясь в белоснежные ажуры,
Там неподвижно, в храмовой тени,
Царят красоты мраморной скульптуры,
Собой гробницу окружив Дени.
Там некогда был упокоен Генрих,
Сойдя под сень династии, зато
Об Анне данных не разыщешь верных –
Где прах её, не ведает никто.
Меж стен шуршат истории страницы,
Лишь ангел церкви всё грустит о том,
Что опустошены её гробницы,
Что в поруганье память о святом.
Что адским дымом факельных огарков,
Чадя и корчась, демонам сродни,
Здесь робеспьеры жгли тела монархов,
Попутно оскверняя прах Дени.
Воспринимая страшную картину,
Раскаявшись, опомнился народ,
Вандалы заслужили гильотину –
Что сеятель посеял, то и жнёт.
Пред казнью, заменив Антуанетту,
И Робеспьер был заключён внутри,
Дворцом служившей Третьему Капету,
Прославленной тюрьмы Консьержери.

***
Есть под Парижем старые поместья –
Лепнина замков, гравий, виноград,
Но Сен-Дени – рабочее предместье,
Где житель не особенно богат.
Здесь жизнь к нему, по-своему, жестока,
Хотя к другим, как раз, наоборот,
Мигрантов, для примера, взять с Востока,
Что здесь не первый обитают год.
Мультикультурализм! Открыты шлюзы,
Попробуй, стиль порядка измени,
Сегодня подгулявшие французы
Заглядывать боятся в Сен-Дени.
Быть может, не без тайного злорадства,
Имам заметил: - Кто бы мог посметь?
Они одно здесь возвели аббатство,
А мы уже десятую мечеть.

***
Однако в нашей повести громоздкой,
Людей спасая от больших невзгод,
Есть и святой Викентий Сарагосский,
Чьи чудеса в Европе чтил народ.
В четвёртом веке, дьякон в среднем званье,
Отстаивая христианство, он
Замучен был при Диаклетиане,
Упав с креста и будучи сожжён.
Его церквей, входя в тысячелетье,
Ещё не знала Франции земля,
Но у четы не появлялись дети,
К стыду и огорченью короля.
 - Стучите! – в Новом сказано Завете,
И Анна в полночь, отложив Псалтырь,
Молилась: - Помоги, святой Викентий!
Я здесь тебе воздвигну монастырь!
И всё стремилась вырваться наружу –
Её томили стены, сырость, мгла,
Парижский замок убивал в ней душу
И Анна жить в нём больше не могла.

***
Вильгельм был счастлив!
                                        Никакой заслугой
Удачный брак приобрести нельзя,
Матильда стала преданной подругой
И общая безоблачней стезя.
Они и храмы возводили вместе,
В них оставляя времени черты,
Из-за Ла-Манша ожидая вести,
Вильгельм не полагался на мечты.
Там зреть могли свои перевороты,
Жаль я следов не отыщу никак
Большой дипломатической работы,
Чтоб в римской церкви узаконить брак.
Всё внешне успокоилось и, всё же,
Один виконт, случайно, близь жилья,
Взял в плен англосаксонского вельможу,
Что штормом был заброшен в их края.
Известный сын влиятельного графа,
Надежда саксов, Гарольд Годвинсон,
Добротного лишившись пироскафа,
Был в тот же вечер герцогом спасён.
Намерение высказать браваду,
Расчёт ли жёсткий иль простая блажь,
То, что Вильгельм потребовал в награду
Не больше и не меньше, чем оммаж.⁹³
Хваля в бессильном пленнике отвагу,
Вильгельм пошёл впрямую, напролом:
 - В знак дружбы принесите мне присягу –
Я скоро буду вашим королём!
Граф был в смятенье: - Но король на троне!
Не помня сам, как руки он вложил
В развёрнутые жёсткие ладони
И этим сам судьбу свою решил.
Всю ночь беззвучно шевелились кроны
Под месяцем, согнувшимся дугой,
В тот миг решать судьбу чужой короны
Прав не имел ни тот и не другой.

Часть III.

        Есть океан сознания над нами
       И страны, омываемые им,
       Мне кажутся морскими островками,
       Разбросанными космосом ночным.
                     (Из юношеских стихов автора)

Глава I.

За взлётной полосой, по трассе новой,
В истории свою сыгравший роль,
Ютится городок средневековый,
Вблизи аэропорта «Шарль де Голль».
Чужой автомобильному потоку,
Встречавший королев и аббатис,
От стен Парижа к северо-востоку,
Застыл в далёком времени Санлис.
Там есть собор с порталами резными,
Сеть улочек, нетронутых пока,
Нет лишь деревьев с кронами густыми –
Всё каменно, как в Средние века.
И, всё ж, вторгаясь в здешнюю культуру,
Мы без ошибки попадаем в цель,
Костёла портик сохранил скульптуру –
В руках у Анны церковки модель⁹⁴ .
Не сразу город раскрывает грани,
В венце, с крестом латинским на груди,
И статуя здесь есть регине Анне
И каждый знает, как её найти. ⁹⁵
Когда-то Анна, сидя на престоле,
Открыла франкам собственный язык,
В ей посвящённой, местной, детской школе
Об этом помнит каждый ученик.

Не знаю, как происходило это,
Однако факт, что после долгих смут,
На съезде графы Первому Капету
Корону франков предложили тут.
Что в старину, с префектом и войсками,
Был город римский здесь и Колизей
И, что Санлис династия веками
Считала резиденцией своей.

***
Был местный замок неказист немного,
Но живописна здешняя земля,
На холм вела щебнистая дорога,
По склону извиваясь, как змея.
Весь лес был полон мрамором щербатым,
Храня руин античные следы,
Река Ноннет под мостиком горбатым
Ласкала слух журчанием воды.
Ковром каменьев дно её сверкало
И родники не замутняли мель,
Когда сквозь листья солнце проникало,
Чтоб жгучий луч распугивал форель.
Здесь всё в природе было первозданно –
Дубравы, птиц разноголосый хор,
Сюда решила переехать Анна,
А с ней король и королевский двор.
Здесь Анна, место присмотрев заране,
Нашла почти что, вышгородский лес,
Хотя её любили парижане
И называли «рыжая Агнесс».

***
Казалось бы, здесь всё склоняло к счастью,
Как северной опора стороны,
Весь замок пятибашенный был частью
Высокой, прочной крепостной стены.
Смотрели с юга шпили колоколен,
Пестрели крыши узеньких домов,
Зелёный север был открыт и волен,
Шурша верхами буков и дубов.

Здесь криков рынка не было привычных,
Лишь звон парил и вольный соловей,
Над свалками свистал колонн античных,
Что шли в постройку множества церквей.
В лесу, с бесцеремонностью открытой,
Не так давно вернувшись из Блуа,
Который день охотился со свитой
Мятежный граф, Рауль де Валуа.
Король терпел и не желал с ним драки
И было слышно, как невдалеке,
Трубили в рог и лаяли собаки,
Звучала брань на галльском языке.
И, вдруг, произошли метаморфозы,
Когда служитель графского двора,
Стал привозить магнолии и розы,
Чтоб Анну ими радовать с утра.
Не забывая о своей короне,
Но слушая тягучий медный звон,
К Раулю Анна стала благосклонней,
Ведь был красив и не навязчив он.
Не выходя из правил этикета,
Граф проявлял начитанность свою,
А Еве из библейского Завета
Познанья плод соблазном был в раю.

***
Боясь в семействе допустить измену,
Догадками своими опьянён,
Роже пришёл с докладом к сюзерену
И было видно, как взволнован он.
Не то, чтобы Роже не верил Анне,
Но тёрн сомненья в нём уже пророс:
 - Сир, граф приличий переходит грани,
Честь королевы ставя под вопрос!
Он говорил, испытывая муку,
Казалось, речь его лишала сил:
 - Граф так вчера поцеловал ей руку,
Что всех придворных этим возмутил!
Король насторожился, хоть отныне
И днём и ночью думал о войне:
 - А что не видно при дворе графини?
Пора напомнить графу о жене!
Роже давно суммировал все слухи
И сам был ими странно поражён:
 - Мой сир, на днях рассказывали слуги –
Алиенор⁹⁶ заточена в донжон!⁹⁷
 - В донжон? Вот новость! Неспроста, наверно!
Роже затронул нужную струну:
 - Позвольте, сир, я знаю достоверно –
Граф уличил в неверности жену!
Внезапно скрипнул трон под венценосцем:
 - Так отчего не разведётся он?
 - Сир, граф прослыть боится рогоносцем –
Здесь лучший выход, всё-таки, донжон!
На лбу монарха выступила влага:
 - Так Анна лишь супружеская месть?!
А я подумал… Валуа – бедняга!
Кому такого можно предпочесть?
Нет, я с Раулем спорить не намерен!
Всем королева нравиться должна,
В своей жене я полностью уверен,
К тому ж, ведь ждёт наследника она!

***
Давно пора одуматься и сдаться,
Бесчувственно спалив черновики,
Но мы назад вернёмся лет на двадцать,
Чтоб на пейзаж взглянуть из-под руки.
Мы там больших не сделаем открытий,
Европы видя оскудевший рай,
Дождь шёл два года – что вы хотите?
Болезни, голод и неурожай.
Лягушки не спасли от истощенья,
Французской кухни выдав образец,
Во всех умах бродило ощущенье,
Что это света наступил конец.

Когда принёс Европе облегченье
Благоприятный тридцать первый год,
Возникло «Мира Божьего» движенье,
Чтобы в любви с народом жил народ.
Юг Франции забросил в мир идею,
Что по Европе вихрем пронеслась,
Погрязла в грёзах церковь, а за нею
Народ и монархическая власть.
Отныне беды проходили мимо,
Но стало ясно года через два,
Что суть идеи слишком уязвима
И даже не губительна едва.
Что гром уже, быть может, и не грянет,
И, что о мире выслушав совет,
Европа воевать не перестанет
В ближайшие десятки сотен лет.
В столетье, обозначенном цифирью,
Враг неустанно убивал врага,
Спасло идею «Божье перемирье»,
Что начиналось утром с четверга.
Четыре дня в неделю были святы,
Арль полусельский, Ницца, Авиньон,
Из них призывы слали в Рим аббаты,
А из Клюни их автор – Одилон.

***
Князь Ярослав, осиротев отныне,
Всё чаще ездил на днепровский склон,
На свете больше не было княгини
И оставался лишь Иларион.
По всей Руси владыке были рады
Чины бояр, священство и народ,
Его интронизации обряды
На пятьдесят ложатся первый год.
Срывая с писем княжеских печати,
В тревоге Анна от санлисских лип,
Рвалась домой, но вовремя и кстати,
На свет явившись, родился Филипп.
Решив короновать его поспешно,
Правитель детский заказал венец,
Наследник спас династию успешно
И, что есть сил, кричал на весь дворец.
Роже просил воды и полотенце
И проявлял свой медицинский дар,
Считая лучшим средством для младенца,
Простой успокоительный отвар.
Французам имя было непонятно,
Восточным представляясь и чужим,
Вся Франция забыла, вероятно,
Апостолов и византийский Рим.
Король нечасто оставался рядом,
А на местах военных лагерей,
И день и ночь готовился к осадам,
В поход, мечтая выступить скорей.
Война б случилась, поздно или рано,
Король, что войско в графствах вербовал,
Теперь дружил с виконтами Руана
И всеми, кто с Вильгельмом враждовал.
Ходя вокруг Нормандии кругами,
Победных ожидая перемен,
Король, объединившийся с врагами,
Не мог простить Вильгельму графства Мэн.

***
Где графство Мэн когда-то простиралось,
А ныне город с именем Ле-Ман,
Языческую просвещал отсталость
Христианин, святой Иулиан.
Избранник Божий, житель горных высей,
Со словом о пришествии втором,
Как Павлом к паризеям⁹⁸ , Дионисий⁹⁹ ,
Он послан был апостолом Петром.
Одновременно церкви основанье
Закладывали в Галлии они,
Об их возможной встрече, лишь молчанье –
Здесь у хронистов паузы одни.

Кеноманийцы¹⁰¹ не были готовы
Апостольские слушать голоса,
Их вразумили именем Христовым
Творимые пришельцем чудеса.
Народ увидел чудо воскрешений,
Прилюдно прозревающих слепых,
Внезапность от проказы очищений
И прочь изгнанье ужасов любых.
В святом горел могучей веры пламень,
Апостола послушный ученик,
Он, властно стукнув посохом о камень,
Из почв сухих на свет извлёк родник.
Дивились люди, жившие в предместье,
Стремясь постичь явленье, а пока
Иулиан их окрестил на месте
Сверкающей водой из родника.
Пойдя пешком в селенье к неофитам,
У леса, в месте гиблом и чужом,
Святой увидел отрока обвитым
Гигантским, фантастическим ужом.
Должно быть, мальчик подскользнулся в луже,
Скрутив подростка с головы до ног,
Болотный гад сжимал его всё туже
И только Божий промысел помог.
Иулиан взмолился вдохновенно
И, сам собой, без всяких внешних сил,
Уж разорвался надвое мгновенно
И отрока от пут освободил.
Простой народ, узнав об избавленье,
Внял чуду и недели через три,
Креститься стали целые селенья,
Языческие руша алтари.
Что ж, ведь и бесов изгонял святитель,
Являя тяжкий перечень картин,
Но вот, что веры сотворил ревнитель,
Когда пришёл в селенье Аретин.
Был зал большого капища продымлен,
Огонь, что жаждал жертв, неугасим,
Здесь все считали верованья римлян
Отеческим наследием своим.
Под громкий ропот и негодованье,
Войдя под своды, в рвении святом,
Иулиан, увидев изваянье,
Широким осенил его крестом.
Всем показалось, мир перевернулся!
Святой был строг к языческим богам –
Незыблемый Юпитер содрогнулся
И, расколовшись, пал к его ногам.
Так Аретин уверовал упрямый,
Божественную принимая весть,
На месте капищ стали строить храмы,
Тем христианство утверждая здесь.

***
Жесток, отважен, копьями исколот,
Упорно ядра посылавший в цель,
Недаром переведено, как «молот»,
Нам было имя графское Мартель.
Физически силён и беспринципен,
С духовным светом смешивая тьму,
Он, что почти пример в подобном типе,
Сражался там, где выгодно ему.
Он, со своей неустрашимой позой,
На цитадель настроенный Аркез,
Вильгельму самой страшной став угрозой,
Был сущим даром Генриху с небес.
Вильгельм решил поехать к сюзерену,
С надеждами его разубедить,
Но в короле заметил перемену
И нежеланье честно говорить.
Лишь пресеклись уклончивые речи,
Зловеще воцарилась тишина,
Решив исход последней мирной встречи
Воспитанника и опекуна.

***
Вильгельм смотрел, сомненьями объятый,
На бледный призрак Англии вдали,
Когда узнал, что верхние магнаты,
Его предав, с войсками отошли.

Вильгельм встречал тревожные восходы
И размышлял о том, что может быть,
Напрасно бился он все эти годы,
Нормандию стремясь объединить.
Когда в родной стране такая суметь
И в корабле губительная течь,
Об Англии не стоило и думать,
Тут надо было голову сберечь.
Теперь с Вильгельмом спорила корона,
Монарх, чтоб зверя затравить в углу,
Собрал под королевские знамёна
Анжу, Руан, Понтье, Париж, Талу.
Но словно рок, неся им пораженье,
Тем родовой спасая интерес,
Вильгельм отважно выиграл сраженье,
Овладевая крепостью Аркез.

***
Жизнь Анны потекла однообразно,
Попутно с разгоравшейся войной,
Пусть сюзерен и стал рабом соблазна,
Кому-то надо управлять страной.
Кому-то надо отводить напасти,
Спасая разорённую казну,
И Анна, разрываясь на две части,
Не уставала проклинать войну.
Так незаметно протекло три года,
Всё так же пел санлисский соловей,
Лишь нынче, кроме хартий и народа,
У Анны было трое сыновей.
После сражений долгих и упорных,
Призвав Готье, что в Мо успел сбежать,
О надобности школы для придворных
Она вопрос поставила опять.
Устав от бестолковости прислуги,
Рутины заседаний деловых,
Жалела Анна, что её подруги
Теперь хозяйки замков родовых.
Слетали звоны с колокольных высей,
Дворец переустраивал Роже,
Начав постройку церковки в Санлисе,
Аббатством Анна грезила уже.
Горбатый мостик в речке отражался,
Но, свесив месяц острый и кривой,
Уже неотвратимо приближался
Год пятьдесят четвёртый, роковой.

Глава II.

Зима в тот год не проявляла милость,
Он с самого начала был жесток –
Скончался князь и церковь разделилась
На европейский запад и восток.
Понтифик Рима, как ересиарха,
Народной мести избежав едва,¹⁰¹
Вдруг отлучил от церкви патриарха,
И Керуларий¹⁰² проклял папу Льва.
Формально став причиной отлученья,
И в наши дни разняться меж собой
Доктрины христианского ученья
И принцип евхаристии самой.
А во дворце бранились няньки, прачки,
Весь день сушилось детское бельё,
И Анна в нервной слечь могла горячке,
Когда бы не епископы её.
О, как она сиротство ощущала,
Не ведая, что зрелость обрела
И, в размышленьях мучаясь, считала,
Что истинную веру предала.
Рауль, частенько навещавший Анну,
Чтоб с ней делить печали об отце,
С Роже сдружившись, как это не странно,
Стал добровольным зодчим при дворце.
Готье возился с принцами и, даже,
В поварню замка повернув стопы,
Придумал сам рецепт молочной каши
Из редких фруктов, тыквы и крупы.
Он чутким стал духовником для Анны,
Забыв про Мо с полдневной тишиной,
Молитвами её врачуя раны
И лишь король был одержим войной.

***
Зима – не время соловьиным трелям,
Разбрызгивая талый, мокрый снег,
Король приехал с Жофруа Мартелем
И стол накрыли на сто человек.
Но здесь вздохнуть им удалось едва ли,
Уже давно сторонников они
Для новой коалиции искали,
В скитаньях ночи проводя и дни.
Поскольку тропы скользки и опасны,
Был вновь подкован королевский конь
И двинуться в Нормандию согласны
Бургундия, Овернь, Шампань, Гасконь.
Разбитых войск пополнив оскуденье,
Согласно грозным планам короля,
Все временем избрали наступленья
Вторую половину февраля.

***
Пока на летописные страницы
Свечей не каплет монастырский воск,
Вблизи нормандской строятся границы
Стеной ряды объединённых войск.
Монарх, в сиянье королевской власти,
Великим Карлом выглядит почти,
Веля войскам разбиться на две части,
Чтоб с двух сторон в Нормандию войти.
Благословляя вдохновенной речью
По деревням бесчинствовать ворьё,
Он сам Вильгельму двинуться навстречу
Из графства Мэн решил через Эврё.
Но отрезвлён предательством виконтов
И веря только в промысел небес,
Мог и Вильгельм сражаться на два фронта,
Владея прочной крепостью Аркез.
С подмогой вышли графы из владений,
И войско на две армии деля,
Вильгельм пошёл с рядами подкреплений
К стенам Эврё, чтоб встретить короля.

Монарх, что стратегическим обхватом
Явил недальновидности пример
И герцог, мщенья пламенем объятый,
С утра сошлись у замка Монтемер.
Взревели трубы, грянуло сраженье,
Оружья гром наполнил тишину,
Передний край бросая в наступленье,
Вильгельм за трон сражался и страну,
Разгорячившись под февральским солнцем,
Он герцогства не отдал бы и пядь,
Чтоб им теснимы, следом за гасконцем,
Войска Оверни обратились вспять.
Весь день рядов откатывались волны,
Когда ж закат затишье осветил,
Признав, что пораженье стало полным,
С остатком армий Генрих отступил.

Казавшись кем-то, вроде инородца,
Вильгельм всегда виконтам был чужим,
Но, разглядев под шлемом полководца,
Нормандия склонилась перед ним.
Его портрет я набросала тушью,
Пусть мой рисунок не совсем красив,
Вильгельм, что не был чужд великодушью,
Глядит вперёд, страну объединив.

***
В чём, собственно, истории причуда?
Роднились ведь с князьями короли!
Быть может в том, что польская Гертруда
Княгиней стала Киевской земли?
Мы этот казус, как-нибудь, образим,
Ведь Киевский наследуя удел,
Брат Изяслав, что стал великим князем,
В других владеньях власти не имел.
Ослабли государственные скрепы,
Но чтобы рухнуть? Боже упаси!
Кто и во сне тогда бы мог нелепом
Распад увидеть Киевской Руси?
А, значит, Киев можно было сцапать,
Отнять престол отцовский, оттого
Князь Изяслав настроен был на Запад,
Чтоб там спасаться, в случае чего.
На распри братьев, что подспудно зрели
И замкнутую киевскую власть,
С большим вниманьем половцы смотрели,
Выискивая подступ, чтоб напасть.

***
Осмыслить пораженье было страшно!
Порой, бродя по замку в неглиже,
Король себя стал чувствовать неважно
И это видел пристальный Роже.
Ведь Генрих, утвердив права на земли,
Что в ходе битв завоевал Вильгельм,
Считал, рассудка доводам не внемля,
Что герцог шельма из последних шельм.
Чтоб обивать пороги тронных залов
И докучать сторонникам своим,
Возврата пленных, не ценя вассалов,
Как и Жофрей, он был непримирим.
Упорством от рождения отмечен,
Жофрей Анжуйский, дав себе карт-бланш,
Теперь твердил ему при каждой встрече,
Что час настал и надо взять реванш.
Опять к войне сводились устремленья,
Пока скрепляя герцогство внутри,
Вильгельм поспешно строил укрепленья,
Как раз напротив замка Тилльери.

***
Пусть парижане, поступая мудро,
Надстроили с мансардами этаж,
Есть чуть к востоку, севернее Лувра,
Собор невероятный Сент-Эсташ.
Органом знаменит монументальным,
Смешав два стиля, пятинефный храм,
Собором оставался кафедральным,
Когда пустел закрытый Нотр-Дам.

Как Божьему и подобало дому,
Он, близь Ле-Аль103 поднявшись до небес,
Был посвящен Ефстафию святому,
Часовню заменив святой Агнесс.
Ведь по анналам, что сродни колодцам,
Где свет преданий еле различим,
Ефстафий был известным полководцем,
Сражавшимся и защищавшим Рим.
Однажды он, забравшись в Апеннины,
Узрел, охотясь средь пустынных мест,
На крутизне базальтовой вершины
Оленя, что вздымал горящий крест.
Внезапно глас послышался надмирный,
Где сочетались мощь и высота,
Он звал: - Плакида, позабудь кумиры,
Иди во имя окрестись Христа!
 - Кто говорит мне?
                                  Глас в лесном покое,
Казавшись шумом тысячи пальмир,¹⁰⁴
Слетал с горы: - Я говорю с тобою
От имени того, кто создал мир!
Вернувшись в Рим, Ефстафий окрестился
С женой и малолетними детьми,
Но миг явленья вскоре повторился
И Божий глас воззвал к нему: - Вонми!
Ефстафий, неба видя полусферу,
Вновь крест узрел в сиянье и огне:
 - Настало время пострадать за веру
И доказать любовь твою ко мне!
Ефстафий внял, когда погибли слуги,
Угнали скот и обокрали дом,
И, несмотря на многие потуги,
Зловещим голод пригрозил перстом.
И вот уже прощальный кубок выпит,
Разграбленное брошено жильё,
Семья из Рима двинулась в Египет
В надежде счастье возвратить своё.
На корабле рабов теснили овцы,
От Рима многолюдного в дали,
Похитили жену работорговцы,
А двух малюток звери унесли.
Скорбя, как Иов, в нищенском смиренье,
Не в силах думать про дальнейший путь,
Ефстафий стал в ближайшем жить селенье,
Трудом перебиваясь, как-нибудь.
В своей судьбе не видя просветленья,
Пришелец свыкся с миром египтян,
Но чтоб в Парфянском выиграть сраженье,
Его в Египте отыскал Траян.
И ducis победил!
                            Таких примеров
Немного – ведь подросших сыновей
Он повстречал среди легионеров
Победоносной армии своей.
Их пастухи, живущие в саване,
У хищников отбили и пока
Они росли, задумали заране
Продать за деньги в римские войска.
Отец и братья обрели друг друга,
Когда в деревне, к Риму на пути,
Ефстафия окликнула супруга,
Чтоб счастье стало сказочным почти.
Их встретил Рим, но счастье было кратко –
К блестящим победителям причтён,
Блюстителями римского порядка
Ефстафий к трону был препровождён.
На троне Адриан сменил Траяна,
Заметив, что герой не пожелал
Языческого славить истукана,
Негодованьем цезарь воспылал.
Числа и счёту римским нет злодействам,
Пусть правосудье верит их правам,
Ефстафия, со всем его семейством,
В тот день толкнули на арену львам.
Сопровождая казни рёвом трубным,
Толпа желала зрелищ непростых,
Однако звери были дружелюбны
И отошли от будущих святых.
Лишь император багровел от гнева,
Сгубить семью решив наверняка,
И мучеников бросили во чрево
Стального, раскалённого быка.

Рим преуспел в войне и стоицизме,
Казня людей за идолов пустых,
Чтоб в православье и в католицизме
Сияло общих множество святых.
Быть может, все бы нами почитались,
Когда б не грянул разделенья миг,
И, всё ж, страдальцы древние остались –
Святой Ефстафий лишь один из них.
Он был крещён под именем Плакиды,
Так и хранит его апокриф наш,
А вы Парижа, созерцая виды,
Собор не пропустите Сент-Эсташ.

***
Чтобы казны ресурс не истощался,
В моменты мира, вдруг, собравшись в путь,
Король со всем двором перемещался
В домен иль в монастырь какой-нибудь.
Всё ехало – псари с огромной сворой,
Служанки, няньки, древний сенешаль,
Аббат Роже, что был всему опорой,
В пути пажам читающий мораль.
Ковры, подушки, шляпы, снедь, посуда,
Ложась на спины мулов и коней,
Санлис покинув, двигались отсюда
Неделю, а когда и восемь дней.
Дороги были ровными едва ли –
Трясущихся повозок по следам,
На лошадях отважно гарцевали
Придворные, сопровождая дам.
Они, гостя в аббатствах не впервые,
При спешиванье громко топоча,
Монахов отсылая в кладовые,
Монастыря запасы годовые
Уничтожали, словно саранча.
Французский двор, тучнея год от году,
Жил безмятежно, войнам вопреки,
Пиры, любя, турниры и охоту,
Где главным действом были пикники.
Пока особо Генриха и Анну,
В своих покоях потчевал приор,
Из-за вина придворный рыцарь, спьяну,
С монахами вступал в жестокий спор.
Все слуги Божьи пребывали в страхе,
Производимый ими алкоголь
Кормил аббатство – шли с сумой монахи,
Когда со свитой отбывал король.
Молитв плодом был миг благословенный,
Король прощался прямо за столом,
Сосуд, взамен оставив драгоценный
Иль сервов целым жертвуя селом.

 Глава III.

Когда бы нам приоткрывалась дверца
В неведомое будущее стран,
Мартель и Генрих вряд ли б вторглись в сердце
Нормандии – Байо и нижний Кан.
Политику считать игрой без правил
Король привык, единожды предав,
Но герцог встретил их на переправе,
Вблизи Варвиля, через речку Дав.
Зловещим светом гладь её светилась,
Из войск союзных, рвавшихся вперёд,
Лишь небольшая часть переместилась,
Путь, проложив переходящим вброд.
Так началось Варвильское сраженье,
Где ярость франка вновь гасил норманн,
И в поднебесном звука преломленье
Дышал войны трагический орган.
В претензиях правитель не был скромен,
Толкая в бой всё новые полки,
Но перевес нормандца был огромен
И короля потери велики.
После того, как строем войск сплочённых,
Вблизи Варвиля герцог победил,
Король, главою войск объединённых,
Уже к Вильгельму больше не входил.

***
Вильгельм закончил строить укрепленья
И подойдя с войсками к Тилльери,
Тимер осадой взял без промедленья,
Замок срывая Франции с двери.
Лишь потрепав собак в большом вольере,
И краткий отдых бросив псу под хвост,
Король, сражённый вестью о потере,
Решил вернуть немедленно форпост.
Себе на сборы отведя неделю
И чистить шлемы приказав пажу,
Он в тот же день послал гонца к Мартелю,
Чтоб граф успел собрать войска в Анжу,
Король, что Мэн отождествлял с подножьем
Нормандии, границы взял барьер
И, с перемирьем не считаясь Божьим,
В четверг внезапно осадил Тимер.
Аббат из местных жаждал правосудья,
Но войско, шагу не ступая прочь,
Построив стенобитные орудья,
Теперь долбило замок день и ночь.
По всей округе слышались удары,
Пыль засыпала крыши Тилльери,
Простой народ боялся Божьей кары
И озарял свечами алтари.
К субботе в замке проломили стену –
В таких вещах был мастером король,
Но герцог сам спешил ему на смену,
Держа над южной областью контроль.
С тех пор из рук перемещаясь в руки,
В крутой попав и долгий оборот,
Тимер дрожал, претерпевая муки,
Осадам подвергаясь целый год.
Король устал от грохота и скрипа,
Когда назрел, как выход и ответ,
Момент коронования Филиппа,
На семь с войною запоздавший лет.
В сраженьях раньше времени старея,
Король нормандский разлюбил Борей,
И отбыл в Реймс, оставив здесь Жофрея,
Пейзаж сменить мечтая поскорей.

***
Коронований версии в культуре
От истинной картины далеки,
Но для Филиппа сделали в натуре
Всё, как для Анны, лишь в миниатюре,
Всё – мантию, корону, башмачки.
Латинский крест в епископской деснице,
Закон присяги, исключавший ложь,
Сосуд с елеем в виде голубицы
И реймское Евангелье всё то ж.
Династии не важен возраст нежный,
Ведь при свечах, в соборной полумгле,
Обряд свершён и отрок безмятежный
Стал юным королём при короле.

***
Лай из-за леса доносился лисий,
Тропинку, фыркнув, ёж перебегал,
Аббатство Анна строила в Санлисе,
Она трудилась – Бог располагал.
На помощь зодчий прибыл итальянский,
Что за работу взялся горячо,
Стиль предложив, по времени – романский,
Ведь целый век до готики ещё.
Вначале горожане лишь глазели,
Как надрывалась аббатиса-мать,
Приняв от Анны мельницу и земли,
Но постепенно стали помогать.
Давали плод усилий сочетанья,
Заметные уже издалека,
Строенья обретали очертанья
И собирались выстоять века.
На дню случались трапез промежутки,
Обильем блюд лужаек смяв ковры,
В пруду бранились лебеди и утки,
В реке сновали выдры и бобры.
Хоть архитектор и блистал талантом,
Когда в работе чудился провал,
Аббат Роже был главным консультантом,
А зодчий графа слушал и внимал.

***
Не удалось бы даже ювелирам
Так из Тимера сделать решето,
Король хотел всё дело кончить миром,
Но эту мысль не понял здесь никто.
Так тяжела была его измена!
Анжуец поспешил убраться прочь,
Святой престол, епископы Амьена,
Бессильны были чем-нибудь помочь.
И сюзерен впервые был растерян,
Утративший союзников, один,
Он убедился, что форпост утерян
И, что он больше здесь не господин.
Он, честь свою считая уязвлённой,
Позора чашу осушил до дна
И понял, что Нормандии сплочённой
Его опека больше не нужна.

***
Четвёртый век, нашествий постоянство,
Германцы в разноликих племенах,
Рим постепенно принял христианство
И многобожье тлело на глазах.
С округлой башни Анна разглядела –
Прямая, как летящая стрела,
В Сант-Яго устремясь де-Компостела,
На юг дорога римская вела.
Вдали, где поле церковь окружало,
Плющ наползал на первобытность стен,
Разбитое норманнами лежало,
В развалинах аббатство Сен-Мартен.
Там, прославленья в святцах удостоен,
Свершая благо на своём веку,
Святой Мартин, как милосердный воин,
Свой плащ когда-то отдал бедняку.
Не пожалев для ближнего рубахи,
Он в дни, когда здесь правил Юлиан,
Оружье сдав, решил уйти в монахи,
Горя гуманной верой христиан.
Как оказалось, чтобы стать бессмертным,
Не стоит лезть в духовную тюрьму,
Довольно скромным быть и милосердным,
Наперекор тщеславью своему.
Смешон художник нам самовлюблённый,
Что жаждет славы, трудностей взамен,
Над улицей застыв одноимённой,
Парадно встала арка Сен-Мартен.
Есть и канал, чья гладь не помутнела,
Приорство, храм, но пожелал народ,
Чтобы возникла в городе капелла,
От слова «капо», то есть плащ, капот.

***
Чтоб доблестный мог причаститься воин
И победить в бою наверняка,
Был в Петербурге Троицкий построен
Собор Преображенского полка.
Скорее, живописная картина,
Поддерживая воинскую честь,
Икона в нём святого есть Мартина –
Церквей Парижа памятная весть.
Я повторюсь и, всё ж, рассказ итожа,
Скажу, что православием славян
Мартин парижский почитаем тоже,
Как, впрочем, и святой Иулиан.

***
Аббатства зданья с храмом в три придела
Сложились и успели подрасти,
Но минул год и Анна овдовела,
Не дотянув ещё до тридцати.
Вдове французским каверзным законом
Предписывалось что-нибудь одно –
Соединенье опекунства с троном,
К несчастью, было ей запрещено.
Перед святой склонившись Женевьевой,
Вдова Агнесс, рискуя, может быть,
Остаться, всё ж, решила королевой
И опекунства право уступить.
Опекуном избрали иностранца,
Что знал, как был бы против сюзерен,
Правитель фландрский, граф и тесть нормандца,
Отец Матильды, Пятый Бодуэн.
Вильгельм – политик волевого типа,
Страну изъездив поперёк и вдоль,
С тех пор, как тесть стал опекать Филиппа,
И Францию под скрытый взял контроль.

***
Теперь проблема висла на проблеме –
Наставница и королева-мать,
Что Анна в то переживала время,
Как вы, могу я лишь предполагать.
Народ был рад, её склоняя имя,
Но мал король, что воевать не мог,
И матери с вассалами своими
Добра и мира важен был залог.
В Санлисе чисто подмели аллеи
И Анна, в гости приглашая знать,
Устраивала в замке ассамблеи,
С тем, чтоб сердца вельмож завоевать.
Входили в залы графы, герцогини,
Затеи Анны обрели успех,
Стал этикет изысканней отныне,
Стихи и арфы привлекали всех.
Она вражды растапливала льдину,
И в сложной политической борьбе
Искала золотую середину,
Внушая уважение к себе.
Сыграли роль и ум её и знанья,
Недюжинную волю проявив,
Снискала Анна общее признанье
И власть и государство укрепив.

***
Жонглёры песню о Роланде пели,
А граф Рауль бледнел и ревновал,
И громко после каждой ритурнели¹⁰⁵
Вопросами певца перебивал.
Что мог он сделать со своей природой,
Чтоб усмирить наследственный мятеж?
«Шансон де жест»¹⁰⁶ придворной стали модой,
А чистый голос молод был и свеж.
Теперь, когда закончились сраженья,
В любви признавшись Анне в первый раз,
Граф ей внезапно сделал предложенье,
Но получил решительный отказ.
Предпочитая долг всему на свете,
Вдовство молитвам посвятив своё,
Считала Анна, что важнее дети,
И что лишь в них отныне жизнь её.
Что есть ещё авторитет в народе,
Но граф Рауль, спустя немного дней,
Похитив королеву на охоте,
Почти насильно обвенчался с ней.
Как сыновья из племени Каафа
К наложнице отцовской, в Мондидье,
К ней отнесутся оба сына графа –
Симон и неприветливый Готье.

***
Родную мать утратив в раннем детстве,
Два брата сиротели до сих пор,
Взрослея в унизительном соседстве
Второй жены отца – Алиенор.
Явившись в Мондидье в конце июля,
Она, любя досуги и гостей,
Плохой супругой стала для Рауля
И мачехой бездушной для детей.
Рауль к бедняжке охладел мгновенно,
Дождавшись дня, когда Алиенор,
Внезапно обнаруженной изменой
Повергла род прославленный в позор.
Смешна была соперника персона –
Плохой поэт и слабый музыкант,
И граф Рауль супругу из донжона
Отправил прямо к матери в Брабант.
Но, забывая фальшь её бонжуров,
Граф изо всех природой данных сил,
С тех пор возненавидел трубадуров,
Хотя всегда поэзию любил.

***
Расшитый пояс подвязав потуже,
Чтобы дорожный одолеть экстрим,
Для обвиненья в двоежёнстве мужа,
Алиенор помчалась к папе в Рим.
Для фразы в булле отыскав синоним,
Старик спросил, насмешки не тая:
 - Ну, хорошо, мы брак не узаконим,
Но какова соперница твоя?
На роковой вопрос, что интересно,
Чтоб долго не описывать портрет,
Алиенор ответствовала честно:
 - Другой такой на свете больше нет!
Покашляв и поставив точку в булле,
Понтифик, папа Александр Второй,
От церкви, всё же, отлучил Рауля,
Чем пренебрёг наш рыцарь и герой.

Скандал блистал и выглядел гламурно,
Но, чувствуя себя на облаках,
Тесть и Вильгельм возрадовались бурно –
Теперь вся власть была у них в руках.

Часть IV.

Глава I.

        «Началась борьба между
        двумя могущественными силами»
                                                О. Егер

С каким трудом Средневековья вздохи
Безмолвья исторгает глубина,
Но, ощутив призыв другой эпохи,
Поэт свои не слышит времена.
Аббатства, замки, рыцари в походе,
Теченье битв, восстанья тёмных масс,
Он хочет знать, куда они уходят
И где сокрыто прошлое от нас?
Не может быть, чтоб сбросив здесь убранства,
С эпохой уплывая навсегда,
Вне времени они и вне пространства,
Как облака, исчезли без следа.
Ведь им под силу в сущности нетленной
В замедленной игре надбытия,
Восстав, расправить внутренней вселенной
Её неизмеримые края.

***
Теперь не размышляют о таланте,
Заказы выполняя не шутя,
Но я должна сказать о Гильдебранте,
Пусть и тысячелетие спустя.
Мал, неказист, насмешками изранен,
Он солнца избегал, как нетопырь,
Отец – тосканский пахарь и крестьянин,
Его отправил в римский монастырь.
Романские обители строенья,
Строй галерей, фонтаны во дворах,
В подростке вызывали восхищенье,
Её отцов клюнийские воззренья
Со страстью принял молодой монах.
По мере возвышенья непростого,
Скрывая дарованья, может быть,
Он – капеллан Григория Шестого
Доселе мог лишь папе услужить.
И только позже, признанным легатом,
Пройдя карьеры тягостный этап,
Обласканный дряхлевшим Львом Девятым,
Он станет серым кардиналом пап.
Его упорство, скромность и успехи
В духовных и финансовых делах
Теперь воспринимаются, как вехи,
Напоминая кольца на стволах.
Крестьянский сын без денег и опоры,
Тесня корыстолюбцев и льстецов,
Он ради церкви сможет сдвинуть горы,
На папский трон взойдя, в конце концов.
Кто знать бы мог, варясь в своём сиропе,
Заглядывать не думая вперёд,
Что он судьбу монархии в Европе
Изменит круто и перевернёт!
Зрачки скульптур с тех пор подёрнут бельма,
Одежд библейских выцветет порфир,
Кошмар начнётся именно с Вильгельма,
А там семь лет и содрогнётся мир.

***
Фалез был замком в родовом поместье,
Пусть и бастард, Вильгельм родился в нём,
Туда к нему и прилетели вести
Из-за Ла-Манша мрачным зимним днём.
Когда б Вильгельму изменила память!
Скончался Эдуард, однако он
Был Гарольду саксонский трон оставить
Национальным фронтом принуждён.
Вильгельм изрядно переволновался,
Ведь Годвинсон, солгав ему в душе,
На следующий день короновался,
А, значит, правил Англией уже.
Лицом к лицу столкнувшись с неудачей,
Впросак попав, надеясь на успех,
Нормандский герцог встал перед задачей
Но отступать?
                          Вильгельм был не из тех!

***
За годы войн Вильгельм не стал добрее,
На будущее выстроив прогноз,
Он сделал вывод, что всего скорее,
Понтифик смог бы разрешить вопрос.
Не доверяя ни одной кассандре,
Он вспомнил, что считаясь мудрецом,
Стал Гильдебрандт при папе Александре
Ближайшим и доверенным лицом,
Послушав, Гильдебрандт подумал: - Браво!
Он Годвинсона хочет уличить
И на захват страны его без права
Благословенье церкви получить!
Бессмысленно, и, наконец, безбожно
Благоприятный упускать момент,
Раз к благу церкви обратить возможно
Внезапный, щекотливый инцидент!
Пусть совести не избежать укола,
Когда бы мы Вильгельма возвели,
Лишь с разрешенья папского престола
Всходить на трон могли бы короли.
Чтоб с ересью борясь неутомимо,
Любую контролировать страну,
Я должен убедить владыку Рима
Одобрить вероломную войну!

Отныне (по источникам известным)
Был Годвинсон, по сути, обречён,
Объявлен узурпатором бесчестным
И от святейшей церкви отлучён.
Коронованья спешное решенье
Рим осудил, благословив поход,
Зато Вильгельм, добившись разрешенья,
На берегу пролива строил флот.

***
Конец ли вновь предвосхищая света,
Заглядывая в каждое жильё,
Стояла в небе грозная комета¹⁰⁷
И все народы видели её.
Что в мир, пугая предзнаменованьем,
Несла она, пылавшая меж звёзд,
Какие беды, битвы и восстанья
Влачил её прозрачный, гибкий хвост?
Какой земле ещё грозила кровью,
Дразня и омрачая бытиё,
Чем потрясти смогло Средневековье
Зловещее вторжение её?

***
А нужно ль пунктом отмечать особым,
Когда нам брат и немец и француз,
Что Карл Великий был славянофобом,
Что чтит его за то Евросоюз?
Пока свои вы изменяли стили
И примеряли «аглицкий кафтан»,
Там премию в честь Карла учредили
Всё те же ненавистники славян.
Сопряжены единым зодиаком
Древнейшие германцев племена,
А в отношенье к чехам и полякам
Совсем другая песенка слышна.
Славяне! Путешествуйте, общайтесь,
Но бойтесь наступить на ржавый гвоздь
И, устремясь в Брюссель, не обольщайтесь,
Что вы и вправду в нём желанный гость.

***
Тропинка жизни становилась уже,
Перед постом сжигали карнавал,¹⁰⁸
Но Анне праздно жить в именье мужа
Её живой характер на давал.
Не позабыв традиций меценатства,
Она, чтоб довершить эксперимент,
Достраивала женское аббатство,
Его уже назвали Сен-Винсент.
Строенье было, в принципе, готово,
Когда бы не следы застывших смол,
А где-то, на Руси великой, снова
Сраженье шло за Киевский престол.
Он был и осквернён и обесславлен,
А Всеволод, забравшись в свой удел,
Врата закрыв, сидел в Переяславле
И опасался половецких стрел.
Со Святославом, без намёка права,
Вновь бросив Польше Киева судьбу,
Не раз они смещали Изяслава
И половцы вмешались в их борьбу.

***
В труде четырёхтомном пыльном, старом,
Мне довелось однажды прочитать
Про диалог Лафранка с Беренгаром,
Что против догм попробовал восстать.
Сей еретик, что сотрясал престолы,
Едва не угодивший на костёр,
Как основоположник турской школы,
На Латеранский вызван был собор.
Бунтарь, Лафранку дав отпор привычный,
Изрёк, причастья умалив момент,
Что Кровь и Тело Божьи символичны,
Что никаких пресуществлений нет.
Лафранк с нормандским говорил акцентом,
Считаясь, как догматик и прелат,
Бессменным Беренгара оппонентом,
На тему эту написав трактат.
Его Вильгельм, став королём английским,
Назначит в графстве, средь британских нив,
Архиепископом Кентерберийским,
Нормандским духовенство заменив.
Сопутствуя восстаниям и драмам,
Духовным знати будучи отцом,
Лафранк после Вильгельма станет самым
Влиятельнейшим в Англии лицом.

Глава II.

В воссозданной истории народа
Меж глав, нет-нет и встретится провал,
Однако, для английского похода
Вильгельм насильно войск не вербовал.
Желающие приходили сами,
Одних французов набиралась треть,
В Британии на предстоящей драме
Теперь любой мечтал разбогатеть.
В глубоких размышленьях строя планы
По дележу богатств чужой земли,
К ним южно-сицилийские норманны
И рыцари из Фландрии пришли.
Считая, что с врагами будут квиты,
Вражды глубокой обостряя грань,
Напором саксов изгнанные бритты
Приплыли с полуострова Бретань.
Явился, и, по склонности природной,
Тщеславный, жадный, лишь бы взять своё,
Простолюдин и брат Вильгельма сводный
Прелат Одо, епископ из Байо.
Но, чтоб шаблон разрушить эпигонский,
И конницу Вильгельма развенчать,
Нам нужен только Юстас – граф Болонский,
Так вовремя успевший закричать:
 - Вот он, Вильгельм!
                                        Чтоб опустив забрало
Вожак явил войскам открытый лик
И за Харальда саксов покарало
Норманнов зло, объединившись в миг.
Есть факты, неизвестные доселе,
И, всё ж, не вечно истина молчит,
Чтоб стало ясно, кто на самом деле
Рассыпать помогал саксонский щит.
Есть Юстас в паре со своим кузеном –
Вильгельма в прошлом ярые враги,
Но войско ждёт, готовясь к переменам,
Отплытья ночь – не разглядеть ни зги.

***
Во тьме сливаясь, как лесные дебри,
Чернели мачты в несколько рядов,
Осенней ночью, при попутном ветре,
Вильгельм спустил в пролив шестьсот судов.
Пока отлив, песок бросая голый,
С собою вдаль не увлекал прибой,
Фонарь на мачте укрепив тяжёлый,
Вильгельм повёл армаду за собой.
Подталкивая парусник отважный,
Чуть озарённый гаснущим огнём,
Дул в спину ветер мощный, тёмный, влажный,
И сила жизни ощущалась в нём.
Под утро, наступая на морены¹⁰⁹,
Судов чужих встречая караван,
Британских скал неласковые стены
Взглянули на армаду сквозь туман.
Само пришло разумное решенье –
Сначала в бухте высадив десант,
У Гастингса устроить укрепленье
И совершать набеги на селенья,
Армейский пополняя провиант.
Чтоб оправдать коварное вторженье
И скипетр от епископа принять,
Вильгельм был должен выиграть сраженье
И армии своей не потерять.

***
Как Анна там, в предместье, под Парижем?
А Гарольд, сделав неудобный крюк,
Харальда поразив под Стамфорд-Бриджем
С войсками спешно двинулся на юг.
Край охватило дрёмой непробудной,
Уже блуждали тучи по холмам,
Редело войско – после битвы трудной,
Крестьяне расходились по домам.

А новый враг, дыша пренебреженьем,
Уже попрал Британии порог,
И на доске за Англию сраженье
Зловещий вёл и мстительный игрок.
Оказывая помощь пострадавшим,
Король, для сохранения страны,
Уже не мог помочь войскам уставшим
Осилить груз еще одной войны.
Лишь верные, как и Харальду ярлы,
С ним оставались, бедствия деля,
Его непобедимые хускарлы –
Военная элита короля.

***
Не замечая птиц в осеннем небе,
Вильгельм в рассветной видел полутьме
Близь места, под названьем Бэтл-Эбби,
Британцев, укреплённых на холме.
Позвякивая жестью еле слышно,
Создав сплошную стену из щитов,
Застыв, они стояли неподвижно
И каждый воин к бою был готов.
Их мужество не смею не воспеть я –
Обречены в неравной пасть борьбе,
Они в строю уже тысячелетье
Стоят, воздвигнув памятник себе.
Чтобы родные отстоять пределы,
Их армия к вершине поднялась,
Но рог взревел и полетели стрелы
И мировая битва началась.

***
Теперь преступно подвергать сомненьям,
Что англосаксов хитрость низвела,
Что конница притворным отступленьем
Их на равнину выманить смогла.
Но так ли всё? Рассмотрим по порядку:
Вверху стена щитов на страх врагу,
Быть может, глядя пристально в тетрадку,
Я бой реконструировать смогу.

Три линии – вот лучники, пехота,
За ними всадник высится в седле,
Уже начать осаду рвётся кто-то
С подъёма вверх по вздыбленной земле.
У англичан, пока что, есть успехи,
Страдают лишь нормандские стрелки –
Их стрелы отлетают, как орехи,
Хотя подсчёты жертв невелики.
Стрелки отходят к Юстасу и, в драке
Хускарлами, производя эффект,
Пехоты отражаются атаки,
Но лучник полнит свой боекомплект.
И по щитам сплотившихся британцев
Идёт уже нешуточный обстрел,
На правом фланге армии нормандцев,
Болонский граф упрочиться успел.
Расскажет вам любой путеводитель,
Как мужественно возвратившись в строй,
Британец Гарольд, храбрый предводитель,
Здесь в глаз нормандской ранен был стрелой.
От мороси рисунок битвы глянцев
И различимо явственно весьма,
Как рыцарская конница нормандцев
Форсирует подножие холма.
Как быстрых стрел не выдержав напора,
Бросаясь вниз и рассыпая щит,
Британцы сеют панику и скоро
Слух пролетает, что Вильгельм убит.
И лишь один, в скопленье многоликом,
Болонский граф со знаменем в руках,
Спасительным и всем известным криком
Мгновенно гасит панику в войсках.
Но, чтобы ярость битвы не остыла,
Еще держа в руках нормандский флаг,
Отважный Юстас холм обходит с тыла,
Чтоб герцог с ним скрепил свой левый фланг.
О, древний бой без пушек и картечей!
Не обнажая битв натурализм,
По-русски это называлась сечей,
Но здесь особый видится трагизм.

Ещё идёт совместная атака,
Убит король и брошен меч к мечу,
Бегут британцы, лошади, однако,
Я о финале страшном помолчу.
Гораздо лучше, хоть рассказ размажут,
Чем всё повествование моё,
Об этом вам историки расскажут
И беспощадный гобелен в Байо¹¹⁰ .

***
Вот он, Вильгельм, венец принять готовый!
В Вестминстерском аббатстве завершён
Коронованья чин средневековый
И, наконец, король английский он.
Сжимая меч, он и велик и грозен,
Короной франков мучимый вассал,
Он беспощаден и религиозен,
Жаль драм о нём никто не написал.
Завоеваньем изменив полмира,
Поскольку ширь Европы велика,
Как тип, он мог бы вдохновить Шекспира
И отодвинуть Гамлета слегка.
Его величье ждёт отображенья,
Лишь гении не знают, может быть,
Как отнестись к последствиям вторженья,
Потери их и блага оценить.
Ведь англосаксы, что бы с ними сталось,
Когда бы не склонившись перед ним,
Беспомощная Англия осталась
Всего лишь государством островным?
Вливаясь в скандинавскую стихию,
Та Англия не скалила б клыки,
Натравливая турок на Россию,
Или спуская в Персии курки.
С большой армадой самодельных барок
Когда-то узкий одолев пролив,
Вильгельм и нам оставил свой подарок,
Одиннадцатый век опередив.

***
Всё раздарив своим аристократам,
Вильгельм изгнал из ульев старых пчёл,
Стал беден тот, кто раньше был богатым,
А кто-то жить в изгнанье предпочёл.
Их собственность присвоили нормандцы,
Повсюду строя замки до небес,
Чтоб нищие, туземные повстанцы
К ним реже проявляли интерес.
Вильгельм принёс французскую культуру,
Чтобы страна вписалась в материк,
Но, местную убив литературу,
Совсем английский отменил язык.
Ведь тот язык, что здесь царил вначале
В старинной лингвистической красе,
Теперь мы с вами вряд ли бы узнали,
Под нынешним склонясь «а ля франсе».
Что же до власти административной,
То англичан правитель отстранил,
Зато норманн, строкой императивной
Конфисковал, преследовал, казнил.
Вильгельм построил Тауэра зданья,
Однако, знать смешав и бедняков,
Так подавил на севере восстанье,
Что это десять помнится веков¹¹¹ .
И лишь одно – в одиннадцатом веке,
В дни короля с воинственной судьбой,
На Англию закончились набеги
И на лесных дорогах стих разбой.
Но кто кричать себе присвоил право,
Ты, либеральный мальчик, помолчи,
Что русская история кровава,
Что в ней веками правят палачи?
Припомни реформации картину
Народный войн религиозных плач,
Виновник, церковь расколов, как льдину,
Костры и казни обратил в рутину,
Но кто сказал о том, что он палач?

***
А времени прошло уже не мало,
Пока тут шла об Альбионе речь,
И в опекунстве надобность отпала –
Филипп вступил на трон и принял меч.
Филипп Французский, Капетинг Четвёртый,
Высок, породист, строен и красив,
Ум, проявляя и характер твёрдый,
Он был, однако, несколько ленив.
Монарху помогая неустанно
Освоить управления предмет
Сама, живя в запретном браке, Анна
Теперь уже не смела выйти в свет.
И, всё же, гладя сына против шерсти,
По трём перемещаясь городам,
Она Филиппа на Голландской Берте
Женить мечтала к двадцати годам.
Крепился род, пусть не искали друга
В нём желчные потомки Валуа,
Был обручён с рожденья младший Гуго
С наследницей земель Вермандуа.
Не слишком ладя с братом-венценосцем,
Женитьбой умножая свой доход,
Со временем он станет крестоносцем,
Благополучно завершив поход.
Любовь супруга слишком роковая,
Давно созрев, полегче быть могла,
Но Анна, пусть не всюду успевая,
Вполне с Раулем счастлива была.

***
Поймёшь, пройдясь по временам античным,
Что мир Средневековья веселей,
Где факт явленья был почти привычным
То антипап то антикоролей.
На сказочных страницах фолианта,
С границами средневековых стран,
К досаде нет портрета Гильдебранта,
Что мне мешает завершить роман.
Он выдвигался скромно, «тихой сапой»,
Совсем, как будто, не стремясь вперёд,
А в том, что стал в итоге римским папой
Не кто-нибудь виновен, а народ.
Что ожидать уже предполагали,
Мог удивляться только лицемер,
Одни в унынье тягостное впали,
Другие ликовали не в пример.
Дальнейшее – событья мировые!
Петра святого пламенно моля,
Седьмой Григорий посягнул впервые
На трон и сферу власти короля.
Из римской церкви, для её же блага,
Он строил надмонархию мечом,
В борьбе за власть, хитрей любого мага,
Используя апостола с ключом.
Чтоб на библейской действовать основе,
Он слов пророка отточил кинжал:
«Будь проклят удержавшийся от крови,
Вернее тот, кто руку удержал».
Немалого добился узурпатор –
Во власянице, в зимнюю пургу,
Пред ним босой германский император
Три дня стоял в Каноссе, на снегу.
Но это трудно счесть за пораженье –
Упрямо движим помыслом одним,
Король, у папы вымолив прощенье,
Смог власть вернуть, чтоб вновь сражаться с ним.
Его понтифик отлучит повторно,
Чтоб, голову не потеряв едва,
Потом из Рима убежать позорно,
Однако, церкви укрепив права.

***
Госларский мрамор выглядел потёртым¹¹² ,
В дворцовом парке рос альпийский граб,
Филипп сдружился с Генрихом Четвёртым,
Поскольку оба не любили пап.
Повальному предавшись увлеченью
Турнирами, в пирах, в конце концов,
Монархи напрочь предали забвенью
Былые распри царственных отцов.

В Санлисе летний выстроили домик,
Чем занимался, в сущности, аббат,
У Анны появился внук Людовик –
Король Филипп три года был женат.
Его супруга всем была желанна,
Филипп Французский счастлив и влюблён,
Так, что ничуть не волновалась Анна,
Невестке свой передавая трон.
Она и внук вписались в акварели
Санлисских парков, башен и прудов,
Епископы изрядно постарели,
Но от своих не отреклись трудов.
Готье из Мо добравшийся на муле,
Нуждался в горячительном питье,
И, Анна, пусть скучая о Рауле,
Вернуться не спешила в Мондидье.
Была, порою ссорясь непотребно,
Неоднозначна графская семья –
Воспринимали мачеху враждебно
Корыстные Рауля сыновья.
Чтоб равновесье удержать в семействе,
Нередко Анна шла на компромисс,
Но убеждаясь в скрытом лицедействе,
Старалась чаще уезжать в Санлис.
Ведь сыновья, а пуще старший, первый,
Боясь, наследство с Анной разделить,
Щадить отцу не собирались нервы
И что-то кроме выгоды любить.

***
Есть мненье, подтверждаемое книжно
Или, скорей, гипотеза одна,
Что время, как стихия, неподвижно
И только мы идём сквозь времена.
Кто сделал вывод сложный и туманный
Дознаться затруднительно весьма,
Но до сих пор горды потомством Анны
Европы королевские дома.
Наследственности древние секреты
Сегодня и для Англии важны,
Где с Анной связан дом Елизаветы,
Жаль вот с какой, не ясно, стороны.
А странный факт, на удивленье прямо,
Что в жарком, африканском естестве
С ней даже бывший президент Обама
И тот, каким-то образом, в родстве!
Так солнцу вслед глядят гелиотропы¹¹³ ,
Ты с Анной свет его соотнеси,
Выходит вся история Европы
Зависима от Киевской Руси.

***
С времён Голгофы Иерусалимской,
Народы уводящей от греха,
Когда с небес орёл, спадая, римский
На галльского бросался петуха.
Когда мостить не успевала кельма¹¹⁴
Дороги легионов и полков,
До воцаренья в Англии Вильгельма
Прошло почти одиннадцать веков.
Но как мне, к сути возвращаясь дела,
Вам донести безрадостную весть
О том, что Анна снова овдовела,
Чтобы в Санлис вернуться и осесть.
Уже леса окрестные редели,
Слетая, листья золотили сад,
Констанция смеялась в колыбели,
Когда качал её трёхлетний брат.
Смягчала горе детская забава
И Анна, выйдя в огненную тишь,
Подумывала книги Ярослава
Потомкам в дар перевезти в Париж.
Она, ломая сучья краснотала,
Вдруг поняла, что погрузившись в грусть,
За тридцать лет француженкой не стала,
Что выход в том, чтоб вновь увидеть Русь.
К тому ж сюда, в парижское предместье,
С гонцами чаще стали приходить
Тревожные из Киева известья
И ей хотелось братьев примирить.
Она мечтала, переждав метели,
В дорогу ранней двинуться весной,
Король был против ужасов затеи
И мать заставил управлять страной.
Спустившись в мир со своего Монблана,
Без малого через двенадцать лет,
«Мать короля» - подписывалась Анна,
Теперь указы выпуская в свет.
Однако ей давно уже казалось,
Что королю подмога не нужна
И, как листок сорвавшийся, металась
С родного древа по ветру она.
Невольница монаршего обета
Одна, среди французов-сыновей,
Могла понять её невестка Берта,
Сама голландских будучи кровей.

***
Как вам, не знаю – с Генрихом и Анной,
Иларионом, князем у Днепра,
Парижем старым, замком и Секваной…
Мне жаль прощаться, но пришла пора.
Мои герои! Каждая страница
Переживаний летопись моих,
Рисуя исторические лица,
Я часть себя переселяла в них.
Я пробиралась по чертополоху –
Ярится окружающего злость,
Когда стремишься оживить эпоху,
В неё входя, как любопытный гость.

***
Вы помните портрет с цветком герани?
Её лицо, окна проём прямой,
Не в те ли дни угодно было Анне
Отправиться на Родину, домой?
Прощаться ехал каждый почитатель
И сам, отчалив от британских скал,
На проводы Вильгельм-Завоеватель,
Перескочив на лошадь, прискакал.

В Санлисской речке нерестились рыбы,
В дремучей чаще пробуждался зверь,
Брат Изяслав со старшим сыном прибыл
В Германию и в Майнце жил теперь.
Великий князь, собратьями побитый,
Престол отцовский потеряв опять,
Германию считал своей защитой,
Надеясь, милость кесаря снискать.
Гертруды раб! За брата было стыдно –
Родной земле германцем угрожать?
Бежали  дни и стало очевидно,
Что Изяслава надо удержать.
В портовый Майнц, где жизнь легка, богата,
Рванулась Анна ради встречи с ним,
Но там, к несчастью, не застала брата,
Что отбыл в Вормс, отправив сына в Рим.
Избрав кратчайший путь, она в ответе
Себя за трон, считая, и за род,
Во Францию, где оставались дети,
Надеялась вернуться через год.
Но Изяслава оставлять объятым
Стремленьем в руки взять германский меч!
И Анна к Вормсу повернёт, за братом,
Чтобы в дороге захворать и слечь.
Отсюда Анны очертанья тают,
Найти бы след событий где-нибудь,
Но русские историки считают,
Что это был её последний путь.
Хотя, перебирая картотеку,
Найдёшь иные вымыслы о ней,
Что, всё ж, перевезла библиотеку
Во Франции дожив остаток дней.
Лучи заката в Рейне догорая,
Знавали дни, когда царил Нерон,
А, вдруг, правдивей версия вторая,
Как мысль о неподвижности времён?

***
Кампана гул парит легко и плавно,
Пронзают шпили синий окоём,
Но всё грустишь ты, Анна Ярославна,
О византийском Киеве своём.
Там ввысь Илью возносит колесница
И отчей веры вспыхивает свет,
Тебе ль в дремучей Франции молиться,
Где православью в церкви места нет?
Но ты осилишь путы латинизма
И посторонний привкус новизны,
Ты – королева, у тебя харизма,
Твой звёздный час во тьме чужой страны.
Ты просвещать не выбирала права,
Париж с твоей столкнувшись высотой,
В рыжеволосой дщери Ярослава
Святую Русь увидит золотой.
В Луаре отражаясь или в Роне,
В столетьях лучезарна и светла,
Ты словно солнце в огненной короне
Над феодальной Францией взошла.

***
Время – тайна земная,
Неба плат над быльём,
Оны дни поминая,
Винные чаши нальём.
Струны – Бояна забава,
Отроче, гусли неси!
Князю русскому – слава!
Анне Киевской – слава!
Киевской слава Руси!

Окончено 26.01.2018г.

Используемая литература:

1. Пушкарёва, Н. Л. Женщины Древней Руси / Н. Л. Пушкарёва. – Москва : Мысль, 1989. – 286 с.
2. Поло де Болье, Мари-Анн. Средневековая Франция / Мари-Анн, Поло де Болье. – Москва : Вече, 2006. – 233 с.
3. Егер, О. История средних веков. Т. 2. / О. Егер. – Москва : Издательство «Аст», 1995. – 336 с.
4. Ладинский, А. Анна Ярославна – королева Франции / А. Ладинский. – Москва : Правда, 1989. – 800 с.
5. Дрюон, М. Париж от Цезаря до Людовика Святого / М. Дрюон. – Москва : Издательство Мещерякова, 2009. – 302 с.
5. Статьи и научные выкладки в различного рода периодических изданиях.

ПРИМЕЧАНИЯ

Вверх

Комментариев: