|
Часть первая Прохладное ноябрьское утро уже пробивалось сквозь крупный оконный ансамбль в аппартаменты профессора Ларина. Сонный профессор, разминая ногами тапочки, отрешенно глядел в окно. В киевском пассаже, где и жил Михаил Викторович, невзирая на ранний час, наблюдалось активное движение. Ставни отворялись, начинали шуметь печи. С неохотой к своим рекламным тележкам подходили брошюрочники. С высоты каменного балкона Киев казался старым, добрым и привычным. В квартире более не было ни души. Лишь старый шкаф время от времени поскрипывал из гостиной. Или профессору только так казалось... - Свежая пресса... Ну-с, поглядим... На подоконнике лежала нетронутая, еще пахнущая краской газета. Потягиваясь в овальном кресле, Михаил Викторович начал листать новостную "выпечку". - "Преддефолтное состояние"... "Дефолт с косой"... М-да... Чертовщина какая-то... Михаил Викторович Ларин, в недавнем прошлом - известный историк, философ и публицист, славился в научном обществе широтою взглядов. Время от времени, профессор читал лекции, выступая в передовых учебных заведениях столицы, где воспитывалась будущая государственная элита. Но внимание студенчества и научной общественности Михаил Викторович привлекал даже не столько живостью мышления (профессор по-прежнему умел вдохнуть новую жизнь в идеи, которые многим казались "изъезженными вдоль и поперек"), сколько своими независимыми взглядами. И независимость эта стала прослеживаться отчетливее после, так называемой, "революции достоинства", имевшей место быть в феврале 2014 года. Взгляды Ларина сразу стали объектом атаки поклонников "евроидеи", которые чуть было не обвиняли его в измене родине. Пренебрегая одним из основных принципов европейской демократии, а именно - правом на личное мнение, оппоненты писали на него доносы и жалобы, всячески призывали "поумерить пыл". Недоброжелатели стремились оградить студенчество от "пагубного" и "непатриотичного" влияния профессора Ларина. Но, к счастью, авторитет Михаила Викторовича, его многолетние дружеские отношения с "верхами" ученого братства пересиливали попытки клеветников, а потому Ларин продолжал преподавать с успехом. - Только полюбуйтесь... И как вам это нравится... "СБУ прогнозирует новые очаги возгорания сепаратизма в Харькове и Мариуполе"... "Националисты призывают ввести военное положение"... Феерическая чепуха. Ширпотреб... С последним словом на "ш", адресованным самому себе, Ларин приподнялся с топчана и безмятежно опустил свежую прессу в урну. - Жаль Евгении нет рядом... - Михаил Викторович продолжал переговариваться с зеркалом в банной комнате. - То-то бы посмеялись... от души. В последние годы седовласый профессор сбавил утренние обороты до минимума. Он уже не ощущал былой лекторной тяги. А ведь когда-то Ларин воспламенялся от одной мысли, идеи о том, что встреча со студентами - это очередной шанс привить молодым людям любовь к истории. Михаил Викторович без иллюзий глядел на современное студенчество, понимая и принимая его со всеми известными недостатками. Ребят ,действительно желающих вникать в тонкости исторической науки,из года в год становилось все меньше. Профессор не хотел себе признаваться в том, что единственной его творческой отрадой, мотивацией оставался кружок "роялистов", созданный им и еще несколькими студентами-энтузиастами двумя годами ранее на базе одного из столичных вузов. О существовании этого таинственного клуба не было известно никому , кроме его участников. Встречи Ларина с ребятами из кружка участились после февральского переворота в Киеве. Между профессором и "роялистами" существовала договоренность о неразглашении всего того, что они обсуждали при встречах. Ведь последствия могли быть самыми непредсказуемыми. Новых участников они не принимали. Утвержденный состав был проверенным и нерушимым. Прохаживаясь щеткой по серому костюму перед зеркалом в прихожей, Михаил Викторович невольно потускнел. - На этом фоне и странница осень... совсем даже не седая... Профессор шел по Крещатику, стараясь не замечать надоедливые символы. После февраля 2014 он не без презрения глядел на центральную улицу Киева. Ларин как-будто все еще улавливал запахи последней недогоревшей шины, по-прежнему ощущал тот смрад, который совсем недавно кочевал по районам столицы. Вероятно, Киев, как и Помпеи после извержения Везувия, никогда от него не избавится. Он десятою дорогой обходил Октябрьский дворец, у подножия которого новые власти распорядились обустроить могилу "небесной сотни". Он больше не бывал в старом кафе на Прорезной, где все было осквернено призраками кровавого путча. Профессор помнил свой город разным. Но только нынешнему режиму удалось превратить его за столь короткий период в безобразного инвалида. Нездоровый дух скитался по бульварам. Количество нищих, бездомных увеличилось в разы. О психологическом состоянии горожан и говорить не приходилось. Ларин пытался гнать от себя депрессивные мысли, утешаясь своей неизменной способностью принимать действительность такой, какой она есть. Он старался смотреть на происходящее глазами исследователя и делать соответствующие выводы. Приобретенная с годами толстокожесть делала Ларина малоуязвимым для критиков. За последние полтора года их число увеличилось в разы. Не трогала его и масштабная пропаганда, которой новый режим вязал жителей государства. Если у профессора и отзывалось что-то внутри, то лишь - в контексте сочувствия, сострадания к тем взбудораженным, одурманенным людям, которые были неспособны фильтровать информацию и поддавались первому импульсу. На его глазах способные студенты добровольно бросали учебу и записывались в армию, шли "разбивать наголову" ополчение Новороссии. На его глазах рвались семейные узы и дружеские отношения. Профессор сам потерял за последние полтора года немалое количество знакомых. Во многих домах он слыл нежеланным гостем. И если бы не его ценная способность смотреть на происходящее с научной точки зрения, Ларин, вероятно, уже бы давно запил или слег в больницу. Но, к счастью, с уходом старых знакомых появились и новые. Михаил Викторович сильно привязался к одной из своих бывших студенток Евгении Правинской. Этот союз был выше союза экс-преподавателя и его способной ученицы. Мост между ними формировали идея и вера. А "единоверие" в современной украинской ситуации - мотив даже более крепкий, чем родственные узы. Во время передвижения в метро, Ларин наблюдал боевиков из радикальной группировки, участников, так называемой, антитеррористической операции и просто левых зевак, облачившихся в милитарную одежду. Он в который раз убедился в стремлении этих людей придать значимости собственному виду. Нужно было видеть с какой важностью на лицах они передвигались в коллективном пассажирском потоке... "Вот он...предлог для самоутверждения" - думал Ларин, стоя в переполненном вагоне среди патриотичных плакатов и ленточек... "Единственный шанс реализоваться, быть замеченными. Ведь в условиях адекватной жизни их ждет неприятие. К чему мы идем?" Вагон дернулся и мысли профессора возвратились к насущной преподавательской реальности. В парковой зоне, близ университетского корпуса, стояла привычная хлопотливая шумиха. Молодые люди, словно пчелы, перемещались от многоходового учебного корпуса к травянистым ковровым участкам и обратно. Юношеское многоголосие было единственным, что еще пробуждало в Ларине тягу к творчеству. Придавало ему лекционной энергии столь необходимой для продуктивного общения с аудиторией. - Доброе утро, Михаил Викторович! - Доброе утро, ребята. Отношение учащихся ко взглядам Ларина было разным. Но все же, большинство находило его "преподом не скучным", способным организовать интересную дискуссию. Можно сказать, ребята его уважали. И ощущение этого также придавало Ларину дополнительных сил для деятельности. Поход на кафедру Михаил Викторович воспринимал как ритуальную необходимость. Здесь с ним здоровались сухо. С присутствующими коллегами, большинство из которых не разделяли его взглядов и считали их чуть ли не преступными, он обменивался общепринятыми фразами, не придавая ответам особого значения. "Что-то Клобко сегодня особенно мрачна... Неестественно мрачна" - про себя подметил Ларин, разбирая утренний облик педагога по истории Украины , своего главного идеологического противника - Антонину Клобко. Эта дама придерживалась националистических взглядов и являлась основной зачинщицей антилариновской кампании в вузе. Впрочем, ее "черная магия" на Ларина не производила никакого впечатления. Он попросту игнорировал все нападки. И это вызывало в ней еще большее раздражение. Как только Михаил Викторович поднялся на второй этаж, где располагался его рабочий кабинет, им внезапно овладело странное чувство. Профессор медленно повернул ключ и вошел внутрь. Первым тревожным сигналом было полураспахнутое окно. Ларин никогда не оставлял окна открытыми, с суровой педантичностью исследуя обстановку помещения перед уходом. Интуитивно он перевел свой взор от окна к книжному шкафу-купе, который находилась у стенки, позади письменного стола. Даже издали было видно, что по книгам прошлась чья-то рука. Некоторые учебники были сброшены на пол. Ларин старался обуздать тревожные чувства. С невозмутимым видом профессор подошел к библиотеке, после чего, перевел взор на рабочий стол. На письменном столе он увидел изодранную книгу, а возле нее - послание на листе бумаги формата А4. В записке, если ее можно было таковой назвать, черным маркером, в духе шрифта "comic sans", было выведено следующее: "ГНИДА. СЕПАР. ВЫРЕЖУ ПЕЧЕНЬ". В голове у Ларина на мгновение помутилось. Профессор закрыл глаза, желая видеть произошедшее сном, но не явью. "Ну и мерзость...". Уж чего только не повидал Ларин на своем преподавательском веку, а такое происходило с ним впервые. Ни с чем несравнимое зрелище. Беспокойство им овладевало постепенно. Словно яд, оно расползалось по венам и артериям. Профессор по-прежнему отказывался верить в реальность происходящего. - Да как же это... - невольно произнес Михаил Викторович и развел руки в стороны. В новых обстоятельствах его защита дала трещину. В какой-то момент Ларин даже почувствовал, как что-то внутри больно сжимает ему грудь и наклонился вперед. Но вовремя встряхнув головой и отняв руку от стола, профессор все же сумел вернуться в состояние логика, принимавшего конъюнктуру. Теперь в глазах его был заметен гневный туман - явление столь нетипичное в смиренном и терпеливом образе. Прикрыв окно, Ларин взял бумажку и спокойным шагом направился к ключнице. Теперь он думал о несчастье. Но не как о постигшим его лично в этот день, а как о глобальной величине размером в целое государство. Ключница Марина была единственной, кто имел запасной ключ от кабинета профессора. Дубликат на случай "ЧП" хранился бережно и эксцессов никогда не возникало. Свой же ключ Ларин никогда не упускал из виду... - Здравствуй, Марина! Как поживаешь? - Ой... Здравствуйте, Михаил Викторович! Чудно-чудно. А...вы сегодня в первую смену? - ключница заметила необычное состояние Ларина. Профессор внимательно глядел на стенд, где висели ключи от университетских кабинетов. - Мариночка, скажите-ка... Ключ от моего кабинета вы, случайно, никому не давали? Ключница побледнела от испуга. - Да что вы, Михаил Викторович. Бог с вами! Да разве возможно такое... Он все время здесь висел. У меня в журнале на каждый день все отмечено. Если хотите, сами посмотрите... - Нет-нет... Я вам верю. А скажите еще такое... Вы никуда вчера надолго не отлучались? - Михаил Викторович... Что вы... Мне уж выговор раз был по "беготне в столовую"... После - так глаз да глаз! Господь с вами... А что стряслось-то?! - Ничего. Пустяки... Благодарю вас, Марина. Хорошего дня. Взбудораженная внезапным допросом, ключница испуганно глядела вслед исчезающему профессору. Полный решимости, Ларин тотчас направился к ректору - своему старому знакомому Алексею Петровичу Малащенко. Ему практически удалось усыпить разыгравшийся внутри тайфун. Одна только рука отказывалась подчиняться доводам разума и нервно сжимала листок. - О, Михаил Викторович! Какой внезапный визит... Давно вы не заходили. Чрезвычайно рад вас видеть... В отличии от Ларина, даже в столь почтенном возрасте сохранившего в облике своем все тонкости природного интеллигента, Малащенко выглядел весьма провинциально. Крепкий мужчина сорока пяти лет с несколько квадратным лицом и ярко выраженными скулами, - он обладал насмешливым анфасом с примесью хитринки. - Доброе утро, Алексей Петрович. Взаимно. Как вы поживаете? - С трудом дышится, Михаил Викторович. С трудом дышится... Что не день, то съезд. Вроде как забросать решили... М-да... Ну а ваши как дела? У вас, насколько я помню, сегодня первая смена... - Да-да. Всемирная история... - Ларин сделал паузу. Алексей Петрович... очень неприятно об этом говорить... - А что... что-то стряслось? Малащенко внезапно переменился в лице. Улетучилась былая легкость. Он подключил ректорское зрение. В последние полтора года такие речи не сулили ничего хорошего. Должностные лица сидели, как на углях, в любой момент ожидая худшего. Тем более, Малащенко был хорошо осведомлен о взглядах Ларина. - Сегодня утром я обнаружил свой кабинет разгромленым... И среди общего бедлама на рабочем столе... я нашел вот эту мерзость. Сидя в кресле напротив ректора, Ларин протянул ему листок с угрозами. Малащено тревожно глядел на профессора. Плотнее надвинув очки, он стал жадно вчитываться в хамские угрозы. - Вы обнаружили это сегодня? Ректор вновь перевел взор на Ларина. - Да. Она лежала возле изувеченного учебника. - У меня... У меня нет слов. Но кто мог? КАК проникли? - Ну... это сделать не так уж и сложно, согласитесь... Если задаться целью... И если тобой движет ненависть. Малащенко медленно снял очки и приложил пальцы к вискам. Он не ошибся в своих предположениях, и теперь, прежде всего, опасался за репутацию учебного заведения. - Михаил Викторович... - Зная натуру Ларина, Малащенко решил обойтись без обиняков: - Давайте будем откровенны. Мы живем в очень непростое время. Опасное время. И на педагогов ложится великая ответственность... Ведь, так или иначе, мы являемся наставниками... Проводниками мысли в головы молодежи. А уж Какими должны быть... эти мысли... решает... Министерство образования. - К чему вы клоните, Алексей Петрович? - К тому, Михаил Викторович, что ваши позиции противоречат утвержденному курсу. Вы плывете против течения. Сегодня власти делают серьезную ставку на молодежь... и первоочередной задачей для нас, для педагогов, является воспитание молодежи в духе патриотизма. Профессор счел схематичные "проповеди" ректора продолжением, так называемого, ученого съезда, где главам киевских вузов капали на мозги требованиями "обеспечить необходимую правительству систему воспитания". - Уж не считаете ли вы меня бунтовщиком, право, Алексей Петрович? Я лишь хочу, чтобы ребята учились мыслить разносторонне. Умели анализировать. И не принимали за чистую монету ложь и популизм... Я никогда не лгал студенту, Алексей Петрович. Ни при Союзе, ни теперь. И если заданный правительством курс... на самом деле пагубный и ложный, я почитаю своей обязанностью, педагогическим долгом, если хотите... сообщить об этом ученикам. "Чего доброго... он на дно пойдет... и меня за собой потянет..." - промелькнуло в голове у Малащенко в момент, когда откровенничал Ларин. - Михаил Викторович... Я чрезвычайно высоко оценивал и оцениваю вашу педагогическую деятельность. В конце концов, я и сам прошел через вашу школу, а потому прекрасно осведомлен в ее сильных сторонах. Но все же... Скажите, стоит ли оно того? Ведь это же натурально опасно в нынешней ситуации... - Больное общество, Алексей Петрович. Больное общество... И свершившийся акт - наглядное тому подтверждение. За тридцать с лишним лет преподавательской деятельности с подобным я сталкиваюсь впервые. Если это не является предвестником вырождения нации, тогда что же это такое? И вы предлагаете мне, как педагогу, оставаться в стороне... когда на моих глазах происходит... Вот вы говорите "правительственный курс"... А я вам отвечу, любезный Алексей Петрович, что никакого п-р-а-в-и-т-е-л-ь-с-т-в-а у нас нет. И те преступники, которые пришли к власти с помощью насилия... теперь намереваются превратить и нашу молодежь в таких же преступников, как они сами! И что я должен заметить... им это с успехом удается. В чувственном волнении Ларин схватил записку с угрозами. - Но позвольте, Михаил Викторович... Вы... уж слишком резки в своих суждениях. Мнение мнением, профессор... Но ваши слова... Малащенко вынул платок из грудного кармана и провел им по лбу. - Что ж необычного вы услышали, Алексей Петрович? Или такого, чего бы мы не обговаривали с вами ранее, наедине. И ведь прошло с тех пор не так много времени. - Ну знаете, Михаил Викторович. Уж вы... похоже на то, что вы... -Малащенко загадочно поиграл рукой. - Ну что же? - Гоните контру. - Что вы такое говорите, ректор... Ларин невольно обратился к позиции "кэпа" из известного интернет-мема, обхватив голову рукой. - Да-да, профессор Ларин. Вы откровенно игнорируете... некоторые приличия. Демонстративно даже... Ну вот... вот вы скажите, какая книга была изорвана? - Что ж это так важно? - Да, профессор. Это очень важно. - Соловьев. "Чтения по истории России". - Ага! Вот... вот видите! Это же ответ... Реакция на ваши... оппозиционные суждения. - Позвольте... Соловьев - это классика. Вершина педагогического искусства. На чем же их тогда растить? Уж не на отходах ли, простите, Юрка Заднепровського? "О неизвестных и непризнанных героях движения УПА"... - Кстати, вы зря смеетесь, профессор. Очень недурно он пишет. Нестандартно подает! - Безусловно. Особенно подходит для тех, кто стремится взрастить поколение с перевернутыми мозгами. Студенты у нас и так уже "затроленные до смерти" благодаря социальным сетям... так давайте окончательно их добьем! - Михаил Викторович... вы неумолимы. Поймите... ведь не мы определяем правила игры. Вам ведь известно, что я ... отчасти с вами даже солидарен. Но, профессор... Я человек подневольный. И лишь исполняю поручения Министерства образования. Могу я не подчиняться их наставлениям и проводить собственную политику? Я высоко ценю вас, как педагога... и, уж тем более, как человека. Но, Михаил Викторович... если б вы действовали... помягче... Это было бы нам всем только на пользу... В глазах Малащенко Ларин наблюдал безнадежное следование постылому курсу. - Близится лекционное время. Нужно еще сделать приготовления... Благодарю вас за аудиенцию, Алексей Петрович... Ректор произвел нетерпеливое движение. - Мы обязательно проведем расследование. И будьте покойны, Михаил Викторович... уж если виновник или виновники найдутся...!Конечно... не хотелось бы... привлекать много внимания... Шумиха здесь, полагаю , ни к чему... Но, разумеется, если вы пожелаете обратиться в соответствующие структуры, мы вас поддержим... - Нет-нет, что вы... Это ни к чему. Теперь Ларин глядел на проплывающих мимо студентов, как на вражеское племя. Впервые он столкнулся с такой преступной дерзостью. "Говорите, миновали времена гитлерюгенд... Говорите, умершие не возвращаются... Ну-ну..." Рассматривая ухоженные лица современных молодых людей, их гардеробы по последней моде, Ларин все отчетливее сознавал сколь вопиющей является разница между внутренним и внешним. И какая громадная духовная пропасть образовалась за последние десятилетия... "Честь, совесть... Господи, они хоть понятие имеют, что это такое..." Печальное бессилие внезапно овладело Лариным. Его собственная деятельность вдруг показалась ему такой несущественной и бесцельной. "Кого мы учим... Для кого мы пишем..." - думал профессор , покидая пределы своего кабинета, кое-как "отреставрированного" после набега вандалов. Теперь Ларина ждало новое испытание - лекционная аудитория. Интуитивное чутье подсказывало профессору, что виновники могут находиться в зале. И глядя на него, как на обезьянку, они будут лопаться от внутреннего смеха. Повод у них теперь имеется. - Михаил Викторович... Здравствуйте. Кажется... у нас возникла ситуация... На пороге аудитории профессора встретил его ученик Антон Тихонов. Третьекурсник Тихонов был одним из инициаторов создания подпольного кружка "роялистов". Именно он и еще двое его товарищей по группе являлись преданными поклонниками научного творчества Ларина. Благодаря грамотной методике преподавания Михаил Викторович сумел пробудить в ребятах тягу к поискам все новых источников мысли. Что способствовало развитию их скрытных талантов и потенциалов... С учетом обстановки, которая сложилась в государстве, их закрытые встречи были не безопасны. Ведь на них обсуждались запрещенные книги, подрывающие авторитет действующей "революционной" власти. Именно поэтому профессор долго сопротивлялся идее создания кружка. Лишь после долгих переговоров, множественных доводов со стороны Антона и его товарищей, Ларин "дал слабину". Разумеется, выступая "отцом-основателем", профессор не имел каких-либо контрреволюционных помыслов. Единственно, как и прежде, Ларин призывал ребят думать самостоятельно, сопоставляя различные мнения. - Здравствуй, Антон... - отрешенно молвил Ларин. Он все еще был погружен в утренние происшествия. - После лекции мы непременно все обсудим... У меня тоже есть новости... Перемена в настроении Ларина не ускользнула от наблюдательного студента. Обладая достаточно развитым интуитивным чутьем Тихионов понял, что худшие его опасения начинают сбываться... Антон представлял собою то киевское меньшинство, которое задаватели нового евро-курса стремились побыстрее заткнуть и вычеркнуть. Явление Тихонова вообще было довольно странным. Количество думающих, алчущих знаний молодых людей, имеющих свою аргументированную позицию, в том числе и в вопросах политики, сокращалось из года в год. Тем более они не вписывались в рамки курса, предначертанного новым порядком. Рос Антон в семье киевских интеллигентов, среди деревянных полочек, заставленных отечественной и зарубежной литературой. Молодой человек, в отличии от многих сверстников, систематически потребляющих голливудское кино и игровые журналы, время от времени посещал музеи, театры и оперу. Помимо истории, в которой Тихонов видел призвание, его привлекали журналистика и психология. Большое воздействие на формирование его личности оказывали русские писатели, а потому не удивительно, что молодой киевлянин ощущал себя частью русского мира и был одним из тех, кто считал невозможным рассматривать украинскую историю отдельно от российской. В Ларине Антон видел прежде всего единомышленника и талантливого оратора, способного оживить всякую идею. С помощью нестандартной презентации материала, суждениям, не расчерченным по схемам, профессор сумел заручиться доверием и поддержкой своих "роялистов", что было очень немаловажно в современном положении. Ведь в "новой" Украине любое инакомыслие подвергалось жестоким нападкам. - Добридень, шановне панство! Взойдя на сцену, где за лекторской трибуной, Ларин, - благодаря многолетнему стажу и добротной подготовке обычно чувствовал себя как рыба в воде, - теперь не ощущал былого спокойствия. Нависающие над ним полукругом молодые головы не пробуждали в нем жизнерадостных чувств. Он испытывал дискомфорт, пребывая в поле зрения своих учеников. Ему была ненавистна мысль о том, что виновники могут находиться в зале. Лишь последний извращенный разум был способен на такое преступление. Разве можно говорить с ними после этого об истории, о каких-либо высоких категориях? А быть может, это и вовсе была провокация... Цинично спланированная. Вокруг него много недоброжелателей. Несмотря на давление, Ларин сохранял визуальное спокойствие. Его речь была столь же отчетлива, сколь и многогранна. В конце концов, он обратил волнение себе на пользу. Им овладел спортивный азарт. Теперь профессор жаждал перейти в "контрнаступление", не уделяя особого внимания политической цензуре... - В 1265 году брат короля Франции Людовика Святого Карл Анжуйский получил от вступившего с ним в сговор папы Климента Четвертого согласие на потомственное владение Сицилийским королевстом... Карл Анжуйский на радостях тотчас поднял армию и 26 февраля 1266 года разбил оппозиционные войска действующего короля Манфреда. Кстати говоря, эта битва для Манфреда оказалась последней... Затем, практически не встречая сопротивления, войска Анжуйского заняли всю территорию острова Сицилия.... Ларин перемещался по сцене, удерживая одновременно в голове и схему лекции и вероятную схему действий ненавистников, проникающих в его кабинет. С какою ненавистью, неудержимостью орудовали преступники. Их даже не пугало разоблачение... - Но недолго музыка играла. Правление Карла Анжуйского было деспотическим. Все обременительные подати Гогенштауфенов, бывших правителей из династии германских королей, при новой власти были только преумножены... Тысячи приверженцев Штауфенов...были казнены или брошены за решетку. Земли, жалованные Фридрихом Вторым и его сыном Манфредом, павшим на поле брани, были конфискованы Карлом и отданы французским рыцарям... Французы вели себя на Сицилии, как поседние негодяи! Профессор ощутил прилив энергии. Он получал удовольствие от гибкости нынешнего материала, что позволяло перенаправить основную мысль в желаемое русло. В тот момент, когда другие студенты пребывали в нейтральном настроении, Тихонов и его товарищи по кружку находились в преддверии интереснейшего диспута. - Недовольство новой властью достигло апогея в 1282 году... В Палермо вспыхнуло антифранцузское восстание, известное в истории, как "Сицилийская вечерня"... В течении одной недели на Сицилии практически все французы были перебиты. Попытка Анжуйского подавить восстание провалилась... В августе 1282 года... на остров прибыл зять убитого Манфреда - арагонский король Педро, которого сицилийцы встретили с вострогом, доверив ему бразды правления... Разумеется, французский монарх не мог смириться с таким положением дел и еще предпринимал попытки вернуть Сицилию под свой контроль. Но все они были тщетны. Сицилийское королевство отныне стало жить под покровительством нового монарха... Во время выступления Ларина глаза Тихонова были обращены к верхнему ряду, где чей-то злобный взгляд уже пронзал профессора из малоосвещенных глубин аудитории. - То же самое будет и с русскими в Крыму! - послышался хриплый голос на галерке. По аудитории прокатилась волна смеха. - Только полюбуйся на них... - шепнул Тихонов своему товарищу по парте, единомышленнику Егору. - Безусловно! - профессор подхватил речевой продукт с целью его дальнейшей переработки, - Всякого может ждать подобная участь, если он станет унижать, грабить и насиловать... Но на данном этапе... мне ситуация видится иначе. - И как же иначе, интересно знать? - не без возмущения произнесла симпатичная девушка в темно-синем жилете. - Разве Крым не подвергся насильственной оккупации?! Основная масса присутствующих и на этот раз так же придалась стадному одобрению. - Насильственной... она являлась бы, уважаемая Анастасия, только в том случае, если бы Крымский полуостров был подчинен с помощью военной силы, направленной на подавление восставших крымчан... Но, как мы могли увидеть... жители Крыма не подвергались пыткам и исстреблению. Напротив. В новопришедшей власти, как и сицилийцы, они видели избавление, защиту от тех сил... облик которых внушал им страх. Молчание нарушил все тот же неопознанный субъект с галерки: - Так разве это не сепаратизм?! Если по нормальному, то крымчане обязаны понести наказание, равно как и донецкие сепары! Где это такое было, чтоб часть одной страны могла так просто перейти к другой?! Где?! Голос студента, его однобокие, эмоциональные замечания, - все это раздражало Ларина. По причине утренней ситуации с кабинетом, он был особенно восприимчив. - Прошу прощения... Могу я узнать ваше имя? По-видимому, вы нечастый гость на моих лекциях... К сожалению, не удалось его запомнить. - Порохнюк! - послышалось из глубин студенческой "норки". Коротко стриженный молодой человек в темно-зеленом свитере вызывающе глядел на профессора. Ларин почуствовал неприязнь к этому студенту. Весь его облик свидетельствовал о неуважении. Профессор никогда не применял "пресса" в отношении прогульщиков, аргументируя их нежелание посещать лекции своими личными промахами. Обычно, под конец семестра, он удовлетворял их отметкой "удовлетворительно" и за этим следовало расставание. Но сегодня, вероятно, по причине утреннего расстройства, Ларин имел желание ответить на вызов вызовом... - Вот скажите, любезный Порохнюк... К примеру, если бы ваша девушка, не приведи господь, более не захотела с вами сожительствовать... вы бы стали удерживать ее силой? По залу прокатился шумок. Наиболее куражились барышни. "Неосторожно, Михаил Викторович..." - думал Тихонов, не сводя глаз с Порохнюка. У того глаза налились кровью. Лицо внезапно искривилось от злобы. - Ну так что же?! - продолжил Ларин. - Все от ситуации зависело бы! - отрывисто бросил Порохнюк, вне себя от негодования. Молодой человек уж более не присутствовал на лекции. Он удалился в свои зловещие, нетерпеливые помыслы. - Так вот. Насилием верности не добьешься. Оно побуждает к движению... только в противоположную от насильника сторону. Жители Сицилии избавились от террора Анжуйского и присягнули на верность тому правителю, который им был больше по душе. В Педро они видели прежде всего защитника и потенциального реформатора. Могли французы избежать этого? Полагаю, да. Каким образом, как вы думаете? Слово взял Тихонов. - Вероятно, если бы они создали благоприятные условия жизни, более подходящие для жителей острова... предоставили им те или иные свободы, и при этом, не обременяли их налогами... бунта удалось бы избежать. Одним словом, французам необходимо было учитывать интересы сицилийцев, а заодно и специфику их образа жизни... - Пожалуй, соглашусь с вами, Антон... Если бы жители Сицилии увидели, что вместе с Анжуйским действительно пришел прогресс и жить стало лучше, чем при былом правителе Манфреде, никакой "Сицилийской вечерни", вероятнее всего, не произошло. Да и Педро вряд ли бы понадобился... Но сицилийцы получили от французов только худшее обращение и непомерные налоги... - Но ведь крымчан никто не спрашивал. Их референдум - это фикция! Ведь он проводился, когда в Крыму было полно русских солдат... В таких условиях разве может голосование быть справедливым?! - возмутилась передовая активистка, участница студсовета Ирина. Ларина начала одолевать скука. В какой-то момент она даже затмила утренние переживания . Вопросы и реакции большинства его учеников, в недалеком будущем - коллег, были предсказуемы и банальны до ужаса. В них ощущалось дыхание бытовухи. Она теперь кругом. Проникает во все возможные сферы, в том числе и в науку. "А ведь это будущие историки и философы... Неужели их предел - это строчки на форуме да красная новостная телелента... Что дадут, то и слопают... " В такие моменты Ларин начинал гордиться своими "роялистами" больше обычного. - Ну это довольно легко проверить, Ирочка... Уверен, многие из вас "проживают" в социальных сетях... Находятся там и крымчане. Изучите их странички. По записям на "стенах", фотографиям и сообществам, в которых они состоят, вы с легкостью сможете определить какую позицию они занимают. И вот вам тот самый независимый эксит-полл! Конечно, "фейки" следует игнорировать. Но отличить подменную страницу от "фейка" не так и сложно... Не мне вам об этом говорить... Так вот, я уверяю вас, коллеги, вы получите подтверждение результатов референдума, проведенного 16 марта 2014 года. - Ну так они "зомбаки"! На них повлияла пропаганда! - разнеслись по аудитории недовольные замечания. - Можете поверить, киевляне в их представлении точно такие же "зомбаки", которые находятся под воздействием другой пропаганды... И чья правда? А договариваться-то рано или поздно все равно придется... - За нами будет правда! - заключительный "аккорд" остался за Порохнюком. Молодой человек демонстративно покинул пределы аудитории. Ларин, глядя ему вослед, вернулся к мысли о коллективном бессознательном падении. "Да... а ведь это лишь отголоски..." - подумал профессор и снова обратился к аудитории. - Правда правдой... а об этике забывать все же не стоит. Подводя итоги сегодняшней лекции, уважаемые коллеги, я хотел бы сказать следующее... Насилие контрпродуктивно. Взаимопонимания в семье, государственной целостности можно добиться лишь действуя в рамках правового поля, учитывая интересы всех сторон в конфликте. Тот, кто продвигает исключительно свои интересы, не задумываясь о положении других - обречен на поражение... В былые годы, когда Ларин находился на пике продуктивности, он видел заполненные аудитории. Собирались бакалавры и аспиранты, представители ученой касты всех мастей. Они наблюдали самое настоящее историческое представление. Слушатели покидали зал в удивлении и задумчивости. Некоторые были сердиты или растроганы. Но равнодушных практически не оставалось. Во всех его чтениях присутствовал элемент спектакля. Словесное искусство, подкрепленное деятельностью ярчайшего, неутомимого интеллекта... Со временем профессор значительно понизил градус. На смену одной эпохе пришла другая. Большое пламя стало потихоньку угасать. Ларин засомневался в целесообразности своего подхода. Да и интеллектуальный уровень студенчества, как и общества в целом, резко пошел на спад. Нынешние его выступления были бледной тенью той минувшей феерии. Впрочем, Михаил Викторович адекватно принимал действительность (редкое явление среди мужчин его возраста, в том числе и ученых) и рассматривал творческий спад, как явление естественное, отвечающее возрасту, иным времени и условиям. Задумчивыми выглядели только его "роялисты" и еще некоторые студенты. Остальные, как с беспечной болтовней на устах вошли в аудиторию накануне лекции, так с той же болтовней и покинули ее после. Профессор был рад даже нескольким вдумчивым слушателям... После окончания лекции Ларин имел привычку сразу же открывать входную дверь, чтобы аудитория быстрее проветривалась. Тут он вновь стал свидетелем интересного явления. Профессор был обескуражен видом испуганной, неловко отбегающей фигуры преподавателя "истории Украины" Антонины Андреевны Клобко. Он подозревал , что Клобко систематически писала на него доносы, плела заговоры, настраивала против него педагогический коллектив и даже студенчество. В разгар майдана Антонина Андреевна таскала "мирным" демонстрантам еду и теплые вещи. А в самые первые дни - водила туда кучками патриотически настроенных молодый людей, учащихся вуза. Перебравшись в столицу на волне первой, так называемой, "оранжевой революции", Клобко принялась распространять антироссийскую риторику среди студенчества. Ее "гуцульские" повадки, прямые и грубые, оказывали сильное влияние на впечатлительную молодежь. Лекции ее пестрели лозунгами и призывами. Такая расстановка полностью отвечала интересам людей, пришедших к власти в Киеве на волне переворота. Ларин хорошо понимал с кем имеет дело, а потому на все провокации Антонины Андреевны глядел с иронией, не придавая им особого значения. Хотя ему и не нравилось, что таким педагогам позволяют воспитывать молодежь. "Невероятно. До какого маразма могут доходить люди..." - думал профессор, глядя вослед исчезающей за спинами проходящих студентов "разведчице" Клобко. Ларин вновь обратился к утреннему погрому. Его вновь охватила печаль. Печаль за молодых людей, которым еще усерднее будут внушать мысли, ведущие к падению личности и ее деградации. За своих мальчишек и за Женю, которые, в отличии от него еще так юны, и которым, вероятнее всего, придется жить в "перевернутом", болезненном государстве долгие годы. Им будет очень нелегко. Быть может, он напрасно подпитывает их оппозиционные суждения? Вероятно, куда безопаснее для них было бы принять те же революционные "привидения", в которые по-прежнему верует большинство жителей Украины. Но разве может он лгать своим ученикам и черное называть белым? Тогда чем он будет отличаться от Клобко и прочих "фальсификаторов"? - Михаил Викторович! - размышления Ларина прервал Тихонов. - Хотел поговорить с вами по поводу... нашей ситуации. Глядя на своего ученика, принявшего образ мысли прямо противоположный властвующему сегодня, профессор встревожился еще больше. Даже внешний облик: и волевые карие глаза, выражающие готовность защищать свои убеждения, а вместе с тем и души людей от влияния лживой пропаганды, и строгие черты лица, - все в нем свидетельствовало о желании гордо нести знамя своей идеи. - Да-да, Антон... Давайте спустимся в столовую. Под кофе веселей беседовать. Ларин не ведал о какой именно ситуации хочет говорить Тихонов. Возможно, кому-то стало известно об их собраниях. Кругом сплошные уши... Или же ему могли быть известны некие подробности утреннего погрома... В любом случае Ларин не собирался скрывать от Тихонова факта вандализма. В недавно отремонтированной студенческой столовой было довольно уютно. Полированные деревянные столики, новая обивка, комфортабельные стулья с заботой о спине сидящего, - весь этот ремонт, почти что превративший студенческую закусочную в кафе, был произведен во времена прежней опальной власти. Революция же подарила городу только непомерные тарифы и памятники погибшим "героям", в известное время с жестокостью насилующим столицу. - Сегодня утром я слышал разговор двух подозрительных ребят... - начал Тихонов. - Я их не раз видел в нашем корпусе. Крепкие, с неприятными лицами, коротко подстриженные... Очень похожи на представителей радикальной клики. Так вот... в разговоре они упоминали ваше имя, Михаил Викторович... "Ти-ти-ти... Значит решили взять в оборот. Перейти к активным действиям" - думал Ларин, внимательно слушая своего подопечного. - Ну что ж... Этого следовало ожидать, Антон. Так или иначе... ведь я и раньше получал угрозы. Правда, на этот раз, кто-то решил, что настало время перейти...от угроз к действиям... - Что-то произошло? - Тихонов с тревогой взглянул на профессора. Сердце его забилось сильнее. Жить в постреволюционном бардаке людям с оппозиционными взглядами было очень непросто, а потому они крепко держались друг за друга. Наступление на одного означало наступление и на остальных. - Сегодня я обнаружил свой кабинет разгромленым... - Ларин говорил вполголоса. Ближайшие столики были заняты учащимися. - И в бардаке я нашел нечто похожее на записку... Ее вполне можно расценивать, как угрозу... - Немыслимо. Есть ли у вас предположения, Михаил Викторович? Что вы предприняли? Ведь нельзя спускать подобное... - Перед лекцией я был у Малащенко. Ректор обещал провести расследование... Негласное, разумеется. Но это лишь формальность... Ты ведь понимаешь... - холодный взгляд Ларина лишь усугубил переживания студента. - Существует угроза для всех, Антон... - продолжил профессор. - Я пожилой, одинокий человек... Меня можно раздосадовать, да... но запугать - непросто. Однако я думаю о вас, Антон. Ведь... если условия еще более ожесточатся... А вам нужно думать о будущем. Разумно ли бравировать такими взглядами? Ларин высоко ценил в своем юном протеже анализаторские способности. Тихонов ни на мгновение не прекращал заниматься саморазвитием. Но невзирая на все достоинства, профессор видел в своем одаренном ученике человека страстного, готового с жаром следовать за идеей, которая отвечала бы его критериям и представлениям. Как и многие другие творческие, обладающие широким кругозором молодые люди, Тихонов был склонен увлекаться. Потому-то Ларин глядел на их внеурочные чтения, откровенно не отвечающие стандартам "новой" украинской реальности, с некоторым беспокойством. Ведь излишняя пламенизация юношеской души часто приводит к самым негативным последствиям. - Странно слышать это от вас, Михаил Викторович... Каким же образом вы предлагаете мне перестроиться? Ведь позиции мои сформировались не за один день... - Ларин приветсвовал партнерские беседы между преподавателями и их подопечными. Иерархические условности, следуя его мнению, годны были только для лекций и семинаров. - Как вы знаете, я вырос в русскоязычной семье... Моя мать - украинка. Отец - русский. При том, у меня проживают родственники, как в Запорожье, так и в Калуге... Я могу рассматривать Украину лишь в контексте общеславянского, русского пространства. Да я никогда и подумать не мог... - Тихонов тоже говорил вполголоса, искренне и эмоционально. - И я не мог подумать, Антон. - подхватил речь профессор. - Но мнение наше мало кого интересует. В такой обстановке мы с тобой являемся...носителями "неправильной" схемы. И последние события тому подтверждением. Даже на сегодняшней лекции ты мог наблюдать эту "химическую реакцию". Когда в разум, пребывающий под воздействием длительной обработки, подливают инородные суждения... Как и в случае с этим парнем Порохнюком... Что происходит? Происходит взрыв. Учтите, с таким вам придется сталкиваться п-о-в-с-е-м-е-с-т-н-о. Да вы и сегодня уже это ощущаете... - Известно, он не ходит не только на ваши лекции... - Антон попытался перевести тему. - Да я и сам был излишне резок с ним. Как бы там ни было... а он получит свои шестьдесят баллов. Как и прочие прогульщики. Мне приятнее обеспечить им какой-никакой зачет заочно, чем наблюдать их в послеурочное время, проедающими меня вблизи ненавистными глазами... Ларин понимал, что не сумеет повлиять на выбор Тихонова. Да в сущности профессор и не особо того желал. Единственное чего он опасался - излишней радикализации во взглядах и поступках. Молодые люди склонны к абсолютизму, а это всегда опасность. Заседание кружка "роялистов" пришлось перенести из-за изменений в расписании. У профессора намечалась еще одна лекционная пара, а потому, распрощавшись с Антоном, он вновь отправился на кафедру. Ларин поймал себя на мысли, что нынешняя осень сказывается не лучшим образом на его самочувствие. Профессора одолевали какие-то мутные, почти что меланхолические чувства. "Черти что..." - думал Ларин, глядя в окно в холле третьего этажа. "Все одно на другое накладывается. И с таким трудом переносится. Вероятно, возраст..." Очутившись на кафедре, Ларин принялся перебирать на полке журналы. Помимо него в кабинете находились трое: молодой мыслитель, еще не испорченный преподаватель "этики" Власин, с которым профессор находился в приятельских отношениях, юная методист Симоненко - подопечная Клобко, обладающая не по годам развитой мегерской сущностью (хотя и скрытной), и непосредственно сама Антонина Андреевна, "предводительница" всех историков. - Уж сократили до минимума количество часов, Михаил Викторович... "Культурология" и "Этика" нынче не в почете... - С досадой произнес Власин, нажимая пальцами на кнопки ноутбука. - Каким образом уложиться в эти рамки - не представляю. Тогда лучше вычеркните предмет из программы! Зачем издеваться над наукой? - Культура и этика сегодня не в почете, голубчик. - ответил Ларин, листая журнал будущей лекционной группы. - Сейчас все силы брошены на воспитание образцового исполнителя - с-л-у-ж-а-к-и, беспрекословно исполняющего волю хозяина... Чем меньше в нем морали и этики, тем лучше. Чтоб только подчинялся и ни о чем большем не задумывался... А в послерабочее время всячески разлагался в индустрии развлечений... Ну или читал бы интернет и смотрел новости по ящику... Там заодно научат, как надо правильно смотреть на вещи... - По крайней мере, Михаил Викторович... - Клобко вымолвила имя профессора с некоторой брезгливостью. - Там их научат не быть предателями и любить свою родину. - Любить родину можно по-разному, Антонина Андреевна... - парировал Ларин. - Слепая любовь губительна... Ведь при такой любви вы не сможете адекватно оценивать реальное положение дел... В 36 году немцы тоже...очень любили свою родину... Не задумываясь о том, в каком состоянии она находится. И к чему это привело нам всем хорошо известно... - Так, Михаил Викторович... Давайте не будем. - прохрипела Клобко, словно получив по больному. Методистка Симоненко, бросив на профессора презрительный взгляд, лишь горделиво повела головой. Через мгновение, когда Клобко решила покинуть помещение, Ларин ее задержал. - Антонина Андреевна, погодите минуточку... - Я вас слушаю... - с видом вселенской гордости и не глядя Ларину в глаза, Клобко с трудом терпела его присутствие. - Вы в следующий раз заходите, не стесняйтесь... В аудитории места полным полно. За дверью, чай, и слышно-то неважно... Мне от вас скрывать нечего. И тему раскроем, и нюансами поделимся... - Ну знаете... - уязвленная Клобко спешно зашагала по коридору. К Ларину вновь вернулись постлекционные раздумия о людском маразме. В кабинет свой профессор зашел, как ниндзя - резко, оглядываясь по сторонам, словно пытаясь уловить чье-то присутствие. "Нервы..." - он пришел к тому же выводу. За рабочим столом Ларин уже не чувствовал себя комфортно. После разрушительного акта все как-будто бы переменилось: и цвета, и атмосфера. Воздух пропитался нехорошей энергетикой. "Что-ли придется запросить другую комнату... Бред какой-то". Последующие пары Ларин проводил в ритме "будничного препода". Материал он подавал не отрывая глаз от шпаргалки. Его начала одолевать усталость. Группу Ларин решил отпустить пораньше. Мотивация окончательно иссякла с приходом сумерек. Наблюдая из окна своего кабинета игру октябрьской листвы, профессор затосковал еще больше. "Зачем преподавать..." - размышлял он в тишине. "С голоду не подохну... Просто сойду с этой тропы, ведущей в никуда... Работы и мысли мои теперь ничего не стоят. В эфире я последний раз выступал полгода назад. На радио "изгой"... Разумеется, можно было бы мигрировать..." Ларин не раз получал приглашения от российских вузов, но всякий раз отвечал: "Спасибо, я подумаю..." Его пугала мысль о том, что в стране останется властвовать упадническая философия национализма, а шайка дорвавшихся до власти "оборотней" будет продолжать беспрепятственно терроризировать головы людей, прежде всего - молодых, лживой пропагандой. "Какие глупости... Выдумал себе праведную миссию, пенсионер..." Тогда Ларин вновь возвращался мыслями к Евгении, по-отечески им любимой молодой девушке, чья судьба с недавних пор была сопряжена с идеей противостояния новому режиму. Ларин снова и снова думал о Тихонове и других ребятах. Как может он бежать, оставляя их один на один с этой мерзкой реальностью... Профессор тотчас отбрасывал мысли о переезде. И к нему вновь возвращалась стержневая идея борьбы за будущее. Борьбы на интеллектуальном фронте. По окончании рабочего дня, в холле, Ларин повстречал ректора Малащенко. Тот как-то нервически поглаживал свои виски. Увидев профессора, Малащенко одарил его многообещающим кивком головы. Сделал он это через силу, явно не желая видеть сейчас Ларина с его утренней проблемой, и уж тем более ею заниматься. Профессор ощущал себя человеком без союзников. В реальности возможности людей, сопротивляющихся революционной идеологии, на Украине были незначительны. В сравнении с той многотонной волной, состоявшей из помеси всего самого грязного и подлого, - всего того, что было брошено на добычу власти и ее удержание, - контрдействия почти не имеющих поддержки, разрозненных граждан можно было бы назвать самодеятельностью. Лишь одна мысль согревала профессора. Сегодня в половину восьмого к нему обещала зайти Евгения... Центральное расположение главного корпуса позволяло Ларину добираться до дома пешком, минуя столичные улицы с именами известных деятелей науки и искусства. "Вероятно, в скором времени и этих переименуют" - подумал Михаил Викторович, рассматривая фасады зданий. Сегодня он бы не отважился на пешую прогулку, если б не вечерний визит его бывшей ученицы. А как известно, человек ожидающий встречи, способен преодолевать любые дистанции... Обычно Ларин, как и утром, - добирался домой на метро. Эти считанные остановки было куда легче проехать, чем пройти. И дело здесь отнюдь не в почтенном возрасте профессора. С психологической точки зрения Ларину было трудно свыкнуться с атмосферой, так называемой, перестройки. В кратчайшие сроки ею пропитались все объекты и площади. Легендарный оперный театр представлял собою жалкое зрелище. Там прямо под куполом был развернут громадный плакат, приветствующий бойцов одного из батальонов - убийц гражданского населения Донбасса. Театр русской драмы сегодня...был практически лишен той самой русской драмы и придан тотальной украинизации. Киевский музей до сих пор призывал глядеть на фотографии все тех же участников февральском путча, - "избавителей", которые несли на "крыльях свободы" долгожданные "покращення". Кругом нависали рекламные плакаты, предлагающие посетить лекции каких-то заезжих проходимцев. О мистике и маркетинге в одном флаконе, как и в девяностые... Нет, даже лица горожан представлялись Ларину теперь совсем иными. В них не было присутствия будущего. Да и каким оно могло быть в свете неотвратимой социально-экономической разрухи? Голодным и жестоким. Ларин пытался гнать от себя все эти болезненные мысли, желая вернуться к позитивному мышлению. По дороге он завернул в пекарню. Необходимо было "подсластить" существование да и Евгению встретить достойно. Вечерние шумы Крещатика его мало трогали. Развеять грустные мысли, скрасить его душевное одиночество было под силу только одному существу - двадцатитрехлетней подпольной журналистке, блогерше Евгении Правинской. Подпольной потому, что ее деятельность никоим образом не вписывалась в систему деятельности "купленных оптом" столичных медиа. Ларин хотел скорее поделиться с нею дневными происшествиями... Поднимаясь по лестнице в подъезде своего дома, профессор еще внизу заметил, что на его родном четвертом этаже был погашен свет. Лампы в коридоре включались автоматически, ежедневно в один и тот же час. Выключить свет можно было, опустив рубильник в коридоре. Но никто из соседей, чьи квартиры располагались параллельно, делать этого не стал бы. "Лампочка погасла" - озабоченно констатировал про себя профессор, преодолевая ступени. "Кажется дома оставалась еще одна... Надо бы вкрутить до прихода Жени. Не хватало, чтоб девочка в темноте находилась..." Выше Ларин ощутил запах сигареты. Он хорошо знал, что среди соседей - пенсионерки, редко бывающей дома, по большей части проживающей на левом берегу с семьей сына и четы молодых иностранцев, недавно вселившихся в квартиру напротив, - курящих нет. Это насторожило профессора еще более. С позиции третьего этажа он тревожно глядел вверх, всматриваясь в сумрак, выступавший из глубин знакомого коридора. "Вздор! Все это нервы..." - встряхнув головой, словно желая избавиться от навязчивой мысли, Ларин продолжил восхождение. В тот момент, когда Михаил Викторович преодолел последнюю ступень и взошел на мягкую ковровую дорожку, ведущую к его обители, в сумраке послышались чьи-то шаги. Из темноты выплыл рослый субъект в темной куртке. В руке у него блестел нож. Ларин рефлекторно шагнул назад и выставил ладонь, как-будто предупреждая смертельный выпад. - Сейчас я тебя буду резать, вата... В непрошенном госте Ларин распознал мальчишку-студента, который днем демонстративно покинул его лекцию. Первый порыв - спасаться бегством, профессор счет нецелесообразным. Преступник по-видимому находился в хорошей физической форме. Учитывая его нервическое состояние, можно было предположить, что за любым рывком последует незамедлительный удар ножом в спину. Звать на помощь было так же бессмысленно. Ведь сюда преступник пришел с единой установкой - исполнить долг. Убить его - Ларина. Эти действия могут только дополнительно воспламенить инстинкты убийцы. Оставался единственный шанс на спасение - педагогическая риторика... - Вы ... хотите моей крови... Порохнюк? - фраза эта вырвалась механически. В волнении, профессор не сводил глаз с агрессивного молодого мужчины. - Закрой пасть, сволочь! - студент резко пошел на сближение. Ларин пристроился к противоположному краю стены, упершись в нее спиной. - Не нужно этого, молодой человек... Вы совершаете ошибку... Порохнюк резко подлетел к нему, удерживая нож снизу. Ларин закрыл глаза уже предчувствуя смертельный удар в живот. Но преступник, крепко схватив его за ворот, сильнее придавил к стенке. - Ты шо сегодня говорил, тварь?! Ты шо говорил?! Тебя предупреждали? Предупреждали...? - однако его возгласы контрастировали с выражением растерянности в глазах. - Сюда сейчас придут. Вас распознают. Опомнитесь... Все еще можно изменить. Я обещаю, что помогу вам... глаза студента нервически забегали. На мгновение он даже ослабил хватку. Но после...накатилась новая волна. - Т-ты сейчас умрешь! - Порохнюк бросил на Ларина безумный взгляд. - Я убью тебя... ты! - Вы не хотите этого, Порохнюк. - голос Ларина звучал все более уверенно. - Вы молоды. У вас впереди вся жизнь... Если вы станете убийцей - для вас все будет кончено. Позвольте мне помочь вам... Я обещаю вам... мы найдем выход... - Закрой свою пасть...я сказал! - в безумной тряске Порохнюк немного отступил назад, явно намереваясь получить пространство для удара и исполнить приговор. - С-слава Украине! - отрывисто бросил студент, вероятно, для повышения храбрости. Профессор понял, что ситуация достигла предельной точки. Либо ему удастся сломить настрой агрессора, либо он лишится жизни. - Стойте! - Ларин двинулся навстречу конвульсирующему "герою", видимо, переживающему наиболее судьбоносный момент в его жизни. - Вас обманули, Порохнюк! Вы думаете...что проходите крещение? Совершаете поступок во благо родины? Они сдадут вас, Порохнюк! Или убьют...завтра же! А тело ваше сбросят в первую сточную яму. Вы губите себя. От этих слов студент вздрогнул. - Замолчи... Ах ты... - нож в его руке задрожал. Речи профессора достигли цели. Взгляд Порохнюка заметался по сторонам. . - Убить... - страх выступил на его лице. Парень вошел в некий ступор. Теперь он страшно боялся быть разоблаченным, чувствуя, что все пошло не так, как планировалось изначально. - Вы ничего им не должны! - Ларин понял, что ему удалось перехватить инициативу. Теперь необходимо было разблокировать вложенную в голову парня преступную программу. - Замолчи... - Порохнюк произнес голосом разоблаченного безумца, потерявшегося в пространстве. В этот момент он даже не глядел на Ларина. - Что они говорили вам? Что вы...должны доказать им свою верность? Это обман, Порохнюк! Они хотят использовать вас в своих грязных целях! Что вы так докажите, ну? Свою верность преступникам? Или любовь... к своей родине?! Блуждающей взгляд Порохнюка вновь обратился в сторону Ларина. Словно после тяжелого гипноза, на нем одновременно проступили все черты человека, возвращающегося к реальности после кошмарного и длительного сна. - Докажите любовь к родине, когда возьмете на себя...кровь невинного человека?! - с последними словами Ларин произвел психологический рывок в сторону парня. Более не в силах совладать с собой, молодой человек опустился на корточки и обхватил голову руками... - Не могу! Я не могу... Его отчаянье пронзало окружающую тишину. Сцена произвела на Ларина сильнейшее впечатление... - Юноша... ну, что вы... Что вы, юноша... - профессор наклонился к парню и медленно провел рукой по его голове. - Кончено... Все кончено... - твердил молодой человек. - Нет... Я обещаю вам, все будет хорошо... Вы слышите? Даю вам слово, мы справимся с этим... - Ларин чувствовал, что если сейчас он позволит этому парню удалиться в таком состоянии, его неминуемо ждет погибель. - Послушайте... Как ваше имя? Фамилию-то я знаю... - профессор избрал убаюкивающий, вкрадчивый тембр, способный заглушить боль и вызвать доверие у отчаявшегося подростка. Парень, сидя на коленях, прислонился головой к стене. Лицо его было бледным, бескровным, словно у покойника. - Богдан... - тихо молвил студент. - Вот славно... Послушайте, Богдан... Я предлагаю вам зайти ко мне. Вот я...совсем забыл, что в руке... держу кульок... - Ларин нервно улыбнулся. Этот момент показался ему чудовищно нелепым. -... А в нем... просто...черничный пирог. Предлагаю вам, Богдан...его.И чай,горячий сладкий чай. Парень с трудом различал слова. Он все еще находился в шоковом состоянии. Впрочем, как и сам Ларин. - Мне... нужно идти... - О, вы непременно уйдете...потом... Потом, голубчик... На голодный желудок идти не стоит. Тем более...на улице почти мороз. Позвольте... - профессор аккуратно взял парня под руку и помог ему подняться. Запустив в квартиру студента, Ларин подобрал нож и запер входную дверь. После того, как Михаил Викторович дал молодому человеку немного выпить, ему стало легче. Градус напряжения понизился и вместо первоначальных фраз - "вы - мой враг" и "я должен выполнить свой долг", слова Богдана постепенно обрели человеческое подобие. Ларин видел, что парень обладает сознанием. Но гипноз был настолько сильным, что блокировал в нем почти все трезвые проявления. "Его очень качественно обработали..." - думал Ларин, наблюдая из кухни за сидящим в прихожей студентом. Обхватив голову руками, парень смотрел в пустоту. - Я теперь не могу к ним идти... Теперь я уже никуда не могу идти... Не жилец я больше, - обреченно констатировал юноша. - Кто они, Богдан? Они вам угрожали? Мы найдем на них управу, я обещаю вам... - Вы не понимаете... - едва слышно молвил парень, посмотрев на профессора глазами человека, проживающего последнюю ночь перед казнью. В тот самый момент раздался звонок в дверь. Студент испуганно подскочил. - Ах, не волнуйтесь, Богдан... Это девушка... Женя. Моя ученица... Она прекрасный человек, вот увидите... Поверьте мне, мой друг... - ласково молвил профессор, положив руку юноше на плече. - Никто вас здесь не обидит... В дверях появилась среднего роста, коротко стриженая молодая девушка. - Здравствуйте, Михаил Викторович. Простите, меня задержали... У вас в коридоре такая темень. Ой... - Женечка, здравствуй... А у нас сегодня гости. Познакомься, это Богдан... Он тоже мой ученик. - Очень приятно, - девушка учтиво улыбнулась и протянула студенту руку. Внезапно на лице у парня проступило отчаянте. - Оставьте меня! - Порохнюк бросился прочь из квартиры. - Богдан, постойте! - воскликнул Ларин, пытаясь призвать его к благоразумию, но было слишком поздно. - Что происходит, Михаил Викторович? - в испуге девушка отскочила к зеркалу, стоявшему у входной двери. Ларин молча глядел вослед исчезающему беглецу. Профессор обернулся к взволнованной Евгении и вполголоса обреченно произнес: "Не уберег..."
Часть вторая - Не уберег... - снова повторил он, после чего, медленно опустился на стул в прихожей, где еще несколько минут тому назад сидел подосланный убийца. Внезапно Женя заметила на тумбочке, которая стояла напротив входа в кухню нож с крупной черной рукояткой. Девушку тотчас охватил невыразимый ужас. - М- Михаил Викторович... господи... Что это? - Это? Это нож, Женечка. И, по-видимому, охотничий... - смиренно молвил Ларин. Словно этот чудовищный предмет был чем-то абсолютно естественным. - Но... зачем он? Чей он? Скажите мне... - девушка упорно отбрасывала страшные подозрения. С самого начала оппозиционного шествия, Евгению преследовали тревожные мысли. Ей виделись жуткие сценарии, предвещающие мучительный итог. Преследование, заключение и даже физическое уничтожение. Но всякий раз, когда ею овладевало беспокойство, она вспоминала о других людях, проживающих в этой стране, которые находили в себе силы противостоять режиму, жертвуя собственным покоем. Правинская во времена киевского переворота работала обозревателем в одной из столичных газет. Внезапное "помешательство" в журналистском корпусе, который, до прихода к власти националистов, в поте лица трудился над формированием моста единства между странами СНГ, отозвалось в ней жестким протестом. Молодая журналистка не стала изменять своим взглядам и убеждениям, а потому, - в скором времени превратилась в белую ворону. Наблюдая эти странные перемены, трансформации в сердцах и головах коллег, ее оппозиционные настроения только усиливались. В скором времени, она покинула издательство и основала свое оппозиционное интернет-сообщество. Количество подписчиков удивительно быстро перевалило за сто тысяч. С помощью поддержки единоверцев из соседних стран, грамотному подбору материалов, сообщество перешагнуло из категории "регионального" в категорию "международного". В нем публиковались материалы, изобличающие всю преступную подноготную в государстве. Невзирая на анонимность (Евгения печаталась под псевдонимом), ощущалось сильнейшее давление. Журналистка предполагала, что точку вещания неугодного антиправительственного ресурса попытаются вычислить. И если неким лицам или же организациям удастся это сделать...последствия будут жесткими. И разумеется, учитывая местонахождение, в первую очередь суду придадут ее и еще нескольких засекреченных единомышленников, проживающих в регионах страны. Но чем более успешным становился проект, тем с большим азартом и рвением Правинская бралась за дело. Изо дня в день она совершенствовала свое детище, подымала его престиж всевозможными новинками... И только в последние месяцы, когда распространились слухи о создании на Украине "виртуальной полиции" (своего рода сетевого гестапо), журналистка начала все чаще задумываться о собственной безопасности. Дополнительным поводом для беспокойства являлись письма с угрозами, которые постоянно приходили на ее анонимный профиль. Правинской также было известно о череде смертей инакомыслящих в стране... Потому все происходящее сегодня в квартире Ларина чрезвычайно пугало ее. Впервые она соприкоснулась с реальностью - с ужаснейшими отголосками украинской смуты, с проявлениями, о которых тепличные люди разума обычно узнают только из газет. - Но, зачем он здесь...? Почему вы молчите? - на глазах у девушки выступили слезы. Теперь она почти не сомневалась. Судьба ее близкого друга была на волоске от гибели. - Это ответ, Женечка... - Ларин не собирался смягчать признание. - Ответ тех людей, которым мы ненавистны. И которые желали бы от нас избавиться... Обычно Евгения демонстрировала стойкость. Когда же теперь, после услышанного, ее начало трясти от страха, от воображения, что ее друга могли хладнокровно убить на пороге его собственного дома, Ларин не на шутку испугался. Девушка побледнела. В волнении профессор схватил ее за руки. - Женя! Женечка, все уже позади! Все обошлось, родная... ты слышишь меня?! - пребывая в шоковом состоянии, девушка только покорно кивала головой. - Ну же, милая... Дыши глубже... успокаивайся... Ах, что за день такой сегодня! Вскоре девушка пришла в себя. В продолжении следующего часа, Ларин поведал ей о всех происшествиях уходящего дня. Теперь Евгения с видом проницательной покорности слушала тяжелую исповедь близкого друга, пережившего встречу со смертельной опасностью. Время от времени она все еще поглядывала на острый черный нож. Ее восприимчивый разум рисовал жуткие картины. - А что если бы он... не остановился? Если бы я пришла...и увидела вас... Господи! - Женя закрыла глаза. Сидя напротив и глядя на нее, Ларин мысленно задавал себе вопрос - можно ли увести ее с этой опасной дороги? Вместе с тем, он так же был обеспокоен судьбою Богдана Порохнюка. Что теперь ожидает этого мальчика? "Обратиться в полицию, значит - сдать его..." - рассуждал Ларин, "Ведь на нем висит тяжелейшее преступление - покушение на убийство. Правда...если только выдать его за своего заблудшего ученика, потерявшего ориентиры, попавшего в плохую компанию... К примеру, из каких-то источников, ему, Ларину, стало известно, что студента Порохнюка втянули в запрещенную организацию. И теперь он прогуливает, не ходит на пары. Но ведь он уже взрослый... Совершеннолетний человек. Будут ли слова какого-то "левого" и абсолютно нейтрального этому студенту...пенсионера...иметь вес? Да и наша "бравая" полиция не почешется. Они не станут вникать в суть дела. Для них нынче "охота на ведьм" куда актуальнее. В конце концов, именно для этого и была сформирована, так называемая, полиция "нового образца". И потом... любое соприкосновение с "органами" только навредит Богдану... Да и разве же ключевая революционная сила - партия националистов - сегодня под запретом? Они ведь Герои новой Украины! Скорее даже он, Ларин, будет воспринят в штыки... Господи, в какое же время мы живем..." - профессор перебирал варианты, но ничего толкового подобрать не удавалось. - Женя, ты наверняка уже слышала о "киберполиции"? - при упоминании об этой новости большие, эмоциональные глаза Евгении обратились к профессору. - На примере сегодняшнего инцидента ты сама видишь, как это все серьезно. - Но...моих данных им не найти... - неубедительно произнесла девушка. - Мою причастность к проекту сложно установить. Никаких сведений я нигде не оставляла. Разве что...кто-то взломает страничку. Но разве, сделать это так просто? Да и как это делается вообще?! - невзирая на попытки казаться убедительной, в ее голосе слышалось волнение. - Жить в эпицентре всего этого безумия и, при этом, писать запрещенные вещи... - Ларин стремился пробудить в ней чувство самосохранения, он хотел заставить ее думать об альтернативных вариантах деятельности. - Сотрудничать с российскими ньюсмейкерами, находясь здесь, на Украине, - это очень опасно, Женя. За это могут посадить. - Ларин не желал пугать ее, но максимальная натуралистичность в данный момент была важнее любых приукрашенных перспектив. Важнее для благополучия близкого человека. Евгения с тревогой слушала профессора. - Нельзя ли перепоручить руководство сообществом кому-нибудь из твоих российских или белорусских единомышленников? Ты думала об этом? - Отдать? Так просто? - девушку сильно задело его предложение. - Так просто отдать...проект, который я делала два года? Но даже если отбросить это... если я потеряю контроль над ним...мне и жить будет не на что . Михаил Викторович, вы ведь знаете. Работать здесь, писать...поливать грязью своих же! Нет, этого я не смогу. Ни за что. Ларину было хорошо известно, что репутация Правинской сильно пострадала в столичном обществе журналистов. В интернете было полным полно ее ранних, еще предреволюционных публикаций. Ни одна украинская газета, просматривая эти хоть и талантливые, но совершенно не отвечающие духу времени материалы, не захочет иметь в своем корпусе неблагонадежного человека. - Порой необходимо пожертвовать многим, Женечка. Чтобы впоследствии не потерять всего. - Этот проект сегодня - моя жизнь, Михаил Викторович. И я буду держаться за него до последнего. - волевым голосом произнесла Евгения. Она выглядела более чем решительно. - Это единственный мой шанс быть услышанной. Мнение таких, как я...как мы с вами здесь вообще ничего не стоит. А этот проект наша защита. В ее словах звучала правда. Ларин и сам не единожды публиковал свои работы и размышления в сообществе Правинской. Утратив прежние каналы вещания, профессор вынужден был обратиться к новым, альтернативным источникам. Евгения открыла свой канал для него. Проект бывшей ученицы благоприятствовал их сближению. Так или иначе, Ларин понимал, что его вычеркнули из медийной жизни искусственным образом. Теперь он и сам давал советы Жене относительно развития проекта. Там были опубликованы его лекции и некоторые статьи по реализации губительного западного сценария на Украине, измышления по поводу заправляющей в Киеве клики (в том числе и психологические портреты власть имущих). Фурор произвела его недавняя статья под названием "Четвертый рейх", в которой Ларин сопоставлял происходящее в Германии 30-х годов двадцатого века с сегодняшними реалиями на Украине. Профессор понимал всю ценность этого проекта для нее - несправедливо отвергнутой молодой журналистки. Это был единственный шанс для Евгении оставаться при деле. То был оплот, не позволяющий конъюнктуре влиять на личную позицию. Он предохранял от насильственной переориентации во взглядах. - Что ж... - молвил Ларин, признавая невозможность повлиять на ее опасный выбор. - В таком случае, мне остается только верить и надеяться, что твой ангел-хранитель, Женечка, будет все время с тобой. Ты знаешь... - профессор понизил голос. - ...в тот момент, когда этот безумный мальчишка готов был...реализовать свой замысел...единственной фразой, которая пронеслась у меня в голове было: "Спаси, Господи"... - Михаил Викторович, прошу вас... - в ее глазах вновь заблестели слезы. Сколько бы не пытались Ларин и Женя уйти от этой неприятной темы, демонстрируя друг другу мнимую сдержанность, им это не удавалось. Еще слишком живыми казались недавние события. - Что же, вы ничего не сделаете? Я считаю вы должны обратиться в полицию! Ваш кабинет - это одно... Но покушение на жизнь! Господи, вы ведь не можете знать... а если будут другие попытки?! Михаил Викторович... я умоляю вас... - Евгения старалась быть максимально убедительной. - Пожалуйста, попросите защиты...Вы не понимаете. Если с вами что-нибудь случится... - речь ее оборвалась. Перед глазами у девушки разворачивались страшные сценарии. Женя боялась даже подумать о том, что может его потерять. Он был ее духовным наставником, близким другом...в конце концов - отцом, которого у нее никогда не было. С малых лет ее воспитывала одна мама. - Милая, поверь... - заботливо произнес Ларин. Он видел, что девочка сильно взволнована. - Сегодняшний случай не повторится. Я знаю это. Чувствую. Поверь, никто не будет устраивать большую охоту на старика... пенсионера, который по большому счету, и повлиять-то ни на что не может... Я более чем уверен, Женя... что это был сговор неуравновешенных подростков... Ведь ты сама видишь, в каком психологическом состоянии сейчас находится наше общество. Сейчас им внушают идеи о пользе и легальности всего, что ранее было недозволено. И у ребят в этом возрасте...еще нет необходимых рычагов регулирования... - глядя Евгении в глаза, Ларин видел, что его речи не оказывают на нее воздействия. Девушка по-прежнему беспокойно и умоляюще глядела на профессора. - Нет, Михаил Викторович... Я знаю, что вы снова не думаете о себе. Вы просто...вы хотите выгородить этого сумасшедшего! Вы верите в преобразование....в чудеса! Но я...я видела его безумные глаза. И в них были только злоба и жестокость! И дай ему второй шанс... - на мгновение она опустила взгляд и покачала головой, словно предчувствуя результаты этого "второго шанса". Эти люди...они - нелюди. Однажды мне довелось находиться в обществе этих животных. Поверьте, я слышала о чем они говорили. И как они говорили! В них присутствует только одно начало - звериное. Во времена первичного майдана Евгении Правинской, тогда еще исполняющей обязанности журналистки в национальной газете, довелось брать интервью у представителей радикальной партии. Преодолевая отвращение и страх, она наблюдала все реакции этих будущих "героев" - основной ударной силы февральского переворота. - Но пойми, Женя... - Ларин вновь обратился к спокойному, внушительному тону. - Среди этих нелюдей... могли затесаться случайные, оболваненные подростки. И их внутренних сил еще не хватает для того, чтобы в одиночку противостоять этой безумной пропаганде. - Зато физических хватает, Михаил Викторович. И вы сами сегодня в этом убедились, - горько констатировала Евгения. Ларин отметил про себя справедливость ее замечания. Но все же он был более озабочен судьбой студента Порохнюка, чем своей собственной. Так или иначе, а Михаил Ларин прежде всего смотрел на происходящее с точки зрения педагога-воспитателя. И даже в таких, откровенно "сложных случаях", он подсознательно корил себя за личные педагогические просчеты. Расставаться было нелегко. И Ларин, и Женя, глубоко обеспокоенные происходящим, чувствовали необходимость взаимной поддержки. В сущности, и профессор, и его бывшая ученица вели уединенный образ жизни. А в теперешних обстоятельствах оставаться наедине со своими мыслями было тягостно. Но Михаил Викторович не мог предложить Евгении остаться. Данное предложение, невзирая на исключительно дружеский и даже родственный подтекст, казалось ему крайне неудобным. Вероятно, по тем же причинам молчала и Правинская. Ее безгранично грустные голубые глаза выражали нежелание оставлять профессора одного. Но она не осмелилась предложить остаться. - Михаил Викторович, пообещайте мне, что не будете молчать о том, что произошло, - с тревогой в голосе произнесла Евгения. - Пообещайте мне, что завтра же обратитесь в полицию. И вновь последовал все тот же утешительный, уклончивый ответ. Ларин провел Женю до ближайшей станции метро, откуда ей предстояло добираться на "Левобережную". Привычно обняв ее напоследок, он снова повторил, что "все будет хорошо". Хотя в глубине души Ларин уже предчувствовал бесконечно тяжелые размышления, ожидающие его в пустой комнате. Девушка сумела уловить его настроение, а потому прижалась к нему крепче. Как будто что-то предвещало иные - пугающие и неизвестные -условия их следующей встречи. Огни беспокойного Крещатика распространялись в привычно неугомонном темпе. Всей этой столичной кутерьме было невдомек, что сегодня, несколькими часами ранее, судьба киевского профессора могла трагически оборваться. "Полагаю, довольных было бы много" - пронеслось в голове у Ларина, когда он, преодолевая сто первую сверкающую витрину, подходил к дому. Теперь уж ни подъезд, ни коридор, ни подозрительные шорохи не возбуждали в нем тревоги. Вокруг словно образовался густой туман отторгающего равнодушия. Постстрессовый синдром, не позволявший без отчаяния и одновременно напуского безразличия смотреть на протекающие внутренние и внешние процессы. Переступив порог своей квартиры, Ларин ощутил дикую усталость. Ему необходимо было еще подготовиться к завтрашней лекции. Но сил для работы не было. Сбросив пальто, он тяжело опустился на диван в гостиной и закрыл глаза. Ларин почувствовал, как масса ревущего отчаяния подбирается к горлу. Он сидел в темноте. В голове царил хаос. Усталость не позволяла сосредоточиться на чем-либо. Вскоре профессора одолел внезапный и глубокий сон, - как избавление от перегрузки истощенной нервной системы. Во сне перед ним проносились какие-то резкие, быстро сменяющиеся одно за другим видения. Видения, лишенные отчетливой формы. Скорее, они больше походили на отдельные части неких геометрических элементов, совершенно бессвязных. Словно космическая пыль, - они то отдалялись, то проносились неожиданно близко. И в момент очередного увеличения, когда некий неопознанный крюк приблизился к нему на максимально близкое расстояние, Ларин внезапно проснулся. Пробуждение сопровождалось протяженным стоном. Первое время он сидел неподвижно, в холодном поту, словно пытаясь сродниться с окружающим пространством, которое казалось ему неузнаваемым. Придя в себя, он первым делом посмотрел на настенные часы. Голубой свет уличных фонарей падал на циферблат. Было 4:40 утра. День едва зарождался во мраке отступавшей осенней ночи. Ларин понимал, что заснуть снова ему не удастся. В сущности, он того и не желал. Шоковое пробуждение напротив подталкивало его искать избавления в активности. Сегодня Ларину предстояло выступать перед студентам четвертого курса, во втором учебном корпусе, который находился в районе площади Победы. Будучи совершенно разбитым, он подумывал взять отгул. Но не чувствуя в себе сил справиться с мыслями дня вчерашнего, и впоследствии с меланхолией, которая только и ждала шанса для захвата, он пришел к выводу, что идти нужно. Сколь бы ни был велик его жизненный опыт, какими бы самоубеждениями он не руководствовался, профессор не мог в одиночку противостоять этому внезапному шторму. Ему необходимо было переключиться. На время сбежать в иную действительность. "А ведь этот парень не киевский. Должно быть, живет в общежитии... Проучился два года, и тут...такое болезненное падение. Что для них эти ребята из глубинки? Тела для выполнения черной работы. Проводники преступных помыслов..." - Ларин прокручивал в голове фрагменты вчерашней драмы. Он передвигался по городу почти не обращая внимания на шагающих мимо людей. Ему были безразличны окружающие объекты. Ларин чувствовал себя опустошенным. Одновременно он и хотел идти, и не хотел. Внутренне он понимал, что лекционное чтение может стать целебным бальзамом, но, в то же время, все его естество словно противилось и ныло, не желая покидать пределы одинокой квартиры. Примерно в девят утра позвонила Женя. Она, вероятно тоже после бессонной ночи, решила справиться о самочувствии профессора. Сегодня вечером она пообещала зайти к нему. Немногим позже - словно по заказу - вновь позвонили из Москвы. В одном из вузов российской столицы появилась вакансия, и теперь профессору Ларину здесь были бы очень рады. Профессор снова углубился в мысли об отъезде. Конечно, в глубине души, он безумно хотел очутиться в России. Где одна лишь атмосфера общественного единства была бы для него утешением. Не говоря уж о прочем - о новом дыхании, о выходе к широким научным горизонтам... В конце концов, там бы он наверняка чувствовал полезность своей деятельности. Но, как же его ребята? Ведь они в него Верят. А как же страна, которой он отдал столько педагогических лет? А ведь здесь прошла его молодость... Здесь остались все сладкие и горькие воспоминания минувших дней. Нет. Так поступить он не сможет. С этими и прочими мыслями, внешне абсолютно изолированный от окружающей действительности, Ларин подходил к зданию университета. Здесь по соседству не было такого парка, как в главном корпусе, а параллельно с высоким забором, сигнализирующим о территориальных владениях учебного заведения, проходила длинная трасса. За воротам, неподалеку от парадного входа, Ларин заметил молодого человека, одетого в камуфляжную форму. Он предлагал студентам некие листовки. Профессора сразу заинтересовала эта подозрительная фигура. - Добрый день. Молодой человек, позвольте поинтересоваться, что это вы раздаете учащимся? - Ларин начал самым серьезным тоном. В связи с последними событиями в его жизни, хватило бы и малой капли, чтобы чаша терпения переполнилась. - Я здесь работаю. Меня сюда направили. А что такое? - ответил хриплым голосом коротко стриженый юноша с бледным, вытянутым лицом. - Могу я взглянуть на содержание того, что вы предлагаете? - Ну вот - смотрите... - равнодушно произнес парень. В брошюре была изложена программа действующей на территории Украины радикальной организации. Там же были указаны контакты для связи с представителями группировки. Можно было легко связаться с ними по вопросам разного рода сотрудничества. И там же, что первым делом бросилось Ларину в глаза, по отдельной горячей линии можно было "сливать" им данные "врагов" народа. Профессор сурово посмотрел на раздающего. - Молодой человек, я попрошу вас покинуть территорию вуза. Ваша деятельность незаконна. Ступайте на нейтральные участки и там, пожалуйста, проводите агитацию. Но не здесь, - на последнем слове Ларин сделал особый акцент. Студенты, до того прогуливающиеся по дворику, теперь тоже заинтересовались этой ситуацией. - Мужчина, че вам надо? Не видите, я работаю. Вы куда-то шли? Вот и идите. Такая неприкрытая дерзость окончательно вывела Ларина из равновесия. В какой-то момент, против собственной педагогической сдержанности, он силой захотел отнять у парня эти листовки. - Так, вы не хамите, молодой человек. Я преподаю в этом заведении. И отвечаю за ребят, которые здесь учатся. И я повторяю, что вы находитесь на территории у ч е б н о г о к о р п у с а, - профессор чувствовал, что с каждой минутой теряет самообладание. - Послушай, дядя... Да мне все равно где и что ты преподаешь. Я здесь работаю и не надо меня трогать, ок? - бледный юноша с синими кругами под глазами смотрел на Ларина хамски и, в свою очередь, тоже начинал кипятиться. - Ну это мы сейчас посмотрим, работник... - бросил Ларин, вынимая из портфеля телефон. - Посмотрим... - вызывающе парировал юноша. - Мне тоже есть кому позвонить. Пацаны приедут сразу. Но профессор, ловко перебирая пальцами по сенсорному экрану, уже не реагировал на его выпады. Среди наблюдавших это зрелище студентов завязался диспут. - Алло, Алексей Петрович?! Да, Ларин. Я нахожусь возле второго корпуса. У меня сейчас пары. Так вот... тут у нас снова странное положение. Принимая в кабинете утренний кофе, Малащенко только и "ждал" звонка проблемного профессора. На звонки Ларина у него уже выработалась определенная нервическая реакция, ведь они в последнее время сулили одни лишь неприятности. Впрочем, сегодня у ректора был особый повод для встречи с профессором, о чем Ларин пока еще не знал. Он смиренно выслушал все, что сказал ему профессор по поводу хама-промоутера, после чего, попытался что-то ответить. Голос его показался растерянным. В нем проскальзывали упаднические нотки. Ларин сразу же почувствовал неладное. - Да, прямо у центрального входа. Раздает нашим студентам брошюры сомнительного содержания. И всем на это наплевать. - Ну придумывать не надо. Тут все по закону! - уязвленно отреагировал молодой человек, демонстрируя Ларину пачку красных глянцевых бумаг с координатами представителей националистов. Профессор только отмахнулся. - Да-да...вот я и не могу понять, почему не предпринимаются меры... - продолжал Ларин, глядя в лицо проводнику радикальной идеи. Про себя он отметил, что в нем было что-то наркотическое. - Эти бумажки... эту дрянь они уже по карманам с самого утра распихивают. Тут Малащенко заговорил о том, что сперва стоило бы провести "детальную экспертизу"... - Помилуйте, Алексей Петрович. Пока вы будете проводить "более качественную экспертизу", у нас студенты пойдут добывать "знания" в другие места. Тут вербовка полным ходом идет. Радикальный юноша злобно фыркнул, делая вид, что слова Ларина его не ничуть трогают. Профессор говорил отчетливо и внушительно, стараясь достучаться до ректора. Голос последнего казался ему уж совершенно безвольным. - Значит, руководству не интересно, что происходит со студентами, надо так понимать? Малащенко старался отвлечь Ларина. Пытался тем или иным способом сменить тему, абстрагироваться еще и от этого неудобного вопроса. Ни в коем случае он не желал связываться с представителями радикальной организации. Тем более, в связи с новыми, очень неприятными обстоятельствами, о которых Ларину еще пока не было известно... - Что ж... В таком случае, Алексей Петрович, я вынужден отменить сегодняшние занятия. Если руководство вуза не берет на себя ответственности за организацию учебного процесса, я тоже снимаю с себя всякую ответственность. Окончив разговор, Ларин направился к группе студентов четвертого курса, мирно покуривающим сигареты под стенами здания (несмотря на запрет курения на территории корпуса). - Арина! - он обратился к высокой темноволосой девушке, старосте группы "историков-42". - Здравствуйте, Михаил Викторович. - Да, здравствуй. Сегодня лекций не будет. Отпускай ребят. Не предоставляя объяснений, Ларин развернулся и направился к выходу, попутно бросив раздающему листовки: "Ну а вами скоро займутся". - Ага, посмотрим! - огрызнулся напоследок мелкий представитель радикализма. Ларин пребывал в огненном настроение. Опостылые символы, разрушенные основы общества. Теперь оно и не славянское, и никак не русское. Оно гордится своей мнимою свободой. Свободой...в разрухе и нищете. Свободой в интеллектуальном бесплодии. "Господи, что мои проповеди!? Грош им цена... Грош! Ведь мы давно достигли точки невозврата. А я...а я, пенсионер... просто боюсь себе признаться в этом! И ищу повод...предлог для того, чтобы остаться здесь" Погода испортилась. Столицу затянуло тяжелыми тучами. Моросил мелкий дождь. Но профессор почти не ощущал воздействия непогоды. Основная стихия разыгралась у него внутри. Через некоторое время ему позвонил Малащенко. Ларин извинился перед ректором за ранее проявленную несдержанность. Однако сам Алексей Петрович был обеспокоен чем-то более существенным. Он попросил Ларина зайти к нему, как только появится возможность. У Михаила Викторовича тотчас возникло предчувствие надвигающейся беды. Отбросив мысли о личном, не теряя больше ни минуты, профессор поспешил в главный корпус. Необычайно серым и трагичным показался Ларину в этот пасмурный день еще вчера налитый красками золотой осени студенческий парк. Сегодня у цветных ступеней главного входа собрались немногочисленные зонтики. Мокрый профессор, позабывший утром захватить защиту от дождя, влетел в вестибюль. Приведя себя в порядок, Ларин сразу же поспешил в кабинет ректора. - Здравствуй, Маша. У себя Алексей Петрович? - спросил Ларин, импульсивно приглаживая волосы. Пока он подымался наверх, его все время атаковало какое-то странное, неприятное чувство. Интуиция подсказывала профессору, что череда пасмурных осенних происшествий еще не окончена. - Да, Михаил Викторович. Он у себя... - взволнованно ответила кудрявая девушка-секретарь. Ларин ухватился за ручку ректорской двери и неспешно заглянул внутрь. - Здравствуй, Алексей Петрович, - произнес Ларин с нервной улыбкой на устах. Он пристально всматривался в глаза Малащенко, намереваясь прочесть в них главный ответ. - Ну, здравствуй...Михаил Викторович... Присаживайся, пожалуйста. - ректор выглядел глубоко обеспокоенным. - Сегодня с утра...до нас дошли трагические новости... Погиб третьекурсник, студент нашего вуза...Порохнюк Богдан Константинович... На лице у Ларина изобразилось невыразимое страдание. Профессор закрыл глаза. Он был не в состоянии справиться с первичными проявлениями. Его пронзило что-то острое, ледяное и обжигающее одновременно. Он даже не успел определить собственные ощущения. Эта внезапная гримаса боли не на шутку испугала ректора. - Михаил Викторович... Вам нехорошо? Бог мой... сейчас...сейчас... я налью вам воды! - он подумал позвать Марию, но посчитал, что она будет нести воду слишком долго. Малащенко принялся импульсивно рыться в бардачке. Обнаружив, что воды там нет, он поскочил и взялся за портфель, где еще со вчера хранилась бутылка газировки. Он никак не мог предполагать, что эту новость Ларин примет настолько близко к сердцу. - Все нормально... Все нормально, Алексей Петрович... Не стоит беспокоиться. Это просто...возраст. Мой возраст, - перетерпев стартовый натиск, Ларин сразу же ухватился за мысль, что не при каких обстоятельствах нельзя упоминать о вчерашнем происшествии. Не при каких! Этот несчастный юноша...возможно... был бы жив, если бы ему удалось уговорить его остаться... - Этот мальчик...еще вчера сидел у меня на лекции, - произнес Ларин с неотвратимой обреченностью в голосе. - Ах, простите, голубчик... - взволнованный Малащенко наполнил водой пластиковый стакан. - Это моя вина. Я не должен был так сразу... в лоб... - Как это произошло? - Ларин решил, что он должен знать все подробности. В наказание себе. Все подробности смерти этого несчастного юноши, которого еще вчера...он мог спасти от гибели. - Вот...прошу вас, - Малащенко придвинул стакан поближе. Теперь он пристально глядел на профессора, пытаясь оценить его состояние. Стоит ли в данную минуту посвящать его в подробности. - По словам милиции... - острожно начал ректор. - Парень выбросился с балкона квартиры, которую он снимал на Троещине. Говорят также...он был не в себе... Сильное алкогольное опьянение. Так говорят. Тело было обнаружено рано утром. "Мальчик выбросился. Или...его выбросили. Господи..." - внезапно пронеслось у Ларина в голове. Он был не в состоянии что-либо ответить. - При обыске квартиры...- продолжал Малащенко, - Были обнаружены знаки его причастности...связи...с какой-то сектой. Радикальной группировкой. Следователи не исключают, что это тоже может быть как-то связано с его смертью, - ректор понизил голос. - И не исключено, что нити также потянутся и к нашему вузу... Они, насколько я понял... хотят провести широкое расследование... На этом настаивают и родные мальчика. - И это не будет лишним, - наконец ответил профессор. - Сегодня я собственными глазами видел, как завлекают наших студентов. И никто на это не обращает внимания. - Михаил Викторович... - Малащенко отвел взор, обреченно констатируя неспособность взять ситуацию под контроль. - Я не имею полномочий... Вы же догадываетесь, профессор... Современная полиция - это... - Часть этой секты, - Ларин продолжил мысль ректора. Не ожидая услышать ничего нового, Ларин не захотел развивать эту тему. Да и сил у него практически не оставалось. Профессор был сражен глубокой печалью, которую пробудила эта внезапная трагическая весть. Теперь, когда его страшнейшие опасения материализировались, он и вовсе не знал, что делать дальше. - Михаил Викторович... - Малащенко окликнул Ларина, когда тот уже собирался уйти. В связи с последними событиями... я хотел предложить вам взять отпуск. Я вижу ваши переживания... Буду говорить откровенно. Меня беспокоит ваше самочувствие. Я бы очень вам рекомендовал, Михаил Викторович. Отдохнете, наберетесь сил... А мы пока попытаемся управиться со всем этим, а? На самом деле, предлагая этот вариант, Малащенко надеялся, что Ларин, немного поразмыслив наедине, придет к выводу о том, что возвращаться уже не стоит. Профессор это понимал. Его нынешнее состояние наводило на мысль о целесообразности предложения ректора. - Вероятно, я так и сделаю, Алексей Петрович. Вероятно...это действительно необходимо... - чувствуя, что после случившегося работать он не сможет, Ларин готов был последовать совету Малащенко. Профессор покинул стены университета в жутком расстройстве. После аспирина, вопреки всем рекомендациям, Ларин направился в тихий, полуосвещенный кафе-бар "Затерянный остров". Здесь, у деревянной барной стойки, он скоротал еще несколько часов жизни, после чего, направился в свою пустую квартиру. Откуда первым делом он позвонил Евгении. - Здравствуйте, Михал Викторович! Я собиралась вам позвонить... Вы опередили меня... Ну, скажите, как вы? Я все время думала о вас... - У меня все хорошо, Женечка. Держусь... Держусь молодцом! Ты-то как? Зайдешь ли сегодня...? - Ой, Михаил Викторович... Я только собиралась сказать вам... А меня пригласили на деловой вечер! Там будут журналисты и редакторы из разных издательств... Возможно, мне улыбнется судьба и я найду подходящее предложение. Возможно, там будут представители оппозиционных изданий! Хоть у нас таких почти и нет... Скажите, Михаил Викторович, это нечего... если я забегу к вам завтра? Просто... этот вечер... - Ах, конечно, Женя! Ты обязательно должна там быть! Это новая возможность. Я очень надеюсь, что там будут подходящие предложения, такие, как нам... тебе и нужны! А завтра, если будет время, расскажешь как все прошло... - Спасибо, Михаил Викторович... но вы точно не обижаетесь, что я зайду завтра? У вас какой-то...грустный голос... Скажите, с вами все хорошо? Иначе я не пойду... - Милая, даже не думай... Я отлично себя чувствую. Просто...устал немного... Тем более... на завтра еще нужно подготовить материалы...Придется еще посидеть за книгами... Я действительно очень хочу, чтобы ты присутствовала на этом вечере. - Ну, если все хорошо... в таком случае... я непременно зайду к вам завтра! И все расскажу вам, Михаил Викторович... Тем более... мне сегодня заказали новую рубрику в сообществе. Я хотела посоветоваться с вами. - Женя, я желаю тебе удачи сегодня... И буду ждать нашей завтрашней встречи. Держись молодцом, милая... - Спасибо, Михаил Викторович. Вы самый лучший! Я буду стараться... Тогда, до завтра? - Да. До завтра, Женечка... После завершения разговора, Ларин тихо произнес: "Да храни тебя Господь, милая..." Остаток вечера он провел в тяжелых раздумьях, после чего, вновь погрузился в какой-то странный, нервический сон, балансирующий на грани с реальностью. Ларин просыпался несколько раз за ночь и сердце его билось в ускоренном ритме. Наконец, почти лишенный сил, он крепко уснул до позднего утра. Проснувшись, он еще долго лежал на кровати и слушал звуки падающих на оконное стекло капель дождя. Шторы в его спальне были плотно задернуты, а потому трудно было определить - настал ли новый день, или это все еще тянется беспокойная ночь. В какой-то момент профессор ощутил острую необходимость действовать. Сперва он схватил мобильный телефон, лежавший на подоконнике и захотел набрать номер российского коллеги, который совсем недавно предложил ему вакансию. Но потом, силою воли, он укротил первичный порыв. Ларин старался гнать от себя напоминания о вчерашней трагедии. Болезненные впечатления от услышанного в кабинете ректора не давали ему покоя. Он корил себя в смерти этого парня. Неужели ничего нельзя было предпринять? Ведь он мог как-то задержать его, уберечь от необдуманных действий. Нельзя было оставлять мальчика одного в этой тяжелой ситуации...Но, что если...его убили? Если ему "помогли" выброситься? Если кто-нибудь еще находился вместе с ним в квартире в этот момент? Мысли не отпускали Ларина. Он даже порывался поехать на место происшествия. Или обратиться в полицию, как советовала Женя. Ведь ему все же известны некоторые подробности. Некоторые. Но в таком случае...придется рассказать и о нападении. Зачем же пятнать память погибшего юноши? Вдобавок - подымется серьезная шумиха. Нет, это глупость. К тому же, им и так известно о его причастности к радикальной организации. Зачем тогда все это? Ларин вновь ощутил прежнюю тяжесть. "Необходимо отвлечься. На время отойти от всего этого" - думал профессор, чувствуя, что если все будет продолжаться в том же духе, его настигнет роковая депрессия. Последние события полностью перечеркнули схему его внутренней защиты. Ларин решил, что нужно начать работать. Однако сегодня у него был выходной, и, к тому же, вчера он дал согласие на отпуск. Впрочем, работать можно и по-другому. Он внезапно загорелся желанием видеть своих "роялистов". Сегодня подходящий день для встречи с ребятами! К тому же, будучи вовлеченным в трагическую череду событий, он беспокоился за судьбы своих учеников. Во что бы то ни стало, нужно оградить их от внешнего губительного влияния, от необдуманных эмоциональных решений. Тут он вспомнил о неудержимости Антона Тихонова, о его стремлении в открытую защищать свои взгляды. Ларин тотчас позвонил ему и назначил "роялистам" встречу сегодня в половину четвертого у него в кабинете. Подальше от больших ушей. Антон, не ведая о последних происшествиях, был безумно рад грядущей встречи с профессором. Он сразу же позвонил своим товарищам по клубу - Егору Ананьеву, Владимиру Вахтерову и Сергею Томчуку. Встреча обещала быть интересной. Она посвящалась императрице Екатерине Великой и одному из ее фаворитов - Григорию Александровичу Потемкину. Источником для дискуссии послужила работа одного ленинградского автора, книги которого с недавних пор находились на территории Украины под запретом. Ларин пытался отвлечься, хоть минуту не думать о вчерашнем трагическом известии. Впервые за многие годы он чувствовал, что не в состоянии справиться в одиночку с испытаниями, которые накатывались одно за другим грозными, разрушительными волнами. Профессор явился на полчаса раньше своих учеников. Он кое-как пробежался глазами по материалу. Разум упорно не желал вопринимать прочитанное. В ожидании встречи, время от времени он поглядывал на часы, висевшие у него в кабинете. Наконец раздался стук в дверь. Ларину действительно полегчало, когда он увидел знакомые, любознательные и живые лица своих ребят. Своей жизнеутверждающей энергией они придавали ему сил для борьбы с трудностями. - Михаил Викторович, как вы? - Антон, несмотря на старания учителя придать своему виду безмятежности, тотчас заметил неладное. - На вас сегодня какой-то...трагический костюм... - Это молодежь любит осень , Антон... На стариков же она оказывает не самое благоприятное воздействие... Руководство вуза предпринимало все возможные попытки для того, чтобы информация о смерти студента не распространилась слишком быстро. Тихонов и двое других ребят еще не знали о трагедии, произошедшей накануне. Но подсознательно Антон уже ощущал неладное. Он подозревал, что разгромом кабинета дело не кончится. Что-то жуткое происходило в жизни Михаила Викторовича. Тихонов достаточно хорошо чувствовал Ларина, а потому, очередная перемена в настроении профессора не ускользнула от его проницательного взгляда. Теперь ему предстояло выяснить причину. Ученики полумесяцем окружили профессора. - Фактически... - начал Тихонов, - Благодаря Екатерине Великой, памятники которой сегодня намереваются сносить, Украина имеет в своем составе такие города, как Одесса, Николаев, Херсон и Днепропетровск...Но современная, так называемая, политэлита вспоминает имя императрицы исключительно в контексте разрушения Запорожской Сечи. О том же поют наши исторические учебники... И никто не вспоминает о положительных сторонах ее правления, о большущем вкладе в развитие Малороссии. Именно во времена Екатерины строили больницы и школы, выдавали военные пенсии... В городах Малороссии была создана система народного образования. "Разве же это имеет какое-либо значение? Все давно позабыто... А то, что забыто еще не было, непременно будет забыто в недалеком будущем. Обругают, оплюют, перепишут. История - самое беззащитное из всех творений науки" - думал Ларин, слушая своего ученика. - Хорошо...ну а как вы полагаете относительно уничтожения Запорожской Сечи? - задал вопрос профессор. Вот вас на протяжении всех лет независимости стараются убедить в героизме запорожских казаков... - Ларин сперва показалось, что не стоит развивать эту тему. Ведь сегодня власть намеренно создает ореол вокруг казачества, желая еще больше укрепить украинцев в мысли о собственной, отдельной и героической истории. Они и так уже отошли в глубокую оппозицию. Так стоит ли забираться еще глубже? Но профессор по-прежнему придерживался принципа искренности в разговоре со своими студентами. А потому не имел права сойти с дороги. - Так как вы думаете... Екатерина действительно такая коварная преступница, какой нам ее рисуют сегодня ? Или это очередной..."укромиф"? - Ларин фокусировался сугубо на обсуждении материала. Он стремился на время загнать в темный угол все свои горестные чувства. Посвятить это время всецело ученикам и науке. Лишь истинно увлеченный человек способен даже в самые отчаянные минуты жизни быть преданным своему ремеслу, своему искусству. К обсуждению подключился Егор Ананьев - светло-русый парень, обладавший небольшой, аккуратной бородкой и вдумчивыми серо-зелеными глазами. Внешне - абсолютная противоположность, он был самым близким другом Антона Тихонова. - Я полагаю, что императрица поступила стратегически грамотно, когда ликвидировала Сечь. Ведь, по большому счету, запорожцы промышляли разгулом и грабежом. Это была беспокойная точка на теле империи, которая, со временем, могла бы перерасти в большую проблему, угрожающую здоровью всего организма. Запорожская Сечь являлась очагом экстремизма, о чем сейчас тактично пытаются умалчивать... Казаки часто вели себя неадекватно. И это факт. Они конфликтовали с новороссийскими и малороссийскими властями, били сербских поселенцев, грабили селян... Пиком же их негативной деятельности стала поддержка разбойника Пугачева в его восстании. Ну вот Потемкин и взял на себя инициативу...по расформированию...так сказать. - Спасибо, Егор... Вы очень даже верно рассуждаете, - Ларин постепенно проникся активностью ребят. С ними он чувствовал, что возвращается к своей природе - природе человека науки, всегда пребывающего в ожидании новых открытий. Но, вместе с тем, он также корил себя за резкие перепады в настроении. - Важно заметить, что при этом казаки не были уничтожены, - подхватил мысль профессор, - Большинству из них дали вольную... Более того, в скором времени, власти снова вспомнили о них ... Было создано Черноморское казачье войско, как вам известно... Ну а в 1792, если память мне не изменяет, Екатерина и вовсе подарила им Кубань... Там же, казаки впоследствии основали Екатеринодар. И жили очень даже прилично... - Вот именно, - воодушевленно подхватил Антон. А сейчас у нас и на Потемкина "набеги" планируются! Человека, посвятившего свою жизнь развитию Малороссии. Развитию всевозможных ремесел, разведению лесов, учреждению многочисленных фабрик и типографий...школ и корабельных верфей... - с жаром говорил увлеченный студент. - Только вдуматься. Он одновременно строил и Одессу, и Севастополь, и Николаев... и за то, какими эти города есть сегодня, мы обязаны благодарить именно Григория Потемкина! Другие ребята одобрительно принимали суждения товарища. А профессор вновь впал в раздумия. Взгляды его учеников, настолько противоречащие реалиям нового времени, в будущем могли обернуться против них. Он уже столкнулся с последствиями движения против курса. И они были чудовищными. Но Антон Тихонов, по молодости лет, игнорировал возможные опасности. Он был всецело предан своим идеям и все угрозы видел лишь в теории. А потому, когда в коллективе "роялистов" объявился ровенчанин Сергей Томчук, Тихонов не понял, что пригрел возле себя натуральную змею. Этот молчаливый созерцатель, со времен зарождения майдана, уже работал на два фронта. Он, как и покойный Богдан Порохнюк, состоял в преступной националистической организации. Только выполнял там несколько иные функции. Он отслеживал и "сливал" верхам группировки "врагов народа". Именно он ранее дал наводку на Ларина. И теперь, его новой целью был предводитель "партизанского" кружка "роялистов" Антон Тихонов. К слову, существовало еще одно обстоятельство, о котором профессору не было известно. Начиная с сентября месяца по вузу распространились брошюры, в которых затрагивались темы крайне неудобные, с учетом сложившейся в стране обстановки. Инициатором запуска этой антиправительственной серии выступал Антон Тихонов. "Роялисты" разработали, как им казалось, безопасную схему доставки запретных листовок до учащихся вуза. Но они не ведали, что в то же самое время, наступая на горло собственной радикальной песне, за ними неотступно следовала фигура ровенчанина. И теперь, Томчук сочно преподносил Тихонова радикалам, как "пропагандистскую сволочь", человека, завлекающего умы молодых украинцев преступными идеями. Разумеется, зная о брошюрах, Ларин бы немедленно потребовал от Тихонова прекратить всякую незаконную деятельность. Но, к сожалению, профессору об этом не было ничего известно. - Михаил Викторович, - перед тем, как попрощаться с профессором, Тихонов, воодушевленный плодотворной дискуссией, загорелся новым проектом. - Мне кажется...было бы интересно подготовить презентацию по русско-турецким войнам и их значении в истории Украины. Вот...мы с Сергеем готовы взяться за это дело. Томчук с улыбкой всепонимающего положительного юноши стоял несколько позади Тихонова. - Конечно, ребята. Я считаю, это было бы очень здорово... А если вам удастся найти какие-то необычные материалы по этому вопросу - тем более будем слушать с удовольствием. Кстати, Антон... Если нужно... могу сбросить вам занятные статьи, - Ларин несколько понизил голос. Он привык соблюдать осторожность. Тем более, светиться сегодня в стенах университета ему не хотелось. - Это статьи моего коллеги, русского историка и публициста... Он также поднимает эту тему в своих работах. Очень много интересных фактов. Так что, со своей стороны, очень вам рекомендую... К сожалению, Ларин не обратил внимания, как при этих словах переменилось лицо Томчука. - Конечно! Мы с удовольствием прочтем их, правда? - обратился Тихонов к своему предполагаемому товарищу. - Да, само собой... - буркнул Томчук. Он вновь возвратился к облику природного союзника, разделяющего взгляды членов коллектива. - Ну вот и чудно, - профессор необъяснимо перевел свой взгляд на ровенчанина. В последнее время он казался ему замкнутым и отреченным на их собраниях. "С чего бы это?" - вдруг подумал Ларин. Но не придав этим явлениям особого значения, обремененный прочими переживаниями, он распрощался с ребятами и спешно покинул корпус. Как только Ларин вышел на улицу, он погрузился в прежнее гнетущее состояние. Он снова почувствовал, как сумрачное, осеннее небо медленно и неумолимо опускается на него сверху. Мгновением ранее, пожимая руку Антону, он не предполагал, что сегодняшняя их встреча, вполне вероятно, может оказаться последней. Ларин не мог знать, что из мрачных участков околоподъездной засады чьи-то злобные глаза уже высчитывают прохожих, высматривают свою жертву. Как не мог знать и Антон Тихонов, киевский студент, что сегодня поздним вечером, после прогулки с любимой девушкой, у родного и привычного подъезда, его будут поджидать бритоголовые налетчики, вооруженные железными прутьями и кастетами. Нет, в теперешних обстоятельствах Ларин не мог даже представить, что эти жуткие картины, все же существующие где-то в глубинах его подсознания, могут воплотиться в реальность. И не существовало силы, способной уберечь этого юношу, только начинающего познавать жизнь и любящего эту жизнь пылкостью молодого, неискушенного сердца, от надвигающейся угрозы. Ларин был уже слишком далеко. Далеко в спасительных мыслях о грядущей встречи с Евгенией - девушкой, способной развеять его душевные переживания... А в это самое время, Евгения Правинская, после снятия с карточки очередного гонорара (за активную работу популярного сообщества), тоже находилась в раздумьях. Она анализировала перипетии вчерашней деловой вечеринки. Журналистка пришла к выводу, что, в целом, мероприятие прошло в интересной и приятной атмосфере. Но никаких конструктивных предложений заполучить ей не удалось. Женя раздобыла несколько контактов. Но вряд ли эти варианты могли бы оказаться перспективными для нее. Поэтому сегодня она окончательно решила в дальнейшем посвятить себя созданному ей сообществу. Тем более именно этот проект вызывал недюжинный интерес у спонсоров. Не дожидаясь вечерней встречи, она сейчас же позвонила профессору и сказала ему о своем намерении "посвятить всю себя развитию сообщества". Именно этого и опасался Ларин. Но ощутив в ее голосе нотки грусти, причины которой, по-видимому, таились во вчерашнем неудачном вечере, он не стал выказывать неодобрения. - Мы непременно поразмыслим над всем этим, Женя. В конечном итоге, решение придется принимать только тебе... Но, каким бы оно не было...я в любом случае поддержу тебя. Значит, ты зайдешь сегодня в восемь, как условились? Чудно. Очень буду ждать. На время профессор отпустил свои волнения, преследующие его всякий раз, когда он оставался в одиночестве. "Главное - делать дело. Мыслить, работать, двигаться! В конце концов, я ведь ученый - историк. И смыслом жизни моей...была и будет наука. Сколь горькими и трудными бы не были обстоятельства...у меня есть защита! У меня есть Женя,ребята ...и есть мое искусство" - внутренне убеждал себя Михаил Викторович, стоя у кассы в продуктовом маркете. Он ни в коем случае не собирался рассказывать Жене о смерти студента. Он хотел хотя бы временно забыться, провести этот вечер в радостной атмосфере, вопреки всем навалившимся несчастьям. Ему была необходима разрядка. Но ни Ларин, ни Евгения, не подозревали, что в этот вечер, судьбою было начертано противоположное. И встреча их обещала состояться при совсем иных обстоятельствах. В доме Правинской часто мелькала фигура Виктории Афанасьевны Бурчук. Эта пожилая женщина, примерно возраста профессора, одно время работала сиделкой у соседки Евгении - Юлии Крыловой. Покинула же дом Крыловых "старая ведьма", как впоследствии о ней отзывалась хозяйка, со скандалом. А дело было вот в чем. С помощью скрытой видеокамеры (с недавних пор к этому средству начали прибегать молодые родители) Юрию и Юлии Крыловым удалось сбросить с няни маску добродетели, разоблачить жестокость и варварство этой, с первого взгляда, милейшей Фрекен Бок. На видео она посылала в адрес малыша Крыловых бранные слова, в открытую выражала эмоции, недостойные человека ее возраста и положения. Разгорелся нешуточный скандал, вследствии которого Бурчук имела все шансы стать подсудимой. И наверняка бы стала, если бы не последовавшая поблажка со стороны гранично милосердных родителей ребенка. Невиданное милосердие было проявлено из-за почтенного возраста сиделки. "Старый человек, она, кажется, имеет проблемы с психикой. Выжила из ума..." - вероятно, так рассуждали Крыловы, когда принимали решение не обращаться в органы. Выговор родители вынесли сами: чтоб фигура ее никогда больше не появлялась вблизи их дома. Но "старая ведьма", спустя некоторое время, снова начала там появляться. Этажом выше Крыловых проживала ее подруга - пенсионерка. А потому Бурчук, каждый раз тайком, тревожно оглядываясь по сторонам, продолжала посещать этот дом, вход в который ей был формально воспрещен. Сама она жила в старой четырехэтажной "хрущевке" напротив. Жилые постройки разделяла заброшенная детская площадка, уже давным-давно требующая ремонта. Однако ни после "оранжевой", ни после "европейской" революций, ремонт не приходил, как не приходили и люди "нового образца", обладающие более высоким уровнем самосознания... На подступах к родному подъезду, Евгению настиг порывистый холодный ветер. Погода снова менялась. В столицу со дня на день обещали прийти заморозки. Девочка плотнее затянула свой шарф. Невзирая на низкую челку, она в темное время суток зорко всматривалась во все участки улицы. Угрозы, ситематически поступающие на ее онлайн-профиль, развили в ней болезненную осторожность. А потому еще издали Женя сумела разглядеть очертания Виктории Бурчук. Пухлая женщина со своей привычно выпяченной нижней губой, кого-то активно высматривала. Стоя на крыльце подъезда, она в тот момент была похожа на наемного детектива, косо бросающего взгляды по сторонам. "Что она здесь делает" - пронеслось в голове у Правинской. "Кого высматривает?" - Женя еще раз осмотрела площадку, тротуар у подъезда. "Может она к своей знакомой в гости пришла...Тогда что делает на входе?" - девушка сама не знала, почему у нее возникали эти мысли. Ну Бурчук. Ну мало ли. Вполне возможно, подруги ее сейчас нет дома и она решила подождать ее возле парадного. Обычно Евгения, когда ей доводилось пересекаться с Бурчук, никогда не здоровалась. Слушая жуткие рассказы соседки Крыловой, она для себя сделала вывод, что эта пожилая женщина - существо злобное и ненормальное. Потому любые контакты с ней были ей неприятны. Поднимаясь по лестнице, Правинская уже готова была тихо проскользнуть внутрь. - Туда не иди, детка. Туда теперь нельзя. Они тебе поджидают, - внезапно обратилась к ней женщина. В ту же минуту Женю охватил невыразимый, леденящий душу ужас. Что она говорит? О ком это она говорит? Девушка замерла на месте. - Простите...что? Что вы имеет в виду? - она повернулась к Бурчук. Глаза журналистки выражали полнейший ужас. До этого женщина смотрела взглядом как бы намекающим на что-то очевидное. - Я случайно проходила мимо твоей квартиры... - продолжила она почти что шепотом. - Там какие-то вооруженные мужики. Есть в масках. Есть и без. Похожи на милицию, но я не уверена... Женя слушала ее и не могла пошевелиться от страха. - Они, кажется, пытались вскрыть твою квартиру. Меня остановили, поспрашивали Знаю ли тебя? Сказала, что не знаю. Короче, домой тебе идти нельзя. Хочешь спастись - со мной иди. У девочки от услышанного на глазах выступили слезы. Она онемела и не могла произнести ни звука. Но какое-то инстинктивное, внутреннее безудержное чувство подсказывало ей, что нужно срочно бежать отсюда. Не теряя ни минуты. - Ну..со мной пошли, детка. Я живу рядом. Переседишь у меня пока. Ну же, пошли! - она взяла Женю за руку. Почти не чувствуя ног, словно на автомате, Женя неловко сбежала с лестницы. - Ну, быстрей! - скомандовала Бурчук и они, словно преследуемые беглецы, начали петлять обохдными маршрутами, ведущими к дому напротив. Женя следовала за ней рефлекторно, плохо понимая, что происходит. Господи, ее нашли! Ее нашли...и пришли арестовывать! А быть может, даже убивать! Наконец, добравшись до двери квартиры Бурчук, которая находилась на первом этаже, они на мгновение остановились. Когда пенсионерка начала орудовать в замке своим ключом, Женя громко всхлипнула. - Не надо плакать, детка. Еще ничего не ясно. Может, это ошибка какая-то, - уверенным тоном произнесла Виктория Афанасьевна. - Я...я не знаю... - Жене все еще было трудно говорить. Она не могла поверить, что та страшная действительность, о которой недавно говорил профессор, теперь пришла к ней в дом, и уже, вероятно, орудует в ее квартире. - Что же мне делать... - отчаянно произнесла девушка, обращаясь как бы к себе. - Ну, успокойся, - утешительно произнесла Бурчук. Ее двухкомнатная квартира при тусклом освещении показалась Жене какой-то зловещей. Как будто переходным пунктом между ее свободным существованием и заключением. Она медленно сняла свою верхнюю одежду, и теперь, всматриваясь большими, мокрыми от слез глазами в экран мобильного телефона, думала - кому первому нужно позвонить, у кого просить помощи. - У них на шивороте я прочла "СБУ", - сурово молвила Бурчук. Теперь они сидели рядом на диване в маленькой гостиной. Сверху над ними нависала какая-то депрессивная старая лампа, рассеивающая камерный свет обреченности. - Нет! - внезапно воскликнула Евгения, обхватив лицо руками. Девочка вздрогнула от испуга. - Значит маме звонить нельзя... - она вновь едва не заплакала. Мать Евгении проживала в другом конце города. - Ну, не плач. Что же им может быть от тебя нужно? - про себя убедившись, что органы интересуются этой девушкой неспроста, Бурчук несколько переменилась в голосе. - Я не знаю. Господи...что же теперь делать... Что-то надо делать.. - Даже пребывая в состоянии на грани срыва, какой-то внутренний рычаг не позволил Евгении откровенно высказать этой женщине, внезапной спасительнице, свои предположения. - Тебе есть к кому обратиться за помощью? - пристально глядя на нее, молвила Бурчук. Внезапно Женя схватила свой телефон и судорожно стала набирать номер Ларина. "Только возьми трубку. Только возьми трубку!" - думала она в этот момент. Женя позабыла, что так или иначе, она собиралась выезжать к Ларину в скором времени. Но в растерянности, овладевшей ею в этой пугающей ситуации, девушка не могла контролировать свои действия. Глубоко чувствительные под маской решимости, тонкие и ранимые по натуре своей люди вроде Правинской, не в состоянии совладать с собою в критическом положении. - Да, Женя? Я слушаю, - сперва Ларин подумал, что возникли некие новые обстоятельства и потому Евгения опоздает. - Михаил Викторович! - ничего больше она произнести не успела. Ларин слышал в трубке только ее рыдания. - Женя! Женечка, что случилось?! - профессора будто пронзило током. - Где ты, Женя!? - Ларин почувствовал сердечную боль. Он не успел ни о чем подумать. Единственное, что он понял - она нуждается в его защите. И если он сейчас же ничего не предпримет, то потеряет ее навсегда. - Они пришли ко мне! Они знают, где я живу, как меня зовут! И там статьи... - голос Жени вновь оборвался плачем. - Женя, милая... скажи мне, где ты сейчас находишься?! - закрыв глаза, Ларин попытался думать конструктивно. Он понимал, что разговор на эмоциях обернется лишь потерей времени, которая в нынешних обстоятельствах может быть губительной для нее. - Женя, алло! Алло?! Я сейчас к тебе приеду, только скажи где...алло?! - в тот самый момент в его телефоне начала садиться батарея. Распознав звуки разряжающегося аккумулятора, к Жене пришла единственная, но в данном положении - самая верная мысль... - Я убежала! Не звоните мне домой! Ни в коем... - это было последнее, что удалось расслышать Ларину. Телефон предательски погас. - Ах, ты черт! - профессор едва удержался, чтобы не швырнуть мобильник на пол. Он схватил пальто и думал уже бежать к ней. Но в следующую минуту его осенила мысль: бежать куда? Ведь она даже не знает, где она находится. - Бежала! - внезапно воскликнул Ларин. Она сказала, что смогла убежать! - он старался ухватиться хоть за что-нибудь существенное. Вскоре, озаренный новой идеей, он бросился к стационарному телефону и принялся импульсивно нажимать кнопки. Но в следующую минуту, он пришел в ужас от мысли, что не помнит ее мобильного номера. - Господи! Старый идиот! - закричал Ларин. После, он все же сумел овладеть собой. "Необходимо взять себя в руки" - твердо решил профессор, призывая на помощь весь свой жизненный опыт. Он тотчас подключил мобильник к розетке и попытался проанализировать ситуацию, абстрагируясь от эмоций. "Она сумела бежать - и это главное! Было сказано...не звонить на домашний. Значит, из этого следует...они пришли к ней! Уже у нее дома! У моей Жени! Господи..." - Ларин отвергал такую реальность всеми силами души. "Она не может идти к матери" - внезапно к нему пришла мысль. "Там ее тотчас обнаружат! Если на нее вышли спецслужбы, первым делом они заявятся туда!" - Необходимо срочно предупредить! Женя, нельзя домой! Она ведь в таком расстройстве... не поймет... Женя, нельзя домой! - громко повторял он в тишине, пытаясь пробудить свой проклятый телефон. К счастью, теперь батарея позволяла сделать звонок. Но теперь уже был отключен телефон Правинской. - Ну что же ты, Женя... Что же не отвечаешь?! - нервно твердил Ларин, все дублируя вызовы. Теперь Правинская смотрела на происходящее более трезво. Женя поняла, что матери звонить нельзя. Нельзя звонить никому. Ее пугала мысль о том, что абонента мобильной связи точно так же можно вычислить. Быть может, они уже получили какие-то данные. Но разве это существенно теперь, когда...у них на руках полное досье. Ведь даже ее включенный ноутбук остался в квартире. - Это конец, - обреченно молвила девушка. Только сейчас она оценила масштабы надвигающейся катастрофы. - Ну, ты не делай поспешных выводов, - холодно сказала Бурчук, все еще удерживая девочку под пристальным взглядом. Пока ведь здесь тебе ничего не грозит. Можешь не спешить. Женя видела единственный вариант спасения. Единственную возможность хоть ненадолго отсрочить свою поимку. Нужно было немедленно ехать к Ларину. - Гляди... Все высматривают, соколики... - Бурчук подошла к окну и ткнула пальцем в сторону дома Евгении. Девушка в испуге подошла к ней. Окно пенсионерки выходило прямо во двор дома опальной журналистки. Из подъезда вышел высокий, рослый мужчина в темном камуфляже. В руке у него находилась рация. Оглядываясь по сторонам, он подходил к большому черному фургону, что припарковался у бровки, прямо возле ступеней, ведущих на площадку. Женя едва не потеряла сознание, глядя на эту картину. Она не обратила внимания на фургон, когда шла домой. Появись он немногим ранее...сейчас ее бы уже допрашивали. Вскоре, на крыльце ее дома, появился второй громадный мужчина в маске, с автоматом на шее. Женя смотрела на все происходящее, как на страшный, беспрерывный сон. Неужели эти двухметровые , вооруженные до зубов вышибалы...пришли сюда за ней? Девушка с трудом держалась на ногах. Совершенно испуганная и растерянная, она умоляюще посмотрела на свою спасительницу. - Нет! - Женя словно пробудилась ото сна. Она тотчас спохватилась и пошла в коридор брать пальто. Необходимо было срочно ехать к Ларину. В сущности, только теперь она осознала, что этот звонок был импульсивным, необдуманным решением Вероятно, сейчас он не находит себе места. - Что, уже? - бросила из гостиной пожилая женщина. - Простите меня, пожалуйста. Вы очень...очень помогли мне, - наконец она вспомнила о явлении своей спасительницы. Как нелепо! Именно ей она обязана тем, что сейчас еще может плакать и мыслить на свободе. Именно ей, этой возникшей из ниоткуда "старой ведьме", теперь она обязана своей жизнью. Именно благодаря ей...она еще сможет увидеть Ларина...а, быть может, и маму! - Я не знаю, как благодарить вас... - продолжала Евгения, застегивая пуговицы пальто. - А, все хорошо! - небрежно ответила Бурчук, стоя посреди комнаты. - Только сейчас...погоди, не уходи... Я кое-что дам тебе на дорогу, - Правинская подумала о том, чего ей может стоить задержка. Она посмотрела в дверной глазок. В коридоре было вроде бы чисто. Но, что же эта женщина? Что собирается она ей преподнести на дорогу? Как все это нелепо. В расстроенных чувствах, она не вникала в суть происходящего. - Алло, милиция? - внезапно послышался голос из спальни. Женя вздрогнула. Женщина как-будто произнесла это не своим голосом. - Это Бурчук. Б у р ч у к. Да, я. У меня ваша Правинская. Но Бурчук поймала, так и запишите! Живу тут, за площадкой. Мой адрес... Женя схватила свою сумку, которая оставалась лежать на краю дивана, и рывком лани, загнанной в ловушку, бросилась к дверям. В виду упадка сил, теперь она не могла справиться с подмерзшим замком. - Куда?! Куда собралась?! - азартным, пугающим своей неестественностью голосом закричала старуха. Она ловко вынырнула из соседней спальни и уже приближалась к девочке. - Выпустите меня! Не трогай меня!! - в ужасе кричала Женя, со всей силой налегая на защелку. - Статейки пишешь?! - с глазами дикой ведьмы, Бурчак подлетела к девушке и крепко схватила ее за руку. - Против нас пишешь?! Сейчас придут...сгниешь в тюрьме! Правинская жила в то пугающее время, когда охота "на ведьм" в Украине набирала обороты. И долгом, обязанностью каждого порядочного украинца, было оповестить спецслужбы о местонахождении "сепаратиста" или же...любого другого "врага", угрожающего интересам нации. За это полагались отдельные похвалы, а в особых случаях, даже материальные поощрения. В момент величайшего ужаса, девушка с необычайной силой выдернула руку. На запястье у нее были видны следы когтей обезумевшей старухи. В следующее мгновение, Женя ударила "ведьму" Бурчак ногой, да так, что та всей своей массой рухнула на паркет. Наконец и ее усилия с замком увенчались успехом, и буквально вытолкнув проклятую дверь, девушка выбежала на лестничную клетку. Сбегая вниз по лестнице, не помня себя от ужаса, Женя едва расслышала отчаянный крик злобной старухи. Очутившись на улице, она не побежала по привычной дороге, что вела к перекрестку. Девушка резко завернула за угол и принялась бежать в противоположную от своего дома сторону. Словно преследуемое охотниками животное, она неслась через дворы и сумрачные арки к отдаленной станции метро, откуда собиралась ехать к Ларину. В какой-то момент, ей даже показалось, что неподалеку промелькнула тень СБУшника. И он даже закричал ей вослед: "Стой!" Но шок был настолько велик, что она почти ничего не замечала вокруг, все зримое и слышимое появлялось и тотчас растворялось в пространстве. В то же время профессор "погибал" от недостатка информации. Что с нею? Где Женя? Он уже перестал терроризировать свой телефон. Связь с Женей отсутствовала. Ларин ходил из угла в угол. То хватался за голову, то проговаривал вслух молитвы, которых отроду не произносил. Никогда еще он не чувствовал себя таким беспомощным. Не думал, что судьба пошлет ему вслед за одними испытаниями новые - еще более жестокие и суровые, направленные против самых близких ему людей. Профессор несколько раз выходил на улицу, после чего, возвращался обратно в квартиру. - Она придет. Придет! - он также выходил на балкон, всякий раз ожидая увидеть внизу бегущую Евгению. В этом патовом положение он, вероятно, впервые за многие годы чувствовал себя абсолютно неспособным что-либо изменить. В этот момент Ларин был настолько обеспокоен судьбою Жени, что до конца не понимал всей глубины их обоюдной трагедии. "Ведь если с нею что-нибудь случится..." О том, что будет после Ларин не имел права думать. "Только бы она пришла" - он не находил себе места. Только бы она пришла. Потом, вместе, они найдут способ, как выпутаться из этой ситуации. Вместе им это будет под силу. Только бы сейчас...она пришла! В критический момент, когда Ларин готов уже был отчаяться, раздался звонок в дверь. Женя - запыхавшаяся, расхристанная и изодранная, со слезами бросилась к нему в объятия. Ларин и сам был не в силах более удерживать слезы. - Милая моя! Милая моя! - отчаянно повторял Ларин, еще крепче прижимая ее к себе. - Не бойся ничего, слышишь?! Я никому не дам тебя в обиду! Ты слышишь меня, маленькая?! Девочка только плакала и кивала головой, отныне доверяя собственную судьбу единственному верному, любящему другу, который, она знала, не при каких обстоятельствах не оставит ее и не предаст. После оглушительного эмоционального шторма, Ларин и Правинская начали думать, как им выйти из сложившейся ситуации. Они перебирали все возможные варианты. Ларин понимал, что нынешняя власть и украинские спецслужбы сейчас, как никогда - нуждаются в показательных процессах. А потому, Евгению, как автора скандального антиправительственного проекта, попади она в лапы СБУшникам, - будет ждать самый суровый приговор. - Тебе нужно уехать отсюда, Женя. Другого выхода я не вижу, - Ларин стоял напротив нее. Евгения все еще вздрагивала от малейшего шороха. Девочка глядела на свою перебинтованную руку. - Здесь...они могут тебя найти. - Нет, Михаил Викторович. С вами мне не страшно, - прерывистым голосом молвила она. - Ну а если ехать...я поеду только с вами. Рассматривая вариант миграции в Россию, где их ожидала свободная от преследования жизнь, где перед ними открывались новые возможности, Ларин понимал, что имя Евгении в кратчайшие сроки может быть внесено в базу пограничной службы. Если ее деятельностью заинтересовалось СБУ, и она уже находится в розыске, вероятнее всего, выбраться из страны будет очень непросто. - Я готова рискнуть, - произнесла девушка, словно читая его мысли. - Если меня схватят...значит так и будет. Но я буду знать, что по крайней мере...попыталась вырваться из этого ада. Ларин молча глядел на нее, понимая, что попытку выбраться необходимо предпринять в самые кратчайшие сроки. В голове он прорабатывал будущие маршруты и вероятные опасности, с которыми им предстояло столкнуться. Вопрос заключался только в одном - как сократить риски до минимума? И возможно ли это сделать... - Я сегодня же позвоню в Москву. Нас там непременно встретят. Билеты нужно заказывать немедля. Остается надеяться... что ни в какие списки ты еще не попала, - в этот момент Ларин искренне пожалел о том, что не отважился на совместную поездку ранее. Ему не позволили совершить этот шаг...вредоносные убеждения. И теперь, за его просчеты, им обоим придется горько расплачиваться. Девушка закрыла глаза руками. Ей стало страшно. Картины возможного ареста приводили ее в ужас. Ведь еще вчера...она могла вести полноценный, а главное - свободный образ жизни. Внезапно в гостиной раздался телефонный звонок. Женя вскрикнула. Страшная мысль пронеслась у нее в голове - их обнаружили. Ларин тревожно посмотрел на нее. - Это стационарный, - тихо молвил профессор. - Не берите! Не берите, я умоляю! Это они... Им все известно! Они узнают где мы, они и на вас выйдут! Господи... что же нам делать?! Им все известно! - она вновь зарыдала. Ларин отскочил от трубки и сел на диван возле Жени. Крепко обняв ее, он тихо прошептал: "Ничего не бойся, милая. Я обещаю тебе... мы все преодолеем. Мы все сумеем пережить". Слушая долгие, истошные гудки телефона, они жались друг к другу крепче. К этому моменту Ларин уже успел отключить свой мобильный телефон. Они стремились отгородиться от опасностей внешнего мира всеми возможными способами. И конечно, профессор не мог представить, что ему в такой час может звонить...бывший коллега по работе, которому просто захотелось поболтать, захотелось кому-то выговориться... Так надоедливо и так долго! Ларин также не мог представить, что в этот поздний час, лежа в какой-нибудь яме и изнывая от смертельных ран, ему может звонить с просьбой о помощи...его преданный ученик Антон Тихонов, еще совсем недавно...такой солнечный и... живой. Нет. Все это невозможно. Невозможно. - Они нас найдут... - вдруг прошептала Евгения. В тот же миг дверь балкона заскрипела, и в квартиру ворвался холодный, декабрьский ветер. Свет в гостиной погас, и в глубине комнаты, во мраке ночи, окутанные безжизненным дыханием надвигающейся зимы, - застыли две молчаливые фигуры. |
||
