Вечерком, после плотного ужина Семеныч частенько любил посидеть на лавке около своего кирпичного особнячка, выкурить парочку сигарет, обязательно фильтровых, чтобы поменьше никотина попадало в легкие и, не спеша, перед каждодневной работой в саду, поразмыслить о своих насущных житейских делах.

Если в это время кто-то, случайно проходя мимо, подсаживался к нему, Семеныч с удовольствием любил потолковать с ним о ценах на корма, о районных новостях-сплетнях или смысле жизни. А если вдобавок у того несчастного позволял еще интеллект и в тот момент, у Семеныча было соответствующее настроение, то в своих рассуждениях доморощенный философ мог иногда зайти слишком далеко, плавно переходя от некоторых областных проблем вплоть до текущего курса внутренней и внешней политики страны.

Иной раз, совестливому и порядочному человеку было нелегко и почти невозможно остановить разгорячившегося Семеныча, но зато после этого уходил он от него подкованным на все сто и надолго.

Однако подсаживались на лавку к Семенычу также редко, как и он сам заходил к кому-либо домой или же, еще реже, принимал гостей. Последнее чудачество своих односельчан, как эти бесконечные приемы и хождения по гостям с многострадальными играми в карты, Семеныч терпеть не мог и считал бестолковым и вредным времяпровождением.

Он никогда не употреблял спиртного и искренне не понимал тех, кто все свои кровные, заработанные трудом и потом деньги переводил на гостей и выпивку. Особенно не переставал удивлять его своими причудами новый сосед Сарсенбай, чуть более года назад переехавший к ним из соседнего села.

С виду простой и добродушный мужик, в быту немного странный и непонятный, он имел интересную привычку каждую неделю по дню или два с шумом принимать у себя дома гостей и своих новоявленных родственников, со многими из которых только здесь и познакомился.

Своим активным гостеприимством и отпугивающими повадками Сарсенбай наводил на Семеныча ужас. Дело дошло до того, что в один прекрасный день, набравшись наглости, он пытался затащить в гости и самого Семеныча. Только благодаря своим принципам и природной смекалке с отсутствием излишней деликатности в таких щепетильных вопросах, удалось тогда напуганному до смерти непьющему Семенычу отбиться от приглашений навязчивого соседа.

Сарсенбай вначале был дико удивлен и оскорбился не на шутку, но потом, с трудом пережив нанесенную обиду, наконец-то понял и сам уже раскусил настоящую, но в целом не совсем уж и пропащую натуру своего соседа.

Семенычу было немного за сорок. Маленький, толстенький, весь пышущий здоровьем и довольством, он считал себя человеком уже состоявшимся в этой жизни, и это нескрываемое довольство выпирало у него во всем. В появившейся за последние годы напускной важности и степенности в движениях, что трудно удавалось его плотному, но юркому, привыкшему к постоянному физическому труду, телу; в новой манере, не торопясь, слегка вальяжно и немного свысока разговаривать с отдельными односельчанами, жившим не так уж хорошо, чем он.

С первых же месяцев своей трудовой деятельности за Семенычем крепко закрепилась странная, но весьма примечательная и замечаемая многими слабость – он искренне почитал и преклонялся только перед ответственными работниками, находящимися на руководящих постах в партийных или советских органах. Всех других мелких клерков, включая и свое непосредственное начальство, он не уважал и старался не признавать, а с остальным простым людом и вовсе не считался.

Эта высокомерная привычка, думали многие в селе, осталась у него со времен службы в армии – он был водителем командира части и другого начальства, для него тогда просто не существовало.

Даже к собственной жене Семеныч относился с некоторой долей прохладцы и пренебрежения, но не смотря на это, Тая, рано начавшая увядать, худая женщина в постоянно повязанном по глаза ситцевом платке, с вечно грязным фартуком и влажным руками, всегда лелеяла и боготворила его, преданно и кротко смотря в глаза мужу, инстинктивно старалась предупредить любое желание своего хозяина.

Когда Семеныч смеялся или сердился, то на его словно надутых щеках и носу еще резче проступали многочисленные веснушки, как ни странно, это было то единственное и естественное достоинство, что забавляло всех и привлекало к его недурному, но плутоватому лицу.

Семеныч работал шофером и развозил на новеньком молоковозе молоко с маслосырзавода по закрытым учреждениям районного центра. Работа, как иногда любил поговаривать он сам, была не бей лежачего, но в то же время, ответственная и нервная, так как иногда в школьных столовых или больницах некоторые, слишком дотошные заведующие могли и перепроверить жирность привезенного к ним продукта.

Слабый, еле живой ветерок дохнул с полей, принеся из-за сараев терпкий запах сгораемого вместе с навозом перегноя и, нежно потрепав листочки свисающих через забор яблоневых ветвей, тяжело пошевелил наливающиеся тугим соком гроздья зеленных плодов. Хороший в нынешний год должен уродиться урожай!

Не торопясь, достав из серебряного портсигара тонкую сигаретку с фильтром, Семеныч закурил и задумчиво уставился на пыльную от машин дорогу. Спустя мгновенье, надумав что-то, глубоко затянулся и, с заметным удовольствием вытягивая заплывший подбородок к небу, выпустил изо рта дымок.

Хрустнув шейным позвонком, немного посидел и, потянувшись лениво, погладил волосатую босую голень. На какой-то миг он снова задумался о чем-то своем, затем, тяжело кряхтя, с трудом почесал за спиной. Почувствовав одышку, криво усмехнулся про себя: неужели, это я стал таким?..

Да, есть такое, раздобрел Семеныч за последние годы. Раньше, бывало, в молодости, когда бегали в баскетбол, волейбол или играли в хоккей на замерзшем и прозрачном льду речушки, не смотря на его маленький рост, во всем селе было непросто сыскать парня ловчее, чем он. Как же быстро, однако, бежит время!..

Коренастый и в меру упитанный, Семеныч со стороны смотрится на своей лавке основательно, широко расставив свои короткие, крепкие ноги, сидит будто вкопанный. Незаметно погружаясь в свои невеселые думы, сегодня он засиделся дольше обычного.

Издали казалось, что Семеныч чуть задремал, но приглядевшись, можно было заметить его немигающий, отрешенный взгляд, словно в забытьи устремленный за речку, смиренно лежащую в густо поросших камышом и тальником берегах, на полыхающий алый полудиск солнца, который истончаясь и незаметно прячась за возвышающиеся у самого горизонта холмистые горы, постепенно превращался в узкую горящую полоску заката.

В руке он задумчиво мнет потухшую сигарету и дорогой табак рассыпается по пыльной земле. Маленькие и живые глазки Семеныча сузились, какой-то непонятной тоской подернулось его веснушчатое и всегда жизнерадостное лицо. Такой странный казус происходил с ним очень редко, было заметно, что какие-то грустные и совсем не нужные воспоминания, невзначай, откуда-то втерлись ему в голову перед самой работой в саду.

…Женился Семеныч поздно, по совету знающих людей сначала стал зарабатывать и копить деньги, чтобы, не распыляясь на всякие там мелочи, сразу завести основательное хозяйство с тучным подворьем и мотоциклом «Урал», а еще лучше, если все получится, как задумал, с новым «Москвичем» или даже «Жигуленком». Да к тому же и невесты в тот момент не было в селе подходящей, и погулять еще хотелось.

Смазливых вертихвосток для жизни он не хотел и не желал, искал нормальную, работящую, пока, наконец, не встретилась Тая. И детки, поэтому были малы, Владька – шел в четвертый, а Петька этой осенью только собирался во второй класс.

Было время, когда он молодой, полный сил и возможностей, вернулся со службы, собирался учиться. Но не получилось. Даже имея армейский стаж, ему не удалось сразу поступить в сельхозинститут на инженера-механика, математика, проклятая, сбила парню судьбу.

Терять еще один год на подготовительных курсах ему не очень хотелось и тогда, бывший военный водитель решил поработать, заодно и приодеться, чтобы достойно выглядеть на людях, и не заметил, как втянулся, погряз в сладкой власти денег. А потом, уже глядя на своих друзей и одноклассников, к тому времени окончивших институты и кое-как сводящих в городе концы с концами, учиться ему и вовсе расхотелось.

Обманутую каким-то городским хлюпиком взял он Таю, тогда еще совсем молоденькую, пухленькую и сладкую, как майский мед. Не зря все парни и даже некоторые инженера липли к ней, а она пошла за него, деревенского, непьющего и надежного.

Под пьянящий запах цветущей сирени, в небольшой и жаркой палатке, разбитой в старом летнем саду, Тая рыдала у него на груди, клялась ему быть верной на всю жизнь и работящей. Эх, давно, как давно все это было…

Потом дружно появились Владька и Петька. И всю свою любовь, всю нерастраченную ласку и нежность, и он, и жена, изливали детям, как своей потаенной отдушине.

Сказать честно, Семеныч долго ждал и надеялся, что у них все утрясется, притрется, слюбится, и упорно не хотел признаваться себе в том, что Тая, как он того и желал, оказалась верной и работящей, но не любящей и любимой. Видно, так и не получилось у них любви.

Семеныч хочет видеть сыновей большими руководителями, как управляющий каким-нибудь строительным трестом, например, или председатель районного исполкома. Он с малолетства внушал детям, что руководить, как ему казалось всю жизнь, легче, а быть рабочим или механизатором, особенно исполнять чьи-то не редко бездарные приказания и трудно, и унизительно.

«Если по каким-то причинам не получилось у меня, так пусть, хоть детки мои, повырастав, выйдут в люди», – вполне справедливо думал Семеныч.

Для них же, он берег и свой новенький «Жигуль». Ноль пятый. Со временем, даст бог, можно будет замахнуться и на что-нибудь посущественнее, а по хозяйству, да и по другим житейским делам поездить с успехом сгодится и молоковоз.

В такие редкие, душевные минуты, Семеныч любил кликнуть своих ребятишек и, посадив малышей перед собой, интересоваться их планами относительно будущей взрослой жизни.

– Эй, Петька, Владька! – кричит он через забор, отмахиваясь от нахлынувших неожиданно и не ко времени, бестолковых и вредных воспоминании. – Идите сюда! Живо!

Неохотно прибежавшие со двора на зов мальчишки, выжидающе молчат, нетерпеливо переминаются с ноги на ногу.

– Да вы сядьте, сядьте, – успокаивает их отец. – Набегаетесь еще, за свою жизнь.

Дети, потупив глаза, покорно приседают на корточки.

«Что же мы такого натворили?» – вопрошает весь их испуганный и взъерошенный вид.

Семеныч, нежно посмотрев на мальчишек, ласково треплет им вихрастые макушки. Ребята успокоено зашевелились и с облегчением подняли головы.

– Ну, кем хотите быть, когда вырастете? – спрашивает отец.

– Шофером! – хором отвечают дети.

Семеныч хмурит брови и сердится. Его веснушчатое лицо и короткая шея слегка наливаются краской.

– Не понял! – говорит он недовольно и сверлит малышей глазами. – Ну-ка, подумайте еще...

Дети испуганно молчат. Рассерженный отец пытается задать наводящий вопрос.

– Неужели, хотите быть просто рабочими? – недоумевает он и своим живым участием старается залезть к ним в душу.

Петька с Владькой быстро переглядываются, напряженно думают.

– Управляющим треста, – быстро рапортует младший, Петька, плотный и внешне похожий на отца, рыжий карапуз лет семи-восьми.

– Вот, молодец! – хвалит довольный отец: наука не проходит даром. И, переводит свой взгляд на старшего, Владьку. – А ты?

Старший молчит. Семеныч внимательно смотрит на сына.

Тот поднимается, долго думает и мнется, собираясь что-то сказать, но никак не решится. Он хочет уйти, но боится, так как, давно и крепко уяснил себе, что «папа не любит, когда детки его не уважают и слушаются».

На багровом лице отца начинают темнеть веснушки, и Владька теряется, не выдерживает.

– Шофером, – еле слышно произносит он.

Семеныч явно не удовлетворен ответом сына.

– Кем? – переспрашивает он.

– Не знаю, – отвечает Владька, и глаза его быстро наполняются слезами. – Не хочу я быть управляющим, пусть им Петька работает…

Мать во дворе, за забором, гремя посудой около летней печки, уже догадывается, о чем толкует с детьми муж.

– Ну, что ты, мальчишку совсем замучил? – подойдя к калитке, кричит она. – Сам решит, когда вырастет!

Доморощенный педагог Семеныч, молча, не считая должным удостоить свое внимание упрекам жены, в упор глядит на Владьку. У мальчика дрожат губы, его бледное лицо бледнеет еще больше.

Обстановка во дворе все накаляется, со звоном, выпав из рук жены, большая алюминиевая крышка кастрюли звучно катится по длинной, бетонированной дорожке и ударяется об калитку. Владька мгновенно порывается достать крышку, чтобы отнести ее матери, но отец, взглядом останавливает сына.

Подумав и взяв себя в руки, Семеныч мгновенно меняет свою тактику беседы и заходит с другой стороны.

– Вот ты, тракторист, – говорит он мальчику. – Хочешь, быть трактористом?

Владька удивленно вскидывает голову и не знает, поверить отцу на этот раз или нет. Ища поддержки, он оборачивается к Петьке, но тот уже с удовольствием ковыряется в земле, выискивая и азартно давя каблуком ботинка в страхе разбегающихся от него по разные стороны сочных красно-пестрых тараканов.

Владька обреченно смотрит на отца.

– Вот ты, работаешь трактористом, – продолжает хитрить Семеныч. – На улице жара, пылище, – он брезгливо морщится, зримо представив себе неприглядную картину. – Приходит бригадир и посылает тебя на работу. А там, далеко, в бригаде, всюду голая степь, нет даже воды…

Отец замолкает и, желая насладиться произведенным эффектом, выжидающе глядит на ребенка. Заметив, что мальчик в некотором замешательстве, Семеныч, развивает свою мысль дальше:

– Тебе не хочется ехать. Ты отказываешься, но все равно идешь и выполняешь указание бригадира, иначе он тебя может лишить зарплаты или премии, денег, значит…

Семеныч, с удовольствием поглядывая на вмиг притихшего и призадумавшегося Владьку, вдохновлено продолжает:

– А бригадир, этот, по возрасту, может быть, будет даже и младше тебя…

– Как младше? – изумляется Владька. Ему совсем непонятно, как например, Петька, младше него, может оказаться у него бригадиром.

– Понял? – перебивает отец.

– Ага, – соглашается сын, хотя ничего так и не понял.

– И в жару, в пыль, без питьевой воды, ты хочешь работать на тракторе в поле?

Семенычу нравится, как он, стараясь не выходить из себя, деликатно и совсем по педагогически ведет ребенка к задуманной им цели.

Сын, надувшись, молчит.

– Хочешь? – ласково спрашивает папа.

– Хочу! – радуется мальчик.

– Тьфу! – сплевывает в сторону отец. – Как, ты не поймешь!..

Владьке не терпится уйти. Он смотрит на играющего братишку и завидует ему, что тот первым вспомнил про управляющего трестом.

Мальчику совсем не понятно, почему отец, так восхищается этим управляющим. Лично ему, этот толстый мрачный дядька нисколечко не понравился. Владька сам, своими глазами видел его, когда в прошлом году в их селе открывали новую среднюю школу. С каким-то большим начальником из района тот приехал на белой «Волге», высокий такой, важный. Все бегали вокруг них, что-то им рассказывали и показывали, а они только скучающе слушали и молча кивали головой.

«Хорошо быть взрослым, – думает Владька об отце. – Они себе все позволяют. Папа, такой хитрый, сам работает шофером, а мне не велит. Да если надо, я и не сяду на его молоковоз, пусть он сам на нем ездит! Мне директор совхоза может другую машину дать!»

Владька вмиг представил себе, как он уже управляет новенькой автомашиной. «Нет, все равно, когда вырасту, – для себя решает он. – Все равно стану шофером…»

Семеныч несколько расстроен беспутной беседой с сыном, но как любящий и приличный родитель, все же решает путем своих простых убеждений довести начатый воспитательный процесс до логического конца.

– Вот, представь, что ты детский врач, – говорит он Владьке.

– Кто-кто? – переспрашивает сын.

– Вот ты – детский врач, – продолжает объяснять отец. – Сидишь в своем кабинете, в белом халатике, весь чистенький…

Семеныч, мечтательно держит Владьку руками за плечи и, с любовью поправляет ему рубаху:

– Тебе приводят ребеночка. Ты осмотрел его и – чирк! – выдал рецепт на лекарство. Вот, вся твоя работа! Ну, как, хочешь?

Довольный отец смотрит на Владьку.

Мальчишка рассеянно хлопает глазами, с трудом представляя себя в белоснежном врачебном халате, и воображает пред собой того худого, больного мальчика, которого мама привела к нему. Вокруг ни души, одни голые стены и бьющий в нос, знакомый запах лекарств. Владьке становится страшно…

– А если, он умрет, – чуть не плачет он.

Отец, с умилением, смотрит на сына.

– Вот, для этого, сынок, надо учиться, чтобы не умирали. Много учиться, – с выражением говорит Семеныч, наставительно поднимая вверх указательный палец и, все еще радуясь своей невиданной изобретательности, невольно хлопает себя по коленкам: – Эх, где б я был сейчас, если бы у меня был такой учитель!..

– И где бы ты был? – удивляется Владька.

– Где-где? – злится Семеныч. – Иди, лучше, помоги матери, прополоть грядки!

Владька с радостью срывается с места, а Семеныч остается сидеть на лавке, все еще находясь под впечатлением воспитательного процесса. Вспомнив свою молодость, он жалеет, что не удалось ему в свое время получить хоть какое-то образование и непреходящей болью снова схватывает сердце по давней, несбыточной мечте…

Семеныч считал себя созданным для руководящей работы.

«Эх, мне б хоть месячишко поруководить! – втайне мечтал он, с горечью осознавая, что этого никогда не будет, и отчего у него на душе становилось еще горче и тоскливее. – Меня бы народ на руках носил! Я бы такой порядок навел, который им и не снился! Я бы всех этих директоров, я все их эти, ходы-выходы, как пять пальцев…»

В темнеющем небе уже отыграли последние отблески закатившегося за горы вечернего солнца и, в сумеречном воздухе, сразу повеяло свежестью и запахом оседающей по улицам пыли.

– Эх, Владька, Владька, – вставая, вздыхает Семеныч и, отворив высокую калитку, проходит во двор. – В кого же, ты пошел…

Только успел Семеныч, зайти во двор, как на калитке, глухо звенит массивная щеколда.

– Открыто, заходи! – бодро кричит Семеныч и, про себя, недовольно думает: кого еще принесло?

Калитка тихо раскрывается и во двор, нерешительно, будто стесняясь, боком протискивается сосед Сарсенбай.

– О, Саке, здравствуй дружище, проходи, – громко и по-казахски приветствует его обрадованный Семеныч. Он хорошо знал язык и обычаи. – Заходи, гостем дорогим будешь.

– Спасибо, я на минутку, – оправдывается сосед, аккуратно прикрыв калитку.

– Тая! Иди, ставь чай! – кричит Семеныч.

– Не надо! – пугается Сарсенбай. – Я тороплюсь.

Сарсенбай чувствует, что Семеныч не доволен его появлением, но уйти, не решив свою проблему, тоже не может.

Растерявшийся, он несмело проходит к беседке, густо увитой виноградными лозами и, все еще не зная с чего начать, с тихой, едва скрываемой завистью, оглядывает двор: большой плодоносящий сад – предмет особой гордости хозяина, колодец с электрическим насосом, кирпичный гараж и летняя кухня, баня и огромный, не по семье, особняк.

Семенычу все это приятно и он уже «тащится», совсем задешево купленный неподдельным восторгом соседа. «Если б ты не гостевал по нескольку раз на неделе, созывая своих родственников, нужных и не нужных, а занимался хозяйством и садом, то и на твоем дворе был бы такой порядок», – справедливо думает он о Сарсенбае, но уже польщенный и не в силах сдержаться, небрежно, словно советуясь с ним, замечает:

– Разрослась, прямо перед воротами. Срубить, что ли?

Сарсенбай вместе с Семенычем смотрит на огромную плодоносящую яблоню и, раздумывая о своей давно надоевшей и неприглядной роли вечного просителя, крепится изо всех сил, стараясь, не втянуться в начатый разговор. Иначе и забудешь, для чего пришел, Сарсенбай за короткое время соседства, тоже, неплохо изучил натуру Семеныча.

– Пап, я пойду, поиграю? – воспользовавшись удачным обстоятельством, осторожно, отпрашивается Владька.

– Иди, – разрешает отец.

– Ура! – Владька, счастливый, дергается с места.

– Смотри, только не порви новые брюки! – кричит вслед Семеныч, тут же забыв про яблоню. – Каждый раз, по двадцатке, вам, сорванцам, на брюки не напасешься!

Сарсенбай терпеливо ждет, пока сосед закончит говорить.

– Вот чертенок! Трактористом, хочет быть, – от души, смеется Семеныч, кивая головой в сторону убежавшего Владьки и, зная, что к нему без дела не приходят, лихорадочно, бегает глазами по двору: что же заставило Сарсенбая зайти ко мне?

Сарсенбай, всю свою жизнь и до самой пенсии проработавший трактористом в полеводческой бригаде, тоже смеется.

– Младший, молодец! Весь в меня, – рассказывает Семеныч. – Никогда не подведет. Если кто-нибудь после работы ищет меня – посылаю Петьку: он всегда найдет, что ответить!

Наплывающий смех мешает Семенычу говорить.

– А однажды, – хохочет он, поглядывая на соседа, – помню, я сам пригласил одного хорошего мастера отрегулировать зажигание на моем «Жигуле». Разумеется, не забесплатно, так его, мой Петька, на картошку, за два кэмэ, отправил. Х-хе, х-хе, х-хе…

Семеныч, довольный, долго смеется над проделками своего младшего сына. Вслед за ним, за компанию, заставляет себя немного посмеяться и Сарсенбай.

– А со старшим, мне не повезло, – серьезно сокрушается Семеныч, не давая соседу заговорить. – Не знаю, в кого он? В мать, что ли. Тихий такой, как пришибленный. Бабочек, жучков всяких собирать любит. Мой младший, Петька, когда дерутся, запросто его лупит! Не знаю, что из старшего получится в жизни. Х-хе, х-хе, х-хе…

Сарсенбай, скучнея, с нетерпением, ждет, когда, наконец, отговорится и отсмеется Семеныч.

– Ты по делу? – вдруг, будто только увидел соседа, спохватывается Семеныч.

– Да, у меня дело к тебе есть, сосед, – наконец решается Сарсенбай.

Сделав озабоченное лицо, Семеныч хмурится. Так он делает всегда, когда недоволен и непроизвольно выдает себя.

– Дочка у меня приезжает, с зятьком, – начинает рассказывать Сарсенбай. – Зять, в первый раз приезжает. Все некогда им. В Москве, на кандидатов учатся…

– В Москве, на кандидатов? – недоверчиво вспыхивают глаза у Семеныча.

Сарсенбай замолкает, глядя на грустное лицо соседа, в который уже раз проклиная себя за свой унизительный поход к Семенычу, но ради своих детей из последних сил продолжает насиловать себя дальше:

– Да. Хотел вот, встретить с поезда, на станции, да транспорта нет. Не поможешь, а? Ведь всего часа два, туда и обратно…

В тяжелых раздумьях Семеныч подходит к забору. Увидев на нем неизвестно кем и когда вбитый, ржавый и наполовину согнутый гвоздь, пытается подвернувшимся под руку куском старой рессоры выпрямить его. Старый гвоздь не поддается, бросив с досадой железку, Семеныч направляется к верстаку, стоявшему около гаража.

Сарсенбай, закончив говорить, терпеливо ждет.

Взяв гвоздодер, Семеныч, молча возвращается назад. Наконец, выдернув гвоздь, он изо всех сил бросает его через забор на зады за сараи.

– Ну, как, Семеныч? – робко спрашивает Сарсенбай. – Я ведь заплачу, сколько попросишь…

Семеныч, все еще продолжая думать, не спеша, в развалку относит гвоздодер на свое место.

– Ты знаешь, Саке, – вновь, по-казахски говорит он. – Машина что-то забарахлила на днях. Да и бензин, сейчас, сам знаешь…

– Да-да, – грустно и подавленно соглашается Сарсенбай, хотя и знал, что соседу бензин, частенько, достается задаром. Не раз видел он как тот, с канистрой в руках, оглядываясь по сторонам, бегал вокруг своего молоковоза. – С бензином, сейчас туго. Ну ладно, я пойду…

– Что, так торопишься? – удивляется Семеныч. – Чайку бы с тобой попили!

Подавленный Сарсенбай так и остался стоять с раскрытым для разговора ртом, да только не шли ему на память нужные слова.

И тут же, посмотрев на бедного замешкавшегося соседа, Семеныч испуганно спохватывается:

– Ну, ладно, раз торопишься, давай. Заходи, если что… Ты ведь, меня знаешь…

– Конечно, – потерянно отвечает Сарсенбай и, постояв некоторое время в растерянности, идет к калитке.

Семеныч снова непроизвольно бросает взгляд на поникшую фигуру уходящего соседа и, с облегчением вздохнув, идет запускать движок. Новенькая «Кама» резво набирает обороты и прозрачная, колодезная вода по арыкам и канавкам быстро заполняет бесчисленные грядки и лунки.

Посмотрев, как бежит вода, Семеныч останавливается посреди сада и о чем-то мучительно думает. Постояв в замешательстве, он идет к забору и, стремительно открыв калитку, выбегает за ворота.

– Сарсенбай, подожди! – по-казахски кричит Семеныч соседу, уже в некотором отдалении уныло волочившемуся по пустынной и пыльной вечерней улице. – Саке, завтра, зайди с утра, пораньше! Мы же соседи, договоримся!

– Ладно, – полуобернувшись, слабо кивает Сарсенбай и невольно заметно распрямляется и, уже словно окрыленный, спешит домой.

Неожиданно, на мутном, с редкими звездами небе появляется круглая, насквозь просвечивающаяся луна и весело прыгая по обрывкам случайных тучек, легкомысленно скачет навстречу ветру.

Летний, теплый вечер, незаметно наливаясь чернью, бесшумно окутывает село и ярким светом зажигает в домах окна. У ворот гаража, огромный и лохматый пес из породы алабай, гремя цепью, привычно и грозно рычит на каждый шорох за забором.

Слышно, как в теплой ночной тиши, после вечернего киносеанса, на цементной площадке около сельского клуба, приглашая молодежь на танцы, заиграла музыка. На темных улицах и закоулках то там, то здесь, будто зазывающее раздаются голоса и смех гуляющих девчонок и парней, бренчание гитары…

А за высоким деревянным забором еще долго и беспокойно будет мелькать белая майка Семеныча, молча, с остервенением будет полоть сорняки на бесконечных грядках жена Тая. И рядом с ними, уставшие и полусонные Петька и Владька, закрепляя на практике азы отцовской академии – не просто так дается в жизни кусок хлеба – позевывая, будут старательно поливать и подметать большой ухоженный двор…