Тем летом жил я восьмой год на земле.

Приехал к бабушке и деду в конце мая. Проводил у них каждое лето. На их усадьбе водилось много голубей. Гнезда из досок  рядком  крепились  под застрехой дедовской  времянки,  под амбарной крышей.  Дух захватывало, когда голубиная стая струей взбивалсь высоко в  небо.

Я косил сено, полол и окучивал двадцать соток картошки, пастушком гонял общественное стадо коров, когда подходил черед нашего двора. Пришла пора пахать огороды под картошку. Брат Петр ходил за плугом, а я верхом на гнедом коне Бичуке натер себе задницу. Искупался в конце горячего дня в запруде у моста.  До Ивана Купала в речку лезть запрещают.  В деревне же мне некому запрещать купаться в холодной речке.  Простудился, пошли чирьи по спине, ягодницам и бедрам. Страх сколько высыпало прыщиков. Кажется, и с ума стал сходить от боли.  На рассвете бабушка испекла хлеб, разбудила меня: «Иди, дед зовет».  Вышел я на крыльцо. Ударил первый луч солнца над тайгой поверх туманов. Бабушка вынесла горячий каравай ржаного хлеба.

- Сымай портки, - повернул меня дед спиной к солнышку. - Нагнись…

Переломил дед каравай, выщипнул  дышащий  жаром мякиш. Скатал  в ладонях,  забормотал, заплевал по сторонам, обкатывая хлебным шариком каждый чирей. Катыши бросал старой суке, что жила в будке  под огородным забором. К вечеру все чирьи засохли.  Вылечил дед на всю оставшуюся жизнь. 

От хлебного каравая одна корка поджаристая осталась.  Ржаную корочку хлеба с парным молоком по сей день люблю.

Петр старше на двенадцать лет. Брата я любил, тянулся к нему. Брат научил  обращаться с  ружьем, заряжать патроны,  по чернотропу  брал в тайгу на белку,  учил обдирать  белок и зайцев чулком, пялить шкурки на правило,  после сушки снимать мездру, выделывать шкурки. Ставили и проволочные петли на заячьих тропах. Научил брат и птиц ловить, показал, как мастерить из сосновых лучин птичью клетку. 

В августе мы с братом таскали мешками шишки из кедрача, который  высился могучими стволами на дальнем болоте вдоль реки. В августе кедровые шишки, фиолетовые, тяжелые от липкой  прозрачной смолы, вываривали  в чугунке, и тогда орехи в них становились мёдовыми. Мешки с шишками поднимали  на чердак избы, ссыпали на брезент.  Кедрового ореха хватало до нового урожая. На осенних каникулах первым делом я забирался по скобам из темных сеней на потолок за кедровыми шишками.

Знахарем дед был известным и староверам  в деревне  Федино на реке Бирюсе, и в Красноярске. Василий Павлович хлебосолен,  но любил порядок. Пьяных не терпел, не пил самогона, но для гостей первача не жалел. Курил самосад из табака, который сеял в огороде и осенью сушил на вешалах под крышей времянки.  Брат Петр этот табак рубил секачом в корыте, просеивал на сите от табачной пыли. Из-за этой пыли и не стал курильщиком. Дед же смолил самосад беспрерывно, не выпуская  мундштук люльки из прокуренных до ядовитой желтизны зубов.

Вечно кто-то в доме жил на лечении, приезжали издалека. В одно лето принесли на руках изможденную женщину: кожа да кости. Даже в краевой больнице не могли поставить диагноз. Утром и вечером дед выпроваживая всех во двор и усаживался напротив нее за кухонный стол. Шептал на колодезную воду в литровой медной кружке. Сидел я в такие минуты тихо, дед меня не гнал, только супил кустистые брови. Шептал на воду вкрадчиво, сухо поплевывал на пол и себе на колени.  Больная выпивала немного, остальную воду дед нес во двор старой суке. Сука лакала эту воду. И так каждый день. Бабушка поила больную парным молоком, парила березой  по субботам.

Баню дед в молодости срубил из сосновых бревен. Высокий и широкий полок  разместил  у глухой восточной стены;  южная стена бани выходила низким оконцем на  двор усадьбы, за потным стеклом которой виделся во дворе колодец и  железная труба от  колодца к бане.  Семья большая, ведрами воду для стирки и мытья на руках не натаскаешься, подавалась вода в баню самотеком. В бане вода заполняла огромный чан из кедровой клепки. Чан старинной работы был куплен в абанской артели еще до Гражданской войны, в двадцатом.  По настилу из толстых плах закатили мужики чан на стену и опустили  внутрь будущей бани на землю, рядом с  окном. Пол бани из сосновых плах подняли высоко над землей, чан наполовину остался под полом. 

За долгую жизнь парильщика я нигде такой бани «по-чёрному» не встретил.  Печь под чугунным котлом осажена ниже пола на полметра, без труда можно брать черпаком с деревянной ручкой горячую воду из котла, отодвинув деревянный круг.

Валентина отмывает стены от дыма и копоти, шоркает рогожей бревна, окатывает их теплой водой.  Я помогаю прибираться. Тетка Валя еще не замужем. Верткая, подвижная, как цыганка в танце, чернявая красавица, вылитая мать-казачка, похожая и на  любимую бабушку Христину.  Валентину  любил за красоту, за певучесть, за озорство, за трудолюбие. Работящая будет жёнка.

Баню надо выдержать, пока стены не обсохнут.  Каменка нагревается к вечеру, как хочет дед. Смолистая дымка тонко щекочет ноздри.

Первым идет париться дед. Парил Петр его двумя березовыми вениками. Дед кряхтел от обжигающего пара, лежа лицом на полке. Я стоял на деревянном теплом полу, зажмурившись, терпел горячий пар, прижав кулачки к груди. Привыкал к пару, кожа влажнела, потом понемногу приучился  париться  березовым веником, - и полюбил  на всю жизнь.

После парилки  остывали  на лавке в прохладном предбаннике. Потом мылись в бане рогожными вехотками,  намыливаясь хозяйственным мылом, обливались летней водой. Брат в предбаннике закутывал меня в  белую простынь и отдавал на руки бабушке, которую кричал через двор. Бабушка укладывала меня  в горнице на перину,  и я засыпал на кровати брата, будто в воздухе, на высоких пуховых подушках.

Валентина водила в баню больную женщину. Так потребовал дед. Молитвы деда, колдовство над колодезной водой, парное  молоко  и жаркая  баня исцелили в течение месяца  женщину, уехала домой здоровая. Вскоре пришла посылка из заполярной Игарки. В ней подарки: теплая рубаха деду, бабушке отрез на платье, Валентине нарядная заграничная блузка. И много шоколадных конфет. Дед Василий любил кисленькие леденцы. 

Денег дед за лечение не брал. Домочадцев же держал в ежовых рукавицах.

Однажды сын Володька напился, утром просит:

-Батька, дай похмелиться.

-Дёгтя ему, старуха, налей, а не похмелиться, -  рассердился Василий Павлович.

Володька заплакал:

- Батька! Ты хуже Берии! Чужим людям все отдаешь, а мы голодными выросли.

Дед насупился, но смолчал.

Прожил дед Василий  до обидного мало. Умирая, наказал бабушке:

- Скотину продайте. Иначе передохнет…

Не поверила бабушка. Но так и вышло, как дед сказал.  Падеж скотины опустошил двор. Пришлось покупать стельную телку, брать у деревенских родственников ягнят.

Запомнился опрятный двор дедовской усадьбы. Корова, многочисленная живность, каждой твари по паре. Речка рядом и стада уток и гусей. Утром усадьба пустела от скотины, выгнанной со двора пастись.  Гуляющих кур дед не терпел рядом с кузницей. И бабушка отпускала кур в огородчик.  В обычае деревенских  выпускать и свиней, и гусей, и кур на летнюю волю. Наши беспризорно не гуляли. Пасти на лугу гусей, смотреть за молочным теленком, привязанным на длинную веревку к колышку, доставалось мне.

После смерти деда в шестьдесят шестом, бабушка отпустила собак с цепи. Куда кобели ушли, неизвестно. Старая сучка не покинула двора, и пришлось опять посадить её на цепь, чтобы не кидалась на скотину.

Издохла сука при мне, когда гостил на осенних каникулах. Петру я привез в подарок  рыжего щенка породистого сеттера. В ноябре пора белковать, а собаки у брата нет, ушел промысловый кобель со двора после смерти Василия Павловича.

Брат не нарадовался на смышленого сеттера. Дал ему имя Туман. Охотился на уток  с Туманом  пять лет, а погиб пес случайно под колесами лесовоза.  Брат с горя запил, чего никогда с ним не случалось. Привез я ему щенка такой же породы, но брат второго Тумана не полюбил.

До Ильина дня бабушка не вздувала огня в доме. Пользовались в темное время керосиновой лампой-десятисвечкой, стёкла берегла. Бабушка мне не доверяла вздувать. Вечеряли на кухне при открытом окне во двор, в лучах закатного солнышка. Снедали за кухонным столом в просветленном сумраке старого дома. Под шолканье ходиков на кухонной стене, под темными образами и горевшей лампадкой в красном углу.

Вечером воздух синел в лампадном свете угасающего дня, в настежь растворенное кухонное окно со  двора тянуло сухим теплым воздухом от построек, прохладой и сыростью из близкой тайги, слышался от хлева до  крыльца сытый вздох доенной коровы, успокаивались в своём кутке куры, голуби под карнизом. В такие вечерние часы зрелого лета воздух горницы наполнен мёдом и ладаном, дымком отдает  от чугунков  на загнетке русской печи за цветной шторкой.  Пахнет на кухне парным молоком из кринки  и спелой рожью от хлебов на столе; свежим огурцом и сладкой морковиной.

Замирает тайга. Отходит ко сну таежная деревня. Отдыхают труженики - брат Петр и моя любимая бабушка Христина Антоновна.  Пора и мне на сеновал. Двор светел, видится с сеновала  городьба огородчика, полного зеленой ботвы. По-хозяйски было людьми все строено, веком содержалась усадьба.

И какое же счастье было жить!  Просто жить - в неведении о мире, быть  молодым, ещё не зная о жизни ничего…

Трудно избавиться от горечи, которую оставили минувшие годы. Нет дедовской усадьбы. Сохранился  лишь  сруб колодца,  из которого колодезным  журавлём черпалась глубинная вода. Сохранилась дедовская изба без усадебных построек. Во дворе под навесом была кузница с наковальней на сосновом пне столетней давности.  Просторный тесовый навес, крытый сосновым драньем от дождей и снега, оберегал от ненастья  треть двора – от кузницы  до пристроенной к сеням  дома кладовки. Под навесом хранились кошевые сани, гнутые расписные дуги и дедова бричка. Коня в личном хозяйстве запрещалось иметь. Но Петр работал конюхом в колхозе, а конюх  брал  любого коня для работы. С улицы в воротную верею  вколочено стальное ухо с продетым в него   кованым  кольцом  для  лошадиной уздечки. Саврасый жеребец стоял там под седлом, когда приезжал брат. Всё исчезло.

…Дом продали коммерсанту с Кавказа.  На месте  усадьбы теперь пилорама. Чужие, пришлые мужики пилят шпалу на продажу китайцам, лес возят черные лесорубы с Бирюсы.  Дом без хозяина - сирота, используется под временное  жилье  для рабочих.  Даже и не верится, что его строил мой знаменитый дед знахарь век назад. Не верится, что в нем родились пятнадцать детей, из которых выжили шесть ребят и двое девчат.  Всех детей дед принимал от жены Христины без посторонних глаз, новорожденным завязал пуповину суровой ниткой.

Таким и запомнился дед Василий Павлович Шелях: высокий, крупной кости; глаза карие, маленькие, колючие, под крутым породистым лбом; брови мохнатые, вечно насупленные, будто жил человек недовольный людскими делами;  в папахе из меха рыжих щенков, которую не снимал ни зимой, ни летом.

И не представить теперь, что на базах и в хлеву все плодилось и водилось, и целыми днями над усадьбой кружили голуби. Разошлись по миру дети бабушки Христины и Василия Павловича. А теперь уж мало кто остался  на земле.

В сумерках я смотрю на дедовский дом. За пилорамой - огородная  пустошь, заваленная бревнами, обрезками горбыля. Почва разворочена тракторными гусеницами. Ни в чем нет порядка и толку. А главное – смысла… Не собрать здесь воедино замысла нашего присутствия на земле.

…Многим числом над усадьбой деда по периметру забора высились когда-то скворечники на жердях.  Невесомо парили  игрушечные  домики-кораблики, плыли в небесную даль навстречу облакам, будто в сказке со счастливым концом. Весной заселялись в скворечники беспокойные, с угольным блеска пера,  птицы.  Двор наполнялся их криками и жизнью. 

Помню ещё, как дух захватывало, когда голубиная стая струей взбивалсь со двора в небо.

Нет уж тех скворцов, и голубей тех нет…

Шелегов Валерий Николаевич родился 13 декабря 1953 года в городе Канске. После окончания средней школы №6  в 1969 году поступил в Томский геологоразведочный техникум. В 1972 году улетел работать в Магадан. На Крайнем Севере прошла вся жизнь. В Усть-Нере работал в ВИГРЭ геофизиком, геологом на штольне в разведочной партии. Работал охотоведом Оймяконского района, в золотодобывающей артели "Мир". В 1996 вернулся на родину в Канск. Прозаик, поэт, публицист. Выпускник Литературного института имени  А. М. Горького в Москве. Первый рассказ «Санька - добрая душа» был опубликован в 1984 году в журнале «Дальний Восток».  Автор книг: "Ленские подснежники", "Зелёный иней", "Пока горит костер Звезды небесной", "На Индигирке", "Оймяконский Меридиан". Книга прозы «Луна в Водолее» отмечена Русской национальной премией «Имперская культура» имени Э. Володина. Член Союза писателей России. Живет в городе Канске Красноярского края.

Вверх

Комментариев: