… И всё же мы вправе говорить о единой книге. С единым пафосом (и даже требованием – но об этом ниже). И единым героем. Точнее – антигероем… Потому что Василий Дворцов, на мой взгляд, один из очень немногих современных русских авторов, который как-то особенно пристально изучает такое явление 70-х, 80-х, 90-х годов двадцатого века, как «шептуны». Явление не новое, русское, «интеллигентское», уже вскрытое во всём своём уродстве февралём-октябрём 1917 года. Но то – уже далёкое, может быть по временам ноющее, даже бередящее генетическую память прошлое. А это, недавнее – и оно кровоточит. Как? Как могло такое произойти, что умные, «передовые» люди, тайком читавшие Бердяева и Ильина, допущенные в подпольные узилища «истинно православной церкви», шептавшиеся («шептуны») о скором падении советского режима («Уж тогда-то мы…») – почему они не подхватили падающее знамя, почему не подняли новое или обновлённое старое?! Почему в лотовой каменной оторопи только хлопали глазами, когда великую страну растаскивали на куски рыжие или чернявые, со свиными или напротив наглыми и навыкате глазками послеперестроечные жирные коты и поджарые крысы?! Характеры этих «шептунов» прекрасно выписаны и в первой повести «Кругом царила жизнь и радость» (директор музея Модест Александрович, бывший антисоветчик со стажем Иван Тихонович и другие) и в последней «Ангел Ангелина» (позднесоветские реставраторы храмов, слушающие по ночам «Радио Свободу» из Мюнхена). И даже в «чеченской», военной, казалось бы, предельно далёкой от интеллигентских камланий повести Дворцова «Тогда, когда случится…» - этот антигерой присутствует. Присутствует в лице… власти, трусливой, отрекающейся от своих солдат, предающей их «суду общественности», и просто – уголовному суду... Что же может противостоять этому убийственному, в лучшем случае бесполезному «шептачеству»? И автор как бы развивает оборвавшийся сюжет «Братьев Карамазовых», где Алёша с немым сомнением: «Выходит, Бога нет? А если Он и есть, то почему так медлит?» - неуклонно идёт к действию, к социализму. Василий Дворцов в повести «Кругом царила жизнь и радость» рисует новое поколение «неистовых богоискателей», пестующее новые идеалы действия, теперь уже опричнины (то есть плюс на минус). Однако и в этой повести (в полном согласии с Фёдором Михайловичем её можно было бы назвать «уголовной пасторалью») – действие, поступок оказываются не за внешними, не за мускулистыми и правоверными «опричниками», и уж тем более – не за шептунами. А за невзрачным Фомой, добровольно принимающим на себя страдания. Также как главным героем «Карамазовых» является не собеседующий чорту богоборец Иван, и даже не простодушно верующий социалист Алексей – а окаянный и покаявшийся добровольный страдалец, непутёвый Митя… В следующей повести, по определению «повести действия», военной повести «Тогда, когда случится…» – её подлинным героем, героем поступка становится омоновец по кличке Старый, пятидесятилетний Иван Петрович, которому до пенсии-то остаётся всего ничего… Он тоже идёт на страдание, на осуждение и тюрьму – уничтожая зло, расстреливая его в упор, понимая, что по-другому здесь нельзя. Как не вспомнить русских воинов, сделавших такой выбор в реальной жизни: Буданов, Аракчеев, Ульман… Вообще, после фильма Алексея Балабанова «Война» – повесть Василия Дворцова «Тогда, когда случится…», пожалуй, самая жёсткая, самая честная художественная попытка понять корни Кавказской войны, проследить историю чеченцев, понять психологию, коллективное бессознательное этого рода племени… И очень многим могут прийтись не по душе выводы, сделанные автором. Но его выводы согласны выводам Пушкина и Ермолова. И на этом – автор настаивает. А это – тоже поступок, тоже действие… В последней, и кажется самой лиричной повести в книге, Василий Дворцов зримо ступает на «художественную территорию» уже Гоголя, можно было бы даже поднатаскать кой-каких постмодернистских терминов по этому случаю, но не будем. Правда, действие «Ангела Ангелины» происходит не в Малороссии, а в Бесарабии. Почему? Следует основательный, характерно «дворцовский» экскурс в историю (а заодно филологию, мифологию и религиоведение). Важнее другое, что и здесь – за цыганками-ведьмами, чёрными курицами и железными мётлами – всё тоже нетерпеливое, авторское желание «действия» (на фоне высокоумничающих шептунов). И оно свершается, юноша становится мужчиной, и вырывает возлюбленную даже не из лап мифологической нечисти, а из удушающих объятий местечковой, окраинной мёртвости. К свету, как это не пафосно будет звучать, любви. Настоящей. Единственной…
Я думаю, читатель уже догадался, почему Василий Дворцов именно сейчас решил издать эти повести под одной обложкой. Потому что сегодня, как никогда, мы стоим перед самой неотложной необходимостью действия: покаянного, боевого, словесного. Время шептунов кончилось… |
||||
