| |
***
Свечерело. Солнце проскользнуло
В комнату, позолотив края
Кресла, и дневного листьев гула
Вечером уже не слышу я.
Как прекрасен миг успокоенья
И в природе, и внутри меня!
Вот уже сквозит меж веток тленье
Алого вечернего огня.
И я слышу, веря и не веря,
Чей-то тонкий голос в тишине.
Это Русь, священная вечеря,
Кто-то дальний помнит обо мне.
2009
* * *
Вечною и молодой –
Сквозь серебристые ивы –
Пахнет речною водой,
Значит покамест мы живы.
Значит, мы живы пока,
Коли вот здесь, у ракиты,
Чище речного песка
Волосы наши промыты.
Глядючи в синюю высь,
Сердце бессильно заплачет...
Ты этих слёз не стыдись:
Живы мы, живы мы, значит!
И в заповедной тени,
Нас проницающей будто,
Вспомнятся душные дни
Спешки и мелкого бунта...
Снова сбегаем к реке,
Наговорясь и покаясь,
И не смолкает в виске:
– Господи, живы покамест!
* * *
Родимые пашни любил,
Мир видел сквозь детские слезы.
Но все-таки суетно жил,
Не без артистической позы.
Он думал о жизни: игра
И пестрой дышал круговертью.
Он думал о жизни: пора,
Всего лишь пора перед смертью.
Но старость не младость. Сейчас
Подумал: не бег бесполезный
Есть жизнь, а спокойствие глаз
И ясность души перед бездной.
Всего и осталось идти
До той вон опушки манящей.
Но этот отрезок пути
Стал жизнью его настоящей.
КОСМОНАВТЫ
Пролетают меж чуждых полей
Те, которых бы мы не узнали,
Лишь земной стороною своей
В бортовом отражаясь журнале.
Пролетают, глазами без сна
Временные пласты раздвигая,
Как другая Луны сторона,
Нам незрима их сущность другая.
Да и сами они в пустоте,
Что снаружи грозит ежечасно,
Ощущают, что стали не те...
Но об этом и думать опасно!
Видит Бог, нелегко кораблю
Вдаль стремиться,
Но в ритме жестоком
Каждый раз возвращаться к нулю,
К изначальным и мертвым истокам.
Долгий бег в грандиозном кольце,
Вне понятий о жизни и смерти,
Если не отразится в лице,
То в душе сохранится, поверьте!
И когда возвратятся они,
Замерцают, смеясь, на экране,
В эти лица простые взгляни,
В простоту их не веря заране.
Сквозь приветственных слов вензеля,
Сквозь прорывы оваций и гула,
Ты подумаешь: просто Земля
Эти лица им снова вернула.
И ни страха в глазах, ни тоски,
Возвратились, ничуть не состарясь,
Только тени вселенской мазки
Кое-где под глазами остались.
* * *
И я сказал себе: остановись!
И замер средь бегущих без оглядки,
И сразу надо мною встала высь
Так вертикально, что свело лопатки.
И тишина — ни шороха листа,
Ни городского грохота и гула,
И где синела раньше пустота,
Вершина на мгновение блеснула...
Ну да, конечно, это был мираж,
Опять вокруг сигналы, крики, лица.
Но я подумал: многое отдашь,
Чтоб средь бегущих вдруг остановиться.
1985
* * *
Помню, бабушка мне говорила:
— Головою на запад, внучок,
Не ложись — чай, постель не могила,
А ложись головой на восток.
Я лежу на восток головою,
Чую теменем светлый исток
Дня с его высотой голубою;
Я лежу головой на восток.
И ко мне возвращается сила,
В мышцах копится тяжесть земли.
Верно бабушка мне говорила:
— Ты на запад постель не стели.
И вдыхаю я свежести запах...
А сама средь оградок и плит
Где-то там головою на запад,
Головою на запад лежит.
* * *
Старый город деревянный
Мне сегодня чем-то люб.
Не скупинкой окаянной,
Не поджатьем строгих губ.
Здесь стоит не рот разиня, —
Крепко заперт каждый дом.
Ну и что ж, моя Россия,
Ты держалась и на том...
И еще на том держалась,
Что в какой-нибудь избе
Кто-то вдруг почует жалость
Нестерпимую к себе.
К дому отчему, к соседям,
Ко всему, чем жив народ,
И взлохмаченным медведем
Он по улицам пойдет.
Что уста хмельные скажут,
То уже не возвратишь.
Но навалятся и свяжут,
И опять — тоска и тишь.
Вот из этой скушной пыли,
Видя даль во все концы,
Не однажды выходили
И бродяги, и купцы.
Быт суровый в душу кроя,
Здесь бежали от тщеты
Иль в безвестные герои,
Иль в известные шуты.
ДЕРЕВЯННЫЕ ДОМА
Прекрасны деревянные дома,
В них корабельный дух лесов таится,
Мерцают позолотою тома,
О бывшем солнце стонут половицы.
Хоть ясным днем, хоть полночью с огнем
Дом обойди — как ни хитер, ни ловок,
Но до конца ты не узнаешь в нем
Всех тайных ниш, чуланов и кладовок.
Однажды, паутиною лицо
Все облепив и ткнув рукой на ощупь,
Я из чулана вышел на крыльцо,
В неведомую утреннюю рощу.
И на спине почувствовал мороз,
И на ступеньке замер оробело,
Когда взглянул туда, где средь берез
Молчала женщина. Но так, как будто пела.
Беззвучный рот, беззвучная звезда
Между стволов, что обросли грибами...
Но воздух колебался, как вода,
И все слова я ощутил губами.
И в старый дом попятился — там тьма,
Там жизнь и отдых зрению больному...
Прекрасны деревянные дома,
Таинственны семейные альбомы.
И утром я листал один из них,
Бросая взгляд рассеянный и беглый,
Как вдруг передо мною вновь возник
Тот самый лик, в той самой роще белой!
Беззвучный рот и воздух, как вода,
И длинный взгляд сквозь длинные ресницы,
И волны по губам моим: — Сю-да-а,
Ведь со ступенек так легко спуститься!
Ты видишь, как прекрасна поутру
Вся роща наша в этом свете млечном.
Со щек я паутину оботру,
Я сделаю тебя немым и вечным!
...О Господи, ведь так сойдешь с ума —
Все эти скрипы, шорохи ночами...
Прекрасны деревянные дома
С печами их, сверчками и свечами.
Любой скиталец и любой чудак
Легко сюда войдет в любую пору —
Под оглушенный вечностью чердак
Зреть корни, что уходят вглубь из полу...
* * *
Счастливый, я усну под вишней;
Сквозь белый цвет, как через сеть,
В лицо
Небесный свод подвижный
Мне тихо будет пламенеть.
И там, где солнечные пятна
Блуждают, сея легкий свет,
Мне сон приснится благодатный,
Что смерти не было и нет.
Былые лица мне приснятся,
Воскреснут прежние года...
Мне б никогда не просыпаться
Под этой вишней.
Никогда!
И только слышать: мощно реки
Текут — им нет пути назад,
И сквозь зажмуренные веки
Черты небесные сквозят.
* * *
На речном откосе меловом
Он маячит, сам белее мела.
На каком пожаре мировом
В эту душу искра залетела?
Для чего и луч ему как меч —
В пальцах, и внизу клубятся реки?
Почему его простую речь
Рифма исковеркала навеки?
Тень и свет проходят по челу,
Вздрагивают брови и ресницы.
Он и сам не знает, почему
Весь простор в груди его теснится.
За рекой от пахоты черно,
Там деревни, города, могилы.
Он и сам не знает, отчего
Помнит все, что с родиною было...
|
* * *
На жизнь, чей шум тебе так мил,
Порой растерянно взираешь:
Ты прошлое полузабыл,
А настоящего не знаешь.
А будущее — твой двойник,
Оно с самим собой свиданье,
Знак на воде,
Что каждый миг
Свои меняет очертанья...
* * *
Жил я просто, смеясь и страдая,
Разливалась окрест белизна,
И была голова молодая
Ожиданием чуда полна.
Был взволнован я каждою тенью,
Чуял счастье на каждом шагу,
И текли, улетая, виденья,
И лета убывали в снегу.
Как же это, скажите на милость,
Под загадочной синью небес
Ничего-то со мной не случилось,
Никаких-то чудес-расчудес?
Но из юности, прямо оттуда,
Мысль мерцает, как уголь в золе,
Что прожить в ожидании чуда —
Это чудо и есть на земле!
* * *
Солнце скатилось за реку,
И потемнели стога.
Эта печаль человеку
Так на Руси дорога.
Галки над куполом старым
Новый галдеж завели,
И материнским, усталым
Веет теплом от земли.
Пыль на тропе вековая,
Пальцы прохлады на лбу...
Бродишь, во всем узнавая
Родину, волю, судьбу.
Эти речные излуки
И окоема кольцо,
Словно родимые руки,
В коих ты прячешь лицо,
И на седые березы,
На пожелтевшую рожь
Все неуемные слезы
Горя и счастья прольешь.
* * *
...И Бездна призывает Бездну...
И я, немолодой усталый человек,
Казалось бы, для дел небесных бесполезный,
Почуял вздрог ресниц, дрожанье век.
И сердце, устрашась, возликовало,
И то, что возле сердца запеклось,
Душою тонкой и небесной стало,
А мозг набряк, как гроздь...
И чуть не умер я, но чьи-то руки ловко
Успели поддержать, и чувствую, как дым
Серебряных небес в моих клубится лёгких,
Я стал высоким, сильным, молодым.
Быть может, то, что говорю я, лживо,
Быть может, нет в словах накала и огня,
Чтоб ток запечатлеть небесного призыва, —
Но это Сам Господь окликнул вдруг меня.
БЕЛАЯ НОЧЬ. ПОДМОСКОВЬЯ
Полночная июньская аллея,
Мир крепко спит, и, значит, он — ничей,
И рощица берез была белее
И мягче стеариновых свечей.
Чуть виделась Небесная Повозка.
Вся ночь твоя, не думай о жилье.
И лишь вдали тончайшая полоска
Была как щель в иное бытие.
Пел соловей так нежно и негромко,
В каком-то упоении святом,
И эта неразгаданная кромка —
Не наше ли зовущее потом?
Душе, как соловью, негромко пелось —
Ведь эта песнь с рождения в крови,
И на земле побыть ещё хотелось
Подольше — чтобы думать о любви,
Жить радостно, Природе не переча...
В таких ночах творится мир с азов,
Во здравие — берез светлеют свечи;
Лишь издали чуть слышен грустный зов.
* * *
— Пропала Россия, пропала! —
И бомж, и крутой эрудит, —
Пропала! — мне кто ни попало
Во самое ухо твердит.
И в слове сквозит умиленье
И вместе — живая слеза,
А я, хоть и в здравом сомненьи,
Крещусь всё же на образа.
И вдруг в нашем нынешнем лихе
Услышал, сколь уши смогли,
Что плач этот долгий и тихий —
Из тысячелетней дали.
Там, кажется, нет и прогала
Большого, чтоб мира вдохнуть...
— Пропала Россия, пропала! —
И бьют себя в гулкую грудь.
Но ведь поднималась из пепла,
Опершись на твердую власть!
И быстро мужала и крепла,
Чтоб... снова в отчаянье впасть.
Но это ли доброе дело
С хмельною умильной слезой
Живое закапывать тело,
Заваливать тяжкой землёй!
* * *
Каркает ворон, нормальная птица,
Ищет, где падалью всласть поживиться.
Только я, ворон, покамест живой,
Ты не кружись над моей головой.
Только я, ворон, покамест живой,
Хоть и давненько расстался с женой,
У телевизора плачет жена,
Ворона-врана не слышит она.
Я же, бредя подмосковною дачей,
Тоже — у ели — вот-вот и заплачу:
Слышала ель, как лет десять назад
Я о любви бормотал невпопад.
К женщине, чья окаянная сила
Мне новый почерк в стихах подарила,
Только о ней столько яростных дней
С болью писалось мне, только о ней.
Так же кружился сей ворон картавый:
«Ты не гонись за любовью и славой:
На протяжении века сего
Всё это живо, пока не мертво».
Вот и сейчас тот же ворон кружится.
Что ныне скажешь, зловещая птица?
Ты прожил триста загадочных лет...
Сытое карканье слышу в ответ.
* * *
Свиристель свою дудочку уронил,
Подхватил её на лету,
И воспел, сколь хватило маленьких сил,
Леса зимнего красоту.
Он запел о том, что солнце взошло,
Ну а то всё снега, снега,
Что на ветке ему хорошо, тепло,
Что не видно вблизи врага.
Он запел о том, что жизнь коротка,
Но зато всё вокруг своё,
Коротка — лишь и сделаешь полглотка,
Но на песнь хватает её.
* * *
Осеннее небо трагичное,
Луна через тучи — и вот
Надмирное что-то и личное
В душе моей вдруг оживет...
Не физика ль это докучная,
Не света ль и тени игра?
Но мысль эта вялая, скучная
И вряд ли достойна пера.
Деревья в чернеющей голости
Пронизаны мрачной луной,
Но сердца изгибы и полости
Свет приняли горний, иной.
Когда попадаешь под сень его, —
Как не было прожитых лет...
Нет неба трагичней осеннего,
Мрачней и прекраснее — нет.
2002
* * *
Я по утрам борюсь с небытиём,
Встаю сквозь тяжесть, и иду на Волгу,
И плаваю в ней медленно и долго,
Чтоб в теле духа ощутить подъём.
А тут как раз и благовест с холма,
А вот уж и звонит Святой Георгий,
И чайки то ль в смятеньи, то ль в восторге;
В душе — согласье сердца и ума.
И в сердце проливается любовь
И мужество; вот певчие запели...
Всё внятно мне, и я в своей купели
Как бы крещенье принимаю вновь.
И я на берег выхожу земной,
К небесным пламенеющим пределам, —
И вырастает церковь надо мной,
И вырастаю духом я и телом...
А утром вновь с небытиём борюсь
И, вырываясь, «Отче наш» читаю...
Меня из нетей поднимает Русь,
Издерганная, грешная... Святая!
ПАМЯТИ ТАТЬЯНЫ ГЛУШКОВОЙ
Я не могу на кладбище пойти,
Не то чтобы такое не под силу,
Глушкова Таня, ты меня прости,
Один я не найду твою могилу.
Не положу к ногам твоим цветок,
Не постою в раздумьи и печали.
Я, Таня, как и прежде, одинок,
И лишь года теснятся за плечами.
А их, увы, всё меньше впереди,
И год-убийца где-то правит косу,
А мы не с места, Господи прости,
Привязанные к «русскому вопросу».
И с этой нам дороги не сойти,
А ты ушла, воительница, рано,
Но в помощь нам стихи твои, статьи,
Труды твои, бесстрашная Татьяна.
А осень в Переделкине всё та ж,
В садах твоя любимая поспела
Антоновка, и осы на этаж,
Где ты творила, залетают смело.
Но нет тебя, нет на столе плодов,
И тыкаются осы в стол пустынный.
И только тонкий запах из садов,
И ветер скорби, на котором стыну.
2009 |
Борис Зиновьевич Сиротин родился 5 февраля 1934 года под Оренбургом, отрочество провел в Саранске (Мордовия). В Куйбышевскую область приехал для учебы в Сельско-хозяйственном институте. Работая техником-термистом и конструктором на заводах, печатался в молодежной многотиражке «Волжский комсомолец» Кинель-Черкасского района, после чего работал собкором ряда районных и областных газет. 