Владимир СКИФ (Иркутск)
ПАМЯТЬЮ ВЫСВЕЧУ ДУШУ СВОЮ

Известный русский поэт Владимир Петрович Скиф 17 февраля 2015 г. встречает свое 70-летие!
Секретариат правления Союза писателей России и редакция "Российского писателя" от всей души поздравляют Владимира Петровича с юбилеем!
Желаем здоровья, благополучия и вдохновения!

Скиф Владимир (Смирнов Владимир Петрович), поэт (род. в 1945 г. в пос. Куйтун Иркутской обл.). Автор 22 книг: «Зимняя мозаика» (Иркутск, 1970); «Журавлиная азбука» (Иркутск, 1979); «Живу печалью и надеждой» (Иркутск, 1989); «Копьё Пересвета» (Иркутск, 1995); «Над русским перепутьем» (Иркутск, 1996); «Золотая пора листопада» (Иркутск, 2005); «Письма современникам» (Иркутск, 2005); «Русский крест» (М., 2008); «Молчаливая воля небес» (Иркутск, 2012); «Все боли века я в себе ношу» (Иркутск, 2013); перевод «Слова о полку Игореве» (М., 2014) и др. Член Союза писателей России. Секретарь Правления Союза писателей России. Член Приёмной коллегии Союза писателей России. Член редколлегии журнала «Подъём» (Воронеж). Зав. отделом поэзии журнала «Сибирь». Лауреат Международных премий им. П.П. Ершова (2009), «Имперская культура» им. Э.Ф. Володина (2014). Лауреат Всероссийских литературных премий «Белуха» им. Г.Д. Гребенщикова (2013), им. Николая Клюева (2014). Лауреат премии журнала «Наш современник» (2014), премии «Российский писатель» за перевод «Слова о полку Игореве» (2014), дважды лауреат Губернаторской премии Иркутской области (2010, 2011).

ПРОБУЖДЕНЬЕ
Я час назад проснулся. Замер.
И, словно сам себе чужой,
Лежу с открытыми глазами,
Лежу с распахнутой душой.

Пытаюсь мир вернуть из боли,
Пытаюсь эту боль постичь.
Из боли, будто из неволи,
Я боевой бросаю клич.

Я жду победы, жду успеха…
Я крикнул, кажется, в зенит.
Но тишина в ответ, лишь эхо
Над спящей Родиной звенит.

Рассвета порванное знамя
Сгорело над страной большой…
Лежу с открытыми глазами,
Лежу с обугленной душой.

*   *   *
Эта ночь. Эта чёрная бездна.
В ней Земля моя – крохотный плёс.
Понасыпал Всевышний отвесно
Ярко-острое крошево звёзд.

Млечный путь и колюч, и холоден –
Вечный омут для скорбной души.
Там мой разум летает, свободен,
И душа проплывает в тиши.

Светит знак или образ Господень
В галактическом зыбком чаду.
Значит, в космосе я не безроден,
Коль от Господа род свой веду.

Свою длань мне на лоб он опустит,
Вразумит и наставит на путь…
Вижу тихую Оптину пустынь,
Слышу вещее: «В мире пребудь!»

*   *   *
Мне  милых  далей  роздымь
Роднее  вó  сто  крат,
Когда  рябины  гроздья
На  Родине  горят.

Как  будто  кровь  живая
И  твёрдая  –  горит,
Не  гонит,  призывая,
Прощая,  не  корит.

Чем  ближе,  тем  упорней
Земле  внимает  слух.
Пронизывают  корни
И  плоть  мою,  и  дух.

Земля,  ты  мной  любима!
Я  жив  тобою  вновь.
Ты  кровь  своей  рябины
В  мою  вливаешь  кровь...

Вошли  в  меня  глубóко  –
И  узкая  тропа,
И  грустная  дорога,
И  русская  судьба!

Вечерний  свет  в  окóшке
И  пашни  свежий  пласт...
Я  знаю  –  это  тó,  что
Вовеки  не  предаст!

*   *   *
Шагает  мир  на  тонких  стебельках,
Сияет  мир  хвоинками  живыми,
Природу  совершенствует  в  веках,
Былинке  каждой  сохраняет  имя.

Вот  завитушки  юных  ноготков,
Хвоща  тысячелетняя  метёлка,
Вот  поле  битвы  древних  пауков,
А  вот  бессмертной  молнии  иголка.

Мир  полон  света,  ливня  и  грозы,
Неисчерпаем  в  Божьем  многоцветье,
Где  крылышком  прозрачной  стрекозы
Блестит  мой  стих 
                           сквозь  чёрное  столетье.

Пред  малою  былинкой  не  солгу,
Иду  в  веках  за  истиною  долго.
Отыщется  ли  в  жизненном  стогу
Не  молния,  а  истины  иголка?

*   *   *
Где  костяники  рдеет  семя,
В  саду,  где  лиственниц  настой,
Сухие  иглы  сыплет  время
И  горько  плачет  козодой.

За  огородами  сверкают,
Как  чьи-то  души,  светляки...
Из  лужи  воду  пёс  лакает  – 
Во  тьму  расходятся  круги.

Сейчас  ему  мальчишка  свистнет,
Они  умчатся  в  ночь,  во  мглу.
Я  приноравливаюсь  к  жизни,
Как  всадник  к  новому  седлу.

Скачу,  лечу  по  бездорожью,
И,  сопредельные  со  мной,
Летят  осколки  жизни  прошлой,
И  зной,  и  сумрак  ледяной.

Восходит  терпкий  дух  кипрея,
Как  десять,  двадцать  лет  назад,
И  дремлет  бабочка  на  древе,
И  цепенеет  древний  сад.

*   *   *
Когда-то все уйдём в поля,
Всех приютит, не выбирая,
Сырая скорбная земля,
Трава зелёна сырая.

Постели смертные стеля,
Замрёт у вечности, у края
Сырая скорбна земля,
Трава зелёная сырая.

Мемориальные поля
Поднимет, ветром обдирая,
Сырая скорбная земля,
Трава зелёная сырая.

Всех нас, о верности моля,
Домчит до ада иль до рая
Сырая скорбная земля,
Трава зелёная сырая.

*   *   *
На зимней даче сон глубок.
Я лёг и в бездну провалился,
Где сна таинственный клубок
В заулок памяти скатился.

В заулке – каменная тишь…
Мне этот сон три года снился:
В том закоулке ты стоишь,
Клубок у ног остановился.

Ах, как бы ночь распеленать,
Что на глаза упала шалью,
А то никак не распознать
Лица любимого за далью.

Приблизить даль, пришторить высь,
Найти бы в них тот вечер гулкий,
Где мы навеки разошлись
В забытом Богом переулке.

Там плачет чёрный голубок,
Там город в уголь превратился…
…Ах, сна таинственный клубок,
Зачем ты в память закатился?

ГОСПОДА ОФИЦЕРЫ
Господа офицеры, да что же такое стряслось?
Господа офицеры, да как же такое случилось?
Нашу Родину шпагой пробила Вселенская ось,
Или сил сатанинских несметная рать ополчилась.

Господа офицеры, не надо стреляться во рву!
Господа офицеры, сумейте сберечь револьверы!
Я судьбу, как ромашку, горячею пулей сорву,
Но в себя не пальну. Надо жить, господа офицеры.

Господа офицеры, сходитесь на доблестный круг.
Господа офицеры, есть имя святое – Россия!
Снова танки – навылет – пробили российскую грудь,
Снова русскою кровью родные поля оросили.

Господа офицеры, не бойтесь опальных знамён.
Господа офицеры, гражданскою веет войною.
Снова делят Россию – Россия летит под уклон
Со своею судьбой, со своею бедой и виною.

Господа офицеры, и всё же седлайте коней!
Господа офицеры, и всё же достаньте патроны!
А начнётся война, вас не будет на свете сильней.
Не отстýпите вы, и не будет иной обороны.

Господа офицеры, вас помнит победная Русь!
Господа офицеры, в вас верит больная Отчизна!
Позовите меня! Я на клич боевой отзовусь.
Никого не предам! Буду верным и в смерти, и в жизни!

*   *   *
Моя земля – она едина,
Неразделима на куски.
Моя земля – песок и глина,
Источник веры и тоски.

Моя земля – она живая,
В ней теплота материка.
Деревьев крепь сторожевая
Восходит прямо в облака.

Я в этом мире многомерном,
Как будто ветка на стволе.
Я для своей России верным
Всегда останусь на земле.

Моя земля покрыта прахом
И вдовьей горькою золой.
Летит душа орлиным взмахом
Над потрясённою землёй.

Ей в горе жить невыносимо,
Ей тяжело стонать во мгле…
Моя любовь невыразима
К моей истерзанной земле!

СВЕТ
И этот свет издалека, невыносимый, бьющий в душу,
Я обнаружу в час ночной, в холодный, лютый час.
Кто светит мне? Кто там во тьме ещё доселе не потушен?
Кто светит мне, чтоб я во тьме навеки не погас?

Мы с этим призрачным лучом неотделимы друг от друга.
Кто светит мне? Убитый царь? Церковный ли звонарь?
А может, там, в кромешной мгле, где серой рысью скачет вьюга,
Горит небесным фитилём пред Господом фонарь?

Я оторвусь, как пёс цепной, от приковавшей сердце будки,
Возьму, что будет под рукой: клюку или костыль,
Чтоб не разбиться в темноте, чтоб оказаться через сутки
В краю, где злее темнота, зловоннее бутыль…

Свет отдалялся и, увы! – он оказался светом дальним,
Он заманил меня туда, где смрадная река…
Но я очистил этот смрад, прижился в доме привокзальном,
А свет по-прежнему сиял, манил издалека.

Я дальше к свету не пошёл. Одна из истин непреложна:
Пойдёшь на свет, найдёшь извет и выполнишь завет!
И понял я в тиши ночной, что это просто невозможно
Дойти до Бога, но узнал, что есть Господний Свет.

В ДОЛГУ
Я у Всевышнего в долгу:
Меня ловили силы мрака.
Молиться Богу не могу,
Поскольку грешен, как собака.

Я у лесных цветов в долгу:
Я продавал их, чтобы выжить…
Когда-то верил, что смогу
Взрастить цветы и поле вышить.

Я у земли моей в долгу!
Ведь не брала меня забота,
Как мало на своём веку
На пашню уронил я пота.

У мамы я своей в долгу
За все обещанные роли.
За то, что влёт и на бегу
Я причинил ей много боли.

Я у страны своей в долгу,
Что смог сегодня оглядеться,
Что дал извечному врагу
Над бедной Родиной слететься.

И если я не помогу
Отчизне, воину, калеке,
Останусь, видимо, в долгу
У самого себя навеки.

*   *   *
Сердце доброе скажи – веришь почему
Злому гению – тому, кто в обман поверг
Эту землю? Этот мир окунул во тьму,
Чтоб библейский белый день над землёй померк?

Сердце русское, скажи – стонешь почему?
Отчего твоя тоска расцвела окрест?
Может, ведомо тебе – или – никому:
Отчего скорбит народ и влачит свой крест?

Тихо-тихо на земле… А идёт война…
Опечатали уста, извели на нет
СЛОВО ПРАВЕДНОЕ. Спит в душах тишина.
Только сыплется с небес порох или снег.

Над Отчизной, что грустит в пепле и золе,
Раскатился, разметал крылья чёрный вран.
Но орёл к нему летит с радугой в крыле:
И врага на части рвёт, и повержен враг.

Как по травушке мороз, по морозу след.
Так и в мире, и в душе отстоится день.
А над Родиной моей возгорится свет,
Возгорится и затмит Мировую тень!

*   *   *
Осени капли косые
Взрыли озёрную тишь.
Что же ты, матерь-гусыня
В небо, как в бездну, летишь?

Ты одинока отныне,
Горькая Родина-мать?
Что же ты деток, гусыня,
Не обучила летать?

Как по тревоге поднята,
Слабо гогочешь вдали.
Не оторвут гусенята
Лап от озябшей земли.

Осени капли косые
Перечеркнули жнивьё.
Родина, матерь-гусыня,
Где же гнездовье твоё?

ПРОЩЁННОЕ ВОСКРЕСЕНЬЕ
Откуда это освещенье
На тихой станции лесной?
Не освещенье – ощущенье
Господней выси неземной.

Откуда это воплощенье
Предчувствий – на краю земли,
Где на взаимное прощенье,
А не прощанье мы пришли?

Откуда явное сближенье
Миров на станции лесной?
И неземное береженье
Земного мира надо мной?

Прощенье глаз и губ прощенье,
И даже выговор иной…
Ни капли горького отмщенья,
А замещение виной.

Откуда эти превращенья
На тихой станции лесной?
Жил мир
        Прощённым Воскресеньем
И вразумлялся тишиной.

*   *   *
И  мне  хватает  музыки  лесов
И  горстки  ягод,  и  тропы  небесной.
Дрожащий  мир  на  чашечке  весов
Убереги,  о  Господи,  от  бедствий!

Танцующую  бабочку  спаси,
Малиновую  ветку  иван-чая
Над  временем,  над  бездной  пронеси,
С  саранской  молодой  не  разлучая.

Не  позабудь  в  деревне  пастушка,
Спаси,  Господь,  и  озеро,  и  птицу
И  посади  живого  петушка
На  ось  земную,  будто  бы  на  спицу.

Пускай  звенит  над  Родиной  рожок
И  грустный  Лель  над  цветиком  рыдает.
Поёт  на  спице  русский  петушок,
Дружину  о  врагах  предупреждает.

ЗЕМЛЯ НИКОЛАЯ РУБЦОВА
Небеса тяжелеют свинцово,
Леденеет непрочная даль.
И земля Николай Рубцова
Расстилает в болотах печаль.

Глухо ропщут кусты бересклета,
И стенают леса и цветы,
Окликают земного поэта,
Но леса и болота пусты.

С неба льётся река дождевая…
Нет Рубцова. Не скачет верхом.
Он по небу идёт, окликая
Свою землю сердечным стихом.

*   *   *
К себе придвину Родину поближе,
Багряную от крови и огня.
Поёт скворец, которого не вижу,
Поёт скворец на эшафоте дня.

Уходят в небо скользкие ступени –
Предсмертные воздушные мосты…
Мелькают в небе детские колени,
И падают ресницы с высоты.

О. этот мир, от горя не свободный!
О, этот пир Варрав и воронья!
Косынкой боли, чайкой безысходной
Летает песня горькая моя.

Что делать мне, когда ликуют черти?
Молиться Богу, в колокол звоня!
Поёт скворец, приговорённый к смерти,
Скулит душа на эшафоте дня…

*   *   *
Памятью высвечу душу свою.
Нежную русскую песню спою.
Станут березники мне подпевать,
В горле у сосен слова застревать.

Дальняя родина… Дом. Переезд.
Станция. Линия. Бабушкин крест.
Милые, сердцу родные края…
Здесь упокоилась бабка моя.

Здесь поднимаются к солнцу хлеба,
Здесь моя Родина, пристань, судьба.
Здесь я – работник, послушник и царь.
Светит ромашка, как белый фонарь.

Утро молочное в поле зовёт.
Как дирижабль – корова плывёт.
Где-то вдали затихает пастух,
Ломится огненный в окна петух.

Вешками жизни сияют столбы,
Голуби ходят по верху избы.
Мать в полушалке, как день, золотом
Входит с подойником в утренний дом

И, улыбаясь, как было века,
Мне наливает стакан молока.
Молвит: – Парного испей-ка, сынок!
Вьётся у ног её кошка-вьюнок…

Утро и мама, улыбка её.
Вот оно – диво! и счастье моё!
Так и умру, вспоминая о том:
Мама с подойником, голуби, дом…

*   *   *
Век за веком тянется,
То гора, то падь.
«Что же с нами станется??» –
Думаем опять.

Пролетает утица,
Селезень – за ней…
Что же с нами сбудется
По скончаньи дней?

Полночь бредит зорькою,
На дворе – черно.
Выпиваем горькое,
Тёмное вино.

Выпьем – и обманется
И душа, и кровь…
Что же в нас останется?
Истина? Любовь?

Где и с кем ты, истина?
Кормишься с ножа…
Вон уже освистаны
Память и душа.

Век стальной и каменный,
Горестные дни.
В мире неприкаянном
Мы совсем одно…

Улетает утица
В дальнее гнездо.
Что-то с нами сбудется…
Мы не знаем – что?

КЛАССИЧЕСКАЯ ЛИРА
                           Уж  целый  век  себя  я  не  щажу,
                           Меня  спасла  классическая  лира.
Живя  на  гребне  лет,  на  рубеже,
Прислушиваясь  к  раненому  миру,
В  своей  неувядаемой  душе
Взлелеял  я  классическую  лиру.

Я  с  нею  в  диком  космосе  летал,
В  кромешный  ад  Орфеем  опускался
И,  оглушенный,  голос  обретал,
Опустошённый,  к  лире  прикасался.

Иду  по  жизни,  словно  по  ножу,
Разломы  бед  людских  переживаю.
Все  боли  века  я  в  себе  ношу
И  из  кусочков  Родину  сшиваю.

Не  забываю  пастырей  святых,
Учителей  своих  не  забываю,
И  потому  неведомый  мой  стих,
Как  таинство  святое  затеваю.

На  берегах  истории  стою,
В  моих  руках  молитвенник,  просвира.
И  здесь  ко  мне  у  бездны  на  краю
Является  классическая  лира.

И  обостряет  зрение  и  слух,
И,  становясь  спасением  для  мира,
Возносит  до  зенита  русский  дух  –
Российская  Классическая  Лира!

*   *   *
Любви  предгрозье.  Пламенные  губы
И  груди,  как  тугие  облака.
Дождь  поцелуев  и  нектара  кубок,
И  надо  мной  крыло  или  рука.

Мерцанье  туч. 
                       Сближенье,  столкновенье
Упругих  тел.  И  поднебесный  гром.
Слепых  объятий  чудное  мгновенье
И  тишина,  пронзённая  багром.

Всё  двигалось,  пульсировало,  билось,
Всё  прожигалось  чувствами  насквозь.
Гроза  любви,  как  дева,  истомилась,
С  небес  сошел  посеребрённый  гвоздь.

Горел  асфальт,  дымились  водостоки,
Пылали  щёки,  плавились  сады,
И  ширились  надмирные  потоки,
И  падали  горячие  плоды.

Огонь  любви,  несущийся  по  нервам,
Сверкал,  как  будто  молния  вилась.
Нас  ела  страсть…
                              Я  задохнулся  первым.
И  женщина,  как  буря,  улеглась.

              Светостой
Столбом  высокий  светостой,
Как  будто  замер  над  полями.
Пережигается  в  настой
Сырое  клеверное  пламя.

Пчела,  свершая  свой  облёт
И  опускаясь  в  мягкий  клевер,
Настой  нектара  жадно  пьёт
И,  распуская  крыльев  веер,

Летит  обратно  –  не  пустой –
В  свой  золотой  медовый  улей…
Дымится  плотный  светостой,
Пчелиной  пробуравлен  пулей.           

*   *   *
Я  обаятелен  и  груб,
Я,  словно  варвар,  неотёсан.
Срываю  поцелуи  с  губ,
Как  с  веток  лист  срывает  осень.

Мой  поцелуй,  как  вздох,  глубок,
Он  самых  стойких  женщин  косит.
Моя  свирепая  любовь
Тебя  над  бездною  проносит.

Ночей  и  дней  живой  прибой
Во  мне  вскипает  страстью  дикой,
И  начинается  разбой
На  берегах  любви  великой.

Любя  друг  друга  и  губя
До  исступленья,  до  угара,
Мы  в  битвах  пестуем  себя,
Как  два  прославленных  корсара.    

*   *   *
Высветляется  ночи  коробка,
Открываются  створки  небес.
На  опушках  цветёт  кровохлёбка,
Словно  солнечной  крови  замес.

Раздвигаются  неба  границы,
Свет  любви  заселяется  в  нём.
В  страстной  неге  заходятся  птицы,
Напитавшись  любовным  огнём.

В  каждом  горле  –  горошина  песни,
В  каждой  песне  –  цветок  янтаря.
Между  крепких  берёзовых  лестниц
Молодая  лосиха-заря

Облаков  раскалённые  слитки
Лижет  красным  своим  языком.
Опускается  солнце  на  нитке
И  горит  золотым  пауком.

Вот  и  день,  как  мужик,  потянулся
Над  сияющим  лоном  земли.
От  земной  красоты  покачнулся,
Будто  пьяный,  упал  в  ковыли.

Солнцепёк,  словно  адская  топка,
Прожигает  травы  малахит.
Даже  треснула  ночи  коробка,
Ночь  пролиться,  как  тушь,  норовит.

Сосны  капают  желтой  смолою,
Светит  бабочка,  словно  фонарь.
Так  и  кажется:  мир  подо  мною
Запекается  в  жёлтый  янтарь.

*   *   *
Ты  –  серна,  ты  –  летящая  по  скалам,
Со  мной  играла  –  космос  выгорал.
Ты  не  меня  –  судьбу  свою  искала,
И  не  нашла.  Но  я  тебя  –  украл!

Я  –  вор,  я  –  волк,  всю  ночь  тебя  ласкавший
От  жадных  губ  до  ветреных  колен.
Я  –  вор,  я  –  волк,  всю  жизнь  тебя  искавший,
И  сам  попавший  в  твой  опасный  плен.

Ты  –  серна,  ты  сквозь  ветер  пробегаешь,
Проходишь  скалы  или  облака.
Я  –  твой  стрелец,  отпущенный  богами,
Со  стрелами  и  волею  стрелка.

Я  жду  тебя  у  тёмной  переправы
Где  мечется  угрюмая  река.
Я  стрелы  смерти  напитал  отравой,
Чтоб  поразить  тебя  наверняка.

И  вот  я  вижу:  ты  летишь  на  тризну,
И  я  пускаю  смертную  стрелу…
Ты  заскребла  по  уходящей  жизни,
Как  будто  бы  железом  по  стеклу.

Ты  –  серна,  ты  –  печаль  моя  земная,
Моих  терзаний  светоносный  шёлк.
Я  до  сих  пор,  убив  тебя,  не  знаю:
Я  –  твой  охотник,  или  я  –  твой  волк?

ОГОНЬ ЛЮБВИ
Цветёт  моя  любовь, 
                                      цветёт  огнеопасно,
Сжигая  хрупкий  мир,  стоящий  на  крови.
Мне  кажется,  заря  небесная  напрасна,
Когда  на  всей  земле  горит  огонь  любви.

Любовный  костерок, 
                                       он  тихо  разгорался,
Как  стружки  завиток, 
                                   как  страсти  вещество,
Но  пламя  жарких  слов
                                      плеснуло  и  добрался
Огонь  моей  любви  до  сердца  твоего.

И  запылала  ты,  и  пламя  осветило
Закрытые  глаза  и  бледное  лицо,
А  пламя  над  тобой 
                                     стонало  и  крутило
Небесный  звездопад  и  тёмное  крыльцо.

Огонь  моей  любви  горел  и  не  скрывался, 
Весь  в  пляске  огневой  –
                                       томительной,  живой…
Накала  не  унял  и,  отплясав,  взорвался
Огонь  моей  любви,  как  склад  пороховой.

Спирали  облаков  потухли  надо  мною
И  захлебнулась  ночь  в  клокочущей  крови.
Любви  моей  финал 
                                     почувствую  спиною,
Прочувствую  хребтом  агонию  любви.

РОЗЫ
1
             Как  хороши,  как  свежи  были  розы
             В  моем  саду!  Как  взор  прельщали  мой!
             Как  я  молил  весенние  морозы
              Не  трогать  их  холодною  рукой.
                               Иван  Мятлев.  1843.
Я  вспоминаю  первые  морозы.
Твою  Москву.  Мою  охапку  роз.
Как  хороши,  как  свéжи  были  розы!
И  ты  свежа,  как  утренний  мороз.

Мы  забывали  назначенье  прозы,
Читали  поцелуи  и  стихи.
Как  хороши,  как  свéжи  были  розы
И  наши  первородные  грехи.

Потом  разлука  породила  слёзы…
Ты  прошептала  на  закате  дня:
– Как  хороши,  как  свéжи  были  розы!
Ты  их  убил.  Не  убивай  меня!

Москву  на  части  разрывали  грозы…
Ушёл  перрон,  как  будто  бы  на  дно.
–  Как  хороши,  как  свéжи  были  розы!  –
Кричало  запотевшее  окно.

О,  яд  любви!  Его  смертельной  дозы
И  мне  хватило.  Не  тебе  одной.
Как  хороши,  как  свéжи  были  розы,
Всю  жизнь  мою  летящие  за  мной…

2

                Но  дни  идут  –  уже  стихают  грозы.
                 Вернуться  в  дом  Россия  ищет  троп…
                 Как  хороши,  как  свежи  будут  розы,
                 Моей  страной  мне  брошенные  в  гроб!
                                         Игорь  Северянин.  1925.
Уж  двести  лет 
                     в  стране  метаморфозы:
То  песни,  то  кровавые  тиски.
Россию  –  революции  и  грозы,
Как  древо,  разрывают  на  куски.

Великие  свалились  потрясенья
На  мой  народ.  Что  будет  впереди?
От  горя  надорвутся  поколенья,
И  захрипят  у  времени  в  груди.

Дворянский  род, 
                        судьбу  животворящий,
Оборван,  как  у  розы  лепестки.
Уходит  Русь  и  умирает  пращур,
Посеребрились  Господа  виски.

Век  пушкинский  еще  являет  грёзы,
Что,  может  быть,  запомнится  строка:
«Как  хороши,  как  свéжи  были  розы…»
И  этот  мир  спасёт  через  века.

Но  льды  веков,  но  сатаны  угрозы
В  глухую  мглу  ускорили  полёт…
Как  хороши,  как  свéжи  будут  розы
Над  Родиной  вмороженные  в  лёд.

*   *   *
В  сырой  полыни  затаилась  мгла,
А  в  ней  мигает  светлячок  искристо.
За  дом  ушла  плакучая  ветла,
Она  то  зелена,  то  серебриста.

И  снова  тени  толпами  в  окне
Сойдутся  и  расступятся  внезапно.
В  предутренней  щемящей  тишине
Вдыхаю  пряный,  горьковатый  запах.

Трепещет  Божий  полнозвучный  сад,
Струится  космос,  даль  земная  стынет,
И  капли  бриллиантами  висят
На  узких  листьях  царственной  полыни.

ПАМЯТИ СВЕТЛАНЫ КУЗНЕЦОВОЙ
Запирайте заботливо души,
Не ссылайтесь сегодня на лень,
Чтобы, ваше застолье нарушив,
Не вошла моя лёгкая тень.
Светлана Кузнецова «Завещание»
Вот и канули в прошлое битвы.
Ты уходишь, как свет – в высоту.
Зашепчу над тобою молитвы,
Что хранили твою чистоту.

Запою твои горькие песни,
В изголовье поставлю свечу.
Зашепчу над тобою: «Воскресни!»
И услышу в ответ: «Не хочу!
Не хочу. Ты моё «Завещанье»
Прочитай – и узнаешь тогда,
Что меня моё чёрное знанье
Торопило уйти навсегда.
Встало куполом Чёрное Знанье
Посреди затверделого дня,
Мне присвоило новое званье…
Вот и вы проводили меня.
Это званье пойдите – измерьте,
Суетливое дело верша.
Это ЗНАНЬЕ – из жизни и смерти,
До него досягнула душа.

Потому-то и живо сознанье,
Что с души начиналось, с неё.
Я-то знала, храня, как преданье,
Это вещее знанье моё».

ПОСЛЕДНИЕ ДНИ НИКОЛАЯ КЛЮЕВА В ТОМСКЕ
              Я сгорел на своей Погорельщине, как некогда
              сгорел мой прадед протопоп Аввакум
              на костре пустозёрском.
                                          Николай Клюев
              (Из письма С. Клычкову от 12 июня 1934 года)
В окна била метель и, стеная, носилась над Томском,
Отпевала поэта и грызла каменья тюрьмы.
Донесла ли метель – позабывшим поэта потомкам –
Весть о гибели Клюева в хладном преддверье зимы?

Леденела душа величайшего в мире Поэта,
Где, как нищий, провёл он остатние, горькие дни,
Где он пулю нашёл вместо белого ясного света,
Где о друге рыдал, а гробы проплывали над ним.

Он уже изнемог, он на нарах лежал, как в мертвецкой.
Рядом Томск деревянный мерцал, как родная изба,
Но спасти не сумел Гамаюна земли Олонецкой,
Аввакумова отпрыска, чья догорала судьба.

Он не ведал уже, где его упокоятся кости,
Сквозь житейские вёрсты себя по-бурлацки влачил.
Умирал, как зола, о малиновом думал погосте,
Но в кромешной тоске и во мгле бессердечной почил.

Пуля смерчем вошла в его бренное, жгучее тело:
Запылал небосвод,
                                и земная обуглилась твердь…
В нём взалкал Аввакум! И он пал, не почуяв предела
Своей жизни, любви, не почувствовал жадную смерть.

С ним простился Христос и поднялся на вечное небо.
Был ли Клюев небесный? Железный? Он есть!
Принимавший в объятья – Плутарха, Гомера, и Феба,
И, оставивший миру – поэзии Совесть и Честь!

НА СТАНЦИИ ЗИМА
Во  мне  засела  боль  сама:
Я  –  пацаном  –  однажды  видел
Избитых, пьяных  инвалидов
На  зябкой  станции  Зима.

Вы  видели,  как  инвалиды  пьют?
И  как  они  пьянеют? 
И  как  потом  с  остервененьем
Друг  друга  костылями  бьют?

Вы  видели  того  -  без  ног  -
На  маленькой  тележке?
Он  грёб  руками и  не  мог
Грести  быстрей  и  легче.

Толпа  взирала  на  него
С  жестоким  любопытством,
Как  на  живое  существо,
Что  корчится под  пыткой.

А  фронтовик  толкал  асфальт,
Спиной  толпу  отвергнув…
Он  был  войною  исковеркан,
Но  в  нём  жила  живая  сталь…

Она  звенела  в  тишине
В  той  страшной середине  века…
Тогда, 
           как  будто  бы – 
                                    по  мне! –
Проехало  полчеловека…

*   *   *
Время  тёплое,  холодное...
Время  семени  и  злака.
Раскрывается  мелодия,
Будто  бы  головка  мака.

Почва  мира  каменистая
Божьим  промыслом  объята.
И  горит  судьба  кремнистая,
И  болит  всё  то,  что  свято.

*   *   *
Чёрная  пашня  и  выгон  забытый,
Трав  золотой  аромат.
Изгородь.  Домик  плющами  увитый.
Старый  заброшенный  сад.

Память  жива.  В  ней  поют,  не  сгорая,
Птицы,  столбы,  провода.
Временем  выбиты  доски  сарая
Будто  из  жизни  года.

Здесь  бытовало  залётное  счастье,
Где  оно  есть?  –  позови!
Больно  и  горько  сюда  возвращаться,
В  тихую  гавань  любви.

Молча  меня  провожают  заборы,
Молча  глядят  ковыли…
Только  ночные  гудят  коридоры  –
Выгон  и  поле  вдали.

НЕЗНАКОМКА
                            Е. М.
Тебя узнал я. В этом доме
Ты проживала в третьем томе
Записок Блока и стихов
Среди туманов и духов.

Ты неожиданно явилась,
Ты ожила и удивилась,
Что я с тобою не знаком,
Хотя любил тебя тайком.

Ты протянула мне перчатки,
Сказала тихо: – Всё в порядке.
Я покидаю третий том,
Не покидая этот дом.

И я подумал: «Как жестоко –
Уйти из осени, из Блока!
Знакомой для знакомых стать
И прежней тайной не блистать.

Меня ты словно пролистала,
Сказала горько: – Я устала
От нелюбви, от немоты,
Хочу слоняться у плиты,

Варить, любить, смеяться громко.
И улыбнулась Незнакомка.
– Но кто ты? – изумился я.
– О, Господи! Жена твоя!

 *   *   *
Цветистая  даль  моего  заповедного  края,
Взлетающий  день  и  волокна  тончайшей  зари.
Суровою  ниткой  пришит  я  к  зелёному  раю,
Где  сено-солома,  берёзы,  цветы,  сизари.

И  так  ли  мой  день  начинается  в  роли  известной?
И  так  ли  мой  зов  не  дичает  во  злобе  речей?
Я  вымощу  мир  золотою,  как  иволга.  песней,
Чтоб  людям  легко  отдыхалось  под  сводом  ночей.

Засветится  мир,  загорится,  быть  может,  однажды,
Под  панцирь  тоски  пулемётом  загнавший  себя,
И  снова  родится,  хотя  не  рождаются  дважды,
Смеясь  и  любя,  ну  а  после  –  смеясь  и  скорбя.

Припомнят  меня  и  тропа,  и  калитка  сырая,
Прижгут  мою  боль  захмелевшего  лета  жарки,
Цветистая  даль  заповедного  милого  края
И,  верные  мне,  моего  очага  угольки.

ЗА БРУСНИКОЙ
Янтарный  свет  могучих  сосен,
В  сухой  тайге  брусники  вал.
Явилась  благостная  осень,
Расправил  мускулы  Байкал.

Он  весь  трепещущий,  лазурный,
Как  будто  небо  –  между  скал;
А  небо  ходит,  словно  бурный,
Лазурно-глыбистый  Байкал.

Тайга  напомнило  –  горнило:
Ковром  оранжевым  листва
Себя  в  распадки  уронила,
Неувядаема!  жива!

Смотрю  на  дальние  зарницы,
На  голубые  кедрачи,
А  сверху  катятся  синицы,
Как  будто  жёлтые  мячи.

Сидим  на  отдыхе.  Возникла
Еды  походная  гора...
Горит  рубинами  брусника
При  свете  позднего  костра.

*   *   *
Байкальский  склон  еще  пылает,
Но  между  алым,  золотым,
Сквозь  угли  листьев  проступает
Безлистых  веток  сизый  дым.

От  красных  скал,  как  из  камина,
Последним  жаром  полыхнёт  –
И  зонт  коричневого  тмина,
Рассыпав  семечки,  уснёт.

В  таёжном  мареве  бездонном
Опушки  светится  окно.
И  пахнет  вереском  зелёным,
Дремотным,  терпким,  как  вино.

Стоят  дружиной  досточтимой
В  плащах  багряных  дерева…
И,  всё  ж,  предзимье  ощутимо,
Сгорает  осень,  как  дрова.

Пустеют  берега  и  долы, 
В  полёт  готовится  Сарма.
Из  черноты  её  подола
Дохнула  холодом  зима.

*   *   *
Между  черёмух  и  сосен,
Между  берёзовых  струн
Ходит  с  литаврами  осень,
Дыбит  байкальский  бурун.

Волны  и  небо  сдвигает,
Чтобы  не  знали  границ.
Стайку  детишек  пугает,
Будто  бы  малых  синих.

Гнутся  берёзы,  как  дуги,
Ветер  свистит  за  окном.
Волны  и  небо  друг  в  друге
Ходят  во  тьме  ходуном.

Сердце  в  печали  сникает…
Осень  и  здесь  на  часах:
Душу  листвой  затыкает,
Словно  дыру  в  небесах.

Выйду  к  байкальскому  валу,
Где  через  холод  и  вой,
По  ледяному  Байкалу
Катится  круг  годовой.

*   *   *
Мне  говорил  знакомый  дворник:
–  Присядь  на  лавочку,  взгляни!
Деревья  –  это  наши  корни,
И  прародители  –  они.

Среди  сырой  осенней  стужи,
Среди  фарфоровой  зимы
Они,  как  будто  наши  души,
А,  может,  это  –  сами  мы?

Одно  –  похоже  на  изгоя  –
По  тёмной  улице  бредёт,
А  рядом  –  дерево  другое:
Из  Леты,  кажется,  растёт.

Тот  искривлённый  ствол,  а  этот
Несёт  сухие  два  горба.
А  рядом  –  дерево  без  веток,
Как  обгоревшая  судьба.

Стоят  деревья  над  рекою,
Стоят  у  века  на  краю.
Гляди,  высматривай  –  какое
Тебе  напомнит  жизнь  твою?

Они  молчат.  Но  ты  послушай:
Деревья  ночью  сквозь  дымы
Кричат:  «Спасите  наши  души!»
А  может,  это  –  сами  мы…

ОСЕНЬ
Вот  и  настала  холодная  осень,
Веет  печалью  от  мокрых  полей.
Ветер  поёт,  или  время  уносит
В  вечном  полёте  застывших  гусей.

Cерое  небо  и  серые  гуси
Вместе  летят  над  планетой  сырой.
Веет  из  леса  берёзовой  грустью,
Пахнут  стволы  горьковатой  корой.

В  небе  скрипят  журавли,  как  обозы,
В  Африку  путь  пробивая  углом.
И  на  лету  умирают  стрекозы, 
Словно  за  смерть  зацепившись  крылом.

Осень  забила  крупой  белоснежной
У  прогоревшего  лета  пазы,
И  затаилась,  как  жук  безмятежный,
В  старом  дупле  у  лесной  полосы.

*   *   *
Сеется  мелкий  снежок…
В  дымке  берёзы  и  ели,
Будто  прозрачный  мешок
Сверху  на  ветви  надели.

Сеется  мелкий  снежок
С  прошлых  веков  и  доныне.
Лист,  как  последний  флажок,
Долго  дрожит  на  осине.

Сеется  мелкий  снежок…
Стали  окрестности  глуше.
Дунул  Архангел  в  рожок, 
С  неба  посыпались  души.

Сеется  мелкий  снежок:
Вечность  струится,  зима  ли?
Красной  рябины  ожог
Пламенем  бьётся  в  Байкале.

Сеется  мелкий  снежок
В  зыбкое  море  нефрита…
Снегом  засыпан  стожок,
Родина  снегом  покрыта.

*   *   *
Пребудут слава и молва
В одном ряду, в одной заботе.
А если высохнут слова,
Сомнутся крылья на излёте?

Пребудут истина и свет
В одной цепи, в одном порыве.
Но как найти нам тот извет,
Который в ненависть зарыли?

Пребудут мир и доброта
В одном кольце, в одной оправе.
И ТАК – до Страшного Суда,
Где место раю и расправе.

Пребудут Родина и честь
В одной строке, в одной засеке.
Когда в душе Отчизна есть,
Её не вытравить вовеки!

 
ПИСЬМА СОВРЕМЕННИКАМ
(Из книги «Письма современникам», Иркутск, Издательский центр журнала «Сибирь», 2005 г.)
Нажав на эти кнопки, вы сможете увеличить или уменьшить размер шрифта
Изменить размер шрифта вы можете также, нажав на "Ctrl+" или на "Ctrl-"
Система Orphus
Внимание! Если вы заметили в тексте ошибку, выделите ее и нажмите "Ctrl"+"Enter"

Комментариев:

Вернуться на главную