Прочел рассказ Николая Дорошенко «Богословие в моем детстве».

Автор, подводя итог рассказу, сетует – «ищу на православных сайтах и на своих книжных стеллажах богословские толкования смыслов тех мест в Новом и Ветхом Заветах, которые мое детское сердце терзали подозрением, что у Бога нет доброты и любви». И, похоже, автор фрондирует слегка, словно, вызывая на разговор: «То, что от отчаянья прогромыхал мне мой отец, и то, что мать из страха за меня нашептала мне в ухо, так и остается для меня наивысшей богословской мудростью. Хотя, может быть, остается наивысшей мудростью только для моего ума, в истинном богословии не искушенного».

Но свидетельство о Русской жизни, запечатленное в рассказе Н. Дорошенко, паче фронды. И более того, рассказ, как раз, и свидетельствует о том, что мудрость родителей героя рассказа – дошкольника Коли, не то чтобы – совпадает, а – она и есть истинное Богословие, и ничем от «книжного» Богословия не отличается.

Так я думаю.

И, тем самым, вызов автора рассказа принимаю.

Особенность Русской жизни в том, что – святоотеческое учение, к которому и относятся толкования Библии, – есть в жизни на Русской земле не теория, а опыт, практика, то есть свидетельство Истины, достигнутое не умственно, а опытно.

Сравним с тем, что говорит и пишет М.М. Бахтин, до сих пор не понятый и не прочтенный Россией: «Значимость истины себе довлеет, абсолютна и вечна, и ответственный поступок познания учитывает эту особенность ее, это ее существо. Значимость того или иного теоретического положения совершенно не зависит от того, познано оно кем-нибудь или не познано. Законы Ньютона были в себе значимы и до их открытия Ньютоном, и не это открытие сделало их впервые значимыми, но не было этих истин, как познанных, приобщенных единственному бытию-событию моментов, и это существенно важно, в этом смысл поступка, их познающего» (К философии поступка, М.М. Бахтин, Собр. соч. в 7 т., Т.1, С.14).

Построим касательную к смыслам Бахтина и получим на ней святоотеческое молитвенное взыскание: «Господи, просвети мой ум и сердце мое для разумения Твоих вечных и неизменных законов, управляющих миром, чтобы я, грешный раб Твой, мог правильно служить Тебе и ближним моим» (Молитва Оптинских старцев).

Есть законы, управляющие миром (и законы, сформулированные Ньютоном, только некоторые из законов материального мира, а есть еще мир – души человеческой и Духа) и, эти законы управляют и миром Русской жизни, в том числе. Мы можем не отыскать эти законы «на православных сайтах и на своих книжных стеллажах». Но мы можем – и в этом состоит великое счастье Русской жизни (может и жизни иных народов, но я, автор статьи, ответственно могу свидетельствовать лишь то, что сам опытно знаю) – отыскать эти законы в самой Русской жизни, можем самостоятельно открыть их при естественном развитии и воспитании (не только от – «воспитывать», но и от – «питать») нашей души.

Так происходит и в рассказе Н. Дорошенко, то – в бесконечном снежном, то стесненном до размеров теплой печи – пространстве Русской жизни, во вневременном осуществлении русского быта – именно это и открывается: опыт, опыт Русской жизни и опыт воспитания и возрастания русской души.

***

Герою рассказа, Коле, нет и семи лет, так как в школу он еще не ходит, а брат и сестра уже учатся. В Православии – ребенок до семи лет почитается младенцем, даже к исповеди не подходит, так как еще не в состоянии полностью оценивать свои поступки и отвечать за них.

Интересно понять временные характеристики рассказа. Понятно, что герой рассказа живет в советской стране, в советском периоде истории нашего Отечества, но в рассказе об этом нет ни слова. В рассказе есть, времена года, есть время природы – день, ночь, сумерки, – на Афоне, такое время называют «Византийским».

И в рассказе есть пространство: «И еще я хорошо помню невысокое, белёсое, похожее на снежный ком солнце и ощущение вот этой нашей муравьиной жизни среди, а вернее – внутри бесконечных снежных холмов и равнин».

Особенность русской прозы состоит в том, что ее надо читать «медленно и погружено», – так советовал Ф.А. Степун читать И.А. Бунина. Но это ко всей русской прозе относится. В русской прозе, по воле ли автора, или вне его воли, за счет точно найденных интонации и художественной точности письма открываются, вдруг, удивительные смыслы.

Вот и текст, цитированный выше, заставляет увидеть солнце, а оно и «невысокое», и «белесое», и «похожее на снежный ком», а потом мы видим «бесконечные снежные холмы и равнины», но и солнце – было как «снежный ком». Это объем; пространство рассказа не просто однородно и объемно, вверх и вдаль оно бесконечно. Эти, незамеченные было нами бесконечность и объемность, и однородность пространства, далее в рассказе совпадут с бесконечностью уже других, нематериальных, неосязаемых чувственной сферой, неочевидных пространств – пространств Русской жизни и русского быта.

То, что созидается словом на первых страницах рассказа есть в существе своем творение мира. Отсюда и Первый день Творения мира созвучен первому дню творения русской жизни, русской души, взятых в пределах русской семьи: «отец снова и снова читал: «И сказал Бог: да будет свет. И стал свет. И увидел Бог свет, что он хорош, и отделил Бог свет от тьмы…», – я не пропускал ни единого слова. И отделенная от света и в своем немом одиночестве тоскующая за окном ночная тьма тоже вслушивалась в упрямый голос моего отца».

Младенец воспринимает тьму именно, как уже "отделенную" от света, и сама тьма – живая, одинокая, и она – "вслушивается"; и голос отца потому упрямый, что это не просто чтение, а творение мира в душе младенца, это работа созидания. И читающий и слушающие, они все вместе – со-трудники созидания. То есть пространство (пусть будет художественное пространство рассказа) не делится на вычитываемое из Священной Книги и окружающий реальный мир, Книга рассказывает об окружающем мире; и окружающий мир, – в котором и люди, и уже отделенная от света тьма, и снег, и кот даже, – вслушивается в Слово о себе.

Важно как читается Библия. – «Читал он вслух и по слогам. И, одолевши несколько слов, повторял их затем более внятно, а голос при этом у него был гулким, как из колодца, и подбородок его при чтении иногда почему-то сам начинал дрожать».

Именно так, читать, как работать, сверять порядок окружающего мира с порядком, установленным от Начала, читать, как исправлять погрешности дня, восстанавливая должный ход событий, чтобы новый день, так же принимался вновь, от Начала.

И вот, младенец в своем личном творении мира ничего суетного (в то время - "советского") не чувствует, а русское – усваивает в свой «жизненный состав». Усваивает и из снежной бесконечности, и из «ровного и могучего звука» поезда (слово "поезда" автор рассказа выделяет курсивом), проходящего «где-то за окоемом», и из голоса отца – «одолевши несколько слов, повторял их затем более внятно, а голос при этом у него был гулким».

Отметим, поезд – вестник «иной, громадно и тайно проплывающей мимо нас жизни», а голос отца – свидетельствует происходящее здесь и сейчас.

Поэтому младенец, узнав о потерях Иова, ведет счет своих собственных богатств, их счет не велик, но они драгоценны. Младенец примеряет на себя судьбу Иова, его потери; а о своих возможных потерях особо не горюет, потому что знает: брат отругает, а потом ему вместо потерянного отдаст свое. – «А у Иова такого брата не было…».

«И я, зажмурив глаза, изо всех сил дожидался того мига, когда, наконец-то, становилось и Богу понятно, что Иов хороший, когда отец радостно и торжественно провозглашал: «… благословил Бог последние дни Иова более, нежели прежние: у него было четырнадцать тысяч мелкого скота…».

Здесь то, о чем говорилось выше – со-трудничество, со-работничество с осуществлением Слова Библии. Даже, младенец – не просто дожидается, он «изо всех сил» устремляет свое желание (может быть, впервые в своей младенческой жизни!) не к личному благу и пользе, а к восстановлению справедливости о Иове, а вместе с младенцем устремляют свои желания и отец, и мать.

«Тысяча пар волов… - радовалась за Иова мать. Отец же Библию закрывал, очки снимал, и я различал его глаза, непривычно смирные и спокойные».

Но еще важнее, читая «медленно и погружено», затем услышать: «отец уже совершенно обыкновенным голосом говорил матери: Вот только схожу скотину проведать…».

И если солнце – как «снежный ком» над снежной бесконечностью "холмов и равнин" (однородность пространства физического), то и отец героя рассказа, как Иов, перед сном выходит, чтобы "проведать скотину", свой «мелкий скот» (однородность пространства бытийного).

Но, оказывается, все, что произошло и благополучно разрешилось с Иовом, было лишь прологом, подготовкой к другому, уже неразрешимому для младенческого мировосприятия Событию.

«А когда в такие же вечера отец обуглившимся от напряжения голосом читал вот эти слова: «… И стоял народ и смотрел. Насмехались же вместе с ними и начальники, говоря: других спасал, пусть спасет Себя Самого, если Он Христос (…) и воины ругались над Ним (…)», - то я, не стерпев, подползал к спящему рядом со мной коту, чтобы обнаружить, как он, переборов свой сон, на меня как ни в чем ни бывало глядит. Я начинал потихонечку гладить его могучую, черную в белых крапинах, спину. И он, жалея меня, глаза свои опять вполне мирно закрывал».

Поразительная точность письма! Здесь даже не страх, здесь ужас всей младенческой жизни перед неразрешимостью События, перед отсутствием выхода. А пространство одно, и в нем больше нет опоры, нет, отныне нет, защиты. Именно это состояние не может стерпеть младенец – «не стерпев, подползал». «Подползал», т.е. даже движения здесь бережные, осторожные, напряженные; сам результат действий – «обнаруживал», свидетельствует о таинственности, неотмирности (не от мира сего) происходящего. Но, вот и опора – кот, и его взгляд «как ни в чем не бывало», и спина – «могучая» (вспомним, звук проходящего поезда «ровный и могучий»; поезд свидетель и вестник иной жизни; кот – свидетель и вестник, также, иной (не от мира сего), жизни. Кот, могучий и мирный, – восстанавливает равновесие мира. И младенец обращается к коту «потихонечку»; вновь и тайна, и трепет. В тексте рассказа внешнего движения нет, но младенец – чувствует, что кот его жалеет. А ведь в этом и была младенческая, «потихонечку», просьба о жалости. Как это ни парадоксально звучит, но это взаимопонимание; кот понимает младенца и поддерживает его. И логика этого взаимопонимания, прописана, подготовлена в том эпизоде рассказа, где кот не терпит, когда его покой нарушают в ситуациях бытовых: «… сестра же поднимала визг и шум. Потом сама же начинала меня целовать в щеки. А я, как и наш кот, который тоже не любил, когда его тискают…».

***

Мне могут сказать сейчас, что все, что открыто выше – я, как читатель, придумал. Что рассказ Николая Дорошенко можно читать и так и сяк. Но, если нам интересно и важно выйти к тем действительным смыслам (законам), которые автор рассказа вольно или невольно пытался открыть и сформулировать, то читать рассказ «Богословие в моем детстве» необходимо именно так, как мы сейчас читаем. У русского слова – есть глубина.

«Обнаруживать, обнаружить – раскрыть, открыть, обнаружить; выводить наружу, делать видимым, явным, известным // узнавать и открывать тайны…» (В. Даль, Словарь).

Русское слово – свидетель первый, русская проза – разумное (во вдохновении) сочетание русских слов - свидетель второй.

Продолжим цитировать рассказ.

«А бывало, что когда лампы гасились, то я обнаруживал, что Бог из темноты незримо глядит на меня.

«Мы просто с котом тута лежим…» - жалобно и безголосо сознавался я Богу».

«Обнаруживал» (!).

«Обнаружение» кота достигалось посредством чувств – зрением и осязанием.

Обнаружение «незримого взгляда» («Бог… глядит на меня») выходит за пределы телесного чувственного опыта, но есть еще душевный чувственный опыт. В обнаружении незримого взгляда работает опыт душевных чувств, но он столь же объективен и очевиден, как и опыт  телесных чувств. И автор рассказа настаивает на этом, повторяя слово «обнаруживал», сначала применительно к телесному чувственному опыту (очевидному в яви, в мире видимом, осязаемом), а затем и к душевному чувственному опыту (неочевидному в яви, но столь же объективному в мире невидимом) [1].

Свидетельство «настойчивости» автора: и там, и там – «обнаружение»; и там, и там – чувствование (восприятие) взгляда.

Более того, «незримый взгляд» - страшен своей неведомостью, а поскольку он реален абсолютно в чувствах младенца, то это уже ужас как при Кресте (по М.М. Бахтину, здесь очевидный пример События Бытия, но у меня нет возможности сейчас развернуть данный тезис, поэтому просто отмечаю), замирание младенческой души, и вновь, апелляция к коту (вспомним: кот – могучий и мирный) как к опоре живой, пусть и животной. – «Мы просто с котом тута лежим». – Это звучит из самой глубины (из утробы), более младенцу сознаться не в чем; это потрясающее свидетельство чистоты младенческой души, и ее беззащитности, и… доверия (Кому же?) – Богу (!).

Поразительны возможности русского языка, русской прозы. Здесь есть, конечно, прием, структура художественного мира на этом малом участке текста – и параллель, и закольцованность даже, но все структурные моменты второстепенны, значение их – служебное, обеспечивающее выход в Символическое пространство рассказа.

«Мы просто с котом тута лежим», – это мы, читатели, здесь в тексте, стоим сейчас на пороге Чуда. Оно может и не произойти. Но происходит – продолжением текста. Всего одно слово – «сознавался». Автор даже, отчасти не доверяет нам (и себе?), акцентирует «жалобно и безголосо сознавался я». И это работает, это не лишние эпитеты, все точно, атмосфера душевного состояния в этом «жалобно и безголосо». Еще раз отметим точность письма: Бог – глядит незримо, поэтому и сознавался Ему – безголосо. А символическое пространство распахивается именно на этом слове – «сознавался».

Смотрим.

СОЗНАВАТЬ, сознать что, убедившись в истине, признать или понять ее, изменить прежнее мнение свое. Он, очевидно, сознает ошибку свою (в себе), но признаться в этом не хочет. Он и сам не сознает, что делает, не понимает. -ся, признаться, не отрекаться, не отпираться, повиниться; высказать, по убеждению своему, истину. Сознаюсь, что я поступил опрометчиво. Он во всем сознался. Сознав сам ошибку свою, он, однако, в том не сознается. Сознавание, сознанье, состояние сознающего что, или ? действие сознающегося в чем. Сознание половина исправы, раскаяние. ? Сознание, сознание себя, полная память, состояние человека в здравом смысле своем, могущего отдать отчет в своих действиях. Больной наш уже без сознания, в беспамятстве, в бреду. Она упала без сознания, обмерла, упала в обморок. Сознательный грешник, кающийся. во всем сознающийся; сознательный поступок, вменяемый, умышленый, сделанный с полным пониманием дела; не(бес)сознательный, которого силу и значение виновник его и сам не постигал, или не мог обсудить и понять. ? Сознательное состояние больного, полная память, смысл и свобода отчетливой воли. Сознательность, свойство или состояние по прилаг. Сознаватель, сознатель, -ница, сознающий, сознавший что-либо. Сознакаться с кем, пск. спознаться, съякшаться (В. Даль, Словарь).

Повторим еще раз выделенное нами на письме по Далю: убедившись в истине, признать или понять ее… сознание половина исправы, раскаяние… состояние человека в здравом смысле своем, могущего отдать отчет в своих действиях… сознательный грешник, кающийся. во всем сознающийся…

Сознаться - отдать отчет в своих действиях. Младенец не дает отчета, Православная Церковь с него до 7 лет даже и не спрашивает, но пред Лицем Бога Живаго он инстинктивно чувствует, что обязан дать отчет!

Вот оно – опытное Богословие Русской жизни. «Страшно впасть в руки Бога живаго!» (Послание святого Апостола Павла к Евреям, Евр. 10:31). И младенец, отныне на собственном опыте, согласится и подтвердит – «Страшно».

Встреча с Богом, это невозможно представить даже и взрослому, православному человеку. При этом, младенец чувствует взгляд – не Самого Христа, этот опыт еще впереди. Младенец чувствует взгляд и присутствие в его жизни - Бога Отца, Вседержителя, Творца небу и земли, видимым же всем и невидимым (Православный Символ веры) (!). Как быть, если, вдруг, ощутить присутствие Божие? Это выдерживали святые, это не дано выдерживать обычному человеку без Воли Божией. И вот младенец лицом к Лицу с Богом. - И безошибочное чувство – покаяние, раскаянье - сознавался. Откуда это у младенца, кто вложил в него эту безошибочность чувства? - Русская жизнь вложила. Младенец рожден, да – в советской стране, но на Русской земле. И при Встрече с Богом лицом к Лицу – чувство русского младенца – столь же инстинктивно, естественно – сколь и безошибочно – Сознавался.

В.Г. Белинский, разбирая не только творения, но и судьбу (а мы этого не замечаем) Александра Пушкина, назвал это безошибочное русское чувство в статье Пятой – «инстинкт истины» [2]. Истину, здесь, безусловно, надо писать с большой буквы, да и без кавычек – инстинкт Истины.

Драгоценное свидетельство.

В этой маленькой толике текста мы имеем дело с Чудом. – Это «Открылась бездна, звезд полна» (М.В. Ломоносов), - это и есть. И очень важно, что это малый рассказ двадцать первого века…

Жива Русская литература, жива…

***

Творческая бездна не берется руками, и законов выхода в бездну – нет, и интуитивно прикоснувшись к ней, можно «случайно» ее потерять, свалиться вновь в плоскость текста.

Рассказ – удивляет нас встречей, выходом в творческую бесконечность и возможностью вселения в нее.

Читатель не просто остается в Символическом пространстве – он становится участником жизни в нем, участником развития определенного сюжета, невидимого сюжета, при наличии хорошо организованного действия (сюжета, пусть - фабулы) на первом плоскостном текстовом плане.

Посмотрим, как это решается и на плоскости текста, и в Символическом пространстве, которое мы уже узнали и, благодаря автору, остаемся в нем.

Сразу за встречей с Богом идет сцена с объездчиком:

«Точно так же (как и Богу (!) – А.С.) и нашему объездчику, заставшему меня и моего товарища в минувшее лето пасущимися на гороховом поле, я с ужасом пропищал: «Дядьку, мы тута гуляем толечки, горох мы не еди-и-им…».

А объездчик, всегда свирепый, всегда на всех потравщиков колхозных угодий полоумно орущий, вдруг сам своей нечеловеческой ярости перепугался, кнут свой длиннющий скрутил, в голенище засунул, нас успокоил: «Ладно, не буду из вас горох выбивать, бегите домой и батькам своим скажите, чтобы они сами вас, пискарей таких да сяких, стерегли…».

Страх и, даже, вновь ужас младенческой души. Но, отметим, «пропищал» (!) – не «сознался», нет; совсем другой поступок, при том же самом ужасе. Это тоже, кстати, опыт, опыт русской жизни и это свидетельство драгоценно. Здесь источник страха реален, и последствия очевидны (хотя ужасают не последствия, а сам факт – «заставшему меня и моего товарища»), и, все-таки: «пропищал».

А вот «незримому взгляду» младенец не соврал, а сознался полностью, утробно, весь как есть, как на Духу.  Инстинкт Истины.

Но тогда, Бог - Источник Страха? Но, здесь же, рядом, текст продолжен: «И Бог тоже иногда, почему-то именно певучим голосом моей матери вдруг начинал утешать меня: «Коля хороший, хоро-о-оший, Коля – пташеняточко мое самое доброе…». Словно бы, в немом и темном бездонье ночи был я у Бога единственным, тайно для Его ласки и добра припасенным человечком…».

Это, тоже опыт, опыт чувственный, а чувственное в художественных координатах рассказа – это то, что объективно, реально.

Первый опыт Встречи с Богом рождает чувство Страха, даже, ужаса, но, и не менее важно, – раскаянья, покаяния инстинктивного (что особенно ценно), переданного одним русским словом – «сознавался». Следовательно, Страх (и ужас) не полностью довлеет в пространстве младенческой души, сознание и осознание себя оказывается большим. Младенец сознается всей душой, от всей души, всем существом своим.

Люди иного миросозерцания, не православного, воскликнут здесь: младенец запуган родителями и «вашим Богом» до страха и ужаса, это смертельно опасно для ребенка. Мы ответим им: нет – это жизненно важно для ребенка (для тех, кому интересно существо ответа, см. - [3]).

Во втором опыте Встречи с Богом, Бог открывается в Любви; а в земных координатах - это любовь матери. Ведь младенец чувствует чувственным опытом, а в любви матери лишь отражение всеобъемлющей Божией Любви. Важнейший акцент текста – Любви личной к младенцу как к «единственному человечку».

Вторым опытом подведена условная черта половины рассказа (половины в буквальном смысле – пять с четвертью страниц из десяти с половиной страниц всего текста).

Вторая половина рассказа - это традиционное сюжетное повествование, с традиционным зачином: «Впрочем, однажды про Иова он сам со мной заговорил».

Далее следует сюжетное, но в символе, на притчевой основе, повествование. Притчевая основа проступает и в зачине – указанием на Иова. И в яблоках, которые открывают не только мораль (в литературоведческом смысле), но и меру, необходимую и естественную, меру соотношения Страха Божия и Божией Любви в Русской жизни.

Речь о яблоках от яблони, «которая родить начала только после того, как он, взявши в руки топор, беспощаднейше пообещал ей: «Сбросишь весь цвет, не завяжешься и в этом году, не пожалею ж, срублю (…)». Это отец младенца пообещал яблоне.

И здесь тоже прямая отсылка к Евангелию (единое духовное пространство!): «И сказал сию притчу: некто имел в винограднике своем посаженную смоковницу, и пришел искать плода на ней, и не нашел; и сказал виноградарю: вот, я третий год прихожу искать плода на этой смоковнице и не нахожу; сруби ее: на что она и землю занимает? Но он сказал ему в ответ: господин! оставь ее и на этот год, пока я окопаю ее и обложу навозом, - не принесет ли плода; если же нет, то в следующий год срубишь ее (От Луки, 13: 6-9).

Младенец яблоню жалеет, но не смеет просить о том, чтобы её сохранить. Но - он рядом с отцом, он свидетель, и внутреннее ходатайство младенца о яблоне перед отцом очевидно, как очевидно и то, что отец, обращаясь к яблоне, учитывает, понимает и присутствие, и чувства младенца.

И яблоня приносит удивительные плоды, полностью вызревающие уже не на ветках, а только к зиме.

И зимним воскресным утром отец однажды вносит в дом полную шапку «необыкновенно золотых и пахнущих так, что даже голова у меня закружилась, яблок». Яблоки одинаковые, но детям предоставлено право выбора, по возрасту, и младенец Коля выбирает первым.

Так, уже с яблоками, которые отец приносит в шапке, проходит три зимы – «И так вполне благополучно продолжалось зимы три». (Это потрясающе, нарушая все правила критики, спрашиваю у автора, не могу не спросить, - только честно, - сознательно ли повторены здесь те самые три года, которые в Евангелии от Луки, см. выше, некто приходил к смоковнице искать плода на ней, и не находил?) Три зимы… скорее всего, и младенец за это время переходит в отрочество. И на шутку брата о том, что яблоко Коля выбрал не самое лучшее, Коля сначала искренне заходится в плаче, а потом уж: «...я из своего плача рисую самые разные узоры, а все меня жалеют и жалеют».

Отец выходит из дома, но не за лучшими яблоками, как предполагает мать, а возвращается в дом с вишневым прутиком.

Грозное ли оружие вишневый прутик? А вся семья в страхе и даже в ужасе, брат и сестра «затихли, как неживые. А мать с перепугу у отца прутик выхватила, кинула в печь». Все-таки выхватила – но «с перепугу».

Дело не в прутике, а в том, что отец - глава семьи в гневе. Глава семьи – это иерархия русского быта. Глава семьи - первый для русской семьи после Бога. И семья боится не последствий гнева, а самого факта, того, что прогневала главу семьи, тем самым «оскорбила» порядок, иерархию.

Далее сходится в одно и кульминация в тексте рассказа, и кульминация в раскрытии Символического пространства:

«А потом он вдруг выпрямился, одним только своим затвердевшим взглядом меня пошатнул и пророкотал так, что аж посуда в посуднице зазвенела:

– Вот так же Иов должен был Бога-Отца бояться! И запомни, пока страха у тебя не появится за свою бессовестность перед братом, который тебе во всем уступает, я, твой отец, пороть тебя буду беспощадно и каждый день!

Бесконечно долго мы все молчали (…)».

И как все сходится! Это развернутый смысл все той же притчи в Евангелии от Луки, о «три года» не приносящей плода смоковнице – подожди, «я окопаю ее и обложу навозом, - не принесет ли плода».

 «Пока страха у тебя не появится за свою бессовестность» – это важно. Три года Коле брат и сестра уступали право выбирать лучшие яблоки и - это не принесло плода, не проросла в нем совесть.

Но, во-первых, следует обратить внимание на отцовский «затвердевший взгляд». Не тот ли это «незримый взгляд», в котором младенец ощутил впервые Присутствие Божие? Тогда «взгляд» был незримым, сейчас он – «затвердел» и в состоянии производить реальное физическое действие – «меня пошатнул».

Во-вторых, вспомним предупреждение, обращенное от отца к яблоне: «беспощаднейше пообещал ей».

Сравним с предупреждением младенцу: «пороть тебя буду беспощадно».

«Беспощадность» декларирована дважды (принцип «двойного свидетельства», кому интересен сам принцип см. - [4], так и «подмывает» назвать «принцип Смоленцева»).

Беспощадность по отношению к яблоне – должна принести плод. Принести и по отношению к младенцу. Значит, младенец также (как и яблоня!) должен принести плод (!). Смысл этот не прописан в тексте буквально, но открывается в Символическом пространстве. Работает «принцип двойного свидетельства».

В чем ценность подобных открытий? Принцип двойного свидетельства позволяет говорить не о гипотезах и предположениях, но утверждает – «факты текста», объективную реальность содержания. То есть, содержание рассказа и смыслы, открытые нами – именно таковы, объективны и иными быть не могут. Всякое иное толкование рассказа будет либо неполно, либо ошибочно.

Какой же плод должен принести младенец? Сказано и об этом – «пока страха у тебя не появится за свою бессовестность» - Страх и Совесть.

Здесь, также, для открытия действительного объективного смысла надо исходить из реалий Символического пространства рассказа. Начинает работать первая часть рассказа, в которой убедительно, в абсолюте, утверждается: «Страх» - это «Страх Божий». Но и в тексте, не случайно, дана отсылка к Иову.

И другой (второй) плод – Совесть.

Смысл «Совести» необходимо искать в Символическом пространстве. Автор рассказа не находит разъяснений Богословию своего детства на "православных сайтах", потому что, предположим, ищет Толкование Библии. А надо искать Толкование Русской жизни (это, как выясняется, не отменяет и Толкования Библии. Пространство Толкования - едино).

Приведем один, не единственный, из таких примеров:

«Пятница. “Не вечно Духу Моему быть пренебрегаемым человеками; потому что они плоть” (Быт. б, 3). В человеке две противоположности, а сознание одно — личность человеческая. Характер этой личности определяется тем, на какую сторону она склоняется. Если она на стороне духа, — будет человек духовен; если она на стороне плоти — будет человек плотян. Дух и в плотяном не исчезает, но бывает порабощен и голоса не имеет. Он тут становится подъяремным и служит плоти, как раб госпоже своей, изобретая всевозможные для нее услаждения. И в духовном плоть не исчезает, но подчиняется духу и ему работает, теряя свои естественные права на пищу чрез пост, на сон чрез бдение, на покой чрез непрерывный труд и утомление, на услаждение чувств чрез уединение и молчание. Бог не пребывает там, где царит плоть, ибо орган общения его с человеком есть дух, который здесь не в своем чине. В первый раз чувствуется Божие приближение, когда дух начинает предъявлять свои права в движениях страха Божия и совести. Когда же и сознание с свободою станут на эту сторону, тогда Бог общится с человеком и начинает пребывать в нем. С той минуты пойдет одухотворение души и плоти, всего внутреннего и внешнего человека, пока Бог станет всяческая во всех в человеке том, и человек, одухотворившись, обожится. Какое дивное преимущество и как мало оно помнится, ценится и ищется!» (Святитель Феофан Затворник. Мысли на каждый день года по церковным чтениям из Слова Божия. Неделя первая поста).

Это Мысли святителя Феофана Затворника. Обратим внимание – мысли на каждый (!) день года, это дни русской жизни. Читать мысли надо даже не так же, как русскую прозу, а еще более медленно и более погружено. Читать и сверять внутренне содержание святоотеческое и содержание личной жизни, а в нашем случае, еще и содержание художественное рассказа.

И мы увидим, что это – одно пространство. Пространство Русской жизни, измеренное координатами Православного мировоззрения, миросозерцания. И рассказ практически дословно воспроизводит – опыт, запечатленный святоотеческим наследием, порядка становления души русского человека от младенчества к отрочеству.

Становится понятно, – какой плод должен принести младенец. А отец – глава семьи, вторая основа в иерархии Русской жизни (Первая Основа – Верую во Единого Бога Отца, Вседержителя – Православный Символ веры) отвечает за то, что бы именно этот плод и был принесен младенцем: «Когда же и сознание с свободою станут на эту сторону» (свт. Феофан). - На сторону Страха Божия и Совести. Это и будет плод, возрастающей, воспитывающейся (и от «питать», и от «воспитать») русской души.

Здесь можно бы подвести черту. Но рассказ «Богословие в моем детстве» требует от нас дальнейшего труда и полных ответов на поставленные вопросы. И главным вопросом остается все-таки этот, сформулированный самим автором рассказа: «богословские толкования смыслов тех мест в Новом и Ветхом Заветах, которые мое детское сердце терзали подозрением, что у Бога нет доброты и любви».

То есть, какова естественная мера соотношения Страха Божия и Любви Божией в душе человека?

«Книжное», оно же естественное в Русской жизни Богословие отвечает на этот вопрос. Но вопрос, действительно, сложнейший.

Отметим еще, что означенный вопрос проступает (становится значимым) в качестве главного, лишь благодаря, открытому нами на глазах читателя, здесь и сейчас, Символическому пространству рассказа.

Не буду ничего добавлять от себя, в сфере Богословия (в отличие от художественного постижения окружающей нас действительности) собственные умозаключения опасны лично и преступны по отношению к читателю. Просто цитирую, предлагаю читателю самостоятельно найти те, дословные, совпадения с текстом рассказа, которые есть в цитате. Это часть работы архимандрита Константина (Зайцева) (в миру Кирилла Иосифовича Зайцева) «О страхе Божием. 12 (25) ноября – 120-летие со дня кончины Константина Леонтьева». Цитирую выборочно, чтобы проявить ответ на вопрос, требуемый рассказом (полный текст статьи доступен: http://www.pravoslavie.ru/50074.html ):

«Подведем итоги. Леонтьеву ставят в упрек то, что он слишком много думал о личном спасении, проявляя в этом «трансцендентный эгоизм», и тем оскорблял то начало соборности и любви, которое составляет сущность христианской Истины (…) Да, любовь превыше всего. Да, Бог есть Любовь. Да, когда кончится мировая история и останется только Бог и в Нем те, кого допустит в лоно Божие Высшая Правда и Бесконечное Милосердие, – тогда останется только Любовь, а все иное упразднится – упразднятся даже наши высшие христианские добродетели Веры и Надежды, ибо останутся без предмета в условиях реализации Царства Божия. Все это так – но вы и не найдете в писаниях Леонтьева ничего, что противоречило бы этим утверждениям! Когда же Леонтьев своим безошибочным чутьем правдолюба, уверовавшего в церковное, «филаретовское», византийское, монашеско-аскетическое Православие, обнаруживает чье-либо стремление собственными руками взяться за задачу водружения в мире этой Абсолютной Любви, он кричит: «Руки прочь!» – и взывает к тому чувству, которое единственно способно оставить человека на этом соблазнительно-кощунственном пути; к чувству страха, первоначально хотя бы самого грубого, физического, животного страха, только от него ожидая той спасительной встряски, которая способна заставить одуматься человека и познать свое ничтожество, почувствовать зияние гибели, узреть духовными очами ту пропасть, ту «бездну», которая веками раньше вернула к познанию живого Христа другого необыкновенного мыслителя – Паскаля... «В любви нет страха, но совершенная любовь изгоняет страх; потому что в страхе есть мучение. Боящийся несовершен в любви». Нередко, приводя эти слова апостола Любви, опускают одно слово: «совершенная». «Любовь изгоняет страх». Этим искажается мысль апостола: только «совершенная» любовь изгоняет страх! Моментами, по благодати Божией, это «совершенство любви» озаряет верующего человека (…) Но представим себе, что такой человек, сподобившийся приблизиться к такому совершенству любви, признал бы за собою наличие этого совершенства. Возникновение такого сознания означало бы его падение, его низвержение с высоты святости в бездну сатанинской гордости! Это значит, что в условиях человеческой грешной природы начало страха Божия, пусть в форме благостного и радостного смирения, должно бессменно пребывать и в душе праведника (…) Дозволительно сделать заключение от обратного: как опасно, как губительно, как душевредно должно быть «направление» той жизни, которая протекает в условиях забвения или даже просто незнания ни страха Божия, ни страха человеческого, каковые вытесняются разными фальсификатами христианской любви, разными видами «дурной» любви, либо уводящей от Бога, от Церкви, от самой мысли о Вечности, либо (что может быть еще хуже и опаснее для человека) искажающей самое мысль о Боге, Церкви и Вечности в такой мере, что человек в своей гордости начинает мечтать о богоподобии и повторяет – в новых вариантах – грех своего праотца Адама! Чем можно отрезвить человека? Вернув ему чувство страха, должное чувство страха. «Скажите себе в сердце своем: есть Бог – и убойтесь страха там, где есть страх» – так можно формулировать призыв Леонтьева. Предметным содержанием всей проповеди Леонтьева был призыв к «страху» как к орудию отрезвления забывшегося человечества – к страху перед Богом, а тем самым и перед тем, что Им установлено на земле как власть и порядок, главнее же всего – к страху перед неповиновением Церкви. Много писано было теми, кого Леонтьев поражал не в бровь, а в глаз, о том, будто он за Церковью якобы не видел Христа. Но в этом-то и заключается сила грозного предостережения леонтьевской проповеди: Христос неотделим от Церкви, как Церковь неотделима от Христа, и тот, кто думает прийти к Христу в обход Церкви или тем более в борьбе с нею, – идет широким путем, ведущим к пагубе. Очень разны формы ухода от Церкви, укрывающиеся за завесой любви. Нет обличителя подобной тенденции более сильного, чем Леонтьев, и в этом его непреходящая заслуга.

 Леонтьев как бы говорит: бегите от тех, кто со словами любви на устах уводит вас от Церкви, а прежде всего – научитесь бояться, то есть откажитесь от самоуверенности – и личной, и общественной, – подумайте о смерти и о том, что вас после нее ожидает, и, не мудрствуя лукаво, свободно, радостно и легко отдайтесь руководству Церкви. Только так приобретете вы спасение, только так научитесь вы и по-настоящему любить» (конец цитаты).

Подведем и мы наши итоги медленного и погруженного чтения рассказа Николая Дорошенко «Богословие в моем детстве».

Ответ на главный вопрос (этот ответ предлагает в своих трудах К.Н. Леонтьев) не прочтен и не понят. Главную мысль Константина Леонтьева акцентирует и разъясняет архимандрит Константин (Зайцев). Мы сейчас прочли это разъяснение. Следует ли, остановиться на этом. Категорически утверждаю – нет. Пока то, что мы прочли сейчас – это теоретическое усвоение закона Ньютона (в символе М.М. Бахтина). Ответ должен быть получен и усвоен лично, опытно, каждым читающим эти строки. Должно совершиться Событие Бытия – личное обретение ответа.

Где это должно произойти? –

«На православных сайтах и на своих книжных стеллажах» - ?

Это должно произойти – обязательно должно произойти сегодня, необходимо, чтобы произошло, совершилось, с каждым русским человеком, с каждым из нас - в Православном Храме, в Церкви, нашим личным участием в Таинствах Церкви, на пути к Исповеди и Причащению Святых Христовых Тайн.

Повторим: «Леонтьев как бы говорит: бегите от тех, кто со словами любви на устах уводит вас от Церкви, а прежде всего – научитесь бояться, то есть откажитесь от самоуверенности – и личной, и общественной, – подумайте о смерти и о том, что вас после нее ожидает, и, не мудрствуя лукаво, свободно, радостно и легко отдайтесь руководству Церкви. Только так приобретете вы спасение, только так научитесь вы и по-настоящему любить».

Здесь ответ – в Православной Церкви.

Прости, читатель, мою категоричность, пафос (живое чувство по Белинскому), но как же важно нам, России, войти сегодня в Православный Храм, не образно, не в символе, а в прямом здравом смысле, войти в православную церковь, ближайшую к месту жительства или в главный храм села, города, или в ту церковку, к которой сердце влечет, войти и остаться там, отдаться руководству Церкви, так начнется восстановление русского быта, а там и самой Русской жизни, если Богу будет угодно…

Здесь, вновь, можно бы подвести черту… Однако мы затронули целый ряд вопросов требующих отдельного разговора, осмысления. И потом, как же, возможно, открыв такое богатство смыслов и такое радостное русскому сердцу взаимопроникновение святоотеческого опыта и опыта русской жизни, да еще и в «веке сем», сразу проститься с нашими открытиями?

Вселенная – это вселение жизни, поживем же, - обращаюсь к тем, кому интересно и радостно жить в истинной русской прозе, - поживем же еще немного в открытом нами пространстве, порадуемся богатству русского слова, возможностям русской прозы, что важнее важного – современным (значит, они – вечные, неуничтожимые) возможностям русской прозы.

Для начала развернем те отсылки, которые даны в тексте нашей работы.