Андрей СМОЛИН, литературный критик, публицист (г.Вологда)
НЕ ХВАТАЕТ СЕРДЦА…

Равно двадцать лет назад в Красноярске случилось событие литературной жизни, которое, быть может, едва ли отозвалось широким эхом по литературной России. А именно тогда и вышло наконец полное издание повествования в рассказах Виктора Астафьева «Царь-рыба». В этом издании впервые были восстановлены все пропуски в тексте, а также добавлен важный рассказ «Не хватает сердца», имевший первоначальное название – «Норильцы».

Литературная критика отличается от литературоведения многим, но, прежде всего – оперативностью и свежестью впечатления от произведения. Если критик видит даты первоначального создания произведения – 1972-1975, а на дворе и век-то новый, то попытается ли он повысказать какие-то свежие идеи и мысли, если многое о произведении уже произнесено до него? Наверное, нет. Какой смысл? Читатель в массовом порядке произведение «освоил», выводы свои сделал и едва ли захочет мнение менять в угоду иному взгляду. А «работа критикова» в том и состоит, чтобы предвосхитить именно первопрочтение, самое, по сути, для массового читателя важное.

Так-то оно так, но и через несколько лет после первой публикации «Царь-рыбы» Сергей Залыгин сетовал, что оно «всё ещё далеко не раскрыто критикой». То есть, копий, по-видимому, сломано было много, а сказано недостаточно, или не то, что в самом произведении сокрыто. Смеем думать, что такое положение законсервировалось и до наших дней. Представляется, что настало время перечитать его заново. Как говорится, в «новых исторических условиях». Классическое произведение тем и ценно, а «Царь-рыба», без сомнения, именно таковое, что вдруг помогают понять уже наше время, под иным углом зрения оценить действующих лиц и самого произведения, и «новой» жизни. Этот стык - «произведение-жизнь», как известно, и есть прерогатива критики. Опыт критика в таком случае оказывается и не таким надуманным, как покажется на первый взгляд.

Но прежде, надо сделать важную оговорку. Мы не будем заниматься сравнительным анализом подцензурных изданий советского периода и публикации в авторской редакции. Конечно, было бы важно оценить, что в «Царь-рыбе» не устраивало власть предержащих того времени. Понятно, что сокращения цензуры могли бы показать логику мышления тех ещё чиновников относительно проблематики самого произведения. Но это, как видится, тема иного плана, уводящая критика в сторону от его исканий. Важно помнить о правиле первого прочтения. Так будет продуктивнее. Впрочем, к делу.

Обычно важность эпиграфа читатель недооценивает. В данном случае он двусложный. Чтобы не отсылать читателя к тексту напомним его:

Молчал, задумавшись, и я,

Привычным взглядом созерцая

Зловещий праздник бытия,

Смятенный вид родного края.

Строфа Н.Рубцова... Смысл её, быть может, не сразу уловим вне контекста стихотворения. Но всё-таки? «Молчал, задумавшись…» Отчего? Что-то неладное? Ну да: «зловещий праздник…»! Оксюморон. Тут не до шуток. Или злое дело, или праздник? Но выбора нет, ибо писано слитно. Праздника такового и не хочется. Мало что объяснит и «смятенный вид родного края». Может быть, только место действия. Но у каждого свой «родной край». А «смятенный вид»? Природа бунтует? Или человек в ней? Вот и думай…

Но рядом – Халдор Шепли? «Если мы будем вести себя, как следует, то мы, растения и животные, будем существовать в течение миллиардов лет…» Вопрос: кто - мы и как - следует?.. «Если будем», то жить будем миллиарды лет… Утопия? Каждому homo sapiens пределы своего земного бытия известны. Maximum – 140 лет… Но в среднем? В России – 70! Как бы отмеряно, как бы статистикой подтверждено. Будут другие, которые после нас?.. Разумно. А им зачем? И почему это зависит от нас?.. Мне-то, смертному, важно ли, что будет через сто лет… Конечно, важно, если думать не только о своей бренной сущности. Но в самой мысли есть объем, что-то вселенское. Можно и так: мы – часть космоса! Для автора, понятно, от эпиграфа польза. Ему бы оглушить читателя загадкой. Ему бы и настрой дать. Он и даёт с первых строк: «По своей воле и охоте редко уже мне приходится ездить на родину. Всё чаще зовут туда на похороны и поминки…» Вот и камертон!

Итак, автор отправляет нас в Сибирь. Ну да, «широка страна моя родная, много в ней лесов…» И всего другого прочего. А чего – «другого»? Например, собачек разных. Был, например, такой Бойе. По-эвенкийски – друг! Друг человека? Правда, давно известно, что если собака и «друг», то только для одного хозяина. А для других? «Бойе был труженик, и труженик безответный. Он любил хозяина, хотя сам-то хозяин никого, кроме себя, не умел любить…» Не томись, читатель! Бойе плохо кончил. Из-за своей же любви. «Молодой чернявый конвоир приостановился, отбросил собаку пинком в сторону и, не снимая автомата с шеи, мимоходом, в упор прошил её короткой очередью.» Всё? Сюжет исчерпан? Но не тут-то было. Ведь – Сибирь! Нравы-то особенные. А не отправится ли на Таймыр? Конечно, не прогулку, а на промысел за песцом. Много ли кому доводилось такое? Но представить можно так: голая тундра, избенка посреди нее, а ней трое охотников. Один постарше - и войну и тюрьму прошёл. Двое других тоже бывалые ребята. Только вот промысла не будет: в тундре мор лемминга – основной пищи для песца в суровое предзимье. Но это всё присказка. А люди-человеки? Нет промысла - нет и работы. Начинается томление душ и тел. Синдром безделья. А тут и другие «чудеса», вроде шаманки, ищущей жениха. Не приведи Господи. Дело-то серьёзное. Самый молодой из троицы всё это на себе испытал…

Пересказ сюжетных линий – дело не совсем благодарное. Аpriory будем полагать, что автор не ради лишь «художественного вымысла» отправил читателя в столь далекое путешествие. Всё-таки, согласитесь, из миллиардов «человеков» многим ли довелось испытать подобные приключения? То есть, сам-то сюжет не может быть слишком поучительным. Из такого единичного случая трудновато вывести всеобщее. Однако первый эмоциональный удар одним лишь рассказом «Бойе» по самочувствию читателя нанесён. Очевидно, что автор не собирается «шутки шутить», а сразу настраивает на серьёзные размышления. О чём? Прежде всего, об ответственности. Можно понять, что «человек» по сущности своей достаточно легкомысленен. Ещё грустней становится, когда он вступает в пределы природы, нарушая её же законы. И она ему за это исподволь начинает мстить. Не всегда гибелью физической, но аберрацией сознания так наверняка. Но индивидуального ли сознания каждой «особи» или всеобщего «помутнения»? Да, пожалуй, слишком важные вопросы, чтобы можно было на них с ходу ответить. Но и отложить на «потом» тоже не удается. При этом, как видится, не просто конкретному человеку, а именно «коллективному разуму» всего человечества. Тут и вспомнишь про эпиграф из Халдора Шепли: «Если мы будем вести себя как следует…» Ну, и так далее.

Отметим для себя, что автор повествования, очевидно, достаточно «авторитарен», точнее – монологичен. Он и не собирается отставлять читателя наедине с нахлынувшими вопросами. В рассказе «Капля» он просто публицистически выводит нас из мысленного ступора. Фон для сюжета опять тот же - природа, правда, теперь не заполярная тундра, а самая настоящая приенисейская тайга. И повод нашёлся – рыбалка! Ну да, опять вторжение в природу. Опять охота, как говорится, за её дарами. Но и повод для новых размышлений. Рассказчик поневоле чувствует некоторое раздвоение. В его понимании тайга лечит всё-таки душу. Чем? «Все мы, русские люди, до старости остаемся в чём-то ребятишками, вечно ждём подарков, сказочек, чего-то необыкновенного, согревающего, даже прожигающего душу, покрытую окалиной грубости, но в серёдке незащищенную… И не ожидание ли необычного, этой вечной сказочки, не жажда ли чуда толкнули однажды моего брата в таймырскую тундру, на речку Дудыпту, где совсем не сказочной болезнью и тоской наделила его шаманка? И что привело нас сюда, на Опариху? Не желание же кормить комаров…» То есть, так: есть некий зов природы, который человек слышит в себе и поныне. Иное дело, что идёт-то он в природу «преобразователем», «потребленцем». «Нам только кажется, что мы преобразовали всё, и тайгу тоже. Нет, мы лишь ранили её, повредили, истоптали, исцарапали, ожгли огнём… Мы внушаем себе, будто управляем природой и что пожелаем, то и сделаем с нею. Но обман этот удаётся до тех пор, пока не поврачуешься ею, тогда лишь воньмёшь её могуществу, почувствуешь её космическую пространственность и величие.» Тут рассказчик вводит нас в мир тайги, показывает гармоничность и слитность её повседневной жизни. При этом он живописует словами, явно любуясь окружающей его миропорядком. Он, однако, помнит, что вот-вот надо будет возвращаться в мир людей. Но душевное состояние уже «подправлено», может быть, и подлечено.

«Всё было как надо! И я не хочу, не стану думать о том, что там, за тайгою? Не желаю! И хорошо, что северная летняя ночь коротка, нет в ней могильной тьмы. Будь ночь длинна и темна, и мысли б тёмные, длинные в башку лезли, и успел бы я воссоединить вместе эту девственную, необъятную тишину и клокочущий где-то мир, самим же человеком придуманный, построенный и зажавший его в городские щели… Хоть на одну ночь да отделился я от него, и душа моя отошла, отдохнула, обрела уверенность в нескончаемости мироздания и прочности жизни.»

В целом, рассказ «Капля» необыкновенно важен для понимания позиции автора. Он своеобразный контрапункт для всего повествования «Царь-рыба». В одной стороны, герой-рассказчик неприкрыто лиричен, погружаясь в поэтические волны своего настроения. С другой – откровенно публицистичен, прям в своих мыслях. У него словно была необходимость высказать наболевшее до конца, до самых глубин души и сердца. Но он пытается не оставить и места для своеволия читательской фантазии, расставляя все смысловые акценты. Лишь наедине с собой (и с природой) он вступает в полемику, пытаясь разобраться в своих состояниях. И мы, следя за ходом его мысли, втягиваемся в этом внутренний спор. При этом строго следуя воле автора. Заметим, что и сюжетная напряженность создается в таком случае не поступками действующих лиц, а именно поворотами душевных терзаний. А они, в сущности, об одном: что же будет со всеми нами, если мы не задумаемся о своём отношении к природе? И вообще, если брать шире – о смысле жизни! Своей и чужой, всего рода человеческого. Очевидно, что баланс душевного и духовного равновесия в человеке нарушен, что и сказалось на его непростых отношениях с природой. Правда, остаётся вопрос: только ли для русского человека сохраняется таковое состояние дисбаланса разума, ибо писатель не выходит за пределы родных палестин? Кстати, этот же вопрос витает и при чтении следующего рассказа.

Могло бы показаться, что «Не хватает сердца» довольно нарочито вставлен в повествование о современной жизни и современных же проблемах. Своим сюжетом он уходит в приснопамятное прошлое, ещё довоенное. Неслучайно и автору пришлось обмолвиться, что хоть вспоминается о «том» времени, но к эрозии уже и наших душ сюжет, впрочем, имеет немалое отношение. Собственно, как раз сюжет после В.Шаламова мог и не показаться таким уж новым. Правда, Астафьев показывает ситуацию глазами ребёнка, а заключенных на воле – они находятся в побеге. Но сути это не меняет: исследуется проявления по-настоящему звериных повадок в самом человеке. Точнее так, тундра и тайга максимально проявляют как высшие духовные качества индивида, так и самые низменные. Сама природа дана, впрочем, скорее вторым планом, хотя и остаётся «действующим лицом» рассказа. Она вновь становится суровевшим испытанием для каждого из участников данной истории.

Но что же выходит на первый план? Природа человека! Точнее, характеры людей в исключительных обстоятельствах. Мы об этом ещё поговорим. А пока обратим внимание на вставной эпизод о нашем современнике, этаком «юноше-мужчине», любителе красивой жизни. Быть может, образ его несколько утрирован, преподан слишком жирными мазками, и как-то односторонне. Автор, понятно, имел право на «типизацию», на обобщения. Но, безусловно, прав он в одном: беспамятство, зацикленность только на дне сегодняшним, тоже вызывает духовную порчу. Ибо общественное сознание – это связанность всех людей в одну цепь. Выпадение любого звена разрывает нравственную основу, может быть, и всего поколения. И последующих тоже. К чему это приводит, догадаться не трудно: к утере ориентиров движения всего общества. Конечно, первопричиной многих наших бед не стоит считать только «тридцатые» годы прошлого века. Пассионарность русской нации из века в век подвергалась испытаниям, но двадцатый век в этом плане был выдающимся. И «двадцатые», и «тридцатые», и «сороковые» и далее – все для народа оказались одним сплошным испытанием. «И сами боги не могут сделать бывшее не бывшим»! Как тут иначе и скажешь?..

В целом, этот рассказ – самый трагедийный во всей «Царь-рыбе»! Пусть и подскомканный несколько мелодраматической, театральной концовкой. В.Астафьев подходит в нём к самым глубинам бытия, к самым больным вопросам то и нашего времени. И главный среди них: сможет ли доброта и терпение разоружить, извести злодейство? «Хромой» уверен, что да, смогут, если вера останется! Вера в Бога!

« - Нет, нет и нет, мужики, не победить человеконенавистникам исконную доброту в людях. И сейчас они не всех они и не все сломили. Не всех, не всех. Как ни странно, среди интеллигенции, именно среди той части обездоленных, которую тюремные и лагерные держиморды особенно люто ненавидят, находятся люди столь стойкие, что они потрясают своим мужеством даже самых кровожадных мясников…»

Тут, наверное, стоит заострить внимание на этой цитате. Случайно ли автор вводит упоминание об интеллигенции? Правда, это говорит Хромой, сам отчасти к ней принадлежащий: ведь священником мог бы стать. Да и в Красной армии постигший высот немалых – полковник. Высотин тут, впрочем, возражает, что «мужика-то, крестьянина они (видимо, интеллигенты – А.С.) охомутали, извели. Хромой от ответа уходит, вопрос повисает в воздухе. Автор не соответствия как бы не замечает, по-видимому, оставляя возможность для размышлений самому читателю. Более того, он тут же через своего героя задает новую тему, про Шмыря и Серого. И оказывается, что они-то «продукт новой эпохи»?.. Стоп, стоп, что-то тут не так. Подумаем, что же довело Шмыря и Серого до людоедства? Голод! Грань между жизнью и смертью… Если быть, исторически верным, то «поедание» ближних своих отмечалось и в двадцатые годы, например, при голоде в Поволжье. Что и тогда уже были «продукты новой эпохи»? Сомнительно что-то! А подобные случаи в блокадном Ленинграде?.. Тут бы нам не забыть, что «продукты новой эпохи» буквально через несколько лет после описываемых событий будут участвовать в Великой Отечественной войне, проявляя при этом чудеса стойкости и мужества… Не меньше вопросов оставляют и «сотворители» Серого и Шмыря. А это – кто? Может быть, Свердлов, Троцкий, Гитлер, наконец… Может быть, у этих звероподобных людей была какая-то своя идеологемма? Конечно, была – тюремный закон: «сегодня умрешь ты, а завтра я»! Но привносилась ли она через рупоры общества или, наоборот, эти подонки сами вышли из сообщества людей по своей инициативе и собственным убеждениям? Наверное, не совсем правомерно задавать такие вопросы автору. Он-то уже высказался. Но, тем не менее, мы должны их сегодня задавать. И спрашивать надо именно у себя. И ответы искать в себе. Может быть, верные ответы найдутся. Или уже нашлись, если разбуженная совесть не даёт покоя ни на минуту…

Но пора возвращаться ближе к нашим дням. И отправимся мы теперь в распрекрасный посёлок Чуш. Тут заинтересуют нас разнообразные Дамки, Командоры, Грохоталы… Публика не сколько почтенная, сколько показательная. Что же объединяет этих разнообразных «чудаков»? Или, наоборот, выделяет, раз и автора они заинтересовали.

Вот – Дамка. Про таких обычно в народе говорят: «дурак дурачком». Он верно: любит он потешать честной народец, мельтешит, старается, закатывая бесплатный «тиятр». Но дурак дурачком, а суть рыбной ловли освоил. Случай с Дамкой вообще-то анекдотичен: чуть рыбинспектору добычу браконьерскую не продал. Да ещё и втридорога. Тот, понятно, такой наглости не стерпел. И под суд Дамку отдал. Всё? Стоило ли «огород городить»? Отметим две важные особенности: Дамка – удачливый сбытчик речной «продукции». Значит, есть и покупатели? А как же! Пассажиры проходящих теплоходов. По Енисею летом они один за другим идут. Как это явление ныне в экономике называется? «Чёрный рынок»! Трудно сказать, как тот же Дамка работает на основном производстве, но свою «ночную» смену он отрабатывает лихо и по-ударному. А кто его принуждает? Да, государство! Законная зарплата-то мизерная, а жить надо! Вот и крутится Дамка. Ибо на реке, ночью он на себя работает! И только на себя. Вывод, прямо скажем, несколько осовременен. Но он очевиден.

А второе: Дамку-то после происшествия с рыбинспектром жалеют! Почему? А чего он такого, по мнению чушанцев, противоестественного сотворил? Рыбу в реке выловил? А чья она? А ничья! Может быть, государства, раз земля, вода и недра ему принадлежат. Но «у воды быть, да и не напиться»? Народная присказка, между прочим. И вспомнит тут про «черный рынок». Спрос рождает предложение…

Ну ладно, Дамка по воле автора всё-таки маргинал. Но Командор-то? Вот и рассказчик им откровенное любуется: дельный мужик! Впрямую так не говорится, но «выписывается» он старательно, будто бы и герой положительный. А ещё у Командора – дочь, Тайка. И душа, оказывается у нелюдимого Командора тонкая, ранимая. Случай с ним был неприятный: однажды вместо осетра утопленника выловил! Но не стал с ним возиться, как бы не заметил. По обычаю, надо было на берег вытащить, похоронить по-людски… А так, вроде бы «шуткой всё обернулось – нечаянно встретились, непринужденно расстались». А тут ещё лодка рыбинспектора. Командор тоже не промах: гонки на реке устроил, оторвался-таки от преследователей, посадив их лодку на речную отмель. Вот, жизнь браконьерская! Но что это за азарт такой? Почему путевому в целом человеку надобно в роли преследуемому быть? Кому тут вызов: себе, обществу? А веселей так, интересней! Но ведь не проходят такие вещи бесследно. И наказание пришло: погибла Тайка, сгубил её «сухопутный браконьер»… И нет теперь житья Командору, «пал неистовый чеченец, погас, обмяк, сварился». Что это – Божья кара? Месть самой «природы»? Роковая случайность? Автор сам не расставляет акценты, даже и намека себе не позволяет на подобные ответы. Тут читатель волен их сделать сам.

А вот ещё одна судьба – Грохотало. В таежный Чуш занесло его с Украины. Не по своей воле, понятно. Но он пережил все невзгоды, можно сказать совсем неплохо устроился в этой жизни. Даже его «фотоличность» распирала рамку поселковой «доски почёта». Но «гроши» не давали ему покоя. А где их взять? На реке, конечно. И вот редкая удача: на самолов осетр попадается. Измучился Грохотало, прежде чем рыбину умаял, на берег вытащил. А тут – рыбинспектор! И добычу конфисковал. Вот где было горе! Ну и побуйствовал после этого горе-рыбак… Но это только присказка. В рассказе снова появляется автор-рассказчик. Любопытно ему стало: в чем же истинный вред браконьерства? А подговаривает он Акима – сквозной герой многих рассказов «Царь рыбы» - показать ловлю на самоловы. Тут, собственно, и приоткрывается вся мерзость браконьерства. Мы ведь помним, что чушанцы своих браконьеров не осуждают, не особо и скрываются друг от друга. Описывать способ не будем, а сам секрет прост: при браконьерской ловле слишком велики «отходы производства». Чудовищно велики! Ладно, вот автор сумел уговорить Акима от варварства отказаться. А как же быть с другими? С тем же Игнатьичем, к примеру? Это персонаж из рассказа, давшего название всему повествованию. Тоже крутой характерец! И… браконьер удачливый. Как не теснил его Командор на реке, а Игнатьич всё с рыбой! Через него именно решился автор показать на чём зиждется страсть браконьерская. Одна она: взять рыбу любой ценой! При этом что-то там «повыше живота, в левой половине груди живёт своей отдельной жизнью»! Совесть лишь помеха для такого человека. А ту такая удача: царь-рыба на крючке! Раз в жизни попадается! И пока умаешь её, чего только не передумаешь? В том числе и про себя, грешного. И грех-то вспоминается один: надругался в бесшабашной юности над Глашкой Куклиной, грязно надругался. «Но не зря сказывается: женщина – тварь божья, за неё и суд и кара особые. До него же, до бога, без молитвы не дойдёшь. Вот и прими заслуженную кару, и коли ты хотел когда-то доказать, что есть мужик, - им и оставайся!.. Прощенья. Пощады ждёшь? От кого? Природа, она, брат, тоже женского рода!...» Почти на погибельного края своей что-то важное осознаётся Игнатьичем. Ему лишь достаётся отмаливать грехи не только за себя, но и многих-многих чушанцев. Царь-рыба освобождается от смертоносных уд. Игнатьич же чувствует какое-то, ещё не постигнутое умом, освобождение. Автор оставляет нас в неведении относительно того, как после «очищения» в водной купели Енисея пошла жизнь Игнатьича и других чушанцев? И мы не знаем…

Или всё-таки знаем? Быть может, видим подобные типажи уже в жизни «новой», нынешней? По-видимому, нельзя персонажи литературы переносить из одной исторической эпохи в другую. Будем всё-таки считать, на дворе «шестидесятые» прошлого века. Ещё и государство крепкое, и всё будто бы в той стране в порядке по части «идейного и нравственного» воспитания. И вдруг: почти массовое явление - браконьерство! В какое время произошла «порча»? Характерно ли это только для Сибири – родного края для В.Астафьева или было оно повсеместным?

Смеем предположить, что это была своеобразная форма протеста, ответ на силовое давление сверху и своеобразное закрепощение широких «трудящихся» масс. Ведь не такие уж и пустые эти люди – Игнатьичи, Грохоталы, Коля, Аким… Сильные характеры. С перчинкой, понятно. Кое-кто и фронт прошёл, и лагеря, конечно же. Протест против «власть предержащих» накапливался-накапливался, но как только вожжи поослабли (последствия хрущевской «оттепели»), результат оказался для этой же власти плачевный: народ принялся за своевольничание. Мы ведь чувствуем в «Царь-рыбе» тотальное неуважение у сибиряков к представителям власти. Да и не видно их что-то: раз или два появляются в рассказах следователи, да и то мимоходом. Отчасти объяснимо, почему свой протест народ обратил против природы! А беззащитна она: рыба смолчит, птица не скажет, даже и на медведя пуля найдётся… А потом ведь полная уверенность: «всё вокруг колхозное, всё вокруг моё». Говорилось это по другому поводу, но как нравственный императив применялся к любому поступку.

Жаль, конечно, что ныне «Царь-рыба» отошла лишь в разряд «экологической литературы». На самом деле, это ещё и важный исторический документ. Дело не в «автобиографизме», как творческом методе В.Астафьева. Он и сам не раз говорил, что все «герои» выдуманы, что иначе быть и не могло. Перед нами подлинный художник слова, который жизнь препарирует, творчески осмысляет, чтобы вернуть её нам в виде художественного произведения.

Актуальна ли проблематика «Царь-рыбы» сегодня! Конечно! Ведь ни одна из проблем, поднятых в ней, и по сей день решения ни нашла. Скорее, все они даже усугубились, нарастают снежным комом. Будет ли их решение? Вот и опять стоит повторить вслед за В.Астафьевым: «Нет мне ответа». Значит, читать нам «Царь-рыбу» и читать ещё, быть может, не одно десятилетие!


Комментариев:

Вернуться на главную