Андрей Смолин
ЛЮБОВЬ И СЛЁЗЫ
(Заметки о жизни и творчестве Нины Груздевой)

В эти январские дни как-то по-особому трепетно вспоминаются те, кто был в те давние уже годы рядом с Николаем Рубцовым. Даже в Вологде их осталось совсем мало. Только на днях собирались друзья на сороковины Василия Ивановича Белова… Но помнят ещё минуты тесного общения с поэтом Ольга Фокина, Борис Чулков, Леонид Патралов, Иван Королёв, Нина Груздева…

Николай Рубцов и Нина Груздева познакомились, как часто водилось в те годы, на ежегодном областном семинаре молодых литераторов Вологодской области в мае 1965 года.

На том семинаре рукопись Нины Груздевой будет рекомендована к изданию. Через два года книжечка выйдет, а название её будет отражать сокровенную суть, которую Нина, как ей тогда казалось, намечает для себя в русской поэзии. Пусть это не самая широкая путь-дорога, но зато своя «Тропинка» [1] (потом окажется, что образ тропинки-тропы – один из ключевых в системе изобразительных средств Груздевой), а это очень важно на первых порах для каждого поэта.

Пройдёт и это… Как снежинка
Растает, и вода сбежит…
И той же ты пойдёшь тропинкой,
И так же близко будешь жить…

А я, быть может, у калитки
Вдруг встречу новую весну,
Жестокую, как эта пытка,
И вновь до зорьки не засну.

Если кому-то покажется, что здесь пресловутая «любовная» лирика, то это, возможно, и лёгкое заблуждение. Тут главная мысль о будущей судьбе, ещё несостоявшейся, увиденной только в озарениях бессонницы. Чужая тропинка мимо палисадника героини лишь предсказывает перемены в её судьбе, но ещё потребуется время – новая весна ? – для преодоления каких-то очевидных препятствий, чтобы встать уже на «тропинку» свою. Это потом часто будет в стихах Груздевой: за кажущейся простотой темы, как, скажем, в данном случае, неразделённой любви, нередко встает философское осмысление жизни, понимание её глубин и места человека в ней.

Пора узнать и основные вехи биографии Нины Груздевой.

 

* * *

Нина Васильевна Груздева появилась на свет 15 ноября 1936 года недалеко от станции Пундуга Северной железной дороги. «Родилась я глухой ноябрьской ночью 1936 года, – сообщает она в своей автобиографии, – на тёплой русской печке в деревне Денисовской Харовского района Вологодской области в крестьянской семье. Принимал роды и завязывал пуп мой отец Василий Васильянович Груздев, председатель колхоза «Север». Мать моя, Лидия Васильевна Груздева – рядовая колхозница, была певуньей и плясуньей, легко сочиняла частушки и поэтому слыла заводилой всех деревенских застолий».

Через многие годы Нина Груздева словно бы дополнит себя в стихотворении «Звезда», которое она посвятила замечательному прозаику Сергею Алексееву:

Ночь была очень звёздной, когда
Меня мама на печке рожала.
За трубу зацепилась звезда
И на крыше моей ночевала.

Тут отец поспешил на приём,
Он пупок завязал так умело!
А звезда своим синим огнём
Обожгла мою душу и тело.

Это стихотворение отмечено своеобразной диалектикой в авторском выборе художественных деталей короткой элегии. «Звезда» – знак избранности судьбы, во многих поверьях – «печать Всевышнего». И, вероятно, надо бы радоваться это обстоятельству: редко кому из смертных выпадает «звёздный путь».

И с тех пор так люба мне земля
И небесные манят чертоги,
Но с тех пор постоянно болят
Эти звёздные злые ожоги.

Но «звёздные злые ожоги» в явном диссонансе с перспективой «звёздного пути». Поэт словно бы предупреждает: это не столько стезя личных достижений и признания общества, но, по большей части, путь неимоверных испытаний и душевных разочарований. Нескрываемая автобиографичность этого стихотворения подсказывает читателю: в этом состоит один из главных итогов судьбы самой Н.Груздевой, это одно из приобретённых убеждений автора. Отметим это, как ещё один из узелков для памяти в постижении творчества поэта.

Вернёмся к истокам судьбы Нины Груздевой.

Судя по всему, главным человеком в детские годы был для девочки отец, Василий Васильянович. Судьба его показательна для того времени. Он, проучившись всего два месяца в сельской школе, где едва успел освоить грамоту и арифметику, многое потом добирал самообразованием. В царской армии он служил писарем полка. Там, по-видимому пристрастился к чтению. Придя из Красной Армии, отец трудился в Кадниковском леспромхозе. А когда в деревне организовали колхоз, односельчане избрали Василия Груздева председателем, таков его был авторитет в родной округе. «Характер у отца был твёрдый, можно сказать, но и добрый в тоже время», – вспоминает дочь. В.Груздев был из породы тех вечных тружеников, которые постоянно в работе. Он и умер, тяжело заболев, когда стали ликвидировать его колхоз, видя, как рушат то, что долгие годы являлось его повседневной заботой.

Отцовские места,
Черёмух снежный цвет…
Простая красота –
Её дороже нет!

Как видим, даже ностальгические воспоминания о «малой» родине для Груздевой-поэта связаны с памятью об отце, она для их обозначения использует эпитет – «отцовские». Есть веские основания полагать, что свой характер она унаследовала от отца, а лирический дар от матери, Лидии Васильевны, как мы уже знаем, – певуньи и славутницы [2], таким оказался наследственный набор родительских генов.

Если образ отца почти никак не отражен в стихах Груздевой (ну да, пупок завязал так умело !), то образ матери встречается. Образ матери – это, вообще-то, – как «контрольная работа» для русского поэта.

Одно из стихотворений Груздевой начинается так:

Я помню, мать меня просила,
Когда мне было лет пятнадцать:
– Ты дерево руби по силе,
А то недолго надорваться!..

Сразу появляется явная оппозиция этому посылу: Но мудрость эту не усвоя… Дальше идёт развитие темы своей судьбы, из которой видно, что дочь определяла личную парадигму , собственную точку зрения на жизнь – наперекор матери! Более того, итогом этого «сопротивления» наказу родного человека видится исход печальный, появляется образ ранней смерти: Моё лицо белее мела… Выходит, мать с одной стороны – символ вчерашнего дня ( Хоть деревенский мир и узок ), а с другой – носительница семейных традиций «человека из народа» ( Она мудрей меня …). В другом стихотворении свидание с матерью, после долгого вечера воспоминаний «про прежнее житьё», заканчивается тяжким вздохом дочери: Не знаю, чем помочь! Тут не только желание найти «машину времени», чтобы вернуть маме молодость, новые силы к земному бытованию, но и очевидная отстранённость от её судьбы – дочери не дано повторить её жизненный путь – он у неё совсем в другом объёме мироустройства ( И провожая до вокзала… ).

Понятно, мама для Груздевой остаётся «человеком из детства», теперь с ней и связано возвращение в родные места:

Сразу выбегу, только одеться.
Мама милая, ты не грусти,
В недалёкое синее детство
Ненадолго меня отпусти!..

Временами дочь предлагает матери попробовать и другой срез жизни: Я её в город зову , – но, очевидно, уже поздно, у мамы – деревенской женщины с трагической личной биографией, нет сил выйти из замкнутого круга привычных условий бытования:

Тяжко это, как не понять! –
Покидать родные края.
Так вот и сидит у огня
Мать моя, старушка моя.

Очевидно, что через образ матери Нина Груздева передаёт сложное миропонимание выходца из деревенского мира на сломе эпох, когда уже частично разрушались самобытность жизни многовековой русской деревни и её культуры, основанной на фольклорных и народно-православных традициях.

Как практик «словоупотребления» Груздева, конечно, помнит вологодский говор, его диалектические пряности, даже обращается к себе, уже сложившемуся поэту: Не забывай слова родные ! Но тут же: Я их в стихи не допускаю – такова выявлена тактичность по отношению к своему прошлому. Тут нет раздвоенности в характере «лирической героини», в жизненных и творческих установках, нет, в общем-то, и терзаний по поводу граней «меж городом и селом» (Рубцов), но через образ матери остаётся очевидный «якорь» с деревенским прошлым, хотя окончательный выбор сделан в пользу «города» и его культурных ценностей.

Впрочем, притяжение родины остаётся. Целый цикл стихов Груздевой о своей «малой земле» пронизан добрым и светлым настроением. Есть тут и ностальгические нотки, но есть и ощущение кровной связи с земляками:

Посижу на луговине,
С бабками поокаю,
Полюбуюсь на картины,
Что вокруг да около…

Всякий человек, и поэт тоже – «суммарный итог своего прошлого».

Семья Груздевых могла быть огромной, но большинство детей, по некоторым сведениям – 13(!) – умерли ещё в младенчестве. Нина родилась, когда отцу было за сорок. Можно представить каким вниманием и любовью была окружена младшая дочь. Нет сомнения, что эта атмосфера любви позволила маленькой Нине перенести первое суровое испытание в жизни.

«Колхоз, который отец возглавлял, – вспоминала Нина Васильевна, – слыл лучшим в районе. Поэтому наш дом всегда был полон гостей. И кто-то из них завёз мне городскую болезнь – дифтерию, которую лечить, кроме аспирина, было нечем. Приговор местного фельдшера был суровым – мне сшили одежду на последний путь и ждали трагического конца. Но в одно утро произошло чудо: я вернулась из небытия. Мне шёл тогда четвёртый год. Ноги и руки мои бездействовали, и жизнь входила в них по капле. Снова долго и упорно училась ходить, говорить, делать…».

Из медицинских справочников можно установить, что дифтерия – болезнь очень коварная. Не по правилам залеченная, она даёт осложнения в последующие годы. Но на всю жизнь Нина запомнила, как отец носил её на руках, не впав в отчаянье, когда больную девочку не взяли в больницу, а только твердил: «Моя дочь будет жить!» Наверное, это заклинание и спасло жизнь его ребёнка, совсем ещё, в сущности, малышки.

Природное здоровье маленькой Нины и бережный уход родных помогли пойти на поправку. Но тяжёлая болезнь лишила её радостей здоровых ребятишек, ей приходилось больше сидеть дома под присмотром няни (только представить: отец-коммунист взял в дом бывшую монахиню-нищенку; пусть это оценят те, у кого есть историческое познание той эпохи), которая, между прочим, научила девочку вязать на спицах. Нина с увлечением занималась вязанием, что, как хорошо известно, воспитывает в человеке самоуглублённость и сосредоточенность.

А вот заводилой среди подруг она никогда не была, оставаясь, скорее, ребёнком домашним («родительский дом» – один из сквозных образов Груздевой-поэта, она знает о его притягательной силе). И нет, как говорится, худа без добра: Нина стала опережать сверстников в развитии. «К шести годам, – говорила она много лет спустя, – я усвоила всю программу первого класса, и вместе с восьмилетками пошла в школу».

Надо помнить, что когда Нине было почти пять лет, началась Великая Отечественная война. Семью Груздевых не обошло общее горе, потери войны. Брат Василий, который был много старше младшей сестрёнки, в 1941 году ушёл в армию. Он погиб в 1943 году под Ленинградом.

…Летнюю тропку, как в детстве, топчу…
Дом мой родительский, старый и скромный.
Вами я вновь любоваться хочу,
Здравствуйте, клёны!

Знаю, ещё до великой войны
Брат вас садил, молодой и влюблённый
Память о нём сохранить вы должны…
Здравствуйте, клёны!

Эти клёны теперь спилили, не пощадило их бесстрастное время, но память о брате осталась теперь в стихотворении Н.Груздевой, а кленовый лист стал её личной «эмблемой».

Не минули семью и другие напасти военного лихолетья. Но Нина Васильевна вспоминает больше о том, что в годы войны проснулась в ней жажда учёбы. Дома было одиноко и грустно, родители с раннего утра и до позднего вечера на работе, и в 1943 году Нина упросила двоюродную сестру взять её в школу, а отец не был против: «Пусть сидит в классе, лишь бы не мешала». Маленькая Нина не просто сидела в классе, а начала быстро осваивать школьные премудрости, закончив обязательное по тому времени образование на два года раньше своих одногодков: «Семилетку закончила рано, – пишет Н.Груздева в автобиографии, – восьмой класс был в районном центре [3], учёба платная, а у родителей не было средств, и мне пришлось два года работать в колхозе. К счастью, в 1952 году открылась у нас средняя школа, уже бесплатная, и я, теперь с ровесниками, в 1955 году закончила десятилетку. Продолжать учёбу не было средств, и мне пришлось остаться дома».

А что было делать? Нине ещё повезло, что время работы счетоводом в колхозе она совмещала с должностями заведующей избы-читальни и библиотекаря в поселковой школе, всё-таки имела возможность для систематического чтения и личного самосовершенствования. В те годы и было прочитано многое из кладезей русской поэзии, а в областных газетах ей, почти наверняка, попадались подборки стихов А.Яшина, С.Орлова, А.Романова, Валерия Дементьева [4]

Нина Груздева рано попала под влияние пружин поэтических текстов. Отец как-то спросил её о планах на будущее, и девочка вдруг выпалила: «Буду писателем!». В минуты грусти и одиночества, под влиянием первых влюблённостей, у неё стали складываться свои ритмы и строфы. Известно, что первое стихотворение она написала, когда ушла из жизни её няня, а одно из первых выступлений для зрителей случилось на выпускном вечере в школе. К сожалению, мы почти ничего не знаем из «ранней» Нины Груздевой, большая часть рукописей той поры пропала во время её скитаний по общежитиям и съёмным углам городской жизни в Вологде, а потом и в Москве…

 

* * *

В 1961 году Н.Груздева поступает в Вологодский педагогический институт на историко-филологический факультет. Вступительные экзамены сдала довольно легко, сказались большая начитанность и природный ум. Но сама студенческая жизнь, особенно, проживание в общежитии, где в комнате было 12 студенток, уже не могли удовлетворить Н.Груздеву, познавшую к тому времени тернии поэтического творчества (да она ведь была на пять-шесть лет и постарше многих сокурсниц).

Бытовая сторона студенческой жизни особенно сказалась, когда наступили холода, а у Нины не было даже зимнего пальто (у неё были веские основания побаиваться последствий своей детской болезни). Многого не хватало в то время, студентки жили, если честно, почти впроголодь, хорошо ещё хлеб в столовой института был бесплатный, а так приходилось выбирать: или «первое» или «второе», на большее денег не хватало.

В 1962 году Н.Груздева переводится на вечернее отделение, устроившись на работу в газету УВД области. Это позволило ей, имея, пусть скромный, но постоянный заработок, более уверенно чувствовать себя в городской жизни. Учёба в Вологодском пединституте дала Нине Груздевой главное: она входит в круг творческой молодёжи Вологды.

По-видимому, первое упоминание её имени в областных СМИ находим в заметке, опубликованной в газете «Вологодский комсомолец» 30 декабря 1961 года. В ней рассказывалось о литературном вечере в Вологодском пединституте: «Вместе с вологодскими поэтами выступили и «свои» – студенты института В.Коротаев, Л.Беляев, Н.Груздева, Ю.Завёрткин, Л.Патралов. В институте есть кружок, которым руководит В.Коротаев. В этом кружке крепнет мастерство молодых…» [5]. А ведь Нина к тому времени и проучилась-то в институте всего четыре месяца. Выходит, у неё уже был запас таких стихов, которые признали даже старшекурсники и преподаватели.

Что скрывать, во многом интерес к тому времени связан с тем, что в 1963 году начал своё возвращение на Вологодчину выдающийся русский поэт Николай Рубцов, поселившийся сначала в селе Никольское Тотемского района. И уже из «деревни Николы» он начал устанавливать литературные и житейские связи с Вологдой. Мало кто тогда мог осознать, кем окажется в будущем «поэт из Тотьмы» или «студент Литературного института», как часто представляли Николая Рубцова на литературных вечерах и семинарах молодых писателей.

Многие ли тогда обратили внимание на первые публикации поэта, даже «соседствуя» в одних подборках стихов, как, например, Леонид Беляев и Сергей Чухин. Одной из первых, кто оценил талант Николая Рубцова в Вологде… оказалась Нина Груздева. Отношения между ровесниками (напомню, оба – с 1936 года) почти сразу установились дружеские и прочные.

Мы были бездомными, Коля,
Но словно родная семья,
И те, кто не знал этой доли,
К нам не набивался в друзья.

Все вместе ходили мы к Неле –
В семейный налаженный быт,
А после брели еле-еле
В общагу меня проводить…

Николай Рубцов был человеком сложным, очень щепетильным в бытовых взаимоотношениях. Но факт его дружбы с Н.Груздевой говорит сам за себя, он ей доверял что-то глубоко личное: «Нина, я очень, очень прошу: займи мне ещё раз (не подумай, ради бога, что только за этим пришёл) на вино (самое дешёвое, минимум). За мной не пропадёт. (Мне эти черти из Москвы не высылают пока мои деньги, но все равно вышлют) повторяю, абсолютно никак не пропадёт » [6]. Таких «посланий» от Рубцова к Нине было достаточно (кто бы их стал хранить), и это-то случайно залежалось между страницами одной из книг.

Не стоит тут акцентировать на том, что Рубцов занимает на «вино», он и сам не раз объяснял, что после написания нескольких стихотворений, сильнейшего психо-эмоционального напряжения, ему требовалась «разрядка», а проще её было найти в винопитии (не будет тут записными пуританами). Важно другое: отношения были настолько доверительными, что Рубцов и не скрывает цели своего «займа», он полностью уверен, что не будет осуждён во мнении Нины, как «социально-чуждый элемент», а будет по-настоящему понят, и она ему обязательно поможет.

А были ли ещё какие-то другие отношения между Николаем Рубцовым и Ниной Груздевой? Данный очерк не может быть «реконструкцией» судеб поэтов, но тема эта невольно возникает, особенно, если перечитать некоторые воспоминания о Рубцове. В них чуть ли не красной строкой проходит: где Нина Груздева (почти всегда с Сергеем Чухиным), там рядом появится и Николай Рубцов… Ещё больше загадок к этой теме добавляет автограф Рубцова в книге «Звезда полей»: « Любимой моей и нашей Нине, талантливой, чудесной . 20/ V I I - 67 г .».

Сама Н.Груздева предполагает, что Рубцов был влюблен в неё. У поэта был прообраз своей женщины, если не идеальной, то приемлемой для него. Он и искал его повсюду, искал, но так и не нашёл.

Вероятно, Рубцов чувствовал в Н.Груздевой большой запас жизненной силы, доброты, заботы о близких, но и, понятно, человеческого и поэтического таланта. Вот вспоминает Нина Чухина, многолетний редактор районной газеты «Маяк» Вологодского района, а в 1960-е годы – начинающий журналист: «Молодая Нина и сейчас будто в глазах стоит. Вдохновенная, яркая. Несмотря на то, что в редакцию районной газеты частенько заглядывали вологодские поэты и писатели, появление Нины Груздевой казалось мне праздником. Лучилась она обаянием молодости, искренностью, добротой. Казалось, она вся, без остатка, отдаётся земным человеческим чувствам – любит и надеется, страдает и радуется».

Почти о том же рассказывает и Борис Шишаев, сокурсник Нины Груздевой в Москве: «…Поражал её какой-то простой, истинно русский дар, а в жизни она была всем как бы сестрой, в тяжкий свой час каждый из нас всегда шёл к Нине – искать успокоения, и она помогала любому и каждому чем могла». Но сердце и душа Нины принадлежали другому мужчине. И она не только Рубцову, но и другим своим поклонникам могла отвечать примерно так:

Ты мне нравишься. Честное слово!
Только капельку, только немножко,
А люблю я совсем другого,
Где найти мне к нему дорожку?

И за то, что я вечер каждый
В мыслях только его встречаю,
Друг, прости меня хоть однажды,
Как его я всегда прощаю!

Но это была «бытовая» сторона их дружбы. А ведь было и весомое литературное общение.

Собственно, это даже не чья-то догадка, это мнение самого Николая Рубцова. Снова дадим слово Борису Шишаеву: «Сидели мы как-то в общежитии на улице Добролюбова [7] в моей угловой комнате, и разговор зашёл о женском контингенте Литинститута. «Это надо же… – сказал Серёжа Чухин. – Целый этаж у нас тут женский, и в основном ведь поэтессы все… Это сколько же будет поэтесс? Слушайте, братцы, а можем мы кого-либо из них поставить вот тут, рядом с нами?» – «А наша Нина? – встрепенулся Рубцов. – Про нашу Нину Груздеву ты забыл, что ли? Только Нине рядом с нами и место, а остальным даже и близко делать нечего. Нина – поэт с большой буквы, у Нины чувство сильное, без малейшей женской подделки…».

Вот одно из стихотворений [8] Нины Груздевой, которое знал Рубцов, оно было опубликовано при его жизни, а сейчас называется «Мой лесник».

Я через речку,
Да через рожь,
Да по лесочку –
Всё напрямик
Пришла наведаться:
Как живёшь
Ты, старый друг мой,
Ты мой лесник.
Да рассказать тебе,
Как живу
Без этой речки,
Без соловья,
Что очень часто
К себе зовут
Малиной пахнущие края.
Ещё пришла к тебе,
Мой лесник,
Спросить, когда ты
Опять придёшь
Всё по лесочку –
Всё напрямик,
Да через речку,
Да через рожь?

Давайте подумаем: что в таком стихотворении могло привлечь Рубцова? Ну, скажем, очевидные фольклорные приёмы в композиции – параллелизм, тавтология основных образов. Известно, что сам Рубцов искал и умел применять фольклорные формы в соединении с классическими образцами в своих стихах. Привлекает и интонация, в меру «сказовая», но лёгкая, искромётная, будто парящая над повседневностью бытия, да и ещё и элементами разговорной речи, что и отмечал Рубцов по поводу другого стихотворения. А потом: поменяйте сказуемое «пришла» с женского рода на мужской (хотя бы ради эксперимента). И окажется, что такое стихотворение вполне мог написать… мужчина. Нет в нём ни грамма «женского» начала вроде: Миленький ты мой, возьми меня с собой … (привожу эту популярную строку, в которой наиболее страстно выражена женская мечта). Впрочем, это стихотворение Груздевой и не о любви между женщиной и мужчиной вовсе, как может предположить простодушный читатель, хотя и будет отчасти прав. Второй план стихотворения: свидание с «малой» родиной, с «лесной стороной», а «лесником» в данном случае выступает какой-нибудь условный «дедушка Мазай», например, или просто лесовичок-«лесной дух». А вроде бы всё просто, всё понятно, а идейный смысл, оказывается, может быть скрыт довольно глубоко, может иметь второй или третий план, что и характерно для настоящей поэзии. Поражает и звукопись, например, первой строфы: е-р-ер-ее-р-ер… Да и всё стихотворение очень стройное, гармонично-выверенное, словно выпевается из глубин души, будто разбито на тактовые доли, что и есть на самом деле.

Конечно, это только предположения. Рубцов мог видеть совсем иное, что, правда, не меняет сути в «разборе» данного стихотворения.

Совсем недавно стал известен и другой отзыв Рубцова на поэзию Нины Груздевой. Его нашёл в Вологодском областном архиве писатель-краевед Леонид Вересов. Надо сказать, что Н.Груздева об этой рецензии не знала никогда, хотя едва ли такой отзыв мог изменить что-то кардинальное в её мировоззренческих позициях: к тому времени она была уже полностью сложившийся поэт. Привожу текст рецензии Н.Рубцова, чтобы продолжить тему творческой дружбы Нины Груздевой и выдающегося русского поэта второй половины ХХ века.

Итак, Николай Рубцов пишет: «Н.Груздева не новичок среди молодых вологодских поэтов. Некоторые стихи, представленные в рукописи, известны по публикациям в периодической печати, а также по книжке, изданной в Архангельске. Кроме того, её стихи неоднократно обсуждались среди нашего литературного актива. Все это даёт повод к серьёзному и требовательному разговору о её новой стихотворной рукописи, о её творчестве.

Н.Груздева – поэт ясно выраженного лирического склада. В её стихах нет и признака сочинительства, искусственности, все они звучат естественно, все они написаны, как говорится, по велению сердца.

Ничего мне не нужно,
Только дайте мне песню,
Без неё не могу…

Так пишет она в одном из стихотворений, и в этом заключается главное достоинство её поэтической работы.

К достоинствам стихов Груздевой можно отнести также и то, что им присуща живая, можно сказать, оригинальная интонация, четко выраженная, к примеру, в таких строках:

А помнится – ох, помниться! –
Была я молода…

Кроме того, Груздева вполне способна написать стихотворение так, чтобы в нем чувствовалось достоверность переживаний, впечатлений, раздумий.

К сожалению, рукопись поэтессы не во всем удачна. Во-первых, крайне узок круг тем рукописи. Почти все её стихи (за исключением буквально нескольких) написаны на тему любви, вернее сказать, на тему любовных взаимоотношений. Это само по себе ещё бы ничего и могло бы быть даже очень хорошо, если бы её любовные стихи давали пищу для читательских раздумий, настроений, если бы они, эти стихи, были психологически-тонким поэтическим открытием. Но этим достоинством стихи Н.Груздевой не отличаются от множества других, написанных на эту же тему. Впрочем, и сама поэтесса признаётся:

Открытием сердечных Америк
Похвастаться я не могу.

Бросается в глаза ещё один недостаток рукописи. Это однообразие настроений, однообразие колорита. Множество стихов, так сказать, комнатного колорита, в них почти отсутствуют даже картины природы, не только картины и ситуации общественной мысли.

В смысле формы, стихи Груздевой также не отличаются совершенством. Им недостаёт яркой изобразительной палитры, поэтической образности. Это вообще о форме. Но и в художественно-смысловых деталях Н.Груздева порой допускает неточности.

Например:

Простая ложка… Не ржавеет сталь,
Как не ржавеет память о солдате.

Слишком натянутое сравнение.

Таковы основные свойства новой рукописи, в общем-то, безусловно, одаренной поэтессы Н.Груздевой

Март-1970 Н.Рубцов » [9].

Рецензия написана по заказу Вологодской писательской организации, похоже, даже с установкой на её идейную «направленность». Из известных критических отзывов Рубцова эта рецензия, пожалуй, наиболее обстоятельная и творчески-заострённая. А ведь известно, что в письменных отзывах он был достаточно мягок и деликатен, да и краток – тоже. Объяснение тут такое: разговор назревает именно «серьёзный и требовательный». И требования высказываются не в отношении дилетанта или «начинающего» литератора. Рубцов, прекрасно зная творчество Нины Груздевой, уверен, что ей доступны новые высоты в поэзии. Отсюда и несколько жестковатый тон рецензии, столь нехарактерный для Рубцова-критика.

Другое дело, что Рубцов попытался снивелировать то, что и было тогда и будет потом одной из основных тем творчества Груздевой-поэта. Не секрет, что взгляд мужчины на «любовную» тематику всегда несколько отличается от позиции женщины. Сколько раз уже приводили почти хрестоматийное высказывание Александра Блока об Ахматовой: «Она пишет стихи как бы перед мужчиной, а надо как бы перед Богом», и Рубцов тоже, похоже, знал эту реплику великого предшественника в русской литературе. Но в том-то и суть, что любовь для женщины, несущей в себе «материнское начало», чаще всего, это не открытие «сердечных Америк», а именно повседневность бытия, кстати, наиболее трудная для воплощения в поэзию. Только самые отважные, чуткие к жизни поэты умеют говорить о ней с этой стороны, как это и делала в своей поэзии Нина Груздева.

Возражения вызывает и пассаж Рубцова-критика о «комнатном колорите» в стихах Н.Груздевой. Всего скорее, Рубцов не почувствовал (или не захотел почувствовать, опираясь на свой опыт работы в поэзии) очевидной интровертивности поэтического таланта Нины Груздевой, когда душевные рефлексии направлены сначала на постижение внутреннего мира, и только потом уже на зрительные, слуховые или осязаемые впечатления от мира внешнего. С точки зрения Рубцова это могло быть недостатком, но с эстетической позиции Груздевой – это очевидное достоинство её творческих установок. Впрочем, творческая эволюция позволила Груздевой-лирику расширить и «внешние» представления о космогонических пределах мироздания, кстати, именно в пейзажной лирике, а «картины и ситуации общественной мысли» показаны в её переводах поэтов из национальных республик.

Затевать какой-то спор в этом направлении теперь бессмысленно. Да и нет необходимости. Важно, что отношения Николая Рубцова и Нины Груздевой носили печать большой творческой и человеческой дружбы, остались одним из самых светлых воспоминаний в её жизни.

Далеко не все верят в мистику, но Николай Рубцов напомнил о себе уже после ухода из жизни. Сейчас много спорят о фотографии, которая была сделана в ноябре 1973 года, когда открывали памятник на могиле поэта. И что бы кто ни говорил, но лик Николая Михайловича виден отчетливо. Толкователи подобных явлений трактуют эту фотографию так: душа поэта не находит себе места в потустороннем мире, она блуждает среди близких людей в поисках успокоенья. И, вероятно, закономерно, что лик Рубцова оказался рядом с Ниной Груздевой (а снимке ещё и Сергей Чухин): помощи, прежде всего, он просит у них, своих доверенных друзей на этом свете…

Такие вот бывают чудеса.

Нечто подобное, кстати, произошло с вологодским писателем Владимиром Шириковым [10]. На этот раз бывальщина связана с одним из стихотворений Н.Груздевой. А было так: однажды зимой В.Шириков переходил реку Шексну. И надо же такому случиться – угодил в полынью! Он ушёл с головой под воду, течение стало затаскивать его под лёд, а помощи ждать было неоткуда. И вдруг в его голове (или в душе?) отчётливо застучали строки стихотворения Нины Груздевой, возможно, на мотив известной песни А.Фаттаха, которая часто звучала в исполнении Гелены Великановой:

…Ох, мне идти
Нельзя по льду!
И нет пути,
А всё ж пойду!

Писатель решил бороться за жизнь. Он чудом ухватился за край льда, постепенно начал вытаскивать своё тело из воды, при этом повторяя строки стихотворения…

Нельзя, нельзя…
Через – нельзя –
К твоим глазам
Иду, скользя…

Владимир Шириков был мастером устной новеллы. В моём пересказе пропала, наверное, динамика момента, ведь счёт шёл на секунды… И только через стихи Н.Груздевой чувствуешь всю трагедийность события, его ритм, как учащённое сердцебиение… Выходит, стихи Нины Груздевой спасли жизнь хорошему человеку!

 

* * *

Тут подходим к ещё одному повороту в судьбе Нины Груздевой. В 1965 году в Вологду приезжают представители Литературного института, Нина уверенно проходит первое собеседование, а на творческом конкурсе Виктор Боков, прослушав не один десяток абитуриентов, несколько удивлённо произносит: «Нина – вы же поэт! Чему вас учить?». Это был первый шаг к её признанию уже в столице.

В 1967 году Илья Сельвинский пишет в «Литературной газете» [11]: «…Прежде всего хочется отметить обилие прекрасных поэтесс. Астафьева, Ахмадулина, Бялосинская, Груздева, Друнина, Казакова, Котляр, Николаевская, Кузнецова, Румянцева, Матвеева, Мориц, Снегова, Тамарина… Что характеризует их работу в стихе? Глубокое уважение к слову, тщательность в разработке строфы, чувство целостности стихотворения, наконец, необычайно серьёзное восприятие самой поэзии даже при наличии лёгкого почерка, который так прелестен у женщин. И затем – безупречный вкус. Однако поэтессы наши не создали какого-либо эстетического «течения» в поэзии. Каждая из них – сама по себе».

В любом случае, это было весомым признанием творчества вологжанки. А ведь она уже входила в «московский» и «ленинградский» круги поэтов, среди которых были В.Луговской, А.Прокофьев, С.Орлов, О.Шестинский, А.Яшин, С.Наровчатов, Н.Старшинов и другие. Её знали заметные прозаики того времени – Виль Липатов (автор «Деревенского детектива»), Иван Акулов, Константин Коничев (земляк из соседнего с Харовском Усть-Кубенского района), Василий Белов… Значит, все они видели особенности таланта Н.Груздевой.

На пятом курсе она переходит в семинар известного поэта Виктора Бокова (1914-2009), который был ближе ей по своему творческому мировоззрению, да и стихи её высоко ценил.

Спустя много лет Виктор Боков так отзовётся на выход поэтических сборников своей бывшей студентки: «Дорогая, Нина Васильевна! Твой помятый, порванный по краям конверт-пакет пришёл. В нём две твои книги. Поздравляю тебя от души с выходом. Знаю, что тебе это стоило. Ты – молодчина, что не сдавалась мукам жизни и вышла в свет. Я сразу стал читать «Воскресение». Прочёл до конца и хочу тебя поздравить с хорошей книгой. Я почти на всех стихах поставил крестики, значит – хорошо! Очень рад, что расширяешь возможности формы стиха:

Мне с тобой
Целый век
Говорить
Надо бы,
Если ты – человек,
Возьми меня
На небо!

Отличное! Много я подчеркнул строк, которые заметил и порадовался…».

Видим, как профессионально и взыскательно, но в то же время – доброжелательно, отзывается Виктор Боков о стихах бывшей студентки. По-видимому, в этом и было его педагогическое кредо , тем более ценное для поэтов, людей со сверхранимой психикой.

В 1968 году Нина Груздева переводится на очное отделение Литературного института. Для неё началась та блаженная студенческая пора, которую и осознаешь только студентом-очником, да ещё и проживая в одном из самых знаменитых общежитий Москвы. (В Литинституте даже есть поговорка: «Кто в нашем общежитии не живал, тот счастья не видал».)

Из воспоминаний Бориса Шишаева: «Нина Груздева… Вместе поступали в Литинститут в 1965-м, в одном учились семинаре – у Сергея Васильевича Смирнова (царство ему небесное, этому щедрому человеку и большому русскому поэту), едали, бывало, и одну лишь скудную похлёбку из общей миски. Нина, Серёжа Чухин, Борис Примеров [12], тоже недавно ушедший из жизни, Саня Петров – это был круг друзей, и всегда по приезде в Москву с нами был Коля Рубцов, которого теперь и Колей-то называть как-то неудобно, поскольку давно он в русской литературе Николай Михайлович… Многих уж нет в живых [13] из наших, а мы с Ниной пока вот ещё живы…».

Среди имён, которые называет мемуарист, есть одно, которое больше всего интересует нас в связи с судьбой Нины Груздевой. Это – Александр Петров… Он не стал большим поэтом, но во время учебы в Литинституте запомнился всем, как хороший и добрый человек, преданный товарищ, недаром сокурсники и друзья ласково называли его – Саня! Тут большого секрета нет: Александр Петров – прототип «лирического героя» многих стихотворений Н.Груздевой. Не будем гадать, что не сложилось в их судьбах, всего скорее, как водится, две творческие личности трудно уживаются вместе. Были попытки установить прочные отношения ещё и через несколько лет после учёбы в Москве, но так ничего и они закончились ничем… Понятно только, что эта любовь оставила долгий, незатухающий свет в душе Нины Груздевой.

Прости-прощай, моя мечта.
Моя жестокая отрада!
И ты – не тот, и я – не та.
И всё не так, как надо!..

В «московские» годы Нина Груздева много печатается в популярных и массовых журналах той эпохи – «Огонёк», «Сельская молодёжь», «Молодая гвардия», «Студенческий меридиан», в еженедельнике «Литературная Россия»… На её стихи создаются песни, они часто исполняются, как тогда говорили, на «всех радиостанциях Советского Союза». Это были составляющие ощутимого признания у коллег, у издателей. Нина Груздева готовит в те годы рукописи для издательства «Современник» в Москве, для Северо-Западного книжного издательства в Архангельске…

В 1970 году Нина Груздева защищает диплом, отражающий её новую профессию – «литературный работник».

Очень хотелось написать: итак, Нина Груздева стала профессиональным поэтом, но я вовремя спохватился. Дело в том, что как раз на рубеже 60-70-х годов прошлого века в литературных кругах прошла мощная дискуссия об очевидной профессионализации литераторов, в частности – стихотворцев [14]. Вадим Кожинов писал тогда: «Самодовлеющий профессионализм неизбежно превращает стихи в нечто прикладное , в решение каких-то частных задач – вплоть до задачи завоевания успеха, популярности, славы. «Профессионалу», кроме того, безразлично, по сути дела, о чём писать и чт о говорить, – было бы только «хорошо» сказано. «Профессионал» в конечном счёте теряет высшую ответственность за своё слово – важно лишь, чтобы оно было «на уровне».

Очевидно, что в дальнейшем творческом пути Груздева всячески уходит от такого «профессионализма», что доказывает, что её «тропинка» в поэзии – это путь поэта, а не «стихотворца» (тут, опять-таки, следует обратиться к В.Кожинову, который много размышлял на эту тему).

Всё это широко обсуждалось среди студентов Литинститута. Поэтому приглядимся к тому кругу общения, который сопутствовал Нине Груздевой в студенческие годы. Ведь, чаще всего, «знания и навыки», основные принципы «творческого поведения» студенты Литинститута получали не только от преподавателей, а в жарких полемиках на семинарах и на «внеклассных» часах, скажем, в общежитии. Все эти дискуссии были той питательной средой, в которой закалялись характеры и крепли ценностные убеждения.

Конечно, самый известный выпускник Литературного института 1970 года – поэт Юрий Кузнецов (семинар Сергея Наровчатова). Его поэтическая слава нынче сродни славе Николая Рубцова, хотя, безусловно, истинно всенародным и многочитаемым поэтом Ю.Кузнецов всё-таки не стал, сказалась его излишняя метафоризация и мифологизация творчества, что добавляет трудностей в постижении его стихов у «простого» читателя. Однако литераторы, безусловно, понимают, что творчество Юрия Кузнецова – одна из вершин русской поэзии второй половины ушедшего века.

Читая строфу Груздевой: Я – вся из звуков, вся из хлеба. Как та высокая сосна, Я головой касаюсь неба, Корнями в землю проросла … – невольно поражаешься перекличкой с философскими размышлениями Юрия Кузнецова, выраженными с присущей ему метафорической образностью: «Кстати, «начало» и «конец» – слова одного корня, раньше было одно слово, выражающее цельное представление. Оно осталось невидимой точкой, вокруг которого вращаются представления начала и конца. Когда-то из этой точки вышли космогонические мифы о Мировом Яйце и Мировом Древе, которое тоже круглообразно. (Абрис корневой системы и кроны.) Мифы – мертвы, они пережиток, считают однодневки-исследователи, имеющие дело с мёртвым словом. Поэт так не думает. Разве не миф – толстовский дуб из «Войны и мира»? Ничто не исчезает. Забытое появляется вновь» [15]. Философская лирика Нины Груздевой, особенно, её отношения с «временем-пространством», часто лежит в русле славянской мифологии, но об этом надо говорить в специальных исследованиях, это дело будущего.

Заметными явлениями в русской литературе считаются творческие достижения бывших студентов этого курса Сергея Чухина из Вологды, Виктора Смирнова из Смоленска, Бориса Шишаева из Рязани…

Раз уж имя Бориса Шишаева вспоминалось не раз, поговорим и о его творчестве. Читаешь отзывы о стихах Шишаева и думаешь о том, как многое из этого применительно и к самой Нине Груздевой: «Ещё в первом стихотворном сборнике Борис Шишаев заявил о своей приверженности к классической традиции русского стихосложения. Это не только строгость и благородство формы, но и мысль, играющая в его стихах существенную роль… Мы привыкли к тому, что « Я » в поэзии должно быть на голову выше внимающей толпы – это и знак избранник, и центр мировосприятия, и индивидуальное клеймо. Всё правильно, но у некоторых он выпирает из каждой строчки, а у других его не видно – но оно незримо присутствует… это своеобразная авторская позиция, в которой и скромность, и достоинство, и приоритет Слова перед собственным « Я ». Сам-то Шишаев никогда не любил «соответствовать» – ни влияниям, ни течениям…» [16].

К сожалению, пока не хватает фактологического материала – переписки, мемуаров, архивных документов, чтобы шире показать дружбу Н.Груздевой и большого русского поэта Сергея Чухина. С.Чухин – замечательное явление в «вологодской» литературе, так пока и остаётся вне пристального зрения литературоведов или историков литературы – до сих пор нет даже основательного «очерка жизни и творчества» о нём, (только недавно первые шаги в этом направлении сделал писатель-краевед Леонид Вересов).

Об этом напоминает сама Нина Груздева, взявшись за небольшой критический отклик о своём друге-сокурснике: «Поэтическое творчество он считал главным делом своей жизни, был совершенно чужд конъюнктуре и каждой строкой своей отстаивал право писать «не левее сердца», что в те годы было непросто… Удивительная мягкость и сердечность его стихов, доверительная форма лирического общения с читателем создали неповторимую чухинскую интонацию и нашли многочисленных верных поклонников его творчества не только на родной Вологодчине» [17]. И объяснимо, что и Нина Груздева находит в память о Сергее Чухине трепетные, заветные слова:

День листом осенним отлетает –
Не принёс с собою ничего…
Как тебя сегодня не хватает –
Истинного друга моего!

Я не случайно решил немного рассказать о студенческих товарищах Нины Груздевой. Как видим, у них есть какие-то характерные черты и в творчестве, и в судьбах.

Но есть и другой нюанс. Когда с середины 1990-х годов стихи Нины Груздевой стали публиковаться достаточно часто, наверное, многие читатели даже и не предполагали, что она настолько тесно связана с крупнейшими именами в русской литературе второй половины ХХ века. Даже я, собирая материалы к этому очерку, делал открытие за открытием, только поражаясь тому, что такой человек является нашим современником, живёт среди нас, хотя мне доводилось встречаться и с Юрием Кузнецовым, и с Сергеем Чухиным, и с Борисом Шишаевым, а они уже – история литературы…

Нина Груздева после Литинститута, поработав в газете города Талдом Московской области, в 1971 году вернулась в Вологду. Так закончился «московский» период её жизни.

* * *

Известно, что одним из инициаторов её возвращения на Вологодчину был Василий Белов, земляк-харовчанин: «Нина, пора на родину, квартиру дадим, книгу выпустим!». Он справедливо полагал, что Груздева усилит Вологодскую писательскую организацию, к тому времени имеющую заметный авторитет в писательском сообществе страны. Но по приезду её в Вологду, случилось неожиданное: Нину Груздеву, будто по чьей-то указке, перестали печатать не только в газетах Вологды, но и в журналах Москвы, куда раньше охотно принимали подборки её стихов.

Нет никаких сомнений, что Н.Груздева, находясь в самой гуще литературной «кухни» Москвы и Вологды, была в курсе многого, что творилось в писательском сообществе. Она обо всём происходящем имела своё мнение, которое и не находила нужным скрывать в силу своего характера человека-правдолюбца.

Сейчас мы нередко идеализируем то время, предполагая, что над литературной жизнью 1960-70 годов повседневно «светила… звезда труда, поэзии, покоя» (Рубцов). А время-то было бурное, сложное, где сталкивались не только идейно-творческие позиции писателей (что всегда было в литературе), но и происходило жёсткое соперничество истинных талантов и полуграфоманов, творцов и карьеристов в искусстве. Конечно, самые лучшие поэты жили в порывах творчества, молодого задора в поисках смысла жизни, но другие «литераторы» находили время даже для доносов, чего уж это скрывать.

Однокашница Н.Груздевой по Литературному институту талантливая поэтесса Валентина Коростелёва, закончившая его в 1971 году, так поведала об этом в стихотворении «Неудобные», посвященном судьбам русских поэтов, в том числе, и своей подруги из Вологды:

А мы занять подмостки не ловчились
(Ни в кружевах заморских, ни в меху),
И премии ловить не научились,
Обхаживая тех, кто наверху.

И проходя по табелю бездомных,
На гро́ши не разменивая честь,
Мы числились по рангу неудобных –
Для тех, кто любит бархатную лесть.

Они всю жизнь одну играют пьесу,
А мы живём, и чувством полон стих…
Нас не включают в громкие реестры, –
Да мы ведь и сгораем не для них.

И нам ли не прощать судьбе коварной,
Когда у разномастных подлецов
Шли по тому же табелю о рангах –
Ахматова, Высоцкий и Рубцов!

Вслед за В.Коростелёвой этот ряд можно продолжать достаточно долго, но неизменно в нём будут поэты самой высокой пробы.

…Первое время жизни в Вологде Груздева-поэт находилась в недоумении, помня то высокое признание у авторитетных коллег по поэтическому «цеху», которое сопутствовало ей в «московский» период жизни. Она, без сомнения, понимала, что стоит за отзывами из редакций вроде того: ««портфель» журнала переполнен» или «газете нужны стихи современной тематики». Человек решительный, Н.Груздева порой принимала решение «завязать» с поэзией напрочь, но душа-то её требовала «песни» [18], тут повторяться нет необходимости! Стихи она писать так и не перестала…

В 1995 году выходят сразу две её книги – «Твоё имя» и «Воскресение», через короткое время её принимают в Союз писателей России, тем самым отдавая застарелый от времени долг по «корпоративному» признанию её поэтического таланта.

Чтобы насытить данный очерк документальной основой, привожу тексты рекомендаций [19]. В целом, жанр этот – рекомендации – по-прежнему бытующий в творческих союзах, очень интересен не только в познавательном плане, но, обычно, много говорит о самом рекомендующем. Это один из срезов литературного быта, достойный внимания исследователей.

Замечательный русский поэт из Вологды Александр Романов пишет:

«Нина Груздева окончила Литературный институт и в среде вологодских, в ту пору молодых стихотворцев выделялась своеобразием лирических откровений.

…Я так писала, как душа велела, –
Любовь и слёзы сплавила в слова.

Воистину так! Вся её поэзия – страстное одоление одиночества и поиски радостей жизни в творчестве.

…Нет, не ждёт меня тёплый кров,
А тяжёлое, как удушье,
На любовь – его нелюбовь,
На порыв – его равнодушье…

С годами у Нины Груздевой накапливались стихи истинные, талантливые. И вот в 1995 году вышли в Вологде две её книги – «Твоё имя» и «Воскресение». Это обретение своего поэтического лица.

Я уверенно и горячо рекомендую Нину Груздеву в члены Союза писателей России.

Александр Романов, 11 октября 1995 г .»

 

Поэт из Москвы Николай Старшинов выделил другие стороны дарования вологжанки:

«Лучшие стихи Нины Груздевой (а к ним я отношу «Родное», «Я п о льду шла», «В пути и пусто и темно», «Я могла бы молчать, молчать», «Я водой заливала», «Где-то месяц плывёт во ржи» и другие), посвящённые любви, родной земле, её природе, лаконичны, по-настоящему прочувствованны.

В них есть та хорошая простота, которую я высоко ценю, о которой сама поэтесса сказала достаточно выразительно:

Отцовские места.
Черёмух снежный цвет…
Простая красота –
Её дороже нет!
Зовёт в свои края
Родных видений власть…
Здесь простота моя,
Я с нею родилась!

И написаны они вполне профессионально.

Её профессионализм подтверждают и опубликованные в книге «Воскресение» переводы стихов поэтов автономных и бывших союзных республик.

Всё это и даёт мне основание, достаточное для того, чтобы рекомендовать её в члены Союза писателей.

Что я и делаю.

4/Х- 95 г . Н.Старшинов ».

 

Привожу и «творческую часть» рекомендации Бориса Шишаева, хотя частично текст её, написанный в форме воспоминаний о литинститутских временах, уже использован в данном очерке:

«…Читаю два её сборника стихов, вышедших в последнее время, – «Твоё имя» и «Воскресение», и комок в горле встаёт: та же Нина, та же уверенная, спокойная готовность к любви в её стихах. И мастерство самой высочайшей пробы – мастерство простоты и открытости.

Я так писала, как душа велела, –
Любовь и слёзы сплавила в слова!

Именно так она и в то далёкое время писала, именно так пишет и сейчас. Не сумело наше жестокое время смять душу Нины Груздевой, не сумело оно смять и её творчество. И это неугасимое желание любви, это искреннее выражение её в простых, но в то же время высоких стихах столь дорого нынче любому исстрадавшемуся сердцу…

Поднимется ли у кого-нибудь рука против приёма Нины Груздевой в Союз писателей России? Её Николай Рубцов считал истинным другом и настоящим поэтом. Серёжа Чухин ценил как поэта и друга, и насколько я знаю, ценят и ещё очень многие. Мне Нина Груздева тоже друг, творчество её для меня дорого, об этом мною, кажется, сказано довольно исчерпывающе. Не ведаю, знают ли меня в Вологде как следует или нет, но обещаю точно: если на собрании по приёму начнут «рубить» Нину Груздеву, человека, которого Господь Бог наградил истинным даром света, то я не поленюсь – (достану где-нибудь гранату) это нынче совсем нетрудно – (на моей родине один приходский батюшка всё время с гранатой в кармане ходит), приеду и взорву к чертям всех, кто голосовал против Нины, то бишь против российской святости.

Борис Шишаев , член Союза писателей СССР, а потом и России, с 1978 года. Членский билет СП № 04192, подписанный Г.Марковым.»

 

Конечно, тут нужны комментарии. Но, как мне кажется, можно это сделать и в другой раз. А рекомендации эти станут отправной точкой для постижения художественного мира замечательного поэта Нины Груздевой.

Моя отвергнутая муза
Скиталась по родной земле.
Была она – не «член Союза»,
Но наступил конец зиме…

И строки в жизнь вошли, ликуя,
И отлетело вороньё
Я приняла любовь людскую,
Как воскресение моё!

 


На могиле Николая Рубцова
* * *

Прежде чем говорить об особенностях художественного таланта Нины Груздевой, давайте ещё раз окинет внимательным взглядом её жизненный путь. Он ведь поистине уникален. Судьбы у русских писателей бывали разные, но мало у кого литературная стезя отмечена такими широкими полосами. Одни из них назовёт полосами молчания , другие – востребованности , но это не совсем белое или чёрное, если следовать народной этимологии по части всяческих «чёрных кошек».

На её глазах (а в «полосы востребованности» и при её участии) происходили по-настоящему тектонические сдвиги от «эстрадно-площадной» поэзии к «тихой лирике», от исповедальности к публицистике или «социальности», от частичного игнорирования классики до нового к ней поворота, от соцреализма к постмодерну… Возносились и ниспровергались в пух и прах кумиры, хотя всходили и подлинные звёзды; уходили в мир иной духовные учителя и самые лучшие друзья-поэты… По меньшей мере, это почти 60 лет истории русской поэзии! И каких лет! Динамичных, противоречивых, со своими достижениями и со своими провалами!..

Нина Груздева – профессиональный читатель (я не оговорился – именно читатель), вероятно, за всем этим следила, хотя бы вполуха или вполглаза. Она вряд ли бы участвовала в словесных баталиях или окололитературных дрязгах, не такой у неё был образ жизни после «московского периода». Она – поэт, которого трудно представить вне поэзии, вне традиции, скажем, века девятнадцатого: быть выше литературного быта и житейской повседневности: «Пока не требует поэта к священной жертве Апполон…».

Всё написанное Груздевой-поэтом уложится в один том, и не сказать, чтобы очень пухлый. По-видимому, около 300 стихотворений. Мало ли, много ли это? Во всяком случае, соотносимо с творческим наследием её друзей Николая Рубцова, Сергея Чухина, Бориса Шишаева… Количественные критерии тут едва ли подходят, но будем считать, что этого вполне достаточно для полновесного лирического романа , как в современной терминологии «приват-доцентов» от литературоведения принято обозначать весь «корпус» стихов любого поэта.

При слове «роман», уверен, многие чуткие читатели Н.Груздевой встрепенулись, с ходу найдя и затёртый эпитет – «любовный»! Действительно, даже кто-то уже проводил такие исследования, тема любви в процентах шестидесяти «содержания» её творческого «багажа». Но именно – как тема, как доминанта! И спорить с этим не будешь, нельзя же опровергать очевидное. Мы ещё будем говорить о свойствах этого «любовного романа», а пока поразмышляем о становлении Н.Груздевой, как литератора.

Она приходит в поэзию на волне поэтического бума 1950-60 годов. Приходит не «зелёной» девочкой, а человеком до глубин знавшим разные уровни жизни. Ведь до 25 лет – деревенское бытование, потом шесть лет работы в газете для заключенных, где она наслушалась-начиталась столько исповедей, столько узнала изломанных судеб, что в пору было создавать и свои «Записки из Мёртвого дома». Да и потом, после Москвы, Н.Груздева не выпадала из потока обычной жизни: работа в многотиражках заставляла быть, как тогда любили говорить, в «гуще трудового коллектива». Более чем очевидно, что впечатлений от повседневности у неё было вдоволь, только садись и переводи их в рифмованные строчки. Но на всё это один ответ:

Уймите справедливые упрёки,
Что труд в стихах моих не побывал…

Семантически слово «труд» для писателя – это усердие в поисках образов, многописание, отзывчивость на актуальные или исторические проявления жизни, ещё что-нибудь в этом роде. А с другой стороны, если несколько вольно трактовать слово «труд» в стиховой строке Н.Груздевой, то это может быть это и процесс, допустим, человека физического труда – рабочего или крестьянина – по «созданию общественно-полезного продукта» на производстве. Но у Груздевой дальше совсем решительное:

Нет, не бралась не за своё я дело,
И, кажется, по-своему права…

Вот именно – «по-своему права»! Стоящее перед этим – «кажется», вроде бы нотка сомнения – лишь подчеркивает, что Н.Груздева принимает и другие точки зрения, они имеют право на существование, за этим «кажется» – широта взгляда на земное и общественное бытование, на место и роль каждого человека в потоке жизни.

Наверное, хорошо, что мы не знаем «ранней» Груздевой: никто не избежал соблазнов подражания в своём начале, и хоть искажённой цитатой, реминисценцией образов, заёмной интонацией – это отражается в первых опытах. А потом дотошный зоил стал бы выискивать: под чьим влиянием находился будущий поэт в пору «созревания»? Сама Н.Груздева на такие вопросы отвечала слишком туманно: «Я училась у в с е й русской поэзии!». Но оставим этот ответ для дилетанта в творческом процессе – так не бывает даже у гениев, которые, правда, основы поэтики часто проходили втихомолку, а потому и создаётся впечатление, что перед читателем сразу предстал готовый поэт!

Но кто мог быть доступен для чтения Н.Груздевой, напомним, в глухой сельской школе? Прежде всего – главные классики века девятнадцатого: Пушкин, Лермонтов, Некрасов… Вероятно, А.Кольцов или Т.Шевченко… Из века двадцатого, возможно – Блок, всего скорее – Маяковский, Твардовский со «Страной Муравией» или «Василием Тёркиным», К.Симонов, А.Сурков, Э.Багрицкий… (Надо бы посмотреть школьные программы того времени, что сказать более определённо.)

Но, согласитесь, странное это, на поверхностный взгляд, дело: искать то, чему нет, вероятно, опоры в стихах. И какая разница: кого там читала Груздева-школьница в юные годы? Главное, что она-то состоялась, она-то « своё» уже создала! И зачем проводить от неё лучи в прошлое, искать эту самую традицию, насильственно притягивать одного поэта к другому.

Скажем, к Пушкину! Да в том-то и дело, и об этом приходится напоминать всё чаще и чаще, что Пушкин – это наш общепризнанный как бы пример поэзии и поэта (в искусстве эталонов быть не может по определению, отсюда и – как бы )! И с этим, вроде бы, все согласны. Поэтому-то в каждом новом имени мы (часто бессознательно) ищем продолжение того, что является для русского читателя эстетическим идеалом.

Случай с Ниной Груздевой, в частности, чрезвычайно интересный. Рождённая в двадцатом веке (да ещё при Советах), вольно-невольно впитывая широковещательные мифологемы своей эпохи, она не только не стала поэтом «советским», но состоялась как поэт чисто русский! Она, в сущности, «отринула» весь двадцатый век, найдя « своё » так глубоко, что можно сломать голову: где же её истоки? А и не надо искать – именно в Пушкине!

Обратимся к основе каждой творческой индивидуальности – к стилю! Читая Нину Груздеву, мы поражаемся: как всё просто, как всё гармонично. (Не всё, понятно, но многое.) Её, впрочем, упрекают, например, в недостойной изобразительности.

Но вот Пушкин:

Мой голос для тебя и ласковый и томный
Тревожит позднее молчанье ночи тёмной.
Близ ложа моего печальная свеча
Горит; мои  стихи, сливаясь и журча,
Текут, ручьи  любви, текут, полны тобою,
Мне улыбаются – и звуки слышу я:
Мой друг, мой нежный друг... люблю... твоя... твоя!..

Ну, какая тут особая изобразительность? Так, лёгкие штрихи «внешнего», зато «область чувств» – в самом разгаре. Здесь душевная рефлексия особого рода: «муки» творчества (поэт проговаривает свои стихи вслух, чтобы затем переложить на бумагу) соединяются с земным бытиём: своими стихами он вызывает «голос» любимой, её признания. Но есть тут и «второй» план: «звуки» эти принадлежит Музе, которая откликается на творческие порывы поэта и отвечает ему взаимностью. Отметим и очевидную опору на «фонику» (усиленные – «о», «с»); широко известен романс А.Рубинштейна на эти стихи. И перечитайте ещё раз, прочувствуйте стиль Пушкина: «как птица поёт!» Напомним: Нина Груздева – «вологодская иволга!» (Ф.Сухов) или «певчая птица отечественной поэзии» (И.Сельвинский).

Теперь – Нина Груздева. Тут подобралось стихотворение по контрасту содержания, но это ещё больше подчеркивает традиционность нашего поэта-современника, который из одного с Пушкиным образа – звука – развёртывает «продолжение» поэта, казалось бы, из другой эпохи:

Забыл, забыл!.. Зову – ни звука!
Молчать? Кричать ли «караул!»?
Ты всё: от встречи до разлуки
Легко молчаньем зачеркнул.

Приди… Явись хоть на мгновенье!
Звать бесполезно! Сумрак. Тишь…
Откликнись! Не хочу забвенья!
…Но как его предотвратить?

В ритмообразующей основе Груздева-лирик учитывает опыт Блока ( Вот меч. Он – был. Но он не нужен. Кто обессилил руку мне?.. ), но сам-то Блок спокойно признавался в несомненной приверженности к гениальному предшественнику: «Наша память хранит с малолетства весёлое имя: Пушкин…». А вот если проследить создание рисунка образов, то пушкинский опыт налицо: очевидная экономность изобразительных средств, явная опора на звучание текста, на романсовость содержания. Обратим внимание и на эмоциональный всплеск: «Не хочу забвенья!»; этим «личное» – разлука с любимым – переводится в план «общего», душа поэта (как иначе!) настроена на взаимопонимание не только с любимым, но и с читателями. Стихотворение писалось явно не в лучшие минуты жизни: чувствуется особая трагедийность состояния поэта.

Идя же от Пушкина – через, опять-таки, Блока – увидим и интонационную гамму в стихах Груздевой. Блок любил вставлять в стихи «кальки» с просторечья, «языка улицы», добиваясь этим естественности интонировки фразы, живости восклицания: Мысли – точно у девушки, нежные, А о чём и сама не пойму … Изумляет то, что такую фразу доводится слышать часто в быту, и когда мы её встречаем у поэта, то безусловно, это вызывает полное доверие к его «тексту».

Ещё Александр Блок:

Что ж, пора приниматься за дело,
За старинное дело своё, –
Неужели и жизнь отшумела,
Отшумела, как платье твоё.

Вот кажется классик, а рифмы «своё» – «твоё»? Значит, не в них дело. Но вся строфа, лишённая условной поэтической красивости, обладает какой-то взрывной силой узнавания в читателе, который столько раз и вздыхает на дню: пора приниматься за дело…

Немного в сторону. Имя Александра Блока закономерно вспоминается раз за разом. Известно, что в 1960-е годы Блок оказался даже «модным»(!) поэтом в среде литинститутской молодёжи. Например, Рубцов называя в те годы любимых поэтов, уверенно говорил: Пушкин, Блок, Есенин, но среди них – Блок! Есть «следы» Блока и в поэзии Сергея Чухина, к слову. Казалось бы, что может быть общего у этого «рафинированного эстета» (З.Гиппиус) с выходцами из русской деревни? А дело в том, что расширяя свой мировоззренческий опыт, «переболев» увлечением «родным» и по духу близким Есениным (у Груздевой, вероятно, этого и не было), многое увидели – именно в Блоке! – идеал русского поэта (Пушкин оставался величиной недосягаемой, «солнцем»!). Кто-то, понятно, увлекся и внешней стороной его судьбы: Я пригвождён к трактирной стойке, Я пьян давно. Мне всё равно … (известно, что Блок не был чужд человеческих слабостей, в быту жил «кое-как», его выражение). Но самые чуткие из молодых поэтов тогда поняли, что поэт – это выражение «души народной», «голос народа», что поэт не может осуществиться без «чувства пути» (тут стоит перечитать хотя бы блоковские статьи «Душа писателя» или «Назначение поэта). В них Блок много оперирует понятиями «дух», «душа», «душевность», а ведь душа – один из значительных образов в поэзии Нины Груздевой (во многом «итоговый» сборник Груздевой-поэта не случайно назван – «Душа»).

В этом же и секрет многих стихов Нины Груздевой. Она не пугает читателя бойкостью стиховых конструкций, звонкой или усложненной рифмой (Олег Дорогань недаром выделяет это: в небе день – гуси-лебеди , а там же рядом ещё далёкая – да около , такие составные рифмы у Груздевой вообще редкость), она возвращает своему современнику же душевные посылы, те же слова, которые есть в каждодневном общении обычного человека.

Всё в жизни переменится,
Всё в жизни перемелется…
А сердце всё не мирится,
А сердцу всё не верится…

Или:

Но какое мне принять решение?
Может быть, к тебе приехать снова?

Или:

Ну и пусть идут года –
Нам-то что за дело!
Только надо, чтоб
Всегда ягодка алела!

Поверьте, цитаты выбираю почти случайно, пропуская лишь то, что уже цитировал или оставил для дальнейшего разговора. И ещё многое осталось за этими пределами.

Почему так? Гармоничная «пушкинская» строфа в прошлом веке не раз подвергалась «набегам» тех, кто считал её «облегчённой». Тарковский, кажется, признавался Цветаевой, что боится утонуть в её строфе. Действительно, когда в развёрнутом сравнении шло подряд двадцать-тридцать синонимов, то уже забывалось с чего и началось само стихотворение. Другие поэты ударялись в метрические «игры» (особенно, «конструктивисты»), полагая, что дисгармоническая ритмика строфы придаёт б о льший объём стихотворному тексту, чем стройная русская строфа, идущая от Пушкина. Всё это достигло каких-то вершин в 1950-60 годы. И когда на таком фоне появилось: В горнице моей светло, Это от ночной звезды. Матушка возьмёт ведро, Молча принесёт воды … – это стало каком-то откровением для многих молодых и «начинающих».

Груздева-поэт почти всегда шла параллельным курсом Рубцову (особенно, в мировоззренческих парадигмах содержания), редко пересекаясь с ним в поэтике. И, наверное, единственная их общая черта как раз и есть в применении «пушкинской» традиции в строфике. «Груздевская» строфа, по большей части лёгкая, почти – воздушная, но чтобы избежать монотонности, она могла обратиться к опыту классиков (повторимся, например, Блока), нередко вводя цезуру даже в ямбохореические трёх- или четырехстопники (любимый знак препинания у Груздевой – тире), при этом нередко используя ещё и внутреннюю рифму:

Не ломаешься – не сургуч
И не плавишься – не смола…

Скажешь слово ты – не перечь
Канешь в душу ты – сражена…

Таких примеров достаточно в творчестве Нины Груздевой. И должно быть понятно, что строфика – для поэта не самоцель, а одно из средств создания своего художественного мира.

Безусловно, важнейшей чертой стиля поэта является язык его произведений, лексический отбор. И поверхностного взгляда достаточно, чтобы увидеть: стиль Н.Груздевой опирается на речь интеллигентного горожанина, имеющего филологическую подготовку. В стихах Груздевой лексический отбор настолько строгий, что так и не удалось найти каких-нибудь архаизмов (даже – вологодского диалекта), или какого-либо иноязычного вкрапления, кроме: интуиция, информация, прокламация , хотя за этим следует очень глубокая мысль:

А как прекрасно отключиться
И насладится тем сполна,
Как время быстрое струиться
И что-то шепчет тишина.

Тут необходимо согласиться со всеми, кто говорит, как, например, Олег Дорогань: «Свойство поэтического слова таково, что одни и те слова и рифмы, иначе расставленные или даже слегка переставленные, настраивают нас на совершенно разные музыкальные волны. И одни из них слагаются в мелодию, трогают чувства или же охватывают всю душу, а другие в ней не звучат… Не случайно в свои стихи поэтесса допускает лишь те слова, которые душой поются». Критик говорит о музыкальности стихов Груздевой, что совершенно справедливо, но для истинного поэта важнее другое, а именно – точный выбор своего слова из всех кладезей родной речи!

Н.Груздева преимущественно пользуется существительными (почти всегда с эпитетами), сохраняя номинативную их основу в бытующем сегодня значении, что неизменно находит отклик в душе современного читателя.

У плетня пустеющего сада
Снова провожаю журавлей.
Милый друг мой, мне уже не надо
Опоздавшей нежности твоей.

Ей, в целом, не присуще применение многих художественных тропов – индивидуальной метафоры (хотя «стёртые» метафоры: плывут облака, принесла весну и т.д. – конечно, есть: куда без них в поэзии), синекдохи, гиперболы, развёрнутого сравнения, иронии. По-видимому, это принципиальная творческая установка Груздевой-лирика. А, по сути дела, и запоминающаяся особенность её стиля: упрощённая форма не мешает между тем значительности содержания, скорее, как раз, наоборот, – чётче выявляет главную смысловую нагрузку стихотворения.

Это заметней всего ощущается в «пейзажной» лирике Груздевой-поэта. Приходится брать слово «пейзажная» в кавычки, ибо пейзажа как такого у Груздевой, конечно, нет. Тут надо говорить об аллюзии на пейзаж, которая имеет символическую основу и требует расшифровки идейных смыслов.

Последний луч ушёл за окаём,
Последний ветер стих на ветках зыбких,
И тишина блаженною улыбкой
Повисла над натруженным селом

Какая прямая тут перекличка (опять-таки!) с Блоком: Последние лучи заката Лежат на поле сжатой ржи. Дремотой розовой объята Трава некошеной межи… Конкретика зримой картины природы заменяется собирательностью образа: это не луг и не поле у родной деревни Денисовская, предположим, а просто – луг , вообще – поле . Теперь читателю даётся простор для домысливания идейного содержания: хочешь – представляй это как «луг» любви, хочешь – как «поле» жизни, а хочешь ещё что-то иное. Автор явно не будет противиться любой интерпретации, ибо свою основную идею он высказал: «время-пространство» взято в «кольцо» (акцентировано закреплено в тексте начальное «последний луч» с завершающим «до самого последнего луча»): земная жизнь в мироздании повторяется в этих пределах. И речь идёт именно о «земном», а не о высшем знании, что, понятно, в своём хронотопе всегда уходит в бесконечность.

Тут приходим к той же теме, с которой столкнулся Вадим Кожинов, объясняя отсутствие пейзажа в лирике Рубцова, вопреки всяческим очевидностям: кто не мастер конкретно-зримой «картины» в стихах, как Николай Рубцов? «Если уж на то пошло, – пишет Кожинов, – поэт более склонен к утверждению природной основы человека, нежели к очеловечиванию природы… Это именно то новое, современное осознание проблемы «человек и природа», которое глубоко и ярко выразилось в поэзии Николая Рубцова» [20].

Нина Груздева, даже не дожидаясь подобного мнения со стороны, почти декларативно провозглашает: Я – не царь, а часть природы, Как деревья, как трава … – и этим сразу убирает какие-то домысливания на этот счет. Но, на мой взгляд, изрядная символизация в пейзажной лирике Груздевой говорит как раз об обратном, её «пейзажным» стихам присуще очеловечивание природы:

И спокоен скворец,
И спокойна берёза,
Лишь из раны в коре
Будто катятся слёзы…

Однако природа у Груздевой не несёт признаков отторжения от человека. Её картинки природы почти всегда пропущены через душу, они принизаны светом в восприятии человека, лишены мрачных тонов, легко воспроизводимы каждым читателем. Да, в этом смысле можно считать, что человек – часть природы, её неотъемлемая составляющая. При этом «номо сапиенс» должен прийти в природу с обнажённым сердцем, отбросив свои притязания к ней. Тогда он даже в ночном поле, подсвеченном лунным светом и объятом тишиной, почувствует неумолимую власть самой природы, а не свою силу в ней:

…Здесь только сердце может разуметь
Во всём большую дремлющую силу.

Тогда-то и появляется та высокая нота сопереживания с природой, такая как в этом стихотворении Груздевой, которое, как мне кажется, в главном перекликается со стихотворением Н.Рубцова «Ласточка»: Ласточка носится с криком, выпал птенец из гнезда… , хотя, на мой взгляд, позиции поэтов расходятся кардинально:

Утром было тихо и тепло,
Из-за леса солнышко всходило.
Птица вдруг ударилась в стекло,
Неужели, бедная, разбилась?

И пока стояла птичья звень,
Я с тоской глядела людям в лица.
Было страшно в этот красный день
За себя, за ближних и за птицу.

Помните, у Рубцова персонаж обращается с упрёком к самой «ласточке»: что ж ты плохо за ним смотрела – этим самым мир природы и человека разделён – каждый в нём самоценен и самостоятелен. А вот у Груздевой всё сложнее. Образ птицы может нести двоякое толкование. С одной стороны: птица – символ мечты, надежды, и автору важно понять, как «люди» отнесутся к возможному крушению мечты. А с другой стороны, птица, стукнувшая в оконное стекло, по народным поверьям сигнал о близком несчастье. В этом случае, более понятна «тоска» героини и тот страх «за себя, за близких и за птицу» – все они в едином круге бытия! Здесь могут возникнуть и более сложные ассоциации, а основой тому, прежде всего, образ «птицы» – в трактовке Груздевой выступающий как символ отношений «человек и природа».

Ни в коей мере не намекаю на какой-нибудь неосимволизм (или просто – символизм), в стихах Груздевой, хотя основания для этого есть. Но опять видим развёртывание традиции, если не Пушкина, то Блока – точно. А это подкрепляет тезис, что поэтические течения века ХХ Н.Груздевой отринуты, даже не принимаются во внимание, она «перешагивает» в век девятнадцатый, хотя бы по «формальным» признакам.

Тут важно понять, что стилевая борьба в поэзии ныне обострилась до крайности, что, по сути дела, вопрос стоит однозначно: либо новое возрождение русской поэзии в традиционных «формах», либо её окончательный упадок, что с успехом демонстрирует «западная» поэзия, давно исчерпавшая свои идейные и технические возможности, и почти полностью раздавленная постмодерном. И оказалось, что Нина Груздева (сама того не ведая, понятно) чуть ли не на острие этой борьбы, ведь «стан» прямых наследников русской классической поэзии всё меньше и меньше…

Есть и ещё одна черта стиля Груздевой-поэта – это серьёзность тона её поэзии. Понятно, что такой художественной категории нет, но читатель это отчетливо чувствует: поэт ни на йоту не снижает своего уважения к «собрату» по земному бытию. В любом, даже самом остром сюжете (правда, таковых и немного), поэт выдерживает ноту доверительности и искренности, без возвышения своего «я», но и без потакания «массовому» шаблону восприятия жизни.

О философской лирике Нины Груздевой принято говорить несколько сдержанно, как бы вторым планом. Это объясняется тем, что «система взглядов» в её поэзии нередко сопряжена с так называемым «опытом жизни» простого человека, она вроде бы очевидна. Но практически все её стихи пронизаны разрешением главных вопросов бытия: в чём смысл жизни? в чём предназначение человека и чём его счастье? где его «начала и концы»? (Блок): А ты художник твёрдо веруй В начала и концы. Ты знай, Где стерегут нас ад и рай… Познай, где свет, поймёшь, где тьма ! (последний великий стих просто эпиграф к любой философской системе).

Но разве не из этого ряда «груздевское»:

Средь мира бордствующе-спящего.
Средь суеты и сора пошлого
Шуршат песчинки настоящего,
Спешат из будущего – в прошлое.

Какое же это прозрение! Как «просто» и отчетливо дана Ариаднова нить для тех, кто не знает, куда девать своё время! И каким же бесстрашием перед мирозданием надо обладать, чтобы сказать о себе:

Я с улыбкой и беспечностью,
Словно в облаке, плыву,
Синевой дышу, как вечностью,
И, как в вечности, живу.

На пороге же вечности в «поздней» Груздевой всё больше элегических размышлений о смысле жизни, о своих итогах земной судьбы. Уже кто-то отмечал, что в стихах Груздевой всё тоньше становятся связи человека в земном бытовании, всё чаще в стихах возникает – время будущее:

Однажды я стану остывшей планетой,
Умолкнут гудки, тишиною звеня,
Все бури земные, земные приметы
Не будут, мой милый, касаться меня…

И, в целом, как ни странно, в её стихах всё меньше душевного надрыва, всё больше оптимистического видения мира:

В природе тишина царит,
Но скоро пробуждение.
И этот краешек зари –
Предвестник возрождения…

А как итог – бесконечный полёт её Души:

Она повсюду с вами будет:
В любви, на отдыхе, в трудах,
И вы её найдёте, люди,
В моих стихах.

* * *

О любовной лирике Нины Груздевой уже много сказано, что тут повторяться. По сути, это любовь несостоявшаяся в бытийном разрезе, поэтому и не может быть универсальным рецептом счастья.

А подведение итогов её творчества – ещё впереди!..

Январь 2012 года. Вологда.

__________________

1 Нина Груздева, «Тропинка» (Архангельск, СЗКИ, 1968).

2«Славутость» – понятие, которое включало в себя целый набор качеств: приятный облик, обаяние, умение хорошо одеваться, вести себя по правилам, принятым в обществе, иметь во мнении односельчан отзывчивый и добрый характер.

3 Посёлок Харовск Вологодской области (прим. автора)

4 Валерий Дементьев (1925-2000) – известный литературовед, критик, поэт, уроженец Вологодчины. Вадим Дементьев (1950), его сын – литературный критик, публицист.

5 Цитируется по книге: Леонид Вересов, «Искренность, помноженная на дружбу» (Череповец, «Окраина», 2012). Выражаю благодарность известному писателю-краеведу Л.Вересову и за другие ценные сведения о литературной ситуации в Вологде в 1960-х годах.

6 Из архива Н.В.Груздевой, публикуется впервые.

7 Общежитие Литературного института им. Горького в Москве

8 Цитируется по сборнику: «День поэзии Севера. 1970» (Петрозаводск, изд-во «Карелия, 1970).

9 ГАВО, ф. 846, оп.1, дело 105, стр. 21-22. Первая публикация: Леонид Вересов, сайт «Душа хранит», 2011 г .

10 Эту историю рассказывал сам В.Шириков, автору её поведал прозаик Александр Цыганов.

11 «ЛГ», № 17, 26 апреля 1967 г .

12Известный поэт Борис Примеров (1938-1995) трагически погиб, повесился на даче в Переделкине. Б.Шишаев имеет в виду трагическую гибель Сергея Чухина (1945-1985), погибшего под колёсами грузовика в Вологде, и трагедию Александра Петрова, выбросившего из окна в 1993 году... Уточним, что Б.Примеров закончил Литинститут в 1971 году, на год позднее Н.Груздевой.

13 В 2010 году писатель Борис Шишаев (1946-2010) скончался, цитируется по статье, написанной в 1996 году.

14 Основные итоги её в статье В.Кожинова «Заметки о поэтических веяниях последних лет». (В.Кожинов. Статьи о современной литературе. М., 1982, с. 88-107)

15 Юрий Кузнецов. «Стихотворения». М., «Молодая гвардия», 1990, стр. 10.

16 К.Паскаль. «Всё в этом мире связано со мной». Предисловие к сборнику Б.Шишаев «Сквозь травы забвенья» (Рязань, изд-во «Пресса», 2001, стр. 3-6).

17 Нина Груздева. «И сердце по леву руку. Памяти Сергея Чухина», («Вологодский ЛАД», 2011, № 4, стр.214-215.)

18 Об этом периоде в жизни Н.Груздевой наиболее полно написано в очерке Владимира Кудрявцева «Я так писала, как душа велела…» (Вологда, «Вологодский ЛАД», 2010, № 4, стр.124-129).

19 Из архива Н.В.Груздевой.

20 В.Кожинов. НИКОЛАЙ РУБЦОВ (Заметки о жизни и творчестве поэта). М., «Советская Россия», 1976, стр. 26.


Комментариев:

Вернуться на главную