Всегда в этом мире хватало у России недоброжелателей, а то и просто откровенных врагов. С началом текущего века их сильно прибавилось за счёт бывших друзей – от Прибалтики, Польши и прочих «сбросивших иго» восточных европейцев до родной Украины. Печально, и в то же время смешно было слушать, как угнетали москали бедных хохлов, как насильственно насаждали свою культуру и свою москальскую мову, и как виноваты они, «кляті москалі», во всех бедах, постигших народ украинский за его многовековую историю…

Я родился в Харькове и прожил там первые свои 18 лет. В школе, кроме математики, физики и прочих наук нам в равной мере  и в равных объёмах преподавали русский и украинский языки, русскую и украинскую литературу: от Пушкина до Симонова с Твардовским и от Тараса Шевченко до Тычины с Сосюрою. Писали мы диктанты и сочинения, сдавали устные экзамены, и в голову никому не могло прийти эти два языка и две эти богатейшие культуры как-то противопоставить друг другу. Оба языка я знал с детства.

Родиной мамы моей тоже была Украина – маленькая деревенька на Сумщине с нежным названием Кулики. Каждое лето на все школьные каникулы она отправляла нас с младшим моим братишкой Гошкой туда, к односельчанам своим, друзьям юности – дышать хвойным воздухом сосновых лесов, пить целебное козье молоко и тем поправлять ослабленные войной и послевоенной проголодью детские организмы.

Это были счастливые бесконтрольные времена. Мы дружили с босоногой деревенской пацанвой, вместе совершали пиратские набеги на сады, огороды и бахчи, часами барахтались в местной речке Псёл до дрожи в теле и перещёлка зубов, и единственно, что каждый раз поначалу слегка напрягало – это переход с харьковского русского языка на местный украинский. На этот переход уходило обычно не больше недели, но каждый раз – через насмешки ребятни. Потом всё становилось на свои места. И точно такой же переход приходилось переживать вторично – по возвращении в Харьков, когда начинались занятия в школе и снова нужно было переходить на русский. Так формировалось моё двуязычие…

В нашем роду по материнской линии все мужчины были охотниками и это, видимо, с лихвой мне передалось. Начинал я с рогатки и самодельного лука. В 10 лет мне подарили «воздушку», и я во главе ватаги местных огольцов в послевоенном голодном Харькове стрелял воробьёв во дворах. На берегу городской речушки  по имени Лопань, общипав и проткнув тушки палочками, мы жарили их на костре и с аппетитом съедали. При этом я всегда поровну на всех делил добычу, и только Гошке неизменно оставлял двойную порцию. Никто не возражал. Гошка был самым маленьким и часто болел. А главное – он был моим братом.

В 16 лет я получил в подарок от мамы настоящее ружьё – двустволку 12-го калибра. К тому времени у меня уже было в Харькове много знакомых охотников. Они брали меня, ещё с «воздушкой», на взрослую охоту, я жадно учился у них, опытных, бывших фронтовиков, этому древнему мужскому занятию. Теперь же, с настоящим ружьём, я уже приносил с охоты домой трофеи, и это было хоть и небольшим, но подспорьем для семьи в то трудное полуголодное время…

Тогда не было телевизоров, тем более – интернета, и, познавая мир, мы жадно читали книги. Я открывал для себя увлекательную вселенную героев Джека Лондона и Свифта, Стивенсона и Мелвилла, Жюля Верна и прочих певцов  морской романтики. И созрела во мне мечта – увидеть море! Увидеть чарующую безбрежность до горизонта, окунуться в неё, ощутить вкус солёной морской воды, омывающей в огромном мире далёкие острова и континенты…

Была весна, назревали каникулы, предстояло душное лето в Харькове – нас, повзрослевших, в Кулики уже не отправляли. И всё более овладевала мною эта мысль – вдвоём с Гошкой добраться до Чёрного моря, ближайшего к Харькову настоящего моря. По карте выходило: иди вдоль Днепра, не заблудишься. Что брать с собою в дорогу – я знал, охотничий опыт не прошел зря. Была, правда, проблема – какие-то деньги нужны на дорогу, хотя бы на первое время. Мать работала на двух работах, опекать нас особо было некогда, и она ежедневно оставляла нам несколько рублей, чтоб пообедать в столовке. Мы экономили часть этих денег, ели по-минимуму, и когда набралась какая-то сумма, собрались в путь.

Мы объявили, что идём на охоту. Мать не удивилась, обычное дело, не в первый раз. Была у нас карта Украины из школьного географического атласа, был простенький компас, ружьё с патронами, «воздушка» для Гошки, и в рюкзаках – запасная тёплая одежонка для ночевок под небом и армейский котелок с двумя кружками. Деньги на обратную дорогу я зашил в подкладку штормовки, чтобы не было соблазна потратить их раньше времени.

Из Харькова до Днепропетровска мы добрались «автостопом» на попутных машинах, и с первой попавшейся почты отправили домой открытку: «Мама, не волнуйся, мы идём к Чёрному морю». Только годы спустя я смог представить себе, сколько седых волос добавила матери эта наша открытка. Но уже тогда хватило ума посылать такие открытки из каждого города по пути следования: «Прошли Запорожье…прошли Николаев…Каховку…Херсон…» и наконец – «Мы на море!!!» – с тремя восклицательными знаками.

Маршрут наш, как и было задумано, проходил вдоль Днепра – где пешком, где на попутных грузовиках, а где и по воде, на речных пароходиках, которые работали и как переправа на другой берег, и как водный транспорт вниз по течению, от дебаркадера до дебаркадера. Мы покупали за копейки билеты якобы для переправы, прятались в глубине трюмов и плыли, пока нас не обнаруживали и не высаживали на берег.

Мы охотились на уток в днепровских плавнях, заходили в прибрежные хутора и деревни и продавали эту битую дичь городским «дачникам», отдыхающим у своих сельских родственников или просто снимающим угол в деревенской хате на время отпуска. Этот «заработок» кормил нас в пути и позволил сохранить деньги, зашитые в подкладку на обратный путь домой.

Мы прошли в то лето через всю Украину, с севера на юг, прошли практически пешком и узнали её, родину свою, по-настоящему, изнутри. Женщины в деревнях поили нас парным молоком, давали в дорогу хлеб, яйца, вареную картошку, вздыхали, как далеко мы ушли от дома своего («Ой, лышенько, дэ ж той Харкив ваш, так далэко зайшлы!») и переживали, как будем возвращаться. Мы говорили с ними на их родном языке, который и для нас был родным, с русским наравне, и я, мальчишка, понял тогда и навсегда запомнил, как добр, бескорыстен и доброжелателен народ моего отечества, простой народ Украины…

Мы достигли, наконец, самого что ни на есть открытого моря, добрались до небольшого городка (тогда это было село) под названием Железный порт. В кузове старого грузовика, везущего с рынка Голой пристани домой местных старух, мы познакомились с одной из них, помогли ей донести до её хаты покупки и договорились несколько дней пожить, покупаться в море и помочь по хозяйству. Был у неё муж, серьёзный такой, обстоятельный старик, который ко всему подходил философски, уважал всякие науки и много лет ежедневно записывал в толстую тетрадь текущую погоду: давление (старинный анероид висел на стенке в горнице), температуру (термометр за окном) и направление ветра (самодельный ветрячок на шесте и видавший виды морской компас на комоде).є

Но всё это мы узнали потом. А тогда, едва сгрузив бабкины покупки и дотащив их до хаты, мы побросали рюкзаки в отведенный нам для житья закуток, побежали к морю, и нас тут же арестовали пограничники. На заставе, куда нас привели, личный состав играл в футбол. Нас посадили на скамейку «до выяснения».

–Эй, пацан! – крикнул мне капитан одной из команд. – В футбол играешь?

Какой пацан не играет в футбол?! Но я не любил бегать, поэтому предпочитал стоять на воротах. И поэтому же всерьёз потом занимался боксом, чтоб не бегать самому, а чтоб бегали, если что, от меня. Впрочем, за дворовую команду на воротах стоял неплохо.

– Играю, сказал я. – Вратарём.

– О, то что надо! Давай, становись!

И пока в штабе изучали мой паспорт и Гошкину метрику, выясняя, не шпионы ли мы, я стоял в воротах одной из команд и взял несколько неплохих мячей.

Мы прожили у стариков около двух недель и успели за это время не только вдоволь накупаться в море и загореть до черноты, но и убрать нехитрый урожай на участке наших добрых хозяев, помочь деду отремонтировать старый сарай, а также сбить и пригнать по месту новую дверь земляного погреба во дворе.

Время пролетело мгновенно, пора было собираться домой. Старики прощались с нами, как со своими детьми или внуками, собрали в дорогу всяческой еды, приглашали приезжать ещё. Они тоже стали для нас родными людьми, и долго потом мама наша переписывалась с ними и посылала им туда посылки. И они ей писали, просили прислать что-то, что можно было найти в Харькове и чего не было там у них, в прибрежной деревне.

Это было достойным завершением похода, давшего мне на всю жизнь ощущение сопричастности к родной украинской земле и душевным людям её…

А потом я учился в Донецке, в политехническом, на геолога, и уже пробовал себя в литературе – писал патриотические стихи на русском языке в местные газеты и лирические на украинском… студентке пединститута. Она была родом из деревни под Купянском, говорила только по-украински, и это ничуть не мешало нашему общению – мы прекрасно понимали друг друга и просто не замечали, что говорим на разных языках.

Это был Советский Союз, русскоязычный Харьков, русскоязычный Донбасс, и в то же время это была Украина – язык, историю и культуру которой мы впитали с детства и не представляли себя в ином человечьем пространстве…

Прошло много лет. Я искал месторождения железа и золота в Забайкалье, работал на угольной разведке в Большеземельской тундре, в Воркуте, я тридцать с лишним лет не видел, как вишня цветёт, и пришло время возвращаться в родные края, на землю моих предков, пора было подумать о конечной пристани своей жизни. Но случилась история, закрывшая мне дорогу в страну, где я родился и прожил первую треть своей жизни…

На Сейде, под Воркутой, работал главным механиком геологоразведочной партии Дима Федонюк. Специалист классный, до этого прошёл хорошую школу на угольных разведках Кузбасса, Казахстана и Сибири, и к началу 90-х трудовой путь его подходил уже к пенсионному завершению. За все эти годы  скитаний по России Дима так и не избавился от своего хохляцкого акцента, представляясь, говорил: Дмытро Хведонюк, и за километр, что называется, веяло от него щирым украинским хлопцем.

И была у Димы мечта — после выхода на пенсию вернуться на родную Житомирщину и заняться потомственным от дедов и прадедов делом — пчеловодством. Он готовился загодя — ездил специально в Воркуту, заказывал в каких-то мастерских ульи, рамки, всё что нужно для будущей своей пасеки, поездом привозил на Сейду и до поры хранил всё это на складе среди керновых ящиков.

Наконец, пришел срок. Мы торжественно проводили Диму — с застольем и тостами, по-доброму позавидовали ему, что уезжает с Севера, погрузили ульи его и пожитки в специально арендованный товарный вагон, и пошла наша геологическая жизнь своим чередом уже без него.

А через какое-то время появляется Дима опять на Сейде. И рассказывает, как встретила его рiдна Украiна.

Приехал он в свой городок под Житомиром, пошел оформляться в местную жилконтору на постоянное, наконец, жительство в родных местах — где прошло его детство, где покоятся предки на местном кладбище и где самому предстояло встретить старость. И получился такой разговор:

– Ты дэ народывся? - спросил его местный чиновник.

– Та отут же и народывся, – бодро отвечал Дима, не подозревая подвоха. – У цьому мисти.

– Ага. А вчився дэ?

– У тутэшний школи, а пoтим – у Кыїві, в институти.

– Ага. А робыв дэ?

– Ну, у Сибири, у Кузбаси, на Воркути.

– Ага. Мы тэбэ народылы, мы тэбэ вывчилы, а ты усэ життя на москалив проробыв? Так ото шоб знав: нэ будэ тут тоби ни пропыскы, ни пэнсии. Чимчикуй туды, видкиля прыйихав.

И рухнули мечты Дмытра Хведонюка о спокойной старости в родных краях, рядом с могилами предков и с долгожданной пасекой на берегу ставка, заросшего очеретом…

Рухнули и мои планы вернуться на Украину. Хоть Харьков и не Житомир, а всё ж неуютно как-то вдруг оказаться таким вот чужаком на родной земле «бэз пропыскы та пэнсии». По тайге да по тундре шли мои жизненные маршруты, и чтоб хотя бы увидеть, как вишня цветёт по весне, выбрал я для конечной своей пристани почти пограничный с Украиной Трубчевск. Не жалею. Трудно жила моя родня в Харькове после обретения «нэзалэжности», измордовали рідну Україну временщики с их патологической ненавистью ко всему русскому, выросли новые поколения под знаком этой ненависти. До нелепости, до парадоксов всё это доведено. Один из главных ненавистников России – русофоб по фамилии Москаль. Не удивлюсь, если объявится антисемит по фамилии Жид. Театр абсурда…

Но вот забрезжил рассвет. Вопреки всем мировым силам зла вернулись в Россию Крым с Севастополем, пробуждается мой родной Харьков и не менее родной Донбасс, исхоженный в студенческие годы геологическими и охотничьими маршрутами. Потомки тех добрейших женщин, поивших нас с Гошкой парным молоком, стряхивают постепенно это антирусское наваждение последних десятилетий и начинают понимать, кто им враг, а кто друг.

Очень хочется верить, что помешать этому уже невозможно.