ЛЕГКО ПО СТОЛИЦАМ…
О книге Ирины Сурниной «Оклик»

Ирина Сурнина. Оклик, – Барнаул, 2014.
Книга издана на средства краевого бюджета по итогам конкурса  на издание литературных произведений.  В книге использованы рисунки автора.
Вошла в длинный список Всероссийской премии им. А.Дельвига «За верность Слову и Отечеству» -2015.

Когда мы говорим о трагическом мировосприятии поэта, то ключевым словом в этом выражении следует считать не «трагическое» и не «мировосприятие», а – «поэт». Почему так важно, насколько автор владеет поэтическим мастерством, и, в сравнении с этим, не так важно, о чём именно он пишет? Потому что посредственные стихи не могут передать ни трагического, ни какого бы то ни было иного восприятия.

Уровень поэзии Ирины Сурниной очень высок. Конечно, нет предела совершенству, и хочется верить, что лучшие стихи у неё ещё впереди.
Но уже сейчас в стихотворениях «Русь, она всё больше исподняя…», «Слишком ранний тополиный пух…», «Новый год» («А ты истаиваешь, зная…») и многих других мы видим почерк зрелого мастера, сложившегося поэта. Особенно это заметно в длинных стихотворениях, которые не утомляют, а напротив, прочитываются на одном дыхании.

Впечатляет умение автора находить броские, оригинальные образы, метафоры:

И приклеенный к небу,
Распластанный кобчик плывёт.
(«Ленточный бор»)

А потом в поликлинику вместе,
И на пенсию купят халвы.
И на этом рассказанном месте
Зацветёт василёк из травы.
(«Жили были старик со старухой…»)
  
И ещё много, очень много всего.

Интересный приём, который использует Ирина – неполные предложения. «Холодно в старом <в старой одежде>»; «А дед починяет <рыбацкие сети> в углу по старинке»; «Я целый день кручусь, не покладая <рук>»; «И некому <пожаловаться>, что толку – ной не ной» и пр. Следует отметить, то, что у иных получается натужно и искусственно, Ирине удается изящно и непринужденно.

Очень важное качество поэта –  не уходить в красивую, отвлеченную описательность, а говорить о себе, от первого лица. Дерзко, откровенно, обнажая душу до дна. Писать о себе – великая смелость. Но только так познаётся поэт. Можно умничать в рифму (или без неё) до бесконечности, острить, философствовать. Но поэт – только тот, кто сказал о себе. Пусть это в известной степени аванс, но такое по силам только большим поэтам.

В чём же трагичность образа лирической героини Ирины Сурниной? Прежде всего, в её оторванности. Избитое выражение о том, что настоящий поэт должен родиться в провинции, а умереть в столице, преображается в стихах Ирины:

Легко по столицам,                           
А здесь не дождёшься успеха.
Здесь лучше родиться,
А после – уехать, уехать!
(«И не убежать…»)

Автор смирился с этим, покинув родной Алтай, с которым по-прежнему связан сердцем. Но покинуть малую родину – лиха беда. Совсем иное дело – сойти за своего в двух наших столицах.

И дни наступят белые –
Молчи, молчи, молчи.
А мы с тобою беглые,
В Москве не москвичи.
(«Когда везде отказано…»)

Ещё печальнее – в северной столице.

С этюдником всласть поброди, коченея от сырости,
И в руки холодные слёзы срывая украдкою.
Блокаду пройди и останься при жизни в немилости.
А после – в роддоме родись коренной ленинградкою.
(«Бегущая по мостам…»)

Как жить, когда ты «и никому не родная, и никому не своя»? И поэт в отчаянии доходит до черты: «В России так легко ненужной стать!» И замирает, смирившись, как с приговором, с неутешительной максимой Экклезиаста:

Шелестят секунды сухо.
Свет, поблекнув, в тень уходит.
Ничего не режет слуха.
Я сижу, а все проходит.
(«Тихо, тихо в сонной кухне…»)

Иногда кажется, что автор культивирует в себе неприкаянность. Но искупается эта слабость искренней, неповторимой любовью к большой родине – России, Руси.   

Русь – одно большое прощание,
Зарастает сказками, былями.
И она всегда обещание,
Что когда-то будем. И были мы.
(«Русь, она всё больше исподняя…»)

Как бесконечно нужно любить Родину, чтобы использовать ее имя, когда хочешь высказать высшей степени похвалу чужой стране:

Как замерло всё, де Лусия!
Как сердце шальное плывет!
Испания – это Россия!
Испания – это полет!
(«Де Лусия»)

Такая любовь – на зависть всем. И, как крайняя точка этой любви, тончайший лирический штрих, возносящий нас к вершине русской лирики:

Где-то стынет Ока,
и есенинский лист
улетает в открытую осень.
(«Никаких журавлей…»)

И напоследок нельзя не сказать, что книга «Оклик» иллюстрирована прекрасными рисунками самого автора, что лишний раз подтверждает: «Талантливый человек – …»

Андрей ГАЛАМАГА

Андрей Галамага, окончил Литературный институт им. Горького. Автор пяти книг стихотворений, пьес, киносценариев. Дважды (2007, 2012) лауреат международного фестиваля «Пушкин в Британии».

* * *

Ирина Сурнина. ЕХО, - Варна, 2015, перевод Тихомира Йорданова.

«Стихи Ирины Сурниной излучают дыхание Алтайского края, где она родилась и выросла. Свежа, прозрачна образность, впечатляюще живая картинность судеб и человеческих драм. Они осязаемыми, плотны, близки или становятся нам близки. Именно это и  заставило меня перевести на свой язык её стихи.

Ирина Сурнина (родилась в 1970 г.) не только поэт, но и концертирующий музыкант (скрипка) и художник (книга иллюстрирована её рисунками). Это многогранный артистизм, которым обладают и её стихи. Можете догадаться, какое духовное удовольствие может вызвать один такой сборник, полученный по почте в качестве дружеского жеста. Могло ли быть иначе при нынешнем нарушении взаимоотношений между двумя славяно-православными народами!..».

Тихомир ЙОРДАНОВ

Тихомир Йорданов, писатель, журналист, переводчик. Окончил Софийский университет, член Союза болгарских писателей. Автор многочисленных книг. Его работы были представлены в различных антологиях, в переводе на русский, украинский, белорусский, чешский, польский, немецкий, румынский, иврит. Награждён почётным золотым знаком «За заслуги перед Варной» (2007). 

Ирина СУРНИНА

* * *
Я боюсь домой вернуться
В эти страшные края.
Будто взять да и очнуться:
Это дом, а это я…

Здесь за каждым приезжалой
Память с ножичком в руке –
Хэк! Ну вот, добро пожалуй
С багажом и налегке.
                                                                       
Никуда не разбежаться,
Никуда не убежать…
Любит родина прижаться,
Любит рядом подышать.

И опять расшелестятся
Срубленные тополя.
Будет солнце в них мешаться,
Вспыхивая, не паля.

И прохладно, и прогрето,
Просто, тихо и легко.
В голубых оградках где-то
Спят родные далеко.

Живы старые соседи,
Выжил город, наконец.
Никого на белом свете –
Только я да мой отец.

* * *
Заностальгирую и вдруг
Махну на родину, туда,
Вот так вот запросто, без рук,
И подо мной мелькнёт вода.
                                                                     
Изгиб реки, деревья, мост,
А дальше – нет, не полечу…
Там  дом стоит, в деревья врос,
И школа, та, где я учу                                              

Волненья холодок, расчёт
И этот первый жизни вкус.
Мне столько выучить ещё –
И я учусь, учусь, учусь.

* * *
Немытый поезд до Рубцовска,
И в нём лежать, лежать, лежать.
И в доме выстывшем отцовском
Себя с трудом воображать.

Всё больше снега, меньше денег,
Завален белым Барнаул, -
Живут… И никакой затейник,
Никто не крикнет: «Караул!»

А из щелей так дует остро,
И «скорый» медленно довёз.
К утру не окна – льдины просто!
А я в пальто в такой мороз.

Отвыкла… Как же позабыла
И городки, и холода!..
Не то, чтоб я Москву любила –
В себя уехала тогда.

* * *
Дядька Серёга ушёл к молодой,
Зубы не вставил.
Будто живой окатили водой —
Плечи расправил.
В синей джинсовке, в синих глазах,
С новою кожей,
В Алкином он молоке и слезах,
Много моложе.
Тётка спилась, и в оградке бурьян,
Вытянешь — дыры,
Бухнет сорняк, наливается, пьян
Соком с могилы.
В вазе хрустальной молчат камыши,
Если раздвинуть,
Плавает лодка в квартирной глуши,
Вёсла не сдвинуть.
Сердце не сердце, разрыв и всплывать
Можно у Бога.
Первую зиму в земле зимовать
Страшно, Серёга?

ЛЕНТОЧНЫЙ БОР
Я играю на скрипке.
Зимой. Под проломленной крышей.
На меня осыпаются 
Известь и снежная пыль.
Коченею. Сижу,
Не пытаясь заглядывать выше.
А внутри прорастает
Алтайский забытый ковыль.
Наливается солнцем,
От зноя звенит облепиха.
И приклеенный к небу
Распластанный кобчик* плывёт.
И в озёрной воде, в камышах
Оглушительно тихо.
И дорога горячим песком
Никуда не зовёт.

А распаренный бор
Истекает смолою и светом.
Сыроежки червивы — 
Давно не хватает дождей.
— Дядь Серёж! Поделись 
Ты своим промысловым секретом!
Где находишь грибы?
Столько белых в ведре и груздей!
Но Серёга молчит.
Лишь угрюмые брови отпустит,
И не то чтоб улыбка,
А хитрое что-то мелькнёт.
Он в своих сапожищах
Идёт, не задевши и кустик.
А немного пройдя,
Нам на землю волнистую ткнёт.
И разрыв бугорки,
В земляной перегнойной прохладе
Торопливо срезаем,
И мама ко мне их кладёт.
А Серёга, как лось,
Продирается первым в отряде.
Пот щекочет. Устали.
Но он всё упрямо идёт.

А под вечер ушицы поев
И махнув самогонки,
Тощий дядька сидит у костра и
Туды-т твою вошь!
— Эй вы, курицы! Спите? — 
Блеснут из металла коронки.
Тётка буркнет спросонья:
— Ведь сердце!
Напьёшься — помрёшь!
Бор гудит корабельною
Тёмною, жуткою качкой,
И вслепую, тревожно шумя, 
Подступает. Боюсь.
Тот ко мне:
— Ты, Ирок, 
Так и будешь ходить холостячкой?
Двадцать лет!
— Дядь Серёж! 
Я сама, если надо, женюсь!
А тяжёлые искры
Взлетают до кряжистых веток
Двух сосновых старух,
Что насеяли здесь молодняк.
И в рассаднике звёзд
Ни на что не отыщешь ответа.
Поскорее бы завтра
В обычном обличии дня!

Только ночью луна
За собою потянет в дорогу.
Выхожу я одна
На холодный песок голубой.
Но меня потеряли.
И я возвращаюсь в берлогу,
И влезаю в палатку
Туманной своей головой.
В ней пасутся на звёздах
Хрустальные лёгкие кони
И лоснится луною
Озёрная, жирная гладь.
Чьи-то тёплые ноги,
Бока задеваю, ладони.
Наконец добралась,
Хоть и тесно, но всё-таки — спать.
А под утро поёт
Одинокий солист комариный.
Но неравные силы:
Прихлопнешь — вступает другой.
И холодное солнце
Цветёт золотою малиной.
Ледяная роса,
И родители здесь под рукой.

Что случится потом?
Двадцать лет — пустяковые сроки.
От пожара однажды
Обуглился ленточный бор.
Загулял дядь Серёжа,
И сердце устало у тётки.
Попивала — и приступ.
Теперь на Песчаном бугор.
Только я всё играю.
Стареет на холоде скрипка.
Протираются струны
И волос редеет в смычке.
А хрустальные кони
Проносятся вечером зыбко
И за озером тают
В счастливом своём далеке.             
_________________________
*Кобчик – небольшая хищная птица рода соколов с длинными крыльями.

* * *
Певучи слова Афродиты,
А Люська простая швея.
Притиснет Витёк.
                - Да иди ты!
Под хвост ей попала шлея.

- Вот жили бы мы, как и люди,
А в доме – шаром покати!
И что с ребятишками будет?
Сопьёшься, того и гляди!

- Да что ты орёшь? Надоело!
И шваркнет на выходе дверь.
И в белых глазах, ошалело
Витёк то ли Зевс, то ли зверь.

Вернётся и Люське чаёчку
 - Послаще тебе или как?..
Ещё подольёт кипяточку,
И этак он к Люське, и так.

Плывёт Афродита, довольна,
Над нею качается Зевс.
Как сладко, и кажется, больно…
И время кончается здесь.

Как молния вспыхнет зачатье!
А Люська с запёкшимся ртом.
Расплата за скудное счастье.
Но это не сразу, потом.

РОДИТЕЛЬСКИЙ ДЕНЬ
1
Вот и кончено всё.
Помолчали неловко со вздохами.
Тётя Валя одна
Неумело взялась голосить.
Карамелью с землёй
И какими-то птичьими крохами
Угощали с руки
И мешали в себя уходить,
В тишину, благодать,
Где сгущение синего чудится,
Где не может никто
Ничего у меня отнимать…
Да уйдите вы все!
И такое глубокое чуется.
И стоять бы, стоять –
Не земля под ногами, а мать.

2
Ушла подруга Валентина,
Ушла, усталая, под крест.
Один валяется ботинок
И заперт наглухо подъезд.

Как будто вовсе нет народа –
Закрыты все и не слышны.
«Вот дотяну до огорода,
До пенсии и до весны…».

А смерть выглядывает просто
Из кучи старого тряпья,
И на плите давно короста,
И нету чистого белья.

И в миг, когда не отпереться,
И от отёка нет лица,
Из разорвавшегося сердца
Увижу прежнего отца.

* * *
И не убежать.
Ты останешься маленькой Ирой,
Рождённой большим захолустьем 
И этой квартирой,
Где вещи влюбились 
И мучают память годами,
А школьный передник на кухне
На худенькой маме.
Нетленный передник…
И сорваны старые краны.
Бесшумно снуют в темноте
По столам тараканы.
Легко по столицам,
А здесь — не дождёшься успеха.
Здесь лучше родиться,
А после — уехать, уехать!

ПАГОДА ЖЁЛТОГО ЖУРАВЛЯ
Бог долголетия
Персики носит в кармане,
И журавля выпускает
Из сморщенных рук.
Он улыбнётся, кхе-кхе,
И травинку достанет –
И зашевелятся
Травы живые вокруг.

Мы поднимаемся в пагоде
Выше и выше
Круто ступени уходят
Куда-то наверх.
Краскою пахнут
Пролёты, перила и ниши.
«Жёлтый журавль» исхожен,
Устал ото всех.

Лишь на мгновенье
Пахнуло с углов стариною,
Полуживой
Проступил  из стены гобелен.
Ваза слегка
Просветлела одной стороною,
Но через миг
Только краска осталась и тлен.

Как наверху
Голубыми ветрами сметает!
Я на летящую крышу
Взошла наконец!
«Жёлтый журавль»
Молчит и молчит о Китае.
Я дозвонюсь,
И ответит поддатый отец.

А на земле
Можно в гонг ударять за юани –
Долго плывёт
Оглушающий жалобный звон…
В долгую воду
Деревья глядятся и камни.
Замер журавль,
Не кончается бронзовый сон.

* * *
Выхожу из Кутафьиной** башни –
Чёрный воздух в огнях, как вода,
И Москва вырастает всегдашне,
А во лбу – из рубина звезда.

Здесь живут невидимки элиты,
Здесь пустует заброшенный Кремль.
Этих каменных зданий бисквиты,
Где застыл этот каменный крем.

Я люблю завороженность центра,
Наблюдать, как элитно стоят
Здесь дома. Ни рубля, и ни цента –
Я приезжая вечно твоя.

И смотрю за витриной витрину,
А за ними – темнеет ничто.
Этот город пустой, он покинут,
Да его и не видел никто.

Я очнусь на окраине грубой
И черешни на рынке куплю,
И Москву я в вишнёвые губы
Поцелую – поскольку люблю.
___________________________
**Кутафья башня – самая низкая и широкая башня Кремля, в старину так называли неуклюже одетую женщину.
 
ПЕРЕДЕЛКИНО
А полдень так парил
У сахарной колонны,
У тающих перил
И в прошлое влюблённый
Спускался в тишину.
Еловая аллея.
Её, её одну
Любить, в себе лелея.
Сквозь веток перепад
И солнечные всплески,
И дома наугад,
Где стынут занавески,
И – никаких оград,
И гула самолёта,
А только божий лад
Да мания полёта.
Ни пестроты могил,
Лежащих так развязно,
Ни корпусов, ни вилл,
Где скучно, тошно, грязно.
В пруду заглохшем ил
И старая дремота.
Никто не сохранил.
Во всём одна зевота
И уходящий свет
Советского ампира
Да на дорожке дед
С бутылочкой кефира.

СИРЕНЬ
У подъезда сосед притулился,
Он, наверное, скоро уйдёт –
Похудел, посерел, примирился,
Смотрит тихо, как вечер идёт.

Как волнуется воздух и небо,
Как сирень доцветает своё.
И возможно пройтись он хотел бы,
Но ослаб да и боль не даёт.

Сколько много всего не случилось!
Сколько лишнего и ерунды!
Но не плачет душа – отучилась,
Только ветер мотает кусты.

Эти воздуха свежие волны,
Неосилица, неодолень…
И сидит он, прожитого полный,                 
И томительно пахнет сирень.

* * *
Слишком ранний тополиный пух,
И откуда взялся — нет и тополя!
И как будто не терзают слух
Дети, что бегут, крича и топая.

Скрип качели, хлопанье дверей
Как во сне, и длится, длится сонница
Под клеванье толстых сизарей,
И ни с кем не хочется поссориться.

Ничего, что очередь пройдет,
Три часа толкалась понапрасну я...
Как сирень холодная цветет,
Всем шатром сиреневое празднуя!

Хоть за всё когда­нибудь расчёт,
На асфальте из стекляшек крошево,
А во мне — с чего бы? — все растёт
И растёт предчувствие хорошего.

* * *
Не надо искать ни подруг, ни знакомых.
На дереве тёплом усядешься  и –
Из солнечной, тёплой не выбраться комы.
Замрёшь – и забудешь метанья свои.

Лениво стоят неопрятные травы.
Бурьян доцветает – а всё хорошо!
И столько покоя, и столько отрады,
С какой стороны бы сюда ни зашёл.

Лишь мальчик один на деревья влезает,
И бегает, и бестолково кричит,
И верит во что-то, хотя и не знает.
А солнце печёт и молчит, и молчит.

***
Через дорогу, а дальше – тропинкою узкою
Между прохладными, тёмными, старыми елями,
Где проходили когда-то с сынком еле-еле мы,
Шли-пробирались старинной усадьбою русскою.

В церкви домашней дворянской из дерева нового
Призраки лёгкие и пустота-запустение.
Пахнет венчаньем, печалью и сладким цветением –
Тянутся в двери цветы из погоста медового.

Дальше пойду босиком –  и былинки-укольчики.
Обморок озера, сосны – и фото отброшу я…
Знаешь, зачем я иду в это тихое прошлое?
Там на поляне одной разрослись колокольчики.
 
***
Как хорошо — сегодня денег нет,
И не влекут витрины и обновы,
И можно жить от жизни в стороне.
В пальто — сквозняк, в кармане —
                                       лист кленовый.

Как хорошо — окончен институт,
И не тревожат сессии и «госы».
И без того осенние цветут,
Скрипят дубы и сеют свет березы.

Как хорошо без маетной любви
И без хлопот — за кем прожить и где бы...
О, серый день, меня благослови
И в ягодах рябиновое небо!..

***
Утки плавают цвета камней
В мутной заводи возле дороги
И сплываются – встану – ко мне,
Дармовой ожидая подмоги.

Отломлю от берёзы грибок –
Настоящими пахнет грибами.
Как же хочется осени впрок
Насмотреться и выпить губами

Красных ягодок ландыша сок,
Городской нажеваться рябины
И от дома в соседний лесок
Уходить в золотые глубины.

***
Рассеянье листьев.
Светло. Затаённо. Осенне.
И в леса безлюдье войти,
В тишину-запустенье.
И клёна последние вспышки
И всплески берёзы
На сотовый снять,
Как и неба расплывок белёсый.
Но только не встретить людей
И собак опасаться.
Уж лучше осиной сухой
В желтизну затесаться,
Листом притвориться, рябиной,
Землёю рябою,
Но только не встретить людей
И остаться собою.

***
Зайдёшь — и обрывается простор,
И небо застеклённое мутится,
А все углы и двери будут биться
И выгонять обратно в коридор.

Но не уйду, а только пережду.
И задохнется в рёве холодильник,
И раззвенится праведный будильник,
И будет каждый шкаф таить вражду.

Забыться… Сколько можно воевать!
На улице окончен день осенний.
И толстый кот, устав от потрясений,
Запрыгнет на пустынную кровать.

***
Окно открыла — кухню сдуло
Куда-то в коридор и дальше.
А я стою, смотрю со стула
На небо новое без фальши.
И тру стекло. Набухли вены.
Так молодо и бестолково!
Но все трудней разводы пены,
И опадать рука готова.
А с лета божия коровка
Прилеплена к оконной раме.
Боюсь смахнуть ее неловко — 
Пускай перезимует с нами. 
Пускай набьются златовласки
И сухокрылые стрекозы,
Пастушьи сумки, волчьи сказки,
Ромашки, бабочки и осы!
Застыли комнатные вещи,
И тише стали, и темнее.
Окно закрою — осень резче,
Ещё стеклянней и новее. 

В ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ ЗИМЫ
Опять готовится растаять
Огромный обморочный снег.
Но он копился неспроста ведь,
Полгода цепенел во сне.

Не зря ж глухие были ночи
И ослепительные дни!
А вдруг он попросту морочил
И вот осел, подтаял, сник?

Как славно в легкой заморозке
Жила под шубою душа!
И эти блестки, блестки, блестки,
И все во сне и не спеша…

И я боюсь, боюсь проснуться:
Опять движенье, шум, разлад,
И от лучей не увернуться,
И в пальцах тает шоколад.

***
Как хорошо, что всё,
Что всё уже прошло
И эта тишина – 
Ни боли, и ни ветра.
И ни печаль, ни грусть,
А просто отошло,
Туман после дождя
В тяжёлых, мокрых ветках.

Как  быстро отцвело,
И яблок молодых
Тугие зеленцы                                                                            
Понародились снова.
А птица сорвалась
И с дерева летит,
Как с губ моих сейчас
Сорвавшееся слово.

ПРЕДЧУВСТВИЕ СОЛНЦА
Я солнце искала.
За ним уезжала на север.
Оно, как желток,
В гуще влажного неба болталось.
И сами собой
Вызревали ромашка и клевер.
И волнам озёрным
Почти ничего не досталось.
А им бы искриться,
Но не было, не было света.
Глодал ледниковые камни
Холодный Онего.
А белые ночи
Спокойного серого цвета
Вставали до самого Сампо,
До мельницы неба.
И ты не светил мне,
Но это предчувствие солнца
Сильнее, чем свет
В разноликих своих проявленьях.
А я уезжала
И верила — всё утрясётся.
И кланялась елям,
У чаек просила прощенья.

Москва повстречала спокойно:
Ни хлябь и ни вёдро.
Я солнце искала по следу,
За всякой приметой.
Оно пробегало дворнягой
Лохмато и бодро,
Листом осыпалось,
В снегу зарывалось монетой.
Мы ехали как-то с утра
Подмосковьем рассветным:
Картины из серии
«Наша родная природа».
Соседка скажи:
— А теперь, представляешь, без света!
И я приумолкла —
Ведь солнце всего-то с полгода.
И не было света в крестах,
Куполах золочёных
И в окнах зеркальных
Холодных чужих небоскрёбов.
И столько встречалось
Наезжих, кручёных, верчёных,
Что можно за солнцем
Сносить и железную обувь.

А юг утопал
В изобилии, влаге и лени.
И солнце светило в тебя
До мурашек по коже.
И можно забиться под зонтик
И спрятать колени,
Чтоб сразу не стать
На варёного рака похожей.
А может быть, плюнуть на риск
И как все развалиться?
А после наплаваться
В тёплом, солёном растворе,
До самых костей,
С отупением, всласть провариться!
Не зря же приехал
На это хвалёное море.
И в полную силу цвели
Олеандры и розы.
Магнолия знойно
В своей красоте задыхалась.
Возможно, вы спросите:
— Что, не хватало берёзы?
Да нет.
Просто очень уж зелень толкалась.

И можно ещё написать
Про тяжёлый экватор.
Чем ближе я к солнцу —
Тем жёстче оно становилось.
И вот я в метро,
И несёт из земли эскалатор.
И солнце я жду,
Как великую божию милость.