Ягодинцева Н.А. Человек человеку. Стихотворения. – М.: Редакционно-издательский дом «Российский писатель», 2017 г.

«Человек человеку» – новая книга стихов известного русского поэта Нины Александровны Ягодинцевой. Стихи эти – трудные и содержат тайну. Их пространство-время кажется привычным: Россия, снега, снега... Здесь очень много воздуха, много неба, всегда глубокого, звёздного. Под ним – городские предместья, такие горько-узнаваемые. Но вот уже весна, и слышен оглушительный птичий звон в распушенных сияющих кронах, где искры света на листьях. И где-то совсем недалеко, за городом – горы, древние, с полупустыми деревнями на пути, что-то говорящими безмолвно, с удивительными живыми реками и жаркой степью вокруг. А в глубине книги, в серединке её – лето, Чёрное море... Всего несколькими касаниями, но самыми яркими и нежными:

В этой лавочке с молодым вином
Вся душа вверх дном.

А на дне такой густой снегопад,
Такой непроглядный снег!
Где-то рядом должны быть и дом,
                                               и сад –
Ничего нет.

В двух шагах не видно, белым-бело,
Но теплым-тепло.
Подступило к сердцу и замело –
А потом прошло.

Рядом море дышит и ловит тьму
Пересохшим ртом…<...>

И снова лето – южно-уральское, и «жара стоит по самую душу», но и тут слышна высокая зимняя нота. Она звучит, не прерываясь, почти на всём протяжении книги, придавая стихам особенное напряжение.

Вечер смётан в огромный стог –
Колется и шуршит.
Шёлковый августовский платок
Серебряной ниткой шит.

Кажется, только что здесь была,
Острый луч за собой тянула
Тоненькая игла
Вечернего гула...

Края пространства соединя
По невидимому лекалу,
Холодной искоркою огня
В траву упала <...>.

Хорошо знакомая картина, но отчего в неё не получается проникнуть сходу, с лёгкостью? Требуется усилие. Стихи читаешь – как будто идёшь в сильном встречном потоке воды. Или – круто вверх по горному склону, а может быть – по старинной винтовой лестнице. Нужна большая концентрация внимания и ответного чувства, чтобы, следя за развитием смысла, в разворачивании метафор – трудно, но быстро подниматься. И когда это получается – обретаешь иное зрение. Здесь всё проницаемо. Всё – звук: гул или звон. И свет. Этот свет – не дневной и не из нашего мира. Из пространства над временем:

Повсюду только свет, но каждому по вере,
Не этой, где война, а неизбывной – той...
Никто не умирал – но заблудился в ветре,
Растаял по весне, в поля ушёл водой.<...>

Шагая так, до нехватки воздуха, до сердцебиения, проходишь от первой страницы до последней, будто держась за невидимые стропы – гула-звона и света-не-отсюда. Это похоже на подвесной мост – всё время немного кружится голова от покачивания и высоты.

<...>
И жажда моя неутешна отныне,
И сколь ни мечтаю забыть – бесполезно,
Как ветер качает мосты навесные –
Пути караванов сквозь гулкие бездны.

По навесным мостам шли караваны и несли амфору, а в ней – знание о мире и о человеке. А потом случилась катастрофа. Вечность иссякла, ушла, как волны в песок, амфора опустилась с высоты и разбилась, и знание нужно добывать вновь – из самого себя. Дотягиваясь до себя истинного – в каждом встречном, открыто и просто:

Человек человеку – такая печаль
Неизбывная, Господи!
По лукавым речам, пересохшим ручьям,
По мерцанию в голосе

Приближаемся к небу, где всё на просвет <...>.

И возвращение знания, возвращение к себе – в вечности, над временем – происходит, совершается в пространстве книги. Парадоксально – в первом же стихотворении сборника этот путь уже пройден! Всё уже сбылось:

Испуганному сердцу невдомёк,
Что всё уже сбылось, и невозвратно,
И по любой из тысячи дорог
Возможно вновь пройти тысячекратно.
<...>

Этот парадокс только кажущийся. На то и вечность, чтобы всегда быть «до» или «над»: судьбой, жизнью, временем. И вся книга – во времени и над ним, в битве и над битвой.

«Сбылось» в начале книги звучит как «пришло извне», подарено. Но даётся только тому, кто попросил. А попросить, решиться, не отвернуться от пути, от каждодневной работы души на пределе сил – это поступок. Время преодолевается поступком, духовным событием: лёгкий свет в душе уже затеплен и не может быть погашен, потому что свет Духа неуязвим.

<...>
Уже нельзя вернуть небытию
Неосторожный плеск воды о камни,
И ветер, проводящий по жнивью
Невидимыми тёплыми руками,

И лёгкий свет, затепленный в душе,
Когда в короткий час прозрений
                                      тайных
Вином тоски в серебряном ковше
Обносит ночь гостей своих
                            случайных...

Всё, что дальше в книге, если смотреть из её начала, – это прошлое, настоящее и будущее одновременно. Время «совершается» тысячекратно, оно закольцовано, идёт по кругу, но в минуты высоких состояний можно дотянуться до изначального, вневременного и – повернуть ход событий:

<...>
Ты загадала! Да сбудется всё –
Дальше покатится дней колесо,
Свет беспечальный сойдёт на лицо,
И озарит его, и озарится

Спящее море, и скальный отвес,
Лёгкая дымка по краю небес...
Крикнешь: Агой! – и откликнется: здесь!
И повторится.

И почти в каждом стихотворении слышен этот отзвук из вечности. В детском «добуквенном и дочисленном» сознании: «Мне было пять. Над буквами и числами / Ещё довлели крепкие замки. / Но ясно было всё, чему учиться мне / И чем душе спасаться от тоски». Или просто в сердце, открытом Космосу:

Первоязык тополей ещё не знаком,
                                               но стихи дословно
Считывает тоска моя с полутёмного небосклона.
<...>
И я замираю, строки, по небу разбросанные, читая
До конца предложенья, где точка –
                                      жемчужная, нежная, золотая,
Огромная непостижимо, а дальше –
                                               пусто и неподвижно.
И ничего не слышно, но сердце –
                                               сердце, конечно, слышно:
Всё, что оно, спеша, говорит,
                                               не имеет словесной плоти
И превращается в тишину –
                                      в дословно истинном переводе.

Это знание из вечности – вне слов. Как гул-звон и свет-не-отсюда. Как свет сквозь снег. Перевести его в речь может только сознание, преодолевшее границы обыденности, свои временные и временные пределы. И, поднявшись выше, сделать это знание доступным и для других. Всегда между строк, поэтически, лишь задавая направление внутреннему взгляду. Вот главное, что несёт человек человеку, – возможность подняться выше. И тогда можно преодолеть одиночество, разделённость не-знания. Встретиться с собой – настоящим, а значит – с каждым:

<...>
О, имена печали и любви,
Летящие по солнечному кругу!
Как сладко жить цветами и людьми,
Передавая братину друг другу <...>
<...>
Ни капель шум, ни перестук часов –
Никто не знает, сколько время длится:
Перед тобой раскрыт именослов –
Цветы и звёзды на твоей странице...

Так, передавая знание, как братину, можно жить истиной – одновременно в земной и высшей реальностях, и всегда – на пути к ней:

Так вот живёшь и ждёшь.
Сердце как свечку жжёшь.
И, подойдя к черте,
Щуришься в темноте:
Господи, где Ты, где?

– Здесь. Никому из вас
Не закрывали глаз.
Даже в кромешном сне
Вы на пути ко Мне.<...>

Многие строки книги запоминаются мгновенно – как формула, как ключ: «Ради тайны и сердца не жаль» или «Но неужели у нас меньше веры, / Чем у цветка?», – настолько точно их попадание в логику внутреннего процесса, логику пути.

Выход за свои пределы совершается в любви к другому человеку, или в призвании (подвиге), что тоже – любовь, любовь к красоте Творения, а значит и к людям. Этот путь всегда требует от человека самоотречения, проживания боли. Ведь сделать шаг из кокона и полететь нас принуждает боль, когда выросшая душа не вмещается в окружающее её жёсткое пространство:

1.
Сплетая паутину стальных дорог,
Вагончики нанизывая на стук,
Он, может быть, нечаянно нам помог –
Он, видимо, вообще виртуоз разлук.

Но разве это помнишь, услышав зов
Гремящей между сцепками пустоты?
Нам каждый раз опять начинать с азов –
Сейчас, наверно, делаешь это ты <...>.
<...>
5.
Из золочёного саркофага,
                            насекомой брони
Выходи смелее на свет
                            и крылышки разверни,
Не бойся, это ветер – любовник, друг,
И он уже читает стихи на двух
Страничках, угадывая слова
С первой буквы, её увидав едва –
Ибо в этом письме,
                   если что-то хочешь понять,
От начала времён
                   нельзя ничего менять.

И этот процесс – один и тот же на всех уровнях: от крохотной бабочки – до души человека, и целых народов, и всего человечества. Так в книге разворачивается хроника боли и борьбы, где личное и коллективное – переплетены и едины, где «время сгущается над головой». И, как на двух полюсах или в двух зеркалах, Большая Игра переходит на новый круг одновременно в двух сердцах – поэта и безвестного мужика, стреляющего из травматики по бутылкам:

Компьютер выключен.
Время Большой Игре.
Пара последних звонков,
        волнений
                   от романтики до прагматики.
Выпускницы расправляют
                            белые бантики,
А за домом <...>

<...> Стрелок поднимает голову
                            и долго следит за птицами.
Все прекрасно знают,
                            что в ближайшую тыщу лет
Здесь не было и наверняка не будет полиции.

Он лупит по бутылкам всё увереннее,
                                               с обеих рук:
Вот ведь, собрал, расставил –
                            а раньше собирал и сдавал
                                               на пивко да курево...
В этот момент Большая Игра
                            переходит на новый круг. <...>

И настолько труден этот личный и общий путь на разломе эпох,когда падение в инфернальное уже открыто грозит человечеству, что подчас кажется: не выживешь. Но помощь приходит неизменно – всё тем же отзвуком из вечности, или с близкими душами, а ещё – от земли, её материнства. В эту родную землю всегда можно вжаться, чтобы переждать и выстоять.

Нет ничего надёжнее и нежней
Тепла обогретых солнцем больших камней.

Нет ничего вернее скалы, когда
Ты прижимаешься к ней горячей щекой,
Пережидая, пока отгремит беда
И снизойдёт покой.<...>

В ней, в её первозданной живой книге есть всё, чего ищет душа, нужно только всмотреться, вчитаться и вслушаться, – и она расскажет:

Букварь весны раскрыт.
                            На первом развороте –
Ни года, ни числа, лишь звон и синева,
И солнечная кровь, прозрачная на взлёте,
В лагунах тёмных крон тепла и зелена.
<...>
Учи меня читать, соединять словами
Пространства и века, людей и города! <...>

И даже снега, которыми до поры окружён младенческий, затепленный в душе, свет, похожи на милость: это защита от внешнего хаоса, мешающего расслышать внутреннюю тишину. И если смотреть так – даже горчайшие строки: «Мои снега – моя отчизна. / Мне больше некуда идти.» ощущаются как благо, как отсечение ненужного, наносного, – ради дальнейшего пути.

Каков же итог книги, её главная формула? Может быть, это – первое и последнее стихотворение в сборнике, как вопрос и ответ на него? У Нины Ягодинцевой не так. Здесь два ответа, два утверждения. И, поставленные рядом, они создают целое, которое больше суммы частей: «Времени нет, есть Любовь». Эта формула любви и времени похожа на описание божественной реальности.

Как тополиный пух к протянутой ладони –
Душа моя к тебе. Любого сквозняка
Достаточно – о нет, хотя бы просто вспомни,
И словно бы ко мне протянута рука.<...>

Напряжённый поиск Слова, высшего смысла в его живом проявлении – в судьбе, в «совершающемся» времени – вот содержание книги, её плоть и жажда. Неутолимая, неутешная. И в финале это Слово найдено и начинает звучать, но опять парадоксально: не речью, а добровольным молчанием – и внешним, и внутренним – «Он всё ещё летит с закрытыми глазами!» Слово превращается в тишину, потому что оно – сама любовь. Ведь в любви человек обретает себя таким, каким его задумал Бог, и сам становится воплощённым знанием.

<...>
О, тополиный пух – июньская досада,
Прибитая дождём к дорожным берегам, –

Он всё ещё летит с закрытыми глазами!
Вот так душа моя, не ведая обид,
В июне как во сне, в миру как на вокзале,
К тебе летит…

И только здесь полностью отпускает напряжение, растворяется зимняя нота и лето становится просто летом, а божественная реальность воплощается в земной жизни, закрывая все вопросы, замыкая круг, где всё уже сбылось.

Вверх

Комментариев: