Александр ТИХОНОВ, (Омск)

Вечный ребёнок

(Из новых стихов)

 
 
 

I

* * *
Нежную мякоть рассвета
Солнце кусает несмело.
Тонкими пальцами веток
Лес шевелит онемелый.

После тягучего штиля,
Ветер почувствовав сладкий,
Книги встряхнулись от пыли,
Шторы расправили складки.

Мир потянулся и ожил
В зябком предчувствии мая.
Клейкие листики тоже
Всё понимают.

* * *
Словно кошка, зеркало ждёт в прихожей
Твоего возвращения день за днём.
И в движениях плавных оно похоже
На хозяйку, что часто мелькает в нём.

А другие питомцы, чуток поменьше,
Из карманной породы ручных зеркал,
Незаметно живут в косметичках женщин.
Каковы их повадки – я не вникал.

В их бездонных зрачках проступает зыбко
Амальгама, как оттиск живой души.
Продолжают встречать и дарить улыбку,
Если ты продолжаешь с улыбкой жить.

* * *
Выдох-вдох... Судьба не даёт нам лёгких
И прямых путей, чтоб наверняка.
Нас отныне двое. И нам, как лёгким,
В одиночку даже вздохнуть - никак.

* * *
По ржавым крышам города идти,
Эмоции листать как ленту «Твиттера».
Под звёздами, уставшими светить,
Поймать твою ладонь на полпути,
Понять, что ночью холодно без свитера.

Обняться – так теплей тебе и мне –
И ждать, пока рассвет разогревается.
Глагольным рифмам в зябкой вышине
Желанье загадать желанья нет.
Всё сбудется без них. Уже сбывается!

* * *
Мы не искали истину в вине,
В пустых обидах и потухших окнах.
Осенний день заглядывал извне,
Как зонт бездомный: выстыв и промокнув.

Нервически моргали фонари,
Искрили струны и гудели трубы –
Мы слушали дурное попурри
Знакомой по весенним ливням группы.

Но вскоре растворились в октябре,
В тоске, вдруг ставшей нормой для обоих.
А я запомнил: рёбра батарей,
Чудной узор на выцветших обоях...

Сыграй нам, дождь! Как прежде я и ты
Стремимся прочь из замкнутого круга...
В однушке съёмной, на краю мечты,
Мы истину нашли, найдя друг друга.

* * *
Тише, чем ветер про штиль кораблю поёт,
Тише, чем время в песочных часах шуршит,
Тише, чем жизнь неуклонно берёт своё –
Шёпот однажды забытой в тебе души.

Где-то внутри, за сплетеньем тягучих жил,
Там, меж костей и клокочущих кровью вен,
Вечный ребёнок, твой ангельский слепок, жил.
Ты и не знаешь, кого поселить взамен.

Он вдруг ушёл... Пустотой захлебнулся лифт.
Кошкою бродит по комнате тишина.
Вечный ребёнок капризен был и тосклив.
Ты повзрослела, но радости лишена.

* * *
Когда дожди слизнули горизонт
И опустели вымокшие дачи,
Меж нами шмыгнул скользкий чёрный зонт,
Как чёрный кот – предвестник неудачи.
 
Мы жили наобум, и на авось
Надеялись в привычном неуюте.
Тоскливый дождь пронизывал насквозь,
И ты глядела сквозь меня, а люди
За окнами метались в темноте,
Ловили морось, впитывая жадно
Безвременье, где мы уже не те,
Что были раньше по законам жанра.

Так почему застыли у окна,
Как прежде руки друг о друга грея,
И наглой чёрной кошкой тишина
К остывшим чувствам льнёт и к батареям?

* * *
Забирай эти строки, тетрадный листок, блокнот...
После наших размолвок стихи для меня - наркоз.
Я не буду пытаться тебя убедить. 
- Why not?
Потому, что ты слишком упрямая.
- Yes, of course!

Да, пока ты детишкам талдычишь про «дважды два»,
Занимаюсь фигнёй - написал вчера пару глав.
Столько разных идей... Все их надо облечь в слова.
Что сейчас между нами? Ты тихо ответишь:
- Love...

Надо столько успеть: написать, досказать, пройти.
На родном языке, пусть не легче нам ни черта...
Мы ругаемся вновь, хоть ругаться тебе претит.
Заграничное «trait» - ни черта ещё не черта!

Твой учительский тон слишком холоден и тосклив.
Как, услышав такой, выбираться из будней тьмы?
Говоришь, что не прав я. И «live» исковеркал в «лив».
Лишь бы только сквозь «we» проступало родное «мы».

* * *
Заблудились в обманчивой осени, в сумерках ранних,
И уже не понять, где мы встретим грядущую зиму.
Пара слов на экране мобильного лечат и ранят.
Нам тоскливо, конечно, но, в общем, вполне выносимо.

И сквозь рваные сумерки, горечь молчания злого,
Неосознанно ждём друг от друга, страдая нелепо,
Чтоб экран телефона донёс два спасительных слова:
«Купи хлеба».

* * *
Сквозь сырость промозглого дня просочился домой:
Знакомые звуки и запахи, скрип половицы.
В открытую форточку веет грядущей зимой,
И лёгкая штора как лёгкая белая птица
Мне машет крылом.

По лунным дорожкам пройдусь через кухню и зал,
Чтоб вспомнить на ощупь нехитрые грани уюта.
За годы сомнений так много тебе не сказал.
Сквозь штормы и штили мы двигались в разных каютах
Нелепых проблем.

Теперь за окном расплескался октябрьский шум.
Ты знаешь, я с детства над собственной жизнью не плакал.
Я, может, сейчас ожиданием встречи дышу,
И белая штора подобием белого флага
Трепещет в ночи.

Пусть «парус белеет», но бури уже не ищу.
Довольно нам штормов, и ссор и нелепых истерик.
Прощаю тебя, да вот только себя не прощу.
За окнами ночь всё прозрачней, всё призрачней берег.
Спасительный берег.

* * *
Иногда мне думается: «Кто с ней?».
В час, когда тускнеют краски дня,
В этот вечер невозвратно-поздний
Кто сейчас играет с ней в меня?

* * *
Быт заполняет собой пустоты.
Сам себе – пустота...
Сам себя спрашиваю вдруг: «Кто ты?
Что же с тобой не так?

Мечешься, ищешь, бредёшь сквозь бури,
Сам себе - главный враг.
Кто ты? Обычный безликий дурень,
Или Иван-дурак?».

Берег кисельный: тепло и топко,
Сладко от молока.
Лебеди-гуси над узкой тропкой
Тянутся в облака.

Буду бежать сквозь лесное диво,
Сквозь записной лубок.
Буду катиться в овраг с крапивой -
Сам себе колобок.

Но не решаемы теоремы
Про пустоту в груди.
Слышу свой голос: «Дружок, от темы,
Лучше не уходи!

Надо метаться и суетиться,
Нервы вязать в узлы!».
Многие хлопнули из копытца,
И прямиком в козлы.

Друг позвонил: «Может, водки бахнем?
Дома сплошной раздрай…».
Речка молочная детством пахнет.
Сказка, не умирай!..

«Нет, - говорю, - на работу рано.
Выпью - не доползу…»
Быстро погас огонёк экрана.
Сна ни в одном глазу.

Мы же с ним в детстве в лапту играли.
Миг - и такой скачок.
«Что ты читаешь себе морали,
Сказочный дурачок?!».

Быт заполняет собой пустоты.
Сам себе - пустота.
В тысячный раз прозвучало: «Кто ты?
Что же с тобой не так?».

II

* * *
Хитрый рынок ощупает и просеет.
Будут пахнуть безвременьем и музеем
Пожилые торговцы под зноем летним,
Каждый день для которых давно последний.

Подойди к ним поближе, шепни на ушко,
Что часы с безголосой, слепой кукушкой
Ты готов обменять лишь на прах эпохи...
И послушай их громкое «ку» на вдохе.

Бесприютная вечность течёт меж пальцев,
Из игральных костей вымывая кальций,
С лиц прохожих стирая остатки грима…
Здесь тебя за одну из безделиц примут.

* * *
Ключ на старт!
Эпоха сплошного сюра.
Бытонавты
новых миров не ищут.
Прилетели. Сели.
Прости нас, Юра,
Но забыты звёзды.
Займёшь мне тыщу?

КОРОЧЕ
Родион Раскольников, ушлый блогер,
Проживает в съёмной своей берлоге,
А хозяйка истово «крутит жалом»,
Говорит парнишке, что задолжал он.

Он бы вынул деньги, сказал: «Возьмите!»,
А потом спокойно пошёл на митинг,
Да вот только: санкции, курс валюты...
В общем, бьёт Госдеп по карману люто.

Потому он гуглит в кафешке рядом:
«Как свалить старушку крысиным ядом?»,
«Где купить травмат?», «как собрать глушитель?».
«Тварь ли я? Хоть лайками поддержите!».

На базаре прикупит за тыщу триста
Он топор – подарок для террориста,
И пойдёт к хозяйке, дрожа, немея,
Рассказать, что право своё имеет.

А она: «Ментам позвоню и через...».
Шаг, замах. Топор черканёт о череп.
Закудахчут хипстеры: «Вот ведь, Родя!
Не убил старушку, но ранил… вроде».

На ТВ запишут слезливый ролик,
Снимут фильм с Безруковым в главной роли.
И, узнав о том, что старушка в коме,
Фёдор Д. напишет тоскливый коммент.

* * *
Пальцы – по клавишам. Галочка в нужной графе.
Пара хэштегов: #зажгли #офигительно #дико.
Селфи с концерта запостил  в «Фейсбуке» Орфей.
Через секунду их лайкнуть должна Эвридика.

Город кипит: беспокойный, безумный, чумной.
Поезд метро заливает волной человечьей.
Втиснувшись боком, сквозь зубы ругается Ной.
Что-то про тварей и этот безрадостный вечер.

Мчатся маршрутки.
Устал молчаливый Харон
В душный салон за оплатой протягивать руку.
– На остановке, пожалуйста.
Спальный район
Сонно плывёт за окошком под музыку Круга.

Пять пропитых мужичков олимпийских кровей
Глушат из пластика.
Нет смысла в лучшей посуде.
Зевс-громовержец им всем разливает портвейн.
– Вздрогнем, ребята! Ведь мы же вершители судеб.

* * *
Придорожный «Рай» предлагает плов,
Шаурму на вынос и крепкий чай.
За одним из выщербленных столов
Дегустируют горькую два бича.

У того, что справа - помятый нимб.
У того, что слева - одно крыло.
Он совсем не ангел, и чёрт бы с ним,
Горестно вздыхающим о былом.

Дело не в эпохе и взглядах на
Неуёмность духа и бренность тел.
Но висит в вагончике тишина,
Будто ангел только что пролетел.

* * *
На влажных рельсах – брызги тишины
И отсветы от фонарей окрестных.
Здесь свет земной вбирает свет небесный
И делает земное неземным.

Сквозь сумрак утекают поезда.
Стучат-стучат… и исчезают в дымке.
Висит над миром блёклой невидимкой
Пронзительно-последняя звезда.
 
Её едва возможно разглядеть
В космическом пространстве надо мною.
А ей ещё лететь-лететь-лететь…
Из горних высей. Становясь земною.

* * *
Макушки елей обмакнув в закат,
Жизнь пишет небо в облачных разводах.
Вчерашний день таскали в рюкзаках
И он впитал весь пот, всю грязь и воду.

Мы сушим у палатки гардероб:
Штаны, штормовки, свитера и берцы.
И шутим, дескать, краше только в гроб.
И добавляем мата, словно перца.

Наваристый и острый разговор
Не расхлебать, услышав с середины.
Но скрадывает темень, будто вор,
Написанные с вечера картины.

От хвойных кистей резкие мазки:
Костёр дымит и жарко дышит в лица,
А сердце замирает от тоски
По летним дням, которым не продлиться.

ДРУЗЬЯМ
Рыхлое небо сочится осенним дождём,
В лужах дрожат отраженья домов и прохожих.
В гости поэтов из города юности ждём,
Холод беззвёздных небес ощущая всей кожей.

Будем на кухне под утро читать по ролям
Строки Кутилова. Дело не в творческом зуде.
Дело в желанье сквозь дождь (справедливости для)
Всё же коснуться пером ускользающей сути.

Рыхлое небо сочится холодным дождём.
Нет расстояний – лишь влагой пропитанный воздух.
Возле подъезда гостей припозднившихся ждём.
Где же вы, звёзды? Чужие, но жгучие звёзды.

* * *
По центру сцены, на стене – ружьё,
Нелепое в трагедии Шекспира.

Дотошный зритель думал: «Ё моё,
Ну почему не шпага, не рапира?!».

Другой смекнул: «Ружьё - как тяжкий рок,
Нависший над страной, где Клавдий правил!».

Вот только Гамлет не спустил курок,
Хоть дядя был совсем не честных правил.

«Какой глубокий, тонкий смысл сквозит!», –
Шептались люди, выходя из зала.

«Вчера убрать забыли реквизит», –
Уборщица уборщице сказала.

* * *
Жизнь уходит в драму то и дело.
Дядя Ваня на язык остёр:
Говорит, мол, чайка пролетела
Над вишнёвым садом трёх сестёр.

Промелькнула искоркой надежды,
Сполохами виденных зарниц,
И остыла словом где-то между
Сжатых губ и сомкнутых страниц.

Никакой заумной подоплёки,
Лишь вопрос, тягучий, как смола:
Отчего наводит грусть далёкий, 
Лёгкий росчерк птичьего крыла?..

ОСТАНОВКА
Никакой патетики, слёзных строчек.
Просто город, вечер, кривые тени.
Возле остановки народ хохочет
И старушка жалобно просит денег.

От такой картины мороз по коже.
Пять рублей – в ладонь, больше нет в карманах.
А она кивнёт, скажет: «Дай вам Боже...».
Нет уж, лучше ей, чтобы без обмана.

Или лучше – мне, чтоб исчезли беды?
Каждый эгоист мнит себя мессией.
Так и тянет пафосно всем поведать,
Дескать, той старушкой была Россия.

* * *
В кабинетах власти играют в змейку,
И ползёт труба из «сибирских руд».
Больше с каждым пройденным километром,
Толще с каждым съеденным кубометром.
А старушки дряхлые на скамейке
Увлечённо верят, когда им врут.

Змейка всё шустрее шуршит на запад, 
Бензопилы режут «кругляк» в Китай.
Горше с каждым баррелем, с каждым разом,
Хуже с каждым вывезенным КАМАЗом.
Побежит однажды сибирский лапоть
По соседям с криком: «Моё! Отдай!».

И шипит змея, тянет вправо-влево.
Жизнь, как плод познанья – горька, груба.
Всё яснее видится с каждым годом,
Что теряем мы, и кому в угоду…
Обречённо в змейку играет Ева,
Но однажды явно придёт труба.

* * *
Разъятая на органы страна:
На лес, на нефть, на золотые жилы.
В глубинке, где пригрелась тишина,
Ждут городских поэтов старожилы.

Неужто, я так беспросветно глуп,
Раз вижу немощь в этой древней силе?
Шесть лавок, восемь стульев - сельский клуб,
Куда нас со стихами пригласили.

Здесь пели ветры испокон веков.
Теперь тайга всё реже и плешивей.
И страшно в этом царстве стариков
Хоть парой строк, хоть парой слов сфальшивить.

* * *
Ермак доплывёт. И Чапаев тоже.
«Титаник» дойдёт до Нью-Йорка, но
Как только фантазия крылья сложит,
Ермак и Чапаев пойдут на дно.

Поднимется айсберг над чёрной гладью,
Холодный и острый, как взгляд врага.
А девушка в лёгком вечернем платье
Руками взмахнёт и нырнёт... в Вагай.

Урал колыхнётся, качнётся Лета.
Потом громыхнёт по воде весло.
Все вынырнут разом в цветное лето,
Не в силах понять, что им жизнь спасло.

И, будто окутаны светом горним,
Пойдут по воде сквозь густую тьму.
Их всех поведёт безголосый дворник,
Который ещё не забыл Му-му.

* * *
Мы уйдём вслед за летом
В печальную, влажную высь.
Без вещей, без билетов.
До смертного вздоха – сбылись.

Снег завертится колко,
Часы застучат о былом.
Станем книгой на полке,
Бездомным душевным теплом.

Станем запахом пыли,
Врачующим словом... И пусть!
Это значит, мы были.
А строки навеки – наш пульс.

Тихонов Александр Александрович. Родился в п. Большеречье Омской области. Живёт в г. Омске. Заведующий экскурсионным отделом Исторического парка «Россия - моя история. Омская область». Произведения публиковались в журналах «Наш современник», «Роман-газета», «Молодая гвардия», «Сибирские огни» и др.  Автор книги стихов «Облачный парус» (Омск, 2014), романов «Охота на зверя» (М: АСТ, 2016) и «Синдром героя» (М: АСТ, 2017), соавтор научно-популярной книги «Сила Сибири. История Омского края» (Омск, 2016) и пьесы для детей «Волшебный планшет Джинна» (2017). Лауреат литературных премий: им. М.Ю. Лермонтова (Тарханы, 2015), им. Ф.М. Достоевского (Омск, 2015), «В поисках правды и справедливости» (М., 2016), «Русские рифмы» (СПб, 2018).

Вверх

Нажав на эти кнопки, вы сможете увеличить или уменьшить размер шрифта
Изменить размер шрифта вы можете также, нажав на "Ctrl+" или на "Ctrl-"

Комментариев:

Вернуться на главную