|
«МЕЖ КОЛОСЬЕВ И ТРАВ…» К 80-летию прозаика Льва Емельяновича ТРУТНЕВА Проза Льва Трутнева узнаваема и неповторима. Так, можно взять отрывок из его романа «Молодо-зелено», снять фамилию автора, и дать читателю - пусть определит: кто написал? Думаю, наверняка, тот ответит: «Это перо Трутнева!». Сказать о том, что Лев Емельянович Трутнев один из страейших и лучших писателей Сибири и всей России, значит, почти ничего не сказать. Его творчество - большой, увлекательный мир! Судьба художника слова неотделима от земли, где он родился, окружающей природы. Вкладывая душу и сердце в творчество, он становится символом народа и страны. К такому символу в современной русской литературе, на мой взгляд, можно отнести замечательного прозаика Льва Трутнева, чьи произведения известны не только в его родной Сибири, но и в градах и весях необъятной России. Его начальная книга «Первые зори» - рассказы для детей, вышла в Средне-Уральском книжном издательстве в Свердловске. Теперь за плечами Трутнева свыше полувека творческой деятельности, её результат весомый: более двух десятков книг, выпущенных центральными и региональными издательствами. Это - романы, повести, рассказы, очерки. Писатель часто выступал на страницах ведущих литературных журналов, в частности, в журнале «Сибирское огни». Наибольшую известность у читателей получили его романы «Молодо-зелено», «Таёжник», «Средь степи широкой». Если собрать вместе произведения, вышедшие из-под его пера, то насчитаем почти 350 (!) авторских листов. Огромный объем! Привожу эту цифру не для того, чтобы кого-то «сразить наповал», а лишь хочу напомнить: истинного писателя, каковым и является Лев Емельянович, отличает высокая работоспособность, поиск новых жизненных ситуаций с неожиданными, а равно и «обычными» героями. Лев Трутнев, вне сомнения, щедро наделен даром слова, другими талантами. Он, например, прекрасно рисовал, пел на публике, играл на гитаре. Да и сейчас, если надо, тряхнёт стариной. Но всё это были увлечения, а писательство поднялось выше их, стало призванием и судьбой! Это чувствуется с первых строк любого произведения Трутнева, ты как бы вступаешь в беседу с умным, добрым наставником, много повидавшим на своём веку. Поэтому я, как читатель, не перестаю удивляться тому редкому обстоятельству, что с каждой новой книгой отрываю ещё неизвестные грани таланта сибиряка. Это касается жанрового мастерства - он умело владеет искусством рассказа, повести, романа. Это касается и содержания - он ненавязчиво выстраивает сюжет, передаёт внутренний мир своих героев. Причём, всё это автор делает с такой изобразительной силой, которая надолго западает в память. Композиционная целостность произведений Льва Трутнева особенно явственна. В рассказе, повести или романе трудно что-либо убавить или прибавить; такое невозможно, иначе художественная «ткань» повествования сразу выдаст «заплатку». Стиль прозаика отличает сочный, образный, яркий язык. Это особенно важно и ценно в нынешнее время, когда не только в обыденной речи, но и в некоторых литературных произведениях встретишь стертые, маловыразительные, а тем более - иностранные слова, не имеющие русской окраски, что значительно обесцвечивает и наше общение, и наши книги. - К сожалению, я должен прямо сказать о том, что писатели, культура, да и в целом русский народ медленно, но неуклонно теряют традиционную языковую культуру, - говорил в одной из наших бесед писатель из Омска, когда я с ним встречался в Москве, в Переделкино. - Очень неприятная тенденция, которую нужно менять, преодолевать, что я по мере сил стараюсь делать в своём творчестве. Тревогу Льва Емельяновича я разделяю полностью. Думаю, с ним согласились бы и многие коллеги из разных регионов России. Об особенностях творчества Льва Трутнева, представляющих интерес для других литераторов, для широких слоёв публики, можно говорить долго. В данном случае целесообразно задержать взгляд на новом романе «Иметь и не потерять», где простой человек, благодаря личным способностям и настойчивому труду, поднялся в бизнесе, не имея в «копилке» ни денег, ни прочной «крыши». Тема - самая современная. Идёт рассказ от лица главного героя. Автор, показывая его психологию, внутренние переживания, стремится высветить человеческую душу. И здесь проявляется его мастерство как художника слова. «Но я никогда не останавливался на полпути к задуманному и, несмотря на все дорожные и душевные перипетии, колесил по Тюменским городам и посёлкам, глубже и глубже познавал Сибирь! - признавался герой романа. - Сколько новых открытий! Сколько передумано, переоценено! И, возможно, благодаря этим поездкам, многое изменилось в моём понятии о людях и в моём мировоззрении. Как-то сгладилось чувство неловкости за свой поступок, утонуло в азарте приобретательства, в развороте перспектив на будущее, от которого захватывало дух. А мораль? Ну, что мораль? Бизнес и мораль вряд ли совместимы. И загонял я тогда свою совесть в такие глубины души, в которых она едва теплилась». Так преподносит нам автор состояние героя, когда тот тайком перекупает акции у своего близкого друга. О настоящих и ложных ценностях окружающего мира заставляет задуматься данный роман. В творчестве Л.Е.Трутнева постоянно «бьётся» начальный исток, яркие впечатления детства и юности. Он родился в 1935 году в городе Зайсане Восточно-Казахстанской области. Отец Емельян Иванович Крупин был выходцем из казачьей станицы в Уссурийском крае ( в 3-х летнем возрасте Емельяна усыновил Дмитрий Трутнев, отсюда и такая фамилия у писателя). А мать Анисья Даниловна принадлежала к крестьянам-переселенцам из Тульской губернии. В 1938 году семья переехала из г.Зайсана в город Омск. Когда началась Великая Отечественная война, Емельян Иванович ушёл на фронт, он воевал командиром стрелковой роты, в 1944 году погиб на Ленинградском фронте. С первых дней войны Анисья Даниловна вместе с маленьким Львом уехала к деду, в деревню Вяжевка Горьковского района, где и прожила до 1955 года. - Жили впроголодь, очень трудно, - вспоминал Лев Емельянович. - С малолетства я уже работал и по хозяйству, и в огороде. В поселке, который был далеко от нас, первый раз попал в библитеку. Там было где-то около 400 книг. Я их все запоем прочитал, читал всё подряд. Тягу к писательству он почувствовал ещё в школе - в 12 лет. Вёл дневники, делал зарисовки. Но серьезно о творчестве не задумывался. После службы в армии Лев Емельянович окончил техникум по специальности инженера-механика; после, получив высшее образование, работал в одном из НИИ, прошёл путь от лаборанта, конструктора до заместителя генерального директора. Но карьере Трутнева-ученого не суждено было развернуться в полную силу. Хотя Лев Емельянович плодотворно трудился на научной ниве, имел научные работы и даже изобретения! Всё же литературное творчество притяуло к себе, захватило, стало смыслом жизни. И всё, увиденное и познанное в деревне, навсегда вошло в писательскую память. Поэтому Лев Емельянович так неравнодушен к деревенской жизни, к природе и её тайнам, он горячий поборник здоровой экологии, в том числе - экологии души. - Я начал охотиться в 12 лет, - признался как-то Лев Емельянович, - часто бывал на природе, и продолжаю бывать. И я видел то, что другие не видят, имею в виду те отрицательные изменения во взаимоотношениях человека к природе. И, конечно, я не мог не писать об этом. В данном случае уместно вспомнить повесть «Близкие заботы» - о судьбе егеря, защищающего заказник в Сибири от браконьеров уже нашего времени. Сюжет произведения полон драматизма, особенно страшно, когда обнаглевший браконьер убивает жену егеря, бросившуюся на защиту мужа. По большому счёту в этой повести речь идёт о жестокости современного человека по отношения к природе, к окружающим людям, писатель вскрывает и причины такой жестокости. Поэтому и в новой книге писатель остался верным тому, что дорого сердцу, что волнует и тревожит его, да и многих из нас. Судьбы матери и дочери - Клавдии и Вики - составили основу повести «Чёт и нечет». Если Клавдия - русская страдалица, с чистой душой сумела преодолеть тяжкие испытания, выпадавшие ей почти всю жизнь, и Клавдия не сломалась, то Вика выглядеть в какой-то мере её противоположностью. Дочь позарилась на сытое и красиво оформленное существование, стремилась к нему, чего бы то ни стоило. В итоге она терпит духовный, да и физический крах.
«Вика остановилась у знакомого сквера. Сквер был перепланирован, расширен и облагорожен. Мысли её потекли к беспечным школьным годам, в юность и молодость - и слёзы удушья застлали от Вики и зелень сквера, и разноцветье клумб, и дома: пусто в душе, пусто, ничего не осталось - одна пронзительная боль за нелепо пропавшую жизнь. Она сделала ещё несколько шагов. Широкая и светлая река открылась за деревьями. С особой четкостью, как в ослепительной вспышке, Вика вдруг увидела себя молодой и красивой, полной сил и надежд, и в тот же миг почувствовала острую, пронзительную боль в сердце - будто в него вогнали шило. Жар обжог ей грудь, как бы выплескиваясь наружу. Мелькнул зыбкий горизонт, густо залитый краснотой, и потух. Вика припала к первому недалёкому дереву и потеряла сознание…
И если к этой героине у автора вполне внятное отношение, то к Ловцову, главному персонажу повести «Отрада», оно не такое однозначное. Попав из деревенской глубинки в город, Ловцов, к сожалению, оторвался от родовых корней, от той «пуповины», что связывала с деревней. Поддавшись соблазну эфемерного обогащения, он потерял то дорогое, что уготовила ему судьба, подошёл к своему духовному краху. В конце повести мы видим Ловцова уже другим; он многое понял, осознал ошибки. Но вот сможет ли он поменять свою жизненную позицию или не сможет? Автор оставил решить этот вопрос самому читателю. Обращу внимание и на такую особенность творческой манеры Льва Трутнева. Следуя классической традиции, он, как и когда-то Александр Сергеевич Пушкин, предоставляет герою право самому распоряжаться своей судьбой, а не решает её за героя. Это очень важно! Через такое понимание литературных персонажей создается художественная правда. Увы, ныне нередко наблюдаем, как иной писатель ведёт своего героя, будто куклу, заставляя совершать дела и поступки, которые не вытекают ни из его характера, ни из его судьбы. В итоге художественная правда искажается, а литературное произведение утрачивает силу искусства. Новая повесть «Её дневник» необычна в том плане, что не содержит традиционного сюжета; сюжет как бы вытекает из дневниковых записей влюблённой женщины и воспоминаний мужчины. И тут надо обладать незаурядным мастерством, чтобы удержать внимание и интерес читателя. Автору это, на мой взгляд, удалось. Откровения женской души, интимные чувства - всё передано в духе времени, но без «передержек», свойственных бульварной литературе, а к тому же - на чистом русском языке. Творчество Л.Е.Трутнева справедливо отмечено рядом престижных всероссийских литературных премий, в том числе - премией имени Вячеслава Яковлевича Шишкова за книгу повестей и рассказов «Звонкий рог» (2005 г)., которую автор получал в городе Бежецке Тверской области (на родине В.Я.Шишкова). Этот сборник, на мой взгляд, должен быть настольной книгой у всякого русского человека, кто любит природу и Отечество. Книги Л.Е.Трутнева не раз экспонировались на Международных выставках в Пекине, Женеве, Дели, и сам писатель бывал в составе делегаций, представляющих за рубежом современную русскую литературу. Эти поездки всегда оставляли в душе яркие впечатления, давали пищу уму и сердцу. У замечательного русского поэта Ивана Бунина, чьё творчество ценит Лев Трутнев, есть короткое стихотворение. И цветы, и шмели, и трава и колосья, Думаю, многие произведения писателя Льва Трутнева из Омска похожи на «полевые цветы меж колосьев и трав».
Геннадий САЗОНОВ,
"МЫ БУДЕМ ЖИТЬ..." В сибирском городе Омске живет и работает Лев Емельянович Трутнев – вдумчивый, пристально всматривающийся в окружающий мир писатель, чувствующий природу так, как дано немногим. Без приукрашивания и упрощения, открыто и честно, в живых образах, с редкой достоверностью, определяющей и величину литературного дарования, и объем жизненных знаний писателя, воспроизводит Лев Емельянович картины сибирской природы. Он убеждает нас, что мир людей и мир животных не в состоянии существовать в изоляции друг от друга, что они не только экологически, но и духовно связаны между собой. Вот как описывает автор в книге «Звонкий рог» свои первые впечатления от соприкосновения с природой, духовном слиянии с ней: «Просторы окружающего мира ознобили меня своей необъятностью и разнообразием, сознание потерялось в них, и сам себе я стал казаться ничтожно маленьким в купели живой природы, впервые смутно почувствовав смутную связь с ней и интуитивно уловив ее высокое главенство над человеком». Персонажи повестей и рассказов Льва Трутнева побуждают читателей к состраданию, жалости, сопереживанию, активному сопротивлению злу во всех его проявлениях. В сюжетных развязках добро побеждает зло, что является основой авторского мировоззрения. В повестях «Красный лис», «Длинноухий», «Белогрудый», где главные герои – дикие животные, симпатии читателя явно на стороне этих животных и таких людей, как мальчик и его дед егерь Яков. «Безгранична природа в проявлении форм, цветов, звуков…– говорит писатель в предисловии к одной из своих детских книг.– Нужно лишь уметь видеть и слышать, воспринимать духовно то, что она нам открывает. И чаще всего эти открытия даются людям добрым, неравнодушным к этим самым проявлениям». И это истина! Все герои произведений Льва Трутнева, будь то взрослые, юноши или дети, наделены чувством глубокого сопереживания. Они не просто созерцатели происходящего – они действуют. Вот юные спасатели Денис и Андрей во время весеннего наста, по-охотничьи – чарыма, отгоняют от стельной лосихи стаю волков (рассказ «Чарым»). «Все, что происходило у самой кромки леса, разворачивалось с пугающей быстротой. Сутуловатый лось, по брюхо завязший в снегу, ногами и безрогой головой отбивался от наседавших на него волков. В резких прыжках похожие на овчарок звери успевали хватануть лося зубами и мгновенно увернуться в отскоке от его тяжелых копыт. Гул движка остановил хищников. Они скучились, забегали в беспокойстве и, поняв опасность, откатились от лося и на махах понеслись в сторону болота, обходя друг друга». Старый егерь охотничьего заказника Яков Земляков не раз рисковал жизнью, сталкиваясь с современными, наделенными властью и деньгами, браконьерами. В повести «Живая душа» он спасает от неминуемой гибели нелётного лебеденка. «Лебеденка егерь искал долго и упорно. Он обследовал каждую кочку, каждый укромный уголок в траве, до мельтешения в глазах всматривался в сумеречные камыши. Птицу Яков увидел в тупике, на лабзе. Вытянув шею, вжавшись в траву, лебеденок лежал плотно и был едва заметен. Осторожно подняв сачок, Яков накрыл им хлопунца. ‹…› Вот что написал о творчестве Льва Емельяновича известный писатель и публицист Владимир Мирнев: «Литературный талант писателя Льва Трутнева многогранен. Он с одинаковым искусством владеет и формой рассказа, и формой повести, и формой романа, работая к тому же в этих жанрах не только для взрослых, но и для детей – от дошкольного возраста (рассказы и сказки) до молодежного. Язык этого прозаика ярок и сочен, во многом лиричен, лишен каких-либо словесных штампов. Стиль – легок, глубоко выразителен. Большинство произведений писателя отражают такую важную тему, как отношения человека с природой, в которых с особой пестротой раскрываются образы людей, стоящих по ту и другую сторону экологических проблем. Причем картины природы в этих произведениях выписаны с глубокой художественной силой, волей-неволей уводящей нас в ее великие тайны и заставляющей принимать душой все то, о чем говорит автор…» Да, в прозе Льва Трутнева нет ни одного случайного слова: каждое выверено сердцем, и потому во всех его произведениях так сокровенно, зримо и с высокой степенью правдивости раскрывается притягательная мощь природы, ее осветляющее воздействие на человека. А в рассказах «Первая рыбалка», «Чужак», «Лиходейство», «Особое мнение» и других природа является живым участником, активно воздействующим на события. В творчестве Льва Емельяновича есть много рассказов об охоте. Но охота охоте рознь. В нелегкое послевоенное время, когда писатель только-только выходил из младшего детства и приобщался к труду, когда по разным причинам приходилось тянуть полуголодную жизнь, охота не только была подспорьем к скудному столу, но в некоторых случаях и спасением. Здесь как раз и уместно сказать о той человеческой доброте, которая не допускает – даже в малых проявлениях – бездумного обращения с природой. Браконьерство, бессмысленное убийство животного, считалось смертным грехом, глубоко презиралось, и даже недоедание не могло толкнуть честного человека на подлость. В этой связи показателен рассказ «Особое мнение», в котором юный герой, впервые взятый отцом на зверовую охоту, вопреки его наказам, не поднимает ружья на лосенка. «Скосив глаза, охотник заметил, как в темных кустах что-то сдвинулось. Острым взглядом он различил горбатую спину лося и обмер, затих от непонятного страха. Миг – и на поляну вымахнули звери. Как и предполагал отец, это была лосиха с теленком. Длинноногие сутулые звери шли прямо на Кольшу. ‹…› Почти все произведения отражают в своем нравственно-идейном ключе «отсветы живой души». Живая душа – это олицетворение добра, света, тепла, отзывчивости, искренности, гуманности, в противовес душе неживой. Все эти качества присутствуют в повестях и рассказах Льва Трутнева и являются основными вехами его творчества. Немало и чудных явлений подметил писатель в своих бесчисленных «свиданиях» с природой. И не только увидел сам, но и с помощью слова донес это увиденное до нас, читателей, заставляя зрительно воспринять и пережить то же самое. Вот, к примеру, маленькая зарисовка-миниатюра. «Мокрый снег с дождем шел всю ночь, а к утру небо вычистилось и ударил мороз. На камышах повисли гирлянды тоненьких льдинок, оставшихся от недотаявшего снега. Слабый ветер качал камыши, и льдинки, задевая друг за друга, издавали тихий мелодичный звон. Переливаясь в лучах солнца, они искрились хрустальным блеском…» Или вот еще одна: «…надвинулась тучка от земли до неба, и хлынул дождь, прямой, крупный. При ударе о воду дождинки выбивали белые, как олово, брызги, отчего вода вблизи казалась покрытой сплошным бисером прыгающих дробинок, которые вдали сливались в сплошную стеклянную сетку». Особо нужно сказать о небольших повестях «Красный лис», «Белогрудый», «Длинноухий», входящих в сборник. В них Лев Емельянович с присущей ему художественной яркостью и доподлинным знанием биологии животных описал жизнь красного лиса, гуся и косулёнка, исходя из их восприятия окружающего мира и как бы незримо присутствуя рядом с ними во всех забавных и трагических приключениях, происходивших с этими зверями. Читаются эти повести с неотрывным интересом не только как подлинно приключенческие, но и как раскрывающие многие тайны природы, ее красоту. «Этот крик, далекий, едва уловимый, смахивающий на вой, красный лис услышал в самой середине чистой, прозрачной от снега и небесного излучения ночи и вскочил упруго и резко. Сладко и тревожно забилось звериное сердце, когда он во второй раз уловил легкое отрывистое тявканье с подвыванием. Нечто волнующее, теплое заполнило лиса и вырвалось наружу резким хрипловатым лаем. Пропала вся его осторожность. Ослепленный неудержимым порывом, ошалевший от каких-то новых, испепеляющих чувств, бежал зверь по снегу прямо на долетающие из глубокого пространства звуки. Музыкой непреодолимой силы звучала для лиса призывная песня самки, и никто не остановил бы его в безумном порыве стремительного бега. Разве что смерть. Но сумрачная ночная степь была пустой, гулкой, как хрупкий стеклянный сосуд огромных размеров, и все в ней пело голосом тоскующей лисицы, тоненько, с переливами, и ни единого постороннего звука, мешающего тому пению, не проявлялось…» («Красный лис»). В заключение следует сказать, что детство Льва Емельяновича выпало на военные и послевоенные годы, которые он провел в глухой сибирской деревне. Позднее окончил среднюю школу, техникум, служил в армии. После армии поступил в институт на специальность инженера-механика. Более двадцати лет проработал в научно-исследовательском институте. Много ездил по стране. По служебным делам и в охотничьих скитаниях побывал в разных краях. Писать художественную прозу начал рано, еще в школе, но первую книжку удалось издать лишь в 1965 году. Сейчас Лев Емельянович – автор семнадцати книг для взрослых и детей – романов, повестей, рассказов, сказок, очерков, публицистики, изданных в Москве и Омске. Член Союза писателей России. Он – лауреат литературной премии имени В. Я. Шишкова. Его книги были представлены на Международных книжных выставках в Пекине, Женеве, Дели, а сам он был в делегациях писателей, представляющих современную литературу России. Творческие планы писателей часто держатся в тайне. Известно лишь одно: Лев Емельянович продолжает активно работать. Пожелаем же ему творческих успехов и новых интересных книг! Юрий ПЕРМИНОВ (Омск)
Лев ТРУТНЕВ (Омск)
1 Июнь накатился мощно, с яркими зорями, жгучей жарой, душными ночами, погнал в рост травы, рассыпал цветы. Зной загонял все живое в укромные, теневые места, и тихо было в лесостепных просторах… Понадобились ивовые прутья, и я налегке, с одним топором и веревкой, пошел в лес. Запах тальников я услышал издали. Терпкий и острый, он глушил все другие запахи, и сразу потянуло сыростью – в низине блеснула вода. Найдя ивняки погуще, я стал рубить их молодые побеги и складывать на растянутую веревку. Мешали ошалелые комары, оводы, но кучка росла, тяжелела. Попробовав ее на вес в третий раз, я решил, что большего мне не унести, и скрутил прутья веревкой. Недалеко, среди молодых берез и осин, виднелись небольшие бугры, заросшие бурьяном. Оттуда, пока я рубил ивняк, долетал пряный запах цветущей смородины. И заросли, и бугры манили своей таинственностью, и, взяв топор, я пошел туда, оставив вязку прутьев на поляне. Раздвигая шелестящие стебли бурьянов, я забрел далеко и наткнулся на заброшенный колодец, до краев заполненный водой. Видно было уходящие в глубину венцы сруба, отраженные пятна облаков… Отвернувшись от грозного четырехугольного ока, я двинулся в гущу смородины. Одичавшая, она разрослась буйно и широко. Клейкие ее листья ароматно пахли. Я мял их пальцами и с удовольствием нюхал, продвигаясь в глубину зарослей. И вдруг откуда-то потянуло вонью. Подумав, что где-то в кустах лежит падаль, я хотел повернуть назад, но, сделав три-четыре шага, увидел небольшую выбитую полянку. На другом ее краю, под плотным кустом, темнела нора, похожая на пологую яму. Я подошел к ней и наклонился, заглядывая в темноту. Из ямы шибануло такой вонью, что пришлось зажать нос. Я бы тут же и ушел, если бы не заметил подозрительное движение в норе. Что-то там мелькнуло, шевельнулось. Меня охватила оторопь. Крепче сжав топор, я присел на корточки и увидел в черной глубине белесых щенят, сбившихся в кучу. «Откуда здесь щенята? – промелькнула мысль, а рука уже тянулась в нору. – Лисятки?…» Схватив за шиворот ближнего щенка, я вынул его на свет. Он не визжал, не рычал, не скулил, а лишь изгибался всем телом, пытаясь вывернуться. Сунув звереныша назад, я насчитал еще пять щенят.
Где-то хрустнула ветка, и мне показалось, что кто-то остановился сзади. Мгновенный страх прошил все тело, холодная дрожь током прокатилась от затылка по спине. Резко оглянувшись, я увидел в двух шагах от себя большую серую собаку. Взгляд ее блестевших настороженных глаз на миг встретился с моим взглядом. «Волк!» – взрывом вспыхнула страшная догадка, и я бессознательно, падая, перекатился за куст, выставив перед собою топор. Но небо надо мной не заслонилось зверем. Сквозь переплетения веток я увидел, как волк сунулся в нору. Еще несколько раз как попало перекувырнувшись, царапая лицо и руки о ветки и бурьяны, я вскочил и, оглядываясь, кинулся прочь из плотных зарослей. Лишь на полянке, увидев синее небо и залитые солнцем березы, я остановился, хватая ртом горячий воздух. Правая рука, сжимавшая топор, занемела, и я перекинул его в левую, поняв, что теперь волк на меня не бросится. Не спуская глаз с зарослей, я трусцой побежал к вязанке прутьев и шустро поднял ее. Оглядываясь, я, как мог, заспешил к деревне, и чем дальше оставались тальники, тем спокойнее становилось у меня на душе. Уже и не верилось, что волк был рядом. Не показалось ли?
– Вот те возьми, где устроились! – удивился дед, выслушав мой торопливый рассказ. – Под боком у деревни! Беги к заготовителю, а то волчица перетащит щенят в другое место… Заготовитель взял новенькую одностволку, как он сказал – казенную, кинул в телегу топор, лопату и мешок и крикнул мне: – Поедем! Быстрей!.. Он так гнал лошадь, что телега прыгала на кочках, подбрасывая меня, и даже думать было невозможно, не то что говорить. До ивняков мы доехали быстро, и заготовитель, привязав лошадь к березке, заторопился: – Бери топор и лопату! Скорее! Схватив ружье, он устремился к буграм: место это он знал не хуже меня, а то и лучше, и точно ориентировался. С непонятной тоской двигался я за ним, держа топор наготове. Снова запахло звериным духом, падалью, и мы вышли к логову. – Карауль! – приказал заготовитель и, сунув мне ружье, запустил лопату в черное отверстие норы. Раздались какие-то звуки, не то визг, не то урчание. Он нагнулся, вытянул за лапы одного волчонка и ударил головой о лопату. Темнота полыхнула перед глазами, колючий озноб прошел по спине, а пока я приходил в себя, заготовитель и второго волчонка убил таким же способом. Наполовину скрывшись в норе, он шарился там, я же, потрясенный злой жестокостью, старался не глядеть на волчат с окровавленными головами. – Ты же говорил – шесть, – вылез из норы заготовитель. – А где они? Я молчал, не понимая его. – Унесла, сука! Успела! – Отряхнув ладонь о колено, заготовитель вырвал у меня из рук мешок и покидал туда мертвых волчат. – Ну вот что, будем искать новое логово: перепрятала она их… Но я плохо слушал его, глубоко сожалея, что рассказал про свою находку. Проанализировать непростые отношения человека с дикой природой я тогда не мог. Меня лишь терзала жалость к маленьким, так зверски убитым волчатам. 2 Печка раскалилась, низко гудела, бросая в дверку отсветы буйного пламени. Тепло, исходившее от ее жестяных боков, заполнило избу, согрело пол, стены, слизало с окон лед, приятно успокоило нахолодевшее за день тело. Я только что вернулся из очередного похода в лес и отогревался на большой печке. – Вся эта твоя затея с капканами ненадежная, – говорил Стёпину дед. – Волка обхитрить трудно. Ты, поди, забыл, как с капканами заниматься? Они сидели друг против друга на скамейке. Заготовитель появился сразу, едва я сбросил в ограде отяжелевшие лыжи. Он теперь сам приходил ко мне, едва заметив мое возвращение с промысла. – Да нет, не забыл. – Стёпин рассматривал двух крупных колонков, добытых мною в этот раз. – И вываривал, и полынью натирал, и все другое делал, как надо. – Тогда, может, и попадут… – Я к тебе с просьбой, Леонид, – поднял свой глаз на меня заготовитель. – Завтра собираюсь волчьи капканы проверить, а куда мне одному: одна рука – не две, и вижу плоховато – ни взять, ни пристрелить зверя. Неприязнь к этому хитрому человеку так и осталась у меня в душе, лишь сглаживаясь и смягчаясь со временем, и помогать ему не было никакого желания. Дед как понял меня: – Ты же и ставить его приглашал, а сам управился и теперь обойдешься, – оговорил он Стёпина. – Так ставить проще: я их прямо с саней маскировал. А на живого зверя одному опасно. Вдруг подфартило… – С какой-то иной, непривычной стороны открывался для меня заготовитель. – Так поможешь? Стёпин сутулился, и мне стало его как-то жалко. Все же, несмотря на все обманы, заготовитель немало содействовал моему приобщению к охоте, кое-что подкидывал за пушнину, поддерживал. И я согласился. … Пока ехали по торной дороге, лошадь шла ходко, хотя частые раскаты и мешали ей держать ровный шаг. Низко стояли тучи, закрывая солнце. Лишь в рваные промежутки между ними струился желтый свет, отчего небо было пестрым, как степь ранней весной. Пахло конским потом, соломой и сухим снегом. Тихо скрипели вязки саней, да изредка покашливал Стёпин. Проехали свежие вырубки и уперлись в край большого заболоченного леса. Глубокие снега окружали нас. – Отсюда идти придется, – встал с саней Стёпин. – Лошадь не утянет сани по таким заносам, да и напугаться может, если что. Привада-то вон за тальниками, триста сажен отсюда. – Он кинул коню охапку сена, взял с саней топор и веревку. – Ты надевай лыжи, будешь дорогу торить. Я – за тобой: всё легче, чем по целине лезть… Откуда-то взялась сорока, застрекотала, к ней подлетела еще одна. – Вот они, уже услышали, на доклад прилетели! – Стёпин поправил одежду. – Ну, пошли… Я взял на плечо ружье, нацепил на валенки лыжи и двинулся в том направлении, куда показал заготовитель. Снег был рыхлым, и за мной оставалась широкая борозда, по которой шел Стёпин. Вначале я убежал от него, но скоро выдохся, упрел и остановился. Спокойно и безмолвно дремал заснеженный лес: ни звука, ни движения. – Куда попер, как паровоз! – тяжело дыша, серчал Стёпин. – Глянь там, под березой, ничего не видно?
На поляне возвышалась могучая, несколько отстоящая от опушки леса береза. Я шел и не обращал на нее особого внимания – береза как береза, таких немало встречалось в нашем лесу. Но тут обомлел от неожиданности: недалеко от нее метался большой серый зверь, поднимая снежную пыль. Он как из-под земли появился, возникнув внезапно. Минуту назад там никого не было. Не мог же я не заметить волка! Скорее всего, зверь таился до определенного момента, а потом вскочил. Он то вскидывался над снегом, то падал, скрываясь в нем. – Что, попался? – понял по выражению моего лица Стёпин. – Не стреляй, не кровянь шкуру, я его дрючком пришибу! До волка было еще далеко, и стрелять я не собирался. – Раз попал, то не вырвется, – с каким-то злорадством выговаривался заготовитель, надрубая нетолстую березку. – Сейчас я его батожком попотчую. – Он быстро очистил от сучков стволик березки и отрубил от него увесистую палку. – Пошли! Только ружье держи наготове. Ежели чего – стреляй! Зверь давно нас увидел и в который уже раз попытался вырваться из страшной ловушки. Он бился в снегу, поднимая белые смерчи, и порой трудно было разглядеть положение его тела – так несуразно извивалось оно в этих диких прыжках. – Рвись, рвись, разбойник! – разглядел волка и Стёпин. Он шагал твердо, держа палку наперевес. – Тяни свои жилы, ломай кости! Тебе конец… Я шел рядом с ним и вздрагивал от каждого всплеска снега, от железного звона капкана с цепью, от клацанья волчьих зубов – и тонкий страх, и жалость, и печаль давили душу. До зверя было шагов пятнадцать, когда он перестал биться, поняв тщетность своих усилий. Я полностью разглядел крупного, чуть припавшего к земле зверя с взъерошенной шерстью, окровавленной пастью, со злыми блескучими глазами. Передняя и обе задние его лапы, зажатые капканами, красили снег лоскутами спущенной кожи. И выбитое до черной земли место, и алый снег, разбросанный по сторонам, и взлохмаченный суровый зверь являли жуткую картину. От нее сердце сжалось в дробном стуке и скулы свело. – Возьми на прицел и стой! – крикнул Стёпин, медленно, шаг за шагом, продвигаясь к волку. Залетали вокруг сороки, тревожно вереща. И чем ближе подходил Стёпин к зверю, тем сильнее и злее загорались у того глаза, вставала на загривке шерсть и прижимались уши. Капканы, сцепившие лапы высокими дужками, не позволяли волку стоять, и он полулежал, но грозно, напряженно, и в любой миг мог рвануться, как разжатая пружина. Но Стёпин знал длину цепи, тяжесть березовых сутунков, за которые были привязаны капканы, и шел. Что было на душе у этого человека, зачем он рисковал? То ли врожденное чувство жестокости ослепило его, то ли возможность расправиться с сильным, но почти беззащитным зверем, то ли все вместе…
Волк все жег взглядом Стёпина, все вжимался в истоптанный снег. Мушка моего ружья плясала на сером его боку, и я боялся, что не успею выстрелить вовремя, да и опасно: можно зацепить Стёпина. Такого жуткого напряжения нервы мои не выдержали. – Дядя Семен, не подходи! – заорал я. И в этот момент зверь ринулся вперед, неизвестно каким образом оттолкнувшись сжатыми в капканах лапами. Он пролетел метра два, и цепи отбросили его назад. Волк упал почти навзничь и набок. Стёпин прыгнул к нему и взмахнул палкой. Куда пришелся тяжелый удар, я не разобрал. Только зверь вдруг снова взметнулся с воем, и человеческий крик скребанул по сердцу. Заготовитель кувыркнулся в снег, палка его отлетела в сторону, а волк стал рваться в жестокой ярости. Не поняв еще, что произошло, я выстрелил в это серое свирепое существо. Зверь упал, продолжая биться. Я перезарядил ружье и побежал к Стёпину. Он быстро-быстро отползал в сторону, пятная кровью снег. Волк уже затихал, лежа на боку. В последний раз он поднял голову, взглянул на меня, как показалось, благодарно и опрокинулся, показывая светлое брюхо. – Лошадь, лошадь дава-ай!.. – простонал Стёпин, пытаясь подняться. – Пол-зада отхватил, злодей! Я увидел окровавленный подол его полушубка и кинулся к лыжам. С трудом подогнав дрожащего от страха коня к поляне, я помог Стёпину влезть в сани, и мерин рванулся назад, будто за ним погнались живые волки. В деревне выяснилось, что у заготовителя оторван изрядный кусок ягодицы, и его увезли в райцентр, в больницу. … Лежа дома на печке, я вновь и вновь воссоздавал в памяти картину волчьего конца, почти все переживая заново, хотя и без жуткой остроты, и окончательно утвердился в мыслях, что в природе все много-много сложнее, чем кажется на первый взгляд, что жить в ней нужно осторожно, без зла и жестокости, с пытливым умом и добрым сердцем… * * * Не счесть проведенных с тех пор охот, давших мне духовную стойкость, здоровье, творческую энергию и много-много счастливых моментов, и я благодарен тому тайному зову, который возник в моей душе в далеком-предалеком детстве.
НА ПРОМЫСЛЕ Охотник проснулся без будильника, как всегда, по привычке – рано. За маленьким единственным окном зимовья еще не было и намека на утро. Плотная темнота стояла за двойными рамами окна, между которыми желтел мох с кисточками кроваво-красных ягод калины. Мороз обметал края стекол льдистым синеватым налетом, проникнув даже в зимовье. Охотник почувствовал это босыми ногами, высунув их из-под одеяла. Загруженная с вечера корявыми пеньками железная печка остыла, но некоторое тепло от тех сгоревших за ночь чурбаков еще осталось. Ладно срубленное из просушенной сосны, поставленное на мох, зимовье как бы хранило запас летнего тепла, и стены его никогда не были холодными. Внизу, под нарами, уловив легкое движение хозяина и угадав по каким-то им известным признакам, что он проснулся, позевывали собаки. Охотник поднялся, посмотрел на ходики, ритмично чакающие в тишине, и стал одеваться. На колышках висели просушившиеся бродни. Он надел их на плотный носок и прямо в свитере, прихватив лишь шапку, толкнул наружную дверь. За небольшой, короткой пристройкой в виде маленьких сеней открылся выход. Матово забелел за ним снег. Чувствуя охвативший его мороз, охотник нырнул за угол зимовья. Высоко и остро стояли вокруг темные деревья, опыленные недавним снегом. В промежутках между ними мерцали блестки звезд, чернели лоскутки неба. Тишина давила на уши и тревожила, поднимая какие-то неосознанные чувства. Набрав из поленницы сухих дров, охотник вернулся в зимовье. Печурка разгорелась быстро, весело заиграла огненными бликами на грубом полу из горбылей. Охотник поставил на нее чайник и кастрюлю с остатками вечерней еды. Под столом, на полке, стоял омедненный таз с мешаниной из овсяной крупы и рубленых беличьих тушек. Охотник вытянул его и позвал собак. Не торопясь, с достоинством подошли к еде четыре крупные лайки, стали спокойно есть, не стараясь опережать друг друга. Хозяин даже не следил за ними: он знал, что у собак всегда порядок – ни одна из них не посмеет жить за счет другой, не будет стараться урвать для себя кусок побольше и послаще. Так они воспитаны. За окном все темнела ночь, гулял мороз и висела беспробудная тишина. Неторопливо и основательно позавтракав, охотник стал готовить задел на ужин: намыл лосятины, начистил картошки, лука… Не забыл про варево и для собак. Все это он залил водой. Окно зимовья чуть-чуть посветлело. С неохотой, со злом уходила морозная ночь из урманов. Теперь охотник начал готовиться в дорогу: проверил карабин, патроны, снаряжение, положил в заплечный мешок-понягу еду и небольшой термос с горячим чаем, котелок… Не забыл он проверить и лыжи – основное средство передвижения в малоснежье. Это позже, когда в леса набьет сугробы и собаки не смогут бегать, снарядит охотник свой мото-снегоход – новую технику в промысле – и перейдет на добычу ловушками, а пока лучше лыж, подбитых камусом, ничего еще не придумали. Подперев двери батожком, охотник вышел на утрамбованную возле зимовья площадку. Над тайгой повис свет, как бы раздумывая, опускаться ему в эти холодные заснеженные леса или нет. Там, наверху, возможно, и гулял ветер, а понизу стылый воздух был неподвижным, стерильно-чистым, остро-холодным, и тишина чутко сторожила укутанные снегом деревья. Собаки ждали охотника, расположившись полукругом, и, когда он двинул лыжи по снегу, азартно устремились вперед. Леса, леса и леса… На добрую сотню верст в округе не только без человеческого жилья, но и без единой человеческой души. Жуть берет от одних мыслей об этом…
Долго и упорно шел охотник через пихтачи, пока одна из собак не подала голос. К ней устремились и все остальные, и тишина отступила, зазвенела собачьим лаем. Охотник снял с плеча карабин и заторопился на призыв своих верных помощников. Белку он заметил высоко, но маленькая пулька достала ее и там. Солнце обметало краснотой макушки леса, небо поголубело, мороз подобрел – вверху потек короткий зимний день, а внизу, в сплошном хаосе заснеженных сучьев и валежника, еще прятались сумеречные тени. Снова залаяли собаки, и снова бег до захлеба в морозном воздухе, до пожара в груди и ломоты в висках, притом глаз да глаз нужен, ловкая осторожность: случись чего – и никто не поможет, даже собаки. И так – весь день, к тому же охотник не только идет по лесным крепям, но и читает тайгу, отмечая в ней все мало-мальские изменения. А если повезет, если собаки наткнутся на след соболя, и вовсе не до отдыха, не до сна, не до знакомых троп. Уведет хитрый зверек туда, куда сроду не забредешь из любопытства или из расчета на весомую удачу. И выложатся за ним и охотник, и собаки, и добро, если не напрасно, а то и впустую пройдет та запарка: соболь малейшую оплошность человека или собак чувствует и уйдет, только моргни. Промысловая охота – занятие не для слабых, а для отчаянных, опытных, знающих природу трудяг, и нет в тайге людей, равных охотникам-промысловикам, как нет кого-либо выше профессионала в любом деле. И не каждый человек может стать промысловиком – особые данные нужны: выносливость, смелость, доброта… Да и тайга не примет любого: в ней не заиграешь, не забалуешь. И именно охотник-профессионал никогда не убьет ненужного ему зверя, птицу, никогда не напакостит в природе, потому что без нее он безработный, а без работы человек жить не может. К ночи, в сумерках, усталый охотник увидел свое зимовье и обрадовался: его ждало тепло и сладкий отдых. Опять кружком расселись усталые собаки на утоптанной площадке возле зимовья. Охотник с трудом, с темными всполохами в глазах, нагнулся, снял лыжи, обстукал их друг о дружку и сунулся в сени. Холод метнулся вместе с ним в зимовье, нырнул под нары. Нырнули туда, на сухое сено, и собаки. Чувствуя, как отходит задубелое на морозе лицо, охотник снял карабин, мешок-понягу и расправил плечи. Показалось, что вместе со всем этим он снял и сковывающую его усталость. Забить печку дровами – минутное дело, и скоро буйные огоньки замелькали в круглых дырочках дверки. Приготовленное варево – и себе, и собакам – охотник тут же поставил на железку. Окна задернулись непроглядной темнотой, и хозяин зажег лампу. Весь запас продуктов и вещей он забросил в зимовье еще с осени, по чернотропу, часть вертолетом, а часть на лошади. Ведь жить ему в тайге не месяц и не два, а почти четыре, с редким выходом к людям. Пока нагревалась печь, устаивалось тепло, охотник почистил карабин, расправил на пяльцах добытые шкурки. Зверьков промысловик обрабатывал сразу в тайге, на месте, пока были теплыми. Они хотя и небольшие, а лишнюю тяжесть таскать ни к чему. Да и легче так их обеливать, качественнее, и собакам поддержка – тушки. На них еды не наносишься: в адском движении по чащобам и лишняя иголка в тягость. С теплом пришли вкусные запахи еды. Ох как хочется в это время есть охотнику! Но всему свой черед: сперва надо накормить собак – верных помощников и друзей-защитников. С ними охотник не только делит все, но и разговаривает, и собаки по интонации голоса, выражению глаз, мимике, жестам понимают хозяина, а уж он их – тем более. – Кто у нас сегодня отличился? – спрашивает охотник, намешав в тазе варево. И к тазу подойдет только та собака, которая по общему признанию всех остальных и хозяина заслужила первенство в дневном промысле. И собаки, и охотник о том знают точно. Тут не схитришь. И лучшая на прошедший день собака ест из тазика одна, как говорят, до отвала. Ест и уходит под нары. – Кто еще у нас здорово поработал? – снова спрашивает охотник. Переглядывание, топтание на месте, и тогда хозяин, видя их замешательство, называет имя достойной. И она ест одна и досыта. А уж после подходят к тазу с едой остальные. Садится за стол и охотник, ест спокойно, неторопливо, умеренно. Часть еды он оставляет на утро. Ночь за окном густеет до земляной черноты. Даже ближних деревьев не видно. Пора на отдых. Раным-рано снова вставать, снова повторять привычное. Одно в этом деле неповторимо – сам промысел. Каков он будет на следующий день? Что ждет охотника в глухих таежных лесах? А не блеснет ли удивительной шубкой соболь? Ко всему надо быть готовым, даже к ночевке в тайге, на снегу, у костра. Спят собаки, развалившись, кто пластом, кто на спине, дергаются, взвизгивают во сне. Гасит лампу охотник и лезет на нары, на мягкую постель. Он один на огромную округу. Но с ним верные помощники – собаки, без которых человеку в тайге не прожить. Ночь течет за окном. Ходики отсчитывают время. Секретариат правления Союза писателей России и редакция "Российского писателя" сердечно поздравляют замечательного русского прозаика Льва Емельяновича Трутнева с юбилеем! |
||
ВОЛК
