Зловещий смысл слова «оккупация» прочувствовали на себе в июле сорок второго - январе сорок третьего года жители донского правобережья нашей Воронежской области. Вспоминая фашистскую неволю, сельские жители не забывают, что пособниками врагу были свои люди в должности старост, полицаев. Кто по принуждению, а кто и по доброй воле. Горькое суждение - «свой хуже чужака» - нередко вырывается у людей.

Семьдесят лет тому минуло, а то страшное прошлое «как сегодня» видит старожил Россоши Григорий Максимович Штанько. «Я хлопчик. Возраст, когда до всего есть дело. Когда каждый из нас уже при настоящем оружии. Пускай за его хранение грозят казнью. Спрятано оно в надёжном месте». То были не просто устрашающие слова в расклеенных по всему городку приказах коменданта. «На торговом складе немцам или итальянцам попалось на глаза залежалое красноармейское обмундирование. Арестовали бывшую заведующую. Согнали народ на базарную площадь, где сейчас продуктовые ряды. Там уже стояла виселица, сбита из брёвен буквой «Г». Верёвочную петлю ветер гоняет. Под неё подкатила бричка. В справных кожухах, белые повязки на рукаве, сидят два дебелых мужика – полиция из местных. Меж ними уткнула голову в колени женщина. «Пособница партизан». Сама она встать не смогла, как застыла на морозе. Руки связаны. Подхватили, легко приподняли, умело набросили на шею верёвку. Будто всю жизнь в палачах. Кони рванули. Толпа закричала, увидела: человека казнить, что муху прихлопнуть».

- В наше село Зайцевку Кантемировского района немцы пришли летом и пробыли почти до конца декабря, - вспоминает Наталья Васильевна Яковенко. - Становились на постой, конечно, не одни немцы. Были итальянцы, румыны, словаки, поляки. Вели себя схоже - выселяли нас из домов, забирали продукты.

- Матка, ком-ком... Первый же немец заставил мать греть воду и стирать ему бельё, - рассказывает Татьяна Савельевна Гудкова, жительница села Талы. - Корова у нас характером добрая, всех подпускала к себе доить молоко. Вот они и становятся в очередь, каждый доит себе в котелок. Немцы за людей нас не считали. К речке бегали купаться совершенно голые. Поросёнка забрали , зарезали.

- А у нас самой жестокой всё же была полиция, - говорит Наталья Васильевна. - Полицию боялись больше, чем немцев.

Как-то через село Зайцевка в сторону Титаревки шёл парень лет шестнадцати. Скорее всего, учащийся фабрично-заводского училища домой добирался. Задержали его полицаи. Что там на него наговорили, никто не знает. Только на другой день согнали всех к оврагу. Парнишка в изорванной одёжке, избитый. Еле держался на ногах, а его заставляют яму рыть. Когда женщины запричитали, на толпу направили автоматы. Расстреляли хлопчика. До сих пор жалею, что до ареста не спросила у него, чей он.

В другой раз полицаи ночью согнали нас к комендатуре, до утра продержали раздетыми. Оказалось, что на мостике в вербах нашли раненого немецкого офицера. Решали уже расстрелять каждого десятого жителя. А немец проспался и сказал, что сам, поскользнувшись, прострелил случайно себе руку.

- Про старосту деда Радченко ничего плохого сказать не могу, - припомнила Анна Васильевна Попсуйко из Зайцевки. - Он знал немецкий, говорил свободно. Раз забирают у меня корову, а тут и Радченко подошёл. Переговорил с немцами, на моего трёхлетнего сынишку всё указывал. Уговорил-таки не трогать кормилицу, раз ребёнок мал.

А среди полиции находились такие, кто три шкуры с нас готов был драть, рады выслужиться перед фашистами.

Жили ведь бедно. Мама стол в горнице застелила чистой полотняной тряпицей. В чугунке надбитом цветок «неугасимка» рос. Как ни упрашивали, полицай Б. унёс в комендатуру. В другой раз он же чуть не пристрелил нас с подружкой. При встрече с «паном полицаем» не слезли с телеги, а продолжали ехать. «Я вас на четвереньках ходить заставлю!» - кричал. Хорошо, опять староста вступился.

Полицай Г. на молотьбу гонял нас строем, как пленных. И в перерыв заставлял строем маршировать. Обидно, горько. О детях подумаешь и подчиняешься. Оружие в руках у дурака, что ему стоит нажать на курок.

- Немцев боялись. Но самое страшное, что свои измывались краще, - сказала Евдокия Васильевна Христенко, тоже из Зайцевки. - Мой брат в ночном проспал лошадей. Так полицай М. вырезал колючие прутья из шиповника и высек брата - вся кожа в клочьях кровавых. Когда немцы забирали молоко, то оставляли равную долю и мне. Видели: в доме ребёнок. А полицаи до дна выпивали или с ведром забирали. А ведь знали, что кроме молока нет еды.

Во многих семьях до прихода наших жили солдаты, попавшие в окружение. Выдавали их за своих родных. Таких в Германию собирались угонять. Выручил староста Григорий Водолазский, вовремя предупредил об этом, успели скрыться. Хороший был дед. Когда после освобождения наши его арестовали, люди за добро подписали ему одобрение, его выпустили. Кто подлость творил, тех не защищали.

- Я сама слышала, как полиция избивала лесника Шаповалова, - говорит жительница Зайцевки Прасковья Михайловна Козырь. - Чем уж он им не угодил? Стонал и кричал жутко. Участвовали полицаи и в расстрелах людей в Коммунаровском лесу. Убили учительницу Шленскую, она работала в нашей школе и жила у моих родителей на квартире.

Татьяна Гудкова из села Талы запомнила, что выделялась у них семья Бабаевых. Все знали, что два сына служат командирами в Красной Армии. Отец же шил немцам обмундирование, а дочь Оля, красивая молодая девушка, открыто дружила с оккупантами. После выяснилось, что была она советской разведчицей, собирала сведения о немцах, передавала их нашим. При отступлении фашисты со звериной злобой замучили Олю, Ольгу Тихоновну – на её лбу вырезали пятилучёвую звезду. Отец бросился защищать дочь, его тут же расстреляли.

- На улице стояли немецкие машины, - рассказывает Наталья Филипповна Останко из села Талы. - Мой трёхлетний сынишка открутил какую-то гайку. Служивший при немцах полицай стал грозить: убью!.. Побежала к переводчику-немцу. Попросила заступиться. Потребовали найти водку и закуску. Так сын остался жив. А из дому выселили. Иди, мол, куда хочешь.

Любовь Ивановна Таранова вспомнила, как жителей Зайцевки немцы готовились отправлять в Германию. Работавшая бухгалтером Мария Квачёва выведала, кого внесли в чёрные списки. Молодёжь уже готовилась уходить в лес. Но тут пришли наши, освободили село.

* * *

- На огороде рвали бурьян корове, - рассказывает жительница села Новобелая Нина Евгеньевна Овчаренко. - Вдруг в небе прошумело, и сразу же раздался взрыв во дворе у соседей. Заголосила тётка. Оказалось, осколком снаряда убило мою ровесницу, двенадцатилетнюю девочку.

Когда я домой вернулась, гляжу: сидит наш боец, бинтует рану. Из его разговоров с взрослыми поняла, что он должен был взорвать мост через речку, но помешал обстрел. Боец ушёл на обед, а немного погодя появились немецкие мотоциклисты. Загудели машины, танки. Нас, детей, на улицу не пускали.

Первого немца я увидела в хате. Он не наших бойцов искал, а потребовал «яйка! млеко!» Дедушка хотел поделиться собранными яйцами, но их забрали сразу все вместе с горшком. После немцы заходили ещё и ещё. Дед старался объяснить, что ваши же паны всё забрали. Немцы орут, в сарае сами по гнёздам шарят, кур ловят. Страшно кричат, язык у них нечеловеческий.

Дня три или четыре шли они через село.

Сразу же была организована комендатура. Жителей вызывали туда на регистрацию, для отпечатка прикладывали палец к какому-то документу. Колхоз не разоряли. Староста давал наряд, в поле убирали хлеб. Были у нас семьи единоличников, в колхозе не работали. При немцах тоже не вышли в поле, так их розгами били.

С возрастом только понимаешь, как тяжко приходилось маме. Нам же всё в забаву. Обуть-надеть нечего, ходили в залатанных - перелатаных одёжках-обувках. Как на маскарад наряжались. Сам комендант ходил в отобранных у кого-то красноармейских командирских галифе - тёмно-синих с красными кантами. Зерно мололи на ручной мельнице из двух камней. Пшено толкли в снарядной гильзе.

Утром разжечь печку непросто, если не сохранился в пепле хоть малый уголёк. Ждёшь на холоде, пока у соседей дым из трубы пойдет. Бежишь к ним с ведёрком за печным жаром. На самый крайний случай в доме хранили коробок спичек. Заходит раз немец с папиросой, просит прикурить. Развожу руками. А он полез, пошарил рукой в запечье и нашёл спички. Взял коробок. И как развернулся, как врезал мне кулаком по голове, только в угол покатилась. Очень испугалась, до сих пор помню в лицо этого рыжего немца.

Всякие части ехали через наше село Новобелая, тогда Михайловского, а сейчас Кантемировского района. Очень были противные солдаты-финны, румыны тоже вредные и злые. Немцы как люди помягче, а итальянцы самые простодушные! Квартировали солдаты по дворам. Моя подружка Паша Мартыненко в своём саду залезла на вишню ягоды рвать, а её приняли за партизана. Застрелили из автомата. И ещё одну девочку убили на собственном огороде.

- Больше месяца в Новобелой располагался лагерь для военнопленных, - вспоминает Лидия Владимировна Шворникова. - На лугу возле речки огородили столбы колючей проволокой. Загнали туда наших солдат, как овец в кошару. Охраняли часовые с собаками. Держали измученных и голодных. Еду им приносили. Но немцы близко не подпускали нас. Забирали продукты и сами ими распоряжались.

Когда угоняли пленных, по дороге лежали убитые. Стреляли, наверное, тех, кто не мог идти.

Забирали немцы сельских коммунистов. Арестовали Ивана Васильевича Вальянникова. Дома остались жена и четверо детей. После освобождения узнали из областной газеты «Коммуна», что его расстреляли в Кадурином лесу. Там же погибла моя учительница Анна Илларионовна Городнянская и её муж Евгений Саввич.

* * *

- В наше село Фисенково немцы въехали на велосипедах. Человек восемьдесят. Из погреба достали молоко. Пили, а пустые глечики-крынки кидали на дорогу. - Так запомнился приход фашистов Григорию Ивановичу Фисенко. - А драпали они на Рождество. Накануне устроили пьянку. Я тогда впервые увидел на столах апельсины, лимоны, шоколад.

Бой разгорелся у леса Кошарного. После в братской могиле мы хоронили наших погибших солдат.

- В то лето хлеба уродились, - говорит Ефросинья Васильевна Гетманова. - Косили, молотили цепами. Зерно вывозили на станцию Митрофановку. Но и себе удалось прикопать в ямы. А хлеба пекли много. В лесах прятались выходившие из окружения наши бойцы, мы им носили продукты. Те, кто остался живым, после войны долго писали нам письма.

Седьмого января наши на танках вошли в Фисенково. А немцы уже подпалили мой дом. У соседа Григория Наливайко загорелось сено. Хотел тушить огонь, но старика закололи штыками.

- У нас была пасека. Мёд, конечно, вычистили сразу, - припомнила Анастастия Гайворонская. - Новые гости непрошеные являются, не верят, что мёда нет. Полезли сами в улей. Пчелы их искусали. Так немцы со зла чуть нас не пристрелили.

- По дворам в Фисенково жили эвакуированные из Дерезовки, что на Дону, - сказала Полина Пантелеевна Пустовая. - С ними мы делились последним куском хлеба.

- Фашисты выгнали нас из хаты, жить пришлось в погребе, - рассказывает Анна Ивановна Колесникова. - Когда началась стрельба, боимся высунуться. Потом я всё-таки осмелилась поднять ляду - крышку. Кричу своим: «Наши пришли!»

Стоял сильный мороз. Руки сильно мёрзли. Мама сразу затопила печку, наварила картошки, кормили солдат. А вечером пошли в клуб. Там было собрание. Награждали пулемётчика, который много немцев побил.

* * *

Из записки Государственному Комитету Обороны заместителя Наркома Внутренних Дел СССР тов. Меркулова от 18 марта 1943 года о выявлении и ликвидации шпионов, диверсантов, немецких пособников и банд в городах и районах, освобождённых Красной армией от войск противника. Опубликована в журнале «Родина» за 2008 год в № 12. В редакционном вступлении подчёркнуто: «…сплошной волны арестов и насилия не было. Сотрудники оперативных групп НКВД подходили к вопросу избирательно».

Воронежская область

Арестовано 3926 человек, в том числе агентов германской разведки и подозрительных по шпионажу — 218, немецких пособников — 2861, дезертиров Красной армии — 319, прочего антисоветского элемента — 528.

В числе арестованных 16 членов и кандидатов в члены ВКП (б) и 47 членов ВЛКСМ.

По захваченным материалам полицейского управления в г. Россошь выявлено 53 члена ВКП (б), которые в своих биографиях, представленных полиции, характеризовали себя, как ущемлённых, подвергавшихся преследованиям со стороны Советской власти, и всячески отрекались от партии.

В числе этих документов обнаружено, в частности, следующее заявление в полицию бывшего члена РК ВКП (б) гор. Россошь, депутата Верховного Совета РСФСР, орденоносца – К., работавшего директором Россошанской МТС.

«На общих собраниях по колхозам не выступал, партийных поручений не нёс, агитацию против германской армии не вёл.

Прошу великий германский народ дать мне свободную жизнь, я буду честно работать, ни с кем никаких связей не буду иметь, буду честно выполнять все законы германского народа».

Как выяснилось, во время допросов в гестапо К. выдал всех известных ему коммунистов, оставшихся в тылу противника.

Также выяснилось, при вступлении в партию К. скрыл, что он выходец из кулацкой семьи, что его родители раскулачивались.

Несмотря на это К. был расстрелян гестапо.

В делах старосты Радченского (в документе допущена ошибка, точнее – Ольховатского – П.Ч.) района также обнаружено 35 аналогичных заявлений от 28 членов и 7 кандидатов в члены ВКП (б), в том числе от бывшего директора Марьевской МТС члена ВКП(б) Г., следующего содержания:

«Районному старосте господину Заверухе.

Я прошу Вашего разрешения допустить работать в колхозе. Я эвакуировался, но возвратился в Ольховатский Район, желаю честно работать и выполнять все указания вышестоящего начальства. Партбилет уничтожил».

Г. арестован.

Из числа видных немецко-итальянских пособников и агентов арестованы:

Баранников - бывший ответственный инструктор Воронежского Облисполкома.

По заданию немецко-итальянских оккупантов Баранников создал в Кантемировском, Радченском и Писаревском районах лже-партизанские отряды, куда обманным путём привлекал советских патриотов, коммунистов и комсомольцев, а затем выдавал их.

Видющенко - в прошлом инженер-экономист, в г. Орджоникидзе был назначен немцами начальником жилищного отдела городской управы, затем перешёл в итальянскую тайную полицию, по заданию которой вёл провокаторскую работу.

Вместе с итальянскими войсками Видющенко прибыл на территорию Воронежской области, где работал в полицейских органах. При отступлении оккупантов был оставлен ими для шпионской работы.

В Кантемировском районе задержана группа подростков (Филиппович П. И., 1931 г . р., Филиппович В. И., 1928 г . р. и Шевченко Н. М., 1930 г . р.), которая была переброшена немцами через линию фронта с заданием взорвать оставленные немцами склады с боеприпасами и собирать разведывательные данные о частях Красной Армии.

Выявлено 208 пособников немецко-итальянских оккупантов, бежавших с ними при отступлении, в том числе такие лица:

Пушкарёва, бывший секретарь Богучарского РК ВЛКСМ. С приходом оккупантов принесла им списки комсомольской организации, а затем вышла замуж за итальянского офицера.

Новошицкий, бывший пропагандист Радченского РК ВКП (б). Был назначен оккупантами счетоводом Богучарского зерносовхоза.

* * *

Сейчас помнят о том тяжком времени лишь старожилы. Среди них и моя собеседница Анна Кузьминична Петрова, в девичестве Иващенко. Ей за девяносто лет. Старость коротает в семье внука, в окружении правнучат. Живёт в доме, который «вынесла на своём горбу» - строила своими руками сразу после освобождения от фашистов. Прежнюю хату порушили бомбы-снаряды, а из землянки хотелось выбраться. Конечно, её дом нынче после капитального ремонта приобрёл современный вид в кирпичном наряде, всё же остаётся свой.

В комнате у бабушки на простенке большой фотопортрет, который она иногда снимает, чтобы поближе вглядеться в лицо молодого солдатика. Необычно красива его парадная форма. «Цэ тато, - рассказывает крестьянка, говорит, как все в здешней местности, вставляя в речь русские и украинские слова. - Забрали в армию до моего рождения. Служил в охране царя. Прислал маме одеяло и фотокарточку. Обещал забрать нас к себе. А тут началась германская война. На ней и сгинул. Живым я батька ны побачыла».

Родимое село Цапково третье столетие стоит на степовом взгорье у старинного тракта из Россоши на Богучар. Уездную, волостную, сельсоветскую прописку меняло не раз. Сейчас причислено к Новокалитвенскому поселению Россошанского района.

Из слободы дочь Кузьмы Андреевича Иващенко надолго отлучалась лишь однажды. В молодости посылали на торфоразработки, откуда она вернулась с мужем. Алексей Сергеевич был родом из недальней задонской Гороховки. Его вскоре тоже призвали на фронт - уже другой войны, Великой Отечественной. Пришёл инвалидом. Вместе вырастили детей.

«Всю жызнь робыла. То на ферме свинаркой, то в поле. Ны одна сорочка на спыни от пота сгныла».

Расспрашиваю Анну Кузьминичну об оккупации.

- Боя как такового у нас не было. Днём и ночью наши красноармейцы уходили за Дон. Объясняли, что шли на переформирование. Потом их колонны стали бомбить самолёты. Мы прятались в погребах. Стихло ненадолго. Со стороны Ивановки вскоре поехали немцы на мотоциклах, грузовых машинах с пушками, на танках. Появились пешие. Сворачивали в сторону Богучара.

Некоторые останавливались на постой. Эти ничего плохого не делали. Корову доишь, прямо в кошаре дожидаются с котелками в руках. Похужело, когда по Дону пролегла линия фронта, а наше Цапково в этой полосе. Военная комендатура показывала свою власть.

Гонят сюда военнопленных рыть траншеи, окопы, строить блиндажи. Выбегаем к грейдеру - вдруг своего увидишь. Сердечные - оборванные, в пыли. Жара. Просят хоть попить. Вынесешь, а немцы-конвоиры не подпускают, выбивают вёдра из рук, выливают воду.

Раз оставили их на ночь в церкви. Женщины, те, кто рядом жили, решились покормить наших солдат. Набрали в корзины яблок, груш, положили хлеб, сухари, глечики с молоком взяли. Хотели передать через разбитые окна. А охрана окружила баб, повела в комендатуру. Там о чём-то поговорили и отправили назад. Двери церкви открыли и затолкали к пленным. Фрося Васильевна Овчарова-Замшина с дитём в полтора годика на руках оказалась тоже там. Солдаты расспрашивают, далеко ли Дон, где лучше перебраться через реку, если сбежать. А уже ночь, темно. Женщины в слёзы. Родные сюда подошли, маленькую девочку упросили отдать. Этих женщин партизанками посчитали, хотели расстрелять. Переводчик сумел всё уладить. Отпустили их домой, в конце концов.

Немцев сменили итальянцы. Но порядки остались те же. Наше домашнее хозяйство быстро разграбили. Коров и телят забрали. Поросят порезали. Курам открутили головы. В огородах картошку копали, фасоль порвали.

В поле мы пшеницу косили, снопы вязали. В лесу дубы пилили. Брёвна на блиндажи забирали.

Из хат выселили. В сараях осенью холодно. Хорошо, что смогли себе землянку вырыть. Грубку-печку в ней слепили. Верите, зимой шестнадцать душ в землянке спасалось.

Установили комендантский час - с вечера до утра на улицу не показывайся. Паша Жигайлов и Иван Багринцев задержались, дело молодое, их арестовали, избили. В наказание на двое суток привязали к столбу.

Грех говорить такое, но было - насиловали женщин, даже девочек-подростков. Не приведи, господи.

Согнали однажды на площадь всех жителей села. А там уже виселица. Верёвки с петлями висят. Рядом с ними на столе стоят трое мужчин. Пока людей собирали, арестанты попросили попить.

Кто-то из хлопцев сбегал, принёс. Куда там - конвоиры выбили ведёрко из рук, пролилась вода. Зачитали громко, что это коммунисты, партизаны. Два помоложе Иван Будко и Яков Виткалов, а посредине пожилой, отец Виткалова - Василий. Накинули петли на шеи, выбили стол из-под ног. Три дня не снимали повешенных.

Страшная война! Видела, как пленного застрелили. Бьётся умирающий человек всем телом о землю, как петух зарубленный.

Бой за Цапково был тоже страшный. Мы трое суток безвылазно сидели в землянке. Слышим наверху стрельбу, взрывы, осколки по мёрзлой земле – «лусь! лусь!».

Когда стихло, вылезли, встречаем наших бойцов - в полушубках, в белых халатах.

Радуемся. Кончилась вражья оккупация.

А война ещё не покидала нас. Свозили с полей и хоронили погибших. Побитые лежали как снопы - и наши, и немцы, и итальянцы.

На минах брошенных подрывались, калечились, гибли дети.

Вспомнишь - не верится, что такое смогли пережить...

* * *

Говорили с бабушкой о текущем дне.

От слободы в три сотни дворов остались крохи - редкие усадьбы по бугру. Малолюдье, на улице ни души. Животноводческие фермы в разрухе. Нет скотины-живности. Работать негде.

Без войны на глазах исчезает село, где веками поколения трудиться умели, и петь любили.

-Я своё прожила, а как внучатам придётся, что их ждёт?

В святом углу у Анны Кузьминичны - иконы. Она на прощанье мне сказала:

-Устали люди жить без веры в душе...