***
Час мой утренний, час контрольный, -
Утро вечера мудреней, -
Мир мой внутренний и окольный
В этот час на смотру видней.
Час открытий, ещё возможных,
И верней его подстеречь
До того, как пустопорожних
Ни мечтаний, ни слов, ни встреч.
Не скрывает тот час контрольный, -
Благо, ты человек в летах, -
Всё, что вольно или невольно
Было, вышло не то, не так.
Но ещё не бездейственен ропот
Огорчённой твоей души.
Приобщая к опыту опыт,
Час мой, дело своё верши.
1970
***
Когда обычный праздничный привет
Знакомец твой иль добрый друг заочный
Скрепляет пожеланьем долгих лет,
Отнюдь не веселит такая почта.
К тому же опыт всем одно твердит,
Что долгих лет, их не бывает просто,
И девятнадцать или девяносто -
не всё ль равно, когда их счёт закрыт.
Но боже мой, и всё-таки неправда,
Что жизнь с годами сходит вся на клин,
Что есть сегодня, да, условно, завтра,
Да безусловно вздох в конце один.
Нет, был бы он невыносимо страшен,
Удел земной, не будь всегда при нас
Ни детства дней, ни молодости нашей,
Ни жизни всей в её последний час.
1969
***
Не заслоняй святую боль
Невозмутимым видом,
Коль стих на славу не тобой
Сегодня миру выдан.
Быть может, эта боль - залог
Того, что славы слаще,
Когда пронзает холодок
Удачи настоящей.
1969
***
В чём хочешь человечество вини
И самого себя, слуга народа,
Но ни причём природа и погода:
Полня добра перед итогом года,
Как яблоки антоновские, дни.
Безветренны, теплы - почти что жарки,
Один другого краше, дни-подарки
Звенят чуть слышно золотом листвы
В самой Москве, в окрестностях Москвы
И где-нибудь, наверно, в пражском парке.
Перед какой безвестною зимой
Каких ещё тревог и потрясений
Так свеж и ясен этот мир осенний,
Так сладок каждый вдох и выдох мой?
1968
***
Допустим, ты своё уже оттопал
И позади - остался твой предел,
Но при тебе и разум твой, и опыт,
И некий срок ещё для сдачи дел
Отпущен - до погрузки и отправки.
Ты можешь на листах ушедших лет
Внести ещё какие-то поправки,
Чертой ревнивой обводя свой след;
Самозащите доверяясь шаткой,
Невольно прихорашивать итог...
Но вдруг подумать:
Нет, спасибо в шапку,
От этой сласти береги нас бог.
Нет, лучше рухнуть нам на полдороге,
Коль не по силам новый был маршрут.
Без нас отлично подведут итоги
И, может, меньше нашего наврут.
1968
***
К обидам горьким собственной персоны
Не призывать участье добрых душ.
Жить, как живёшь, своей страдой бессонной,
Взялся за гуж - не говори: не дюж.
С тропы своей ни в чём не соступая,
Не отступая - быть самим собой.
Так со своей управиться судьбой,
Чтоб в ней себя нашла судьба любая
И чью-то душу отпустила боль.
1968
***
Там-сям дымок садового костра
Встаёт над поселковыми задами.
Листва и на земле ещё пестра,
Ещё не обесцвечена дождями.
Ещё земля с дернинкою сухой
Не отдаёт нимало духом тленья,
Хоть наизнанку вывернув коренья,
Ложится под лопатой на покой.
Ещё не время непогоды сонной,
За сапогом не волочится грязь,
И предаётся по утрам, бодрясь,
Своим утехам возраст пенсионный.
По крайности - спасибо и на том,
Что от хлопот любимых нет отвычки.
Справляй дела и тем же чередом
Без паники укладывай вещички.
1967
***
Полночь в моё городское окно
Входит с ночными дарами:
Позднее небо полным-полно
Скученных звёзд мирами.
Мне ещё в детстве, бывало, в ночном,
Где-нибудь в дедовском поле
Скопища эти холодным огнём
Точно бы в темя кололи.
Сладкой бессонницей юность мою
Звёздное небо томило:
Где бы я ни был, казалось, стою
В центре вселенского мира.
В зрелости так не тревожат меня
Космоса дальние светы,
Как муравьиная злая возня
Маленькой нашей планеты.
1967
***
Чуть зацветёт иван-чай, -
С этого самого цвета -
Раннее лето, прощай,
Здравствуй, полдневное лето.
Липа в ночной полумгле
Светит густой позолотой,
Дышит - как будто в дупле
Скрыты горячие соты.
От перестоя трава
Никнет в сухом оперенье.
Как жестяная, мертва
Тёмная зелень сирени.
Где-то уже позади
День равноденствие славит.
И не впервые дожди
В тёплой листве шепелявят.
Не пропускай, отмечай
Снова и снова на свете
Лёгкую эту печаль,
Убыли-прибыли эти.
Все их приветствуй с утра
Или под вечер с устатку...
Здравствуй, любая пора,
И проходи по порядку.
1967
***
Стой, говорю: всему помеха -
То, что, к перу садясь за стол,
Ты страсти мелочной успеха
На этот раз не поборол.
Ты не свободен был. И даже
Стремился славу подкрепить,
Чтоб не стоять у ней на страже,
Как за жену, спокойным быть.
Прочь этот прах, расчёт порочный,
Не надо платы никакой -
Ни той, посмертной, ни построчной, -
А только б сладить со строкой.
А только б некий луч словесный
Узреть, незримый никому,
Извлечь его из тьмы безвестной
И удивиться самому.
И вздрогнуть, веря и не веря
Внезапной радости своей,
Боясь находки, как потери,
Что с каждым разом всё больней.
1967
***
Война - жесточе нету слова.
Война - печальней нету слова.
Война - святее нету слова
В тоске и славе этих лет.
И на устах у нас иного
Ещё не может быть и нет.
***
Есть имена и есть такие даты, -
Они нетленной сущности полны.
Мы в буднях перед ними виноваты, -
Не замолить по праздникам вины.
И славословья музыкою громкой
Не заглушить их памяти святой.
И в наших будут жить они потомках,
Что, может, нас оставят за чертой.
1966
***
Лежат они, глухие и немые,
Под грузом плотной от годов земли -
И юноши, и люди пожилые,
Что на войну вслед за детьми пошли,
И женщины, и девушки-девчонки,
Подружки, сёстры наши, медсестрёнки,
Что шли на смерть и повстречались с ней
В родных краях иль на чужой сторонке.
И не затем, чтоб той судьбой своей
Убавить доблесть воинов мужскую,
Дочерней славой - славу сыновей, -
Ни те, ни эти, в смертный час тоскуя,
Верней всего, не думали о ней.
1966
***
Я знаю, никакой моей вины
В том, что другие не пришли с войны.
В том, что они - кто старше, кто моложе -
Остались там, и не о том же речь,
Что я их мог, но не сумел сберечь, -
Речь не о том, но всё же, всё же, всё же...
1966
***
Спасибо за утро такое,
За чудные эти часы
Лесного - не сна, а покоя,
Безмолвной морозной красы.
Когда над изгибом тропинки
С разлатых недвижных ветвей
Снежинки, одной порошинки,
Стряхнуть опасается ель.
За тихое, лёгкое счастье -
Не знаю, чему иль кому -
Спасибо, но, может, отчасти
Сегодня - себе самому.
1966
***
...И жаворонок, сверлящий небо
В трепещущей голубизне.
Себе и миру на потребу
Оповещает о весне.
Всё как тогда. И колокольня
Вдали обозначает даль,
Окрест лежащую раздольно,
И только нету сумки школьной,
Да мне сапог почти не жаль -
Не то что - прежних, бережёных,
Уже чинённых не впервой
Моих заветных сапожонок.
Водой губимых снеговой.
1966
***
Чернил давнишних блеклый цвет,
И разный почерк разных лет
И даже дней - то строгий, чёткий,
То вроде сбивчивой походки -
Ребяческих волнений след,
Усталости иль недосуга
И просто лени и тоски.
То - вдруг - и не твоей руки
Нажимы, хвостики, крючки,
А твоего былого друга -
Поводыря начальных дней...
То мельче строчки, то крупней,
Но отступ слева всё заметней,
И спуск поспешный вправо, вниз,
Совсем на нет в конце страниц -
Строки не разобрать последней.
Да есть ли толк и разбирать,
Листая старую тетрадь
С тем безысходным напряженьем,
С каким мы в зеркале хотим
Сродниться как-то со своим
Непоправимым отраженьем?..
1965
***
На новостройках в эти годы
Кипела главная страда:
Вставали в заревах заводы,
Росли под небо города.
И в отдалённости унылой
За той большой страдой село,
Как про себя ни гомонило,
Уже угнаться не могло.
Там жизнь неслась в ином разгоне,
И по окраинам столиц
Вовсю играли те гармони,
Что на селе перевелись.
А тут - притихшие подворья,
Дворы, готовые на слом,
И где семья, чтоб в полном сборе
Хоть в редкий праздник за столом?
И не свои друзья-подружки,
А, доносясь издалека,
Трубило радио частушки
Насчёт надоев молока...
Земля родная, что же сталось,
Какая странная судьба:
Не только юность, но и старость -
Туда же, в город, на хлеба.
Туда на отдых норовила
Вдали от дедовских могил...
Давно, допустим, это было,
Но ты-то сам когда там был?
1965
ПАМЯТИ МАТЕРИ
***
Прощаемся мы с матерями
Задолго до крайнего срока -
Ещё в нашей юности ранней,
Ещё у родного порога,
Когда нам платочки, носочки
Уложат их добрые руки,
А мы, опасаясь отсрочки,
К назначенной рвёмся разлуке.
Разлука ещё безусловней
Для них наступает попозже,
Когда мы о воле сыновней
Спешим известить их по почте.
И карточки им посылая
Каких-то девчонок безвестных,
От щедрой души позволяем
Заочно любить их невесток.
А там - за невестками - внуки...
И вдруг назовёт телеграмма
Для самой последней разлуки
Ту старую бабушку мамой.
***
В краю, куда их вывезли гуртом,
Где ни села вблизи, не то что города,
На севере, тайгою запертом,
Всего там было - холода и голода.
Но непременно вспоминала мать,
Чуть речь зайдёт про всё про то, что минуло,
Как не хотелось там ей помирать, -
Уж очень было кладбище немилое.
Кругом леса без края и конца -
Что видит глаз - глухие, нелюдимые.
А на погосте том - ни деревца,
Ни даже тебе прутика единого.
Так-сяк, не в ряд нарытая земля
Меж вековыми пнями да корягами,
И хоть бы где подальше от жилья,
А то - могилки сразу за бараками.
И ей, бывало, виделись во сне
Не столько дом и двор со всеми справами,
А взгорок тот в родимой стороне
С крестами под берёзами кудрявыми.
Такая то краса и благодать,
Вдали большак, дымит пыльца дорожная,
- Проснусь, проснусь, - рассказывала мать, -
А за стеною - кладбище таёжное...
Теперь над ней берёзы, хоть не те,
Что снились за тайгою чужедальнею.
Досталось прописаться в тесноте
На вечную квартиру коммунальную.
И не в обиде. И не всё ль равно.
Какою метой вечность сверху мечена.
А тех берёз кудрявых - их давно
На свете нету. Сниться больше нечему.
***
Как не спеша садовники орудуют
Над ямой, заготовленной для дерева:
На корни грунт не сваливают грудою,
По горсточке отмеривают.
Как будто птицам корм из рук,
Крошат его для яблони.
И обойдут приствольный круг
Вслед за лопатой граблями...
Но как могильщики - рывком -
Давай, давай без передышки, -
Едва свалился первый ком,
И вот уже не слышно крышки.
Они минутой дорожат,
У них иной, пожарный навык:
Как будто откопать спешат,
А не закапывают навек.
Спешат, - меж двух затяжек срок, -
Песок, гнилушки, битый камень
Кой-как содвинуть в бугорок,
Чтоб завалить его венками...
Но ту сноровку не порочь, -
Оправдан этот спех рабочий:
Ведь ты им сам готов помочь,
Чтоб только всё - ещё короче.
***
Перевозчик-водогребщик,
Парень молодой,
Перевези меня на ту сторону,
Сторону - домой...
Из песни
- Ты откуда эту песню,
Мать, на старость запасла?
- Не откуда - всё оттуда,
Где у матери росла.
Всё из той своей родимой
Приднепровской стороны,
Из далёкой-предалёкой
Деревенской старины.
Там считалось, что прощалась
Навек с матерью родной,
Если замуж выходила
Девка на берег другой.
Перевозчик-водогребщик,
Парень молодой,
Перевези меня на ту сторону,
Сторону - домой...
Давней молодости слёзы,
Не до тех девичьих слёз,
Как иные перевозы
В жизни видеть привелось.
Как с земли родного края
Вдаль спровадила пора.
Там текла река другая -
Шире нашего Днепра.
В том краю леса темнее,
Зимы дольше и лютей,
Даже снег визжал больнее
Под полозьями саней.
Но была, пускай не пета,
Песня в памяти жива.
Были эти на край света
Завезённые слова.
Перевозчик-водогребщик,
Парень молодой,
перевези меня на ту сторону,
Сторону - домой...
Отжитое - пережито,
А с кого какой же спрос?
Да уже неподалёку
И последний перевоз.
Перевозчик-водогребщик,
Старичок седой,
Перевези меня на ту сторону
Сторону - домой...
1965
***
Все сроки кратки в этом мире,
Все превращенья - на лету.
Сирень в году дня три-четыре,
От силы пять кипит в цвету.
Но побуревшее соцветье
Сменяя кистью семенной,
Она, сирень, ещё весной -
Уже в своём дремотном лете.
И даже свежий блеск в росе
Листвы, ещё не запылённой,
Сродни той мертвенной красе,
Что у листвы вечнозелёной.
Она в свою уходит тень.
И только, пета-перепета,
В иных стихах она всё лето
Бушует будто бы сирень.
1965
СЛОВО О СЛОВАХ
Когда серьёзные причины
Для речи вызрели в груди,
Обычной жалобы зачина -
Мол, нету слов - не заводи.
Все есть слова - для каждой сути,
Все, что ведут на бой и труд,
Но, повторяемые всуе,
Теряют вес, как мухи мрут.
Да, есть слова, что жгут, как пламя,
Что светят вдаль и вглубь - до дна,
Но их подмена словесами
Измене может быть равна.
Вот почему, земля родная,
Хоть я избытком их томим,
Я, может, скупо применяю
Слова мои к делам твоим.
Сыновней призванный любовью
В слова облечь твои труды,
Я как кощунства - краснословья
Остерегаюсь, как беды.
Не белоручка и не лодырь,
Своим кичащийся пером, -
Стыжусь торчать с дежурной одой
Перед твоим календарём.
Мне горек твой упрёк напрасный.
Но я в тревоге всякий раз:
Я знаю, как слова опасны,
Как могут быть вредны подчас;
Как перед миром, потрясённым
Величьем подвигов твоих,
Они, слова, дурным трезвоном
Смущают мёртвых и живых;
Как, обольщая нас окраской,
Слова - труха, слова - утиль
В иных устах до пошлой сказки
Низводят сказочную быль.
И я, чей хлеб насущный - слово,
Основа всех моих основ,
Я за такой устав суровый,
Чтоб ограничить трату слов;
Чтоб сердце кровью их питало,
Чтоб разум их живой смыкал;
Чтоб не транжирить как попало
Из капиталов капитал;
Чтоб не мешать зерна с половой,
Самим себе в глаза пыля;
Чтоб шло в расчёт любое слово
По курсу твёрдого рубля.
Оно не звук окостенелый,
Не просто некий матерьял, -
Нет, слово - это тоже дело,
Как Ленин часто повторял.
1962
***
Дробится рваный цоколь монумента,
Взвывает сталь отбойных молотков.
Крутой раствор особого цемента
Рассчитан был на тысячи веков.
Пришло так быстро время пересчёта,
И так нагляден нынешний урок:
Чрезмерная о вечности забота -
Она, по справедливости, не впрок.
Но как сцепились намертво каменья,
Разъять их силой - выдать семь потов.
Чрезмерная забота о забвенье
Немалых тоже требует трудов.
Всё, что на свете сделано руками,
Рукам под силу обратить на слом.
Но дело в том,
Что сам собою камень -
Он не бывает ни добром, ни злом.
***
Вся суть в одном-единственном завете:
То, что скажу, до времени тая,
Я это знаю лучше всех на свете -
Живых и мёртвых, - знаю только я.
Сказать то слово никому другому
Я никогда бы ни за что не мог
Передоверить. Даже Льву Толстому -
Нельзя. Не скажет, пусть себе он бог.
А я лишь смертный. За своё в ответе,
Я об одном при жизни хлопочу:
О том, что знаю лучше всех на свете,
Сказать хочу. И так, как я хочу.
1958
СОБРАТЬЯМ ПО ПЕРУ
В деле своём без излишней тревоги
Мы затвердили с давнишней поры
То, что горшки обжигают не боги,
Ну, а не боги, так - дуй до горы.
Только по той продвигаясь дороге,
Нам бы вдобавок усвоить пора:
Верно, горшки обжигают не боги,
Но обжигают их - мастера!
1958
О СУЩЕМ
Мне славы тлен - без интереса
И власти мелочная страсть.
Но мне от утреннего леса
Нужна моя на свете часть;
От уходящей в детство стёжки
В бору пахучей конопли;
От той берёзовой серёжки,
Что майский дождь прибьёт в пыли;
От моря, моющего с пеной
Каменья тёплых берегов;
От песни той, что юность пела
В свой век - особый из веков,
И от беды и от победы -
Любой людской - нужна мне часть,
Чтоб видеть всё и всё изведать,
Всему не издали учась.
И не таю ещё признанья:
Мне нужно, дорого до слёз
В итоге - твёрдое сознанье,
Что честно я тянул свой воз.
1957-1958
ТЫ И Я
Ты поздно встал, угрюм и вял,
И свет тебе не мил.
А я ещё зарю застал
И с солнцем в день вступил.
К тебе, несвежему со сна,
Никто не подходи.
А мне на редкость жизнь красна
И - радость впереди.
Я утро на день запасал,
Его вбирая в грудь.
Теперь за стол, как за штурвал,
И снова - в дальний путь.
Тебе в унынье не понять,
Как полон мир красы,
Как стыдно попусту терять
Заветные часы.
И все тебе нехороши,
И сам ты нехорош:
Мол, хоть пиши, хоть не пиши -
И так, и так умрёшь.
И всё вокруг - до тошноты,
Всё повод для нытья...
Как горько мне, как жаль, что ты -
Ведь это - то же я.
Я все твои ношу в себе
Повадки и черты.
Ещё спасибо той судьбе,
Что я - не просто ты;
Что я - в тебе таком - не весь
Отнюдь, скажу любя:
Я - это я, каков я есть,
За вычетом тебя.
1957-1958
***
Та кровь, что пролита недаром
В сорокалетний этот срок,
Нет, не иссякла вешним паром
И не ушла она в песок.
Не затвердела год от года,
Не запеклась ещё она.
Та кровь подвижника-народа
Свежа, красна и солона.
Ей не довольно стать зелёной
В лугах травой, в садах листвой,
Она живой, нерастворённой
Горит, как пламень заревой.
Стучит в сердца, владеет нами,
Не отпуская ни на час,
Чтоб наших жертв святая память
В пути не покидала нас.
Чтоб нам, внимая славословью,
И в праздник нынешних побед
Не забывать, что этой кровью
Дымится наш вчерашний след.
И знать, что к бою правомочна
Она призвать нас вновь и вновь...
Как говорится: «Дело прочно,
Когда под ним струится кровь».
1957
ЖЕСТОКАЯ ПАМЯТЬ
Повеет в лицо, как бывало,
Соснового леса жарой,
Травою, в прокосах обвялой,
Землёй из-под луга сырой.
А снизу, от сонной речушки,
Из зарослей - вдруг в тишине -
Послышится голос кукушки,
Грустящей уже о весне.
Июньское свежее лето,
Любимая с детства пора,
Как будто я встал до рассвета,
Скотину погнал со двора.
Я всё это явственно помню:
Росы ключевой холодок,
И утро, и ранние полдни -
Пастушеской радости срок;
И солнце, пекущее спину,
Клонящее в сон до беды,
И оводов звон, что скотину
Вгоняют, как в воду, в кусты;
И вкус горьковато-медовый, -
Забава ребячьей поры, -
С облупленной палки лозовой
Душистой, прохладной мездры,
И всё это юное лето,
Как след на росистом лугу,
Я вижу. Но памятью этой
Одною вздохнуть не могу.
Мне память иная подробно
Свои предъявляет права.
Опять маскировкой окопной
Обвялая пахнет трава.
И запах томительно тонок,
Как в детстве далёком моём,
Но с дымом горячих воронок
Он был перемешан потом;
С угарною пылью похода
И солью солдатской спины.
Июль сорок первого года,
Кипящее лето войны!
От самой черты пограничной -
Сражений грохочущий вал.
Там детство и юность вторично
Я в жизни моей потерял...
Тружусь, и живу, и старею,
И жизнь до конца дорога,
Но с радостью прежней не смею
Смотреть на поля и луга;
Росу оббивать молодую
На стёжке, заметной едва.
Куда ни взгляну, ни пойду я -
Жестокая память жива.
И памятью той, вероятно,
Душа моя будет больна,
Покамест бедой невозвратной
Не станет для мира война.
1951
|
***
В тот день, когда окончилась война
И все стволы палили в счёт салюта,
В тот час на торжестве была одна
Особая для наших душ минута.
В конце пути, в далёкой стороне,
Под гром пальбы прощались мы впервые
Со всеми, что погибли на войне,
Как с мёртвыми прощаются живые.
До той поры в душевной глубине
Мы не прощались так бесповоротно.
Мы были с ними как бы наравне,
И разделял нас только лист учётный.
Мы с ними шли дорогою войны
В едином братстве воинском до срока,
Суровой славой их озарены,
От их судьбы всегда неподалёку.
И только здесь, в особый этот миг,
Исполненный величья и печали,
Мы отделялись навсегда от них:
Нас эти залпы с ними разлучали.
Внушала нам стволов ревущих сталь,
Что нам уже не числиться в потерях.
И, кроясь дымкой, он уходит вдаль,
Заполненный товарищами берег.
И, чуя там сквозь толщу дней и лет,
Как нас уносят этих залпов волны,
Они рукой махнуть не смеют вслед,
Не смеют слова вымолвить. Безмолвны.
Вот так, судьбой своею смущены,
Прощались мы на празднике с друзьями.
И с теми, что в последний день войны
Ещё в строю стояли вместе с нами;
И с теми, что её великий путь
Пройти смогли едва наполовину;
И с теми, чьи могилы где-нибудь
Ещё у Волги обтекали глиной;
И с теми, что под самою Москвой
В снегах глубоких заняли постели,
В её предместьях на передовой
Зимою сорок первого;
и с теми,
Что, умирая, даже не могли
Рассчитывать на святость их покоя
Последнего, под холмиком земли,
Насыпанном нечуждою рукою.
Со всеми - пусть не равен их удел, -
Кто перед смертью вышел в генералы,
А кто в сержанты выйти не успел -
Такой был срок ему отпущен малый.
Со всеми, отошедшими от нас,
Причастными одной великой сени
Знамён, склонённых, как велит приказ, -
Со всеми, до единого со всеми.
Простились мы.
И смолкнул гул пальбы,
И время шло. И с той поры над ними
Берёзы, вербы, клёны и дубы
В который раз листву свою сменили.
Но вновь и вновь появится листва,
И наши дети вырастут и внуки,
А гром пальбы в любые торжества
Напомнит нам о той большой разлуке.
И не за тем, что уговор храним,
Что память полагается такая,
И не за тем, нет, не за тем одним,
Что ветры войн шумят не утихая.
И нам уроки мужества даны
В бессмертье тех, что стали горсткой пыли.
Нет, даже если б жертвы той войны
Последними на этом свете были, -
Смогли б ли мы, оставив их вдали,
Прожить без них в своём отдельном счастье,
Глазами их не видеть их земли
И слухом их не слышать мир отчасти?
И, жизнь пройдя по выпавшей тропе,
В конце концов у смертного порога,
В себе самих не угадать себе
Их одобренья или их упрёка!
Что ж, мы трава? Что ж, и они трава?
Нет. Не избыть нам связи обоюдной.
Не мёртвых власть, а власть того родства,
Что даже смерти стало неподсудно.
К вам, павшие в той битве мировой
За наше счастье на земле суровой,
К вам, наравне с живыми, голос свой
Я обращаю в каждой песне новой.
Вам не услышать их и не прочесть.
Строка в строку они лежат немыми.
Но вы - мои, вы были с нами здесь,
Вы слышали меня и знали имя.
В безгласный край, в глухой покой земли,
Откуда нет пришедших из разведки,
Вы часть меня с собою унесли
С листка армейской маленькой газетки.
Я ваш, друзья, - и я у вас в долгу,
Как у живых, - я так же вам обязан.
И если я, по слабости, солгу,
Вступлю в тот след, который мне заказан,
Скажу слова, что нету веры в них,
То, не успев их выдать повсеместно,
Ещё не зная отклика живых, -
Я ваш укор услышу бессловесный.
Суда живых - не меньше павших суд.
И пусть в душе до дней моих скончанья
Живёт, гремит торжественный салют
Победы и великого прощанья.
1948
Я УБИТ ПОДО РЖЕВОМ
Я убит подо Ржевом,
В безымянном болоте,
В пятой роте,
На левом,
При жестоком налёте.
Я не слышал разрыва
И не видел той вспышки, -
Точно в пропасть с обрыва -
И ни дна, ни покрышки.
И во всём этом мире
До конца его дней -
Ни петлички,
Ни лычки
С гимнастёрки моей.
Я - где корни слепые
Ищут корма во тьме;
Я - где с облаком пыли
Ходит рожь на холме.
Я - где крик петушиный
На заре по росе;
Я - где ваши машины
Воздух рвут на шоссе.
Где - травинку к травинке -
Речка травы прядёт,
Там, куда на поминки
Даже мать не придёт.
Летом горького года
Я убит. Для меня -
Ни известий, ни сводок
После этого дня.
Подсчитайте, живые,
Сколько сроку назад
Был на фронте впервые
Назван вдруг Сталинград.
Фронт горел, не стихая,
Как на теле рубец.
Я убит и не знаю -
Наш ли Ржев наконец?
Удержались ли наши
Там, на Среднем Дону?
Этот месяц был страшен.
Было всё на кону.
Неужели до осени
Был за ним уже Дон
И хотя бы колёсами
К Волге вырвался он?
Нет, неправда! Задачи
Той не выиграл враг.
Нет же, нет! А иначе,
Даже мёртвому, - как?
И у мёртвых, безгласных,
Есть отрада одна:
Мы за родину пали,
Но она -
Спасена.
Наши очи померкли,
Пламень сердца погас.
На земле на проверке
Выкликают не нас.
Мы - что кочка, что камень,
Даже глуше, темней.
Наша вечная память -
Кто завидует ей?
Нашим прахом по праву
Овладел чернозём.
Наша вечная слава -
Невесёлый резон.
Нам свои боевые
Не носить ордена.
Вам всё это, живые.
Нам - отрада одна,
Что недаром боролись
Мы за родину-мать.
Пусть не слышен наш голос,
Вы должны его знать.
Вы должны были, братья,
Устоять как стена,
Ибо мёртвых проклятье -
Эта кара страшна.
Это горькое право
Нам навеки дано,
И за нами оно -
Это горькое право.
Летом, в сорок втором,
Я зарыт без могилы.
Всем, что было потом,
Смерть меня обделила.
Всем, что, может, давно
Всем привычно и ясно.
Но да будет оно
С нашей верой согласно.
Братья, может быть, вы
И не Дон потеряли
И в тылу у Москвы
За неё умирали.
И в заволжской дали
Спешно рыли окопы,
И с боями дошли
До предела Европы.
Нам достаточно знать,
Что была несомненно
Там последняя пядь
На дороге военной, -
Та последняя пядь,
Что уж если оставить,
То шагнувшую вспять
Ногу некуда ставить...
И врага обратили
Вы на запад, назад.
Может быть, побратимы.
И Смоленск уже взят?
И врага вы громите
На ином рубеже,
Может быть, вы к границе
Подступили уже?
Может быть... Да исполнится
Слово клятвы святой:
Ведь Берлин, если помните,
Назван был под Москвой.
Братья, ныне поправшие
Крепость вражьей земли,
Если б мёртвые, павшие
Хоть бы плакать могли!
Если б залпы победные
Нас, немых и глухих,
Нас, что вечности преданы,
Воскрешали на миг.
О, товарищи верные,
Лишь тогда б на войне
Ваше счастье безмерное
Вы постигли вполне!
В нём, том счастье, бесспорная
Наша кровная часть,
Наша, смертью оборванная,
Вера, ненависть, страсть.
Наше всё! Не слукавили
Мы в суровой борьбе,
Всё отдав, не оставили
Ничего при себе.
Всё на вас перечислено
Навсегда, не на срок.
И живым не в упрёк
Этот голос наш мыслимый.
Ибо в этой войне
Мы различья не знали:
Те, что живы, что пали, -
Были мы наравне.
И никто перед нами
Из живых не в долгу,
Кто из рук наших знамя
Подхватил на бегу,
Чтоб за дело святое,
За советскую власть
Так же, может быть, точно
Шагом дальше упасть.
Я убит подо Ржевом,
Тот - ещё под Москвой...
Где-то, воины, где вы,
Кто остался живой?!
В городах миллионных,
В сёлах, дома - в семье?
В боевых гарнизонах
На не нашей земле?
Ах, своя ли, чужая,
Вся в цветах иль в снегу...
Я вам жить завещаю -
Что я больше могу?
Завещаю в той жизни
Вам счастливыми быть
И родимой отчизне
С честью дальше служить.
Горевать - горделиво,
Не клонясь головой.
Ликовать - не хвастливо
В час победы самой.
И беречь её свято,
Братья, - счастье своё, -
В память воина-брата,
Что погиб за неё.
1945 - 1946
О СКВОРЦЕ
На крыльце сидит боец.
На скворца дивится:
- Что хотите, а скворец
Правильная птица.
День-деньской, как тут стоим,
В садике горелом
Занимается своим
По хозяйству делом.
Починяет домик свой,
Бывший без пригляда.
Мол, война себе войной,
А плодиться надо!
1945
***
Перед войной, как будто в знак беды,
Чтоб легче не была, явившись в новости,
Морозами неслыханной суровости
Пожгло и уничтожило сады.
И тяжко было сердцу удручённому
Средь буйной видеть зелени иной
Торчащие по-зимнему, по-чёрному
Деревья, что не ожили весной.
Под их корой, как у бревна отхлупшею,
Виднелся мертвенный коричневый нагар.
И повсеместно избранные, лучшие
Постиг деревья гибельный удар...
Прошли года. Деревья умерщвлённые
С нежданной силой ожили опять,
Живые ветки выдали, зелёные...
Прошла война. А ты всё плачешь, мать.
1945
В СМОЛЕНСКЕ
I
Два только года - или двести
Жестоких нищих лет прошло,
Но то, что есть на этом месте, -
Ни город это, ни село.
Пустырь угрюмый и безводный,
Где у развалин ветер злой
В глаза швыряется холодной
Кирпичной пылью и золой;
Где в бывшем центре иль в предместье
Одна в ночи немолчна песнь:
Гремит, бубнит, скребёт по жести
Войной оборванная жесть.
И на проспекте иль просёлке,
Что меж руин пролёг, кривой,
Ручные беженцев двуколки
Гремят по древней мостовой.
Дымок из форточки подвала,
Тропа к колодцу в Чёртов ров...
Два только года. Жизнь с начала -
С огня, с воды, с охапки дров.
II
Какой-то немец в этом доме
Сушил над печкою носки,
Трубу железную в проломе
Стены устроив мастерски.
Уютом дельным жизнь-времянку
Он оснастил, как только мог:
Где гвоздь, где ящик, где жестянку
Служить заставив некий срок.
И в разорённом доме этом
Определившись на постой,
Он жил в тепле, и спал раздетым,
И мылся летнею водой...
Пускай не он сгубил мой город,
Другой, что вместе убежал, -
Мне жалко воздуха, которым
Он год иль месяц здесь дышал.
Мне жаль тепла, угла и крова,
Дневного света жаль в дому,
Всего, что, может быть, здорово
Иль было радостно ему.
Мне каждой жаль тропы и стёжки,
Где проходил он по земле,
Заката, что при нём в окошке
Играл вот так же на стекле.
Мне жалко запаха лесного
Дровец, наколотых в снегу,
Всего, чего я вспомнить снова,
Не вспомнив немца, не могу.
Всего, что сердцу с детства свято,
Что сердцу грезилось светло
И что отныне, без возврата,
Утратой на сердце легло.
1943
ДВЕ СТРОЧКИ
Из записной потёртой книжки
Две строчки о бойце-парнишке,
Что был в сороковом году
Убит в Финляндии на льду.
Лежало как-то неумело
По-детски маленькое тело.
Шинель ко льду мороз прижал,
Далёко шапка отлетела,
Казалось, мальчик не лежал,
А всё ещё бегом бежал,
Да лёд за полу придержал...
Среди большой войны жестокой,
С чего - ума не приложу, -
Мне жалко той судьбы далёкой,
Как будто мёртвый, одинокий,
Как будто это я лежу,
Примёрзший, маленький, убитый
На той войне незнаменитой,
Забытый, маленький, лежу.
1943
РАССКАЗ ТАНКИСТА
Баллада
Был трудный бой. Всё нынче как спросонку...
И только не могу себе простить:
Из тысяч лиц узнал бы я мальчонку,
Но как зовут, - забыл его спросить.
Лет десяти-двенадцати. Бедовый.
Из тех, что главарями у детей.
Из тех, что в городишках прифронтовых
Встречают нас, как дорогих гостей.
Машины обступают на стоянках,
Таскать им воду вёдрами не труд.
Выносят мыло с полотенцем к танку
И сливы недозрелые суют...
Шёл бой за улицу. Огонь врага был страшен.
Мы прорывались к площади вперёд,
А он гвоздит, - не выглянуть из башен, -
И чёрт его поймёт, откуда бьёт.
Тут угадай-ка, за каким домишком
Он примостился - столько всяких дыр!
И вдруг к машине подбежал парнишка:
«Товарищ командир! Товарищ командир!
Я знаю, где их пушка... Я разведал...
Я подползал, они вон там, в саду»...
«Да где же? Где?» - «А дайте, я поеду
На танке с вами, прямо приведу!»
Что ж, бой не ждёт. «Влезай сюда, дружище...»
И вот мы катим к месту вчетвером,
Стоит парнишка, мимо пули свищут, -
И только рубашонка пузырём.
Подъехали. «Вот здесь!» И с разворота
Заходим в тыл и полный газ даём,
И эту пушку заодно с расчётом
Мы вмяли в рыхлый жирный чернозём.
Я вытер пот. Душила гарь и копоть.
От дома к дому шёл большой пожар.
И помню, я сказал: «Спасибо, хлопец...»
И руку, как товарищу, пожал.
Был трудный бой. Всё нынче как спросонку.
И только не могу себе простить:
Из тысяч лиц узнал бы я мальчонку,
Но как зовут, - забыл его спросить.
1942
***
Зима под небом необжитым
Застала тысячи людей.
И от зимы была защита
Земля. Что глубже, то теплей.
Две-три ступеньки для порядка,
Пригнись пониже всякий раз.
Заиндевелою палаткой
Завешен в землю тёмный лаз.
А там внизу, под тем накатом,
Под потолком из кругляшей,
Там, как вползёшь, - родная хата,
Махорки дым и запах щей.
Там рай земной. И в самом деле,
Зима любая не страшна.
И на разостланной шинели
Считает сахар старшина.
И, шевеля в губах окурок,
Сонливо глядя на огонь,
Боец, парнишка белокурый,
Тихонько трогает гармонь.
И все пришедшие погреться
Сидят сговорчивым кружком,
Сидят на корточках, как в детстве,
Как в поле где-нибудь, в ночном...
1940
***
День пригреет - возле дома
Пахнет позднею травой,
Яровой, сухой соломой
И картофельной ботвой.
И хотя земля устала,
Всё ещё добра, тепла:
Лён разостланный отава
У краёв приподняла.
Но уже темнеют реки,
Тянет кверху дым костра.
Отошли грибы, орехи.
Смотришь, утром со двора
Скот не вышел. В поле пусто.
Белый утренник зернист.
И свежо, морозно, вкусно
Заскрипел капустный лист.
И за криком журавлиным,
Завершая хлебный год,
На ремонт идут машины,
В колеях ломая лёд.
1939
НА СТАРОМ ДВОРИЩЕ
Во ржи чудно и необычно -
С полуобрушенной трубой,
Как будто памятник кирпичный,
Стоит она сама собой.
Вокруг солома в беспорядке,
Костра сухая с потолка,
Плетень, поваленный на грядки,
И рытый след грузовика.
Пустынно. Рожь бушует глухо,
Шумит - и никого кругом.
И только с граблями старуха
На бывшем дворище своём.
Бегут дымки ленивой пыли.
С утра старуха на ногах,
Всё ищет, - может, что забыли
На старом месте второпях.
И хоть вокруг ни сошки нету,
От печки той одной - нет-нет,
Повеет деревом согретым,
Прокопченным за много лет.
Повеет вдруг жильём обжитым:
Сенями - сени, клетью - клеть...
И что-то вправду здесь забыто,
И жаль, хоть нечего жалеть.
А солнце близится к обеду,
Глядит старуха, ждёт людей -
В последний раз сюда приедут, -
Живи, живи да молодей!
Там, где отныне двор, где люди,
Где всем углам иная стать,
В других окошках солнце будет
Всходить, в других в полдни стоять.
Там, где и улица и речка,
Где ближе к дому белый свет, -
Дымить уже не будет печка,
Как эта здесь от ветхих лет.
Во ржи - чудно и необычно,
Кидая на подворье тень,
Как будто памятник кирпичный,
Стоит она. Последний день.
Кирка и лом покончат с нею,
И плуг проедет прицепной.
И только гуще и темнее
Здесь всходы выбегут весной.
1939
СОПЕРНИКИ
Он рядом сидит,
он беседует с нею,
Свисает гармонь
на широком ремне.
А я на гармони
играть не умею.
Завидно, обидно,
невесело мне.
Он с нею танцует -
особенно как-то:
Рука на весу
и глаза в полусне.
А я в этом деле,
действительно, трактор, -
Тут даже и пробовать
нечего мне.
Куда мне девать
свои руки и ноги,
Кому рассказать
про обиду свою?
Пройдусь, постою,
закурю, одинокий,
Да снова пройдусь,
да опять постою.
Добро бы я был
ни на что не умелый,
Добро бы какой
незадачливый я.
Но слава моя
до Москвы долетела.
И всюду работа
известна моя.
Пускай на кругу
ничего я не стою.
А он на кругу -
никому не ровня.
Но дай-ка мы выедем
в поле с тобою, -
Ты скоро бы пить
запросил у меня.
Ты руку ей жмёшь.
Она смотрит куда-то.
Она меня ищет
глазами кругом.
И вот она здесь.
И глядит виновато,
И ласково так,
и лукаво притом.
Ты снова играешь
хорошие вальсы,
Все хвалят, и я тебя
тоже хвалю.
Смотрю, как работают
хитрые пальцы,
И даже тебя
я ценю и люблю.
За то, что кругом
все хорошие люди,
За то, что и я
не такой уж простак.
За то, что всерьёз
не тебя она любит,
А любит меня.
А тебя только так...
1937
К ПОРТРЕТУ ПУШКИНА
Земля, рождавшая когда-то
Богатырей в глухом селе,
Земля, которая богата
Всем, что бывает на земле;
Земля, хранившая веками
Заветы вольности лихой,
Земля, что столькими сынами
Горда передо всей землей...
Земля, где песни так живучи,
Где их слагает и поёт
Сам неподкупный, сам могучий,
Сам первый песенник - народ, -
Земля такая не могла ведь,
Восстав из долгой тьмы времён,
Родить и ныне гордо славить
Поэта меньшего, чем он...
1937
НЕВЕСТЕ
Мы с тобой играли вместе,
Пыль топтали у завалин,
И тебя моей невестой
Все, бывало, называли.
Мы росли с тобой, а кто-то
Рос совсем в другом краю
И в полгода заработал
Сразу всю любовь твою.
Он летает, он далече,
Я сижу с тобою здесь.
И о нём, о скорой встрече
Говоришь ты вечер весь.
И, твои лаская руки,
Вижу я со стороны
Столько нежности подруги,
Столько гордости жены.
Вся ты им живёшь и дышишь,
Вся верна, чиста, как мать.
Ничего тут не попишешь,
Да и нечего писать.
Я за встречу благодарен,
У меня обиды нет.
Видно, он хороший парень,
Передай ему привет.
Пусть он смелый, пусть известный,
Пусть ещё побьёт рекорд,
Но и пусть мою невесту
Хорошенько любит, чёрт!..
1936
***
Кружились белые берёзки,
Платки, гармонь и огоньки.
И пели девочки-подростки
На берегу своей реки.
И только я здесь был не дома,
Я песню узнавал едва.
Звучали как-то по-иному
Совсем знакомые слова.
Гармонь играла с перебором,
Ходил по кругу хоровод,
А по реке в огнях, как город,
Бежал красавец пароход.
Весёлый и разнообразный,
По всей реке, по всей стране
Один большой справлялся праздник,
И петь о нём хотелось мне.
Петь, что от края и до края,
Во все концы, во все края,
Ты вся моя и вся родная,
Большая родина моя.
1936 |
|