Никто, кроме нас!

Удивительный российский парадокс: сейчас, когда Слово с его волшебным свойством объединять и направлять, как никогда актуально,  литературу не замечают. Нет, у чиновников и олигархов есть обойма любимчиков. Но она, увы и ах, совершенно… холостая. Среди книг обласканных «многотиражников» и намека нет на ту Литературу, которая накануне Великой Отечественной войны духовно обеспечила «оперативную закалку» будущего Поколения Победителей. Куда?! Нынешним «корифеям» с их культом аутизма, эротизма, эгоизма, впору не защитников Отечества растить, а, скорее, их антиподов, что, кочуя из книжки в книжку, бесперебойно номинируются нерусскими Букерами, псевдорусскими Нацбестами и иже… Да и занимается сия «литература» не «воспитанием чувств» гражданина и патриота, а «питанием предателей». Вопрос: кто же номинирует таких «учителей», и друг ли имя его?

Воины и писатели, на защиту Отчизны!   

Однако «перегиб и парадокс» не в том, что враг питает предателей, а предатели горделиво двух маток сосут. За три минувших десятилетья мы и не такое видали.

Парадокс в том, что литературу военно-патриотическую всё чаще поддерживают не культурные и образовательные ведомства, по статусу обязанные учить «детей Родину любить», а – военные и силовые структуры. Что, наверное, логично: в кислотной атмосфере распада вековых идеалов и нравственных ценностей, именно среди настоящих военных по-прежнему котируются и культивируются такие высокие понятия, как честь, совесть, дисциплина, присяга, самопожертвование... Особенно, у десантников с их девизом «Никто, кроме нас».

И новость на тему: 2 февраля, когда страна праздновала годовщину победоносного завершения Сталинградской битвы, Самарский дом литератора собрал в единую команду местных писателей и… бывалых десантников. А возглавил соединение… Председатель Комитета по обороне Государственной Думы Федерального Собрания Российской Федерации, Герой России, генерал-полковник Владимир Шаманов.

Поводов для встречи было несколько. Первым стала презентация книги Анатолия Улунова «Никто, кроме нас».

– Никто, кроме нас... Эта фраза звучит явным вызовом и, соответственно, ко многому обязы­вает. Казалось бы, времена сейчас совсем не те, когда можно ожидать бескорыстной самоотвер­женности как в повседневной жизни, так и в экс­тремальных условиях. Ожидать одно, а утверж­дать, что эта фраза лежит в основе жизненных принципов, являет собой девиз воинских кол­лективов, — это на самом деле большая ответ­ственность за подобные слова. Именно ответственность, чтобы это не оказалось очередной идеологической маниловщиной. И только многое лично пережитое, осмысленное, почерпнутое не из рассказов, а изведанное непосредственно в опи­сываемых ситуациях, даёт право и диктует не­обходимость автору ещё раз поведать широкой аудитории то, о чём написано в данной книге. Поведать, да, может, лишний раз и напом­нить о том, что ответственность за нашу будущность, процветание и само существова­ние нашей страны зависит от каждого из нас... Потому-то и «Никто, кроме нас»... Нас, самих... И эта ответственность необходима не только в критических ситуациях, боевой об­становке, но и в повседневной нашей действи­тельности, которая впоследствии и выражает ту мораль нашего общества, которая, увы, за последнее время претерпела ряд изменений и по­рой не в лучшую сторону...

Эти слова генерал-полковника Шаманова из предисловия к книге своего соратника послужили ключевым лейтмотивом всего мероприятия,  организованного благодаря неуемной энергии самарского диктора и актера Геннадий Матюхина.

Председатель «Самарского литературного Центра Василия Шукшина» и Творческого объединения «Щит и Лира», Геннадий Дмитриевич, ведя эту встречу, сообщил о присуждении Анатолию Улунову за книги «Раненое сердце» и «33 офицерских рассказа» Межрегиональной Премии «Летучие гусары» имени героя Отечественной войны 1812 года Дениса Давыдова.

Между прочим, артиста Матюхина и десантника Шаманова много лет назад свела именно литература и конкретно… Денис Давыдов. В бытность губернатора Ульяновской области Владимир Анатольевич познакомился с Геннадием Дмитриевичем на почве совместной работы по восстановлению Музея-заповедника «Усадьба Дениса Давыдова» в Верхней Мазе.

Информацию о судьбе автора книги «Никто, кроме нас» расширил председатель Самарской областной организации Союза писателей России, сам бывший «афганец», Александр Громов, редактировавший и издавший ее. Тему продолжил 94-летний Герой Советского Союза, почётный Гражданин г. Самара Владимир Чудайкин.

Из одного металла льют – медаль за бой, медаль за труд

Представитель Министерства культуры Самарской области  Мария Пошехонова вручила Анатолию Улунову.  Благодарственное письмо, а Владимир Шаманов дополнил нагрудный «иконостас» боевого товарища медалью имени  Героя Советского Союза Василия Маргелова, высшей наградой ВДВ, а также подарил очень редкие часы.

Не остались без наград из рук искренне чтимого «бати» и другие ветераны-десантники – участники боевых действий в горячих точках.

Для решения вопроса о дальнейшем союзе писателей и военных Геннадий Матюхин предложил учредить новую литературную премию:

–   Величие солдатского подвига достойно Великой Памяти. И сейчас в этом направлении в стране многое делается, в том числе и в Самарской области. От великих империй остались произведения искусства и культуры – архитектурные ансамбли, церковные литературные манускрипты, живописные полотна, музыкальные шедевры, – напомнил Геннадий Матюхин. – В настоящее время в нашей области создаются произведения на военно-патриотическую тему, посвящённые  Великой Победе советского народа в Великой Отечественной войне. И мы  выносим на осуждение общественности предложения об учреждении областной общественной награды «Из одного металла льют – медаль за бой, медаль за труд». Её будут вручать  за  лучшие произведения на военно-патриотическую тему, посвящённые боевой и трудовой деятельности в годы ВОВ: литература, театр, музыка, кино... У нас в Самаре много легендарных личностей, имена которых вошли в историю края и страны. Здесь присутствует Герой Советского Союза Владимир Иванович Чудайкин, который до 1943 года работал на 18 заводе имени Ворошилова, а затем «сбежал» на фронт, воевал танкистом и был удостоен звания Героя Советского Союза. В нашем городе родился Герой Советского Союза, дважды Герой Социалистического Труда, Маршал Советского Союза Дмитрий Фёдорович Устинов, самый молодой сталинский нарком. Разве не заслуживают эти люди того, чтобы их именами назвать награды для лучших представителей патриотической культуры? Допустим, Чудайкин – это региональный уровень, а Устинов – Общероссийский…

Предложение руководителя Шукшинского центра с воодушевлением было воспринято для дальнейшего, более масштабного, обсуждения и соответствующих решений. Далее Геннадий Дмитриевич сообщил о «Кубке Воинской славы» с «Дипломом творческой и армейской славы» имени Дениса Давыдова, учрежденными Центром и Творческим объединением «Щит и Лира»:

– В декабре 2018 года Кубки были вручены Рязанскому высшему Гвардейскому десантному училищу имени В. Маргелова, Сызранскому вертолётному училищу, Ульяновской 31-й десантно-штурмовой бригаде. В этом году мы отмечаем ими Дом Офицеров Самарского гарнизона – легендарный ОДО, Областной дом офицеров.

Герой России Шаманов и Герой Советского Союза Чудайкин передали Кубок и диплом начальнику ОДО, полковнику Александру Назаренко.

На обсуждение назревших проблем живо откликнулись председатель Самарского областного Совета ветеранов, генерал-майор авиации в отставке Николай Хохлунов и председатель городского Совета ветеранов, полковник запаса Владимир Пронин. Оба подтвердили готовность содействовать укреплению творческих контактов с писателями в организации конкурсов и издании книг, связанных со славными страницами отечественной истории и развитием патриотических традиций.

Искренними аплодисментами встретил зал юных чтецов – воспитанников студии художественного слова «Отечество» Геннадия Матюхина, – из чьих уст  прозвучали шедевры замечательных советских поэтов. А завершил поэтическую заставку Анатолий Улунов своим стихотворением «Я офицер». Всё это лишь усилило справедливую оценку генерала Шманова из его предисловия к книге:

– В образах своих литературных героев автор ещё раз подчёркивает гражданскую ответственность и предназначенность тех лиц, коим вменено решение многих щепетильных вопросов, и насколько это болезненно и удручающе сказывается в случаях казённого, чиновного подход... Так же как и воспитание своей смены, детей своих и внучат, что нельзя отпускать на самотёк. Как раз в наше время, время всеобщей доступности самой разной информации, необходимо как можно больше с ними общаться, причём не казённо-нравоучительно, а заинтересованно и познавательно…

Встреча завершилась на высокой ноте не показного воодушевления и надежды на достойное продолжение… «Никто, кроме нас».

И пять боевых орденов на груди…

…Повествуя о таком человеке, как А.Д. Улунов, я просто не могу удержаться от своих «трех копеек» в общую копилку добрых слов.

В конце прошлого года Анатолий Дмитриевич стал очередным лауреатом творческого конкурса имени Эдуарда Кондратова. А не мной замечено: практически все лауреаты этой премии, как тот же Алексей Солоницын и, увы, ныне покойный Александр Малиновский, – подлинные универсалы, заявившие о себе в нескольких жанрах и даже направлениях человеческой деятельности. Улунов не стал исключением. Боевой офицер, воспитавший сотни десантников. Начальник военного госпиталя в Чечне, вернувший в строй тысячи солдат и офицеров. Главврач городской больницы Самара, поставивший на ноги десятки тысяч земляков (в том числе фактически весь состав областной писательской организации), он всегда первым приходит на помощь. Даже сейчас, серьезно занедужив, он остается на острие событий, не пропускает ни одно общественно важное мероприятие. Кавалер 5 боевых орденов, этот герой и врач лечит не только физически, он обладает даром исцелять словом – художественным, литературным. У него хорошая, душевная лирика. А в прозе, как искусный доктор, он умело дозирует дозу лирики и психологизма, гражданственности и патриотизма, а главное – правды жизни – того, чего так недостает современным сочинителям. А еще юмор. Не пресловутый «казарменный», а теплый, добродушный, мягкий – народный юмор русского человека. Настоящий полковник без нарицательных кавычек. Здоровья и творчества, дорогой Анатолий Дмитриевич!

Биографическая справка

Анатолий Дмитриевич Улунов родился 4 сентября 1951 года на Алтае в селе Ельцовка. Заслуженный врач России, окончил Военно-медицинскую академию. Участник боевых действий в Афганистане, на Северном Кавказе, кавалер пяти боевых орденов. Начальник военно-медицинской службы Северо-Кавказского военного округа. Полковник медицинской службы в запасе. До недавнего времени работал главным врачом 5 городской больницы в г. Самаре. Кандидат медицинских наук, член Союза писателей России. Инструктор парашютно-десантной подготовки. Поэт, прозаик. Автор тринадцати книг поэзии и прозы. Лауреат ряда областных и межрегиональных литературных премий. За личное мужество во время проведения контртеррористической операции в Ботлихском районе Дагестана в 1999 году награждён Председателем Правительства России именными золотыми часами.

Владимир ПЛОТНИКОВ (Самара)

 

Анатолий УЛУНОВ (Самара)

Рассказы

Солнечный зайчик
Лёха
Мыкыта
За рыжиками

Солнечный зайчик

...Шаг... два... три... четыре... десять... двадцать... сто... ещё раз... два... три...

Сколько же это — три километра, много или мало, если шаг пешехода — это сантиметров семьдесят, то значит это около четырёх тысяч шагов...

...Солнечный зайчик полевого фонарика мечется по дороге, лишь изредка в такт шагам замирает на выраженных ямах и крупных булыжниках... Скрежет гусениц санитарных транспортёров в кромешной мгле кажется тракторной какофонией современной рок-музыки, но это при желании хоть как-то уйти от реальной действительности, которая ощетинилась грозным молчанием гор Баглана, готовая в любой момент разлаяться стрекотом пулемётных очередей и разрывами гранат.

Уже, наверное, в бесчисленно-сотый раз, ведя счёт шагам, я обозвал себя самыми последними словами за нетерпеливость, которая привела к тому, что танковая группа блока замыкания, очевидно, ушла прямиком на Пули-Хумри, посчитав свою задачу выполненной, поскольку перед развилкой дорог наших войск уже не было. В то же время оперативная группа медицинского усиления, которая за время совершения марша постоянно была вынуждена останавливаться из-за перегрева двигателей санитарных транспортёров, постепенно переместилась в колонну замыкания, а затем и вовсе отстала от основных сил и теперь осталась и без прикрытия с тыла. Все попытки догнать основную колонну и соединиться с ними не увенчались успехом.

Войсковые подразделения, почуяв близость завершения боевой операции, которая длилась больше месяца, форсированным маршем преодолели район Баглана и подчинённая мне медицинская группа, в составе семи единиц техники, из которых три были санитарными транспортёрами, пробиралась в сгустившихся сумерках по ущелью, на собственный страх и риск. Получив убедительное предупреждение в виде двух пулемётных очередей, которые пока ещё не были прицельными, нам пришлось пойти на хитрость, которую, может быть, таковой и нельзя было назвать, скорее, это было решение по наитию — не дать «духам» определить, сколько нас и что мы из себя представляем.

С этой целью была дана команда — выключить все фонари, машины взять на сцепку, движение —­ с минимальной скоростью. Поскольку, чтобы обеспечить хотя бы какую-то видимость для первой машины, она должна идти с подсветкой, а это уже мишень.

Спустя многие годы можно по-разному оценивать то решение, но тогда подсветка карманным фонариком под ноги идущим впереди колонны человеком казалась наиболее приемлемым вариантом...

...Настороженно-угрюмый рокот арыка, петлявшего в горной расселине слева от дороги, напоминал о себе сквозь шум моторов и повзвизгивание гусениц брони.

Справа неприветливой тёмной массой тянулась горная гряда, таившая в себе трагедию многолетней бессмысленной войны. Приутихшее до поры эхо готово было разразиться грохотом огненного безумства.

...Двадцать один, двадцать два, двадцать три... ещё раз посчитать до ста, затем следующие сто шагов — это уже как тост «За укрепление воинской дисциплины», а за ним немеркнущий своей памятью и бесшабашностью лейтенантской поры тост «За воздушно-десантные войска» — только теперь это были не «сто граммов», а сто шагов впереди колонны, пробирающейся в ночных сумерках с выключенными фарами, и в руках у тебя не фужер, а фонарик с солнечным лучиком, и сам ты? — добровольный заложник своего же «авось».

Уже не раз ловлю себя на мысли, что «вот ещё сто шагов» и выключу этот злополучно-яркий луч. Изморозью по коже ощущаю, как очередь пройдёт по ногам, на свет фонарика.

Точно такое же ощущение было у меня много лет назад, когда, прибыв на войсковую стажировку в Витебск, в 103-ю воздушно-десантную дивизию, вместе с другими однокурсниками по военно-медицинскому факультету из г. Томска мы попали в самый разгар выполнения программы совершения парашютных прыжков.

В отличие от многих ребят, надо признаться, я никогда не бредил романтикой голубых беретов, так уж, видно, сложилась моя судьба, что я попал во взвод, готовящий врачей к службе в ВДВ.

Конечно же: тельняшка, голубой берет — эти символы мужской отваги и бесстрашия импонировали и мне, но я с детства был из разряда тех болезненных мальчишек, которые с трудом могли ездить на автобусах и весьма неуютно чувствовали себя на качелях?— вот именно таким был и я, с явным недоразвитием вестибулярного аппарата, поэтому самолёт Ан-2 со своими воздушными «ямами» и «провалами» значительно принижал во мне чувство романтики и я, скорее всего, пошёл, что называется, «за компанию».

Надо заметить, что по этому принципу можно уйти с лекции, не пойти на какую-либо скучную встречу, но прыгать с парашютом— надо было уже индивидуально.

Ободряла лишь дружелюбно-презрительная усмешка инструктора по парашютно-десантной подготовке, когда я материализовался сидящим в составе очередного «борта» с парашютом Д-2 серии 5­ в самолёте, выходящем на боевой разворот. Тогда же я дал себе зарок, что один раз, так и быть, прыгну, пусть будет что будет. Как оно там уж раскрывается, пусть останется на совести наших инструкторов, но после приземления сразу же определяю, без колебаний, свою дальнейшую судьбу в стороне от парашютных строп и шёлковых куполов...

...Конечно, это можно было бы назвать и животным страхом, но, поскольку я был в состоянии что-то ещё и соображать, не впадая в прострацию, соответственно, как-то мог собраться и превозмочь себя. Короче говоря, после того прыжка было их у меня ещё не менее 200...

...Такое же ощущение, как перед первым прыжком, испытывал я, отмеряя каждые сто шагов, определяя для себя, что вот ещё сто — и всё, выключаю фонарик и назначаю следующего «поводыря». Тем более, мне хорошо были памятны события совсем недавних дней, когда в наш медицинский батальон ежедневно в 4?часа утра поступали с поста зенитного полка раненые в грудь часовые, причём это повторялось 3-4 дня. Как установили позднее, после смены караула, когда разводящий со сменой покидали пост, часовой, несмотря на строгий запрет, исхитрялся разогнать безотрадную солдатскую тоску выкуренной сигаретой. Тлеющий огонёк был виден с окрестных гор, откуда снайпер, очевидно, изучив график смены караулов и ничем непоколебимую русскую душу, утверждающую, что нельзя?— это не есть невозможно, вёл прицельный огонь. Как правило, это заканчивалось тяжёлым ранением или гибелью часового.

Всё это, вместе взятое, объясняло моё состояние? — далёкое от какого-либо форса, но была доля надежды, что душманы не рискнут вступать в бой, не зная, какой противник им противостоит, а лязг гусениц безобидных в горах санитарных транспортёров можно было принять за БМП, а встреча с ними, как правило, ничем хорошим не оканчивалась.

Не берусь судить сейчас, было ли это нашей военной хитростью или «здоровым авантюризмом», скорее всего, продолжением того самого, традиционно русского «авось».

Понимание всего этого приходит потом, пока же впереди маячил тёмный силуэт нависающей над дорогой скалы, который я поставил для себя последним ориентиром и поворотным этапом в своей судьбе...

...Когда утром, находясь уже в расположении своих войск и затягиваясь необычайно вкусной сигаретой «Прима», я пытался восстановить подробности этого не совсем обычного перехода, в памяти моей пульсировал лучик солнечного зайчика и бесконечно монотонный счёт: «раз... два... десять... ещё раз... два... семь...»... — Какой же ты бываешь бесконечной, ночь длиною в целую жизнь...

 

Лёха

В Моздоке слякоть. Она везде. На земле, в воздухе, душах. Патриотический порыв в войсках иссякал, как непополняемая рублёвая заначка.

Военный госпиталь чихал, кашлял и хмуро просыпался по утрам с солдатской безысходностью. Лишь белые халаты медицинских сестёр с невытравляемым запахом жжёного пенициллина и хлорки разнообразили утреннюю тоску.

Лёха Челганов, «черпак» из 506-й мсп, взъерошенный, как воробей, смолил чинарик, обжигая заскорузлые от мазута и холода пальцы. Он третью неделю лечил гнойную рану на ноге здесь, в палаточном городке Моздокского военного госпиталя, куда его, вместе с такими же, как он, бедолагами второй чеченской, доставили вертолётом из-под Ханкалы.

В палатках было тепло и кормили вроде бы сытно, но каждодневная тягомотина солдатчины и всеобъемлющая слякоть отражали в его глазах нечто настороженно-опустошённое и ко всему безразличное. Даже когда ему меняли повязку, он казался бесчувственным и только бледнел, еле сдерживая привычный в обиходе мат.

Писем домой он давно уже не писал и совсем не потому, что было некому. Просто с трудом давались ему привычные в мирной жизни добрые и ласковые слова. Родные из далеких оренбургских степей казались ему отрешенным и нереальным видением из прошлой жизни.

Лёха видел смерть своими глазами, она его поразила обыденностью и отсутствием киношного героизма.

Сны его были подёрнуты туманом и копотью. Он черствел душой и замыкался в себе. Только чубчик-заплатка на его голове оставался прежним островком безмятежности и самоутверждения.

Как и в части, здесь были построения, отбой, подъём, казарменный потно-кирзовый уют.

— Курить есть? — Перед Лёхой стояли двое, по виду местные старожилы. Слегка примятую «Приму» они курили в горсть, зыркая по сторонам.

— Не слыхал, кто такие приехали, чего их так ублажают? — снизошли они разговором до «черпака».

Лёха отрицательно мотнул головой. Он знал, сюда приезжают многие и часто: медики, корреспонденты.

Один раз даже довелось, правда, издалека, видеть приезд министра. Тогда их держали в палатках, не разрешая без особой (только по нужде) надобности выходить.

На сей раз всё было обыденно, но местное начальство, тем не менее, было как-то по-особому суетливо и, неожиданно, снисходительно-доброе. Это настораживало. Могла быть и внеплановая эвакуация.

Неподалёку от них, о чём-то оживлённо разговаривая, прошли двое. Он — прапор, каких много, но его спутница невольно повернула к себе головы бойцов. Её походка была по-мальчишески быстрой, вместе с тем, неуловимо женской. «Гаврош» на голове и задорно вздёрнутый носик сразу делали её задирой.

Лёха долго смотрел вослед этой парочке и пытался вспомнить что-то, связанное с этой девушкой.

То, что она была ему знакома, он не сомневался, потому и копался в памяти, пытаясь уяснить, где он видел это бравое существо в военной форме.

День набирал обороты. Уже была съедена утренняя «шрапнель» и получен дежурный подзатыльник от старшины отделения.

На перевязке Лёха держался молодцом и хирург «порадовал» его непонятной фразой — «эпителизация», что совсем не похоже было на возможный отпуск по болезни с поездкой домой.

Сигареты не снимали душевной грусти, хотя и радовали дремучим кашлем, особенно, с утра.

Построение завершилось для него временной командировкой на кухню, в компании таких же, как и он, бедолаг.

Их боевая задача высилась грязными мешками в углу овощного цеха. Гнилостно-прелый запах картошки соответствовал слякотному дню и Лёхиному настроению.

После непродолжительного бурчания и пронзительных инструкций заведующей столовой кухонные ножи и сбитые солдатские пальцы начали сдирать кожуру с клубней, заодно царапая душу воспоминаниями о доме.

Постепенно Лёха переносился в деревню Малые Вёрсты, что затерялась в оренбургских степях и стылым декабрём рождала мучительную тоску воспоминаний. Почему-то всё, что всплывало в его памяти, было опушено белым искристым снегом: и ресницы одноклассниц, и мягкий материнский платок, и даже нахохлившиеся на морозе воробьи.

Словно в унисон его мыслям, отчетливо донеслись слова песни:

Белым снегом, белым снегом,

В ночь метелью ту тропинку занесло...

Лёха уронил нож и некоторое время сидел, не шевелясь.

...по которой, по кото-о-рой,

мы с тобой, любимый, рядышком прошли...

Грудной голос певицы проникал в лабиринты разделочных цехов и с неизъяснимой силой манил к себе, как луч света в тёмном царстве.

Только сейчас он заметил, что вокруг него уже давно никого не было и он, влекомый чудным голосом, пошёл на звук.

...Обеденный зал госпитальной столовой был заполнен ходячими ранеными и сотрудниками госпиталя.

Через варочный цех Лёха проник почти к самой сцене и замер от нереальности увиденного.

Он, конечно, видел по телевизору исполнительниц русских народных песен в национальных костюмах, видел и фотографии своих бабушек и прабабушек в сарафанах и кокошниках, но здесь это было наяву, вживую...

Прямо перед ним приплясывала сказочная красавица и сильным голосом утверждала, что стоит только выйти на улицу — «солнца нема, парни молодые свели меня с ума...». При этом она белым лебедем подплыла к Лёхе и отвесила ему зазывный реверанс. Лёха попятился за спины стоявших рядом, но не тут-то было, певица за руку увлекла его за собой, выплясывая при этом озорно и задорно.

Лёха плавился от смущения, с ним такого ещё не бывало, даже когда впервые попробовал плод запретный.

Нескладным медвежонком он двигался за ней, пытаясь угадать следующие движения певицы. Она на мгновение привлекла его к себе и пропела:

Матушка, родная, дай воды холодной...

У Лёхи навернулись слёзы на глазах, он явственно ощутил в прикосновении певицы материнскую теплоту и нежность. Сердце его дрогнуло, он вновь почувствовал себя маленьким и пушистым, его снова любили, на него смотрели с восторгом, этот восторг не скрывался ни перед кем.

Когда он вернулся на своё место, его одобрительно обхлопали по плечам окружающие, но на этом испытания чувств для него не закончились.

Вслед за исполнительницей русских народных песен на сцену вышла та, курносая, из хмурого утра. Она попробовала настрой гитары и вдруг запела удивительно чистым и до боли знакомым голосом.

Этот малиновый звон
от материнских икон,
от той, знакомой звезды,
да от минувшей беды...

По залу, лицам и душам слушателей разливался малиновый звон колокольчика полевого...

Она спела ещё несколько песен, очарование этого дня не покидало Лёху, он отчётливо вспомнил, где он видел и слышал эту бравую девушку...

Когда он, вместе с другими ранеными, ожидал эвакуации из Ханкалы, то сквозь полузабытьё усталости и боли видел и даже запомнил песни, которые она там пела, глотая слёзы, стараясь облегчить их страдания.

Лёхе долго казалось, что это был сон, не могла она быть там, среди этой грязи и всеобщей ознобленности чувств.

Подогреваемый сознанием, что его уже знают артисты, он неожиданно для всех подошёл к артистке и потрогал её за руку.

— Настоящая, живая... — это и всё, что он сказал.

Его никто не осудил за это, просто на измождённую пережитым душу солдата упали крупные капли Добра...

 

Мыкыта

Ну, и фамильецей же вас Бог сподобил... — Это не Бог, а отец... Ничего особенного в моей фамилии нет, бывает и хуже, а здесь всё становится понятным сразу — Кошмар, и этим всё сказано. От слова — кошма, сумка, карман, ну, и тому подобное. Для моей работы очень даже подходит...

...Такой диалог произошёл у меня невольно при знакомстве со своим заместителем по тылу. Заместителем по тылу в медицинском батальоне, куда я прибыл командиром.

Тоже ничего особого, но только этот батальон был в Афганистане. Да ещё раненых и больных в нём находилось порою свыше тысячи. Одновременно. К тому же ещё каких раненых и больных: гепатит, брюшной тиф, малярия, ну, и тому подобное... Короче говоря, весь спектр инфекционных заболеваний того времени и того места. Одним словом — кошмар.

А тут ещё и заместитель с такой же фамилией. Одно к одному.

Казалось бы, а он тут при чём? Больные, раненые — это удел врачей, медицинских сестёр...

Да вот при том. Все они должны быть накормлены, напоены, размещены и обеспечены всем необходимым. Даже, если это Афганистан и к тому же — независимо от времени года и боевой обстановки. Должны быть вовремя обеспечены по полной программе, и точка!

Вот в этой точке и было всё дело.

Потому как поставка всего потребного производилась с Большой земли, то бишь — из Союза, через Хайратон, что на северной границе Афганистана, на другом берегу Амударьи. А до Хайратона от нас — 150 километров. Можно добраться вертолётом либо колонной. И то, и другое — в идеале. А если туманы и нет возможности авиации совершить вылет? А без сопровождения авиации колонну из гарнизона не выпустят, как бы ты кого ни уговаривал. Тогда что? Короче говоря — кошмар.

Вот именно в такой обстановке и нужны такие, как Кошмар, или ему подобные.

Тут-то и вспоминалось любимое его выражение: «Только мы, никто, кроме нас!»

 

...Если Кошмар идёт по батальону с горящим, устремлённым в перспективу взором — значит, выпил. И не только выпил, но и ещё хочет выпить. Хуже того — обязательно выпьет.

Он весь такой — высокий, сухой и жилистый, сорокапятилетнего возраста мужичок.

В воинском звании — майор. В графе образование — прочерк. Из сверхсрочников. А это означает — может сделать всё, даже если что и не по силам — всё равно может.

И обязательно сделает, правда потом может об этом и пожалеть, но сделает — обязательно.

Оттого глаз да глаз за ним нужен. Боится парт-комиссии, но вполне её заслуживает, в смысле вызова на парткомиссию заслуживает, с вытекающими обстоятельствами и последствиями, естественно... Я тоже не один раз порывался его туда сдать, но удерживал себя от этого... Грешным делом удерживал...

Удерживал, потому как не решил для себя ещё окончательно, что же мне с ним делать — отправить ли его на парткомиссию или представить к ордену. По заслугам для него и то, и другое — в самый раз... Достоин то есть, да и заслужил...

Когда он трезв — спуску не даст никому и ни в чём. Въедливый и неугомонный хохол.

Вот из таких всегда выходили лучшие сержанты и старшины. Этот, хуже того, вышел в майоры. Под конец службы, но вышел.

О себе он сказывал, что в молодые годы служил в ВДВ, о чём свидетельствовали несколько татуировок на теле и тельняшка, с которой он, казалось, не расставался никогда, да значок парашютиста. Служил когда-то в знаменитой по тем временам Боровухе, своеобразном полигоне десантников, про который Кошмар не без основания говорил, что это «сердце десанта и столица ВДВ».

Однажды якобы сам Василий Филиппович Мар-гелов, легендарный Командующий ВДВ, объявил ему благодарность, что и послужило для сержанта Кошмара лучшей рекомендацией в сверхсрочники. За что он был удостоин такой чести, никто Кошмара не расспрашивал, понимая, что он явно может этого заслуживать, равно как и гауптвахты...

Меня он иной раз называл «батей», хотя старше возрастом был без малого на полтора десятка лет. Мне это было лестно, но вида старался не подавать. Как правило, это бывало, когда я ему устраивал служебную выволочку или он предлагал какое-нибудь деяние во благо службы, но с нарушениями воинских требований.

Как-то раз меня так же попытался назвать один из заместителей, получилось неестественно, пришлось напомнить, что меня следует называть «товарищ майор». Подействовало. А его, заместителя по тылу, одёрнуть не пытался. У него это как-то получалось к месту и по делу.

Я же к нему обращался по имени-отчеству — Владимир Артёмович и лишь в отдельных случаях, и то, что называется, в сердцах, величал его «Мыкытой». Это когда он неуклюже пытался сделать благое, а получалось наоборот.

.. .Однажды к нам в батальон с дружеским визитом прибыла команда афганских волейболистов. Больше некуда их было во всей дивизии в тот день направить, вот нас и подвигли на это благое дело.

В смысле — провести с ними товарищескую встречу и всё такое прочее.

Встреча состоялась. Проиграли мы тогда всухую, как и положено. Волейбол — дело, конечно, хорошее, но к нам привезли команду мастеров, пусть — афганских, но — мастеров. Наши возможности оказались куда как скромнее... И это ещё хорошо сказано...

Сухонькие афганцы взлетали по пояс над сеткой, и нам оставалось только бегать за мячом.

Бегать, но не всем. Зам по тылу, а он тоже играл в волейбол, пожалуй, один из немногих, кто представлял для афганцев достойного соперника и «мочил» мяч своей рукой, больше похожей на клешню, со всей пролетарской ненавистью.

А в остальном — кошмар.

После волейбола мы предложили гостям отобедать в нашей столовой.

Сам я сказался занятым и поручил это дело своему заместителю.

Он же, в свою очередь, проникнутый уважением за поучительную игру, решил накормить наших гостей настоящим деликатесом. От всей своей прижимистой, но сердобольной души.

Хранил он его, этот самый деликатес, как зеницу ока. Только в самых ответственных случаях выставлял на стол.

Ещё бы, это же была тушёнка из свинины, редкостное событие в воинской столовой!

...Ко мне в кабинет заместитель по тылу вошёл явно удручённым.

— Вот уж темнота бестолковая, даже пробовать не стали! Только чай попили — и на том всё, ну, ещё бутерброды с маслом и то — для виду. И так быстро начали собираться, а потом живенько так же и ушли... Столько тушёнки перевёл! Каждому, считай, по банке открыл. По целой! Вот, смотрите, — при этом он выложил на стол свою драгоценность.

С яркой наклейки на меня задорно уставилось умильное свиное рыльце.

— Мыкыта, ты Мыкыта, совсем уже с ума спятил, ты хотя бы подумал кому же эту тушёнку предлагаешь! Это же мусульмане!

— Так сало же... — зам по тылу даже представить себе не мог, что кто-то может усомниться в ценности этого продукта. — Сало же там, такое замечательное, черниговское...

Ну, кто он после этого?! Мыкыта, и даже хуже! Я замахал руками, словно от зубной боли.

— Всё, всё, свободен как ветер, можешь сам съесть эти консервы, коль не понимаешь, с кем имел дело. Это же Восток! Всё, всё — свободен.

Смех и грех, конечно.

Но вот как-то по осени, во время сильнейших туманов, когда проводка колонн с грузами застопорилась, а количество раненых и больных у нас оказалось запредельным, заместитель по тылу проявил себя уже в другом качестве.

Как-то под вечер он вошёл ко мне в кабинет с крайне удручённым видом и без обиняков заявил:

— Завтра еду в Хайратон. Нечем кормить больных, на одной говяжьей тушёнке с перловкой их держать не могу, да и те уже заканчиваются. Ни овощей, ни соков, ни фруктов — ничего уже не осталось, — при этом он плюхнулся к столу и выложил путевой лист, вроде как уже всё решил сам, а я только должен выполнить формальность — подписать.

— Владимир Артемьевич, вы разве не знаете, что колонны временно не выпускают за пределы гарнизона? В крайнем случае можно только выехать на наши дивизионные склады в Северный и на том всё. Есть же приказ по этому поводу, да и кто вас выпустит в Хайратон без поддержки с воздуха и без бронегруппы? На первом же посту остановят и вернут восвояси...

— Да это я знаю, но всё равно сидеть и просто ждать не могу. И так уже больше двух недель ждём с моря погоду, будь она трижды неладна... Этот туман, да он может быть ещё месяц простоит, тогда что? Отпустите тогда хотя бы в Северный, — он удручённо мял свою полевую шляпу.

— А броня, её вы заказали или нет?

— Да что броня, возьму наши БРДМки, мы что же зазря их из оврагов вытаскивали да ремонтировали, пулемёты же на них стоят. Вот и всё, с ними и пойдём, как-нибудь обойдёмся. А потом — не первый же раз. Прорвёмся, батя.

— Ну, вот что, не дави мне на мозоль. На Северный отпущу, так и быть, давайте сюда путевой лист. Продумайте там с начальником штаба состав группы, готовьте её, потом доложите. На БРДМки посадите опытных бойцов. Да, порядок связи отработайте, проверьте рацию и всё такое... Но только в Северный, ясно?! — суровым голосом стараюсь подчеркнуть категоричность решения.

— Ясно. Ну, я пошёл, — совсем по-обыденному ответил заместитель по тылу и, больше прежнего сутулясь, вышел из кабинета.

 

...Поездка в Северный и обратно занимала, как правило, двое суток, это максимум.

К концу вторых суток я задёргал начальника штаба по поводу связи с колонной. Почему не отвечает зам по тылу?

Наконец меня обрадовали: он в Хайратоне, якобы приступил к погрузке продуктов в авторефрижиратор.

Гнев мой был неукротимым и без тени притворства.

Как только он удосужился пойти без прикры-тья? Да ещё такое отклонение от маршрута, в нарушение приказа комдива! Это же без малого — преступление. Риск — неимоверный!

Видно, поэтому, когда я требовал на связь своего заместителя, связь сразу прерывалась, начинались мыслимые и не очень помехи и тому подобное. Он знал, что ему за это будет, потому и скрывался от меня.

Между тем туман не спадал. Воздушное прикрытие обеспечить не было никакой возможности. Авиаторы на все наши запросы лишь удручённо разводили руками... Увы.

Колонны стояли безвыездно. Продукты, даже в рефрижераторах, могли испортиться.

К исходу четвёртых суток, где-то под вечер, начальник штаба доложил мне о том, что майор Кошмар со своей колонной стоит у городка на КПП и его не впускают в гарнизон. То есть он вернулся, прибыл то бишь...

— Как на КПП? Да кто же его выпустил из Хайратона? — я вскочил с места и в буквальном смысле прижал начальника штаба к стене. — Вы же докладывали мне, что он стоит вместе со всеми на месте?

— Говорить-то говорил, но он как-то вышмыгнул, наверное, накатил бакшиш кому положено, вот его и выпустили, это же Кошмар. — начальник штаба понимающе улыбнулся. — Теперь надо его здесь пропустить, пока до комдива не дошло, иначе будет хана... Да не ругайте уж его сильно. Победителей же не судят, а потом вы же знаете, что никто другой это бы сделать не смог, а Артёмыч — сумел. Честь ему и хвала за это, не от себя говорю, а от больных...

...Комдив тогда ничего не узнал, а я, хоть и крыл заместителя последними словами за самоуправство, но, как говорится, победителей не судят, и это точно.

— Ладно, Артёмыч, давай отдыхай, за продукты, конечно, большое спасибо, но по-доброму за такой «подвиг» взгреть тебя как следует надо бы, но, вижу, ты очень устал. Так что отдыхай. Иди отоспись и поменьше об этой проводке распространяйся, а то быть беде... Это же хорошо, что так всё обошлось. Везёт тебе, да и мне, пожалуй, тоже...

Это я уже на радостях был такой миролюбивый... ...Спал он тогда, по меньшей мере, сутки напролёт...

Под вечер следующего дня ко мне в кабинет вошёл прапорщик — начальник морга.

— Товарищ майор, а чего он не забирает его, сказал, что для комбата, а сам не забирает.

— Кто «он», и кого он не забирает? Говори толком, — с этим прапорщиком я был всегда предельно жёстким и категоричным, заслуживал он того...

— Да барана этого...

— Какого барана? Ты что, опять пьян? Причём тут морг и баран? — я жёстко взглянул на прапорщика: водился за ним грешок, потому и не стоило с ним особо церемониться.

— Да вчера майор Кошмар притащил ко мне живого барана, сказал «Пусть побудет пока, потом я его заберу, это подарок для комбата...»

— Какой подарок, какого барана, вы что, ошалели там совсем в своём морге? — при этом яростно жму кнопку селектора. — Дежурный, вызвать ко мне зам по тылу. Разыскать и немедленно ко мне! Вот Мыкыта! Ну, держись!

— А вы, — обращаюсь к прапорщику, — идите к себе, сейчас он его заберёт и... — дальше я уже не мог говорить от гнева и только махнул рукой.

...Живых баранов из Союза нам, естественно, никто не поставлял, здесь была явная крамола. Ох уж этот расторопный зам! Кошмар, одним словом, да и только!

Сколько бы он тогда ни объяснял мне, что этот подарок ему сподобил приятель, начальник базы в Хайратоне, я тому не верил.

Украл, скорее всего, по дороге, в лучшем случае выменял в кишлаке, это действительно — в самом лучшем случае.

Короче говоря, кошмар!

Из-за этого барана могло быть такое, чему точно не возрадуешься. Если это чудо природы украли у афганцев — они потом отомстят. Не важно кому, но отомстят. А как мстят в Афганистане — тоже понятно.

Велико было моё желание в тот раз расправиться с замом по тылу по всей строгости, но удержался.

Уверен, что делал он это по каким-то внутренним добрым, но крамольным убеждениям.

А ведь те продукты, которые он доставил тогда таким самоотверженным способом, были нужны больным, пожалуй, больше, чем само лечение.

Все мы тогда уповали на погоду, ждали манны небесной в буквальном смысле.

А он не мог ждать. Вот и рисковал собой и своими подчинёнными. И ему в том везло...

И мне вместе с ним...

.. .Убыл он в Союз, к новому месту службы через три месяца, после того случая.

Убыл с орденом. За службу Родине.

И это по заслугам, моё глубокое в том убеждение.

 

За рыжиками

Интересно, а сколько сейчас времени? Часы как на грех не взял с собой и сотовый телефон оставил, скорее всего, на кухне. А там сейчас тоже кто-нибудь да возлежит. Гости, не-звано-негаданые.

Не хотелось бы тревожить хозяйку и своих товарищей по несчастью раньше времени. Они сейчас, наверное, спят, что называется, без задних ног. Оно и немудрено: сколько с непривычки по лесу отмахали, да ещё по дождю и холоду. Это ещё хорошо сказано — по дождю... Под проливным дождём, да с самого утра и до позднего вечера!» — Алексей Алексеевич, невольно покряхтывая, перевернулся на живот, всё ещё ощущая внутреннюю дрожь во всём теле. Ему не спалось. Вернее добрых два часа он проспал, причём спал как убитый. Ещё бы!

Упал на отведённое ему для сна место, не дожидаясь окончания ужина. Усталость сказалась, да и продрог основательно. Из всей амуниции, что была на нём, не осталось ни одной сухой вещи. Промок до нитки и в мокрой одежде пробыл часов семь. Точно так же и все остальные горе-грибники.

А вот теперь опять к нему постучалась эта неугомонная гостья — бессонница, чтоб ей было пусто!

Алексей Алексеевич по привычке стал прислушиваться к своему сердцебиению. Мотор, как синица в клетке, покоя не знал и трепетно спешил в ему одному ведомую даль. Спешил самозабвенно, как добрый иноходец.

Это и пугало. Надолго ли его хватит в таком-то темпе? С другой стороны, может быть, это и спасёт организм от простуды? Вчера хоть и была на ско-РУЮ Руку истоплена хозяйкой деревенская банька, было потом и чем согреться после баньки, но всё равно уж слишком основательно продрог, да к тому же в таком состоянии пробыл целый день! И на кой леший сдались ему эти грибочки! Вот уж точно: дурная голова ногам покоя не даёт!

Алексей Алексеевич ещё и ещё раз помянул недобрым словом свою неразумность и бесшабашность, вспоминая, как и с чего это начиналось...

* * *

— Сват, привет, как поживаешь, не надоело ли прохлаждаться? — голос сватьи, матери зятя Алексея Алексеевича, был, как обычно, задорный и слегка насмешливый. Она всегда отличалась своей неугомонностью и за словом, впрочем, как и за делом, в карман лишний раз не лезла. — Поехали за грибами, сейчас время подходящее, осень в самом разгаре, причём грибы пошли самые ценные — белые, да к тому же их там хоть косой коси! — с таким напором она подступилась к Алексею Алексеевичу, что он, поддаваясь её настрою, не раздумывая, ответил:

— Легко! Когда выезжаем? — ответил в духе современного слогана и безрассудства.

— Завтра, чего тут откладывать да раздумывать, время не терпит.

— Ну, что же, завтра так завтра, — Алексей Алексеевич судорожно начал прикидывать, как он это всё обскажет своей супруге, всегда относящейся с настороженностью к подобным инициативам.

— Да, сват, выезд в четыре часа утра, мы же поедем под Пензу, грибные места именно там, — голос сватьи, кроме задора, приобрёл некоторые интонации глубоко спрятанных сомнений. — Так ты точно поедешь с нами?

— Легко, в четыре так в четыре, какая будет машина?

— «Нива». Сам понимаешь, в лесу нужна повышенная проходимость, значит, подходит именно «нива».

Алексей Алексеевич яростно чесал свой затылок, представляя, каково оно будет — трястись на «ниве» свыше четырёхсот километров, и это только в одну сторону! В их-то годы, на седьмой десяток давненько как-никак перевалило! Тем не менее виду не подавал, а старался сразу же определиться.

— Сколько же нас, грибников, будет?

— Ты да я, да мы с тобой! Кто-кто, брат мой, он там все места знает и за руль сядет, да подруга ещё одна напрашивается, вот и весь экипаж боевой машины. Так что, надеюсь, ты не передумаешь?

Когда Алексею Алексеевичу задавали подобный вопрос, он всегда, словно добрый строевой конь, что называется, закусывал удила.

— Обижаешь, сватья, за кого ты меня принимаешь, сказал - поеду, значит, быть по сему! Колёса в воздух! — Алексей Алексеевич припомнил старую армейскую присказку, которой всегда руководствовался в подобных ситуациях.

С этого всё и началось.

Хотя, может быть, и не совсем с этого, а значительно раньше. Сколько он себя помнил, всегда, как только дело касалось самолюбия, он закусывал удила.

Так было, когда его близкие приятели решили после института пойти служить в армию, а в нём усомнились по причине слабого здоровья. Алексей Алексеевич тогда взбрыкнул и пошёл вместе со всеми, и не просто пошёл в армию, а именно в десантные войска, в которых затем служил долгие годы и в буквальном смысле «заболел» небом. Парашютные прыжки стали его страстью. Когда пришло время отвыкать от всего, что было связано со службой в «крылатой пехоте», надо сказать прямо, далось это ему непросто.

Сейчас же, после выхода Алексея Алексеевича на пенсию, он стал особо болезненно реагировать на всё то, что даже лишь в какой-то мере ущемляло его самолюбие.

К тому же он, как и все пенсионеры в этот период жизни, начал более внимательно реагировать на всевозможные отклонения в самочуствии и вынужден был прибегать к помощи медиков в отдельных случаях. Да и не только медиков. Как-то раз он интереса ради заказал себе лекарство по интернету, получил его, почитал внимательно аннотацию, чертыхнулся на себя и постарался забыть про этот случай.

Забыть надолго ему не позволили. На днях бодрый голос молодого человека из телефонной трубки восхитил его своей осведомлённостью в проблемах со здоровьем у него, Алексея то бишь Алексеевича.

— Алексей Алексеевич, примите наши поздравления, вы включены в программу льготного лекарственного обеспечения и теперь один раз в квартал будете получать необходимый вам препарат по льготной цене. Так что наша компания вас сердечно поздравляет, и, более того, мы вам предлагаем дополнительно к основному лекарству получать и использовать целебную мазь, она, правда, пока ещё не входит в льготный перечень, но в будущем обязательно войдёт, — далее была упомянута сумма, потребная на приобретение этой мази, от

которой у Алексея Алексеевича, как он сам любил поговаривать, «шерсть поднялась дыбом».

— Вот что, юноша, развернись по сносу, — Алексей Алексеевич слегка закашлялся.

— Я вас не понял, — голос в трубке, не теряя энтузиазма, продолжал вопрошать своё.

— Развернись по ветру и натяни задние стропы, — у Алексея Алексеевича стали слегка подрагивать руки как бывало всегда, когда он выходил из себя.

— А при чём здесь парашютные стропы и ветер? — юноша в трубке был явно ошарашен таким пожеланием.

— При том же, при чём и твоя мазь вместе с вашими льготами, так что изучи для начала теорию парашютного прыжка и только потом ищи кого-либо дурнее себя, а мне больше не звоните! — Алексей Алексеевич в гневе отбросил телефонную трубку. — Сервис ненавязчивый, чтоб ему было пусто!

Немного угомонившись, он вспомнил о наказах жены по поводу похода в магазин. Хождения за покупками Алексей Алексеевич не любил и старался избегать подобных поручений. На этот раз не вышло.

Всё ещё раздосадованный, он тем не менее вышел из квартиры. В лифт на одном из нижних этажей вошёл молодой человек, буркнувший что-то в виде приветствия и тут же погрузившийся в дисплей сотового телефона. «Продвинутые все какие, — подумал Алексей Алексеевич. — Тоже, наверное, какой-нибудь впаривальщик или, как они себя называют, менеджер. А этот ещё и в смоляной курчаво-запущенной бороде, а сверху — бритый наголо. Вот мода пошла! Как их отличить от террористов — ума не приложу. А может быть, они таковые и есть: кто-то стреляет в сердце, а кто-то — в душу?»

Подобные размышления не придали ему радужных тонов в настроение, и далеко не в самом лучшем состоянии духа Алексей Алексеевич подошёл к магазину.

— Входите, входите, молодой человек, — продавщица, солнечно улыбаясь приветствовала его на входе.

Алексей Алексеевич даже обернулся назад, ожидая там увидеть ещё кого-либо, кроме себя. Как-то уж больно радушно встречала его эта бойкая продавщица, пребывая в самом расцвете своей женской поры.

— Что желаете купить? — она продолжала улыбаться, и её жизнерадостный вид невольно передался и Алексею Алексеевичу. Он незаметно втянул живот и молодецки ворохнул плечами.

— Да вот, самая малость и нужна-то, сейчас определюсь, — ему не хотелось огорчать продавщицу незначительностью требуемой покупки. Желая поддержать у неё улыбчивый интерес, Алексей Алексеевич стал рассматривать предлагаемый покупателям товар.

В тот раз он ничего особого так и не купил, но из магазина выходил бодрой пружинящей походкой моложавого человека, согретого солнечными лучами женской улыбки.

И тут звонок сватьи. По-иному теперь уже он на её предложение ответить и не мог.

 

Погода в тот день явно не задалась, с самого утра шёл дождь. Про ненастье Алексей Алексеевич узнал ещё и по интернету, но уверенность в том, что всё это временное явление, его не покидала.

Он приоделся хоть и тепло, но никак не по дождю, а больше даже с некоторым форсом.

Всё было предусмотрено для сбора грибов, и компания в приподнятом настроении, экипированная не лучше Алексея Алексеевича, выехала в строго обговоренное время в полном составе.

По дороге шутили и даже пытались петь в предвкушении удачной вылазки.

На место прибыли вовремя, и только моросящий дождь вносил свою охлаждающую лепту в настроение грибников.

Первые полтора-два часа грибной охоты были бы вполне успешными, если не считать промокшей одежды. Принятые традиционные меры «сугрева» настроение приподняли, но согрели весьма не надолго.

Перемещение в другое место и последующая тихая охота были ещё более успешными, но дождь припустил уже не на шутку и как раз, когда грибы лишали сборщиков последних проблесков рассудка. Азарт оказался превыше всего.

Когда все собрались возле машины, каждого уже трясло не на шутку. К дождю самозабвенно подключился холодный не по сезону ветер. В сапогах у грибников прочно обосновались субтропики. Одежда килограммами влаги напоминала обильно смоченную губку.

О выезде в обратный путь в таком состоянии не могло быть и речи.

В том, что как минимум простуда будет обеспечена, уже не сомневался никто.

Но об этом не хотелось и думать, в голове было одно — как бы согреться и желательно побыстрее переодеться. На грибы уже и не смотрели.

Порешили так: «Направимся к кому угодно из родственников или знакомых в этих местах, лишь бы это было побыстрее и желательно с банькой».

Телефонная трубка в руках сватьи согревала далёкую звезду надежды.

Она на самом деле оказалась далёкой. Добрались до неё уже затемно.

Гостеприимство хозяйки радовало, но безумно хотелось в баньку да на самую верхнюю полку.

— Кого же из вас первыми направлять в баню — мужчин или женщин? — сердобольно качая головой, спросила хозяйка. При виде грибных страдальцев она отбросила в сторону обычные в таких случаях гостевые расспросы и сразу приступила к делу.

— Да нам уже без разницы, хоть вместе направляй, но только побыстрее, ты же видишь, до чего мы дошли: колотит нас от холода до невозможности, — сватья, не церемонясь в словах и действиях, в этой ситуации была тоже заправилой.

— Меня сразу же положите спать, только переоденусь и всё, — водитель, он же троюродный брат хозяйки, утомлённо плюхнулся на табуретку. — Ночь была бессонной, да и сегодня досталось вместе со всеми...

Пока женщины были в бане, Алексей Алексеевич помог хозяйке в обустройстве ночлега и сразу после парной упал, едва пригубив живительной влаги на «бруньках».

Теперь вот эта постоянная подруга-мученица, то бишь бессонница...

«Попала шлея под хвост, вот теперь и молчи, — Алексей Алексеевич в сотый раз выговаривал себе за эту поездку. — Грибочков захотелось, теперь жди воспаления лёгких или ещё чего лучше. Дурья голова ногам покоя не даёт!» — в сотый раз, наверное, говорил он себе, ворочаясь с боку на бок.

 

В обратный путь планировали выехать рано утром: трасса посвободнее, да и вообще — ехать проще.

Подтрунивая друг над другом, все поднялись вовремя, как и сговаривались. Теперь вся надежда была на водителя, который тщетно пытался отрегулировать свет фар, они же с самого начала поездки упорно не хотели собираться в один пучок, а косили каждая куда ей заблагорассудится. Чертыхаясь в рамках устоявшегося водительского лексикона, он наконец изрёк: «Поехали, блин, по дороге разберёмся».

Прощание с радушной хозяйкой было душевным, хотя и стремительным. Короче говоря, ворвались, переполошили родню и быстренько смотались восвояси. Можно сказать, жизненный десант, искромётный и непредсказуемый. Баламуты, одним словом.

Привычный жизнеутверждающий стиль сватьи из разряда её же фразы: «Других не держим, никто, кроме нас, так не сможет!» — непонятно, то ли с осуждением, то ли восхищаясь ею, бормотнул про себя Алексей Алексеевич. «Будь она мужиком — служить бы ей в десантных войсках, там все такие скорые да бесшабашные, кого угодно собьют с благоразумия...»

На обратном пути, находясь справа от водителя, он старался разговорами поддерживать тому бодрое состояние, соответственно, спать тоже не имел права.

Всё было как вчера: дождь не утратил своего энтузиазма, ветер испытывал мощь своих возможностей, грибники те же, только в более-менее просушенной одежде. Грибы в кузове покорно ожидали своей дальнейшей участи.

Рассвет наступил достаточно рано, автомобильная трасса пока ещё была не перегружена, так что все основания были для шуток, а возможно, и песен. Этого долго ожидать не пришлось, и сватья голосом признанной запевалы быстро настроила всех на задорно-лирический лад. Время пролетело незаметно. А тут и солнышко отвоевало свои жизненные права, и теперь озорно подмигивало на ухабах незадачливым грибникам...

...Дома возвращению Алексея Алексеевича были откровенно рады, хотя и отнеслись к его грибному улову в лучшем случае индифферентно.

— Ничего вы не понимаете в этом деле, — устало отбивался он, только в общих чертах описывая своё путешествие.

 

Самое удивительное было потом: никто из грибников не заработал даже мало-мальского насморка!

— Внутренние резервы, никак иначе! — Алексей Алексеевич удовлетворённо, но, всё ещё ёжась, хмыкал, вспоминая тот день.

Через некоторое время позвонила сватья.

— Сват, привет, как дела? — и, не дожидаясь ответа: — Поехали за рыжиками, рыжики пошли, ты как смотришь на это дело?

— Легко. Когда выезжаем? — Алексей Алексеевич не узнавал себя, он, не раздумывая, с пол-оборота загорелся прежним азартом.

Благоразумие его глубоко вздыхало на задворках сознания. Он становился вновь молодым, задорным и лёгким на подъём!

— Завтра, чего тянуть, выезд в четыре утра, путь по-прежнему неблизкий... Ты с нами или нет?

— А то как же! Других не держим, если мы не парни, то и Волга не река! — Алексей Алексеевич принял молодецкую стойку. — Короче говоря, колёса в воздух и за рыжиками!..

 

...Осеннее солнце, заинтересованно выглянув из-за облаков, озорно и насмешливо улыбалось их азарту, заманчиво расплёскивая отголоски бабьего лета...

Улыбалось и одновременно радовалось за их непроходящий по жизни бойцовский характер и энтузиазм...

 

Вверх

Нажав на эти кнопки, вы сможете увеличить или уменьшить размер шрифта
Изменить размер шрифта вы можете также, нажав на "Ctrl+" или на "Ctrl-"

Комментариев:

Вернуться на главную