Виктор Глебович Верстаков
Виктор Глебович Верстаков родился в 1951 году в Белоруссии (поселок Ветрено Витебской области) в семье офицера-фронтовика. Школу в Шуе окончил досрочно, сдавал экзамены экстерном. После двух лет учебы в МАИ ушел из института и поступил в Военную академию им. Дзержинского и окончил её. Получив офицерское звание, служил на инженерных должностях, параллельно продолжая литературную работу. После окончания Военно-инженерной академии имени Ф.Дзержинского служил на подземном объекте в Подмосковье, затем был переведен в военный отдел газеты "Правда". Неоднократно выезжал в "горячие точки", включая Афганистан и Чечню. Участвовал там в военных операциях. (Первый сборник стихов вышел у В. Верстакова еще в курсантские годы.) По приглашению стал спецкором военного отдела "Правды". Служил в армии, был начальник военно-художественной студии писателей Министерства обороны РФ. Работал заместителем главного редактора еженедельник "Литературная Россия" (1997). Член Союза писателей СССР. Член Правления Союза писателей России (с 1999). Руководил Военно-художественной студией писателей. Был членом общественного совета "Литературной. России" (1996-97). Награжден орденами и медалями, в т. ч. "За боевые заслуги" и орденом «Знак Почета» с формулировкой "За достойное выполнение интернационального и служебного долга в Республике Афганистан", медалью "За укрепление боевого содружества" (2000). Диплом Министерства обороны СССР (1983), лауреат литературных премий имени Б.Полевого, А.Твардовского "Василий Теркин" (1996), К.Симонова, А. Платонова, М.Лермонтова, И.Бунина, "Традиция", премии журнала "НС" (1992), "Традиция" (1995), еженедельника "Литературная Россия" (1995). Был членом КПСС. Полковник запаса Виктор Глебович Верстаков — автор пятнадцати книг стихов, прозы и публицистики, посвященных героизму и быту советских и российских воинов, известных песен. Пишет "афганские" песни. Его книги стихов: Традиция. М., 1975; Сердца и звезды. М., 1978; Инженерный батальон. М., 1979; Пылает город Кандагар. М., "Молодая гвардия", 1990; Ради твоей неизвестной любви; Русские времена. Стихи и песни. М., "Мужество и гуманизм", "ЮНПРЕСС", 1999. Стихи печатает в еженедельниках "Лит. Россия", "Завтра" (1997, № 11), в ж-лах "Знамя" (1985, № 10), "НС" (1992, №№ 5. 11; 1994, № 7), "МГ" (1989, № 2), "Москва" (1995, № 5), "Бежин луг" (1995, № 3), "Роман-газета" (1995, № 12/13), "Русский стиль" (1995, № 1/2). Выпустил кн. публицистики и прозы: Офицерские звезды. Очерки. М., 1980; Там, в Афганистане. Очерки. М., 1981; Афганский дневник. М., 1983, 1991; Песня Вероники. Очерки о современной армии и флоте. М., "Сов. Россия", 1988; Прости за разлуку. Повести. М., "Патриот", 1991. Живет в столице.

ПРИЕМЫШИ
Ну что ж, теперь нам не ужиться,
Вы перешли рубеж стыда.
И ваши души, ваши лица
Нам чужды будут навсегда.

Вы нами правили незримо.
Вам захотелось наяву
Владеть наследницею Рима,
Назвать рабынею Москву.

Не красота ее и слава
Больную воспалила плоть.
Вы ненавидели Державу,
В которой не распят Господь.

Причмокивая сладострастно,
Уже считали вы рабой
Всю землю русскую. Напрасно
Не дорожили вы судьбой.

О нет, нам ваша кровь гнилая
И жизнь пустая не нужны.
Оставьте их себе, не зная,
Как безнадежно вы больны.

Но есть границы всепрощенью
И для приемышей-калек.
И вы поймете их значенье
В сиротский двадцать первый век.

ВОЙСКА НЕБЕСНОЙ ОБОРОНЫ
Святая русская держава
В кровавый дым погружена.
Её поруганная слава
Земному взгляду не видна.

Исполосованы знамёна.
Но над изменой и враньём
Войска небесной обороны
Ещё глядят на окоём.

Дом Богородицы, Россия,
Твои поля и города,
Враждебной отданные силе,
Горят от боли и стыда.

Полки, бригады, батальоны
Отгородились от своих.
Войска небесной обороны
Одни за мёртвых и живых.

И по невидимому следу,
Не преклоняя головы,
Святые ратники победы
Сойдут из вольной синевы.

И беззаконные законы
Не одолеют Русь, пока
Над нею держат оборону
Её небесные войска.

* * *
Под крестовиною окошка,
присев на краешек скамьи,
старик играет на гармошке
воспоминания свои.

Сухими пальцами играет,
сухие губы закусил,
пережитое собирает,
друзей ушедших пригласил.

Всё переборы, переливы,
аккорда нет ни одного.
Они не слишком торопливы –
воспоминания его.

Меха потёртые вздыхают,
басы почти что не слышны.
Играет, словно отдыхает
от всей любви и всей войны.

Скорей бы он закончил, что ли,
и среди солнечного дня
за все свои былые боли
простил молчанием меня.

* * *
Свои своих из-под брони косили.
Не хочется ни верить, ни служить.
И всё же без Москвы жила Россия,
Без армии России не прожить.

Виновные ответят поимённо
За пулемётно-пушечный расстрел.
Но наши офицерские погоны
Господь ещё снимать нам не велел.

И пусть неувядаемым позором
Придворные овеялись полки, –
Есть в армии законы, по которым
Грехи смывают сами штрафники.-

Отныне не кричат «Москва за нами!»,
Но, стиснув зубы, верят под огнём,
Что русское простреленное знамя
Мы всё-таки поднимем над Кремлём.

ЗАПРЕЩЁННЫЕ СТИХИ
От боя до боя недолго,
не коротко, лишь бы не вспять.
А что нам терять, кроме долга?
Нам нечего больше терять.-

И пусть на пространствах державы
весь фронт наш – незримая пядь.
А что нам терять, кроме славы?
Нам нечего больше терять.

Пилотки и волосы серы,
но выбилась белая прядь.
А что нам терять, кроме веры?
Нам нечего больше терять.

Звезда из некрашеной жести
восходит над нами опять.
А что нам терять, кроме чести?
Нам нечего больше терять.

В короткую песню не верьте,
нам вечная песня под стать.
Ведь что нам терять, кроме смерти?
Нам нечего больше терять.
1987

* * *
Первыми погибли, как ни странно,
тренеры мои и физруки –
силачи, романтики, титаны,
далеко ещё не старики.

С нами, непутёвой детворою,
и уроки проводя, и дни,
не считали жизнь они игрою,
в справедливость верили они.

Заросли травою стадионы,
проданы спортзалы под склады,
жизнь – и та как будто вне закона
в годы необъявленной беды.

Русские по крови и по духу,
славившие честные бои,
первыми не вынесли разруху
физруки и тренеры мои.

Погрустнели, запили, устали
связывать начала и концы.
Не согнулись – ведь они из стали,
а сломались верные бойцы.

* * *
Громыхали дальние разрывы,
между звёзд мелькали трассера.
На войне по-своему красивы
тихие такие вечера.

Ни о чём не думалось особо.
Пели песни, пили спирт-сырец,
чтобы не печалиться и чтобы
войны прекратились наконец.

Пасынки России, командиры
миномётных и десантных рот, –
нам ли не грустить о судьбах мира,
если мы воюем пятый год.

Если генералы обманули,
если ненавидят нас в Кремле,
если нам желанной стала пуля,
неприкосновенная в стволе...
1998

* * *
Горит заря над городом Кабулом,
горит звезда прощальная моя.
Как я хотел, чтоб Родина вздохнула,
когда на снег упал в атаке я.

И я лежу, смотрю, как остывает
над минаретом синяя звезда.
Кого-то помнят или забывают,
а нас и знать не будут никогда.

Без документов, без имён, без наций
лежим вокруг сожжённого дворца.
Горит звезда, пора навек прощаться,
разлука тоже будет без конца.

Горит звезда декабрьская, чужая,
а под звездой дымится кровью снег.
И я слезой последней провожаю
всё, с чем впервые расстаюсь навек.
1982

ОДИНОКИЕ НОТЫ
Офицерский романс –
жёлтый лист на погоне,
хрипловатый напев неизвестной войны,
и чужие глаза, и родные ладони,
батальонная явь, гарнизонные сны.

С восемнадцати лет под военные марши
мы служили, и жили, и верили в них.
Офицерский романс – он для тех,
кто постарше,
он для тех, кто случайно остался в живых.

Полковой барабан громыхает всё глуше,
всё обыденней пули над нами жужжат.
Слух привык ко всему.
Не привыкли бы души,
те, что Богу и Родине принадлежат.

Офицерский романс – одинокие ноты
перетянутых струн в ослабевшей стране.
Замолчать бы навек. Но невидимый кто-то
подпевает вполголоса там, на войне...

* * *
Оставь заботы вечные,
покуда наяву
бесчестит враг Отечество,
и Шую, и Москву.

Заставы богатырские
пусты в родной земле.
Палаты монастырские
развращены в Кремле.

От горького изменчества
не сберегли, увы,
ни веры, ни Отечества,
ни Шуи, ни Москвы.

Плывет над силой вражеской
бензиновая хмарь.
Ни звезды не покажутся,
ни купол, ни алтарь.

Больна душа не лечится
ни в рабстве, ни в хлеву.
...За веру, за Отечество,
за Шую, за Москву!
Февраль 1993

НАШИ ЗВЕЗДЫ И НАШИ КРЕСТЫ
Побелела звезда жестяная,
И красны от закатов кресты.
И витает печать неземная
Над землею святой пустоты.

Стали черными белые кости,
Стали черные кости черней,
На забытом российском погосте
Породнившись за тысячи дней.

Вся Россия - могилы, могилы,
Пусть на них ни крестов уж, ни звезд.
Неземная, незримая сила
Указует священный погост.

Отчего же, скорбя над пустыней,
Небеса высоки и чисты?
Для чего же все зримее ныне
Наши звезды и наши кресты?

КОГДА ДЕРЖАВА В ГРОЗЕ
Была такая война,
Не нам об этом тужить.
Была такая страна -
Не стыдно жизнь положить.

Надень свой тельник, браток,
Комбез десантный надень.
За нами Юг и Восток,
За нами солнце и тень.

Мы не жалели свинца,
Платили кровью за кровь.
Мы не скрывали лица -
Была страна и любовь.

Надень берет голубой,
Вглядись в зеркальный овал:
Мы все же чище с тобой,
Чем те, кто нас предавал.

Мы смотрим давние сны,
Мы видим павших парней -
Бойцов великой страны;
Мы вместе помним о ней.

Надень медаль “За б/з”,
На отчий выйти порог.
Когда Держава в грозе,
Мы вновь солдаты, браток.

* * *
Пришел на могилу отца
над медленной русской рекою.
Дешевого выпил винца.
К плите прислонился щекою.

Услышал: "Ты жив ли, сынок?"
Подумал: почудилось, ветер.
И только в назначенный срок -
в бою, перед смертью - ответил.
6 марта 1996, 29 февраля 2000

* * *
         Из Шуйской тетради
Вдали от исторических событий
живу, рыбачу, песенки пою,
с годами поневоле знаменитей
в провинциальном становясь краю.

Серьезным литератором считают
меня друзья, соседи и родня,
хотя стихов, конечно, не читают
ни по ночам, ни среди бела дня.

Прощают мне отсутствие машины,
моторной лодки, дорогих снастей
и предпочтенье самогона винам
всех выдержек, процентов и мастей.

Прощают непутевые любови:
мол, ты поэт, тебе оно видней.
(Но все-таки прервут на полуслове,
когда скажу хорошее о ней).

Так в чем исток моей безвинной славы?
Не в том ли, что, родной в родном краю,
юродивый поэт больной державы
живу, рыбачу, песенки пою?
8 апреля 1995.

* * *
         Из Шуйской тетради
Под колокольней Воскресенского собора
еще туман и птичьи голоса.
Пожалуй, ты появишься нескоро:
до утренней молитвы - полчаса.

Священник прибыл на автомобиле,
звонарь и дьякон подошли пешком.
Я вспоминаю, как они любили
девчонок, с кем я тоже был знаком.

А впрочем, богохульствовать не буду,
о молодости нашей промолчу.
Я жду тебя. Ведь ты земное чудо.
Другое чудо мне не по плечу.

Луч полыхнул в надвратную икону,
порозовев, рассеялся туман,
светила куполов средь небосклона
сверкают как оптический обман.

И ты идешь по улице Белова,
прекрасна, высока и молода,
и входишь в церковь, не сказав ни слова,
румяная от счастья и стыда.
5 февраля 1997

* * *
         Из Шуйской тетради
Из Введенья иду с рыбалки,
попуток нету как назло.
И вдруг автобус - шаткий, валкий -
догнал в дороге. Повезло.

Механизаторов из Шуи
обратно в Шую он везет.
В двери автобусной спешу я,
чтоб не задерживать народ.

С опущенным смущенным взглядом
между сидений прохожу.
И вот, рюкзак пристроив рядом,
на окружающих гляжу.

Мне люди нравятся такие -
в спецовках, старых пиджаках,
и сельские, и городские,
с мозольной кожей на руках.

Любуюсь крепкими плечами,
сутуловатыми слегка,
заслушиваюсь их речами,
конечно, не без матерка.

Они почти не обращают
внимания на мой рюкзак,
как бы заранее прощают,
что я приезжий, что рыбак.

Спросили, впрочем, об улове,
я демонстрирую улов,
который явно им не внове
и не заслуживает слов.

Сходя на площади Базарной,
шоферу денежку плачу,
и улыбаюсь благодарно,
и в жизни собственной бездарной
копаться что-то не хочу.
14 апреля 1997

МОНАСТЫРЬ
Из Шуйской тетради

Монастырь под куполами
за излучиной реки.
Догорающее пламя
и тепло твоей щеки.

Между сосен, как в палатке,
засиделись у костра.
Все спокойно, все в порядке,
все не хуже, чем вчера.

Мы как будто бы в походе,
если издали глядеть.
Нам открыто, при народе
не положено сидеть.

Этих маленьких трагедий
на Земле не перечесть.
Хорошо, где нет соседей,
хорошо, где сосны есть.

Обещаю, что не буду
говорить с тобой всерьез.
Обещаю, что забуду
неотвеченный вопрос.

Понимаю - не понятно.
Объясняться не хочу.
Может, нам пора обратно?
Предлагаю, не ворчу.

Для чего живу на свете?
Я не знаю, я живу.
Понимаешь, это дети.
Не в романе. Наяву.

Слушай, ссоримся мы что ли?
Мы же ссорились вчера.
Счастья нет. Покой и воля.
Это Пушкин. Мне пора.

Все равно погасло пламя,
Да и сыро над рекой...
...В тот, который с куполами?
Он не женский. Он мужской.
8 ноября 1993

РЫНОК
Из Шуйской тетради

Сырые каменные стены,
дверь без пружины, сквозняки,
прилавки длинные, и цены,
написанные от руки.
Бананы, киви, апельсины -
товары неродной земли,
азербайджанцы и грузины,
в карман сующие рубли.
И женщина в одежде странной -
две теплых кофты и халат, -
та, кто любимой и желанной
была мне тридцать лет назад.
Она смеется или плачет, -
я сам еще не разберу.
Глаза простуженные прячет
на рыночном сквозном ветру.
- Не для себя живу - для дочки,
она кончает институт;
быть может, до торговой точки
хотя б ее не доведут...
14 мая 2000

* * *
Любимые дети Державы,
мы жили от бед вдалеке,
считая великим по праву
свой город на Тезе-реке.

Фабричные окна сияли,
гулял и работал народ,
мячи громыхали в спортзале,
в Клещевку ходил теплоход,

ансамбли играли в горпарке,
и в "Павловском", и у "Креста",
в театре мы по контрмарке
порой добывали места.

Нет, мы не считали столицу
далекой, чужой стороной:
в Москву уезжали учиться,
спеша возвратиться домой.

Зачем это все вспоминаю
и душу свою бережу?..
- Прости нас, Держава родная,
прости меня, Шуя, - твержу.
15 мая 2000

ПОСЛЕ ПАСХИ
Май. Засыпанный снегом балкон.
Непогода. Безвременье. Скука.
С колокольни доносится звон,
в нем пасхальная радость и мука.

Неужели и я постарел,
ни безумства не будет, ни счастья?
Неужели весь мир отсырел,
как забор перед воинской частью?

Снежный ветер в березах свистит.
Не припомню печальнее мая.
- Бог поймет, - говорю, - Бог простит.-
Но поймет и простит ли? Не знаю.
14 мая 2000

* * *
Тропинка, запруда, аллея
старинных сомкнувшихся лип.
Слов несправедливей и злее
нигде мы сказать не смогли б.

Красивее места не сыщешь,
проезди хоть тысячу лет.
За дальнею рощей - Гумнищи,
там Бальмонт родился, поэт.

И в здешней соседской усадьбе
бывал он, конечно, не раз.
Мне лучше о нем рассказать бы,
хороший бы вышел рассказ.

Поэты - явленье народа,
не плоти его, а души,
поэтому боль и невзгоды
для них иногда хороши.

Своею счастливой судьбою
им переполняться грешно...
Мне даже для ссоры с тобою
вернуться сюда не дано.
20 апреля 1994

ПЫЛЬ
Из Шуйской тетради

На улице Вихрева дом угловой,
и старый балкон над моей головой,
и утренним солнышком освещена
стоит на балконе чужая жена.
Послушайте, это не песня, а быль.
Проедет машина - поднимется пыль,
и женщина снова, как в памятный год,
из жизни моей и с балкона уйдет.
Конечно, я сам был во всем виноват,
конечно, нельзя возвратиться назад.
Но как мы посмели, но как мы смогли
расстаться с любовью в случайной пыли?
Пора здесь дорогу перегородить,
и мне бы пора перестать приходить
на улицу Вихрева к дому тому,
где я ни себя, ни ее не пойму.
4 мая 2000

* * *
Ах, какая плохая погода!
Снег с дождем объявили в Крыму.
Время жизни со временем года
совпадают один к одному.

Дует ветер с открытого моря,
нагоняет на сердце печаль.
Я давно уже с веком не спорю,
только мне Севастополя жаль.

Под погашенными фонарями
на Приморском бульваре стою.
Мы порой Севастополь теряли,
но впервые вот так - не в бою.

Малороссы и великороссы,
мы забыли, что русские мы.
Снег с дождем, роковые вопросы.
И последние в бухтах дымы.

Ослабевший орел над волною
смотрит в мутно-дождливую даль.
Разве важно, что будет со мною?
Только мне Севастополя жаль.


Комментариев:

Вернуться на главную