12 августа 2000-го года погибли 118 членов экипажа атомной подводной лодки «Курск». Через два года 19 августа крупная авиакатастрофа произошла в Чечне. При заходе на аэродром Ханкала был поражен ракетой, выпущенной из ПЗРК, военно-транспортный вертолет Ми-26. На борту находились 147 человек. В результате жесткой вынужденной посадки на минное поле, последовавшими за этим взрывами и пожаром погибли 117 человек. Еще 10 умерли позже в госпиталях. Спаслись 20.
Начало действия автобиографического романа Максима Жукова «Второй Курск» относится к тому самому злополучному августу, ставшему традиционно тяжёлым для российских военных. Зал ожидания аэродрома в Моздоке из-за нелётной погоды едва вмещал пребывающие для вылета в Чечню группы военнослужащих. Многих солдат разместили в заброшенном ангаре. Подразделение, к которому был приписан главный герой – рядовой Михаил Луков, оказалось на одном из переполненных вертолётов Ми-26. Никто из его товарищей, да и он сам не был, наверно, готов к тому, что с ними произойдёт в ближайшее время…

Глава 6.

Наконец раздался голос руководителя полётов. Усатый мужчина, в широком брезентовом плаще и выгоревшей добела фуражке, походил на  сельского почтальона. Он вызывал пассажиров спокойно, точно перед ним было не четыреста собравшихся у двух вертолётов солдат, а несколько сельчан у почты в ожидании писем. Наши офицеры, в отличие от него, наоборот нервничали, подгоняя ребят, идущих к распахнутым грузовым отсекам Ми-26. Поодаль находились штурмовики и «крокодилы» – вертолеты огневой поддержки с зачехленными пушками. В воздух взмывали вертолёты облегчённого типа, забирая контрактников, держащихся от нас в стороне. Среди них я заметил несколько десантников ВДВ. Лицо одного из них мне показалось знакомым.

– Везёт же им, полетят в комфортных условиях, а нас кинут на дно этой «коровы» и разбираться не станут, кто как устроился, – нахмурился Саша.

Он заметно нервничал перед полётом, неустанно поглаживая армейский жетон на груди. Павел в задумчивости рассматривал ещё хмурое небо. Все со скучающим видом зевали, видимо отчаявшись попасть в первую группу солдат.

Последнее воздушное судно с контрактниками взмыло в хмурое небо, наградив нас напоследок песчаной пылью. На аэродроме остались только «коровы». Десантники, на которых не хватило «вертушек» направились в нашу сторону.

– Атурбаев! – окликнул одного из десантников Сергей.

И тут я вспомнил этого парня в тельняшке. Мы с ним виделись в городе Волжском.

– Ты что, не узнаешь меня? – повысив голос, поинтересовался у Атурбаева старший сержант, протягивая для рукопожатия руку.

– О, зёма! – заулыбался десантник.

У них завязалась оживлённая беседа, в суть которой я не вникал.

– Так мы и до утра не управимся, – рявкнул руководитель полётов, подталкивая того самого сонного солдата в мешковатой форме. – А ну-ка встать в строй!

Тот неохотно занял место у ближайшего к нам вертолёта. У гигантской грузовой машины толпились молодые ребята. Переминаясь с ноги на ногу, они  глазели на судно и заглядывали в необъятную утробу Ми-26.

– Надо их всех рассовать по машинам – и в путь. Чем быстрее управимся, тем лучше – боевики-то не дремлют!

Майор согласился и выкрикнул очередную фамилию:

– Золотов!

Старший сержант, попрощавшись с десантником,  присоединился к сотне солдат, мельком заглянув в полётный лист в руках «почтальона». Сергей Золотов многозначительно посмотрел на меня. «Наверняка, встретил в нём мою фамилию или же Сашину».

– Луков!

Я выступил чуть вперёд вместе с вялым прапорщиком.

– Однофамильцы? – поспешил уточнить майор. – Имя? – обратился он ко мне.

– Да это же старший прапорщик Крюков, а нам нужен рядовой, – шепнул ему старший сержант.

Майор махнул рукой, не желая спорить – этого, так этого.

Загружаемся. Вскрытое брюхо борта кишело парнями в камуфляже. Мелькали вещмешки, ящики с консервами, коробки, бидоны. Офицеры кричали на подчинённых, которые пытались устроиться поудобнее в грузовом отсеке вертолета. Я провожал грустным взглядом ребят: Сашу с моим блокнотом в руках, Атурбаева, Павла, вновь доставшего свой телефон, ну и конечно его товарищей. Один из них, тот что в веснушках, помахал мне рукой. Мне кажется, он силился что-то сказать.

Сергей, обняв меня, увёл к ближайшему иллюминатору, в котором просматривалась желто-зелёная степная равнина Моздока.

– Что он хотел мне сказать?

– Сейчас покажу.

Золотов устроился у ребристого выступа и достал из нагрудного кармана вскрытое письмо, густо усеянное почтовыми печатями.

– Держи. Мне летёха сказал отдать тебе его уже в Борзом, а я решил «не тянуть резину». Оно от твоей девушки.

Письмо, как показалось, обожгло. Аккуратный женский подчерк переплетался с нарисованными сердечками.

– Вы его с лейтенантом читали? Что она пишет?

– Да разное... Нашла там себе другого… Знаешь, все они так – сначала пудрят мозги, а потом говорят, что не могут дождаться, пока ты отслужишь два года.

– Вот как! – я чувствовал, что начинаю злиться, и старался говорить как можно спокойнее, мягче, свести этот, неуместный, как мне казалось, разговор в шутку, – Зато, сколько сердец на конверте нарисовала, зараза!

Сидящие с нами рядом ребята при упоминании сердец обернулись. Но никто ничего не сказал – всех охватил предполетный мандраж.

– Пишет, встретила лопуха, увлекающегося готикой.

– Чем?

– Да смертью, –  с раздражением буркнул Сергей.

На этот раз на нас недовольно покосились. Но снова смолчали.

– И что же? Сходит по этой теме с ума? – справился я у Сергея, вспоминая случай в её подъезде накануне моей отправки в армию.

– Вроде того. Ты почитай, пока не взлетели.

Но увидев, как дрожат мои руки, он умолк. С минуту он собирался с мыслями.

– Не раз перечитывал письмо. Всё не знал, стоит ли тебе его отдавать. Сам понимаешь, сейчас ни тебе, ни мне лишние переживания не нужны.

– Это как сказать… Почему же решил отдать письмо раньше?

Сергей виновато посмотрел на мои запястья, с которых ещё не сошли следы от наручников и я его понял без слов.

Взлетели мы уже через несколько минут. Многие ребята, словно мухи, облепили подернутые песчаной пылью герметически закрывающиеся окна. За ними открывался чарующий вид. Внизу проплывали зеленые равнины. Кавказское лето бежало от них извилистыми тропками, дышало на низкорослые деревья и кидало редких птиц в повеселевшее небо.

В душном грузовом отсеке монотонный гул двигателей перебивал всякую охоту говорить. Ребята, постепенно устав любоваться на бескрайние просторы, вернулись к своим местам, потягиваясь и зевая. Стоило одному из них открыть рот, как зевота, обежав всю команду, переходила и на нас с Сергеем. Мы откинулись к подрагивающим бортам вертолета и, подоткнув вещмешки под головы, постарались уснуть. Со всех сторон неслись глубокие вздохи, похрустывание расправляемых связок, чмокание и сонное бормотание, способное свалить с ног даже выспавшегося человека.

Разбудил меня резкий толчок. «Падаем!» – пронеслось у меня в голове. Вскочив на ноги, я удивлённо уставился на Сергея, тянущего вниз меня за рукав.

– Приготовься, Михаил, сейчас будем приземляться.

Если бы не придерживающий меня Серёга, я мог бы налететь на сгорбившихся, похожих на мумии солдат, сидящих на дне вертолёта, словно в засаде. Упав рядом со старшим сержантом, я постарался восстановить сбившееся дыхание. В последнее время мне снились родители. Они, приехав в казарму, успокаивали меня, стараясь приободрить, а потом отец позвал меня с собой. И я, воровато озираясь, покинул воинскую часть. Пробираясь по улочкам Миллерово, как две капли воды похожих на Астраханские, мы куда-то спешили. Я всё время отставал от отца, пытаясь напомнить ему, что в части остались мои товарищи. «Почему они за нами не пошли? Зачем остались?». «Узнаешь», – отвечал еле слышно отец, сворачивая к безлюдным поселениям. Это были короткие остановки без приключений. Одна ночёвка была похожа на другую, как потёртые туристические коврики, на которых мы спали. Свет в домах не зажигали. И только пламя, вспыхивавшее посреди ветхих лачуг, освещало то мою стриженую солдатскую голову, то руки, подбрасывающие в костёр сухие ветки и жадно ловившие тепло.

– С тобой всё в порядке? – встревоженный голос Сергея окончательно стряхнул с меня сон.

– Да. Я просто видел странный сон, в котором отец забирал меня с танковой учебной части на поправку. На самом деле мы ехали в поезде, а не блуждали по Миллерово.

– Вспоминаешь, как болел?

– Пытаюсь забыть.

– Наверное, болезнь всё ещё даёт о себе знать? – спросил участливо Золотов.

– Бывает.

Когда приземлялись, кто-то из офицеров посоветовал схватиться друг за дружку. Так мы и сделали. После хорошей зубодробительной встряски вертолёт в последний раз резко качнуло. Болтанка закончилась вместе с затихающими двигателями. Грузовой отсек с неприятным скрежетом распахнулся, впустив в нутро вертолета свежий воздух. Первое, что бросилось в глаза – это грязь. Мимо проезжали грузовики. В особо глубоких рытвинах вода, разливаясь в стороны и возвращаясь назад, пенилась. Моросило. Пахло старыми размокшими тряпками и металлом. Разомлевшие при перелёте солдаты пялились на недружелюбные окрестности Ханкалы: в основном это были невысокие постройки и палатки, переходящие плавно в пустынную равнину, огороженную забором. Перед ним звенели на ржавой проволоке кольца цепи. Три сторожевых пса скулили, рвались с привязей к выгоревшей за лето равнине.

Мимо палаток к нам рысцой спешил военный без знаков отличия. «Наверняка со срочным донесением…».

– Здесь располагается основная группа войск. Ханкала – пригород Грозного, – пояснил Сергей.

Через минуту он уже выгонял всех из вертолёта. Мы построились, рассчитались на «первый – второй» и нестройной колонной пошли к казармам. В голове колонны шёл наш майор и этот взмыленный крепыш, прибежавший, как на пожар.

– Скорее всего, нас отведут на пересыльный пункт, – размышлял вслух Сергей, когда мы двигались вдоль хлипкого проволочного забора,– там неуютно, но жить можно.

– Откуда знаешь?

–  Марат Атурбаев обрисовал. Раньше здесь, среди грязи и болот, находились палаточные лагеря, теперь современный военный городок.

– Что-то я его не найду.

– А вон бетонку видишь? Это его величество плац. Вокруг него казармы стоят. Новенькие, говорят даже ещё не все обжитые. Нас поведут к недостроенным зданиям, – предположил Золотов.

Сделав замечание двум солдатам из-за оставленного мусора, Сергей поспешил за майором. Наверняка хотел узнать, о чём он беседовал с воякой, прикрикнувшего на неугомонных собак.

На пересыльном пункте нас разместили в недостроенном здании. Внутри находились двухъярусные кровати и целая куча грязных пыльных матрасов, сваленных в углу. Ребята, те, что посмелей, сразу же оккупировали кровати. Мне же, как и многим другим пацанам, пришлось спать на полу. Ужином нас обделили. Перед отбоем всех пересчитали и приставили к нам вооруженного автоматом десантника.

Спать не хотелось. Устроившись у зарешеченного окна, мы с Сергеем обсуждали, что происходит в нескольких километрах от нас. На горизонте было далеко не спокойно. Длинные цепи огней мерцали на юго-востоке, где поднимались вершины сопок. Всю ночь громыхали грузовики, а редкие прожекторы прощупывали окрестности Ханкалы и развороченную землю около аэродрома.

Приставленного для охраны десантника после полуночи сменили двое сослуживцев – неразговорчивые и хмурые. На все наши вопросы они отвечали односложно и повторяли, что не велено трепать языком.

«Ну, нельзя, так нельзя», – успокоился я и уткнулся в пыльный матрас.

Глава 7.

На рассвете показался наш неугомонный майор:

– Подъем! Подъём, я сказал! Не к теще на блины приехали!

На этот раз будить меня не пришлось – дружный крик пацанов в мгновение ока заставил подняться. Возбуждённые военные толпились у кроватей, громко приветствуя командира.

– Быстро завтракать – и по машинам, – скомандовал он. – Нельзя нам здесь оставаться, скоро прибудут чины, проверять тут всё. За нами уже приехали. Колонна стоит за воротами.

В столовой мы поковыряли гнутыми вилками сухую, сбившуюся в комки пшенную кашу. Скудная, солдатская норма...

– Кто-нибудь знает, куда едем-то? – подал голос парень в мешковатой форме. Рядом с ним сидел высокий сосредоточенного вида парнишка с бледным лицом. Он покосился на «мешковатого» и с ехидной улыбкой спросил:

– Сидорчук, в кои-то веки ты подал голос. А то ведь обычно дрыхнешь. Неужели выспался?

– Я отходил после прощания с родственниками. Напоили меня сивухой, так что только теперь, кажется, оклемался. Зато выспался. Будут силы выдержать переезд. Говорят, на броне сильно трясёт.

– Не без этого, – согласился Сергей и отодвинул от себя пустую тарелку. – Ну а ты, Бледнолицый, не интересуешься, куда держим путь?

– Меня зовут Славой. А насчёт конечного пункта я осведомлён – Борзой! Находится недалеко от Шатойского. Значительную часть района занимает Аргунское ущелье. Надеюсь, не надо напоминать, какие бои там велись?

– Ожесточённые? – спросил, наморщив лоб Сидорчук.

– Не то слово. Неужели, даже фильма не видел, как там «чехи» положили почти всех наших?

– Не видел, – моргнул Сидорчук, дожёвывая кашу. Судя по тому, как он вылизывал тарелку, проголодался «мешковатый» более других.

– Э-эх, темнота! – проворчал Сергей и, косо посмотрев на Сидорчука, обозвал его «сидором». – Бледнолицый, откуда про Аргун знаешь? Ты ж, ведь, книжек не читал. Даже устав, поди, не усвоил?

– Как раз наоборот. В танковой учебке не давали спуску.

Я удивлённо посмотрел на худого, похожего на доходягу Славу . «Неужели, вместе служили? Хоть убей, не помню его. И этого Сидорчука тоже».

– Луков, узнал хоть своих? Или опять с памятью туго? – обратился ко мне Сергей. – Их оставили в части механиками, а потом, узнав, что они не разбираются в технике, послали в Чечню.

В этот момент в переполненную столовую зашёл майор и согнал нас с насиженного места. Подгоняя пинками, он кричал, как ненормальный. Не понимая, в чём собственно мы провинились, построились. Рассчитались.

Военная база Ханкалы напоминала растревоженный муравейник. Мы смотрели на казармы, из которых выбегали солдаты в бронежилетах, на проезжающие мимо грузовики с вооружёнными до зубов бойцами СОБР и нам казалось, что в ближайшее время начнётся стрельба: из каждого окна, крыши или кустов. Чувствовалось, что ребята рядом со мной разделяют мои предчувствия. Хотелось прервать затянувшуюся паузу.

– Товарищ майор. Разрешите обратиться? Почему все носятся, как при пожаре?

В ответ майор лишь скомандовал:

– На ле-е-во!

Строевым шагом вышли к колонне, состоящей из грузовиков, три БТР, БМП и небольшой двухместной машины, которую за моей спиной ребята называли «козелок». Разбрелись вдоль грязной, местами изрешечённой пулями, техники. Сержанты загнали большую часть ребят в грузовики. Сергей, вспрыгнув на БТР, принялся махать мне рукой:

– Давай сюда!

Он помог мне забраться. Про себя я отметил, как с завистью на меня глазеют Сидорчук и Фурманов Слава. Золотов показал землякам кулак и, выставляя его в сторону, сделал вид, что управляет движением военной колонны.

Через минуту с рёвом тронулись с места. Меня не покидало чувство, что в Ханкале что-то случилось. Слишком неразговорчив был наш командир. «И, кстати, куда подевались полковники – Торосенко, Калачёв и этот, как его? Махнов?». Капитаны, майоры, лейтенанты, прапорщики – почти все остались на аэродроме, чтобы вылететь вслед за нами второй командой. А этот сопровождающий, чью фамилию я даже не знаю, не подождал своих, странно…

Горная местность настораживала простором и холодом. Ржавая посередине, сиренево-пыльная по краям, она почти сутки плыла мимо нас. Яркая зелень и белый снег в горных долинах – два привычных цвета чеченского лета – провожали нас до полка, расположенного на возвышенности, недалеко от речки Аргун.

В пути мы с Сергеем жевали сухари и нервно курили, поглядывая по сторонам. Сначала кроме змеевидной дороги, гор и крутых обрывов ничего не замечали. Потом зародилась тревога. Нам казалось, что за колонной кто-то неустанно следит. Поездка воспринималась через смену запахов – в Ханкале веяло теплом, портянками, пшённой кашей и горячим чаем. За пределами военной базы я ощущал только сырость и грязь.

– Смотри, – встрепенулся Сергей.

Впереди появились дома с недостающими, словно обгрызенными стенами и продавленными крышами. Груды битого кирпича лежали повсюду. Местных жителей у домов, похожих на старые декорации, мы не увидели. Только у ручья бегала маленькая девочка с автоматом наперевес. Мне стало не по себе. Сидящий с нами сержант Петренко застыл, вцепившись в свой «Калашников». Он пристально смотрел на ребёнка.

Фурманов и Сидорчук ехали на грузовике впереди нас. Их лица под тентом кузова выглядели встревоженными и мрачными. Их оттолкнули внутрь машины. У заднего борта показались двое рослых солдат с оружием. Один из них свистнул и девочка, отдёрнув руку струйки воды, оглянулась. При этом автомат ребёнка сполз с тонкой мокрой руки. Ловким движением она его закинула за спину так, словно он у неё был игрушечный. Девочка перебежала дорогу и спряталась в одном из разрушенных домов. «Сейчас прицелится и станет по нам стрелять…».

Прозвучала едва слышная команда майора. Колонна остановилась. Мы с ужасом и неприязнью уставились на черные провалы стен. Петренко неожиданно вскинул автомат и начал стрелять.

– Эй, вы что? – с этими словами из дома, озираясь, вышел человек в чёрной короткой кожанке, в сапогах и вязаной шапочке, покрывающей чёрную, густую шевелюру.

– Чеченец, – произнёс Сергей сквозь крепко стиснутые зубы.

– На землю! – заорал ему наш сержант. – Всем остальным выйти из дома!

Подняв руки, из полумрака постройки вышла та самая девочка.

– И что теперь? – охрипшим от волнения голосом спросил я Сергея.

Золотов не ответил – ждал неминуемой развязки.

«Вот если у неё сейчас упадёт под ноги «Калашников»…».

Колонна тронулась. Я с трудом перевёл дыхание. Сергей снова закурил. Через несколько минут  с той стороны, где остались старик и девочка, послышалось несколько выстрелов.

– Надо было автомат отобрать, – сказал, сплюнув, Золотов.

– Рядом рынок. Нельзя шуметь, – рассудил Петренко, прижав автомат к коленям.

– А я думаю, причина в другом, – возразил Сергей, – в Ханкале что-то стряслось.

Петренко покосился на меня. Я понял, что информация не для моих ушей. Отвернулся, пока они шептались. Когда снова посмотрел на старшего сержанта, тот с хмурым видом достал ещё одну сигарету.

– Так мне и не расскажете? – спросил я.

– В Борзом объяснят,– отмахнулся Сергей.

Впереди появился рынок. Дородные чеченки в тёмных одеждах жарили шашлык. Рядом продавали рыбу, пиво и, кажется, водку. «Козелок», круто затормозив, остановился. Из машины вышел майор, и, разминая шею, подошёл к женщинам. Махнул водителям грузовиков, чтобы они не задерживались и проезжали дальше. Разворачиваясь под низкой трубой, нависающей над дорогой, машины вмяли в грязь окровавленную полынь.

– Эх, пивка бы, – с мечтательным видом закусил губу Сергей, оглядывая пыльные ящики с бутылками алкоголя. Перед ползущей бронетехникой пробежала шумная ватага мальчишек.

– Смотри, стервецы, не боятся, – обратился я к старшему сержанту.

– Здесь дети только с автоматами и ходят. Их обучают стрелять, и убивать нашего брата. Они впитывают  воинственность с молоком матери.

– Наговоришь тут! – вмешался в разговор сержант. – Это мирные жители, они стреляют лишь при самообороне или когда убили, скажем, родственника.

– А что, такое бывает? – не унимался я.

– Случайности здесь повсюду. Боевиков почти не осталось, они только в горах.

– И на окраинах Грозного, – добавил мрачно Сергей.

Дальше ехали молча – серьёзные и задумчивые, мы пересекли узкие улочки с редкими домами и опередили нескольких местных жителей. Они брели вдоль дороги с опущенными головами.

Полк в Борзом представлял собой городок из раскиданных на километры одноэтажных казарм. Дышалось тяжело. Мне, пережившему в учебной части пневмонию, воздух казался разряженным.

Сразу по прибытии в полковой автопарк меня и ещё несколько человек отправили на продовольственный склад разгрузить машину с консервами. Там, одуревший от голода, я тайком вскрыл первую попавшуюся банку и мы вместе с Сидорчуком молниеносно проглотили её содержимое. Разгрузка шла невыносимо тяжело. Когда последняя коробка, наконец, перекочевала из кузова на складской поддон, Сидорчук предложил опустошить ещё по одной банке. Мы так увлеклись трапезой, что не заметили застывшего перед нами прапорщика.

– Встать! Смирра! Кто разрешил? – брызгая слюной, вопил начальник склада.

Сидорчук счёл нужным прояснить ситуацию:

– Нас в Ханкале не покормили нормально. И тут голодных сразу пахать отправили. Мы что, железные?

 Прапор толкнул в грудь парнишку.

– Ты меня не перебивай, малец. Мне достаточно только намекнуть и вы всю ночь будете «качаться».

– Ну и порядки, – покачал головой Сидорчук.

Прапорщик со злости ударил его. Женя упал и, запинаясь, простонал, что у него болят рёбра. Мы с ребятами ошарашено посмотрели друг на друга, не решаясь возразить. Нам казалось, что прапорщик готов был любого поставить к стенке и расстрелять. Меня охватила паническая дрожь, смешенная с негодованием и нарастающим чувством мести. Я впервые ощутил, что могу повлиять на ситуацию. Без лишних раздумий мы помогли парню подняться. Оказалось, что с ним всё в порядке. Несмотря на сильный ушиб, рёбра не пострадали. Значит, обязательно оклемается. Мы вышли из душного склада, обходя мешок с рассыпанной у входа мукой.

– Этот прапорщик – подонок. Ладно, пошли к нашим, – повеселел Сидорчук.

У казармы нас ждали Сергей и Слава.

– Вы чего такие замученные?

– Консервы, блин, разгружали, – простонал, потирая ушибленный бок, Сидорчук.

– Прапор ударил? – предположил высокий сержант в ушитой новенькой форме.– Он у нас тако-о-й… – протянул «щёголь». – Ну ладно, темнеет уже, заходим в казарму, живо.

Глава 8.

Казарма оказалась уютной – кремового цвета стены отливали глянцем. Пол покрывал добротный линолеум. На входе побежал взмыленный дневальный и подвёл нас к двухяросным идеально заправленным кроватям. За широкими окнами я разглядел добротный каменный забор. Перед ним расхаживал офицер и что-то записывал в свой блокнот.

– Итак…, – оглядел нас сурово «щёголь». Рядом с ним остановились двое низкорослых срочников с тряпкой и веником. Больше в казарме я никого не приметил.

– Вы откуда – с учебки все? Или с частей после первого года службы? Больше года кто-нибудь служил?

– Никак нет, – ответил кто-то из нас.

«В принципе, он не ошибся. Насколько я знаю, самый старший у нас – Сергей Золотов». Но он не торопил говорить о себе.

– Понятно… Меня зовут сержант Ребров, – громко произнёс «щёголь». – В настоящее время все наши, включая ротного, на выезде. Примерно за той горой, – он кивнул на окно, за которым виднелась окутанная дымкой возвышенность. – Что касается безопасности… За этим забором располагается город. По ночам оттуда ведётся неприцельный огонь. И чтобы кого-нибудь из вас случайно не ранило или не дай бог не убило, даже в туалет ходите пригнувшись. Курить в расположении запрещается, но если приспичит – курите здесь в туалете, главное, бычки хорошенько тушите. Это всем ясно?

– Так точно! – прокричали мы хором.

– Далее. Ваши полгода службы по нашему неофициальному распорядку здесь не засчитываются. И чтобы никто из вас, уродов, не сдох в ближайшее время, я буду гонять вас двадцать четыре часа в сутки.

Ребров прошёл вдоль строя, брезгливо оглядывая каждого солдата. Остановившись около Сидорчука, он сурово спросил:

– Фамилия?

– Рядовой Сидорчук!

– Почему на тебе форма висит, словно чехол от танка?

– Виноват, товарищ сержант.

– Бегом в бытовку – ушивать. Дорогу спросишь у дневального.

Солдат побежал исполнять приказание.

– Рядовой Фурманов! – неожиданно бойко выкрикнул Слава, когда сержант поравнялся с ним.

– Почему ремень на яйцах висит?

Фурманов торопливо принялся затягивать ремень.

– Отчего бледный? Болеешь чем?

– Никак нет! – отчеканил Слава, покончив с ремнём.

– Хорошо…

– Рядовой Луков! – выпалил я с вытаращенными от усердия глазами.

Сержант смерил меня придирчивым взглядом.

– Не сын случайно подполковника Александра Лукова?

– Никак нет! – признался я, чуть помедлив.

– Жалко… Несколько лет назад он возглавлял операцию по спасению разведчиков, попавших под шквальный огонь в Аргунском ущелье. С его помощью удалось спасти раненых и обмороженных бойцов. Но, к несчастью, сам он попал в плен к боевикам. Да не к кому-нибудь, а к «Трактористу» – бывшему командиру чеченских боевиков. Слыхал о таком?

– Он работал трактористом в колхозе, – отозвался Сергей, стоявший последним в строю, – получил известность за свои «подвиги» – в 1996-ом, когда казнил четверых пленных солдат. Казнь снимали на видео.

Сержант с интересом уставился на старшего сержанта.

– Похвально.

Заметив знаки отличия у него на погонах, нахмурился.

– Сними это.

Сергей не шелохнулся.

– Смотри, какой «перец» выискался?!

Золотов кивнул.

Ребров неожиданно с силой ударил его под дых. Сергей скорчился от боли, но устоял. А через несколько секунд без единого возгласа выпрямился.

– Фамилия?

– Золотов!

Сержант одобрительно кивнул.

– Далеко пойдёшь, Золотов.

В этот момент в окно постучал встревоженный офицер. Ребров, тяжело выдохнув, рывком открыл ставни.

– Что тут у тебя?

– Веду разъяснительную беседу, товарищ старший лейтенант.

– Главное, не переусердствуй. Ты вот что – предоставь мне полный список вновь прибывших. Сразу после столовой их надо отправить в баню. До построения управишься?

– Сделаем, товарищ…

– Выполняй.

Старший лейтенант снова уткнулся в свой блокнот. Ребров приказал притихшим с тряпками солдатам закрыть окно и, похлопав в ладоши, привлёк внимание.

– Итак, духи. Я остаюсь смотреть кино. Сообразите мне в столовой пожрать. Где и как – меня не интересует. И чтобы никакой каши, ясно?

Под хоровое «так точно» я отчётливо понял, что нас с первых минут напрягают, но мы можем вместо скотского тупого «есть» выкрикнуть: «никак нет!». И всё же приходится безоговорочно подчиниться. Это обыкновенный страх. И кого мы боимся? Одного человека или его дружков, которые скоро вернутся с боевого задания?

– К тебе это не относится, – торопливо добавил Ребров, обращаясь к Золотову.

Мы недоумённо посмотрели на Сергея. В наших глазах он только что стал лидером. «Вот на кого надо равняться. Ели что, он в стороне не останется. Защитит!».

В столовой, размером с заводской цех, стоял запах подгоревшего молока. На сдвинутых столах теснились солдатские котелки с кашей. Возле каждого из них стояла алюминиевая кружка с чаем, накрытая двумя кусочками хлеба.

– Что будем делать? – спросил я товарищей, поедающих голодными взглядами ужин.

– Как что? Стырим для Реброва хлеба, компота и…

– Зачем? – злился я, – надо сразу дать отпор таким, как он.

– Не выйдет, – возразили ребята, – он почти «дед». Сейчас он улыбается, а к вечеру, наверняка устроит «качели». К тому же, «выездные» должны прибыть со дня на день.

– Здесь не прокатывает показная сила. Недавно разведчики с пехотой выясняли отношения. Теперь девять человек лежат в санчасти, один – в коме, – протараторил не то калмык, не то тувинец, под скабрезные шуточки сослуживцев.

– Разговорчики! – прикрикнул младший сержант Борончук, без которого мы бы не нашли дорогу в столовую. Младший – черноволосый, с аккуратными усиками, спокойный, но строгий. Мы, собственно, всю дорогу до столовой вели себя тихо. Лишь сейчас у нас разделились взгляды: Фурманов и трое ребят из Саратова – Гришин, Яковлев и Панин поддержали меня. Остальные же, похватав котелки, стали прятать их под рубашку.

Старший сержант Золотов, утративший влияние, молчал. Лишь бросал на воришек негодующие взгляды.

Борончук, не замечавший до этого корыстных действий своей роты, словно очнулся от спячки. Заметив неладное, он вывел наглецов из-за стола и наотмашь ударил невысокого парнишку. Тот рухнул на пол, выронив котелок. Сержант объяснил ситуацию подбежавшему повару.

– Опять эти «нехваты»! – надменно констатировал повар-контрактник.

– Что с ними делать? – спросил Борончук.

– Я бы голодными оставил, Гриша.

– У нас и так один там ушивает форму.

– Ну, значит, вчетвером будут всю ночь урчать животами, – съязвил повар.

Младший сержант ухмыльнулся. Видимо, такая картина его позабавила. Окинув взглядом провинившихся, он скомандовал:

– Даю три минуты, чтобы проглотить свою порцию. Остальным – десять. Можете приступать.

Свою норму мне удалось одолеть наравне с провинившимися ребятами. Сказывалось чувство голода. Прожевав остатки хлеба и запив их чаем, я первым поднялся из-за стола.

– Молодец, Луков! – похвалил Борончук. – Возьми пайку Сидорчука, пусть поест.

Когда выходили из столовой, я не удержался и взял вместе с Фурмановым с крайнего стола несколько кусочков хлеба – пусть порадуется, а то голодает наш «портной».

На обратном пути затянули хором строевую песню. Маршировали слаженно, не жалея сил. Первым шёл Борончук, следом: Золотов, Фурманов, ребята с Саратова, ещё несколько человек и я с котелком.

На подъёме стал отставать – мне не хватало воздуха, в груди всё пылало и ныло. «Чёртова пневмония! Когда же мне станет легче?».

– Чудной ты, Луков, – признал Кажен. Он шёл впереди и чуть прихрамывал. – С чего ты взял, что нас будут жалеть? Мы не выполнили приказ, теперь нам уснуть не дадут. Это ж Чечня.

– Ни вижу никакой разницы: Чечня или Ростов, – пробормотал я, поправляя куски хлеба, норовившие выскочить из-под рубашки. Манипуляции не остались незамеченными.

– Для себя взял? – наклонился ко мне казах.

– Нет.

– Тогда, мож угостишь? Я не наелся.

– Для «портного», то есть Сидорчука прихватил.

– Да ты чё? Сдался тебе этот дохляк? – помрачнел казах, переставая попадать в ногу.

– А мне что, тебя жалеть? Если бы не вели себя в столовой, как дураки, нас бы Борончук на первый раз простил. Он, ведь, повязан с Ребровом. Зачем ему нас подставлять?

– Бля, да ты дурак? Совсем что ли? А ну дай котелок!

Я резко толкнул казаха.

– Ишь чего захотел! Тебе своего, с кем прилетел не жалко, а этого «деда» ублажить хочешь. Кто он тебе – отец родной? Он же с тебя сегодня «шкуру» и спустит.

– Посмотрим…

У входа в казарму меня встретили дружки Кажена.

– Дальше тебе хода нет, – заявил один из них, преграждая дорогу. – Давай сюда кашу.

Меня охватила злость. «Что ж вы, сволочи, делаете?» – завёлся я.

– А вот это видел? – заорал я и сунул в нос обидчику кулаком. – Пошли вон, уроды!

Казах вытер кровь и погрозился меня убить.

– Так, в чём дело? – подоспел не на шутку встревоженный дневальный.

– Я принёс паёк Сидорчуку, а эти хотели отобрать.

 – Понял, – дневальный закатал рукава, обнажая на запястьях татуировки. Кажен вместе со своими товарищами попятился. Мне не хотелось наблюдать за расправой. «Сами напросились».

Я робко зашёл в казарму. В дальнем углу Ребров смотрел с телевизор, установленный на прикроватной тумбочке.

– Я не пойму,– тупо возмущался Ребров, восседавший на табурете, – во всех фильмах про чеченскую войну показывают тридцатилетних капитанов, сорокалетних майоров, да и рядовые возрастные. Нам что, внушают, что в Чечне гибнут вовсе не юнцы, а взрослые мужики, закалённые в боях? И командуют ими не двадцатилетние выпускники училищ, а поседевшие в строю ветераны. Ну, какой из него старший? – тыкал пальцем в экран  Ребров.

Услышав мои шаги, сержант обернулся:

– Принёс? – небрежно поинтересовался он, разглядывая котелок.

– Это для Сидорчука. Борончук приказал.

– Не понял, – возмутился Ребров, – а мне?

– У казахов надо спросить. Это они подняли бучу в столовой и кроме этой каши ничего не досталось. Разрешите идти?

Стараясь не глядеть в лицо сержанта, я зашагал  в сторону каптёрки. Меня одобрительно похлопал по плечу Слава Фурманов. Золотов крепко пожал руку, а Яковлев с Гришиным недоумённо смотрели вслед. «Мне кажется, они единственные, кто не понимал, во что я ввязался».

Глава 9.

Пар валил из комнаты бытового обслуживания, где рядами висели стоптанные сапоги и форменная одежда. На полках лежали нитки, иголки, пуговицы, утюги и щётки. У гладильной доски, словно кудесник, колдовал над готовой формой  Сидорчук Женька с утюгом и кружкой воды. Рядом стояла старенькая швейная машинка, обмотанная зелёными нитками.

Я остановился у входа.

– Неужели успел? – удивился я.

Сидорчук отложил утюг, поднял брюки и поднёс к окну.

– Вот это другое дело, – приободрил он себя. – Не зря на фабрике два года кроил спортивные костюмы.

Женя перевёл взгляд на котелок.

– Мишка, спасибо!

–Держи, с боем пришлось защищать.

– Как это?– спросил Женя, с трудом открывая котелок.

Вкратце пересказал ему последние события.

– Со своими грызёмся. Но ты молодец, вот только чем это может обернуться? – облизывая ложку, заметил Сидорчук.

– Как чем? Встряхнём это осиное гнездо и посмотрим, что будет. Лично я не хочу голодать или терпеть побои.

– А кто хочет? Тут две тактики: затаится и терпеть или идти напролом.

– Есть и третья, – уточнил я, присаживаясь на табуретку около гладильной доски, – смеяться и делать вид, что тебе по приколу. Даже когда избивают.

Сидорчук нахмурился.

– Что-то я не знаю такой тактики.

– Это от того, что по прибытии в часть тебя, видимо, определили в первую казарму – там не было дедовщины. Во второй казарме царила анархия, а в третьей уживались уставные порядки с негласными отношениями. Мне досталась последняя. Я видел, как ребят унижали и били, а те смеялись, как дурачки. Одного такого «шута» как-то предупредили: «Брось смеяться! Шутки кончились. Ща покалечу».

– А он?

– Вместо ответа «шут» смеялся пуще прежнего и у бьющего вскоре пропала всякая охота бить первогодку. Через день, потирая ушибы «шут» уверял меня, что это самое лучшее средство спастись от побоев.

– Сомнительный совет...

– Не спорю. Он не из нашего призыва был. Летом приехал. Не отморозил ног, как многие наши пацаны. Помню, как нас забирали с областного сборного пункта…

Ночью рассадили на грузовики. Не сказали, куда едем. Меня окружали испуганные лица призывников. Хватаясь за железный каркас тента, я всматривался в опустевшую ночную дорогу.

Стоял декабрь 2001-го. Луна освещала голые сучья кустов, низкие вязы и сверкавшую, как наждачная бумага, мёрзлую землю. Ребята молчали. Только монотонно жужжали моторы и трещала мёрзлая трава.

– А из ребят кого помнишь?

Я осёкся. Пред глазами всё ещё мелькала сухая, покрытая льдом растительность. Меня, как и других призывников, трясло на ухабах.

– Смутно припоминаю Славку Фурманова.

– Он был укутанный во всё тёплое с головы до ног – родители позаботились, морозы стояли за сорок! Всю дорогу он молчал, а по прибытии в часть его определили во вторую казарму.

– Самую неуставную, – напомнил я Женьке.

– А Вовку не помнишь?

– Это тот, кто храбрился и уверял, что наваляет «люлей» любому «дедушке»?

– Нет, этого первого сломали, – вздохнул Сидорчук. – Когда тебя увезли в госпиталь, ему крепко досталось.

– А мне он и словом не обмолвился, когда я его встретил в госпитале. Володю тоже скосила пневмония. Правда, в отличие от меня, его сразу отправили на лечение.

Я продолжал:

– Машина… Весёлый крепыш, заливающий, что всех уделает… Фурманов в тулупе и валенках… Всякие разговорчики… Песни…

– Помнишь, кто пел? – спросил Женя.

– Кажется… Воло…

Помню, он сидел, наклонив голову. Пел громко, чисто и как-то одержимо. Все тихо слушали статного паренька. У него было простодушное лицо деревенского парня, но в глазах блестела хитринка городского жителя. Он казался единственным, кто не унывал.

– Хороший парень, – согласился я, вспоминая, где его видел, – на КПП, в госпитале. На присяге Володька отсутствовал. Куда же он делся? Потом, после госпиталя я его не видел.

– Ему досталось больше других. Он отказался стирать портянки старослужащему. После отбоя точными ударами раскидал товарищей, уверявших, что надо подчиниться. Потом и самого «деда» табуреткой чуть не убил.

– А дальше?

– Затем… ночью «деды» стащили его за ноги с кровати и стали избивать. Он получил сотряс, ну и начал постоянно посмеиваться.

– Блин, аж страшно становится от таких историй. Слушай, но на построении, когда нам вручали младших сержантов, его почему не было?

– В санчасти он отлёживался. Снова поцапался с «дедами», но на этот раз отхватил от них по первое число.

– Вот кто нам нужен.

– В смысле? – не понял Сидорчук.

– Давай сколотим команду. Володька не разучился махать кулаками. Фурманов хозяйственный. Ещё он надёжный, расчётливый. Ты у нас шустрый. Пригодится, чтобы незаметно просочиться во вражеский тыл. Я же постараюсь держать вас в курсе событий. Если кто на нас попрёт, будем давать отпор.

– Что-то я не разобрал, зачем мне куда-то просачиваться?

– Они все пока что-то скрывают: про Ханкалу – молчок, дневальный на нас косо смотрел, когда первый раз переступали порог казармы, а эти двое с тряпками? Ты видел, какие они запуганные?

– По-моему, тут всё предельно ясно: приедут «деды» и начнут на нас отрываться.

– Но Сергея Золотова они уважают.

– Пока только Ребров,  – уточнил Сидорчук.

 – Надо узнать, как тут выжить. Будем вместе держаться.

В бытовку влетел запыхавшийся казах, который предупреждал нас о «качелях».

– Вы чего тут? Все на «взлётке» построились.

– А в чём дело?

– Реброва воспитывают!

Втроём мы вылетели  к центральному проходу, к жирной красной полосе, разделяющей спальное помещение на две части. Вдоль этой «взлётки» выстроились наши ребята. Они не сводили глаз с сержанта Реброва, принявшего упор лёжа. Над ним стоял старший лейтенант Вязинский – тот самый, которого мы видели до столовой с блокнотом. Под его монотонный счёт раскрасневшийся и злой сержант выполнял силовое упражнение.

Младший сержант Борончук пытался доложить о происшествии Вязинскому, стараясь всеми правдами и неправдами защитить Реброва, который поколотил троих ребят.

Судя по разбитому телевизору, Ребров переусердствовал. Я заметил казахов, держащихся за ушибленные руки и ноги. Один из них, тот самый, что хотел отобрать котелок, заприметил меня и зло улыбнулся.

Медлить было нельзя. Отозвав в сторону Славу, я посвятил его в свой план. Он сразу же согласился, добавив, что добром «прокачка» Реброва не кончится.

– А что делать?

– Не знаю, ты же у нас «голова», вот и думай, – предложил Фурманов.

Мимо прошли обозлённые казахи. Солдаты расступались, пропуская троицу, сжимая побелевшие кулаки. К счастью, они были слишком слабы, чтобы выместить на нас злобу.

– Так, не разбредаться! – обратился старший лейтенант  к избитым солдатам. Взглянув на свои командирские часы, он присвистнул: – Блин, построение через пятнадцать минут, а у меня солдаты не мытые. Борончук!

– Я!

– Головка от часов «Заря»… Через десять минут построй роту возле казармы, выдели гуталину, кто не побрит – срочно хватайте «мыльно-рыльные» и «дуйте» приводить себя в порядок. Ну а ты, – Вязинский перевёл взгляд на сержанта, – можешь встать. Пока Борончук присматривает за твоей ротой, смени подворотничок – грязный он у тебя.

– Разойдись! – скомандовал младший сержант.

– Кстати, Борончук, покажи свой подворотничок…. Сойдёт! Встанешь за Реброва, ему всё равно терять уже нечего. А вообще, не до нас, наверное, будет, – рассудил Вязинский. – Слышали последние новости? Вчера под Ханкалой вертолёт сбили. Около сотни погибших. Трассу от Грозного до Гудермеса перекрыли. Колесят по ней сейчас только правительственные, да военные кортежи. Постоянно «висят» в небе вертолёты огневой поддержки Ми-24. Мёртвых и раненых свозят в Ханкалийский госпиталь. Там сейчас настоящий аврал. А разговор только один – ждали свежего пополнения, а получили обгоревшие трупы.

Глава 10.

Полк вытянулся в несколько правильных четырёхугольников, покрывающих всю территорию плаца. Солдаты, радуясь свежему, тихому вечеру негромко переговаривались. Меня колотило, как никогда.

На середину плаца вышел командир полка. Не дожидаясь его команды, все замерли. Немолодой подполковник, несмотря на волнение, чётко довёл до личного состава информацию о случившейся трагедии. Каждый из нас вспомнил оставшихся на аэродроме бойцов, наверняка попавших в тот второй вертолёт. У некоторых на глазах выступили слёзы. Не выдержал и я. Толкнувший меня в бок Борончук, потребовал держать себя в руках. Пришлось выпрямиться и стойко выслушивать соболезнования. За спиной кто-то всхлипнул. Борончук обернулся, сердито сдвинул брови и приложил указательный палец к губам. Он был хмур и невозмутим. Казалось, страшное известие никак не отразилось на нём. Я закрыл глаза и слышал только отчётливые, мерные удары сердца.

Когда где-то вдали зарокотал вертолётный двигатель, я испуганно посмотрел на небо. Тучи медленно тащились над сопками. Построение закончилось. Размеренным шагом мы отправились на вечернюю прогулку. Маршировать нас никто не принуждал. Для роты прогулка оказалась целым событием. Во-первых, шли через расположение полка без окриков взводного, свободно глазея по сторонам, а во-вторых, каждый солдат хоть на несколько минут мог забыть обо всём.

Никогда ещё я не видел таких странных мест, как Борзой: перед нами простирался целый город из  похожих на дома казарм, дорог, автопарков и приземистых складов, обнесённых заборами. Всё это располагалось среди холодных молчаливых гор, завораживающих своими размерами. А ещё мне нравилось изобилие зелени с редкими вкраплениями маленьких огоньков – домов местных жителей. Воздух казался необычайно свежим, даже пьянящим. Но среди всей этой красоты чувствовалась необъяснимая тревога.

Быстро темнело. Меня охватило безразличие. Хотелось скорее оказаться в кровати и уснуть. А проснуться – дома и сказать отцу, что армия сейчас не та, в которой он служил в советское время. Мать начнёт причитать, суетиться, накрывая на стол. Выхватывая из нашего разговора отдельные фразы, будет переспрашивать, недоумевая, почему в военкомате ей всё время твердили: «С вашим сыном всё будет в порядке». «В каком же это порядке, когда он слёг с пневмонией уже через месяц?!».

Примерно с такими мыслями я зашёл в расположение роты материального обеспечения. Быстро умылся, решив в тот вечер не утруждать себя бритьём. Дошёл до своей кровати и увидел, что она разобрана: покрывало свешивалось со второго яруса, наползая на открытую настежь тумбочку. В ней кто-то устроил погром, даже выдавив зубную пасту и разбросав фотографии. Бережно подняв с пола несколько писем, я убрал их в карман. Огляделся.

Возле меня толпились казахи. Один из них, тот самый задира, радостно ржал.

– Простите, почтенный, – нарочито спокойно обратился я к весельчаку.

Между нами встал, держа в руках рубашку, Фурманов с почти подшитым подворотничком.

– Не вздумай. Видишь синяк на его лице? Это след от твоего кулака. Он тебе отомстил. Прибери кровать и пошли подшиваться.

– Но он на этом не успокоится, – парировал я с отвращением.

– Не злись. Спусти пока пар, назревает какая та буча. Мне рассказал Сидорчук. Он спелся со «слонами», что находятся на побегушках у Реброва.

– Ребров будет мстить? – спросил я, удивляясь проворности Сидорчука.

– Да, сержант хочет проявить себя перед возвращением своего призыва. Кажется, они уже будут завтра.

– И накажут вас очень жестоко! – ехидно пропел один из казахов.

– Не слушай их. А вон и Женёк. Пойдём, ты же сам хотел держаться вместе.

Его последние слова меня отрезвили. Взяв у кровати табуретку, я присел рядом с Сидорчуком. Все пацаны подшивались, писали письма или обсуждали сбитый Ми-26. Казарма напоминала растревоженный улей.

Сидорчук, нахохлившись, молчал.

– Слушай, сейчас всем тяжело, – успокоил я Женю.

– Что-то я не вижу. Я обошёл тех, кто пишет письма. Они стараются выставить себя героями, чтобы потом гордиться, хвастаться перед родителями или девчонками.

– А что в этом плохого? – удивился я вполне искренно.

– Да ничего хорошего. Правду надо писать. Глядишь, и приезжать родители будут чаще, жалобы строчить в военкоматы, да в комитеты солдатских матерей. И не получится тогда у офицеров поощрять дедовщину.

– Правильно мыслишь, – поддержал Фурманов Сидорчука, – и главное – глобально. Но у нас сейчас другая забота – как самим выжить. Где наш весь сержантский состав, где старший лейтенант Вязинский?

– «Слоны» говорили, он вроде собирается помянуть погибших. Вернётся поздно или совсем не придёт, – предположил Сидорчук.

– Это плохо, – вставил Фурманов, закончив с подворотничком.

– Так! Всем встать, салаги!

К нам в спальное помещение ввалился Ребров в развязанных ботинках и с потухшей сигаретой в зубах. За ним следом, шатаясь, зашёл Борончук с понурым взглядом. От обоих несло луком и водкой.

– Расслабились, негры? – глухо произнёс он, багровея и сжимая большие увесистые кулаки. – Упор лёжа принять!

Опрокинув добрую половину табуреток и уронив недописанные письма, мы выполнили команду. Я нехотя вытянулся над лакированным полом.

 «Вот урод» – стискивая зубы, бубнил я.

– Делаем раз! – орал Ребров. Краем глаза я увидел, что сержант присел на кровать. Достал откуда-то початую бутылку водки и поставил на тумбочку. Борончук принёс из каптерки стаканы, наполнил их до краёв.

Каждое отжимание вызывало во мне всё большую неприязнь к Реброву. Младшего сержанта ещё понять можно – судя по тому, как он нехотя пил и с сочувствием смотрел на нас, ему приходилось считаться с Ребровым.

– Делаем два!

Я отжимался, почти касаясь подбородком пола. Пытаясь отвлечься, я посмотрел по сторонам. Счёт, проводимый сержантом, ускорился. Сидорчук справа от меня тяжело дышал. У Фурманова тряслись руки.

– Локти под живот ставьте, вот так, – посоветовал я ребятам, когда темп стал снова медленным и сержант потребовал, чтобы мы замирали с согнутыми локтями в нескольких сантиметрах от пола. Товарищи начали слабеть и моя хитрость сработала. До армии я немного занимался спортом – ходил на тренировки, бегал и на спор с друзьями делал отжимания. Тогда они меня и научили некоторым хитростям.

– Прорвёмся, – пообещал я ребятам.

Захмелевший сержант, тряхнув головой, поднялся с кровати и обошёл роту. «Ну, ничего, завтра придёт пополнение. Хотя… ребята погибли, какое, к чертям, пополнение?». Из моего кармана выпали фотографии и письма. Ребров остановился напротив меня.

– Ну-ка, чё тут?

Он подобрал несколько снимков, повертел в руках. Передал подошедшему Борончуку.

– Триндец, у этого «тела» тёлка без сисек совсем, – промолвил заплетающимся языком сержант.

Меня кинуло в жар.

– А чё она плоская? Зачем тебе гладильная доска, салага? – не мог никак уняться Ребров.

– Чтобы ночью не свалится с неё! – залился от смеха младший сержант.

Хихикали и казахи.

– А ну-ка все «поймали тишину»!

 Ребров смял фотографию моей девушки и бросил на письма. Я молился, чтобы сержанты при всех не надумали читать их. Но они были слишком пьяны и искали другую забаву.

– Опа, а эти зачем локтями себя держат? Ребята, вы ничего не попутали? Прикалываетесь?

Ребров пнул ботинком Сидорчука и Фурманова.

Я почувствовал себя виноватым.

– А ну давайте сначала. И раз…

Обессиленный Сидорчук упал. Ребров ожесточённо принялся его избивать.

– Н-е-е-т! – вырвалось у меня.

Сержант, шатаясь, развернулся в мою сторону.

– Это у кого тут голос прорезался?

– Оставьте их. Я за них отожмусь.

– Ты?

Сержант засмеялся и даже отрезвел.

– И сколько ты сможешь выдержать? – спросил он.

Я молчал.

– Значит так. В роте сейчас у нас сколько пацанов? Раз–два–три… Будешь отжиматься за всех!

– Тогда и я тоже! – заявил Магомет – один из уборщиков. По его коренастой фигуре и решительному взгляду я понял, что он «не хилячёк», как принято говорить в армии.

– Хорошо. Всем встать! – потребовал Ребров.

– Тысяча отжиманий!

Казахи сочувственно посмотрели на единоверца, потом перевели взгляд на меня. Кажется, до них только дошло, на что я только что подписался.

– Начали!

В казарме царил полумрак. На потолке мигала дежурная лампа, действуя мне на нервы. Сержанты, оседлав табуреты, следили за нашим отжиманием. Пот ручьями тёк со лба прямо на письма и фотографии.

Ребров, не вставая с табуретки, взялся выкрикивать по списку солдат. Громкие отчётливые «я» после каждой фамилии звучали отрывистым лаем. Пацаны ждали приказания, вытянув руки по швам, боясь пошевелиться. Сержант скороговоркой пояснил, кто завтра заступает в наряды. Объяснил задачу на завтра: кроме помывки в бане и знакомства с его одногодками нас ожидала разгрузка продовольственного склада. На этот раз было приказано украсть как минимум двенадцать банок тушёнки.

– Смекалистых вознагражу, а кто не принесёт ни одной банки, тому лично «пробью душу». Это всем ясно?

Пацаны прокричали «так точно» с отчаянием и страхом. Так, словно перед ними стоял заключённый, собирающийся их в случае промаха посадить на «перо». Мне было жалко ребят. Неправильную дорожку они выбрали, потому что конечная цель её – рабство.

Борончук тем временем досчитал до 170. Рук я почти не чувствовал. Сердце готовилось выпрыгнуть из груди. Я поглядел на Магомета – тот не сдавался.

 На этот раз, пытаясь отвлечься, я стал разглядывать фотоснимки. Пред глазами поплыли фотографии моей девушки. «Зачем она связалась с этими самоубийцами? Они же все больные! Психи!». Сквозь фотографии проявился  мальчик с игрушечным вертолётом. Он  держал пластмассовую машину перед собой и голосом Реброва продолжал счёт. Неожиданно мальчик запнулся и выронил игрушку из рук. Раздался оглушительный взрыв, раскидавшей фотокарточки по всему спальному помещению. В адском пламени я увидел знакомых ребят. Видение показалось мне чертовски реалистичным.

– Зачем? – вырвалось у меня. – Погибло столько солдат, а вы тут издеваетесь…

– Мы?

Сержант прошёл мимо казахов, из-за которых ему сегодня попало. Ударил одного по ноге и тот завалился на кровать.

– Нет, тебе только кажется. Это разминка, патриот, хренов. Давай отжимайся, рядовой!

– Я младший сержант! – с достоинством парировал я.

– Разве?

– Его разжаловали, – услышал я вкрадчивый голос Золотова. – Луков вступился в Волгограде за однополчан и поставил в известность командование об издевательствах над солдатами.

– Вот оно что, – отозвался Ребров. – А что ты там про погибших вякал? Среди них были твои знакомые?

Ребров, ожидая ответа, насторожился.

– Были, – выдохнул я.

– А мне плевать на них, понимаешь – плевать, «душара» ты эдакая!

– Подлец... – выдавил я и отключился.

Глава 11.

Меня уложили на кровать. Медбрат пощупал пульс и попытался выведать подробности недавних событий.

– Что вы шепчете, Луков?

Я, едва ворочая языком, взмолился:

– Кто вы? Оставьте…в поко…

Тело предательски отяжелело. Я испытал странное состояние, похожее на опьянение. Тёплая волна, похожая на прибой, стремительно потащила в бездонную пропасть тревожного сновидения.

Превратившись в облако, я плыл в лиловом свете погасшего неба. Необъяснимо радуясь молодой, сероватой зелени, теряющей краски в наступающем вечере, я не заметил, что несёт меня на крышу одного из домов города, по очертаниям похожего на Грозный.

У полуразрушенного двухэтажного строения бродили четверо бородатых боевиков в выгоревшей военно-полевой форме. Они, не замечая меня, обходили здание, осторожно ступая по кирпичному крошеву. Скорее всего, боевики проверяли, нет ли поблизости нежелательных свидетелей. Я внимательно наблюдал за происходящим. В оконном проёме появился чеченец. Он, предвкушая задуманное, ухмыльнулся, глядя на своих соплеменников. Закричал что-то, придерживая грозное оружие, напоминающее трубу с зеленоватым наконечником.

Перед домом растянулась поросшая кустами глубокая лужа с плавающим в ней мусором. Слева от здания – пустыри, а справа виднелась военная база, но едва видимая даже с крыши, на которую взобрался чеченец с тем самым ПЗРК «Игла». Окинув взглядом окрестности, он торжествующе воскликнул:

– Аллах Акбар!

Ветер смахнул с кромки крыши песчаную пыль и меня, понесло в сторону Ханкалы, где в небе кружился, выполняя манёвры, Ми-26.

 Трудно объяснить, каким образом я попал в вертолёт и кем там являлся – человеком ли, призраком. Я просто был там…

В душной утробе грузового отсека вертолёта томились почти полторы сотни солдат. Они возвращались к месту службы, в Чечню. Среди них я видел немало контрактников и офицеров. На их суровых сосредоточенных лицах играли редкие лучи солнца. Где-то плакал ребёнок. Сбивчиво молились гражданские, перешёптывались полковники, скользя грозными взглядами по притихшим солдатам срочной службы. Пахло потным тряпьём.

Щербатов Саша разглядывал мой блокнот, перечитывая удачные строчки. Сидящий рядом Павел с грустью уткнулся в иллюминатор, ругая про себя прапорщика, что изъял у него сотовый телефон.

– Сейчас бы позвонить мамке, – прервал он молчание.

– Не волнуйся, скоро уже прилетим. А там и напишешь и позвонишь – всё, как положено, – откликнулся Щербатов, не отрываясь от блокнота.

Магомет в нарядной форме десантника широко улыбнулся. «Неужели, ему нравится перелёт?» – удивился я. Магомет с видом глубокого удовлетворения сладко потянулся и прикрикнул на Щербатова с Павлом:

– Отставить разговорчики!

Он перевёл взгляд на четырёх подполковников, сидящих в передней части грузового отсека. Угрюмые офицеры не разговаривали, лишь изредка покашливали от песчаной пыли, просочившейся в вертолёт.

– Заходим на посадку, – послышался голос подполковника с нашивкой на груди «Торосенко А. В.».

Офицеры облегчённо вздохнули.

– А я думал, волнуемся только мы, – предположил Магомет, подмигивая своим  коллегам – десантникам, невозмутимым, подтянутым и серьёзным.

– Родина-мать воспитала нас выносливыми, сильными и бесстрашными, – заявил один из них.

И тут же машину ощутимо тряхнуло. Военно-транспортный вертолёт накренился на бок.

– Что происходит?!

Магомет поднялся на ноги и увидел через иллюминатор  черный дым, охвативший один из двигателей. Его одолело отчаяние, как и других вскочивших солдат, потянувшихся следом за астраханским десантником к иллюминаторам.

– Всем сесть! – завопил Торосенко.

Последующие его приказы потонули в противном скрежете, наступившем одновременно со стремительным падением. Магомета, не успевшего занять своё место, откинуло назад. Он упал на солдат-срочников, матерящихся и кричащих не столько от боли, сколько от страха. До меня донёсся крик ребёнка, женский надрывный стон и бессмысленные вопросы. Во всём этом хаосе Павлик, закрывая глаза, пытался вспомнить молитву. Он раз за разом начинал «Отче наш…» и крестился, стараясь сосредоточиться. Щербатов с вытаращенными глазами взирал на суматоху.

– Что теперь будет? Что будет? – вопрошал он срывающимся голосом. – Я хочу жить, – взволнованно выпалил Щербатов сквозь слёзы. Блокнот до сих пор находился в его руках.

Несколько военнослужащих кинулись к иллюминаторам. Грузовой отсек заполнил запах гари.

Магомет, потирая саднящее плечо, смотрел, как у полукруглых окошек, одно из которых удалось приоткрыть, происходит беспощадная давка.

– Да вы что, совсем очумели? – спросил он со стоном, стараясь подняться. Руки обожгло что-то тёплое и едкое. Появился резкий запах керосина.

– Горючка! – закричал он, уже охваченный пламенем, скидывая свой рюкзак. Горящие брызги посыпались на солдат, словно дьявольский дождь. Истошный крик пронзил вертолёт, накренившийся на бок.

Винтокрылый тяжеловес падал на хвост – видимо, лётчики до последнего пытались вытянуть машину и дотянуть до аэродрома. Аварийная посадка закончилась страшным ударом, от которого хвостовая часть надломилась, вспоров винтами мокрую от выливающегося горючего землю. Шасси вывернуло в стороны. Иллюминаторы от удара и пламени полопались. Стекло в кабине экипажа тоже растрескалось.

Экипаж не мешкая, эвакуировался из кабины.

– Майор Таланов! Олежек! Помоги нам! – простонал окровавленный полковник.

– Сейчас, избавлюсь только…

Командир экипажа Олег Таланов, отцепив ремни, выскользнул на горящую землю, кинулся помогать полковнику и раненым солдатам. Выбив покорёженную дверь, он с остальными членами экипажа принялся буквально вытаскивать оцепеневших бойцов. Те, что были в середине и конце салона, в мгновение ока превратились в живые факелы. Многие, не в силах  подняться, ползли из горящего ада. Преодолевая огненную стену, охватившую нутро вертолёта, они истошно кричали.

Таланов схватил израненного, едва живого Щербатова, сжимающего в руках блокнот.

– Брось это!

Саша, тяжело дыша, непонимающе замотал головой и потерял сознание. Таланов оттащил его подальше от вертолёта. Около хвостовой части в дыму катались по земле двое горящих солдат.

Вертолёт был объят огнём. Языки пламени тянулись к израненным солдатам, пытающимся выбраться наружу. Горючее растекалось вокруг вертолёта и мгновенно воспламенялось, преграждая путь тем, кто рвался к раскалённой машине, чтобы помочь выжившим.

– Бегите отсюда! Сейчас рванёт! – завопил командир экипажа, обращаясь к сумевшим спастись.

Все бросились врассыпную. Вдруг раздался взрыв.

– Мины! – сдавленным голосом выдал товарищ подорвавшегося солдата, стирая с лица кровь погибшего. – Мы упали на минное поле! Пацаны! Генка Зимин подорвался, – пытался перекричать обезумевших от страха солдат старшина.

От взрывной волны пострадал и Магомет.   

– Помогите, – прохрипел он, беспомощно ползая по дымящейся траве в поисках автомата. Он хотел подняться, но снова припал к земле, когда рядом взорвался ещё один солдат.

Земля снова вздрогнула.

– Мага, ты живой? – кричал подбежавший к десантнику Павел в окровавленной разодранной форме.

Магомет стонал, показывая на живот.

– Паш, меня, кажется, задело…

Павел, сдерживая слёзы, ошарашено оглядывал вспоротое туловище друга.

Пилот поспешил к раненному десантнику, около которого находился подавленный Павел.

– Твою мать! – выругался Таланов, взглянув на Магомета

– Паша, не молчи! Неужели всё пло…

– Мага, ты, главное, успокойся. Тебе пока лучше не разговаривать.

Но Магомет уже не слышал Павла. Как говорят врачи, ранение оказалось несовместимым с жизнью.

Густое туманное марево над Ханколой постепенно рассеялось. Сонно млевшие в нём редкие солнечные лучи обагрились закатными красками. Принявшее боевой окрас солнце едва выступало из-за низких ханкалийских казарм. Очень скоро в нескольких километрах от догорающего вертолёта стали собираться грузовые машины. В небе зарокотали вертолёты огневой поддержки. Среди них появились пузатые воздушные судна, предназначенные для тушения пожаров.

Я долго бродил по искореженному полю, пытаясь найти хоть кого-то из ребят моей команды. Где-то совсем рядом свистело и ухало. От свиста разрывающихся мин у меня всё внутри обрывалось. Казалось, крики раненых звучат в голове. Сердце трепетало в груди, будто загнанная птица. Чёрный дым, прижавшись к земле, расползался по равнине, укутывая окровавленных солдат траурным покрывалом.

Наш канал на Яндекс-Дзен

Вверх

Комментариев: