| Николай Дорошенко | 13.12.21 17:54 |
| При всем том, что в своих литературно-критических статьях Михаил Петрович Лобанов был скорее мыслителем, чем литературоведом (хотя и в полной мере использовал литературоведческий инструментарий), именно его статья "Образ и схема" задолго до "Литинститута" вооружила меня возможностью оценивать художественный текст не на интуитивном уровне, а, скажем так, профессионально. Когда я уже был на втором курсе Литинститута, руководитель моего творческого семинара Феликс Кузнецов пригласил меня на работу в аппарат правления Московской писательской организации. И в первые же дни мне было поручено написать отчет о каком-то писательском партийном собрании, на котором речь шла о текущем литературном процессе. На этом собрании мне и довелось увидеть Михаила Петровича впервые в своей жизни. И хотя выступал он очень уж взволнованно и сбивчиво, мне показалось что смысл его выступления, более других мне запомнившегося, сформулировать в двух-трех абзацах будет проще всего. В отличие, например, от выступлений более складных, а в остатке - ни о чем. Но оказалось, что именно выступления пустые можно было легко пересказать, обойдясь шаблонными речевыми фигурами, а вот смысл текста Лобанова не укладывался в формат пересказа всех выступлений даже и на двух газетных полосах. Стенограммы же появились лишь за день до сдачи газеты в типографию. И у меня получилось то, что получилось. И после выхода газеты Михаил Петрович мне вдруг по рабочему телефону позвонил и суровейше высказал всё, что думает о таких, как я, "писаках". Вскоре я увидел Михаила Петровича в ЦДЛ перед началом какого-то очередного мероприятия. Набравшись смелости, я к нему подошел и попытался извиниться. Но Михаил Петрович, обнаружив во мне еще не оперившегося молодого литератора, вдруг проявил ко мне величайшее сочувствие и сам принялся извиняться за свой телефонный звонок. Вот так и состоялось мое уже личное знакомство с Михаилом Петровичем. А это была совсем другая эпоха. Поскольку на наших писательских ристалищах, в зависимости от их важности, тогда присутствовали кураторы от райкома, горкома или ЦК партии, то мне не могло в голову придти, что "почва" у Михаила Петровича не только русская, а и по своей сути православная. Помню, на вечере памяти прозаика Зубавина он в своем выступлении отметил, что советская литература в лице наиболее значительных авторов "сохранила, в отличие от современной ей европейской, основы христинской нравственности". И только когда уже в 90-е годы об этом же сказал и патриах Алексий II, я понял, сколь поверхностно мое представление и о смыслах противостояний между советскими "почвенниками" и " западниками", и о Лобанове как о русском мыслителе. Кстати, когда еще молодой, а теперь уже известный писатель и ректор Литинститута Варламов попросил меня показать его повесть Кожинову, то Кожинов, никогда к теме христианства не приближавшийся, ознакомившись с повестью, мне позвонил и, точнее тут не скажешь, с мистическим ужасом сообщил мне, что повесть, показавшаяся мне в обычном смысле занудной, антихристанская. На мои недоумения Кожинов ответил кратко: повесть написана с отвращением к человеку. Но это, к сожалению, была та пора, когда я еще не понимал не только безусловного, метафичического, а и трагического единства между человеком, каков он есть, и человеком, каким он должен быть после явления Христа. Чем отличались Лобанов и поколение его единомышленников от современных уже не советских, а православных мыслитетелей? Тем, что православная культура была у них, скажем так, природной, они в русских православных рубашках родились и выросли. А Лобанов как русский культурный тип более других при всей его интеллектуальной оснащенности, как мне кажется тепкрь, даже и на уровне безусловного рефлекса мог ощутить то, что русской православной кулльтуре враждебно. Но сколь же трагическими для русского культурного типа оказывались обстоятельства жизни такой, какою она была и, тем более, стала теперь. Помню, при Андропове было поручено Московской писательской организации заклеймить статью Лобанова "Освобождение", опубликованную задолго до воцарения Андропова. И Лобанов выслушивал критику в свой адрес от коллег, всегда позиционирующих себя его единомышленниками, со снисходительнейшим смущением . Я был возмущен, а Михаил Петрович, пытаясь меня не обидеть, ласковейше, как ребенку, объяснял мне, что обижаться на людей за то, что они собою и своей писательской карьерой не жертвуют, более чем неприлично, что каждый из близких ему писателей в меру своей человеческой возможности все-же попытался смягчить тот сценарий расправы, который был заказан Андроповым. И за это надо быть им благодарным. А по сути этого события, он в жертвовал собой ради воодушевления и пробуждения (читай, спасения) всех других. Но значит ли это, что от подобного рода предательств было ему "совсем не больно"? Эпоха Лобанова - это вершина нашей интеллектуальной, нравственной и духовной развитости. И с этой вершины мы теперь сползаем, превращаясь для себя самих незаметно и вроде бы как даже не переобуваясь, в лавину, невольно сметающую всякую еще пока живую душу на своем пути. |
| Вячеслав Лютый | 13.12.21 11:30 |
| Как много узнаешь из воспоминаний о. Геннадия о Михаиле Петровиче. Сегодня нам важно не только впитывать идейное наследие Лобанова, но и видеть его теплый, осязаемый облик. Фронтовик, знающий страшную изнанку войны, он был глубоко верующим человеком. Причем его вера, очевидно, не была обретена в результате жесткого перелома - отвержения атеизма и погружения в православие. Его мягкость исключала такие "перестроечные" перемены. Чувство Бога в нем росло постепенно - нам неизвестно доподлинно, как это происходило, но то, что все было именно так, не вызывает ни малейших сомнений. Такое соединение чуткой к другим души и идейной твердости алмазного образца, кажется,
не найти сегодня - возможны лишь приближения к этому синтезу, у кого - больше, у кого - меньше. Но уже то, что контуры подобной русской художественной гармонии явлены в настоящий момент отечественным писателям и читателям, имеет значение исключительно важное. Слишком много мы видели в последнее десятилетие борцов за русскую идею, обладавших холодным сердцем, и не меньше - радетелей о счастье народном, лепетавшим какую-то мировоззренческую несуразицу. Воспоминания о. Геннадия Рязанцева позволяют понять, чего не хватает духовным вождям настоящей эпохи. И увидеть, что у нас уже есть, чем мы обладаем, порой даже не ведая о том - и постараться беречь это достояние всемерно. |
| Маргарита Каранова | 10.12.21 23:35 |
| Важные детали узнала из этой статьи достопочтенного отца Геннадия. Например, об отношении партийных к молитвам несчастной женщины из их среды. Такое холоднокровие (пойкилотермия) способно ввести в ступор. Уверена, что сейчас эти бывшие партийные носят крестики и ходят в храм причащаться.
Однако есть и другие, но аналогичные факты. Когда погиб мой сын, три православные дамы, весьма образованные, сказали лично мне, что я наказана за то, что не верю в Бога. А ведь я всё соблюдала, и посты, и все молитвы знала низусть - больше, чем они, но я не допускала такую установку: "Вера должна быть слепой". За это меня считали маловеркой. |
| Василий Киляков | 10.12.21 18:05 |
| Отец Геннадий, очень благодарен! Читаю и вижу его, живого. И как же можно было не встретить нам его? Само Провидение подарило нам встречу с ним. И мы повторяем во след за ним, сокровенное его слово: «Господи, нет предела милосердию Твоему! Ты сохранил мне жизнь на войне, в болезни, дал мне долголетие, и чем я ответил Тебе?
Ты знаешь все мои грехи и сохраняешь милость Твою ко мне. Прости мне слабость мою и греховность. Ты же знаешь, как я верую, что если есть во мне что-то доброе, способное к добру, то это не моё, а Ты дал мне, как и те неиссякаемые дары благодати, которые к великому милосердию Твоему проливаются на нас, на Твои, Господи, творения». |