Издано в "Российском писателе"

Сергей АМОСОВ

Взрыв на руднике Бургунда

Рассказ

 
 
 

Сергей Амосов. Исход. Повести. Рассказы. — Москва: Редакционно-издательский дом «Российский писатель»,  2018. – 368  с.

В новую книгу Сергея Амосова вошли повести и рассказы, написанные в последние годы.
Исход – это конец одного и начало другого пути, результат прожитого и первый шаг к жизни новой. Каждому человеку  выпадает что-то менять в своей жизни. Но не всегда – по своей воле. Нить судьбы шьётся не одинаково ровно и навсегда. Чья рука управляет ею? Не разгаданная загадка!
Герои Сергея Амосова живут на сломе времен и эпох, когда  наши  судьбы зависят от каждого нашего шага, но не каждый шаг зависит от нас.

Сколько помнил себя Медведев – он всегда жил в детском доме. Еще совсем маленьким спросил у воспитателя, как он здесь оказался. Тот ответил одним словом: «подбросили». И больше ничего не сказал. Медведев долго думал, как это – подбросили? Кто бросил, куда и почему он ушибов не чувствует? Все цело: руки, ноги, ребра. Он ощупывал себя, искал следы своего падения и пришел к первому выводу: бросали не с большой высоты. Хотя, может быть, повезло, и кто-нибудь из воспитателей просто его поймал? Второй вывод был печальнее: кто-то его выбросил по ненадобности. Не нужен такой предмет – его в помойку кинули. Вот почему не расшибся: там мусор мягкий, хоть и противный, не больно – принял, самортизировал, а уборщица пошла ведро грязной воды выносить и нашла Медведева. Может, посудомойка очистки или еще какую шелуху выносила – подобрала.

Стал присматриваться к уборщицам и кухаркам: вдруг как-то по-особому взглянут – тут то он и откроет свою тайну!

Третий вывод, как положено (Бог троицу любит, слыхал часто такие слова), был скорее вопрос: «Почему он Медведев?». Может быть, отец и мать медведи?  Тогда почему Сашка, а не Мишка? Когда узнал, что отчество его Михайлович, то все замкнулось в голове. Он медвежьей породы, охотники родителей убили, а его медвежонком в детдом подкинули.

С тех пор старался не вспоминать о своем «зверином» происхождении и в усыновление не хотел: вдруг не в дом увезут, а в берлогу. Оттого на самом деле дичился ребятни, старался играть один, ни к кому в товарищи не лип. Хотя в детдоме без смычки плохо. Одиноких обижают и бьют. Когда такое происходило с ним, не удивлялся: он ведь не человек – медведь. Просто долго находился среди людей, вообще всегда, вот и переродился.

Огрызком жил. Как у всяких одиночек бывает. Сдружился только с одним мальчишкой-сверстником. Не просто так – как брата полюбил. Обыкновенно получилось. Таким стал ему сосед по спальне: койки рядом оказались и тумбочка на двоих одна.

Из-за этой тумбочки они сначала подрались раза три. Опять три! В тумбочке два отделения: верхнее и нижнее. Верхнее лучше, почетнее, почему – никто не скажет, но просто так есть, и все. Иерархия мужская такая. Кому верх занять, поспорили, потом подрались. Каждый свои вещички наверх толкать пытался. Когда никто никого не победил, стали договариваться. Сошлись на том, что до Нового года верх у одного, после Нового года у другого. Сошлись сразу и подружились из-за главной в детдоме проблемы – возьмут тебя в семью или нет. Важнее темы не было. Оказалось, сосед тоже не хотел в семью. Твердо и бесповоротно.

– Я осетин. Алихан Дзарахохов. Здесь живут одни казахи и киргизы. Русских мало, а осетин вообще, наверное, нет. А я в другую нацию не хочу. Вырасту, в Осетию уеду, там жить буду, среди своих, хоть по-осетински говорить не умею. Только по-русски. Еще мусульман понимаю и говорю немного. Фамилия у меня от народного воина идет. Хаджи-Мурата Дзарахохова. Слыхал?

– Нет.

– Темный ты, это герой гражданской войны. Мы с ним одного рода.

Не это убедило в родстве. Алихан был курчав, черен, брови почти срослись над всегда яркими, как фонарики, глазами. Главное – нос горбинкой, острый. Подбородок узкий. Все это делало его похожим на коршуна, какие вились над ближними горами. Возможно, Алихан тоже не человечьей породы, только таится, как и Медведев. Тогда они точно родственники по природе – по горам и лесу.

Детдом удобно устроился в пространстве огромной страны между двумя великими озерами – Балхашем и Иссык-Кулем, в райцентре на берегу реки. Совсем небольшой. У восточных народов сирот много не бывает. Если случится какая беда, то родственники, хоть близкие, хоть дальние разбирают детей. В детдом попадают только такие, у кого вообще никого нет, даже односельчан.

Вместе с Медведевым и Алиханом здесь собрался целый «Вавилон»: узбеки, казахи, киргизы, таджики, было даже двое немцев. Все говорили по-русски, но через несколько лет начинали понимать какое-то общее среднеазиатское щебетанье – смесь всех тюркских языков.

Дом, как корабль, уверенно вел директор – узбек Карим Каримович Каримов. Такое тройное совпадение имени сразу выдавало в нем тоже детдомовского воспитанника. Так оно и было. Поэтому директор очень хорошо понимал, что к чему в сиротском путешествии по жизни, и вел дом, как капитан правит одиноким кораблем в бескрайнем океане.

Разнообразный народ сбивался в команду, как птицы в стаю вокруг своего вожака. Инстинкт подсказывал, что выжить можно только так, когда все вместе.

Из поселков и деревень, как с пристаней неведомых океанских портов, к кораблю прибивались несчастные одиночки. Брошенные, забытые, голодные и холодные. Ступив на палубу этого деревянного фрегата, сразу отогревались чаем, насыщались простой пищей: кашей и щами. Тихо засыпали под доброе стариковское поскрипывание половиц и похлопывание на ветру полотнищами оконных рам.

Детдом, как домашняя колыбель, берег детей, кормил, учил и давал воли столько, сколько было у их домашних сверстников. Обычное сиротское желание попасть в семью здесь, у Каримова, не было самым главным. Чуть-чуть повзрослев, они уже выслушивали постоянные рассказы директора о скором их самостоятельном устройстве здесь, в районе, где рудников было больше, чем колхозов и совхозов. А там ждала работа горных проходчиков и еще многих других специальностей, высокая зарплата и всегда жилье. Пусть для начала в общежитиях. Но это привычно и даже удобно.

Медведев это хорошо усвоил. Вскоре понял, что он вполне человеческий сын, не из берлоги и такой же подкидыш, как многие другие в детдоме. Укрепился в мыслях, что ему не нужно в семью. Теперь, когда изредка появлялись люди, желающие взять кого-нибудь в дети, он старался не понравиться им. Глядел неприветливо, хмурился, отворачивался. Если его о чем-то спрашивали, то отвечал грубо. Так же действовал и Алихан Дзарахохов. Такой подход к жизни, твердый и окончательный, развел эту парочку от остальных в какую-то свою отдельную партию. Стал причиной постоянных стычек и даже мальчишьих драк. К дракам особенно приохотились Медведев с Алиханом. Любили задираться и дразниться. Поэтому директор смотрел за ними особо. Но воспитывал не жестокостью, а добротой. Жизнь в детдоме была проста и привычна. Все по распорядку, думать не надо. Разбудят, накормят, выгуляют, обучат, уложат спать. Так изо дня в день, из месяца в годы. Один недостаток, но большой: в конверте существования терялось понимание своего места в жизни. Детдомовцы об этом не догадывались, но их директор знал хорошо. Поэтому, отпуская в жизнь, каждому предлагал место. Парням – работу на рудниках, девушкам – то, что им подходило. И не просто так. Перед каждым выпуском он заранее обговаривал возможности обустройства птенцов в районе с начальством, и ему всегда шли навстречу. Не отказывали, выпускников ждали. Время было такое.

Маленький Медведев еще первоклассником полюбил географическую карту Советского Союза. Разноцветье лесов, морей, гор и равнин приманивало его, а свобода от семьи: отца и матери, братьев и сестер – уже тогда давала замыслы уехать после в любое место, какое понравится больше. Когда никого не было рядом, он подходил к карте вплотную, лицом в озеро Байкал (как раз середина Союза), разводил в стороны руки, прижимал их к лаковому холсту и смотрел, какую территорию ему удалось объять. С каждым годом его охват становился все шире, и к десятому классу левая рука поглаживала Украину, а правая – Сахалин или Камчатку. Причем Дальний Восток манил его больше: там почти не было городов – только тайга, горы, реки, а главное – океан.

Украина же пестрела многочисленными точками населенных пунктов, своей пестротой забивавших свободную землю.

После армии Медведев и Алихан Дзарахохов почти одновременно прямо с дороги вернулись в свой родной детский дом. По два дня по старой памяти жили там, и оба по просьбе директора отправились на работу в Бургунду. Карим Каримович не только для  вида советовал ехать туда. На самом деле он вел для себя учет своих выпускников, какие возвращались в дом. Как заботливый старый птах, готовил им гнезда. Но чтобы птенцы уже с настоящим мужским пером думали, что они все решают сами, обставляя их поселение в заготовленные места просьбой.

Бургунда для Медведева и Алихана выбиралась не случайно. Там было тихо. Маленький рудник, всего несколько восьмиквартирных домов, одно общежитие и рядом старый крошечный кишлак. Директор справедливо считал, что эти двое там довозмужают спокойно, ссор и стычек с домашними, желающими задираться просто так, от молодого задора, там почти нет. На рудники народ съезжался, чтоб заработать, а потом отбыть на большую землю и обустроиться. Поэтому приезжали больше семейные. Правда, и невест там почти не было.

Скучно показалось в Бургунде Медведеву и Алихану. Ни танцев, ни кафе-ресторанов, в клубе кино по выходным. Развлекались, как могли. Не очень, правда, культурно. Энергии через край. На работе, хоть и подземной, до конца ее не выжмешь. Молодость. Хулиганили по обстановке. Пойдут по поселку, сами не зная куда, поймают чью-нибудь собаку, посадят на крышу сарая, та и кукует, срывая голос до хрипоты, пока хозяин не появится и не снимет. У цепного пса чашку с едой отодвинут, чтоб не доставал немного, и, довольные такой шуткой, наблюдают, как бедолага лапами землю скребет, до еды добирается.

Вызывал их несколько раз к себе на беседу начальник поселкового отдела милиции капитан Юсупов. Беседовал – не ругался. Добряк, каких под погонами почти нет. Разбирал их выходки, слушал, как объясняются, смеялся. Просил успокоиться, не беспокоить людей. Штрафовать прав не имел, арестовывать – тем более. За серьезным воздействием в райцентр везти надо.

– А надо ли? – думал он. Обойдется, время свое возьмет.

Так и вышло. В рудничный магазинчик приехала новая молодая продавщица Зоя Алиева. Оба приятеля в первый же рабочий день с утра уже были у прилавка, знакомились.

Но стараться не пришлось. Она первая с ними заговорила. Оказалось, что она тоже детдомовка и здесь, как и они, по рекомендации директора. И вообще, их обоих знает – вместе росли, только она на несколько лет младше. Вот они ее и не помнят. А она их даже очень хорошо.

С тех пор их было уже не двое, а трое. Каждый свободный вечер проводили вместе. Теперь Медведев и Алихан хулиганить стыдились и прошлые свои проделки старались забыть.

Скоро их отношения встали на свое место. Если есть только одна девушка, то жених ей найдется обязательно. Так и вышло. Медведев влюбился в Зою, а она в Алихана.

Ничего не поделаешь. Алихан был настоящий кавказский красавец: высокий, глаза большие, брови вразлет, нос с горбинкой.

Медведев невысок и как большой  кирпич – рост в высоту на два размера ширины. Да и лицом так себе. Все понял сразу и стал таиться. Видел, что Алихан не очень к Зое тянется – потому разве, что больше не к кому, а она к нему по-серьезному. Стали они уединяться и оставлять Медведева одного, и он затосковал.

Неумолимая логика событий не могла прерваться. В один вечер на исходе лета Зоя и Алихан остались в ее комнате на всю ночь.

Все как всегда. Там, где невеста одна, а женихов двое, что-нибудь обязательно должно случиться.

Допоздна Медведев сидел в своей комнате и никуда не выходил. Идти в Бургунде было некуда. Даже напиться, а потом подраться не с кем. Пуст поселок к ночи. Все прикрыто и заперто. Единственный магазин – Зоин, а она спит с Алиханом.

Такие вечера потянулись нескончаемой цепочкой. Медведев молчал, рад был себе за то, что никак не высказал своих чувств к Зое. Только повторял про себя:

– Эх, Зойка, Зойка, бросит тебя Алихан, как только другая какая-нибудь бабенка появится. Но я не возьму, не подберу. Не смогу перед другом и перед всем поселком – стыдно будет.

Раз так решил, то стал пренебрежительно к ним относиться. Опустил планку. А они на это никакого внимания. Собой были заняты.

Однажды в такой же одинокий вечер увидел Медведев, что сумку свою Зойка в их комнате оставила. Сразу сообразил: ключи от магазина здесь. Значит, можно пойти и взять водки – все развлечение. Так и сделал. Но когда вышел на улицу в полную темноту, такую вдруг ощутил тоску, что захотелось ему сотворить что-нибудь злое и мощное, выбить весь поселок из дремоты, взбурлить, вздыбить народ, и особенно Зойку с Алиханом. И откуда вдруг неожиданно мелькнула мысль устроить взрыв – никогда после не догадался. Захотелось – и все.

Хорошо знал: без охраны склад динамита. Заперт только для вида, а сторож ночевать всегда домой уходит. Да и не сторож вовсе – сторожиха. Бери взрывчатки, сколько хочешь – спишут, всего-то делов. Замок открывать не надо – весь пробой легко выдергивался из косяка.

Склад открыл. Свет не включал – все же таился. Но и на ощупь нашел брикеты динамита, прихватил кусок бикфордова шнура и невидимый выбрался наружу. Где взрыв устроить? Задумался, но ненадолго. Ключи от магазина в кармане – за водкой ведь шел. Даже тихонько засмеялся идее подорвать Зойкин магазин. Так захотелось ее обидеть, что даже мысленных сопротивлений не было.

Магазин открыл легко. Бывало, помогал Зойке открывать-закрывать. Зашел, нащупал бутылку, взял. Наткнулся на железный сейф, где она деньги хранила. Ключом нужным открыл, пошарился, какие-то купюры нащупал, схватил горстью и в карман спрятал.

Взрывчатку разложил по-умному, так, чтобы взрыв помощнее, пообъемнее получился. Шнур приладил и размотал за магазинное крыльцо. Еще одну идею придумал. Хладнокровно себя ощущал, никаких волнений, сам потом этому удивлялся и гордился:

– Мне в разведчики – самая служба!

На всю Бургунду электричество подавалось через трансформаторную будку. Она была в полной доступности. Еще бы: никому и никогда в голову не приходило баловаться со светом. Свет здесь был – это все. Поэтому створки металлических дверок запирались только легкой проволочной скруткой. Замок давно потерялся.

Медведев легко вскрыл будку и вырубил рубильник. В это же мгновение вся Бургунда словно нырнула в полную темень.

Бикфордов шнур горел столько времени, сколько хватило ему отбежать и спрятаться в каком-то кустарнике. Секунды, пока горел шнур, Медведев в душе не верил во взрыв, хоть сам все подготовил, но сделал это без ощущения себя в реальном мире. Двигался, действовал, как в кино, как будто все не с ним происходит.

Взрыв грохнул неожиданно и с таким раскатом и треском метнул в небо огонь, словно выплеснул вверх огненный жидкий смерч из огромного стакана.

Медведев вздрогнул. Ему почудилось, что под ним качнулась земля.

Не прошло минуты, как на улицу вылетел напуганный народ, а сверху посыпалась всякая торговая мелочь. Крики людей подняли бы любого мертвецки спящего. Выбежали и Зойка с Алиханом. Увидев это, Медведев совершенно хладнокровно, хоть горели огнем лицо и руки, быстро вернулся незамеченным в свое общежитие и подложил ключи в Зойкину сумку. После этого спокойно, не спеша, вышел на улицу и сделал вид, что только-только там появился и стал расспрашивать людей, что же случилось. Все возбужденные, растерянные в полной темноте отвечали кто что: одни – землетрясение, другие – война. Наконец Медведев прокрался к трансформатору и поднял рубильник. Свет вспыхнул в домах, но все равно было так темно, что никто ничего толком не понял. Только когда рассвело, стало видно, что магазина в Бургунде больше нет.

Взрывом его разметало по всей округе, лишь обломки кирпичных стен торчали над землей, словно обкусанные гигантскими зубами. Тут и там валялись останки товаров: мятые банки сгущенки, стеклобой, рванина от картонных коробок, ботинки, сапоги и кусками тряпки курток, плащей и рубашек. Зоя Алиева рыдала над обломками, как над покойником. Рядом суетился растерянный Алихан. Примкнул к ним и Медведев. Так и прокрутились они вокруг пепелища дольше, чем до обеда. Несколько раз подходил начальник отделения милиции Юсупов. Поставил на пост рядового сотрудника, чтоб никого и близко не подпускал.

Уже к вечеру в Бургунду приехал следователь, составил протокол, сфотографировал все, что осталось от магазина, и стал опрашивать Зойку, Алихана и Медведева. Что они могли рассказать?  Спали вместе и выскочили на взрыв как все. Больше ничего. Следователь Медведеву поверил, а тем двум нет и увез с собой в райцентр, где закрыл их на трое суток в камеру предварительного заключения.

Взрыв уничтожил все бумаги – бухгалтерию магазина. Невозможно было подсчитать остатки товаров и денежную выручку – все пропало в огне. Раз так, значит, продавец скрывала недостачу, похитила деньги, а ее любовник подорвал магазин. С таким обвинением Зою и Алихана арестовали. В Бургунду они больше не вернулись.

Прошел месяц. Товар на рудник два раза в неделю начала завозить автолавка, и быт людей как-то стал устраиваться уже без магазина.

Еще через месяц взрыв вообще стал забываться и пошел слух, что скоро будет суд.

Медведев все это время прожил в беспокойстве, не спал ночами и понял: если его будут допрашивать в суде, то утаиться он вряд ли сможет.

Следователь с него не взял никакой подписки о невыезде, и это решило дело. Заявление об увольнении подписали те, кому положено, выдали трудовую книжку, и Медведев уехал из Бургунды, никому не сказав куда. Исчез – и слуху о нем не было.

Суд все откладывали и откладывали, видимо, не хватало данных, чтоб без сомнений обвинить Зою и Алихана.

Денег Медведеву хватило только до Хабаровска. Там он целый год работал грузчиком в порту, потом перебрался на Сахалин и подался в рыбаки на траулер. Так прошло еще несколько лет.

Дальний Восток притягивал размахом жизни. Огромные расстояния от южной части с виноградом и липами до вечной мерзлоты, где робко жались к земле карликовые деревья, а жизнь хищного зверя могла зависеть от того, обильно ли народились в тундре мыши-лемминги, их основная еда. Океан уходил дальше на восток, туда, к Америке, и на сколько несчетных морских миль тянулся этот могучий провал тяжелой воды, представлялось с трудом.

Стихия просторов захватывала людей. Они расправляли все свои тайные страсти, с размахом бросали их друг на друга с такой силой, с какой на суровые берега наваливались могучие волны океанского прибоя.

Медведев попал в плен этой восточной стихии, не поняв даже того, что с ним происходит. Высвободился от правил, напитавших его в детском доме и в армии. Только это освобождение на пользу ему не пошло. Ощущение водопада чувств, поток которых требовал выхода, понесло его по самому низу жизни, где пьянка расценивалась как самая лучшая стоянка для мчавшегося по волнам судьбы человека. Где водка – там драка. Без повода, только по взгляду или слову. В одном из таких загулов, то ли на третьи, то ли на четвертые сутки очнувшись среди какого-то тряпья, Медведев поссорился по пустякам с очередным своим случайным собутыльником, разодрался и ударил его ножом. Не до смерти – тот выжил.

Судили и определили пять лет колонии. Посадили – это, казалось ему, полдела. Остановили главное – сумасшедший бег пьяного угара и полной бессмыслицы существования. Уже через год ощутил Медведев, как спала в его сознании как будто бы пелена, мешавшая ясно глядеть на белый свет. Он затосковал. Вспомнил Бургунду, Алихана, Зою, магазин и почувствовал неодолимое желание опять оказаться там, в южных горах, и разговаривать с людьми, кто знал его того, молодого. Так ему захотелось туда, когда вспомнил он их, что задрожал весь и всегда теперь покрывался мурашками, когда на память приходила Бургунда.

И нашел Медведев возможность и способ сбежать из колонии. Забираясь на товарняки, часами неподвижно таясь среди каких-нибудь грузов, потянулся он к своим обетованным берегам. Так желал добраться до Бургунды, что голодал и терпел, и так таился, чтоб не поймали его.

Уже наученный основам лагерной жизни, понимал: если схватят, то опять отправят на Дальний Восток дотягивать срок, да еще за побег прибавят. Чтобы остаться сидеть на юге, нужно преступление совершить там. Тогда там и оставят. Сразу решил добраться до Бургунды и сдаться начальнику отдела милиции Юсупову.

Получилось. Утром, когда Юсупов пришел на службу, то оторопел, увидев спящего на крыльце Медведева. Ориентировка на его побег пришла давно, но даже в мыслях не было, что он вдруг возьмет и заявится сюда.

– Эй, вставай, – разбудил спящего Юсупов, все еще капитан. Не продвинулся вперед ни на одну звездочку.

В отделении милиции Медведев напился чаю. Быстро съел предложенную азиатскую лепешку, всю целиком.

– Ну что, явку с повинной делать будешь? – спросил капитан.

– Буду, составляй протокол. Не за побег, это так – мелкие вещи. Заявление сделаю. Это я взорвал магазин. Помнишь? Сколько лет прошло, уже забыли, наверное, все.

Медведев посмотрел на капитана, тот подивился:

– Ого, вон как дело обернулось! Неужели ты? Хотя подозревали тебя, но не очень. Больше на Дзарахохова думали. Ну, давай признавайся!

Медведев не торопясь, но коротко, как по схеме рассказал: взял взрывчатку, заложил в магазин, зажег шнур, взрыв. Все.

Капитан записал это в протокол, дал ему подписать. Говорить больше не о чем. Главное, признание зафиксировано. Осталось телефонограмму отправить в район и вызвать машину, отвезти Медведева в райотдел к следователю.

– Поговори со мной, начальник, – после протокола потянулся Медведев к капитану. – Пять суток один, не с кем даже полаяться, матерного слова некому сказать, и никто по фене не отметелит.

– Завтра за тобой из городского следственного изолятора автозак придет, там наговоришься – хоть по-блатному, хоть по-нормальному. Тебя поматерят, ты ответишь – чем не жизнь! – капитан говорил так, что угадывалось: не издевается, не ехидничает – сочувствует.

Медведев отозвался неожиданным признанием.

– На самом деле знаешь, начальник, почему я сюда бежал? Не знаешь. Никто не знает. Не ради отсидки в теплых тюрягах, не от холодрыги. Курорты в Союзе для братвы везде одинаковы. В каждом свой плюс и свой минус. Одно на одно – везде хреново. В Приморье лесоповал. Походи по тайге, покатай бревна, особенно когда снег за мотню засыпается. Зато когда мороз, когда дожди, а это неделями, то красота! Актируются такие дни, сиди в бараке, баланду три раза в день хлебай, спи да шпили в стиры, в картишки то есть. Здесь, на юге тепло, да зоны тоже не сахар, то делов нет – сиди голодным, а то в самую жару кирпичи лепить. Спекает тебя, даже пот кончается. Тогда хана, сдохнуть остается. А сдохнешь – зароют, как собаку, в песок. Так уроют, что ни ангел, ни черт не найдут.

Тубик, туберкулез то есть, вовсю гуляет. В общем, неважно, где срок мотать.

Не для того бежал сюда. По-другому лыжи вострил. Только рассказать некому. Не откроюсь и на следствии, на суде тоже песни петь буду. А душу распахнуть надо. Может, после, когда боты в ящик откину, хоть вспомнят Сашку Медведева не как уркагана с «полным багажом» – от кражонки до мокрого дела, а все же человеком. Будешь слушать, капитан?

Медведев говорил все это, вдыхая и выдыхая воздух бросками, напрягаясь, словно готовясь к какому-то мучению, которое вот-вот он устроит себе сам. А потом вовсе лишится жизни. Умрет.

– Рассказывай, – капитану стало жалко Медведева. Он помнил его еще совсем молодым парнишкой. Худым, но широким. Похожим на оконную раму. Лицом чистым, ходившим прямо и всегда с улыбкой. Теперь в отсеке для задержанных сидел мужик, уронив плечи, косматый, с вислыми щеками старика, словно обвалившаяся кучка земли.

– Сел я в Приморье за драку. Ковырнул слегка ножичком терпилу, – продолжал Медведев. Он продолжал бы говорить независимо от того, слушает ли его капитан или нет. Выговаривая, как будто пил воду, избавляясь от жажды, неважно, есть слушатели или нет.

– В зону попал на самом деле нормальную. Бараки человек на двадцать, просторные, прогулочная зона большая и работа за деньги, не в лесу – на стройке. Живи – не хочу. Кормежка тоже ничего, рыбы много. Рыба за мясо идет. В других зонах вместо мяса дают отварное сало, если мясной пятачок есть, то хорошо. А тут рыба. Приморье все же. Океан. Рыба тоннами у тупых хозяйственников гибнет. Им что? Государственное, не свое. Забыл холодильник вовремя включить – сдохла рыба. Да пропади она пропадом, думает. Сбагрю в колонию, по рыбачьим столовым распихаю, присолю побольше – и все дела. В общем, вот так, начальник. Но я не об этом. Сижу год, сижу еще год. Тридцать лет прилетело, как с неба подарок. Почему, думаешь, подарок?

Задался вопросом Медведев – и сам же на него отвечает. И уже, кажется, не видит ни отсека своего арестантского, ни капитана, а стоят перед ним образы какие-то иные, может, море-океан, Дальний Восток, колония, где ему совсем неплохо: утром разбудят, накормят, на работу сводят, опять поесть дадут – и спи себе, надувай щеки. Может быть, другие видения уже не в глазах, а в какой-то иной сфере сознания, и это не земля вовсе, а небо, даже выше неба – то самое, куда всем хочется попасть и в счастье навсегда остаться. Продолжил:

– Подарок, – подумал я. – Честное слово, не зуб – все тридцать две штуки могу отдать, не вру. Проснулся вдруг утром и не в себе вроде. Целый день хожу-брожу, все на автомате, потом еще день, еще… Что такое, думаю. Водки не пил, анаши не курил, а голова кружится. Но не как больная – здоров я, не падаю, хоть покачивает. Внутри во мне какой-то другой моторчик заработал. Понять до конца не могу, но светлеть в голове стало.

Опять передохнул Медведев, задумался. Молчал и капитан, он уже, кажется, о чем-то догадывался, интуитивно, не конкретно, но образ новый неожиданной развязки разговора и для него забрезжил.

– Тут нового сидельца в наш барак конвой привел. Старика уже. Опытный уркаган. Ноги вытер при входе, представился – все как у блатных положено. Григорий, фамилию назвал, не помню. А кликуха, говорит, «Гришка Беспалый» и правую руку показывает. Действительно – указательного пальца нет.

Возле меня на нарах место для Гришки нашлось. То да се – начали мы с ним вроде как корешиться. Старый он, правда, лет под шестьдесят, может, больше ему. И уже доходной. Щеки друг к другу прилипли: зубов-то нету. Глаза вечно слезятся, весь щетиной такой зарос – бритва не берет. Но ничего, веселый. По вечерам чифирил. Чай у него всегда водился. Откуда – никто не знал. Потом уж, через какое-то время, постепенно о себе он все рассказал.

Оказывается, Гришка указательный палец на правой руке сам себе отрубил, чтоб в армию не идти. Зато по тюрьмам да по ссылкам ходок еще тот оказался. Вор. Но специальности настоящей воровской не имел. Лень, говорит, и умишка мало. Так баб одиноких да мужиков пьяных по ночам грабил, раздевал до трусов, потом барахло барыгам по дешевке сплавлял, а деньги какие – на них и кантовался. Страна большая. От Бреста до Владивостока туда-сюда гастролировал, а больше сидел.

Заваривает чифир – и всегда одну и ту же песню не поет, шепчет, сам себя слушает. Помню только строчки: «На улице дождик и слякоть бульварная, а крошка малютка безногая по шпалам и рельсам ползет».

Представил, как крошка-малютка безногая по шпалам и рельсам ползет. Льет дождь, слякоть, грязь, а она ползет. Куда, зачем – не помню по песне. Но тогда задело меня. Гришку спрашиваю:

– Почему одну и ту же песню поешь? Песня, конечно, блатная, по радио и телевизору не покажут. Да и кому петь? Чтоб блатную песню петь, ее нервом чувствовать надо.

Как об этом подумал, еще светлее в голове стало.

Беспалый и рассказал, что на каком-то там вокзале работал с напарницей, девкой молодой, отчаянной. Она к пьяному швартовалась: то, се и в сторону, в темноту уводила. Там уже Гришка таился. Вот как от людей скроются, так он пьяного по башке хряпнет кастетом, вырубит, обшмонают, заберут, что есть и на первый же поезд или электричку в любую сторону – больше в это место ни ногой. Очередной раз вроде все путем. Отвела она мужика в кусты, он ее лапать. Гришка тут как тут, привычно по башке. Но нарвались на засаду. Видимо, уже пасли их. Мужичок тот пьяным только прикидывался. Извернулся и Гришке по хлебаку хорошо въехал, а менты уже сзади гоношатся. Следили. Он зубы выбитые выплюнул, спрыгнул на рельсы и рвать когти. Девчонка за ним. Прыг-скок. Тут электричка чалит. Гришка перед ней проскочил, подельница за ним, да не успела, загремела под колеса. Почти удачно, но не совсем. Зацепил ее поезд и обе ноги оттяпал. Встала электричка, народ к ней бросился, суматоха. Менты Гриню потеряли.

Капитан засомневался:

– Как это сразу две ноги отрезало? Не бывает. Одну еще куда ни шло, но обе? Вопрос.

– Не знаю. Так Гришка рассказывал. Ему зачем врать? Он правильный вор, не лепила. По теме, случай не тот. В общем, полный кипеж. Менты Гришку потеряли в толпе – человек под поездом. Сам пойми, ну он далеко не отбежал, остановился и смотрит, что же там такое случилось. Видит картину: прожектором освещают то место, а девчонка еще живая, но без ног ползет вдоль полотна железнодорожного, за шпалы ногтями цепляется. А где ноги должны быть, там дорожки черные тянутся. Кровь ночью не красная – черная. Хотел Гришка на помощь кинуться. Но, говорит, не по воровским это понятиям. Раз подельник попался, а ты нет, то и беги, куда глаза глядят. Себя спасай и о ней не думай. Смылся. До сих пор не знает, жива ли, нет ли. Инвалидка точно. Без обеих ног. Если жива, то как живет? Милостыню просит или как? Никого у ней нет: ни отца, ни матери, ни сестер-братьев.

Медведев передохнул, покурил, загасил окурок, отложил на потом. Опять продолжил рассказывать.

– Поет Гришка Беспалый: «крошка-малютка безногая по шпалам и рельсам ползет». Не понять: толи плачет, толи глаза слезятся. Только не о том речь. Не жалко его, ведь удачно смылся, радоваться надо воровской удаче. Чего еще? Да вот накатило вдруг. Вор девку бросил, а фраер бы точно нет. Помогать побежал бы, скорую, врачей вызывать и все такое. Хоть фраеров уважать западло, последнее дело, но тут смерть по шпалам идет – человека спасай. Вор смылся, не спас. В общем, встала у меня в глазах та картина. Безногая по земле тянется, ногтями шпалы царапает, от ног своих отползает, кровью черной за собой дорожку чертит. Последнюю – до могилы, может.

Замолчал, задумался, попил воды. Курнул окурок до прижога пальцев. Последняя скатка табачка ушла в дым. От сигареты ничего не осталось.

Капитан удивился такому умению.

– Эконом, – проговорил с протяжкой.

– В лагере не тому еще научишься. О другом сказать хочу. От этой безногой крошки-малютки мне подарок – в голову мысль пришла. Не было ничего, спать уже собрался. Жрать хотел – заснуть надо быстрее до утренней баланды. А тут вдруг мысль: Саня Медведев тоже человека, Зойку в беде бросил. Да мало того: свое дело на нее скатил. Я, начальник, магазин взорвал и деньги из сейфа взял.

Остановился Медведев, замолчал. Вечер упал, ночь началась. Капитану из дома еду жена принесла. На столе перед ним салфетку расстелила, тарелку поставила, еще одну, туда огурцы, помидоры и еще для хлеба. Из кастрюльки горку приличную плова навалила – аромат пошел! Медведев отвернулся, пошарил по углам: может, где сигарета завалялась. Капитан только взглянул на жену, а она уже все поняла. Миску извлекла из сумки. Видимо, на всякий случай брала. И туда плова хватило. На мужа глянула. Он молча эту миску передал Медведеву. Хлеба туда положил, огурец с помидором. Ничего не говорил, оттого и тот взял молча, не возражал. Только кивнул благодарно. Пока ужинали, жена выходила, вернулась скоро и две пачки сигарет принесла. Когда только они об этом поговорить успели? Мелочь сигареты, а приятно, но и грустно и себя жалко: взрослому мужику на подаяниях жить. Да еще не от товарища, не от подельника – от служивого охранника.

Поел, покурил Медведев и свой рассказ продолжил. Капитан слушал его молча.

– Я магазин Зойкин взорвал. Не хотел. Так получилось. Мы все трое из одного детдома: Алихан, я и Зойка. Она только младше нас. Там вообще с ней не знались. Когда после армии в Бургунду на шахту устроились, в общаге поселились, то как будто в первый раз ее увидели. Раньше не замечали. Да и какие мы с Алиханом тогда были – глупыши сиротские. А тут смотрим: красавица! Она первая нас узнала. Сама подошла, разговоры затеяла про детство детдомовское и куда после всех наших судьба разбросала, кого знала, конечно. Честно скажу: не влюблялся я до той встречи в девчонок. Так, смутное что-то шевелилось в душе. Забывалось потом. А тут нет. Как будто кто-то сверху меня зарядил любовью этой, чтоб ей сгореть по пути ко мне! Нет же, прямо в сердце ударила. Полной силы удар такой. Брызнуло из меня, что ли, искрами из глаз или как, но не скажу, что качало: как ее увижу – и плечи шевелились.

Только напрасно все. Она в Алихана втюрилась. Еще бы. Он парняга хоть куда. На голову меня выше. Главное – морда у него кавказская: нос горбатый, глаза черные, брови, волосы завиваются как у барана. Веселый. Болтать языком мастер.

А я? Видишь сам, начальник: из себя кирпич – что вверх, что вширь. Хоть поставь, хоть положи – одинаково. Ну и фотография не очень. Никакой рекламы на мне. Что до нутра – так кому в молодости нутро нужно? Вывеску давай. Хорошо хоть смолчал, перед ней не открылся и Алихану ни гу-гу. Потому между нами троими опять полный лад. Вроде так и надо. Они вдвоем гуляют, а я сбоку. Чемоданом, ихним багажом путешествую. Так и жили. Оттого хулиганили тогда в Бургунде, чтоб перед Зойкой себя выставлять Он от своей удачи выхвалялся, а я от расстройства-печали. Много тогда неприятностей милиции от нас было. Признаю и прощения прошу, начальник!

Капитан по-прежнему не перебивал Медведева. Сочувствие к этому молодому мужику мешало что-либо возражать или хотя бы какое слово вставить.

– Любил, – повторил Медведев, – наверное, и сейчас люблю. Не видел давно, не знаю, может, и забылась уже. Но в голове, в памяти еще живет та Зойка.

Смешно: тебе, бандит, урка, с ляльками-бабами зоновскими вошкаться только и предписано, а туда же – люблю! Самому как-то не по себе слово такое говорить. Слышали бы меня пацаны – посмеялись, наверное. Тебе, начальник, говорить можно. Ты добрый и всем веришь. Наверное, потому на пенсию капитаном уйдешь – майора не дадут.

Случилось не все по уму, по-дурацки. Дошло у них до самого того главного, ради чего люди на две половины делятся – мужиков и баб. Веришь: с Алиханом мы с детства друзья. Сначала подрались, а потом всю жизнь друг за друга держались. Поэтому не мог я на него зла иметь. Вот Зойка – то другое дело. Раз я по ней страдаю, то моя она. Так человек устроен. Права не имеет на измену. Хоть убей! Такая голова у меня была.

Зойка продавцом в нашем магазинчике смешанных товаров работала. Махонький магазинчик, как и вся Бургунда. Единственный. Там половина продукты, половина промтовары. Выбор небольшой. Но она четко работала, не воровала и дефицит под прилавок не прятала, чтоб потом по высокой цене своим толкать. Все, что получала, – все на прилавок. Другого магазина, ты знаешь, на руднике нет. До райцентра семьдесят километров по горной дороге – не наездишься. Да и своего транспорта у людей маловато. Все в основном временные. Пять-десять лет, заработать – и на большую землю. Все покупки через Зойкин магазин. Она быстро стала в Бургунде хозяйкой. Но не химичила. Местом дорожила. В Бургунде навсегда жить собиралась. Мы, детдомовские, не такие, как вы. Мы – стая. Вы все по семьям: муж, жена, дети, – а мы нет. Никогда не знали, что такое свой дом, своя семья. Стая, где все равны, и все, что в стае – общее. Зойка из нас. Значит, для всех. Значит, и моя тоже. Прав у Алихана на нее особых нет. Это я тогда думал. Сейчас, конечно, понимаю: все не так. Она семью хотела, такую же, как у других. Своего жилья – не общежитской комнаты. Но тогда… Мы  Алиханом вдвоем в комнате жили, а у Зойки своя, отдельная. Завмаг все же. Говорю, уважали ее. У нас вечером сидели. Вина выпили. В ночи они вдруг вдвоем к ней собрались, и Алихан говорит:

– Ночевать не приду, спи один.

Она промолчала, как будто дело решенное. Ушли. Сижу, молчу. Вино осталось, почти стакан. Выпил. Молчу. Не с кем словом перекинуться. Злюсь, точно злюсь, признаю. Опять, как сказал, на нее – не на него. Он из стаи, права есть. Но и у меня есть. Только как этими правами распорядиться – не понимаю.

Молчу. Только вижу, что Зойка сумочку свою оставила. Забыла. Черт дернул открыть ее. Сам не знаю зачем. Может, камень туда положить хотел или мыша дохлого. В голове шкода вертится. А в сумочке ключи от магазина. Все. Тут-то меня кто-то под руку и толкнул. Ключи взял, сумочку прикрыл – и на улицу. Решение сразу пришло. Думаю: а устрою-ка я взрывчик небольшой в Зойкином магазине. Пусть потом вокруг да около бегает.

Вот ведь как обида взяла! Только о том, что ей неприятности будут, думал. Ни о чем другом. Ни о покупателях, чего есть-пить будут, ни о «шара-бара», какая от взрыва попортится. Только Зойку обидеть, чтоб почувствовала, пострадала – больше в голове ничего.

Капитан остановить разволновавшегося от собственного рассказа Медведева даже и не пытался. Хотя какими-то движениями: плечами, беспокойством рук и лица – выдавал желание вмешаться в этот монолог. Но служба держала. На самом деле шло чистосердечное признание по поводу происшедшего взрыва, суть которого до сей минуты так и не была раскрыта.

– Загорелся я так, аж радостно стало. Ну, думаю, устрою я вам всем сейчас хорошую ночку! Ключи в карман – и айда на склад взрывчатки. Я же взрывное дело знаю. Хоть на проходке породы стоял, а нравилось мне, как взрывники работают. Шпуры сверлят, взрывчатку закладывают, бикфордов шнур с шиком поджигают, и пока он горит, еще покурят. Смотрел, учился. Экзамены, думал, сдам и сам во взрывники подамся. В общем, ничего хитрого подорвать заряд для меня не было. Я вообще хотел подшкодничать – общую уборную возле вашего отдела милиции в небо запустить вместе с дерьмом, чтобы им вам стекла залепить. Да все руки не доходили.

На склад пришел. Да какой там склад – будка из досок слеплена, полуземлянка. Замок, конечно, висит килограмма на три. Только он никому не нужен. Все знали, что его открывать не надо, а вместе с пробоем из двери выдергивать – и заходи, бери, сколько хочешь. Вэ-вэ иногда брали рыбу глушить или так, побаловаться. Сторож только для вида. Как темнело, так она к своим чай гонять.

Снял замок. Да вот беда. В темноте без фонарика был, не ту взрывчатку взял. Усиленную, для скальной, особой породы. Еще и переборщил маленько. Пожадничал – больше, чем надо, взял. Шнура отрезал солидный кусок. Замок потом на место поставил. К магазину подошел, на дома глянул: сияет Бургунда огоньками. У телевизоров люди чай гоняют, а в общежитии Алихан мою Зойку жмет. Уж так и думал: моя. Хотя какая она моя – ни намека, ни привета между нами. Тем более о том, что люблю ее, знать не знает. Но вот дурь в голове. Вроде моя Зойка и сейчас мне изменяет. Сразу мысль пришла: а устрою-ка я вам всем сейчас салют в полной темноте. Отложил пока взрывчатку, к трансформатору подался. Один там рубильник на всю Бургунду. Знал я. Да все знали, что спокойно этот рубильник отключить можно. Не закрытый. От кого беречься? Все свои, пришлых почти не бывает. Сознательный народ всегда, когда его мало и в отдельности живет.

Рубильник – вниз. Магазин открыл, взрывчатку на прилавок, шнур приладил. Спичками кое-как свет себе даю. Надо же! Глаз на сейф для денег упал. Не сейф – так, ящичек железный, стеночки тоненькие. Ломиком открыть можно, но у меня же Зойкины ключи, связка. Нашел нужный, сейф открыл. Зачем – сам не знаю. Деньги брать не собирался. Но рукой пошарил, сколько там было, взял.  Мало оказалось. Потом уже сосчитал, только-только на билет до Хабаровска хватило.

В сейф тоже взрывчатки положил. Говорю же, много взял. Все это быстро сделал, за минуты. Шнур за собой размотал. Всего-то на пару метров, поджег, а сам шмыг через дорогу, в кусты спрятался.

Когда свет отрубил, народ на улицу выходить начал. Мужики рабочие сидеть не будут, ждать некого – самим электричество ладить надо.

Как рванет! Даже я сам не ожидал. Столбом огонь вверх пошел и магазинчик по кирпичикам за собой туда из земли выдернул. Грохнуло, уши заложило. Эхо гулом по горам покатилось. Не как в кино – по-настоящему. Мужики на землю попадали, кто где стоял, а с неба посыпалось! Я тебе сказать не могу! Нитки, пачечки лезвий, тряпки какие-то, обувки куски, ну и стекло, осколки банок и еще всякая всячина. Но, слава Богу, никого не поранило. Те, кто в домах был, говорили, что когда взрыв грохнул, подумали – атомная война началась, и под стены, под окна залегли, как гражданская оборона учила. Кто от землетрясения в дверные проемы встал, документы собирали на улицу бежать.

После взрыва опять темень – глаз выколи. Я среди людей бегаю, себя показываю, алиби себе мастрячу и громче всех кричу. Вроде, мол, крепко спал, так с кровати волной сбросило. А сам боком-боком к трансформатору, пока никто не видит. Раз – и врубил свет, сам опять в толпу. Смотрю, Зойка выскочила, за ней Алихан, веселые пока. Никто еще не понял, где рвануло. Только на рассвете увидели: а магазина-то нету! Так, обломки стен остались, как корни зубные после цинги. Вот дал я жару. Ну, думаю, точно во взрывники пойду, других мыслей нет. И уже, кажется, вроде как не я это все смастрячил. Так ведь дальше в голове: не я, не я. Вообще взрыв, да и только. Никто и никак руки не приложил. Небо так распорядилось. Молния шаровая долбанула. Ключи-то я успел Зойке опять в сумочку подложить. Реально на молнию думали, хоть и грозы близко не было. Но горы – это дело такое, не равнина, молнии шаровые могли быть.

– Пока эксперты не приехали, так думали, – вставил редкое слово капитан, а Медведев ему головой покивал слегка, но невесело как-то рассмеялся.

– Но потом следователь серьезно за дело взялся. С Зойки начал. Нас с Алиханом тоже под подозрение взял. Допрашивал, то грозился, то ласково: признавайтесь, вы магазин подорвали? Шахтерам-проходчикам не привыкать с динамитом дело иметь. Меня, между прочим, меньше всего подозревали. Зойку с Алиханом в сговоре обвинял. Особенно ее. Якобы недостачу скрывала и своего любовника сговорила за взрывом все спрятать. Закрыли их обоих и увезли на воронке в райцентр. Меня не тронули. Даже подписку о невыезде не взяли. Обрадовался я. Такой подарок. С работы уволился и рванул на Дальний Восток. Там работал в Находке, грузчиком. В общаге жил. Где еще детдомовскому крыша? Только там. По пьянке подрался с соседом, порезал его немножко совсем, он живой остался, на третий день уже на работу вышел. Меня же за жабры – и закрыли. Пять годков впаяли. Отсидел бы, чего особенного, дальше бы жил. Да только поддел меня Гриша Беспалый своей крошкой-малюткой безногой в самый душевный момент. Правильно поддел. Спасибо ему. Совесть проснулась. Уркагана из меня не получится. Это точно. Мужик я. Работать хочу, жить как все. Здесь, в Бургунде, хочу навсегда остаться. Отсижу сколько положено и сюда, на шахту. Пусть потом народ обо мне легенды рассказывает. Главное – у Зойки прощение вымаливать буду, особенно если сидит. У Алихана тоже. Может, простят. Если не простят, то в монастырь уйду, у Бога грех отмаливать. От жизни насовсем уйду!

Медведев разволновался при последних словах, кулаком бил себя по колену, вздыхал при каждом слове от невозможности сию минуту, сейчас искупить вину. Но успокоился, выдохнул и заявил:

– Но следователю покажу, что бежал с Дальнего Востока сюда, чтоб в тепле срок мотать. Только так. Без всякой там размазни. А магазин взорвал, деньги взял. Тебе, начальник, во всем признался, это если Зойку не увижу, так может, ты ей как-то об этом расскажешь. Знаю, человек ты хороший, а до майора не дослужишься.

Капитан минуту молчал. Профессионально он получил нужное объяснение виновного. Что еще? Внимательно поглядел с сочувствием на Медведева.

– Зойку ты точно не увидишь. Я тоже. Повесилась она на следствии. Поразила тогда нас всех. Думали, позор смыть хотела. А теперь видишь, как получилось. Оказывается, стыд пережить не могла. Передать твои слова, выходит, некому. Разве только на кладбище сходить, у могилы постоять и за тебя прощения попросить. Может, услышит. Там, на небе. А Дзарахохов в Осетию уехал. Не привлекли его, доказательств-то никаких. Чистым отбыл. Где сейчас – неизвестно.

Утром за Медведевым пришла машина из следизолятора, автозак. Проводить его было некому. Капитан вышел проследить, как усаживали Медведева в специальный отсек-клетку. По уставу, через старшего конвоя передал хлеб и сахар – все, что разрешалось брать с собой арестанту. Жена собрала. Водитель просигналил, отъезжая, и капитану послышалось: «крошка-малютка безногая по шпалам и рельсам ползет». Может быть, только почудилось.

 

Сергей Михайлович Амосов родился в  селе Горячий ключ Больше-Разводинского района Иркутской области. 
Окончил юридический факультет Иркутского государственного университета. Много лет прожил в Таджикистане, где прошел путь от адвоката до заместителя министра юстиции. Вернувшись в 1991 г. в Иркутскую область, работал главным арбитром, председателем арбитражного суда Иркутской области, председателем Федерального арбитражного суда Восточно-Сибирского округа.
С 2009 г. живет в Москве, является заместителем Председателя Высшего Арбитражного Суда Российской Федерации.
Имеет высший квалификационный класс судьи. Заслуженный юрист Российской Федерации. Лауреат премии «Фемида» Московского клуба юристов.
Автор книг  «Ступени», "Шесть процентов человека" и др, член Союза писателей России.

 

Вверх

Нажав на эти кнопки, вы сможете увеличить или уменьшить размер шрифта
Изменить размер шрифта вы можете также, нажав на "Ctrl+" или на "Ctrl-"

Комментариев:

Вернуться на главную