Трудно быть мужчиной
Телефонное право

Трудно быть мужчиной

Серега Фиников кое-что слышал о Харви Вайнштейне, но не думал, что бабьего супа тоже хлебнет. Попал в переплет тот мужик, все права качал бабам. Они ему теперь отомстили. Гордятся: разоблачили подлеца. Целая женская секта появилась: Ме Тоо –  вера своя, главное от мужика подальше. И вообще, что это за существо такое, мужик? Можно и без него. 

Серега Фиников, вообще-то, хороший парень. Малая крупинка той земной соли, на которой жизнь держится. Не пил, не курил. После армии только два дня бездельничал: отъедался,  отсыпался в родительском доме. На третий уже на работу устроился шофером в геологоразведку. По месяцу в экспедиции, неделю дома, потом опять в поле. Рваный ритм, не плавный, противоестественный человеку. Зато зарплата высокая и перспектива. Мечтал Серега в геологический колледж поступить, на заочное. Армейский стаж, кстати, а шоферство в геологии – это козырь, который  представленные бумаги окончательно прихлопнет.

Конечно, другие дембеля на гражданке в полном и постоянном празднике, не в палатке у костра, а на танцплощадке, да и в клубе, в кафе и на пикниках. Но у Сереги другое – верная еще со школы подружка Зоя. Ему незачем куролесить. Все у него ясно. Как в колледж поступит, так и поженятся. В экспедиции служебное жилье дадут, уж очень он старательный и исполнительный. «Уазик» свой каждый вечер протрет, прощупает, где надо подтянет, где надо подольет.

- Тебе, Серега, здесь в поле, видать, не до хорошего – хоть машину полапаешь, поласкаешь. Жалко – ей тебе ответить нечем, - шутили геологи.

- Она на ласку отзывается, - он в карман за словом не лез, - безотказная подо мной. Ни разу не подвела. Кто чужой пристроится за руль, нажмет педальку – ни за что не поедет. Встанет молча, даже насупится.

Серега Фиников был парень мечтательный и считал сам про себя, что если он простой шофер, то это еще ничего не значит, его жизнь впереди будет совсем не похожа на ту, которую ведет рабочий люд вокруг. У  него есть основание – с самого раннего детства он много читал. Все, что попадало под руку, но совсем не так, как принято. Первыми были не сказки и рассказы для детей, а бывшие в доме несколько толстых книг: «Каменный пояс» писателя Федорова, например, и еще подобные ей. Книги волновали Серегу, он нырял в страницы и жил среди тех, о ком там шло повествование. Закрывал последний лист и продолжал еще долго переживать за них, придумывал сам главным героям окончание их судьбы.

Недавно он прочел всю трилогию Дюма про трех мушкетеров. От первой сногсшибательной приключениями и восторгами молодости до последней, до заката их жизни. Печального, ненезаслуженного – так считал.

Теперь месяц в экспедиции, а потом и дома все не мог мысленно расстаться с этими людьми. Больше того, он примерял их судьбу к самому себе. Думал, понимал и даже кое в чем для себя убедился.

Жизнь идет волной, - решил Серега, - сначала подъем вверх до самого пика – это молодость, самое главное счастье, потом плавный спуск накатом на берег, затем назад в море, погребение в морской пучине.

Главное, он разметил свой пик – это любовь и свадьба, колледж, а потом спокойный семейный накат на берег. По времени, по годам – уж сколько на это Бог положит.

С такими мыслями жил Серега, их носил к своей Зойке. Боялся только говорить с ней о них, считал, не поймет, да еще посмеется, может быть, не обидно, но вряд ли поддержит. Поэтому держал их в себе, чтоб не исчезли от чужого невосприятия.

В очередной раз командировка двадцать девятого апреля закончилась. Как раз под Первое мая, а там Девятое - вообще не одна, а две недели отгулов выпало.

Серега планы на эти дни легко построил: праздник с Зоей встретить в своей компании. Потом каждый вечер с ней, а днем учебники ворошить – знаний набираться – осенью пора поступать.

Тридцатого апреля отдохнувший, умытый – аж уши просвечивают на солнышке, не пошел, полетел к Зое. Она одна дома была. Радостно встретила, тоже к завтрашнему дню готовилась. В халате после душа. Полотенце на голове – волосы помыла. Славные они у нее - каштанового цвета, тона светлого. Красиво.

- Входи, входи, Сереженька! Соскучилась за месяц. Все же у других девчонок каждый день веселье, а я все вечера дома у телевизора, да с книжкой. Мама с папой ворчат уже. Не в монашки ли дочка нацелилась?

Зоя вроде все слова с упреком произносила, но оба знали – это игра. Все давно вместе обговорили: и его работу, и техникум и даже свадьбу – ровно в канун Нового года пожениться. Тридцать первого декабря регистрация, а в ночь и до утра – свадьба.

Она в квартире была одна.

-  Родители в клубе на концерте. Я не пошла, тебя ждала.

Одним им было легко и свободно. Присели на диван, обнимались и целовались без устали, на подъеме, словно под мелодию в танце кружились. Перерывы были. Друг другу разные новости рассказывали. Она о магазинных новостях: все для дома и семьи, как бы вскользь ненароком, но явно о мыслях, из ее головки не выходящих.

Он про свой «уазик» - какой он мощный, проходимый, да как из  болота вытягивал и брод брал.

Куда денешься: женский и мужской разговоры. Каждый о своем, а все равно вместе диалог увлекательный и счастливый. И все это в обнимку, с поцелуями и ласками. Он любил ее в эти мгновения легким чувством, воздушным, а хотелось уже не парить, а упасть на землю. Не понимая, что он сейчас будет делать, не представляя этого, Серега сначала залез под ее халат, а потом рванул его нараспашку так резко и сильно, отчего пуговицы посыпались вниз, обрываясь, словно листья с веток.

- Сережа! Сережа! – закричала она, - не испугавшись, а с какой-то досадой. Ведь они уже давно договорились, как начать семейную жизнь. Совсем не так и не в такой обстановке.

- Что ты делаешь, перестань! – Зоя уже сердилась и отбивалась от него и даже поцарапала ему руки, а он все хватал ее, скороговоркой бормоча слова любви.

Тогда она, уже рассердившись, оттолкнула его в полную силу, и Серега свалился с дивана. Вскочил, жар слетел с него, он резко похолодел, как сначала раскалившийся до красна, а потом брошенный в ледяную воду и снова теряя рассудок, выпучив глаза, выскочил из ее квартиры без слов и звуков.

Родители застали Зою в слезах на том же самом месте, где они сидела с Серегой. Она, не останавливаясь, рыдала, в постоянной истерике, закатываясь и причитая. Причитаний этих бессвязных и казалось бессмысленных, понять было невозможно. Но красное, в явном горе лицо, разорванный халат, истерика – ввели их в состояние такой беды с их ребенком, какой они за всю свою жизнь при ней не помнили.

Мать начала трясти Зою за плечи, обнимать, успокаивать, отец метнулся за стаканом воды, а она выговаривала понятными, только несколько слов.

- Сережа, Сережа, зачем, почему? - и уже какие-то вопросительные неизвестно к кому слова.

- Не стой истуканом! – закричала мать, представляя в своем взорвавшемся сознании что-то чудовищное – вызывай милицию!

Скоро появились несколько милиционеров во главе с дежурившим в тот день следователем Садыриным. Увиденная им картина показалась абсолютно ясной. Что ж, не раз и не два прибывали они на места происшествий с молодыми девчонками. Везде и всегда одно и тоже. Слезы, рыдания, разорванная одежда и, бывало и такое, неутешные родители. Мать хлопочущая, как курица над цыпушкой, отец грозным петухом нахохлившийся рядом.

- Кто? – задал короткий вопрос Садырин и мигом получил ответ.

- Фиников Сергей.

- Одевайтесь, девушка, едем в отдел, - как можно мягче и с сочувствием обратился к Зое, а двум своим сотрудникам уже приказал:

- Быстро за подозреваемым, доставить немедленно. Сам допрошу по горячим следам.

В отделе Садырин выписал Зое одно направление в травмпункт - снять телесные повреждения и другое в женскую консультацию. На вопросительный ее взгляд ответил:

- Там знают что делать.

Скоро подвезли Серегу. Он был в полной растерянности. В отключке, как потом рассказывал. Вину свою признал полностью, сам не зная в чем. Виноват, виноват, только и повторял он. Раскаялся и даже заплакал.

Садырин был доволен. Предпраздничный день тянулся без происшествий, скучно. Так что такое дело не краженка, не драка какая-то, а любопытное от человеческих страстей – взбодрило. Еще самому разобраться, кто кого и как, да с какими ощущениями – совсем интересно.

Следователь заставил Серегу писать объяснение и тот, подчиняясь, а поскольку он был еще не в себе и не понимал, что от него хотят, все спрашивал:

- А чего писать?

- Пиши на имя начальника милиции такого-то объяснение, от такого-то, ну и как было дело, -  пояснил Садырин

- Какое дело? Чего такого было? Обидел я Зою, признаю, винюсь.

- Вот как обидел, какие действия совершал, о том и пиши.

- Я никаких таких действий не совершал.

- Ну-ну – не совершал. Халат рвал? Рвал. На диван свалил и дальше что делал, пиши. Своими словами. Поэму тут о любви и дружбе не сочиняй. Откуда у тебя, например, на щеке царапина? Поясни.

Серега кое-как написал, что ему подсказывал Садырин: халат порвал, на диван повалил, Зоя поцарапала щеку, потом убежал. Подписался и дату поставил.

- Закрою тебя пока парень на сорок восемь часов. Посиди в холодке, успокойся, о жизни подумай. Потом подробно поговорим.

Следователь составил нужный документ и велел дежурному отвести Серегу в камеру предварительного заключения.

Возвратилась Зоя вместе с матерью. Та не отпускала ее от себя ни на шаг. Травмпункт засвидетельствовал «напоминающие по конфигурации пальцы рук человека» синяки на предплечьях. Женская консультация предоставила вполне мирное заключение. Это даже чуточку раздосадовало Садырина, но вида он не подал, а посадил Зою за стол, выдал лист бумаги и ручку.

- Пишите заявление, девушка, - велел он, - без этого ответственности вашего обидчика не будет.

- Зачем, не нужно никакого заявления, - Зоя не понимала, зачем все это.

- Пиши, дочка, пиши, - мать была напугана и обозлена на Серегу куда сильнее Зои. Еще бы! Он ей кто? Так, проходимец школьный. Зойкин ухажер. Мало ли таких. Ей казалось, что дочь от страха, стыда и боли, сама себя не понимает и вот тут-то самое время – ее материнская забота.

- Пиши, если каждый будет руки распускать – не отобьешься. Не напишешь, он, гаденыш, дружкам своим расскажет, и те к тебе приставать начнут.

- Вот и славно, вот и все как надо, - следователь удовлетворенно забрал заявление, - идите себе домой, гражданки, а когда нужны будете, мы вас пригласим.

Не разверзлись, а сомкнулись над головой Сереги Финикова хляби небесные.

Как доспел до ночи всем им этот день лучше не говорить. Отец Зои напился пьяным, безобразно ругался. Сначала на Серегу, обещая его прибить, потом перекинулся на Зою, оскорбив ее словами, какие вообще никогда от него не слышали. Перед тем как свалиться в густой хмельной сон пытался побить жену, обвинив в распутстве именно ее, и упав на колени, плача просил прощения у дочери. Такой концерт, казалось, должен был вогнать всех в тоску, но на самом деле оказался благим делом. Отвлек от тяжелого бремени переживать происшедшее с Зоей и даже, особенно в конце, развеселил пьяными слезами, ползаньем на коленях здорового толстого мужика. Веселье, правда, было с горьким оттенком, через силу, когда на лице улыбка, а в глазах все равно тоска.

Утром следующего дня проснулись рано, горе давило на плечи, словно живое, отчего и Зоя и мать чувствовали какую-то усталость. Только папаша поднялся еще раньше их, успел опохмелиться, бодрился, ходил, присаживался при этом. Его словно кто-то невидимый постоянно поддерживал, потряхивал. Хмель выходил.

Еще толком не привели себя в порядок, как пришел Серегин старший брат Анатолий, семейный и детный, потому серьезный - можно было разговаривать.

Зоя смущалась, мать сердилась, отца, кажется, занимали мысли, а не выпить ли еще? Хотя всем своим видом и резкими словесными вставками в разговор он показывал непримиримую вражду и злобу не только к Сереге, но ко всему Финиковскому роду.

Брат Анатолий винился, просил прощения, умолял Зою забрать заявление и все напирал на то, что ведь семья у них, как бы уже на носу. Чего, мол, теперь делить и драться.

- Прости ты, Зоинька, дурака нашего, ведь хороший парень, трудяга, не пьющий.

- А это не есть совсем хорошо, - встревал и умничал отец, - как это не пьющий. Больной, что ли? Нам больных не надо. Болеешь, так лежи, а не ходи по девкам, не рви им халаты, не хватай там, где не положено.

- Да нет, по праздникам Серега выпивает и даже с удовольствием, - оправдывал еще один нежданный упрек, уводящий весь разговор в другую сторону Анатолий. Не на кого глаз положить и замуж выйти, а Серега настоящий, такой, какой надо.

- Так вот я и говорю, Серега как раз не из таких. Работяга, в техникум учиться целит – для семьи самый подходящий.

- Подходящий, - на мгновение задумалась и снизила градус неприязни мать, - подходящий так сватайся, как у людей положено, а не бросайся на девушку, как собака на кошку.

Нападали друг на друга по переменке: то Анатолий с повинностью речь ведет, то мама с папой грозятся. Так развоевались, что Зойку совсем и не замечали. Вроде нет ее тут и не о ней беседа.

Она с трудом выбрала паузу, когда на минуту все затихли, выдохлись, вставила свое слово.

- А что же он сам не пришел прощения просить? Струсил? – она сказала это с обидой и иронией в голосе. Анатолий поперхнулся и обвел всех удивленным взглядом.

- Так ведь сидит он, в камере закрытый, дело уголовное возбуждается, на суд парня потащат и срок напаяют!

Потерпевшая сторона замерла. Вчера вечером они обсуждали и даже поговаривали о том, что Серега отделается каким-нибудь штрафом, сообщением на работу и будет ходить гоголем да по сторонам поплевывать. Острастки, острастки, наказания ему покрепче им хотелось, но не верилось, что накажут. С рук сойдет. Вот это-то с рук сойдет разочаровывало и никак не устраивало.

А тут на тебе! В тюрьму закрыли. Как это теперь понимать. Много ли - мало ли ему наказания. Все же опозорил девку.

- Да где же он ее опозорил!? – вскричал Анатолий, - все между ними двоими было и осталось; она в целости и сохранности, как новенькая.

- Это выходит, хватай девчонку за грудки все, кому не лень. А синяки на руках, что не считаются? Да еще потом ее и обвинит народ. Если задумал, то женись, подлец, сразу, не таскай девчонку по дивану даром.

- Не звоните на каждом углу, не гоните сплетни по улицам – никто пересуды судить не будет. Вы же сами из мухи слона лепите. Зачем в милицию побежали? Сами бы они разобрались, сейчас бы по-семейному чай гоняли, и винцо в честь праздника похлебывали. С надеждой закончил Анатолий, поглядывая на выпившего не от веселья, а от беды папу. Правда, не ясно тому самому от какой. По мужски голова мысли плавила. Но плохо – и все.

Серегу арестовали на два месяца и увезли в изолятор в другой город за сорок километров. Поэтому все дело, следователь Садырин больше допрашивая Зойку с родителями, а Серегу возить туда-сюда только пару раз организовывал.

С Зоей беседовал вежливо, но с нажимом. Очень хотел быстро дело до суда довести, до приговора, показатель примерный - премиальный. Главная линия следствия – карательная. Раз взял преступника, то гони его по следу, закрывай за колючую проволоку.

Зоя уже жалела Серегу и винила себя, что вот он сидит в тюрьме, а выйдет, какие слова ей скажет, какими она ему ответит?

Ей одной стала давно понятна нелепость всего случившегося. Ну, рванул он на ней халат - так, может быть, лучше, чем сидел бы камнем и бормотал невесть какую ерунду. На самом деле, как чувствовал, так и действовал – это честно. Тем более, в мыслях-то они давно уже поженились. Чего тут хвостами вилять – спариваться пора.

 Сама дура, если до свадьбы ждала, то и держала бы его на расстоянии, нечего обниматься и  целоваться. Но и обидно было. Очень. Чего он, как дурак, на нее набросился, не мог до свадьбы подождать.

Плавала в своих мыслях Зоя, а следователь за нее писал. Потом читала, не со всем соглашалась, возражала, но робко.

- Не склонял он меня, Серега то есть, не принуждал, хватал только.

- Но ведь мог, - возражал следователь.

- И вы об этом подумать могли. Могли?

- Вообще-то могла.

- Так о чем спор. Намерения его ясные на самом деле были. Поэтому фиксируем именно так. Иначе преступника не изобличишь.

- Он не преступник.

- А кто же он?

- Дурак, дурачок.

Пока спорили, протокол составлялся. Она его, почти не читая, подписала. В голове белые голубки порхали, мысли были: конечно, дурачок, разберутся люди, поймут это, выпустят Серегу, она его простит, конечно. Опять все пойдет, как по накатанному.

Серегу не выпускали, да и не собирались этого делать. При других совсем мыслях действовали органы. Служба рамки установила: хороший ты человек, следователь, или не очень, добрый или злой – все равно в одних границах действуй. По большому счету правильно накатывай неотвратимым катком на преступный мир, расплющивай его, дави намертво. По малому счету под каток иногда совсем не тот малек попадается. Не успеешь его увидеть, вытащить, а его заодно уже расплющили.

- Ты чего хотел, - допытывал следователь Серегу, - с какими намерениями на потерпевшую нападал?

- Никаких таких намерений не было. Просто не сдержался от чувств, очень она мне нравится. Пожениться хотели. А еще я из армии недавно. На гражданке жизнь другая, веселая да хорошая. Тянет с девчонками общаться. Сил нет! А тут Зойка со мной в одном темпе дышит! Вот и сошел с ума слегка. Следователь подшучивал над Серегой.

- Да, отстал ты, парень, в армии от жизни. Совсем отстал. Сейчас молодняк, прежде чем в отношения вступить, договор друг с другом подписывают в двух экземплярах: один ему, другой ей. Мол, так и так действуем, а в случае чего – вот так и не иначе.

 Не слышал я ни про какие договора, у нас договор был меж собой только: пожениться тридцать первого декабря. Зря, конечно, такой срок сами  себе назначили. Надо было к какому-то другому празднику подстроиться.

- Теперь надолго откладывается твоя свадьба, парень. За покушение на изнасилование срок дают такой, как будто ты дело свое уже закончил.

- Какое изнасилование! – вскричал бедный Серега, - не с ума ли вы сошли! И в мыслях не было. Расчувствовался просто в тот момент, но чтобы насильно что-то – да ни за какие такие коврижки и никогда в жизни.

- Прекрати, Фиников, - перешел на строгий разговор следователь, - с ума здесь никто не сходит. Наоборот, все по закону делается, а значит, с умом. Закон он, знаешь ли, непоколебим: опыт и мудрость соединяет. А ты «с ума сошли», «с ума сошли». Молчи уж. Потерпевшая имела понимание, к чему клонятся твои действия. Это главное. Ты, парняга, на девушку набросился, хватал, обнимал, нацелолывал – на экспертизу вся в засосах пришла – один единственный вывод напрашивается. Сам подумай, какой. Тем более, потерпевшая именно такие показания подписала.

Сам Харви Вайнштейн  в своем случае от подобных обвинений совсем закручинился. Все, что имел – потерял. Жена на развод, с работы долой. Без зарплаты бедняга кукует. На что только живет там, в своей Америке. Это тебе не Россия, никто не поможет.

Серега как-то об этом подумал, и легче стало от солидарности. Ни он один в бабский капкан угодил. На другой стороне земного шара тоже бедолага мучается. Надо бы совместное мужское движение организовать, что ли. Как только какая по-иному, косо проявится, так сразу ее, куда надо волоки к ответу призвать – и под суд. Пусть хотя бы штрафом пострадает. Короче, хорошо, когда не ты один за избыток мужских чувств страдаешь.

Такие мысли повеселили немного, но горечь от стен казенных, от решеток, а главное, от обещаний, какие следователь натолкал по сроку тюремному – забила легкомысленное веселье.

Предъявил следователь обвинение Сереге Финикову с сочувствием, пожалел.

- Нелегко тебе, парень, на зоне будет. Не любит там братва взломщиков живых сейфов.

- Вы о чем? Я никаких таких сейфов не взламывал, не пытался даже. Нам чужого не надо. Мать с отцом с детства учили: даже брошенного или потерянного не брать. Сроду дармовым не пользовался, все своими руками зарабатывал.

- Чудак, не о том толкую. Изнасилование – есть взлом, по блатным понятиям. Очень в преступном мире не уважается. Так что ты копию приговора суда, когда объявят, откажись получать. Без бумаг в тюрьму иди. На расспросы отвечай: мол, по хулиганке загремел.

Серега задумался. Вот еще одна беда. Мало того что в колонию отправят, так еще там скрываться придется, двойной жизнью существовать.

У родителей Сереги руки опустились, и ноги не ходили от горя. Только в голове одно и то же – бедная его судьба. Все хлопоты судебные Анатолий на себя взял. Посоветовали люди адвоката Голубицина, к нему и обратился.

Лет тридцати мужчина или еще парень – совсем молодо и располагающе тот выглядел. В глазах смешинки и губы постоянно в улыбку уходили. Ободрял, говорил, что ничего на свете страшнее кошки нет, а значит, все переживется, перемелется. Но слушал рассказ Анатолия очень серьезно, на бумаги пометки делал и конкретно ничего не обещал. Только сказал:

- Повоюем еще.

На суде, как только начался процесс, адвокат заявил ходатайство слушать дело в закрытом от публики режиме. Судья согласился и зрители, хоть и не много их было, разочарованные вышли в коридор.

Разбираться, на самом деле, ни в каких хитросплетениях не пришлось.  Простая открывалась картина: сидели, разговаривали, потом вдруг Серега напал на Зою, стал срывать с нее одежду, домогался, как говорится без соответствующего разрешения девушки. Повода она ему никакого не давала. Ни намека даже, не вздохнула, не подморгнула. Силу применил, повреждения, согласно медсправки имеются в виде синяков на предплечьях.

По причине сильнейшего сопротивления: физического и морального, а также ожидая прихода родителей, продлить нападение Сереге не удалось.

Потерпевшая – главный свидетель, в показаниях путалась: все не так было, а проще и легче. Драки не было, оттолкнула, он и убежал, застыдился.

Прокурор поджимал ее, требовал подтверждать показания на следствии. Она их подтверждала. Смуты добавляли ее родители, горой стояли за поруганную девичью честь.

Прокурор просил посадить Серегу на три года. Присутствующие, всего ничего, родители обеих бедолаг охнули и от выдоха как бы осели на жестких судейских скамейках. Серега уронил голову, как селезень, которому нечаянный камень по башке попал. Зоя заплакала.

Адвокат умничал, развивал в своей речи теорию о добровольном отказе от преступления, просил оправдания.

В последнем слове Серега просил прощения, голова его болталась на тоненькой шее туда-сюда, голос дрожал.

Судья, особа женского пола, его не уважала и даже еще ниже опустила в своем сознании. Девицу, потерпевшую, тоже не очень полюбила. Но женская солидарность брала верх. Припомнился Харви Вайнштейн, женское движение Ме Тоо, спаянное против мужского скотства. Адвокат как-то вообще из сознания выпал.

- Хамы, - подумала судья, подлецы с одной извилиной в голове, им бы…, дальше она размышлять не стала. Без колебаний указала в приговоре: виновен, три года лишения свободы.

В зале суда, после приговора, Серегина сторона зло посмотрела на адвоката Голубицина: Не спас. Им казалось, что в его словах правда, оказалось – нет, на противников взглянуть не успели и те, тихонько и очень быстро, исчезли.

Адвокат чего-то говорил Сереге, а его уже торопливо уводили. Анатолий только махнул в его сторону рукой, а мать с отцом едва успели перекинуться жалкими словами – других не находилось вовсе. Словно подбитую птицу втолкнули конвоиры беднягу в будку тюремной машины и увезли.

Суд второй инстанции по жалобе адвоката совещался долго. Смешанный состав: двое мужчин и женщина сразу между собой решили – нет в действиях Финикова покушения на изнасилование.

- Ну, коллеги, - уверенно произнесла представительница слабого пола, так не нападают. Сражаться девке с парнем, когда в обнимку да на диване – одно удовольствие. Зря она канитель подняла, тем более о свадьбе уже на перегонки трещали. Подшила бы потом пуговицы на халат и делу конец.

Двое судей пристяжных только улыбались, шутили.

- Тебе видней. Только куда синяки на руках спрячешь?

- Эх вы, простаки, сколько щипков да синяков на себе женщина за всю жизнь носит. Но наказать парня надо. Подумаем только как.

В коридоре областного суда адвокат с прокурором стояли вместе. Когда-то они учились на одном курсе юрфака, только в разных группах.

Прокурор, считающий себя более успешным, его государственная решительная служба против адвокатской просительной роли, по его мнению, ни в какое сравнение не шла.

- Откуда ты выкопал этот добровольный отказ от преступления? Нашел тоже, о чем говорить. Лучше бы тарабанил о личности, о раскаянии и тому подобное, а не об оправдании. Судьи не любят в теорию, в  учебные дебри забираться. Мы правоохранители, люди конкретные, люди действия, без пустой говорильни. Последними словами очень гордился.

Прокурор был не в духе. Вчера вечером в ресторане выпил лишнего.

- Слегка перебрал, - говорил сам себе.

Пришел домой поздно, с женой поэтому поссорился. Утром встал, ни кофе тебе, ни к кофе перекусить – жена сердилась. Пришлось самому завтрак ладить. Не стал. Кружка кефира стояла на столе отпитая вчера, отхлебнул на ночь. Поболтал и крупно глотнул. Почувствовал, что в горло вместе с кислой жижицей еще нечто скользнуло. Остановился, заглянул в кружку, а там два маленьких тараканчика. Это значит он, наверное, проглотил таких же. В общем, целый день без настроения. Подташнивало.

Наконец судьи вышли из совещательной комнаты и объявили, что другую статью Сереге подводят: хулиганство. Срок снижают с трех лет до года.

Адвокат и прокурор пожали друг другу руки на прощанье, разошлись в разные стороны, но с одной мыслью о судейском решении: «Закон, что дышло – куда повернул, туда и вышло» и «час от часу не легче» от судейского творчества.

У двух сторон одной правды не бывает, у каждого своя, а вот нелепость вообще на всех – это запросто.

Серегины родители, да и Зоины тоже в облсуд не ездили. Им там делать нечего. Не спросят. Только нервы мотать. Но, узнав, как дело закончилось, обрадовались. Серегины все же с огорчением - условного хотели. Зоины с облегчением – три года много. Так они считали, а год – самый раз.

Если бы Харви Вайнштейн узнал о таком приговоре, то обязательно забоялся. Такому важному субъекту, как он, понесенных удручений достаточно. Тюрьма не по нему. А, может быть, позабавился: «Русские слова не наматывают, действуют!»

Через несколько месяцев уголовное дело Финикова добралось до вершины судебной надзорной инстанции. Там, наконец, к нему отнеслись по серьезному и, обсуждая случившиеся между Серегой и Зоей, говорили именно о них. Как понять и оценить, что думали те там вдвоем, на диване рядышком, когда рука к руке и губа к губе. Не говоря уже о «глаза в глаза»?

Поначалу склонялись признать развязку их свидания, как оскорбление Серегой Зои. Но опять не отыщешь у него умысла именно на унижение ее достоинства, на желание обидеть и тому подобное. Но и какую-то обвинительную печатку на деле надо было оставить. Иначе, зачем суд арестовывал Серегу Финикова, а первая инстанция вкатывала три года, а вторая, вообще со смехом один год. За все огрехи нижних им судьям Президиума облсуда нести ответ от установленного еще во времена исторического материализма, теперь ископаемого, но живучего порядка.

- Да что ему сделается этому Финикову, - взял на себя решительный голос один из современников ископаемого порядка. Переквалифицируем его действия, как умышленное нанесение легких телесных повреждений – синяки-то на потерпевшей никуда не делись, назначим срок до уже Финиковым отсиженного срока и отпустим. Тем более, если оправдать, то Финикову реабилитационные деньги от государства выплачивать. Не малые.

Так и сделали. Радости Сереги и его родни не было предела. Гуляли два дня. На адвокатское предложение жаловаться по инстанциям до полного оправдания отказались со страхом.

- Освободили, и дай Бог дальше жить без всяких тюрем, судов, прокуроров и адвокатов.

 Так закончилась эта история. В городе, конечно, она получила известность под разными наклонами: мужским и женским. Но организованного движения вроде «Ме Тоо» не возникло. Хотя в Интернете явилось, как из тумана, сообщение от благородных британцев о том, что появились женщины, не желающие даже близко общаться с мужчинами, а иметь любовь только с призраками и рожать неземных,  призрачных детей. Вроде бы этим фактом особенно заинтересовались в Австралии. У нас, правда, как-то все мимо прошло. Не заинтересовался народ, только у виска пальцем покрутили. Еще бы! У нас солиднее, без полутонов: или полная свобода, или каталажка.

Но Серегу Финикова жалко. Зойку тоже не меньше, кто теперь замуж возьмет. Не Серега, точно. Брат Анатолий успокаивал: считай, что в годичном отпуске побывал. Отдохнул – вот и живи дальше. А как жить дальше, если разрушилась пирамидка жизни, где был подъем, пик и длинный накат на берег. Пропала волна, рассыпалась, не дойдя до золотистого песка. Вода есть вода. Поставь любой волнорез, разобьет любую волну.

Телефонное право

Не все так просто под луной, и подвергнутое всеобщему осуждению телефонное право иногда помогало в самых безвыходных ситуациях.

Сашка Гулов, много лет приходя с работы, первым делом бросает взгляд на телефонный аппарат. Тот гордо стоит на антикварной тумбочке, выглядит живым, разумным существом, вроде важного ленивого кота, молчит и ждет, когда с него специальной бархоткой смахнут невидимые пылинки. Сашка его уважает и сопротивляется желанию жены втюхать ему мобильник. История, в результате которой у Сашки особое отношение к этому уже ископаемому средству связи, случилась в далекое советское время и принесла ему такие дивиденды, какие не износятся и в век.

Эти дивиденды - его собственный дом.

Давным-давно, когда Сашка Гулов был совсем маленьким и не ходил еще в школу, его мамаша спихнула свое дитя бабушке, а сама выскочила замуж. Жила с новой семьей в том же городе, проведывала своего сынишку редко.

А Сашка жил с бабушкой вдвоем, а дедушки у него не было. То есть, отец у Сашкиной матери, конечно, был и, говорят, даже неплохой, мастеровитый мужик.

Бабушке родителей достался большой земельный участок, когда-то на окраине большого южного города. Со временем, год за годом  участок незаметно, словно живой, двигался и двигался, пока не оказался где-то уже почти в центре.  По крайней мере, рядом с открывшимся большим продуктовым рынком.

- Дедушка, тогда еще не дедушка, подженился на бабушке, тогда еще совсем молодой, сковырнул какие-то дряхлые строения и пожелал построить большой дом, а пока слепил небольшую времянку. Пока раздумывал, с какого бока строиться, смастрячил трех девчонок, одну за другой, в том числе Сашкину будущую маму. Деньжат на стройку не хватало, и он завербовался на Крайний Север за длинным рублем, там где-то остался, осел и сюда не вернулся. Один раз отправил большой денежный перевод, пару писем, потом замолчал и больше о нем никто ничего не знал. Где он? Жив или нет? Неизвестно. Бабушка, тогда еще не бабушка, не горевала, некогда, девчонок растить требовалось. И она жила с ними в двух  крохотных комнатах времянки-турлучной, то есть, глинобитно-щитовой – благо юг и зима короткая, холода кое-как, но переживались с печкой буржуйкой. Зато с ранней весны они все вместе вспахивали большой огород, засеивая его зеленой всячиной. Бабушка, еще не бабушка, силы были орудовала, не уставая, большим инструментом: лопатой, тяпкой, вилами и тому подобным. Девочки начинали с игрушечных лопаток, но год за годом их инструмент становился все серьезнее, пока не сравнялся с ее.

Город разрастался, народ быстро прибавлялся, а вот тут-то свое слово сказал близкий рынок, где очень удобно и быстро распродавалась их зелень.

Как он появился на свет Сашка, конечно, не знал. Вдруг его как бы не было, а вдруг он  как бы есть. В той самой времянке, среди девичника, без отца, о котором ничего не знал. Заикнулся однажды, мол, кто он такой, но его мамаша, тогда еще едва ли не подросток, девчонка, шлепнула его по загривку и приказала больше таких вопросов не задавать.

Сашка тоже в свое время получил лопатку и впрягся в огородный труд естественным путем, как будто это так и должно быть.

Бабушкины дочки одна за другой повыскакивали замуж. Ни у одной не случилось настоящей свадьбы – просто уходили к кому-то жить. Ушла и Сашкина мамаша.

Когда они остались вдвоем, времянка казалась дворцом: у каждого своя комната, но без трех помощниц - надо было менять профиль работы. Бабушка не растерялась и тут. Посевы трав и корнеплодов пришлось сократить. Теперь упор в хозяйстве перешел на домашнюю птицу. Она завела кур и индюков.

Вообще бабушка, еще долго не бабушка, обладала какой-то бронебойной, жизненной костью. Маленькая, худенькая, не грамма жиринки, вислых складок кожи, как у многих зрелых женщин, она казалась составленной из прочных металлических частей своего тела. Как только ложилась спать, тотчас засыпала. Казалось это не сон, а ночная подзарядка механизма, который потом был в движении целый день.

Сашка не видел перед собой другого примера и сам рядом с ней находился в постоянном движении. Он научился всякому огородному делу, сопровождению птичьей жизни. Караулил несушек, собирая после них яйца, помогал торговать на рынке. Короче говоря, рос смышленым хозяйственным парнем.

Как только позволил возраст. Сашка ушел из школы и поступил в ремесленное училище на плотника-столяра. И эта профессия, казалось, нашла своего лучшего ученика, или он  интуитивно выбрал то, что нужно именно ему. Сразу же начал в бабушкином подворье проводить разные плотницкие и столярные работы, накопившиеся за годы сплошной женской иерархии. Двери, рамы, полы, забор – все как, оказалось, требовало починки. Руки Сашкины оказались золотыми, и он, не спеша, подобно настоящему мастеру, постепенно приводил все в порядок. Вершиной же его рабочего мастерства стала печь, настоящая, из кирпича, которую Сашка соорудил, смело взявшись за такое сложное дело. Протопил на пробу, испытав необыкновенное удовольствие от результатов своего труда, и был счастлив увидеть, как радовалась бабушка, уже близко-близко входя в  неотвратимый возраст.

Мамаша и тетки приходили, дивились переменам в подворье, хвалили, предрекали ему, безусловно, хорошую будущую семейную жизнь.

В армии Сашке служилось легко. Он попал в артиллерийскую часть и скоро оказался в ремонтном подразделении, главное, на особом счету у командиров. Все произошло как будто само собой. С первых дней службы не выдержал вида отломов, заломов, трещин и всяческих других огрехов. Начал сам, потихоньку, исправлять все, что видел и мог.

Командиры это заметили сразу и перевели его на особый режим. Не прогадали. Сашка делал все охотно, на совесть, нигде не оставляя «соплей» и огрехов. Скоро освоил ремонт моторов на армейских тягачах и стал вообще незаменимым, особой достопримечательностью части.

Просили остаться служить по контракту, поначалу загорелся, написал письмо бабушке. Получил от нее хороший и добрый ответ. Прочел и между строк понял, как она скучает по нему, как ей тяжело одной. Бабушка, наконец, стала бабушкой.

Сашка вдруг ощутил тоску по ней, по подворью, где, наверное, каждая грядка, каждый пятачок земли знал и помнил его. Это была его родная земля, на которой жил самый родной человек. Единственный. Первый раз заболело сердце, не от раны, от печали.

По дембелю Сашка нисколько не сожалел о контракте и с легким сердцем вернулся домой.

Солдатская форма, в которой он приехал, оказалась хорошей и прочной рабочей одеждой. На второй день он забрался на крышу и первым делом заделал все щели от дождя. Потом, по порядку, прошелся по всему хозяйству и провел первый легкий ремонт. Только после этого устроился на работу в строительную организацию.

Бабушке удивительно было видеть такого деятельного внука. Он вырос незаметно, внезапно. Вот он малыш, потом подросток во всем ей помощь. Вдруг – взрослый, большой мужик. Сильный, а главное, умелый мастер по любому делу. Как это? Всегда он нуждался в помощи, в поддержке, даже жалости. Теперь у нее полная нужда в нем. Его поддержка – ниточка ее жизни, держаться за нее, значит быть на свете. Оборвется – и нет ее.

Первым делом Сашка выстроил котельную для тепла в дом. Когда-то обрывал руки, таская воду из уличной колонки. Много ее требовалось в их хозяйстве. Но раз есть котельная, то нужна своя постоянная вода. Выход был простой, и Сашка вручную пробурил десятиметровую скважину. Удачно попал на подземную линзу.  Пристроить насос – ему вообще пустяк.

Сам по чертежам и схемам сложил топку, еще и усовершенствовал ее. Протянул трубу в дом. Отопление готово!

Теперь только Сашка увидел, как мала их времянка. Подумал немного, поразмышлял и стал ее перестраивать. Фактически получился новый дом, уже из четырех комнат, в котором старое дедово сооружение осталось, но угадывалось с трудом.

Тетки и мамаша восхищались Санькиными талантами.

- Вот так-то, девки – гордилась внуком бабушка – детей рожать надо, а не пустыми по городу бегать.

Бабушка звала своих дочерей «девки». Это звучало у нее мягко, по-доброму, не обидно. Совсем по детству. Выходило, что они еще маленькие – «девки», а Сашка взрослый, для семьи главнее их.

На постройки ушло больше двух лет. Как раз столько, чтобы пришла пора ему жениться. Само собой народилась в голове Сашки эта мысль, как будто кто-то включил ее у него там. Природа, кто ж еще.

- Господь знает, когда в человеке, какие мысли включить, - уверенно сказала бабушка, когда он заговорил с ней о женитьбе.

Невеста уже была припасена. Из детства. В школе учились вместе. А встретились уже в фирме, где Сашка работал. Она там была бухгалтером. Сашку вычислила по бумагам. Больше всех зарабатывал и по приказам всегда поощрялся. Но не на то обратила внимание. Просто понравился, а трудовые качества только добавили симпатии, закрыли в ней напрочь интерес к кому-нибудь другому.

В свои собственные две комнаты ввел Сашка молодую жену. В дом с горячей водой, отоплением, канализацией, да еще на земле с огородом и садом.

Родилась дочка Юлечка и скоро побежала по саду и огороду, пугая цыплят, гоняясь за маленькой дворовой собачкой Мартой, щенком подброшенной кем-то во двор в марте месяце.

Больше всех Юлечка привязалась к бабушке. Еще бы, родители работали, а та была с ней с утра и до самого вечера. Совсем малюсенькой ползала по ней липучим котенком, когда подросла, стала таскаться за ней по всем ее делам, как когда-то Сашка. Поддерживала и пыталась делать все те дела, какие исполняла бабушка. Спать к себе уходить не хотела, устраивалась на бабушкину кровать, особую, необыкновенную, не такую, как у родителей, а гораздо выше. Так привыкла спать бабушка. Ложилась не просто как все – подошел, присел и припал на подушку под одеяло. Нет. По специальной лесенке из трех ступенек восходила бабушка на свое роскошное, по старине  в перинах и кружевах ложе.

Юлечка постоянно мостилась рядом, часто ей удавалось оставаться так на всю ночь.

А потом бабушки не стало, она умерла.

В двух ее комнатах, где когда-то родился и вырос Сашка, где они жили в родном взаимном тепле – все осталось как прежде.

Ни один предмет, ни одна вещица не стронулась с места. Как прежде, возвышалась роскошная кровать в кружевах и перинах, с крылечком о трех ступеньках. Это давало право маленькой Юлечке думать, что бабушка куда-то вышла и когда-нибудь вернется обратно в дом.

Через полгода после похорон «девки», в том числе и Сашкина мамаша, однажды пришли в дом по-особому, вид был такой, не как всегда. Сначала они долго ходили по двору, осматривали котельную, курятник, остальные постройки. Потом уселись пить чай, приготовленный успевшей подсуетиться Сашкиной женой. Его мамаша ласкала Юлечку, свою внучку, хотя совсем не так, как бабушка, а будто бы чужого ребенка. Чувствовалось, что собрались они в этот раз для какого-то серьезного разговора. Начала старшая из «девок».

- Вот что, Саня – чуть извинительно проговорила она, - мы посмотрели на все хозяйство, подивились, какое оно крепкое, ухоженное. Главное, здесь в индивидуальных постройках есть горячая вода, отопление, канализация. Такое владение дорого стоит. Если продавать, то большие деньги дадут.

- Зачем продавать, - удивился Сашка, - мы же здесь живем.

«Девки» стали суровее.

- Видишь ли, Саша, наследницы после мамы мы трое. Значит на троих и делить все, что осталось. Дом и землю не разрежешь. Да и кому потом кусочками продашь? Так что целым надо продавать.

- А куда же мы с дочкой? На улицу что ли? - Сашка тоже начал сердиться.

- Что поделаешь, - вздохнули «девки», - ты пожил на всем готовом, на ноги встал. Вы оба с женой молодые, сумеете свое жилье себе организовать. На работе квартиру требуйте. Надо было давно на очередь встать. О чем ты думал?

- Да нас на очередь ни за что бы ни поставили, раз в доме живем – вставила свое слово Сашкина жена.

- Как ты хочешь, Саша, - старшая «девка» ее вообще как бы не замечала, нет ее тут и все дела, - мы получаем на троих свидетельство о наследовании на дом и участок и продаем все. Деньги между собой поровну поделим.

На тех словах ушли.

Время было суровое. Горбачевская перестройка на самом развинтившемся пике. Без продуктов, промтоваров, главное - без надежд.

Люди были в поиске пропитания, представляя себя голодной стаей, рыскающей по лесам и степям, никого и ничего уже не боясь. В лихие годы сами становились смелыми и лихими. «Девки» планировали свой разговор и теперь были довольны, что он состоялся. Сашка, думали они, сумеет найти пристанище для своей семьи. Порыщет, поищет и найдет. Парень толковый, умелый. В крайнем случае, у жены родня есть, помогут.

Полгода – срок выбрали не случайно. Наследство, по закону, открывалось через шесть месяцев.

Дружные в детстве, «девки» молодыми разошлись друг от дружки. Каждая сама по себе, а семьи не сложились ни у кого, как по одной похожей схеме, без детей, только у мамашки Сашка каким-то чудом появился. Теперь общее дело – наследство опять свело вместе, сплотило.

Дружной тройкой они пришли в нотариальную контору. Не хотели сглазить, но разговоры вращались у них про цены на дома, про покупателей и о предположительном дележе денег.

Нотариус огорчил. Дома, по документам, нет. Не существует, ни на плане, ни в других городских документах. Отсюда вывод: наследовать нечего, и свидетельства о праве наследования выдано быть не может. Формально пусто по тому адресу, где жила их мать.

«Девки» чуть не попадали в обморок, только закалка неустроенной жизни помогла выдержать суровый юридический удар.

Нотариус сочувствовал, не зная про Сашку, его жену и дочку, представлял наследственное имущество бесхозяйным и безвозмездно переходящим в государственную собственность. Советовал бежать к адвокатам и каким-то образом заводить дом под узаконение.

Адвокаты изучали документы расстроенных горем наследниц. План застройки участка был. Его много лет назад получил их отец, собиравшийся строиться, только планового дома фактически не было. Не успел, съехал мастеровой мужик, оставил после себя времянку-халупу, какая ни в какой план не вписывалась, и регистрации не подлежала. Правда, теперь после Сашкиных перестроек и достроек от халупы так же почти  ничего не осталось. Он возвел строение пригодное для удобной жизни. Достойный рукастый внук своего деда. Сашкины постройки подымали цену, хотя о нем «девкам» не думалось и его мамашке, кстати, тоже. Такая уж бессердечная она оказалась.

Город бережно и щепетильно относился к застройкам своих улиц, жестко пресекал самострой, без «страха и упрека» сносил все, что случайно вскакивало на городской территории без разрешения управленца.

Адвокаты знали, что к чему и как вступить в спор с советской властью. Мощь ее была еще та! Зароет - выроет и опять в яму втопчет. Поэтому подарили «девкам» осторожный совет. Идти в городской исполком, плакаться и упрашивать узаконить времянку, как плановый дом. Уж потом приходите снова к адвокату.

Пошли сестры бить пороги в исполком. Три раза на прием попадали, но все напрасно. Председатель исполкома, крепкий и моложавый мужик, был прижимист, как хороший кулак-единоличник. Соблюдал городскую собственность, как свою и сразу смекнул, что напрашивается это наследственное имущество в раздел бесхозного, а значит и к городу может примкнуть. Уж тогда легко будет распорядиться им для общего интереса. Сооружение какое-нибудь возвести для общественных надобностей, например.

Если бы наследница была одна, то вряд ли ей удалось пробить монолитного председателя. Но «девки» действовали втроем, спаянным упорным тараном. Пускали не одну слезу, а три. Жаловались на трудное детство, рассыпавшиеся судьбы и полную потерю веры в победу коммунизма. Если, конечно, дело не решится в их пользу. С каждым свиданием к ним все больше привыкали в исполкоме – все там уже  казалось им простым, свойским, потеряло официальность. Чувствовали они себя уже без особого стеснения, перезнакомились с вахтерами и секретаршами. Их теперь узнавали, здоровались и сочувствовали.

В какой-то момент – дома, председатель сам по себе затосковал по своей судьбе, вспомнил, как ему помогали разные люди, расчувствовался и поддался плачу и стенаниям «девок».

- Ладно, - сказал он им, наверное, в пятый раз, - можно согласиться с вашей просьбой, но не исполком будет решать. В суд обращайтесь. Со своей стороны возражать против судебного решения не будем.

Сашка Гулов, жена и дочка сидели себе там, где он родился, обзавелся дитем. Тайно, чтоб не сглазить, таили надежду об отступлении «девок» от наследства.

- Естественно никто: ни нотариус, ни весь исполком, который проточили, как жуки-дровоточцы «девки», даже не представляли, что дом, на самом деле, обитаем! В нем, перестроенном, перекроенном Сашкой, люди живут.

Адвокат, взявшийся за дело, был воодушевлен обещанием председателя и обдумывал, как бы не продешевить с гонораром. Выигрыш представлялся абсолютно реальным. Тем более, что в практике подобное случалось. Советская власть выводила людей из затруднений, шла навстречу, когда они могли потерять добро, наживаемое годами.

Трагедия данного дела была другого цвета. Наживал и создавал добро Сашка, но как раз, именно его обижали добрые чины от власти, заблуждаясь, кто преследуемый, а кто преследователи.

Суд рассматривал дело при приподнятом настроении истиц, представлявших себя обделенными, но обнадеженными. Ответчик: исполком райсовета на заседание не явился, прислав письмо с просьбой рассмотреть дело без его участия, оставляя решение на усмотрение суда.

Адвокат упражнялся в красноречии и комплиментах в адрес советского правосудия.

О Сашке и его семье, как обычно, в последнее время забыли и на разбирательство по его судьбе не пригласили.

Суд признал законным, подлежащим государственной регистрации домовладение за бабушкой. О том, что давно ее нет на свете, не написал ни строчки. Да еще узаконивал и открывал наследство на ту самую времянку, которую слепил еще исчезнувший во времени дед, хотя там стоял теперь совсем другой дом.

Сашку тетки известили о решении суда через десять дней, закрыв по сроку возможности его обжаловать.

Нотариус выдал свидетельство о праве наследования, по одной трети каждой из сестер. Они тотчас объявили через газету о продаже дома с участком. Сашкина мамашка свою долю отдать ему отказала.

Во двор стали приходить люди, смотреть, прицениваться. На Сашкину удачу «девки» объявляли слишком большую сумму, за которую пока никто не соглашался «бить по рукам».

Сначала Сашка впал в панику, опустил руки, решил, будь что будет. Стал искать жилье для себя. Жена плакала, ночами не спали, перебирая возможные варианты нового обустройства. Не находили. За одно  выщелочили всю свою, еще короткую совместную жизнь. Результат был один: идти им дальше только сообща в обнимку с дочкой.

В жизни не всегда побеждает плохое. Если ищешь, то рано или поздно найдешь, а стучишь – все равно откроется.

Страданиями Сашкиной жены заболела вся ее контора. Советчиков и болельщиков было много, но пока все бесполезные.

Однажды главный бухгалтер положила на стол перед ней листочек бумаги с номером телефона.

- Это телефон заведующего отделом обкома партии Агаркова Петра Петровича, моего знакомого. Твою историю я рассказала. Пусть муж позвонит завтра, договорится о встрече и все Агаркову расскажет. Тот человек порядочный, всем помогает, как может, конечно. Суды и прокуратуру курирует. Начальник, считай, их. Слушаются его.

Сашка назавтра позвонил с самого утра. Его как будто ждали. Без разных вступлений Агарков назначил время и сказал, что пропуск закажет.

Здание обкома партии в городе знали все. Громадный серый дом встал сразу за речным берегом и своим нарядным входом начинал большой городской парк с фонтаном.

Бюро пропусков было сбоку, неприметное крыльцо, и простая дверь – и не доступ к правителям области, а так, дрова в печку носить. Да только народ постоянно толокся на крыльце, выдавая, где на самом деле главная дорога к разборке их бед.

Сашка раскрывал свою судьбу обстоятельно. Про город, кур, воду из колодца, про все свои труды. Агарков на самом деле давно для себя все понял, а слушал Сашку только для того, чтобы уловить кто истинный потерпевший в этой не простой ситуации: Сашка или «девки». Ведь они, действительно, наследники по крови, по родству и в первую очередь, а он только второй.

Вроде правильно – им первым все по закону принадлежать должно. Да вот как-то не укладывается в спокойное русло такая простота. Закон, конечно, серьезное явление, под него попал, как под пресс отформатирует, как надо.

 Правильно примешь закон – как благодатью народ окропишь. Здесь же в Сашкином доме закон применен, но благодати что-то не чувствуется. Сашка не дает. Его правда справедливее закона.

Проще чем юристы размышлял Агарков, но именно по таким, невидимым основаниям ходили его мысли.

Взял у Сашки заявление с просьбой о помощи, а о какой, сам не знал.

Убеждали его тетки законом и судебным решением. Куда против простому рабочему, хоть и квалифицированному, идти.

Но Агарков свое дело тоже знал. По своей этой старой советской власти вызвал на следующий день к себе председателя областного суда и прочитал ему лекцию о действии закона во времени и в пространстве.

Мог. Академию ЦК КПСС окончил, кандидатом юридических наук оттуда вышел.

Председатель областного суда был на стороне закона. Дом наследственный, наследниц трое. Что ж делать. Закон суров, как говорится, но это закон.

- Да! - сказал Агарков, - все так. Только как сказано в процессуальном кодексе? А сказано, что суд обязан принимать все меры для всестороннего и полного выяснения всех действительных обстоятельств дела. В данном случае – все не так, по верху прошли юристы.

В самую суть жизни не заглянули. Не о пустом доме речь шла, а об обитаемом. Внутри него семья живет беззащитная и всеми родными отринутая, даже кровной матерью покинутая. Ради наживы причем.

Председатель областного суда зашевелился на креслице к приставному столику придвинутому. Мысленно возражал, но пока еще ничего не говорил.

Агарков продолжал:

- Когда всю группу родственников в кучу соберешь и о наследстве разговор затеешь, то до окончательных выводов не простая дорожка ведет. В наследственное дело включен дом. Не дом – времянка почти тридцать лет назад слепленная, а реально стоит большая изба. Ту времянку совсем не напоминающая. От этого вопрос: как решение суда исполнять и какое такое строение на три части делить? Если старое, то нет его. Если новое – так оно Гуловым построено. Выходит из-под него его личное гнездо выдергивать. Так решения суда на это нету.

Председатель областного суда подал голос.

- Действительно, неисполнимое решение отменять бы нужно. Да все равно дом за наследницами закреплять.

- Закон, говорите, - Агарков стал сердится, - так закон дает право пропущенные сроки восстанавливать. По уважительным причинам.

- А где же здесь уважительная причина, - простодушничал председатель, - незнание закона об ответственности за свои поступки не освобождает. Подумаешь! Забыл парень жалобу подать. Кто

? Сам!

- Оно, кажется, так да не совсем. Закорючка не поможет лишить человека справедливости. Да еще главное не в этом, а в законе, которому вы бездумно поклоняетесь. Законов много и вы, как язычники, всем подряд поклоны бьете! Забываете, что все эти малые и большие «божки» под одним Всевышним ходят. Под святой богоматерью, под справедливостью. К ней путь искать нужно, по законам нужным шагать, а не хвататься за первый попавшийся.

Агарков и гневался и веселился одновременно, находя нужные, казалось совсем не юридические слова.

- Не зря о времени и пространстве законов разговор начал. Невероятная простота «гражданин начальник», - шуточно уже обратился к председателю Агарков, - закон действует для живых – вот его время, а пространство его – этот свет, а не тот, который как раз «тот свет». Суд узаконил дом за умершей. Это как понимать? Уже и на том Божьем свете мы свою человечью юрисдикцию устанавливаем? Там права качать начали. Забыли изначально земной закон: правоспособность человеку принадлежит с рождения и до смерти. До, понимаете, до, а не после.

- Сразили, - сказал председатель, - дальше как поступать, я знаю. Право такое у меня есть, по своей инициативе дела истребовать и протесты на судебные решения вносить.

Словно с горы глыба вниз покатилась. Втолкали ее «девки» на самую вершину. С невероятной натугой втолкали, а не удержали.

По протесту председателя областного суда решение, которое в их пользу было, отменено, в иске им отказали.

Естественно, прекращалось наследование, и дом опять как бы повисал в воздухе без всякого статуса. Только в висячем между небом и землей доме совершенно спокойно, очень чувствуя себя на твердой земле, продолжал свое житье Сашка Гулов, с женой и дочкой.

Но не такой он беспечный человек, чтобы не довести дело до конца. Растревожили спокойную обстановку «девки», расшевелили, ну, значит, и получите ответку от племянника.

- Сашка по совету Агаркова затеял узаконить уже на свое имя тот дом, какой, фактически, он сам и построил: с котельной, с водопроводом и канализацией и уже не на две комнаты, а на четыре.

Конечно, не обошлось без телефонных звонков Агаркова куда надо. Принял на себя не простую Сашкину судьбу. Осчастливил его незнаемым никогда присмотром, как будто отцовским, оттого особо ценимым. Хотя Агаркова такие мысли не посещали. Должность его в те далекие советские времена была четко заточена на то, чтобы курируемые им силовые органы, не умозрительными делами занимались, а все силы, какие давались им, отдавали бы в люди и сами бы ходили не кругами, а по восходящей – от любой беды к справедливости.

Давно это было. Дом Сашка еще раз перестроил таким емким и многокомнатным он стал, что мамашка, уже пенсионерка и прабабушка много лет назад к нему переселилась.

В ее комнате от прежних вещей осталась бабушкина подъемистая кровать с крылечком. Невероятно уютная, мягкая и теплая. К Сашкиной мамашке постоянно ходят в гости остальные две «девки». Они подолгу чаюют с домашним разнообразным вареньем, прошлую тяжбу не вспоминают, говорят только на свои неведомые нам женские темы.

Вверх

Внимание! Если вы заметили в тексте ошибку, выделите ее и нажмите "Ctrl"+"Enter"

Комментариев: