Антон АНИКИН кандидат филологических наук, доцент

ФЕНОМЕН ЛИТЕРАТУРНОЙ ОШИБКИ: НА ПРИМЕРАХ ВОСПРИЯТИЯ РУССКОЙ КЛАССИКИ

Аристотель знал, что у самки оленя нет рогов.

Литературовед всегда читатель требовательный, придирчивый. А писатель всегда беззащитен перед критикой, даже если пребывает в самой агрессивной лирической позе, вроде «ну, читатель, не церемонюсь я с тобой, можешь и ты не церемониться со мной» (Розанов), «а в конце даю по морде» (Чехов). Нет, только критик может дать по…

Казалось бы, известный лозунг А.С. Пушкина «писателя должно судить по законам, им самим над собою признанным» служит надежной охранной грамотой – во всем за исключением нарушения собственных своих законов.  И это самое лакомое для критика, которого, как тоже известно, «писатель не приглашает к своему пиршественному столу».

Вот лично деликатнейший и смиреннейший, даже монашествующий в миру С.Н. Дурылин тщательно описывает роман так горячо любимого им Михаила Юрьевича Лермонтова «Герой нашего времени» и вдруг раз за разом резко упрекает: «Лермонтов делает здесь ошибку» [6; 163], даже «основную ошибку» [6; 51]. В чем дело?

Оказывается, опытный кавказец Лермонтов неправильно описывает в «Бэле» детали чеченского быта: и свадьбу не играют в доме невесты, и нет княжеского титула, и еще в подобном роде. Увы! Если так, то ореол художественной правды улетучивается из романа: «Солгавши раз, кто тебе поверит»…

Справедлив ли С.Н. Дурылин? Знакомый с его записками «В своем углу» может заметить, что справедливость и литературный Дурылин – вещи несовместные и все тут. Но что в нашем случае?

С.Н. Дурылин, учившийся в Московском Археологическм институте – с этнографическим циклом,  тонко чувствует оттенки национального быта и был бы прав в своих упреках, если б действительно события в «Бэле» имели четкий адрес крепости Максима Максимовича – мол, Чечня, за р. Сунжей, аул такой-то, улица и т.д. Но ведь этого адреса нет! Критик сам, а не автор расположил крепость в Чечне и потом уж обрушил свои упреки.

Ставшую общим местом лермонтоведения оценку Дурылина пытался опровергнуть другой исследователь кавказской жизни – Б.С. Виноградов из города Орджоникидзе в 1963 году, ныне Владикавказ. Он вспомнил, что Максим Максимович упомянул свою службу в крепости у Каменного брода, далее решил, что и «Бэла» происходит там же, но это уже территория не чеченцев, а кумыков, где все принято по-лермонтовски: и свадьба, и князи, и уздени и проч. Так что вроде ошибается Дурылин, а не его кумир…

Да нет, конечно, малая крепостица, где начальствует штабс-капитан, вовсе не Каменный брод, или крепость «Внезапная», не век же ему там служить, – знаменитая, крупная, там происходили большие сражения, гарнизон более 1000 человек, командует полковник, бывал сам Ермолов… Даже и по описанию природы крепость «Бэлы» вовсе не у Каменного брода – здесь чутье этнографа не подвело С.Н. Дурыина.

Противоречие разрешается просто: надо не приписывать адрес крепости, а всего лишь принять ее как некое художественное обобщение, отражающее столь разномастную этническую картину Кавказа: Лермонтов дал синтетический образ, художественно убедительный именно как обобщение, а не очерк местности, недаром и не поименовал эту крепостицу.

Так ошибка, выведенная Дурылиным оказывается мнимой, а Лермонтов прав – по своим эстетическим законам!

Не будем спешить по части упреков в «авторской глухоте», если речь не идет об однозначных случаях, вроде того, что описал еще философ Аристотель (4 век до Р.Х.): «Если же он (поэт. – А.А.) задумал что-нибудь, само по себе неправильное, например, лошадь, сразу поднявшую обе правые ноги <…> или если он сочинил что бы то ни было невозможное, то это ошибка» [1; 128], а далее совсем мудро: «Надо смотреть, какого рода погрешность, касающаяся ли самой сущности искусства, или случайная? Ведь незначительнее ошибка, если поэт не знал, что оленья самка не имеет рогов, чем если он не живо описал ее» [1; 129].

Так еще задолго до Р.Х. было оправдано введение в поэзию чего-то неправдоподобного по-житейски, но оправданного законами…

В духе лошади, задравшей обе правые ноги, обычно приводят примеры из того же М.Ю. Лермонтова («львица с косматой гривой на хребте» – у самки льва, лат. Panthera leo, нет гривы, как и рогов у оленьей, лат. Cervus elaphus), а также А.А. Фета («О первый ландыш! Из-под снега…» – это не о ландыше, лат. Convallária), А.Н. Плещеева («Дам тебе я зерен» – о ласточке, лат. Hirundinidae, которая зерен не грызет, а глотает мух) и кое-что еще [8; 10].

Когда-то так высмеивали знаменитого поэта графа Хвостова Д.И. – отца зубастых голубей, по слову А.С. Пушкина («В глуши, измучась жизнью постной»), пока не решили, что это своеобразная эстетика преображения природы, а не дурацкие ошибки: «В них голубок попал, сидел в темнице, // Кой-как разгрыз зубами узелки // И волю получил» [12; 95]. Теперь это целый художественный мир Хвостова, где черви ходят на лапках, у змей отрастают плечи, ужи становятся на колени [12; 9-12]. Особенно часто и явно с авторским участием  преображен осел: он подобно преданной собаке прыгает хозяину на шею [12; 83], он зело плечист [12; 97], лезет на рябину и крепко лапами за дерево хватает [12; 110]… Словом, еще Аристотель оправдал такого рода гротески, если это служит выразительности, т.е. пресловутым законам условного поэтического языка, не говоря уже о возможностях метонимии и прочих тропов.

Поэтому вернемся к объективно обнаруженным ошибкам.

Вот, допустим, начинаем читать эпопею «Война и мир», на с. 5 читаем: «Так говорила в июЛе 1805 года известная Анна Павловна Шерер» [гл. 1, ч. 1, т. 1: 10; 5], а чуть позже: «Пьер вышел от своего друга. Ночь была июНьская петербургская, бессумрачная ночь» [гл. 4: 10; 39]. Ну и пусть, ничуть это не портит роман, а можно и не заметить… Скорее всего, чисто техническая ошибка – июнь или июль.

Но иногда хронология нарушается не технически, а, скажем так, художественно, т.е. автор увлекается и не следит за временем, ведь счастливые часов не наблюдают…

Был ли счастлив Ф.М. Достоевский, занимаясь своим «Преступлением и наказанием»?

Автор весьма настойчиво и даже назойливо дает указания и на идеи времени, и на самые частные события, однако – не выдерживает последовательность до конца. (Не от этого ли толки про некую полифоничность романов Достоевского: якобы многоголосие идей, свобода в выражении контрастных оценок и прочее?) Вот и детали времени не согласуются друг с другом.

Если читатель 1866-го года, когда печатался роман в журнале «Русский вестник», одновременно с «Войной и миром», кстати, вполне чувствовал современность действия, четко относя его к июлю 1865-го года, то каково же ему было прочесть в эпилоге романа, что «в остроге уже девять месяцев заключен ссыльно-каторжный второго разряда, Родион Раскольников. Со дня преступления его прошло почти полтора года» [5; 557]. Далее можно увидеть картину весны, с точным указанием – «шла уже вторая неделя после Святой; стояли теплые, ясные весенние дни». И такое можно было прочесть в декабре 1866-го года, на 471 странице журнала «Русский вестник»?! Ведь реально это могла быть только весна того же 1866-го года?..

Именно и разве что это можно было – прочесть. Но никак не поверить, как положено в художественной картине, ведь весной 1866-го года еще никак не могли истечь указанные автором полтора года, девять месяцев никак не мог находиться в остроге наш преступник, коли и суд только завершился спустя пять месяцев после преступления. Отталкиваясь от времени публикации романа, мы бы признали его финал совершенно фантастическим,  несбыточным: переносимся в будущий 1867-й год! А ведь совсем в другом смысле сам Ф.М. Достоевский говорил о «фантастическом реализме» в своем творчестве…

Назовем это художественной ошибкой, т.е. ошибкой в образной ткани, допущенной вопреки стилистике произведения.

Роман Достоевского во многом построен умозрительно, схематично, в том числе и в ощущении времени: даты педантично и назойливо обозначены. Но никак не сходятся между собой. Автор романа увлекается настолько, что теряет чувство времени, на котором, между тем, так крепко замешан сюжет. Достаточно отметить, как неправдоподобно перенасыщены событиями отдельные дни: на восьмой день романа Родион пробуждается от забытья, часов в 10 утра, а после восьми вечера он успевает прогуляться до Сенной и ввязаться в разговоры со случайными людьми, посидеть в трактире «Хрустальный дворец» и провести напряженную беседу с Заметовым, быть свидетелем самоубийства женщины на канале, явиться в квартиру процентщицы и устроить там тоже напряженную сцену, далее он будет свидетелем смерти Мармеладова – от встречи на улице до самой кончины в его доме, зайдет к Разумихину на новоселье, после чего вернется вместе с другом к себе домой, а там встретит свою мать и сестру, наконец, к нему же явится врач Зосимов и только теперь проводит его ко сну, а потом еще будут долгие хлопоты Разумихина вокруг Дуни и ее матери: и все это надо было сместить в один отрезок, после 8 вечера, словно задержалось течение суток! Словом, таковы глава 6 2-й части и глава 1 части 3-й, около 50-ти страниц.

Вот примеры другого рода: когда Достоевский выписывает диалоги своих героев, то они говорят, как тетерев на току, забываясь и словно застывая во времени. На поминках Мармеладова дикая и пьяная компания слушает, не прерывая, путаные и малопонятные со стороны объяснения Раскольникова и Лебезятникова – в реальном времени, если попросту произнести эти слова без остановки понадобится по полчаса на каждый его словесный взлет. И так-то пишет Достоевский, который устами своего героя в «Бесах» заметит, что ни одного лучшего оратора не будут слушать более двадцати минут. А тут ораторы никудышные, пьяная и буйная публика, едва способная что-то воспринимать, болезненные, взвинченные люди – и так слушают речи!..

Хорошо, однако, что публикатор романа не взялся его править в этом именно отношении, скорее всего, даже не заметив таких несообразностей, как не замечают этого до сих пор и комментаторы «Преступления и наказания»: захватывают эмоции, автор подавил критика…

Но есть и более жестокие комментаторы, которые выискивают и даже поправляют мнимые ошибки в великих произведениях, как это было и с С.Н. Дурылиным (нежестоким, в общем-то, человеком).

Как же прошелся по самому тексту лермонтовского романа Б.М. Эйхенбаум!!! Дурылину и не снилось: в его-то комментарии все даты из дневника Печорина соответствуют прижизненным публикациям 1840 и 1841 годов и не вызвали никаких сомнений.

Но в 1948 году Б.М. Эйхенбаум перекроил лермонтовский текст так, что и даты получились совершенно иные, и само действие сократилось на пару недель. Зачем, зачем это? Текстолог нашел ошибки, вроде того, что за 13-ым июня идет 12-е, а потом опять 13-е, зарылся в рукопись, хранящуюся в ленинградской ГПБ имени М.Е. Салтыкова-Щедрина, нашел ряды чисел и все привел в порядок – на его глаза, как будто Лермонтов назначил его душеприказчиком.

Публикуя комментарий С.Н. Дурылина в 2006-м году мы подробно разобрали данную коллизию, настаивая на том, что даты нельзя было трогать: есть своя логика, в том числе логика дневника, т.е. произвольного текста, а не собственно сюжетной канвы романа, здесь допустимы любым нарушения, за которые отвечает уже сам герой романа, а не автор или публикатор. Более того, настаиваем на том, что смещения в дневнике являются художественным приемом, позволяющим воспринимать дневник только как вымысел Печорина, а не реальное течение событий (см.: 6; 286–293). 

Подобный же фокус ленинградский ученый проделал и с рассказом И.С. Тургенева «Бретер», даже не сверяясь с рукописью: ему привиделось, что датировке сюжета более пристанет не авторский 1829 год, а почему-то 1819-й. Якобы это ближе к временам романтизма в русской жизни, хотя по ряду других текстов мы можем судить, что И.С. Тургенев соотносил романтизм именно с 1820-ми годами. Слава Б-гу, в дальнейшем издатели не послушались Б.М. Эйхенбаума и печатают рассказ с изначальным 1829-м годом.

Слава Б-гу, что Ю.М. Лотман, недовольный хронологией романа «Евгений Онегин» не стал править текст, а только снисходительно указал на большой ряд пушкинских ошибок – якобы пушкинских. Тартусский мудрец следует давней советской догме, что Онегин должен стать декабристом, а роман тогда услужливо заканчивается накануне восстания, проще говоря, 8 глава повествует о событиях 1824–1825 годов, заканчивается роман весной 1825-го, когда герой еще успевает к 14 декабря…

Здорово, но тогда, конечно, в ситуацию не вписывается ни пресловутый малиновый берет Татьяны из поздней моды, ни пресловутый посол испанский, которого не могло быть до установления дипотношений в 1825-ом. Пушкин ошибся?

В своих попреках Ю.М. Лотман следует точно за В.В. Набоковым, чей комментарий к роману он заведомо знал, и повторяет набоковские оценки по части тех же анахронизмов.  Ученые считают, что ошибся поэт и в описании зимы в начале главы 5-й («Зимы ждала, ждала природа…»): по их расчетам, это зима 1821-го года, а там все не так…

Между тем, вся череда этих анахронизмов отвергается в пользу пушкинской безошибочной хронологии («время расчислено по календарю», примечание № 17 самого автора романа), если не искать ошибки и внимательно следовать тексту, как это сделал в свое время В.М. Кожевников (ж. «Литература в школе», 1984, № 6) или автор данной статьи в том же журнале 2002 года, № 4, а также при публикации комментария Н.Л. Бродского к «Евгению Онегину» (2005 г.). Коротко говоря, дуэль и зима в романе это 1824 год, а окончание следует отнести году к 1828-му, и Онегин пропустил немыслимое для него восстание, путешествуя за границей (подобно его прототипу П.Я. Чаадаеву), а в хронологии нет никаких нарушений.

Анахронизмы нередки в великих произведениях, но их можно предъявить только исчерпав все возможности объяснения изнутри текста, по авторским законам.

Вероятно,  с таким анахронизмом мы сталкиваемся в «Мертвых душах» Н.В. Гоголя. Действие 1-го тома следует отнести к 1820-му году, там есть однозначная деталь: Чичикова посчитали самим Наполеоном, отпущенным с острова Св. Елены, стало быть Наполеон еще жив, а кончина его 5 мая 1821 года. Вот так. Но в доме Собакевича висят портреты героев войны Греции за независимость: «На картинах все были молодцы, греческие полководцы, гравированные во весь рост: Маврокордато в красных панталонах и мундире, с очками на носу, Колокотрони, Миаули, Канари <…> Потом следовала героиня греческая Бобелина, которой одна нога» и т.д. [2; 94]. Потрясающие детали, удивительный стиль, но все же это герои восстания, начавшегося в марте 1821 года, война длилась до победы 1832-го года, словом, популярные в России портреты не могли появиться осенью 1820-го, когда Собакевича посетил Павел Иванович Чичиков.

В общем, тут ошибка в гениальном тексте: так художественно правдив и убедителен текст, что просто примем это к сведению. И это, скорее, ошибка фактическая, а не собственно художественная, как было у Достоевского.

Особый род ошибок можно найти в исторических произведениях – литература, живопись, кино, – однако мы говорим только о художественном вымысле.

Художественные ошибки связаны не только с хронологией или путаницей в именах, деталях. Приведем пример нарушения правдоподобия в самом обыденном действии героя.

Пусть у львицы нет гривы, а у оленихи рогов, но вот Homo sapiens из ряда приматов может же схватить что-то зубами и тащить во рту?  Например, банан, или морковку, или яблоко. Может, – скажет любой зоолог или врач. Но может ли он при этом громко выкрикивать ругательства? Нет, – говорит наш житейский опыт.

А вот И.А. Гончаров видит иначе: «Авдей нагружен был мелочами, как верблюд. Одной рукой он обнял стенные часы; гири болтались и били его по животу. Между пальцами торчал маятник. В другой руке была лампа. Сзади из карманов сюртука выглядывали два бронзовые подсвечника. В зубах он держал кисет с табаком. – Постой, постой! эк ты ломишь! – кричал он направо и налево…» [3; 16].

Мы специально дали столь долгую цитату, чтоб убедиться в стремлении автора к верности деталей, а уж кричать нечто с мешком табака в зубах никак невозможно. Это ошибка чисто художественная, молодой тогда автор несколько увлекся и не заметил неправдоподобия. Не беда?

Будем осторожны с упреками классикам еще и вот по какой причине. Нередко автор сознательно вводит в текст ошибочную деталь или как-то иначе запутывает читателя. Сугубо будем отличать авторскую роль и роль персонажа, которому, может быть, вообще предписано ошибаться?

Ряд дурылинских упреков по части якобы ошибок в «Герое нашего времени» можно было б и продолжить, скажем, так. Вот сравнивается снежная вершина Казбека с «белой  кардинальской шапкой» [6; 176], но ведь у католических кардиналов шапочка красная, а уж белая только у самого папы римского. Так, но ведь это речь рассказчика, очень важного героя романа – не дал ли автор ему эту ошибку сознательно? Почему бы и нет…

Или вот рядовой солдат обращается к штабс-капитану Максиму Максимовичу «ваше высокоблагородие» – ну как не знать, что в армии такое обращение было положено для звания майора, выше на два ранга. Но едва ли это ошибка, тем более самого Лермонтова: в армии часто из лести к начальникам обращались с превышением званий. Примерно так у М. Горького в пьесе «На дне» к полицейскому обращаются «господин ундер» – тот только ухмыляется, довольный: «Хотя я… еще не совсем ундер» [т.е. унтер-офицер; 7, 130].

Иногда автор таким образом может даже запутать критика. С.Н.  Дурылин тщательно выискивает лермонтовские ошибки, выстраивает стройную сюжетную хронологию, по которой действие в «Бэле» относит к 1833 году: «В крепости под началом Максима Максимовича Печорин пробыл, по исчислению последнего, «с год». Иными словами, с осени 1833 и до осени 1834 г.» [6; 60], но и никак не реагирует на собственное свое наблюдение: Печорин в дневнике цитирует известное стихотворение Пушкина «Туча» и ставит год его публикации – 1835!  Вот бы разойтись критическому перу, ан нет, Дурылин не замечает противоречия: цитировать в 1834 году стихи 1835-го! Анахронизм?

Мы решили иначе: как и в «Евгении Онегине» нужно увидеть иную хронологию, которая исключает авторские ошибки. Так, по нашей версии, Печорин пробыл в крепостице с осени 1834 до осени 1835 года, а дневник писал именно как вымысел, писал осенью 1835 года, когда уже мог получить опубликованные летом пушкинские стихи [6; 286], но это уже особая тема – интерпретация романа. Подчеркнем лишь наше убеждение: надо до последнего следовать логике текста, искать связи, не спеша с объявлением ошибок.

Разумеется, и сам комментатор может жестоко ошибиться, особенно в деталях. Так, С.Н. Дурылин ошибочно отнесет чин штабс-капитана к 9-му, а не 10-му классу [6; 153], назовет солдатский георгиевский крестик высшей военной наградой [6; 113], путая его с офицерским Георгием 1-й степени, не заметит ошибки в цитате из «Горя от ума» [6; 214], отнесет события к лету, когда в романе четко стоит осень [6; 59], неверно оценит позу с поднятым вверх пистолетом на дуэли [6; 223]…

Особенно вопиющими становятся такого рода ошибки при экранизации классики: допустим, гениальный режиссер А. Эфрос вкупе с гениальными А. Мироновым и О. Далем изобразит прапорщика Печорина с гигантской бахромой на эполетах, когда по чину никакой бахромы. Почему так? И уже невозможно всерьез смотреть фильм…

Иногда же комментатор так увлекается своим ошибочным мнением, что создает целую легенду: так, Набоков и Лотман увидели скабрезный намек в строке С Благонамеренным в руках илив упоминании Киприды (пусть она и Венера, но сифилис-то тут придумали комментаторы); Лотман представляет при описании дома Татьяны, что жилище русского помещика наполнено вонью из нужника, а вот Ленского-де похоронили как самоубийцу [9; 176] – с характерной же для такого случая надписью Погибший рано смертью смелых… Странно все это! 

Закончим наш материал таким поучительным примером из того же Дурылина: как бы наш писатель воспринял его собственный текст, выпущенный в 2014-м году издательством «Владимир Даль» в СПб: там курят пенЬковые трубки вместо пенковых, едят не из мисок или мис, а из англизированных миСС, подарочный портсигар превращается из серебряного в золотой и прочая путаница, не говоря о диких ошибках в правописании типа С ПЬЯНУ (раздельно!), ИТТИ, ПРИДТИ, НОЖЁМ, ПО–ПРОСТУ, ПЛОВУЧАЯ, БЕЗКОНЕЧНО, ИЗ ЗАГРАНИЦЫ, в ВЕРСАЛИ, как бы он НЕ назывался, ЦИПОЧКИ, ШОПОТ, ПО РАНУ (в смысле «рано»), ПОДУТРО (слитно!), БЕЗСИЛЬНЫЙ, РАЗСУЖДЕНИЕ, КАШОЛКА и проч. А в биографическом очерке Пенская Е.Н. вдруг назовет К.Н. Леонтьева (1831 г.р.) другом и конфидентом Дурылина: Леонтьев умер в 1891 году, не в 3 ли годика С.Н. (1886–1954) был конфидентом? (Подробно см.: «Пеньковая трубка Сергея Дурылина» // газ. «Литературная Россия», 2014, № 30 (25.06.14)

Эту бесовщину редакторских ошибок можно сопоставить разве что с изданиями популярного в Высшей школе экономики профессора-«либерала» Саши Архангельского, в школьном учебнике которого лермонтовская Бэла гибнет от пули, Вулича разрубят пополам, как свинью,  Вера приобретает княжеский титул и многочисленное потомство, а глаза Печорина прямо-таки фосфоресцируют… Это еще один тип литературных ошибок, которые мы в заключение классифицируем на основе вышеизложенного.

 

Итак, ошибки в литературе разделим на три группы: ошибки автора, комментатора, редактора. В группе авторских выделим: фактические (с особым местом исторического повествования), художественные (нарушающие образную логику), сознательно допущенные (включая речь персонажей). Ошибки комментатора включают: по незнанию фактов, по непониманию стиля, по несоблюдению логики, по безответственности и дурной памяти. Ошибки редактора могут быть техническими (невнимательность), по необразованности, по извращенному представлению о текстологических принципах. 

Русский национальный стиль в своем высшем развитии, в классике, подразумевает верность деталей, или реализм. Поэтому литературные ошибки воспринимаются так остро и составляют особый предмет для наблюдений. «Церковное понимание искусства и было и есть и будет одно — реализм. Это значит: Церковь, "столп и утверждение Истины", требует только одного — истины. В старых ли или новых формах истина — Церковь о том не спрашивает» (П.А. Флоренский. [11; 456]).

 

Литература

1. Аристотель. Поэтика. – М.: ГИХЛ, 1957. 184 с.
2. Гоголь Н.В. Мертвые души // Собр. соч. в 6-ти тт., т. 5. М.: ГИХЛ, 1949. 432 с.
3. Гончаров И.А. Иван Саввич Поджабрин // Собр. соч. в 8-ми тт., т. 7. М.: ГИХЛ, 1954. 536 с.
4. Горький М. На дне // Полн. соб. соч. в 25-ти тт., т. 7. М.: Наука, 1970. 688 с.
5. Достоевский Ф.М. Преступление и наказание // Собр. соч. в 10-ти тт., т. 5. М.: ГИХЛ, 1957. 600 с.
6. Дурылин С.Н. «Герой нашего времени», роман М.Ю. Лермонтова. Комментарий. М.: Мультиратура, 2006. 296 с.
7. Дурылин С.Н.. Рассказы, повести и хроники. – СПб.: «Владимир Даль», 2014. 860 с.
8. Квятковский А.П. Поэтический словарь. – М.: «Советская энциклопедия». 1966. 376 с.
9. Лотман Ю.М. Беседы о русской культуре. – СПб.: «Искусство СПБ», 2001. 416 с.
10. Толстой Л.Н. Война и мир // Собр. соч. в 14-ти тт., т. 4. М.: ГИХЛ, 1951. 364 с.
11. Флоренский П.А. Иконостас // Сочинения в 4-х тт. М.: «Мысль», 1996. 880 с.
12. Хвостов Д.И. Сочинения. – М.: «Интрада», 1999. 224 с.

Наш канал на Яндекс-Дзен

Вверх

Нажав на эти кнопки, вы сможете увеличить или уменьшить размер шрифта
Изменить размер шрифта вы можете также, нажав на "Ctrl+" или на "Ctrl-"

Комментариев:

Вернуться на главную