ПРИГЛАШЕНИЕ К РАЗГОВОРУ

По отношению к Богу не только искусство, а даже и наука, – анропоморфны.

Но если в искусстве человек может выйти за границу своего субъективного опыта даже в пределах субъективной реальности (никто ведь не может внятно сказать, о чем стихотворение Лермонтова "Выхожу один я на дорогу…",  при всем том, что лирический герой этого стихотворения, а также его чувства и мысли для нас – абсолютно реальны), то наука, обреченная истину невидимую не принимать на веру, по отношению к Богу не может преодолеть свой научно-субъективный атеизм.

Например, с позитивисткой точки зрения древняя икона нереалистична,  мало общего имеет с реальностью. Но и Христос на картине Леонардо да Винчи «Спаситель мира» более реален только в том смысле, что реальность его абсолютно антропоморфна. В конечном же итоге, созерцая лик, например,  рублевского Спаса, мы видим то, что в нем нетелесно, а в Спасителе Леонардо да Винчи  для нас доступной является телесная его оболочка. Да и появляется вполне вроде бы убедительная мысль: а может ли ли что-то иное быть под этой оболочкой, кроме такого же, как и все мы, человека?

С этой точки зрения и булгаковский Иешуа, и Иисус Юрия Кузнецова – не более чем исторические персонажи в том смысле, что часть земной жизни Христа является частью нашей человеческой истории.

Обо всем этом невольно подумалось, когда попалось мне в Интернете  неоконченное произведение Михаила Анищенко "Суд Синедриона ".  Сам поэт очень  сомневался в том, что ему как поэту удалось в обращении к образу Христа преодолеть непреодолимое. И потому свою публикацию предварил он вот этими своими полными отчаяния словами: "А теперь я предлагаю для обсуждение стихотворение, что не даёт мне покоя. Лежит оно под спудом, кричит, стонет... А я работать над ним не могу. Может быть, только с вашей помощью. Очень надеюсь, что серьёзный разговор поможет мне определиться: работать или уничтожить. ИЛИ-ИЛИ. Спасибо".

В своем предисловии к этой публикации я не стану сам судить, удалось или не удалось Михаилу Анищенко все же заглянуть за, скажем так, обычное в литературе человокоподобие Христа. Но предлагаю нашим писателям именно с этой точки зрения взглянуть  на неоконченное произведение выдающегося поэта.

Николай ДОРОШЕНКО

 

Михаил АНИЩЕНКО (1950-2012)

Суд Синедриона
Мистерия-трипих
Часть вторая

1.…………………………………………………
……………………………………………………
……………………………………………………
……………………………………………………

2. Снова ночь на земле – непомерна и неодолима.
Моисеев закон – твёрже сердца и крепче казны.
Ночь входила в жилища уснувшего Ершалаима,
И незримый огонь оплавлял перелётные сны.

3. А в ночи, во дворце, во владениях Анны-Ганана,
Медным холодом глаз обрастал, словно инеем, дом;
И в мерцанье свечей, поднимался стеною тумана,
Неподвластный душе  настороженный Синедрион.

4. От стены до стены – седовласые гордые старцы.
От окна до окна – ненавистные Риму вожди.
Фарисеи стояли, готовые разом взорваться,
Саддукеи сидели, прижав отвращенье к груди.

5. В темноте, во дворце, во владениях Анны-Ганана,
Где высокая служба  по датам заветным текла,
Было много надежд и заветов,  и лжи, и дурмана,
Только чистого воздуха – было не больше глотка.

6. Иисус  задыхался, и воздух ловил, словно рыба,
Иисус понимал, что грозит ему завтра с утра;
Он качал головой, и вздыхал, и печалился, ибо
Всполошился петух, и сбылось отреченье Петра.

7. И с небесной тоской, и со злостью упавшего грифа,
В драгоценных одеждах, в сиянье подземных камней,
Из тумана и тьмы проступал, словно айсберг, Каифа,
Охранитель и царь золотых иудейских корней.

8. И стоял Иисус в серебристой накидке тумана,
И горели всю ночь за спиной Иисуса мосты;
И молчанье его было Богу открыто, как рана,
Но Каифа не мог запустить в эту рану персты.

9. Иисус словно спал, опуская усталые плечи; 
Он клонился всем телом на дно золотой западни;
И когда он вдыхал – угасали лампады и свечи,
А когда выдыхал – ещё ярче горели они.

10. И Каифа взошёл на помост из ливанского кедра,
Как змеиною кожей, крахмальной одеждой шурша;
За спиною его затаила дыхание вера,
Над его головой негасимо светилась душа.

11. И Каифа сказал: «Завершаются речи и встречи.
Скоро ты замолчишь, ускользающий воздух ловя;
Как отныне молчит голова Иоанна Предтечи,
И как Лазарь молчит, перед смертью проклявший тебя.
Ты зовёшь за собой – от домов и мычащего стада,
Ты желаешь, чтоб я был покорен и гол как сокол;
Объясни же, сынок, для чего и кому это надо,
Объясни же, сынок! И садись вместе с нами за стол!»

12. Дом стоял, и дышал, и светился в ночи, словно призма,
И рвалось полотно неделимой когда-то судьбы.
Фарисеи – столпы беспросветного патриотизма,
Саддукеи – бобры, подгрызавшие эти столпы.

13. И Каифа сказал: «Ты – туман бездорожья, ты – морок!
Ты забыл свою мать, и отца не считаешь отцом!
Ты смутил голытьбу, тебе дом Моисеев не дорог,
И чужие черты ты скрываешь под нашим лицом!»

14. И Христос побледнел, и по склону тоски покатился,
Но припомнил тот шторм, достающий волнами луну,
А ещё он узрел, как в тот вечер рыбак усомнился,
Усомнился рыбак и пошёл, словно камень, ко дну.

15. Но молчал Иисус, как молчит роковое раздумье,
Как святилища книг – под песками прошедших веков;
Как дороги молчат перед бездною тьмы и безумья,
Как молчит многоточье, познавшее истину слов.

16. И Каифа сказал: «Наша жизнь – это жёны и дети.
Говори, отчего одинок ты до эдаких лет?
Отвечай, почему никого ты не любишь на свете,
Нет жены у тебя, и возлюбленной, знаю я,  нет!»

17. Но молчал Иисус. Духота всё сильнее морила.
Он стоял, как пастух, сиротлив, беззащитен и бос…
Как звезда над рекой, в его сердце стояла Мария,
И он чувствовал запах её беспросветных волос.

18. Он увидел вдали, на великом и горьком просторе
Покосившийся дом, и ушедшую из дому тьму,
В час, когда перед ним волновалась вода, словно море.
И избитые ноги она умывала ему.

19. А затем волосами, по телу текущими грустно,
Вытирала она Иисусу смиренную плоть:
И в груди у него восходили озимые чувства,
Те, которые он обречён был до смерти полоть.

20. Обречённый на смерть от пылающих гневом устоев,
Необъятного неба заложник и вечный должник,
Он ушёл от неё, ничего для неё не устроив,
Он ушёл от неё, как под землю уходит родник.

21. Был полуночный час, и, как улья, созвездья гудели,
И шептала она, становясь на глазах ледяной:
«Я не знаю, родной, что случится с тобой в Иудее,
Но прошу и молю: не ходи в Иудею, родной!»

22. Он смотрел на неё, понимая её с опозданьем,
На ладонях её он читал предречённую вязь;
И потом на коленях, под звёздами, под мирозданьем,
Он стоял до утра, за неё сиротливо молясь.

23. И бледнел Иисус, говоря ей печально и строго:
«Отпусти меня, жено! Как птицу с руки – отпусти!
Ты весенний туман, я – упавшая с неба дорога,
И мне надо насквозь все соблазны земные пройти!»

24. И вздохнула она, и во тьму уронила объятья,
И сказала она, преклоняя колени во мгле:
«Жизнь твоя, Иисус, будет выше любого распятья,
Не ходи в Иудею. Подольше живи на земле!»

25. Он опять повторил: «Мариам! Ты и боль, и тревога!
Но не надо заклятий! Есть то, что зовётся судьбой!
Ты весенний туман, я – упавшая с неба дорога,
Я вина без прощенья, покуда я рядом с тобой».

26. «Отпускаю тебя! Отпускаю, но верю и знаю,
Ты сегодня со мною почувствовал нежность в груди.
Отпускаю тебя. И ушедшим тебя принимаю.
Поцелуй меня так! И вот так! А теперь – уходи!»

27. И она приняла всё, что он обозначил судьбою,
И она замерла над неясной ещё бороздой,
Где дышало зерно: «Я не знаю, что будет с тобою»,
И вздыхала земля: «Я не знаю, что будет с тобой»

28. И взглянул Иисус, словно птица летящая, длинно
На земные просторы, где стыло людское жильё;
И увидел Голгофу, где слёзы лила Магдалина,
И увидел Иуду, стоявшего подле неё.

29. Где-то камень вздохнул, где-то шут улыбнулся блаженно,
И опять на земле, словно это случилось во сне,
Не решился сказать Иисус: «Я люблю тебя, жено,
Я уйду, но вернусь. Не рыдай, моя жено, по мне!»

30. «Что же, дело твоё. Ещё миг – и проснётся долина.
Ты сказал – и пропал мой последний и главный вопрос.
«Так иди же, Христос! – и застыла в ночи Магдалина.
И очнулся Христос. И Каифу увидел Христос.

31. И Каифа сказал, словно бросил убитому саван,
И Каифа вздохнул, роковыми словами знобя:
«Для чего же хотел ты украсть Моисееву славу,
Для чего же ты к Торе решился прибавить себя?
О, я знаю! О да! Ты о славе мечтал, о короне,
Но безумные мысли тебя поедают живьём!
Ты нелеп и смешон. Отрубив неизбывные корни,
Ты не знаешь, сынок, для чего и зачем мы живём. 
Мы живём на земле, как трава над родными гробами,
На земле, где живём мы, губу закусив досиня,
Ты, сынок, день за днём говоришь не своими губами,
Не своими глазами, сынок, ты глядишь на меня!»

32. И Каифа сказал: «Хороша ли, плоха ли идея,
Дело вовсе не в ней, это знает и пламя и лёд.
Сердце мира одно, это сердце зовут – Иудея,
Оно бьётся во мне, но в тебе это сердце умрёт!
Я люблю, мой сынок, и овец, и скрипящие двери,
Мне нужны, словно воздух, мои кипарисы в дыму,
Виноградные лозы, идущие по воду дщери,
И  я это, сынок, никогда не отдам никому!
Я люблю всех людей, пастухов, скобарей и поэтов,
Из людей моя плоть состоит, как из капель вода.
Я люблю даже пыль на страницах старинных заветов, 
И я это, сынок, никому не отдам никогда!»

33. Но молчал Иисус, одиноко белея из мрака,
И качался во тьме разукрашенный золотом трон;
И почти не дыша, ожидая условного знака,
Был готов ко всему утомившийся Синедрион.

34. А Каифа кричал, словно гром, разгоняя химеры,
И случайных сомнений тотчас же сгорала трава;
И летели в ночи, как осколки разорванной веры,
Напоённые ядом, змеиным и прочим, слова:

35. «Мы живём, до конца отдаваясь земному сиянью,
Строим наши дома, греем руки над вечным огнём;
Неужели теперь за отъявленной рванью и пьянью,
Мы в твои палестины от этого мира уйдём?
Запад – смерть! А Восток? Иудеи не верят Востоку!
Лучше верить себе и кричать с вековечной тоской:
«Неужели врагу мы подставим не битую щёку,
Для того чтоб она уравнялась с побитой щекой?»

36. И Каифа сказал: «Мы живём, чтоб бороться с пороком.
Любим мы только то, что проверено нами давно.
Ибо сказано в Торе: «Не верьте прохожим пророкам»,
Ибо сказано в Торе: «Любите, что свыше дано».
Ты пришёл, как смутьян, словно варвар из царства Урарта,
Но свою эпопею ты больше не сможешь продлить!
Тора учит любить и отца, и невесту, и брата,
Так почто же ты хочешь всё это навек разделить?
Ты зовёшь за собой – от домов и мычащего стада,
От садов, от детей, от всего, что нам Богом дано;
Объясни же, сынок, для чего и кому это надо,
Объясни же, сынок! Есть и фрукты у нас, и вино!»

37. Но молчал Иисус, понимал Иисус, что в пути лишь
То большое, чего невозможно понять и объять;
Что уже открываются белые двери чистилищ,
Что уже ничего на земле не воротится вспять.

38.И Каифа сказал: «Не надейся, сынок, на спасенье!
Повидала Голгофа ещё не таких ловкачей!»
Но в глазах у него Иисус разглядел на мгновенье
Свет отцовских очей, испытующих сына очей.

39. И Каифа во тьме, задавив, как гадюку, зевоту,
Иисусу сказал: «По делам мы тебе воздадим!
О, как просто, сынок, осквернил ты святую субботу,
Оживил мертвеца, но он только прикинулся им!
Ты искусно играл на тоске и предсказанном чуде,
Ты не царь, не мессия! Ты просто коварный игрок!
Да и хлеб, что вчера раздавал ты ликующим людям,
Может, отнял его ты у наших потомков, сынок?
Всё, чем жили отцы, позабыв, растоптав или предав,
Нашу жизнь осуждать всё равно ты, сынок, не спеши;
Ты не знаешь ещё, как все боли земные изведав,
Мы восходим во тьму неизведанной нами души!
Ты не знаешь, что там? Нет, не ведаешь ты и не знаешь!
Отвечай же! Рыдай! Помолиться хотя бы изволь!
Нет, всё так же молчишь, о спасении не умоляешь,
Да способен ли ты хоть на время почувствовать боль?
Что я вижу? Слеза? Покатилась и тут же пропала… 
Нет слезы, нет тебя, может быть, ничего уже нет?
Ты зовёшь нас туда, где живая нога не ступала,
Ну, а если там нет ничего – на две тысячи лет?»

40. Но молчал Иисус, и молчала душа его – пленница,
А рассвет уже был, как великой надежды звено;
Ибо знал Иисус: «Человек не умрёт, но изменится,
Если он, Иисус, и умрёт, и взойдёт, как зерно».

41. А потом Иисус, не познавший и капли гордыни,
Вспомнил дни, что теперь походили на странные сны:
Как недавно его в золотой беспросветной пустыне
Обвивал, как удав, разноцветный соблазн сатаны.

42. Сатана говорил и свежо, и легко и искусно,
Говорил, словно вестник, как тайну познавший гонец.
Речь его, как удав, обвивала во тьме Иисуса,
Как зелёный удав в девятьсот двадцать восемь колец.

43. Сатана говорил обо всём, что случится на свете,
Если он, Иисус, всё же выберет крестную смерть:
«И тогда на земле просияет империя смерти,
И во имя твоё станут в пламени люди гореть».

44. Сатана говорил в сокровенном и жутком размахе:
«Твою звёздную славу навечно присвоит жульё,
И во имя твоё будут кровью окрашены плахи,
И взойдут палачи на престолы во имя твоё.
Будут вопли и вой подниматься до самого неба,
Будут горькие стоны и хрипы разорванных ртов.
Неужели, Христос, твоё сердце по-прежнему слепо,
И тебя не страшат миллионы кровавых крестов?
 Пронесутся века. Будет бизнес на крови доходен.
И другого Христа, как тебя, предадут и убьют…
Только любит Господь не героев, а тех, кто доходит,
Только те, что доходят, все тайны свои познают!
Поезжай по земле, по пескам золотым и по пашням,
Променяй этот крест на горящую в небе звезду.
Тебе страшно, Христос?
«Сатана, мне по-прежнему страшно».
«Не ходи в Иудею!»
«Сегодня же утром уйду!»

45. «Что же, дело твоё. Пусть кричат от бессилия внуки,
Пусть идёт по земле беспощадный кровавый покос,
Пусть несчастный Пилат умывает дрожащие руки…»
И очнулся Христос. И Каифу увидел Христос.

46. И Каифа сказал: «Ты искал непомерную славу.
Только скоро тебе предстоит на иное взирать:
Будет площадь кричать: «Не Христа отпустить, но Варавву!»
Не Христа отпустить – будут  тысячи ртов повторять».

47.И Каифа вздохнул, и блистала его диадема,
И крутилось судеб неразгаданных веретено…
И увидел Христос старый домик на дне Вифлеема,
Как в забытом колодце, в нём было свежо и темно.

48. И увидел Христос всё, чем он никогда не гордился:
У слепого окна беспримерно уставшую мать;
И увидел отца, только образ отцовский двоился,
Словно кто-то мешал Иисусу отца вспоминать.

49. «И вздохнул Иисус: «Не бывает ни поздно, ни рано.
Если струшу сейчас, никогда не прощайте меня!»
И вздохнули пески, и вздохнули пещеры Кумрана,
И  вздохнул за песчинкой никем не замеченный я.

50. И Каифа подумал: «О подлость! Зачем он не с нами?»,
Ощущая при этом какую-то тайную сласть.
«Если б наши слова да его золотыми устами,
Я бы отдал ему и любовь, и надежды и власть!»

51. И опять тишина, тишина, как открытая рана.
И за окнами дома потёмки чернее смолья.
И вздыхали пески, и вздыхали пещеры Кумрана,
И вздыхал за песчинкой никем не замеченный я.

52. И Каифа сказал: «Ты, сынок, проповедовал всуе!
В Гефсиманском саду ты рыдал и метался, как трус!»
И сказал Иисус: «Вижу я, как сижу одесную
От Отца своего», – и качнулся слегка Иисус.

53. И Каифа вздохнул, и прошёл к арестанту бесшумно,
И над яростным миром воздел Моисееву длань;
И заплакал Каифа, вращая глазами безумно,
И на теле своём разорвал драгоценную ткань.

54. Поднялись, как пески, исповедники Синедриона,
Разъярённые чувства тотчас поднялись на дыбы:
«Вот тебе чудеса! Вот тебе небеса и корона!»
И смешались дыханья, подобно дыханью толпы.

55. А Каифа молчал и руками водил, как весами,
Повторяя слова, затаившие горе и сласть:
«Что за подлая жизнь? Почему и зачем он не с нами?
Я бы отдал ему и любовь, и надежды и власть!»

56. И лежал Иисус, закрывая десницы и плечи,
И дышал, как кричал, под ногами сопящей возни;
И когда он вдыхал – угасали лампады и свечи,
А когда выдыхал – ещё ярче горели они.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

1. Пронеслись времена по лагунам морским и по рифам,
И прошёл по земле беспощадный кровавый покос;
И всё так же во мне погибает от боли Каифа,
И всё так же молчит в ожидании смерти Христос.

2. И опять я один, я один в бесконечной пустыне,
И меня, как удав, обвивает в ночи сатана:
И опять я, храня беспросветные злые святыни,
За спиною Каифы молчу у ночного окна.

3. Снова ночь, и не счесть на земле неприкаянных сирот,
И капканов, и пут, и намокших от крови плетей;
И младенцы кричат, и в ночи просыпается Ирод,
И велит убивать всех подряд Вифлеемских детей

4. Повторяется всё, и сбываются все предсказанья.
Всюду ложь и кресты, и страна, как Иуда, бледна.
Что за век на земле? И какого ещё наказанья
Надо нам ожидать за стояние возле окна?

5. Всё сильнее земля сотрясает все наши устои,
За ответом любым поднимается новый вопрос;
За писаньем святым есть другое писанье святое,
За распятым Христом есть ещё не распятый Христос.

6. О, родная земля, глухомань ты моя, немереча,
Подскажи мне, земля, как рождает бессмертие смерть,
Где с пропавшим отцом нам обещана новая встреча;
Подскажи мне, земля, или ты, колокольная медь!

7. Я стою у окна, перепутав все даты и сроки.
Скоро будет гроза, и всё громче звенит тишина.
Где-то спят города. Где-то истину слышат пророки.
Спит Отчизна моя. И один я стою у окна.

8. А в ночи, за окном, кто-то ходит с рукою воздетой,
Кто-то песню поёт, кто-то слышит неведомый глас;
И горит надо всеми легко и незыблемо свет Твой,
О, прекрасный Отец, в раннем детстве покинувший нас.

27 августа–7 сентября 2010 года - 8-9 июля 2011 года, Шелехметь

Вверх

Нажав на эти кнопки, вы сможете увеличить или уменьшить размер шрифта
Изменить размер шрифта вы можете также, нажав на "Ctrl+" или на "Ctrl-"
Система Orphus Внимание! Если вы заметили в тексте ошибку, выделите ее и нажмите "Ctrl"+"Enter"

Комментариев:

Вернуться на главную