Анатолий АВРУТИН (Минск)
Мы вновь остались с Родиной одни…

* * *
Взъерошенный ветер к осине приник…
Одна вековая усталость,
Где русские души, где русский язык,
Где русская кровь проливалась.

На бой не взывают ни горн, ни труба,
Вдали не рыдает гармошка…
Лишь тополь печаль вытирает со лба
Да птицы воркуют сторожко.

Вражина коварен и так многолик!..
Но воинство насмерть сражалось,
Где русские души, где русский язык,
Где русская кровь проливалась.

О, смерд, погибающий в час роковой --
Ему ни креста, ни могилы.
Зарублен, он вновь становился землей,
И голубь взлетал сизокрылый,

Когда он предсмертный выдавливал рык,
И падал… Всё с пеплом мешалось,
Где русские души, где русский язык,
Где русская кровь проливалась.

Заброшено поле… Не скачет гонец.
Давно покосились ворота.
Неужто всё в прошлом?.. Неужто конец?..
Неужто не вышло полета --

Туда, где лебяжий предутренний крик,
Где спеет рассветная алость,
Где русские души, где русский язык,
Где русская кровь проливалась?..

* * *
Мы вновь остались с Родиной одни…
Пожалуй, нет решительнее часа,
Чем этот… Монотонно и безгласо
Дрожат-мерцают вещие огни.

Они --страшны в мерцании, -- зовут
Туда, где снова сечь на поле хлебном,
Туда, где ни моленьем, ни молебном
Не изменить напрасный ход минут.

Куда ты, конный?.. Господи, не злись
За то, что ошалел сегодня конный.
Ему скакать сквозь сумрак многотонный,
Растаптывая головы и слизь.

Ему спиною пулю целовать,
Ему сползать с коня, шинель роняя…
И будет дотлевать страна родная,
И будет умирать от жажды рать.

Всего глоток, чтоб вялая рука
Вновь обратилась в мощную десницу,
Чтоб, ворогу ломая поясницу,
Встал Пересвет… Но нет ему глотка…

Бессилен он… Напрасно не кляни,
Потомок мой, проигранную сечу.
Всё--божья воля… Богу не перечу…
Но мы остались с Родиной одни…

Она мне и палач, и свет в окне,
Я -- часть ее искромсанного тела.
И нету в мире лучшего удела,
Чем с Родиной страдать наедине.

* * *
Не брести, а скакать
                  по холмам помертвелой Отчизны,
На мгновенье споткнуться, ругнуть поржавелую гать,
Закричать: «Ого-го-о…»,
                  зарыдать о растраченной жизни…
Подхватиться и снова куда-то скакать и скакать.

Только стайка ворон
                  да вожак ее странно-хохлатый
Будут видеть, как мчишься, как воздух колеблет вихры…
Да забытый ветряк,
                  будто воин, закованный в латы,
Тихо скрипнет крылом… И опять замолчит до поры.

Только черная рожь
                  да какая-то женщина в белом,
Что остались одни одиноко под небом стоять,
Могут встретить коня
                  вот с таким седоком неумелым --
Он кричит против ветра, но мчится опять и опять.

Завтра солнце взойдет,
                  из-за тучи восторженно брызнет.
И никто не припомнит, ловя озорные лучи,
Как нелепый седок
                  среди ночи скакал по Отчизне,
И рыдал…
           И метался…
                  И сгинул в беззвездной ночи.

* * *
Который день, который год,
Труд не сочтя за труд,
И в урожай, и в недород
Их сумрачно ведут.

Штыками тени удлиня,
Ведут, как на убой.
Лениво чавкает земля
От поступи больной.

Лениво падает лицом
Один -- в сплошную грязь.
О нет, он не был подлецом,
Но жизнь не задалась.

Лениво обойдет конвой
Обочиной его.
Лишь ворон взмоет по кривой,
А больше -- ничего…

И снова, унося в горбах
Свою святую Русь,
Идут кандальники впотьмах
И шепчут: «Я вернусь…»

И снова падает другой
На этот грязный снег.
И год иной… И век иной,
Но тот же -- человек.

Негромкий выстрел… Глохнет тишь
От поступи колонн.
Куда отсюда убежишь? --
Из плена да в полон.

Да и не думают бежать
Бредущие толпой.
Они и есть -- Святая Рать,
Когда нагрянет бой.

Им просто выдадут штыки,
Ружье на восемь душ…
И станут звезды высоки,
И ворог бит к тому ж…

И, значит, тень свою влача,
Топтать им мерзлый наст.
А орден с барского плеча
Страна конвойным даст…

* * *
Как тревожен пейзаж,
Как понуро вдали заоконье!
Все мы – блудные дети,
Чьи головы меч не сечет.
Вон уселись грачи
На чернёно-серебряной кроне, –
Только б видеть и видеть,
А все остальное – не в счет.

Две исконных беды
На Руси – дураки и дороги.
Дураков прибывает,
А умным – дорога в острог…
Не могу, когда лгут,
Что душою терзались о Боге,
Позабыв, как недавно глумились:
«Вранье этот Бог…»

И в душе запеклась,
Будто кровь на обветренной ране,
Вековая обида
За этот забытый народ,
За того мужичка,
Что с получки ночует в бурьяне,
И все шарит бутылку…
А все остальное – не в счет.

Как он ловок
Венец за венцом возводить колокольно,
Как он любит по-старому мерить –
Верста да аршин!..
А поранится: «Больно, Михеич?» –
Ответит: «Не больно…»
Все не больно – и нажил не больно
До самых седин.

Он доволен житьем,
Хоть мерцает в зрачках укоризна:
«Кто заступник народный?..
Чего он опять не идет?..»
Изменяется все…
Пусть останется только Отчизна,
Да смурной мужичонка…
А все остальное -- не в счет.

* * *
С кареглазых холмов
                  всё сбегают потоки босые,
Ноздреватая дымка
                  ползет с побледневших полей.
И летят журавли
Над холодной и мокрой Россией,
И в России темнеет
                  без белых ее журавлей.

Снова листья кружат…
Покружив, сухо щелкают оземь.
Все прозрачней становится
                  голый запущенный сад.
Всё слышней поутру,
                  как свистит желтоблузая осень,
Как цепляясь за бренность,
                  последние листья кружат.

Но порою мелькнет…
Чуть погаснет… Опять загорится…
То ли свет предвечерний,
                  то ль блики с далеких болот.
А потом то ли зверь,
                  то ли просто пугливая птица
Вспорет серую дымку…
Над сгорбленным садом мелькнет.

И запомнишь навек,
Не забудешь и в ярости лютой,
Этот свет неизбывный,
                  буравящий пасмурность дней.
Тот, что будет парить
                  над твоею последней минутой…
Над забытой Отчизной…
Над горькой печалью твоей…

* * *
Не закрыта калитка…
И мох на осклизлых поленьях.
На пустом огороде
                  разросся сухой бересклет…
Всё тревожит строка,
Что «есть женщины в русских селеньях»…
Но пустуют селенья,
            и женщин в них, в общем-то, нет.

У столетней старухи
Белесые, редкие брови,
И бесцветный платочек
                  опущен до самых бровей.
Но осталось навек,
Что «коня на скаку остановит…»
Две-три клячи понурых…
А где ж вы видали коней?..

Поржавели поля,
Сколь у Бога дождя ни просили.
Даже птенчику птица
                  и та не прикажет: «Лети!..»
И горячим июлем
Всё избы горят по России,
Ибо некому стало
              в горящую избу войти…

* * *
Что не по-русски -- всё реченья,
Лишь в русском слове слышу речь,
Когда в небесном облаченье
Оно спешит предостеречь
От небреженья суесловий,
Где, за предел сходя, поймешь,
Что языки, как группы крови,
Их чуть смешаешь -- и умрешь.                               

* * *
Всё смешалось, запуталось и не поймешь,
Где тут правда, где попросту наглая ложь --
Часть худого навета.
И, гляди, о металл заскрежещет металл,
Чтобы новый божок занял весь пьедестал,
Занял здесь, а не где-то…

Плачет небо… Наполнены страхом глаза.
С пьедестала велят: «Затянуть пояса!..
Стали влажными дали.
И уже наверху не верхи, а вершки…
Опустели чуланы… Разбиты горшки
От тоски и печали.

Закрома позабудут, как пахнет овес,
Позабудет дорога про шелест колес,
Ляжет грязной тропою.
А по ней, понимая, что скоро конец,
Оборванцы с прорехами вместо сердец
Побредут к водопою.

Налакаются жижи из сточных канав,
Отрешенно людское нелюдским поправ--
Без волнений и шума.
А когда и рассвет не коснется земли,
Только сиплое эхо в холодной дали
Захохочет угрюмо…

* * *
           Памяти отца
                 1
Родина… Родители… Рожденье…
Рожь… Россия… Розвальни… Росток…
Роковое слов кровосмешенье,
Роковое чтенье между строк.

Сызмалу я нет, приучен не был
Трепетать от трелей соловья…
Грозовая утренняя небыль,
Роковая Родина моя.

Но уже тогда я чуял кожей
С родником и рощицею связь,
С драною кошелкой из рогожи,
Где ромашка робко привилась.

Жизнь вносила росчерком неровным
Правки в мельтешенье лет и зим.
Не бывает кровное -- бескровным,
Не бывает отчее -- чужим!

Папы нет… Никто не молвит: «Сынку,
Знай свой род и помни про него!..»
Поздняя слезинка, как росинка…
Робкий свет… И больше никого…

                  2  
Кто во гробе?.. -- Папа мой лежит,
А вокруг -- гвоздики да мимозы…
Мама бы заплакала навзрыд,
Но давно уж выплаканы слезы.

Пусть Всевышний так провозгласил --
Папа вскрикнул… Сбросил одеяло…
Мама б молча рухнула без сил,
Но давно уж силы растеряла.

Стылой прелью тянет от земли…
Что же ты наделал, святый Боже?
Маму б в черном под руки вели,
Но она давно ходить не может.

Лишь бессильно смотрит и молчит…
Снег на веках папиных не тает…
И невольно плачется навзрыд,
И под горло вечность подступает…

* * *
Четвертый час… Неясная тоска…
А женщина так близко от виска,
Что расстояньем кажется дыханье.
И так уже бессчетно зим и лет --
Она проснется и проснется свет,
Сверкнет очами -- явится сиянье.

И между нами нет иных преград,
Лишь только этот сумеречный взгляд,
Где в двух зрачках испуганное небо.
А дальше неба некуда идти --
На небеса ведут нас все пути…
На тех путях всё истинно и немо.

Погасла лампа… Полная луна
Ее телесным отсветом полна,
Ее плечо парит над мирозданьем.
И я вот этим худеньким плечом
От боли и наветов защищен,
Навеки защищен ее дыханьем.

Струятся с неба звездные пучки,
А нагота сжигает мне зрачки,
И нет уже ни полночи, ни взгляда.
Есть только эта шаткая кровать --
На ней любить, на ней и умирать,
И между этим паузы не надо…

* * *
Женщины, которых разлюбил,
Мне порою грезятся ночами,
С робкими и верными очами --
Женщины, которых разлюбил.

Я их всех оставил… Но они
Никогда меня не оставляли,
Появляясь в дни моей печали
И в другие горестные дни.

Женщины, которых разлюбил,
Мне зачем-то изредка звонили,
Никогда вернуться не молили
Женщины, которых разлюбил.

С расстоянья ближе становясь,
Все мои терзанья разделяя…
Появлялась женщина другая,
Обрывала вспомненную связь.

Женщины, которых разлюбил,
Мне и это, кажется, прощали.
До смерти разлюбятся едва ли
Женщины, которых разлюбил.

* * *
Писать стихи,
             пить водку,
                  верить в Бога…
И Родиной измученной болеть…
Одна поэту русскому дорога --
Чуток сверкнуть
                     и рано отгореть.
А отгоришь,
              не понят и не признан,
Останутся худые башмаки,
Пустой стакан,
               забытая Отчизна,
Божественность
                  нечитанной строки…

* * *
Постою…Помолчу…
                  Постелю в головах полотенце,
Полувысохшей веткой
                  вокруг очерчу полукруг…
И услышу далекий, тревожащий голос младенца,
И просыплются крошки
                  из влажных и вздрогнувших рук.

Как тревожно душе
                  среди этой тоски голубиной,
Как светло и печально
                  врастают в закат дерева!..
И калина-малина вновь стала калиной-малиной,
И седою травою
                  вновь стала седая трава.

Этот брезжущий свет…
                  Эти листья в багровых накрапах,
Эта тихая нежность,
                  что тайно щекочет гортань…
Этот чахлый птенец на подкрыльях своих косолапых,
Что забился в кустарник
                  и смотрит: «Попробуй, достань…»

Как пронзительно всё!
                  Как мучительно всё и напрасно!
И душа вечереет,
                  и дымка вползает во взгляд…
Но струится над болью таинственный свет непогасный
И согбенные птицы
                  куда-то летят и летят…

* * *
Не пойму никогда, сам не понят никем,
Эту жуткую суть изреченного слова,
От которой вначале темно, а затем
Сам себя ощущаешь на грани земного.

И тогда появляется привкус крови́,
Так похожий на привкус лесной земляники.
Обжигает гортань… И зови -- не зови,
Не являются ближних скорбящие лики.

А являются в белой ночи письмена,
Что успел второпях записать на ладони.
И мутится рассудок… И полночь полна
Откровений, сокрытых в единственном стоне.

Всё потом исчезает… Всё гаснет потом.
Только в горле саднит… Только зябко немножко.
И охриплое утро встает за окном,
Где лениво трусит шелудивая кошка.

* * *
Бредешь… И в зрачках твоих -- му́ка…
Под галочий вечный галдеж
Ты, может, протянешь мне руку,
А, может быть, мимо пройдешь…

Как знать… Но, кляня непогоду,
Мне думать, бредя напрямки:
За что же ты руку мне подал?..
За что мне не подал руки?..

* * *
Как быстро все это, как скоро!..
Уходит эпоха.
Мальчонка стоял у забора --
Тогда еще кроха.

Гадал про концы и начала,
Вздувалась рубаха.
Над озером птица кричала --
Тогда еще птаха.

Кричала светло и несмело
О вещей минуте.
А дерево солнца хотело --
Тогда еще прутик.

Листочки в зеленых накрапах,
На листиках -- жилы.
И были и мама, и папа
Тогда еще живы…

Стоял тот мальчонка, не зная
Путей к пьедесталам.
И туча была грозовая
Лишь облачком малым…

* * *
Эх, с каким остервенением стирала,
Сколько вывернула в ванную всего,
Как выкручивала, тёрла, выжимала
Изо всех пододеяльников его.

Колыхалась над тазами двоеруко,
Подливала освежителя вдвойне,
Чтоб ни запаха, ни отзвука, ни звука
Не застряло в неповинной простыне.

На балконе вытрясала одеяло,
Колотила выбивалкой, а потом
Всё утюжила, да так утюг швыряла,
Будто вслед ему швыряла утюгом.

Даже тапочки и те вспорола шилом,
И забросила в помойку, на откос.
Только розу почему-то засушила --
Ту, что перед расставанием принес…

* * *
Здесь есть дорога, но нет пути…
Питомец житейских бурь,
Ты если сможешь вперед идти,
То только в закат и хмурь.

У здешних женщин который год
Недобрый, тяжелый взгляд.
И сколько ты ни иди вперед,
В итоге придешь назад.

Жестокий ветер шерстит лицо,
Башку отрывая с плеч.
И если сможешь шепнуть словцо,
То следом отнимет речь.

Но всё глядишь в эту тьму опять,
Лишь ропот ловя в ответ.
И остается одно -- солгать,
Солгать, что ты видишь свет.

* * *
            А.К.
Что-то случилось на той стороне
Где журавли улетают до срока…
В черное время на черной стерне
Белым журавликом быть одиноко.

Вот и возносятся в тусклость небес,
Чтоб еще раз увидать с разворота
Мокрое поле и сумрачный лес,
Да за откосом -- туманное что-то…

Будто навеки запомнить хотят,
Не уповая на миг возвращенья,
Женский зеленый обидчивый взгляд,
После которого нету прощенья.

Будто им чудится -- наперерез
Вечному, нудному зову разлуки,
Светлая музыка с темных небес
Медленно капает в женские руки.

* * *
Эх, неужели, неужели
Моя любимая в постели
С каким-то странным человеком,
Который ей -- законный муж?..
И отражается во взгляде
Его -- со страстью! -- бога ради…
Не вырывается… Не бьется…
И улыбается к тому ж…

Ведь повторяла: «Милый… За́ю…
Тебе я с мужем изменяю…
И всякий раз потом -- без кожи!--
Днем перед зеркалом реву.
Как будто солгала святому…»
А я мечусь, мечусь по дому --
Зачем-то пью, зачем-то плачу,
Зачем-то грежу наяву.

Он обхватил ее за плечи…
К чему, к чему мне эти речи?
Они ведь венчаны… Всевышним
Она назначена ему.
Без счета чарку поднимаю,
Но все равно не понимаю --
Ну, почему такая мука,
Ну, почему?.. Ну, почему?..

За стенкой воет ветер зимний
И от себя куда уйти мне?
Моя… Любимая… Другому
Дари́т судьбу и бытиё.
Я -- третий лишний… Хата с краю…
Молю… Зову… Не понимаю,
Зачем сквозь боль и расстоянье
Ловлю дыхание твое?

* * *

В годы войны на территории Белоруссии фашисты создали 14 лагерей, в которых полностью забирали кровь у детей, переливая ее своим раненым. Тела детишек сжигали.
--Я з Крыніц… Жыва пакуль*…
Зваць Алеся.
--З Докшыц я… А ты адкуль**?
--Я з Палесся…

Кровь возьмут до капли, всю,
Без разбору.
Было б восемь Михасю,
Шесть -- Рыгору.

А Алесе скоро семь…
Время мчится.
Было б лучше им совсем
Не родиться.

Горе-горюшко родне…
Крови алость,
Что немецкой солдатне
Доставалась.

В госпитальной чистоте
Бывшей школы
Перелили в вены те
Кровь Миколы.

Заживляла след от пуль
Кровь Алеси,
Что шептала:
--Ты адкуль?
Я -- з Палесся…

И фашист, набравшись сил,
Встав с кровати,
Нет, не «мутер»*** говорил,
Плакал: «Маці…»

И не мог никак понять,
Хромоножка,
Почему назвать кровать
Тянет «ложкам»****?

Ведь не знал он этих слов…
Как, откуда
У немецких докторов
Вышло чудо?

Не понять ему -- бандит--
В мракобесье:
Кровь Миколы говорит,
Кровь Алеси…
______
*Пакуль (бел.) -- пока
** Адкуль (бел.) -- откуда
***Мутер (нем.) -- мама
****Ложак (бел.) -- кровать

* * *
О, сколько в сознании всячины всякой --
Мне помнится с детства: «Не «якай», не «якай»!..»

За лишнее «яканье», люди, простите--
Все помнят, где значится «Я» в алфавите.

Я тоже об этом, конечно же, знаю,
Но «Я», хоть и реже, в речах применяю.

Ведь «Я» --подтвердит вам, кого ни спроси я,--
Заметная буковка в слове «Россия»…

* * *
Как все-таки устроен мир! --
Путь арестанта…
А сзади вечный конвоир,
Без вариантов.

На суд, на дыбу, эшафот --
В служебном раже.
Один чуть в сторону шагнет,
Другой -- туда же.

Один по тюрьмам до седин,
Второй -- в запоях.
Но путь-то в сущности один
У них обоих.

Анатолий Юрьевич Аврутин -- поэт, переводчик, критик, публицист. Родился в Минске, окончил Белгосуниверситет. Автор двадцати поэтических книг, изданных в России, Беларуси и Германии, двухтомника избранных произведений «Времена». Главный редактор журнала «Новая Немига литературная». Член-корреспондент Академии поэзии и Петровской академии наук и искусств. Лауреат международных литературных премий им. Симеона Полоцкого, «Литературный европеец» (Германия), им. Сергея Есенина «О Русь, взмахни крылами…», им. Бориса Корнилова «Дорога жизни», всероссийских  премий им. А.Чехова, «Белуха» им. Г.Д.Гребенщикова, «Герой нашего времени», годовых премий журналов «Аврора», «Молодая Гвардия» и др. Член редакционных коллегий семи литературных журналов разных стран.
Название «Поэт Анатолий Аврутин» в 2011г. присвоено звезде в созвездии Рака.
Публиковался в «Литературной газете», «Дне поэзии», журналах «Москва», «Юность», «Наш современник», «Молодая гвардия», «Нева», «Аврора», «Невский Альманах», «Север»,  «Дон», «Подъем», «Литературный европеец» (Германия), «Мосты» (Германия),  «Студия» (Германия), «Пражский Парнас» (Чехия), «Витражи» (Австралия),  «Венский литератор» (Австрия), «Альманах поэзии» (США), газетах «Литературная Россия», «Обзор-weekly» (США), «Обзор-плюс» (США),  «Соотечественник» (Австрия), «Россия-Русия (Болгария) и др.
Живет в Минске.

Нажав на эти кнопки, вы сможете увеличить или уменьшить размер шрифта
Изменить размер шрифта вы можете также, нажав на "Ctrl+" или на "Ctrl-"
Система Orphus
Внимание! Если вы заметили в тексте ошибку, выделите ее и нажмите "Ctrl"+"Enter"

Комментариев:

Вернуться на главную