Анатолий АВРУТИН (Минск, Беларусь)

Сын русского слова...

(Из новых стихов)

***
Сын русского слова, внук русской словесности,
Мне русская мука – молочная мать…
Зубами скриплю, угасая в безвестности,
Словами давлюсь, не умея смолчать.
Где нету моста, прошагаю по жёрдочке,
Где птицы умолкнут, там я запою…
Словцо нацарапав на треснувшей форточке,
Гвоздём начинаю поэму свою.

По-русски сомненьями тягостно мучиться,
От русской печали хватив «первача».
… И кто там бредёт, будто хворая утица,
Крыло, что сломали, едва волоча?
А кто там поёт, как свирель одинокая,
По-русски тоску вознося в небеса,
То «акая», то умилительно «окая»,
Немного по-скифски прищурив глаза?

А это Отчизною мучиться велено
Тому, кто по-русски поёт о Руси.
И русская музыка, русским навеяна,
Всё стонет, веля – ни о чём не проси!
И я не прошу… Ничего, что попрошено
Ни счастья не даст, ни спасёт в свой черёд.
В сугроб упаду… И пусть русской порошею
Безвестный мой след навсегда заметёт…

В НАЧАЛЕ БЫЛО СЛОВО…
1
Вновь пламень и пепел… Не выйти из сечи,
Где вражий клинок тебе целит в живот.
Но отзвуки русской спасительной речи
Доходят до сердца с загробных высот.

Напрасное время…Тоска и усталость,
И некому нас от беды уберечь.
Почти ничего-то у нас не осталось –
Одна лишь великая русская речь.

По-русски хрипящие, снова и снова
Встают, чтобы с Пушкиным рядом стоять.
И тупятся сабли о русское слово,
И враг по своим начинает стрелять.

Пусть вороны гибель им злобно пророчат!
По-русски умея сносить неуют,
По-русски рыдают, по-русски хохочут,
По-русски победные песни поют…

Потомки опричнины и Пугачёва
Взошли из земли, чтобы в землю и лечь.
Лишь только бы слышалось русское слово!
А дальше?.. А дальше хоть голову с плеч…

2
Всем ведомо – в начале было слово,
И лишь потом вселенский гул возник.
Но слово то – всему первооснова:
И замыслу, что дерзок и велик,
И царскому высокому указу,
И записям немого чернеца,
Что начертал единственную фразу,
Не описав сраженья до конца…
В том слове русском, слове исполинском,
Смешалось всё – молитвы горький ком,
Истошный стон на поле Бородинском,
Истошный вой на озере Чудском…
То слово и казнило, и прощало,
С ним лёд под крестоносцами трещал.
И было в слове – Родины начало,
А Родина – начало всех начал.
Вобрало слово первое признанье,
Последний гвоздь из смертного креста…
«Не укради!..» – начертано в «Писанье…»
И «Не убий!..» -- ответствуют уста…
Всё молвлено… И всё вокруг не ново.
Как в чёрный омут канули века.
Но если есть и Родина, и Слово,
То есть и дом… И память… И строка…

ДИПТИХ ЛЮБВИ И ПЕЧАЛИ
1
Пришло и пропало… Здесь я никому не судья…
Сегодня листва разлеталась уныло и шало…
Давно затоптали бессмысленный путь Бытия,
И что-то пропало… Немедленно что-то пропало.

Унылая осень сочится мне за воротник,
Ворота скрипят по-особому – нудно и ржаво.
Промокший листочек к оконцу бессильно приник,
И к женскому плачу бессильно приникла держава.

Куда эти птицы? И вправду, куда вы, куда?
Зачем, откурлыкав своё, до весны улетели?
Вдоль ржавого поля давно не идут поезда,
И чёрные вороны рыщут по белой метели.

А чей это посвист? А чей этот жалобный крик?
Неужто за грязным окном затаилось живое?
О чём это шепчет угрюмый, небритый старик,
Всем видом напомнив о волчьем простуженном вое?

Шагну осторожно… Старик мне в глаза поглядит.
Стук взгляда о взгляд… Даже что-то во мгле замелькало.
И голос отца всё слышнее теперь из-под плит,
А маму не слышно… А мама ушла и пропала…

Я мог бы за ней полететь, но не знаю куда…
Всё чёрное в белом – все белое нынче надели.
Снежинки кружатся, чтоб вскоре уйти навсегда,
И сгинет Отчизна средь чёрной вселенской метели.

2
Есть лишь свеча и руки… Всё остальное – тлен,
Всё остальное – мука, сдавленный крик в ночи.
Нет ничего светлее этих твоих колен,
Нет ничего багряней, чем огонёк свечи.

Нынче слезам – раздолье… Хочешь-не хочешь – плачь.
Нынче последний пряник, завтра последний крест.
Сам себе утешитель, сам себе и палач…
Нет ничего угрюмей этих забытых мест.

Кто ты? В какие сроки кончится этот бред?
Не за грудки – за сердце брата хватает брат.
И на мольбы и стоны есть лишь один ответ –
Павшие не осудят, мёртвые промолчат…

Вот и глядим, как в небе красным горит луна,
Как одичалый сумрак к женской слезе приник…
Светят твои колени… Колется тишина…
Всё остальное в мире – только прощальный миг…

* * *
           Н.К.
Метель заплакала взахлёб,
А ты глядишь, полураздетый,
Как там, под лампой, женский лоб
Мерцает вымученным светом.

Так озаряется луна
Движеньем солнечного диска.
Так выпь, безумия полна,
Кричит от сумрачности близко.

О, этот лоб! О, этот свет,
От потолочья отражённый,
Что чуть колеблется в ответ
На этот взгляд заворожённый!

И чудится, что много лиц,
Среди безоблачной дремоты,
Где шелест выцветших страниц,
Где смолкла музыка… И ноты

Лежат неровной чередой
На чуть расстроенном рояле,
Где звуки прячутся зимой,
А летом вовсе не играли.

И ничего другого нет –
Есть только память о разлуке,
Да этот лоб… Да нервный свет…
Да эти вздрогнувшие руки.

РАЗНОСЧИЦА ПЕНСИИ
Вот вам пенсия опять,
Снова пенсия.
Я для старых – благодать,
Будто песня я…

Дядя Вася очень ждёт,
Губы в линию.
Ручку синюю берёт
В руку синюю.

--Это ж где моя строка? –
Триста рубликов.
Больно пачечка легка,
Не до бубликов.

Днём и ночью одинок,
Жизнь несладкая.
Но соседу на венок
Дам двадцатку я…

Вслед записку напишу
В “крематорию”…
Дальше кухни не хожу –
Вот история…

Ну а ниже этажом
Палыч с Настею.
Нету Насти за столом –
Знать, несчастие.

Всё звала к себе врачей,
Рублик жмотила.
Палыч нынче стал ничей,
Тягомотина.

И Васильевна одна,
Баба зычная.
--Ничего, что тишина,
Я привычная!

Муж сбежал и был таков,
А в ответе я,
Не гляжу на мужиков
Полстолетия.

… Так этаж за этажом,
Люди старые.
Мне встречались и с ножом,
И с гитарою.

Разнесла… Мне всякий рад,
Улыбаются.
А ступеньки, будто в ад,
Поднимаются.

КРОВАТЬ
И нашу старую кровать
Отправили в распил.
Здесь мог тебя я целовать,
Тобой целован был.

Скрипел натруженный матрас
Под нами по ночам…
И было так светло подчас
От женского плеча.

Когда я изредка болел,
Мою гнала ты хворь.
И снова страсть горячих тел
Взлетала выше зорь.

Когда недомогала ты,
Я боль твою принять
Мечтал… Подать тебе воды
Считал за благодать.

Хотя с годами стала плоть,
Не так бодра уже,
То пусть не тело к телу вплоть,
Зато душа в душе.

И вот ту старую кровать
Агентство увезло.
На новой мягко полежать,
Но лучшее ушло.

Не может новенький матрас
Издать счастливый стон.
И свет твоих печальных глаз
В былое устремлён.

Лежим и думаем опять,
Вздыхая вновь и вновь,
Что с возрастом менять кровать
Не проще, чем любовь.

* * *
      Памяти молодого писателя Ивана Лукина,
      геройски погибшего в боях под Мариуполем,    
      сына
известного московского поэта
      и моего давнего друга

      Бориса Лукина
Грызём конфеты… Борис прислал.
От сладкого сердцу горько.
Посылка целая, вес не мал,
А в глотку не лезут, Борька…

Конечно, в Минске конфет полно –
Не лучше в Москве, простите!
“Ты Ваньку нашего знал давно,
Хоть этим, да помяните…”

Он был морпехом… И всё строчил
Полсуток из пулемёта,
Когда строчить не осталось сил,
И рота давно не рота…

Строчил… И было почти не жаль
Тех строк, что в душе пропали.
Строчил… Вот так закалялась сталь
На бешеной “Азовстали!”

Не встанет, не позвонит: “Привет!”
“Я – воин” – не скажет гордо.
Остались орден да горсть конфет,
Что так обжигают горло.

* * *
Тётя Наташа плачет и злится –
В Харьков племяннице не дозвониться.
Пусть и в подвале – были бы живы!..
В трубке гудки, как глухие разрывы.
Верит Наташа, что натиск неистов –
В клочья бандеровских укронацистов!

Львовская тетушка загоревала—
“У Харкові дівчинка наша пропала,
Не дозвонитеся…Звісток не маэмо…
Ми москоляків перемагаемо…”
Ноют у тётушки старые ноги,
Трудно дотопать им до «перемоги».

Враз растрезвонились два телефона,
Страшно в округе от этого звона.
А телефоны – только вещдоки,
Для их владелицы кончились сроки.
Зря из России и зря с Украины
Тётки звонят… Не ищите дивчины.
И не подскажут гневливые боги,
Что ни победы здесь, ни «перемоги» …

* * *
Удивляться глупо –
Времечко лихое.
«Три машины трупов –
Горе -то какое!»

Вой полузвериный
Смерти потакает:
«Трупов три машины!!!
Радость-то какая!!!»

В смертном поединке
Запах крови – зелье.
У одних – поминки,
У других – веселье.

Не придут мужчины,
Жён не поцелуют…
Трупов три машины
В небесах буксуют.

Им куда дорога –
К аду или к раю?
И привратник строго
Говорит: «Не знаю…»

* * *
Просто день вчерашний
Не успел дотлеть.
Умирать не страшно,
Страшно – умереть.

Не таков я, видно,
Как смурная рать.
Говорить не стыдно,
Стыдно – промолчать.

Медленная зорька,
Порванная нить…
Разлюбить не горько,
Горько – не любить.

Не страшны ни ветер,
Ни врага укол.
Страшно – не заметят,
Что и ты ушёл…

* * *
Сегодня солнце… Завтра в хмари
Опять утонут дерева.
И белизну с утра нашарит,
Как шапку, бурая трава.

И снова станет спозаранку
В окне темнеть и вечереть.
И ветви злую перебранку
Оденут в мокнущую медь.

А в небе, сумрачном и мглистом,
Опять закружит вороньё,
И будет ветер гнать со свистом
Листву в пожухлое жнивьё.

Но это завтра… А покуда
Зрачки светлеют от лучей.
И забывается простуда,
И нет иуд и сволочей…

Дыханье чувствуя Господне,
Ты всё бежишь, бежишь вперёд,
Забыв, что кончится сегодня,
И луч в предзимье пропадёт.

УЧИЛКА
Та училочка была потрясающа –
И помада, и духи… Плюс коса еще…
Но, конечно, не читала Распутина –
Незамужнею была и распутною.
Два пожара набухали под блузкою –
Ну, какие здесь «Уроки французского»? *
Ей за тридцать, а Володьке семнадцатый…
Не стесняясь, он ей вслух: «Ну и цаца ты…»
Переменка… Все давно ходят парами.
А она трясёт своими пожарами…
И Володьке говорит: «Математика
По уму не для такого астматика.
Не заполнена в журнале твоя графа,
Ты не выучил четыре параграфа.
Иль подвергнут будешь каре родительской,
Или будем заниматься в учительской.
Знанья новые сольются со старыми…»
И трясёт, трясёт своими пожарами…
А Володька и пошёл -- без задачника,
Неудачник обратился в удачника.
И понравилось ему так расхаживать,
Те пожары не гасить, а поглаживать…
На училочке наряд был с оборкою,
Шли мы с тройками назад, он – с пятёркою.
Хмуро ждали за углом три товарища,
Молча били за вот эти пожарища.
А учительница сделала пальчиком
И Серёжке погрозила журнальчиком…
_______________
*«Уроки французского» -- рассказ В. Распутина

* * *
Всей сущности первооснова,
Среди лихолетий и бед,
Гудело набатное слово
И колокол вторил в ответ:

«На битву!.. За правое дело!
Ни сил не жалея, ни жил…»
Набатное слово гудело,
И колокол, колокол бил…

И люди запомнили это –
Превыше всех смертных преград
Набатное слово поэта
И колокол, бьющий набат.

* * *
Мёртвая птица кричит –
Долго, протяжно и немо.
Глупое сердце, молчи! –
Чёрным задёрнуто небо.

Глупое сердце, остынь! –
Юность своё откричала.
Стала багряною синь,
Бывшая белой сначала…

И, подбираясь к виску,
Через поникшие злаки,
Что-то ползёт по песку,
Чуть извиваясь во мраке.

* * *
Не с тобою милая… Пусть болит!
Лишь не стой – закружишься! – на краю.
Всё тебе немилая объяснит –
Про твою слезиночку, про свою…

Как ждала тебя она, не спала,
Не смыкала выплаканных очей.
Как от ветра мальчика родила,
И теперь он ветреный… И ничей…

Ты в глаза немилые робко глянь!
Видишь? Тяжко дышится… Через раз…
Если сможешь, душу свою достань
Из бездонных омутов этих глаз.

А не сможешь – вспомни, что где-то там,
Нашептавшись имя твоё в ночи,
Тихо плачет милая по утрам,
И велит немилому: «Помолчи!..»

* * *
Неторопко бредётся среди неуюта,
Мимо чахлых берёз и осин.
Где в душе поселяются мука и смута
С горьким чувством – ты в мире один.

Всё заброшено… Разве что редкая птица,
Тихо высвистев имя твоё,
Над забытой церквушкою чуть покружится
И опять упорхнёт в забытьё.

Да порой на мгновенье пробьётся сквозь тучи,
Снизойдя из далёких высот,
Осторожного солнышка медленный лучик,
Чтоб напомнить: «И это прой        дёт…»

ХУДОЖНИК
         Светлане Жигимонт
Мазок к мазку… Чуть ближе стала тайна,
Хоть ты до этой тайны не дорос.
Мазок к мазку… Всё бренно, всё случайно…
Мазок к мазку… И на холсте Христос.

Мазок к мазку… И проступает чудо…
И нервно жилка тянется к виску.
Мазок к мазку… И на холсте Иуда…
А кисть почти поёт… Мазок к мазку…

Мазок к мазку… Внутри очнулся гений,
Вгоняя то в веселье, то в тоску.
А кисть почти поёт меж двух прозрений –
Иуда иль Христос?.. Мазок к мазку…

* * * 
Ты помнишь, как тихо стояла у двери,
И запах гортензии шёл от окна,
Собой заглушая всё то, что измерить
Нельзя в эту чёрную полночь без дна.
Ты помнишь – держали беспомощно руки
Такую совсем бесполезную шаль…
Превыше беспамятства, выше разлуки
Казался сосульками сшитый февраль…
Какой-то ненужный звонок телефона:
«Нет-нет, вы ошиблись, здесь нету Марин…»
И голос, что в трубку шепнул полусонно:
«Ну, пусть не Марина… Я тоже один…
Давайте знакомиться… Можно? Приеду?
С собою икры и вина захвачу…»
А ты разрыдалась, не кончив беседу,
И нервно ответила: «Нет, не хочу…»
Ты помнишь, как лампа стыдливо мигала,
Когда он приехал сквозь слякоть и водь …
А утром ты долго трясла одеяло
С балкона, твердя: «Виновата, Господь!»
Ты помнишь?.. Слезинкою полночь огромню,
От памяти больше печаль не тая…
Ты помнишь?.. Но я-то зачем это помню,
Как будто и вправду я память твоя?
И сколько бы ты вытрясать ни старалась
Меня, вместе с пылью, из всех одеял,
Ушёл я не весь… Хоть пылинка осталась…
Ты тихо рыдала, я рядом стоял.
Твоя полутень проступала из мрака.
Ты помнишь?.. Всё слышится мне до сих пор,
Как ты повторяла: «Я злая собака…
Рычу и кусаюсь… Держите забор!»

Наш канал на Яндекс-Дзен

Вверх

Нажав на эти кнопки, вы сможете увеличить или уменьшить размер шрифта
Изменить размер шрифта вы можете также, нажав на "Ctrl+" или на "Ctrl-"

Система Orphus Внимание! Если вы заметили в тексте ошибку, выделите ее и нажмите "Ctrl"+"Enter"

Комментариев:

Вернуться на главную