Поздравляем Марию Аввакумову с юбилеем!

Мария Николаевна Аввакумова родилась в д. Кондратовская (Пучуга) Верхнетоемского района Архангельской области 22.04.1943 г. Училась в Казанском университете на журналиста. Поэт, очеркист. Член СП России. Стихи М.Аввакумовой включены во многие антологии поэзии. Лауреат международной премии «Золотое перо» (Первое место в номинации «Лучшее патриотическое стихотворение»)-2006 г. Трижды награждалась ежегодной премией журнала «Наш современник», Лауреат Международной Есенинской премии (первое место в номинации «Большая премия») – 2012 г. Награждена памятной медалью «300 лет М.В. Ломоносову», литературным знаком-орденом «Г.Р. Державин».

Секретариат правления Союза писателей России и редакция "Российского писателя" от всей души поздравляют талантливейшего русского поэта Марию Аввакумову с юбилеем!
Желаем вам, дорогая Мария Николаевна, творческого подъема, золотых рифм, музыки в душе! Радости, тепла, жизненной энергии, удачи, благополучия!

ИЗ РАННЕГО

* * *
Разродись, туча, дождичком,
А дорога – подорожничком.
Куст малиновый – вареньицем.
Марьюшка – стихотвореньицем.

.* * *
Разбился крик о стену ночи.
Взметнулись бледные снежинки
И суетливо приземлялись,
Как знаки телеграммы крика…

Телеграфисты с ног валились:
- Шальные ночи!.. Нет отбоя
От этих жутких телеграмм.
1962 г.

В ТОЛПЕ
Толканул её, походя как бы,
Глупой бабой ещё обозвал.
А ведь кто-нибудь «глупую бабу»
Милой мамой во сне называл.

В чёрных ботах и чёрном жакете
В белом свете восходит она
Для того – у кого в целом свете,
Как Луна, только мамка одна.

* * *
Мчится птица – натянутый лук.
Над берёзой косой сеет дождь.
Меж протянутых ходишь рук.
И протянутых рук ждёшь.

Есть мне милость, спасение есть:
Где копна, как изба, тепла,
Где луна,
Где молчальник-лес,
Где гудошник-река текла.

Птицы что-то начнут толковать,
Чтобы мне тосковать не давать,
А молчальника-леса речь
Как в пробоину – в душу течь.
1964 г.

ПРОВОДЫ ЗИМЫ
Последний нонешний денёчек
Зима с прохожими шалит,
Последний день она хлопочет
И снег охапками валит.

С утра, блинов объевшись, штуки
Откалывает мужичок.
Назавтра мартовские руки
Весне развяжут кушачок.

Назавтра и не любы – любы.
В угарном мартовском дыму
Блином промасленные губы
Отдашь хоть чёрту самому.
1967 г.

* * *
Сколько помню себя – столько больно.
Но об этом довольно, довольно.
Всё зачтётся, зачтётся потом.
Ну а нет – не узнаю о том.

Сколько помню себя – столько страшно.
Чередуя молитву и кашель,
Мать просила у неба подмоги.
Но храпели за стенкою боги.

Сколько помню себя – столько грустно,
столько рядом и около пусто.
Хоть бы кто-то поплакать зашёл.
Только всяк свою щелку нашёл.

Сколько надо, осилю я ждать.
Но едва перевалит за полночь:
Уползти!..улететь!..убежать!..
Сколько помню себя. Сколько помню.
1967 г.

* * *
В пустынном месте, в неурочный час
Я, встретив Вас, подумаю о Вас.

И ты, прохожий, мимолётный брат,
С улыбкой доброй оглянись назад.

Ведь это нам пустяк недорогой.
А жизнь приобретает цвет другой.
1969 г.

* * *
Скучной облачною гонкой,
Толчеёй утомлена,
Сквозь толпу ничьим ребёнком
Продирается луна.

А потом торчит над лесом
(за какие за грехи?)
Неизвестной поэтессой,
Чьи не слушают стихи.
1971 г.

* * *
Есть высший суд.
Есть высшая любовь.
Есть высшие законы мирозданья
И там, за камнепадом облаков,
И здесь, в пределах нашего сознанья.

А ты, поэт, чьей милостью поэт?
Не милостью ль изменчивой погоды:
Бредёшь туда, куда бредут народы,
Не видя свет?..
И право Слова, право заклинанья
По праву ли трясётся за спиной
Годами твоего, поэт, молчанья
Иль веселенья публики честной?

Из глубины измученного духа
Достань слова. И пусть они смутят!
Тебя немедля щёлкнут, точно муху
(а может, как юродивцу, простят).
А ты – живи! И пусть тебе неймётся!
И кто ушёл – к тебе вернётся вновь.
А ты – зови!.. Зови – и отзовётся.
Есть высший суд.
Есть высшая любовь.

ДО 70-Х Г.

ОДИНОКИЙ ВСАДНИК
Хвойный и ольховый,
Свежий, сквозняковый
Лес какой-то лисий,
Просветлённый весь.
Это дивный мастер,
Это Дионисий
Красками святыми
Поработал здесь.

Яблонька сухая
На холме плечистом.
Жизнь – бесповоротна,
Но витает дух!...
Всадник одинокий
Скачет в поле чистом.
Конник ли небесный?
Колька ли пастух?

* * *
…Чтобы услышать в себе Поэта и почти что понять,
Мне пришлось на улицу выйти
                            и лет двадцать там погулять.
Путь прогулки был шаток и валок,
Пролегал по зловонию свалок
(но душа моя закрывала глаза и на это, -
Что не сделаешь, чтобы понять Поэта!).

Путь прогулки пролёг в глухоте бездорожий,
грязи по уши там – и надо идти осторожней,
отскребаться порою и двигаться ноги молить
туда…о, туда, где сияла
                            меж небом и почвою бодрая нить.

Та нить уходила…Она не хотела тебя.
Уже холодало, и что-то глодало тебя.
Но чтобы услышать Поэта и что-нибудь всё же понять,
И это… и это
Пришлось мне за милость принять.
…По закоулкам Поэта, по тупикам Поэта,
Меж разных подобий света
искать настоящего света!
И раньше – не умирать!

ГОРДАЯ ПЕСНЯ
Слушайте, застрявшие на дачах,
Силы порастратив в суете,
Как большие пароходы плачут
На семидесятой широте!

Как не прохлаждаются - батрачат,
Льдом не от горячки обложась;
Прут ледовым полем наудачу,
Южному поветрию молясь.

И вранью об изысках природы –
Северной особой красоте,
Нет, не верят больше пароходы,
Гореходы наши, гордоходы
На своей на горшей широте.

Ничего, что среди льдов застряли
И пропали там, где ночь и ночь,
Не терялись: время не теряли –
Сами свою жизнь изобретали,
Чтобы воду в ступе не толочь.

Всё священно: прожитые годы,
жизнь-баржа и даже слёзы те.
…Ничего, что плачут пароходы
На семидесятой широте.

АРКТИЧЕСКОЕ ПОБЕРЕЖЬЕ
Как скромны, тихоголосы краски
От светлейшей охры - до сиены.
От Аляски самой – до Аляски
Льдов и сопок
          крепостные стены,
чаячье отчаянное рвенье
не отстать от курса человека,
зыбкое какое-то гуденье,
завыванье…
        человека? века?

До слезы чистосердечны краски
Бирюзы ледовой и берилла.
Нате, наслаждайтесь, лоботрясы! –
Арктика всё разом нам дарила.
Мы, конечно, сразу налетели
И глазами
        мигом растащили
всё, что эти ветры насвистели,
всё, что эти волны накрутили.

Плыть и плыть…
          (куда? – а леший знает!)
В сне янтарном, в сквозняке кошмарном,
Комаришкой звонко застывая
В голубом янтарище полярном.

* * *
Вы, женщины с мужскими лицами,
Висящие на Красных досках
Наряженными активистками,
С грудёшкой плоской…
В кузнецком, прядильном и ткацком
С прилежностью, почти батрацкой,
С упрямством ломовых коней
Ведёте счёт ночей и дней.

И что сейчас на белом свете:
Что где стряслось…чьи гибнут дети,
Какой народ свалил царька,
Чей муж валялся у ларька…-
Всё вам расскажут на собранье,
На заседанье, совещанье.
И будете негодовать,
Мужские брови супить строго,
Мужские взгляды, как острогу,
На провинившихся метать.

А вечером из магазина
Придут подружки Нина, Зина…
И…ну их, девоньки, мужей!
Пей и закусывай резиной
Колбасной…Эх, подружка, пей.
Пей, Зинка. – в прошлом недотрога,
Сосулька хрупкая, греши-и-и…
Пей! - слава богу, денег много…
Вот самосольчик для души.
Не мы ль с тобой, как черти, рано
Встаём, чтоб топать в робе-рвани
И, возвращаясь, падать в мыле?..
Ударницы труда не мы ли?!

С мужскими лицами бабёнки
Простые грубые гребёнки
Поглубже в головы воткнут
(нет, не к истории причастность
вдруг ощутив – а разнесчастность)
И песни долгозаводные,
Столетней давности, поют.

* * *
Петушок на красной кружке
Из рубинного стекла
Ждёт подружки, ждёт пеструшки,
Ждёт…А жизнь текла-текла…

Дотекла до новой Пасхи:
Красим яйца, тесто жмём.
И, как наши бабки, счастья -
русского - уже не ждём.

Ехал грека через реку,
А по речке плыл навоз…

Выдай, Петя, кукареку,
Разверни гармонью хвост!

Петушок на красной кружке
С каждым годом всё умней:
Не видать ему подружки,
Кроме личности моей.

* * *
Дай мне, Земля…дай подглядеть
Тайну твою хоть бы на треть:
Любишь ли нас?
Терпишь ли нас?
Скоро ль пробьёт
Крайний наш час?

Люди страшны. Нелюдей час.
Мучишь ли нас?
Учишь ли нас?
Гарью полно утро Земли.
Матерь моя, определи…
2002 г.

* * *
Мы слишком гордые,
Чтоб счастье жизни знать.
Откуда это в нас, залубенелых?
Какая ты была – таинственная мать,
Под зарослями прядей поседелых?

И мы вот так уйдём,
Не поняты никем,
С напёрсток глубины не взяты.
Куда уйдём?..за чем?..
Зачем, скажи, зачем
Мы были горделивы так и святы?

ПЛАЧ НЕРОДЯЩЕЙ МАТЕРИ
Маленький, родненький мой!..
Ты не со мной, не со мной.
Нет тебя, не было вовсе.
Ты не пришёл даже в гости.

Я без тебя где-то здесь…
Ты без меня где-то там…
Страшную эту месть
Не пожелаю врагам.

Жалкая меж матерей,
Нищая – всех я нищей.
Кто растолкует мне смысл
Тщетных моих мощей?

Но – приготовил век
Радость и для меня:
Ты не умрёшь вовек,
ты избежишь огня,
ты не уйдёшь в Афган,
ты никого не убьёшь;
ты ни в один капкан,
мальчик, не попадёшь…

Жалкая меж матерей,
Вот я! – счастливей всех!
Слушай же, небо-зверь,
Мой сатанинский смех-х-х.

ФОТОГРАФИЯ, ГДЕ МЫ РЯДОМ
Одари меня бережным взглядом,
Отголоском хорошей песни,
С фотографии - где мы рядом,
С фотографии – где мы вместе.

Жизнь как жизнь: без поправок и лести.
Даже это большая награда –
Фотография, где мы – вместе,
Фотография, где мы – рядом.

Словно птица над вымершим садом,
Словно птица с осеннею вестью,
Фотография – где ещё рядом,
Фотография – где ещё вместе.

ПРИСТАНЬ ТИХОНЬ
Деревенские старухи
Собралися по грибы.
Думы думали – надумали
Меня с собою взять.
Слушать веньгалу устали
И решили-таки взять.

Деревенские старухи
Быстро в тёмный бор бегут.
Бьют корзины по корявым
Узловатым их ногам.
Мне, девчонке, не угнаться –
быстро так они бегут.

Вот рассыпались по лесу
Полька, Кланька и Олёна.
Только крики оглашенных,
Что на мху-у-у они сейчас.
Голоса как у девчонок
И глаза как у девчонок.
Точно ведьмы пролетают,
Только верески трещат.

Боровые посшибали,-
Прогибаются корзины.
Возле нежно-жёлтой лужи
Примостились на обед.
Дружно узелки умяли,
Отряхнулись, покрестились…
И ещё версты четыре предстояло.
На погост.

На погосте, что над старой,
Ох, и тёмною водою
И деревней кривопятой
По фамильи Кривой Нос
И всего креста четыре,
Серебристых и трухлявых.
Там, под этими крестами,
Наши памяти лежат.

Тихо стонут сосны сверху,
Тоже старые творенья.
Тихо ветерок базарит.
Тихо дятел шебаршит.
Тихо земляника вянет
Над опавшею могилой…
Тихо. Медленно. Степенно.
Торопиться ни к чему.

Деревенские старухи,
Несдавучие старухи
Полька, Кланька и Олёна
На могилки прилегли.
Тихо-тихо.
…Пристань Тихонь.

* * *
Не бойся быть русским – не трусь, паренёк!
Не бойся быть русским сегодня.
За этим не заговор и не намёк.
За этим – желанье Господне.

Он нас породил.
                    Он один и убьёт.
А прочие …все – самозванцы.
Да нам ли бояться! Не трусь, паренёк,
На русский призыв отзываться.

Прекрасное, ясное имя – Иван.
Чудесное имя – Мария.
Светите друг другу сквозь чёрный туман,
В который попала Россия.

ФЕДИНА ДОРОГА
          Ф.А. Абрамову
Из Верколы в Карпогоры по зорьке спешит паренёк.
Леса…луговые просторы…за Пинегой монастырёк.
Дорога его не простая: то смоет, а то заметёт.
Дорога его не пустая – далёко его уведёт.

От Верколы в Карпогоры все двадцать…верста за верстой.
Там ждут огоньки его школы – обители знаний святой.
Он хочет и любит учиться, и кто ему то запретит?
Но Время в неладное мчится и в каждую избу стучит.

…Вернётся на родину в ранах и будет учиться опять
В заметках, рассказах, романах пытаться судьбу обуздать.
Россия – большая деревня; в ней после войны кавардак.
Людьми верховодят поверья, усталость, растерянность, мрак….

Он много спешил подсказать им, не пряча мечты на потом.
Ведь все мы тут с ё с т р ы и б р а т ь я. И Веркола разве не Д о м ?!
………………………………………………………………………………
Иду по широкой дороге, той самой, где тысячу раз
Прошёл он, в о з в ы с и в ш и й многих, покуда не скрылся из глаз.
Над нею, в заоблачных сферах, - так ярко привиделось мне! –
Шёл путник, умевший быть верным и Верколе, и стране.
2, 27 января 2012 г.
Москва - Пинега

ОТКРЫТАЯ ВИЗА
Как шахтные клети,
Уходят столетья
В потуюстороннюю твердь.

Мой век тоже сгинул.
Надеюсь – не в тину.
А в красную звонкую медь!

А я на прицепе –
Как бабка на репе –
Ещё уходить не годна:

Зачем-то так надо,
Чтоб выпила яда,
Как браги, - всю чашу до дна.

А я и не против.
Гуляй, гробо-плотник,
Кудрявый и пьяный, как грек!

Открытая виза
У нас для круиза
Туда, где сокрылся мой век.

ПРИЗРАК СТАРОСТИ
Призрак старости – капелька с носа.
Призрак старости – запахи псины…
А казалось – не будет износа,
Словно шлёпанцам из парусины.

Приготовься, сестра, - Окопайся!..
Лапу глубже засунь в рукавицу.
Будут мором морить –
Не сдавайся!
Будут гнать – ну а ты упирайся! –
Доиграй в тёмном царстве царицу.

Досмотри, доиграй и дослушай
Звёзды, арфы, Цветы Куперена,
Океаны, болящие души..
И уйди – холодна, как мурена.

* * *
Всё счастья ждёшь
И быстрые, сорочьи
Глаза, темнее заполярной ночи,
Заводишь нА небо и что-то видишь там,
Невластное, невидимое нам.

Так берег видится
В безбрежии трагичном
Душе земной в её полёте птичьем.

Так наши возбуждённые дыханья
И разума прыжки и трепыханья
Бессильны перед тьмой
загадок мировых.
И мы приходим в мир,
Чтоб задохнуться в них.

* * *
Была в Долине Смертной тени.
Была в преддверье Смертных врат…
Из дней неявных превращений
Уж прежней не придёшь назад.

Я чувствую себя д р у г о ю,
Нимало не скорбя о том.
Пусть в упряжи и под дугою,
Но с тем в согласии простом.

О нет, не хочется мирского:
Слепых страстей, пустых затей…
А хочется - в пустыню cлова,
Уже навечно слиться с ней;

Забиться в норку как зверушка,
И слушать только звон песков,
Подставив остренькое ушко
Вселенской музыке без слов.

И если прошуршит отшельник
К ущелью, где блестит Кедрон,
То, значит, снова понедельник…
Блаженный длится мира сон.

ХЕВРОН
Среди этой умильной картины:
Соловьи, полнолунье, сирень…
Вдруг встаёт пред глаза Палестина
И её обжигающий день.

И пески, что все стороны света
Затянули в тугие холсты,
И в песках палестинские дети
И жилища – просты и пусты.

Как же вы беззащитны, укромы,
Где растёт для забот ребятня:
Ей знакомы обстрелы, разгромы,
Сатанинская сила огня.

Их надежды песками заносит
И когда-то совсем занесёт…
А пока и песок плодоносит,
И монах свою службу несёт.

И огромная дива ночная
над Хевроном, что в голос кричит,
В палестинское небо вползая,
Всё увидит. И вновь промолчит.
Войду я в лес густой, блестящий,
И, возносясь, передо мной
листвы воздушно шелестящей
Вдруг заблестит, взовьётся рой.

Но краше той листвы блестящей,
Светло клубясь, передо мной
Лесных теней во мгле сквозящей
Вдруг заблестит, взовьётся рой.

А краше, краше тех сверканий
В сквозящей этой мгле лесной –
Моих лесных воспоминаний
Вдруг заблестит, взовьётся рой.

 

Мария АВВАКУМОВА

Из прозы

БАБУШКИНА РЕКА

«Веруй, что всё случающееся с нами -
до самого малейшего, совершается
по Промыслу Божьему»

Преподобный авва Дорофей

Вот и случилось со мной то, чему бы случиться давным-давно, да на всё Божья воля. Я побывала на Пинеге. Много лет назад я добралась-таки до Карпогор, заночевала в большом крестьянском доме, куда слетелись учителя района на свой осенний сбор (наверное, это была здешняя школа). Погода стояла дождливая, неуютная. К моему разочарованию, никакой транспорт никуда не двигался: самолёты не летали (в те годы они ещё не были списаны), катера не ходили ни вверх, ни вниз. А в моих планах было добраться до Суры. Учителя «обрадовали», де приехала я не в сезон. А когда он, сезон-то, тоже точно не знали. Это вроде бы тогда, когда Пинега разольётся на неделю-другую. Происходит это не по расписанию, а когда как. Вот когда я уже почувствовала непростой характер этой северной реки.

В тот раз пришлось мне вернуться домой, в московские пределы, не солоно хлебавши. Несколько лет назад, будучи в Архангельске в тёплое, сухое время – в августе, я снова делала попытку разузнать про Пинегу. Оказалось, самолёты перестали летать вовсе, а по реке… разве что на плотах. И вот я снова в Архангельске: дела сделаны, слова сказаны, а уезжать рано не хотелось. Звоню по телефонам бывшего городского экскурсионного бюро; приятно удивлена, что мне отвечают и даже вникают в мою просьбу. На второй день звонок: да, нашлась одна группа, которая направляется на Пинегу, - это паломники из Москвы. Едут на Архангельский север по православным местам, в их планах и Сура. Меня могут присоединить к этой группе. Я, конечно, чуть не прыгаю от радости… Почему я рассказываю эту предысторию?.. и разве не могла я просто сесть на поезд и поехать, а там как повезёт?..Во-первых, такой опыт у меня уже был. Во-вторых, времена сильно изменились и не в лучшую сторону: ехать в одиночку сподручно разве что мужчине. Забегая вперёд скажу, что уже в этой поездке был моим словам наглядный пример: две паломницы, самостоятельно добравшись до Верколы, так и не нашли в большом селе ночлега - никто не пустил, спали под небом, благо погода в июле добрая. В турфирме за три дня на Пинеге запросили такую неожиданную сумму, которой у меня не оказалось, занимать тоже не хотелось. И вот я пребывала в бестолковом раздумье: добираться своим ходом опасно, а с группой – накладно… На Севере есть поговорка: утро вечера мудрее. С тяжёлой головой ложусь спать и вижу вот такой, всё проясняющий сон: словно бы бегу я по зимней, широкой, прямой дороге…шибко, весело бегу и тут, справа, вижу дружную группу туристов. И далее мы уже поскакали все вместе, а я впереди всех.

О чём ещё думать после такого сна?! Ведь даже и возраст, и количество паломников оказались, как в моём сне. Задним числом я поняла, что это сам отец Иоанн Сергиев дал мне руководство… Он ждал меня сюда, на Пинегу. Давно ждал. И отчего во мне такая уверенность, - мне хочется объяснить. Ведь и в Суру меня издавна тянуло вовсе не случайно. Какое бы мне, девчонке в двадцать лет, дело до какой-то Суры, и жила я далеко-далеко от этих мест. Правда, родина моя - совсем по соседству: вот только миновать по бездорожной тайболе километров стопятьдесят, что называется напрямки, с Северной Двины в её среднем течении – на реку Пинегу. Да ещё то, застрявшее в моей памяти, что бабушка моя по маминой линии – с Пинеги. Да ещё то, что давно заметила разительное сходство моей мамы-покойницы с распространёнными портретами Иоанна Кронштадтского - сурского батюшки: особенная, словно разбавленная молоком, голубоглазость, высоколобость, характерная скуластость… А ещё и вот какое совпадение: в студенческие годы я, как оглашенная, забыв про осторожность (ведь училась на отделении журналистики и должна была стать «подручной партии»), ездила по монастырям. Все три знаменитых обители, не закрытых на ту пору, видели меня, голодранку. Но я особенно стремилась на северо-запад, в Псково-Печерский и Пюхтицкий монастыри. (Один в Псковской области, другой – в Эстонии, недалеко от Кохтла-Ярве (станция Йыхве). Была там к концу века даже не трижды. Молельщицей я была плохой, но к монастырскому духу тянулась. И только на склоне лет узнаю, что Иоанн Сергиев был любимым батюшкой насельниц Пюхтицкого Успенского монастыря, что он положил на его благополучие много усилий. А между этими двумя монастырями укреплял особую, «собинную» дружбу. В семидесятые годы не было ещё монастырского музея, а имя отца Иоанна не было прославлено (наоборот, за одно упоминание его люди попадали в хороший оборот, а то и в Сибирь). Я, ничего этого не зная, сделала тогда снимок: фреска-портрет Иоанна Кронштадтского, бывший почти в натуру на левой колонне входных ворот Пюхтицкого Успенского монастыря …За моё «монастырское шатание» впоследствии пришлось заплатить непрестижным распределением, но я никогда о том не пожалела. Тем более сейчас не жалею. Есть что вспомнить из безоглядной молодости.

 

Вот почему я свернула с прямой дороги путевого очерка сразу к конечной цели – к таинственной Суре, к её пусть скромному, но негасимому свету. Она и стала самым ярким моим впечатлением. Я уже намекала, что в Суру добраться далеко не просто – из-за ненадёжной дороги. С одной стороны, дорога неплохая, но это если погода хорошая. Но едва пройдёт дождь, подушка дорожной пыли так взбухает, что и в сапогах увязнешь. Транспорт тоже не пройдёт: кому хочется буксовать?! Сто километров всего от Карпогор, а не добраться. Но есть в июле-августе две благодатные недели устойчивой погоды, вот тогда-то и дерзай! Даст Бог, и попадёшь в Суру, как в Шамбалу, или историческое царство Урарту. В такие дни удивительный белый свет заливает посёлок. Не сразу понимаешь, что это из-за почти белой песчаной почвы. Куда ни глянь – пески. И как по такому песку катать на велосипедах?.. тем не менее здесь многие подростки оснащены «великами», даже удивительно; ездят по Суре стайками, и сами какие-то особенные, вдохновенные, - так мне запомнилось. Когда-то…миллионы лет назад, когда наша северная красавица Полярная звезда сияла над крышей нынешнего Тибета (по физической гипотезе смещения магнитных полюсов) здесь было дно мирового океана, потом воды схлынули, образовались реки: Ваеньга, Паленьга, Кокшеньга, Пинега… Да и наша Северная Двина не исключение. Все они, пересыхая, обнажают летом своё «золотое донышко», свидетельствующее о былых великих мутациях на нашем шарике.

И вот автобус с паломниками подкатил к самому монастырю. Мы высыпали дивиться необыкновенным храмом сказочной архитектуры. Когда-то его благословил строить Иоанн Кронштадтский, особенно заботясь о его красоте. Храм построили, потом загубили, теперь восстанавливают. Такая вот сказка про белого бычка.Такая вот диалектика.

На монастырской территории уже стоит корпус для паломников, в перспективе тут намечен паломнический центр, рядом - новенький деревянный храм во имя Петра и Павла, срубленный мастерски. Всё на подворье выдаёт немалые масштабы и самого проекта, и задач – крепить веру православную пуще прежнего.

В бывшем доме настоятеля есть что-то вроде музея. Две комнаты, где собраны артефакты – любовно собранные скорлупки от доразгромной монастырской жизни и, конечно, иконы… сохранённые от старых времён, и новые, и дарованные - с образом Иоанна Сергиева. И есть ещё одна, особенная, – образ Спасителя - явившаяся буквально чудесным образом. С ней связана вот такая история, которую просто необходимо рассказать: Некая местная жительница ушла в лес по ягоды и не вернулась. Искали-искали… и всё зря. А сын, уже взрослый, всё тосковал и не мог смириться, что не нашёл матери. Тогда в тонком сне ему было сказано: пойди туда-то… у той-то в амбаре найдёшь икону, возьми её и принеси в храм. Тот так и сделал: нашёл эту самую икону и принёс в церковь. Вскоре тело его матушки нашли глубоко в лесу и по православному предали земле. А икону я сфотографировала. Она, кстати, на новом месте стала самообновляться, светлеть, а шрамы, т.е. трещины, словно бы сами заживлялись. Хозяйка настоятельского дома знает, конечно, фамилию того человека, нашедшего икону, но нам открыть не сочла нужным. И тем самым задала загадку. Я же вот какую отгадку долго лелеяла: не он ли стал впоследствии великим звонарём – «первым звонарём России», представлявшим на всех фестивалях колокольной музыки Архангельскую область? Звали его Иваном, по фамилии Данилов. А происходил Иван из Суры, в неё и возвращался, пока не умер скоропостижно. Хотелось мне думать, что это он и был, любящий сын своей матушки. Увы, я ошибалась. Его матерью оказалась сурянка Серафима Данилова, инициатор создания музея Иоанна Кронштадтского

Когда мы появились на Пинежье, там второй месяц стояла невиданная сушь. « Ни одного дождя. Ягоды высохли. Морошки будет мало». Бывали, говорят, жаркие лета, да не так. А мы, не местные, словно не замечаем жары, она здесь особенная – без духоты. Не замечают её и рабочие на двух храмах, одновременно восстанавливаемых в Суре. Рабочих мало, надо бы больше, чтобы работа спорилась. Но что поделаешь, мало охотников до Севера, вот паломники – те стали чаще интересоваться северной Атлантидой, тянутся к её святыням. Возможно, и здесь привьётся совмещение паломничества с трудничеством…В таких разговорах и размышлениях мы проходим по столбовой дороге – сурскому прошпекту – на другой край, где стоит храм во имя святителя Николая, тоже заложенный при отце Иоанне. В Никольском батюшка Иоанн ежегодно служил, когда приезжал сюда в мае-июне в отпуск. Храм красного кирпича и стоит на горке, с которой как на ладони луговина, а на ней тропинка, ведущая к реке. Якобы по этой дорожке любил прогуливаться Иоанн Сергиев, поглощая глазами красоту сих мест, к Пинеге, мерцавшей в полкилометре отсюда. Места воистину благословенные. Может, оттого и почти недоступные – чтобы лишние не топтались. В прежние времена к Суре подъезжали с другой стороны. И оттуда белоснежный сурский городок с вытянутым повдоль монастырским храмом выглядел драгоценностью Севера. Духовный магнетизм этой русской Фиваиды на себе познали многие первосвященники. Патриарх Алексий Второй дважды посещал Суру: вначале своего патриаршества и вторично – ближе к концу жизни. Ждали и нынешнего патриарха, Кирилл должен был прилететь на вертолёте, так нам говорили местные. Не знаю, случилось ли сие событие.

Сам Успенский монастырский храм огромен, требует приложения многих рук. Внешне он уже ослепляет красотой, К этому и стремился отец Иоанн, понимая силу красоты для северного человека: ведь ему предстояло повернуть к православию языческое население края, в чём и преуспел. А уж сколько он сделал для образования полудикого чудского населения, долго перечислять. Кроме того, что основал двухклассную церковно-приходскую школу в Суре, в каждой отдалённой деревне прихода благословил организовать школы грамотности «с вечным капиталом для их существования». Мечтой этого подвижника было, чтобы родина его богатела, и в первую очередь духовно. Сравните с современным положением в сфере образования: видите разницу? Есть книга писателя Олега Ларина «В ритме Пинеги», издания советских лет. Книга неплохая, но почему-то путешествующий писатель зло переусердствовал в перечислении богатств, якобы принадлежавших Иоанну Кронштадтскому: сапог столько-то десятков пар, облачений разных столько-то… Возможно, и было что-то, да только ведь водилось за батюшкой и такое: увидит лапотника и с себя сапоги снимет и отдаст…сам же босой к себе в дом вернётся…А дома, в Кронштадте, каждое утро собравшейся под его балконом толпе обездоленных деньги раздавал. Зачем уж Ларин грех напраслины на себя взял, не знаю. Зря он так. Теперь его детям придётся отцовский грех отмаливать.

 

В паломнической путёвке имелся ещё один адрес для посещения в районе сурского поселения – святой родник «У Николы». Я о нём не имела никакого представления. « Николе» шли по глухой, настоящей таёжной дороге, усыпанной сосновыми иголками толстым слоем, ядрёные шишки подкатывались под ноги. По сторонам, в лесу, белым снегом лежал высохший до звона белый мох – ягель. Сосны, распаренные солнцем, томили нас давно забытым ароматом, медовым и целебным. На подходе к роднику встретили две часовенки: старую и новую. Возле старой стоял прислонённый к дереву древний восьмиконечный крест – старообрядческий. А новый установили на новой же часовенке. Она появилась так: её поставила по обету одна тяжело заболевшая женщина. Обет перед Господом был такой: если она выздоровеет, то быть здесь новой часовенке. Болезнь ушла. Женщина выздоровела и распорядилась построить здесь часовню. Так и вышло, теперь эта женщина стала местной жительницей вместе со своей дочерью Анной. Анна Мулиин – молодая, симпатичная особа – и привела нас к Николе. Больше того – она оказалась автором интересной книги о Суре и чуди белоглазой – коренном языческом пранаселении сих потаённых земель, таинственным образом покинувшем их, якобы скрывшемся под землю.Анна много чего на эту тему знала, но не все паломники были готовы воспринимать новые знания, и лично мне пришлось смириться. Православные потушили рвение «язычницы», но онаувела некоторых из нас в широко-поле и показалаямы чудских боевых укреплений. Здесь якобы она, чудь, приняла последний бой перед тем, как уйти под землю. Некогда я побывала в окрестностях Чудского озера, богатого на легенды и исторические события; помнится, там тоже витал некий особенный дух, этакий «гений места», что и здесь, в Суре и её окрестностях. Во всяком случае, духоподъёмность присутствовала. Энергия силы.

Святой источник бьёт внизу крутого оврага. Сверху видна восьмиконечная купальня с тёмной таёжной водой. Нет, мы не оказались там одни. Поток людей явно надолго не прерывается: тропа, ведущая вниз, крепко натоптана; количество платков и одёжных тряпок на вешалке(обетные дары за святую водичку и обещание вернуться) в старой дощатой часовне с простыми, даже бумажными иконками…всё говорит о тяге богомольцев к этим, заповеданным предками святыням. И вся-то молельня два на три метра, двери есть, а замка нет и не будет во веки веков! Вот ещё какие м е с т а с и л ы есть на русской земле! А вы плачете о её гибели?!

Я окуналась последней из нашей группы. Долго не решалась, страдая от застуженной зимой челюсти. После троекратного погружения про челюсть я надолго забыла. Мы отправились в обратный путь, сожалея, что нельзя, невозможно, хотя бы в сегодняшний день, никуда больше не спешить…остаться в этой божественной первозданности. За этими волненьями души и тела я так и не узнала тогда, почему источник зовётся «У Николы». А ведь все мы, северяне Аввакумовы, по отцовой линии имели второе обозначение, вроде клички: Николичи. Так что у меня интерес не совсем праздный. Не иначе, придётся мне ещё раз побывать на Пинежье. (Дома, в Москве, я зашла в интернет и прочитала про этот, самый знаменитый на Пинежье, святой источник: будто бы в старину видели здесь не раз сидевшего на пеньке старичка, охавшего и тяжко вздыхавшего. А в корнях старого дерева нашли иконку. Когда признали в старичке Николу Чудотворца, тогда и поняли, что делать с иконой. Построили для неё часовенку. А у корней того самого дерева забил ключик и со временем превратился в ручей. И потёк туда народ…)

 

ЗДРАВСТВУЙ, ВЕРКОЛА!

Хорошо, что мы с севера люди:
Снег и холод препятствуют гнили
.
Станислав Куняев

После Суры была у нас Веркола. В тот же день к вечеру мы заселились там в Доме приезжих – добротной северной избе с полным крестьянским антуражем: русская печь, на деревянных половицах яркие радостные половички, на постелях пёстрые лоскутные покрывальца – обереги. А что ещё надо православным!

Паломники, побросав сумки и коротко поев, устремились к Артемиево-Веркольскому монастырю, надеясь попасть на вечернюю службу. На бегу через заливную луговину к перевозу едва ли замечали красоты сих мест: редкие копёнки сена(трава-то вся выгорела), изогнутую линию противоположного берега, откуда, от реки, доносились звонкие голоса купальщиков…Наше появление заметил пасшийся на луговине конь и приветствовал бодрым доброжелательным ржанием. Это был единственный коняга, увиденный нами за три дня на Пинежье, последний, может быть, в данном околотке. На перевозе нам помог трудник, а может, послушник-Валерий, замеченный нашими матушками как герой журнальной обложки какого-то православного журнала, он был там среди хоругвеносцев. Лет ему за сорок, сам этакий крепыш под бейсболкой. Он без труда дважды пересёк реку туда-сюда, перевозя нашу группу в моторке. Лодка то и дело скреблась брюхом о песчаное дно, но Валерий знал своё дело, и мы благополучно добрались до берега и по тугому раскалённому за день песку побежали мимо сосенок в горку, к монастырю, на ходу расчехляя фотоаппараты. И это была первая наша оплошность: ведь на монастырской территории на всё требуется благословение.

От реки две-три минуты ходу, и ты в монастыре. Мы просчитались: это ведь не в Москве, где в это время служба в самом разгаре. А тут к семи вечера она уже закончилась. К нам вышел достойного вида монах. Матушки бросились к нему за благословением и стали упрашивать допустить их в уже закрытый храм, но… Стало понятно, что это монастырь строгого Устава. Оказалось, что на данный момент здесь только пять монашествующих. Вот они с трудниками из местных и поднимают монастырь на ноги. Разговорчивость наших матушек не помогла; к нам вышел отец Венедикт и растолковал, когда приходить завтра к заутрене, чтобы причаститься, и выспросив лукаво, ели ли мы сегодня и что. Да, мы, конечно же, ели: после Суры, где-то на полдороге, нас пригласили на открытие симпатичного кафе, где и покормили. Кроме того на ужине в Верколе были котлеты. А некоторые из нас, размечтавшихся о местном молочке, были допущены в трапезную, где и получили по кружке божественного напитка от монастырских коровок. О молоке и коровках я расскажу чуть позднее, а пока – в обратный путь! Перевозчик нас уже ждал, у него заканчивался рабочий день. Конь на том берегу на сей раз нас не приветствовал, но голову в нашу сторону всё же повернул, удостоил вниманием. Ну, разве не благородное существо!

Сон в белую ночь – это нечто особенное, не всеми пережитое состояние, когда человек всю ночь открыт Космосу, а Космос – человеку. Спать в белую ночь почти преступление. Увы, мы спали без задних ног. Мужчины – на самой настоящей повети, а женская часть группы – в чистой избе, заставленной кроватями. Утром к причастию я не собиралась, опрометчиво отведав котлетку, но всё же читала вечерние правила вместе с двумя семейными парами: Марина с супругом и Володя с супругой.

Рано утром нас перевёз на ту сторону молодой сильно смущающийся послушник Коленька (так его называли в монастыре). Храм очень большой, гулкий. Свод высокий. Два монаха читают «Часы». Нас направляют на исповедь, это, здесь же, в левом приделе. Я остаюсь одна, тоже смущённая, мне необычно, странно и…страшновато. Рядом со мной, в левом заднем углу храма, некто невидимый мне поёт непрерывную монашью песнь. Почему з д е с ь , а не там, ближе к алтарю, где идёт главная служба??? Вот возвращаются первые радостные исповедники, допущенные к причастиюподталкивают меня: - Иди, Мария, исповедуйся…Батюшка добрый, весёлый…всё простит…Только смеётся над нами: - И откуда вы такие взялись?..

Но как же я пойду, если не готовилась?! И вот почти уговорили, я дёрнулась пойти к исповеди, но мои ноги словно чугуном налились, не могла шага сделать. Чуть не упала: тело уже впереди, а ноги приросли к каменному полу. Это внутреннее событие смутило меня немало. Потом-то я кое о чём догадаюсь. Потом…

Все потекли тонкой струйкой к передней части храма для причастия. Ждут. Я одна стою в своём холодном углу: без исповеди нет и причастия. И тут вижу, как наши таким же образом, цепочкой, возвращаются, сильно смущённые, бессловесные. И вот какой вышел с ними казус: настоятель, иеромонах Иосиф, через молодого монашка НЕ благословил к причастию, их почти всех, кроме нескольких местных прихожан. Вот и аукнулось: «Котлетки ели? – Ели…Молочко пили? – Пили». Вот ведь что случилось в по-настоящему суровом Артемиево -Веркольском монастыре с московскими православными паломниками, избалованными столицей и её бесконечными праздниками. Тут и я поняла, почему приросли мои ноги: это меня к греху н е д о п у с т и л о. А ч т о не допустило? – Не особая ли святость места? Где-то же лежат мощи отрока Артемия «под спудом»? И случайно ли шло здесь непрерывное, и денно и нощно, чтение Псалтыри, принятое мной за Бог весть что?

В качестве компенсации за заслуженное наказание нашей группе была предложена экскурсия по монастырю. Её вёл монах Лазарь. Каким-то образом стало известно, что в миру он был человек не из простецов, занимал какую-то высокую должность. Да это и было видно по его умным, как у черепашки, глазам, по изящным кистям рук. Лет ему было за полсотни, голосом тих и мягок. Сильно пекло солнце. Монастырский двор так же мягко и красиво оглашали своим боем часы-куранты, о которых мог бы много рассказать наш гид Лазарь, но допекла жара. Довольно скоро он увёл нас из-под палящего солнца под своды сильно порушенной церкви, где малыми силами шли восстановительные работы. Работы по монастырю ещё не меряно. Братский корпус разве что в приличном состоянии. И нет бы кому приехать потрудиться…а тут одни экскурсанты. Есть о чём поскорбеть игуменуИосифу. Но, слава Богу, его предшественник иеромонах Иоасаф сумел со товариши возвести под крышу почти превращённый в руины главный монастырский храм – Успенский собор, когда-то украшенный прекрасными фресками, от коих кое- как уцелел образ Александра Невского, но какой образ!..

 

Наш проводник монах Лазарь видимо много понимал в иконописании, он с удовольствием рассказывал о сохранившихся в монастыре иконах, для чего привёл нас в помещение, где мы увидели целую экспозицию икон. Наверное, они хранились здесь до поры, когда монастырские храмы будут восстановлены, когда их можно будет отапливать, и вот тогда иконы вернутся к верующим. А пока здесь молится братия. Но я опять хочу рассказать о маленьком чуде, пережитом мной именно здесь. На время службы в храме ненадолго открылась монастырская лавка. Наши паломницы оставили там записочки, назаказывали панихид и молебнов, накупили подарков и иконок – хорошо помогли монастырю денежно. А я, стеснённая в средствах, особо не раскидывала деньги и купила здесь из сувениров только фотооткрытку, сделанную кустарно, с образом отрока Артемия в момент, когда его на поле поражает молния. Я выбрала её из скромной россыпи фотографий с видами монастыря. Такая была только одна. И вот, с этой открыточкой в руках, я спрашиваю отца Лазаря, где, мол, эта икона?. Он смотрит на меня, удивлённый, и показывает на небольшую совсем старую иконку перед какой-то продольной тумбой, покрытой тканью, которую можно было принять за плащаницу. Потом Лазарь добавил: - Вы можете приложиться.

Я, со своим слабым зрением, не сразу увидела эту «домашнего» формата икону, она стояла на подиуме, « в ногах», как оказалось, раки, а перед нею – свечной светильник. А сама скромная деревянная рака была драгоценной монастырской святыней - в ней некогда покоились мощи отрока Артемия, пока не обрели новую, в коей, видимо, и укрыли мощи под спудом. Едва Лазарь закончил беседу, отпустив нас с миром, матушки одна за другой хлопнулись на колени целовать икону и прикладываться к раке. Добавлю ещё одно: икону эту выносят в храм лишь по большим церковным праздникам. Так что только случайно мы увидели эту веркольскую реликвию; похоже, о ней отец Лазарь и не собирался нам рассказывать. Ну, разве не чудо?! Но я заметила, что после этого откровения матушки как-то ревниво стали на меня поглядывать. Эх, знать бы мне раньше, лет бы в семнадцать, вот это изречение преподобного аввы Дорофея: «Веруй, что всё, случающееся с нами - до самого малейшего, совершается по промыслу Божьему».

 

Мы горячо поблагодарили монаха Лазаря за экскурсию. И предстояло нам посетить ещё одну святыню – место первого обретения мощей отрока Артемия (а всего трижды). И мы направили свои стопы на то самое поле, где и трудился деревенский мальчик со своим отцом, пока не разразилась страшная гроза. Верколу и это поле не раз, говорят, посещал вместе со своими духовными детьми наш московский батюшка отец Артемий Владимиров, к которому лично я питаю самые добрые чувства, нередко слушая его беседы по местному радио «Радонеж».

…И опять мы бежим по лесной дороге, в сторону деревни Ижемень, шурша песком и иголками. Поворот налево, потом вниз…и вот открылся простор и почти золотое, выжженное жарой поле, в дальнем конце которого стоит красивая церквушка, выстроенная на месте разряда молнии. Она не такая маленькая, как кажется. Но и поле-то немаленькое: не один пот сойдёт, пока перебежишь. А какие необыкновенные, невесомые над полем облачки! Такие я видела только в Константинове, в день рождения Есенина, да ещё на пушкинские дни бывают такие. Как будто мать-природа выполняла специальный и очень важный заказ. В церкви – часовенке местная жительница зачем-то рьяно махала веником (совсем по поговорке «Гости на крыльцо, а дурак за веник»).Честно признаюсь, в церквушке я была совсем недолго, оставив паломников читать акафист. А сама вернулась к началу поля, где недавно прошла сенокосилка, легла на прогретую, духовитую землю – смотреть на облака и плыть вместе с ними по воздушному океану, куда унесёт. Какая же благодать!..

 

Всё как будто ожидало нас здесь. На себе я это очень почувствовала. Неужели с годами я стала легче сердцем и светлее душой?..

Веркола, как и всякая деревня, о двух концах. Центр – это где сейчас музей писателя Фёдора Абрамова. Музей оказался недавно на открытом обзоре из-за того, что почти одновременно засохли три дерева, исстари стоявших здесь, как три богатыря на заставе. Совсем близко к музею приютивший нас Дом приезжих, до реки – три минуты ходу, до школы столько же. Школа большая, современная. Места в ней хватило и для сельской библиотеки, чьими книгами пользуются три сотни читателей. Не зайти в библиотеку, значит, не уважить имя Фёдора Абрамова, которому посвящена здесь постоянная экспозиция. Разве не здорово, когда на Руси немало деревенек, где книги и читаются, и пишутся, - золотая русская проза, как правило, вышла из провинции.

Молодая библиотекарша Ольга Алина – наш гид по Верколе. Живописать эту экскурсию мне трудно: Веркола давно «забронзовела», сколько уже о ней сказано-пересказано! И про улицу Деревянных коней и про дом Михаила Пряслина, и про Поладьину межу, ведущую к монастырской пекарне, и про лиственницу (дерево Абрамова) – опознавательный знак Верколы. И нет ни одной экскурсионной группы, которую не провели бы торжественно по центральной улице - главной веркольской оси, нанизавшей на себя избы почти всех главных абрамовских героев. В том числе и его родительский дом, где теперь фактический магнитный полюс Пинежья.

Непрост был Фёдор Александрович, обзавёлся не только обожателями, но и недоброжелателями. Тем не менее, с годами народная к нему тропа не зарастает. Значит, сделал для людей что-то очень нужное, жизненно важное.

Сейчас Федина дорога хорошо вымощена, расширена, болотных сапог не требует. Идёшь неспешно между двух порядков по преимуществу современных Фёдору Абрамову домов, с охлупнями, высокими, молодцеватыми крылечками, с высоко посаженными окошками… Приятно цепляться взглядом за амбарушки, за избушки на курьих ножках… Вот она – дедова старина, крестьянское «богачество» его «сестёр и братьев». Многих уж нет. Но ещё живы некоторые столетние свидетели «эпохи Абрамова». С одной такой долгожительницей - Александрой Михайловной Яковлевой я с удовольствием поговорила о житье-бытье, отстав от группы. Вот так же к ней любил подходить с приветствием Фёдор Абрамов – «живёт рядом с дорогой дак».

Мы задерживаемся на приусадебном дворике, где теперь покоится прах писателя. Тут всё аккуратно: и памятник, и клумбочка с космеями, и привезённые из леса большие, ровно спиленные пни – сядь, отдохни. А то сделай несколько шагов на угор и увидишь то, что так любил писатель: луга, за ними синей лентой родная Пинега, за ней, среди сосен, виднеется Веркольский монастырь, за восстановление которого так ратовал писатель.

Скоро за абрамовским домом и улица и деревня кончаются; дорога бежит куда-то в пустынную низину, к былым покосам, в голубые дали.

 

Вот пришла пора рассказать кое-что про день первый, проведённый нами на Пинежье, - в Карпогорах и окрест их. Вести записи не было никакой возможности, настолько крепко мы попали в руки наших гидов. Поэтому я вычленяю только то, что осталось ярко в памяти. И оказывается – это люди, коренники сих мест. Благодаря им и остаётся надежда на то, что выберемся мы из этой ямищи, в которую провалились. Без них, Ванек-встанек, откуда и взяться надежде! Деревни пустеют, отделения связи оказываются без надобности, школы – тоже. Скотоводство, кормившее не только Пинежскую область, но и весь русский север, лежит на боку. Даже личные коровки давно прирезаны (вот отчего мы, возмечтавшие о кружке местного молока, с трудом нашли его следы – в Веркольском монастыре). Наташа Попова – из местных, поэтесса и певунья, говорила мне, что ещё несколько лет назад в Шотовой Горе было 100 коров, а осталось с полтора десятка. А всё почему – некуда сдавать молоко. Вот крестьяне и перестали заготовлять сено, невольно отошли от этого дела. Теперь молочко только в Авнюге, за 20 километров. А если прикинуть, как упало скотоводство по всему району… схватишься за голову. Почему это для Пинеги настоящая беда? – да ведь здесь зерновые растут плохо, значит, и курочку не прокормишь – яички окажутся золотыми. Для питания остаются грибы да картошка. Разве это дело? И можно ли при таком питании не протянуть вскорости ноги? Конечно, наш северный человек – существо почти неубиваемое, исхитряется какие-то особенные теплички соорудить, чтобы овощи хотя бы росли, но всё же… Вот в такой ловушке оказались селяне. Потому-то всякое сверхусилие воспрянуть над этим социальным болотом сродни подвигу. И когда почин завершается успехом – не чудо ли это?! Вот о таких чудотворцах необходимо, просто необходимо сказать слова благодарности и удивления. Были мы в Шотово, слушали песни местных замечательных (!) певуний тёти Зои и Наташи « С полночушки бережком…» и «Аленький цветочек» - любимую песню Фёдора Александровича, разглядывали экспонаты народного музея, побывали у старинного обетного креста и вот вышли на широкий угор… С него открывался единственный на всю Пинегу вид: такого раздолья давно не приходилось нежить глазами, ну, разве что у Левитана в «Голубых далях» было отражено что-то подобное. Отсюда сама Кеврола видна – старинное село, где некогда воеводил Афанасий Пашков, тот самый, что мучил протопопа Аввакума в сибирском походе. Вот какая история приоткрывалась с Шотовского угора…(Сам царь Алексей Михайлович Романов принимал участие в духовной жизни этих мест: это он повелел на месте обретения мощей праведного Артемия строить монашескую обитель, послал книги и церковную утварь)…А на макушке холма-угора стояла церковь Покрова Богородицы, возведённая во многом на деньги купца Кыргалова и освящённая батюшкой Иоанном Кронштадтским. Церковь столь мощна, столь красна, что так и просится назвать её храмом. Была она, как некогда и всё православное, разрушена и сильно запущена. Но вот ведь чудо! – среди запущенья и общего уныния стали её приводить в порядок. Всё бы пошло ещё быстрее, но не было специалистов по кровле…Чьими-то молитвами нашелся такой специалист. Звался он Илья Соколов – житель Каргополя. Этот Илья два лета приезжал сюда и делал своё дело. Теперь все три купола покрыты. Влюбившись в эти места,Соколов, говорят, перевозит сюда семью. Вот какие чудеса случаются в подтверждение хорошей поговорки «Глаза боятся, а руки делают».

В милой деревеньке Ваймуша, что в десяти километрах от Карпогор, курица тоже не в чести, зато есть настоящая избушка на курьих ножках – вовсе не сказочный персонаж. И здесь выживают, как могут: здесь обширный Общественный музей. В нём несколько раз в году принимают группы экскурсантов и паломников, накрывая стол с самоваром, потчуя пирогами и шаньгами, старинными песнями и сказками. Исполнительницы тоже есть неповторимые, недаром же все они земляки Махоньке Кривополеновой – на веки вечные первой народной былинщице, сказительнице, вопленице. Нам пели Александра Фёдоровна Исакова и Нина Александровна Нетёсова – тоже не чужие Абрамову, в учительской судьбе Нины Нетёсовой он сыграл решающюю роль. О, как они пели!..Больше нигде так не поют, как на Пинеге. Песня « Дымно…» вошла мне в душу и сидит там, как осколок. Много раз приезжали из Ленинграда – Питера фольклористы, что-то записывали, увозили с собой, обещали прислать дубли этих записей, но… В результате в музее нет и следов этих импровизированных концертов, нет даже текстов исполняемых старинных песен. А что бы проще – запиши хотя бы слова, вот и память. Не пропадёт ли так и это богатство пинежан? Певуньи-то все смертные. На глазах их ряды пустеют. Давно ли большим коллективом летали в саму Америку, Может, сглазили их там?.. Как бы нам не растерять до времени наши последние драгоценности: если бы вы видели и слышали, как Александра Фёдоровна Исакова читает рассказы Фёдора Абрамова! Такая дивная рассказчица, словно сама всё и придумала, словно с ней всё и происходило. Я имела такое удовольствие, потому и беспокоюсь. Наверное, мало среди нас самоотверженных людей. Наверное, сами мы виноваты в таком запустении жизни. Неужели прежние времена, времена с царём-батюшкой, были урожайней на добротный человеческий материал? Кому известна фамилия Воронихин?.. Нет таких? До поездки на Пинегу и я не знала. Но дело рук его даже в руках держала. Воронихин – пинежанин. Когда-то он на себе познал, как на севере от холодов спасаются. Сколько надо спину поломать да топором помахать, чтобы дерево в лесу свалить. Вот и придумал он бензопилу. Спору нет, много проще стало крестьянину справляться с заготовкой дров. Этому бы человеку памятник бронзовый поставить, а мы и имени его не знаем. Так и с нашими безымянными героями. Взять хотя бы трудников, поднимавших Артемиево-Веркольский монастырь: Есть там односельчане Фёдора Абрамова, бывший учитель труда Александр Борисович Степанов, к примеру, и даже любимый племянник Владимир, попав в водоворот безработицы, нашёл там применение своей крестьянской выучке. А сколько бабушек из последних пенсионных рубликов выделяли на монастырские нужды. Малая лепта, а города поднимает. Надо воздать должное и доморощенной предпринимательнице Татьяне Николаевне Седуновой, которая в соавторстве с дочерью Полиной достойно содержит в Карпогорах Гостевой дом – этакое окно из Европы в Пинежье, через которое и мы несколько приобщились к духовному бытию уникального уголка Родины.

Я в восхищении от увиденных мной людей, в восхищении от их мужественного, почти мученического жизнестояния. Я верю в наш русский Север! – он спасётся несмотря ни на что. Он в снега, во льды уйдёт, но землю свою не покинет. Придёт пора, и земли эти оттают, и люди, как травы, дружно воспрянут к солнцу. А пока надо стоять! Ни шагу назад! И хотя бы полшага, но вперёд. Примеры есть. В Карпогорском Доме народного творчества случилось неожиданное знакомство с удивительной женщиной, я бы назвала её феей Пинежья. Она прекрасна даже обликом, выдающим принадлежность её к древнему чудскому племени. Имя её Галина Баландина. Светловолосая, голубоглазая, она светится изнутри. И это не случайно. Так бывает, когда человек сродни ангелу – по своему образу жизни, образу мысли, духовному наполнению. С Галиной случилась такая история. Шли крутые девяностые. Кто их забудет! Омертвевшая жизнь. Словно бы всё вокруг, по всей стране, обмерло. И только люди крысиной породы одни шебуршали: тащили, сгрызали, растаскивали общенародное добро. И представьте, если бы не эта женщина, сейчас бы и следа не осталось от самобытных ремёсел потаённых пинежских земель. До каких там было ремёсел?! Не до жиру – быть бы живу. Но именно тогда ангел-хранитель вселяет в Галину непреодолимое желание сесть за старинушку – ткацкий станок, установить бёрдо и набить первый ряд портна. И это был тот самый лучик света, по которому она вышла из душевной темени. Итак, она села за станок…и руки всё вспомнили. Оказалось, что руки её давно тянулись попробовать ткачество. И захотелось ей самой набить узор. А вы знаете, что такое узор? Знаете ли, что одинаковых узоров не бывает? И что у разных народов свои узоры. Узор – тайна тайн. В нём изложена, зашифрована, как в геноме, самая главная информация о данном народе или племени.

Во многих своих проявлениях мы есть и остались язычниками, и противодействовать этому бесполезно. В обрядовости наших дедов столько мудрости и теплоты, столько заботливости о сохранении главного! Того, что отличает одну породу «человейника» от другой. Путать их - себе дороже. Это ведёт к вырождению породы…породистости. Да, ветки нашего русского древа уже изрядно обломаны. Так ухватимся же за корни – и тем спасёмся вопреки катку глобалистских тенденций, закатывающему под асфальт всякие различия и национальные «излишества».

Наши пинежские загадочные узоры схожи с узорами страны Тибет (это личное моё наблюдение), то есть они пришли из тех времён, когда здесь, на северах, был тропический климат, а наша Полярная звезда светила совсем другим землям и народам. Думала ли Галя обо всём этом, когда начинала свой новый путь?.. Но только за годы безвременья многие загадки старины разгадала и заново воспроизвела. А полученные знания изложила в книге, произведя на свет ценный этнографический труд. Добру послужила немало, надо полагать, восполнив утраченный цветной смальтик в мозаичной картине этнокультуры народов Севера.

Паломникам были продемонстрированы возрождённые половички, пояса-обереги, куколки «со значением», тоже простые с виду изделия, но в крестьянском космосе игравшие важную роль. Сейчас бы мы легкомысленно отнесли всё это к колдовству, если забыть, что Планета наша – живая, и земля предков тем более живая, и она помнит всё: и зло, и добро. Живая, органичная обрядовость была пинежской земельке явно по вкусу и на пользу. Вот эти зёрнышки жита, зашитые в куколке (о неё специально вытирали засаленные руки – для богатого урожая), перезимовав у печной заслонки, весной смешивали с остальным зерном и засеивали в пашню, с надеждой на богатый урожай, зрновые сейчас совсем заброшены, а ведь в прежние времена росла и рожь, и пшеница. Куколку-житницу и пояс-оберег я увезла с собой в Москву; пусть и чумовая наша столица получит глоток чудодейственного воздуха с Пинеги - бабушкиной реки. Мне не жалко. На том и сказке конец. А кто читал – тот молодец.

Пинега - Москва

Фотографии из архива автора

Система Orphus
Внимание! Если вы заметили в тексте ошибку, выделите ее и нажмите "Ctrl"+"Enter"
Комментариев:

Вернуться на главную