24 марта большому русскому писателю - прозаику и публицисту - Анатолию Байбородину исполняется 70 лет!
Секретариат правления Союза писателей России и редакция "Российского писателя" от всей души поздравляют Анатолия Григорьевича!
Желаем крепкого здоровья, удачи и достатка, покоя, радости и душевных сил для осуществления новых, замечательных замыслов!

Анатолий БАЙБОРОДИН (Иркутск)

СОКРОВИЩЕ

Слово и Дело

1. СЛОВО О РУССКОМ СЛОВЕ
Русская (простонародная образная) и русскоязычная речь в художественной литературе и быту

Слово у христиан – Бог … В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог , язык у русских встарь – народ … с нами Бог, разумейте, языцы, и покоряйтеся!.. – а потому без слова, обереженного в исконной и самобытной красе и любомудрии, нет в языце (народе) Бога, нет и самого народа. Вот отчего мы, русские, и всполошились: в былой ли Божией силе родная речь, а значит и сам народ?.. А бывало, похвалялись: «Мощь и величие русского языка являются неоспоримым свидете­льством великих жизненных сил русского народа, его оригинальной и высокой национальной культуры и его великой и славной истори­ческой судьбы. Русский язык единодушно всеми признается великим языком великого народа». Так в назидание и завещание потомкам написал академик Виноградов, верно и любовно служивший русской речи.

Величайший художник всех времен и народов напишет гениальный пейзаж – летнюю природу, но лишь робко коснется душой и живописным даром таинства природы, сама же природа – Творение Божие, будучи во сто крат гениальнее самого гениального рукотворного пейзажа, – останется невмещающей в земную душу, неизъяснимой тайной. Вот и двухтысячелетняя русская народная (суть, крестьянская) языковая стихия, воплощенная в устном поэтическом слове – в эпосе, в былине и песне, в житийном мифе и заговорной молитовке, причитании и сказке, бывальщине и быличке, в кружевном речении, в пословице и поговорке, – всегда будет неизмеримо гениальнее самой гениальной стилистики самого великого книжного поэта. Как беспомощны краски перед природой – бледные и бедные, так и бессильно книжное слово перед исконным крестьянским. Недаром чародей поэтической речи, хороводно сплетший устное и письменное слово, выдающийся русский писатель Борис Шергин с грустью записал в памятке: « Русское слово в книге молчит... Напоминает ли нам о цветущих лугах засушенные меж бумажных листов цветы?..»

Сквозь блудливый романтический туман салонной поэзии – по-британски студеной, по-французски панталонно-розовой, по-германски грузной и обильной, сквозь книжно-библейский лиризм славянофильской поэзии, писатель Федор Достоевский высматривал в российской будущности эпоху крестьянской книжной поэзии и великого поэта от сохи и бороны. Слушая деревенскую песню, Федор Михайлович — в отличии от иных дворянских писателей вернее разглядевший русскую душу в ее небесных взлетах и сумрачных паденьях, хотя и живший вне народно-обрядовой жизни, вне народной языковой стихии, — вдруг удивленно, озарено промолвил: «Ах вы сени, мои сени... Поэт не ниже Пушкина...» И это решил Достоевский, в Пушкине души не чаявший, и в речи, произнесенной на заседании Общества любителей российской словесности, вдруг воскликнувший: «Никогда ещё ни один русской писатель, ни прежде, ни после его, не соединялся так задушевно и родственно с народом своим, как Пушкин». И вот на тебе: «Поэт не ниже Пушкина...» А может, выше Пушкина, если припомнить, что и «Сени...» — песня не самая великая в необозримой и непостижимой, как Вселенная с земными и небесными стихиями, народной поэзии...

Как писал я некогда в очерке о Сергее Есенине: « тускнеет книжная поэзия, даже пушкинская, пред мудрым крестьянским словом, кружевным, резным, молвленным ли былинщиком у русской печи при лучинушке, вопленным ли плачеей на свадьбе, похоронах или проводах рекрутов, спетом ли в застолье, в хороводе. Не все они — сказители, певни, плакальщицы-вопленицы — были ровни по духовной силе и красе слова, но и великих рожала земля русская. Вспомним и Киршу Данилова, и сказителей Рябининых, и плачею Арину Федосову, и сказочницу-былинщицу Марью Кривополенову, за малый рост прозванную Махоней, и даже нашего присаянского земляка Сороковикова-Магая. Их поэзию не вместить в книги, сколько бы их не издавалось на Руси, как сроду не вместить в альбомы все красоты русские. Но вот, скажем, «Причитания северного края» Ирины Федосовой, напечатанные в трех томах (1872-1875 годы), получили всесветную славу. Об этой книге писали статьи знаменитые ученые академики Л.Н.Майков и А.Н.Веселовский. Её поэмы плачи звучали на больших заседаниях в Российской академии Наук, в Русском географическом обществе, в Археологическом институте, на вечерах у графа Шереметьева и Победоносцова. Ирину Андреевну слушали, читали, с восторженным удивлением писали о ее поэмах-плачах и Некрасов, и Римский-Корсаков, и Балакирев, и Шаляпин, и Пришвин, и Твардовский, и даже Горький, не привечавший русского крестьянства; мало того, они и в своем творчестве вдохновлялись поэзией деревенской бабы, которая... не знала книжной грамоты и долго бродила по родимой земле с нищенской котомой и певучей причетью. Некрасов один из плачей Ирины Федосовой ввёл в поэму «Кому на Руси жить хорошо».

Фреска в храме может жить немеркнучи до скончания света, если храм любовно обихаживать, не давать воли гибельному запустению, а тем паче разрушению и переделу-новоделу; так и слово народное не запустошивать бы, не уничижать заемными речениями, но чередой из уст в уста бережно передавать. Вот о какой родной речи порадеть бы государевым людям и смердам, не токмо лишь в Год русского языка, а отныне и довеку, покуда русские во житье и здравии.

* * *

«Выскажу убеждение свое прямо: словесная речь человека — это дар Божий, откровение: доколе человек живет в простоте душевной, доколе у него ум за разум не зашел, она проста, пряма и сильна; по мере раздора сердца и думки, когда человек заумничается, речь эта принимает более искусственную постройку, в общежитии пошлеет, а в научном круге получает особое, условное значение», – так полагал великий труженик русской речи Владимир Даль. Продолжая выстраданную мысль, можно сказать, что дворянство, — перчаточное сословие, по едкому определению В. Даля, — потом интеллигенция разучились или не научились беседовать с простым народом, красно и мудро вести речь на исконном русском наречии, похожем на летний луг в чудных цветах пословиц, поговорок, присловий, прибауток. Мы, — как испокон века морщатся деревенские, гнилая интеллигенция, — отвадились красно баить … балагурить, судачить, и простонародье перестало нас понимать и привечать. А если деревенские сочинители щедро засевают сказовую ниву народными говорами, наша просвещенная критика, язвительно усмехается: эдак могут толковать лишь выжившее из ума, замшелое деревенское старичье на завалинке, а сельский молодежь давно уже говорит, как в городе.

Крестьяне выражали земные и небесные мысли не мертвецки условным, научным языком, но образным и притчевым, а образы, как Иисус Христос в поучениях и заповедях, брали из крестьянской и природной жизни. Вспомним глаголы вечной жизни: «Уже бо и секира при корени древа лежит: всяко древо, еже не творит плода добра, посекаемо бывает, и в огнь вметаемо»; или: «Его же Лопата в руце Его, и отеребит гумно Свое, и соберет пшеницу Свою в житницу, плевелы же сожжет огнем неугасающим» ; или вспомним и притчу о сеятеле зерна – Слова Божия : «Се изыде сеятель, да сеет.. И сеющу, однова падоша при пути, и прийдоша птицы и позобаша ея; другая же падоша на каменных, иде же не имаху земли многи, и абие прозябоша, не имаху глубины земли. Солнце же взсиявша, привянувши: и не имаху корения, изсохша. Другая же падоша в тернии, и взыде терние, и подави их. Другая же падоша на земли доброй, и даяху плод…»

Властвующая в России русскоязычная речь сокрушала простонародный язык, ныне давая лишь малые послабления всемирно славленной «деревенской» прозе В.Белова. В.Распутина; но лихо то, что, не сознавая, пособляли сокрушителям языка и «асфальтовые» русские националисты из влиятельных писателей, издателей и редакторов, исподволь отвергая в русском языке простонародный дух, простонародную плоть, навязывая усредненный, выхолощенный либо искусственно метафорический книжный язык.

Личутина лишь с древнерусским словарем читать, в старославянский заглядывать, с диалектным сверять, иначе не осилишь, – увяз мужик в историзме, фольклоризме, этнографизме, диалектизме, да и словесный орнамент причудлив и витиеват. Джойса да Кафку с потоком бредового сознания посильно и похвально читать; русскоязычное плетево, по уши заросшее англоязычным чертополохом, переваривают, не ворчат; блатное матерное чтиво, что без словаря «фени» и не разгадать, читают, не ругают, а перед исконным русским словом на дыбы – немочно. Да ежли Господь осчастливил тебя родиться русским, так русским и живи: можешь не зубрить английский, «баксы» и без языка сочтешь в кармане, ежели там вошь на аркане, а уж свой родной и корневой язык будь добр усвой. Иначе какой ты русский?! – бессловестная яремная скотина… Как верный раб простонародного, пословичного и поговорочного слова, скажу без лести, положа руку на душу, не ведаю иного писателя прошлого века, в произведениях которого бы, как у Владимира Личутина, так щедро, полно, плеща через край, так сочно, с музыкой и запахом, так цветисто, так неподражаемо звучало бы русское искусное слово, слившее в себе устное поэтическое (с северно-славянским языческим эхом) и письменное (поморско-сказовое и древлеотеческое от пустынек богомольных и скитов староверных). С дивлением и усладой читал романы и очерки Владимира Личутина, словно любовался таежными, озерными закатами-рассветами и услаждался беседой с любомудром у рыбацкого костра, как с Божиим краснопевцем на церковной паперти, вслушиваясь, вглядываясь, вдумываясь в слово, кое может выпасть из русских уст.

И обронится, коль и в русской литературной ватаге, не говоря о русскоязычной, лишь дюжина писателей на всю Россию-матушку с горем пополам и владеет русским образным говором, прочие строчат русскоязычные инструкции от перхоти, по скудости либо лукавости ума величая свое «перхотное чтиво» русской литературой, да еще и бахвально прибавляя: художественная, хотя художник там сроду и не ночевал. Измыслили, скудоумцы да лукавцы, что «художественная» проза может быть и языковая, а может быть и безъязыкой, где верховодит процветающая мысль. В слове к повести Николая Дорошенко «Прохожий» я уже писал, что «не может быть неязыковым произведение художественной прозы, как не может быть живописи без живописности. Образное письмо – непременно в русском искусстве, а без о бразное – безобр а зное. Но образный язык не ради языка, а лишь для зримого и впечатляющего выражения народной жизни, русского любомудрия, чтобы мысль, впечатление дошли до читательского разума и духа. Ведь и притчевый библейский язык, и язык Самого Спасителя, природно и по-крестьянски метафорический, и образное изложение в православных святоотеческих произведениях, и пословично-поговорочный, прибауточный обиходный язык былого русского крестьянства не ради языка, но лишь для силы воплощения Небесной Истины и земной мудрости. . Образное письмо – мудрое, во всякой фразе мыслеёмкое. Вот, скажем, немудрящая пословица Не отвалится голова, так вырастут волоса. . Не для красного словца эдак сказано, а чтобы в одну образную фразу вместить великую мудрость смиренного и безунывного земного жития. А, скажем, своя воля страшнее неволи – тут уж в четырех словах христианский трактат о свободе внешней языческой, идущей бок о бок с порочной вседозволенностью, и свободе внутренней – свободе от пороков, которую, впрочем, обретали лишь святые во Христе старцы, молитвенные постники и отшельники, но православное простолюдье о духовной воле хотя бы блажило».

* * *

Русские деятели из просвещенного общества со времен царя Петра I пытались загнать российское простонародье в ложе своих идеологий: правящей православно-монархической верхушке хотелось видеть его лишь в смиренных крестьянских трудах от темна до темна, в домостроительстве и молитвах, либералам же потребен был народ безбожный и бунтующий; но русскому простонародью и то и другое идеологическое ложе оказалось узким, — народ был сложнее, загадочнее, и, к сожалению, духовно противоречивее. Отчего и рождались в нашем отечестве великие и кровавые смуты и духовные трагедии. И это правда, от которой не откреститься крестом, не отбиться пестом.

Робеющий перед величием народной речи, Александр Куприн возмущался: «Было время, когда я слышал, как в городах и сёлах русские, наученные заморскими бродягами, с презрением говорили, что русский язык есть язык холопский, что образованному человеку совестно читать и писать по-русски, что наши песни, сказки и предания глупы, пошлы и суть достояние подлого простого народа, деревенских мужиков и баб, что наша народная одёжа (повязка, кокошник, сарафан и кафтан) заклеймены презрением, осуждены Европой на изгнание и носят на себе отпечаток холопства, вынесённого из Азии.» Воистину, не понимали народную речь (а с ней и народную душу) и дворяне с разночинцами, и нынешняя образованщина, даже в классических университетах изучавшая русский язык и стилистику. (В словарях, и учебниках, по которым они проходили или пробегали русский язык, мудря, звучная и живописная простонародная речь именовалась грубо-просторечной, лексически сниженной).

Разумеется, в сравнении со стародворянской, все же хоть и нерусской по духу и узору, но по-французски утонченной, в сравнении с книжно-разночинной, нынешняя ходовая устная и письменная русскоязычная речь похожа на серый железобетонный дом с крикливыми щитами рекламы на ломанном английском языке. «…Употреблять иностранное слово, когда есть равносильное ему русское слово, — значит, оскорблять и здравый смысл и здравый вкус, — возмущался даже Виссарион Белинский, которого уж никак не повинишь в славянофильстве и русопятстве. — Так, например, ничего не может быть нелепее и диче, как употребление слова утрировать вместо преувеличивать » .

Мы вроде стесняемся перед Европой и Америкой своего родного языка, как и народной культуры, пялим на широкую русскую кость аглицкие панталоны, а штаны заморские трещат по швам. Пристрастие русской поросли к английскому языку и англоязычной культуре признак яремного, колониального, холопского сознания.

Неистовый поборник древлеотеческой веры, опальный протопоп Аввакум в огненных письменах царю Алексею Михайловичу скорбел по исконному народному языку: «Уж вы читающие, слушающие не позазрите просторечию моему, понеже люблю свой русский природный язык , виршами философскими не обык речи красить».

А уж как страдал и печалился о русской речи, засоренной чужебесной тарабарщиной, Владимир Даль, великий знаток народной языковой вселенной: «Смесь нижегородского с французским ( ныне, английским, — А.Б.) была мне ненавистна по природе…»

И чего уж нам пресмыкаться, выстилаться перед тем же английским языком, если, как поведал Гавриил Державин: «Славяно-российский язык, по свидетельству самих иностранных эстетиков, не уступает ни в мужестве латинскому, ни в плавности греческому, превосходя все европейские…» Пристрастие к чужеземной речи (французской, английской) это беда и холопского сознания, и оторванной от народной мудрости образованщины : в девятнадцатом веке западнической книжной просвещённости, а в прошлом и нынешнем — голубоэкранной порчи. Кстати, по поводу космополитической просвещенности с горькой иронией писал Александр Пушкин еще в стародавние времена:

Ты просвещением свой разум осветил,
Ты правды лик увидел,
И нежно чуждые народы возлюбил,
И мудро свой возненавидел.

* * *

Мудрость и красота речи в умении мастерски расцветить её метким образным словом, народным речением, пословицами и поговорками, которые шлифовались многими веками. Не все пословицы и поговорки, разумеется, являют собой образцы высокой христианской духовности, но они запечатлели живую и верную, яркую картину народной психологии, отобразили и противоречивость русского характера, вмещающего в себя непостижимую миру, самоотрешенную любовь к Богу и ближнему, но и отчаянные, безрассудные языческие страсти. Есть там и Христова Церковь, и бесовский кабак… Пословицы и поговорки разом выказали эти порой взаимоисключающие стороны русского характера, противостоящие народные типы. Без Бога ни до порога , Бог не захочет и прышь не вскочит , и в тоже время: На Бога надейся, да сам не плошай; Гром не грянет, мужик не перекрестится, а то и похлеще: Украл да продал – Бог подал; Господи, прости, в чужую клеть пусти; подсоби нагрести и вынести; Не убъешь, не украдешь – не будешь богат, а будешь горбат.

Русские пословицы и поговорки собирали, записывали М. Ломоносов, А. Пушкин, А.Добролюбов, А.Кольцов, Н.Гоголь, А. Островский, М. Салтыков-Щедрин, Л.Толстой, М. Горький. Но ничто не сравниться с великим трудом, народным подвигом, что совершил учёный диалектолог, этнограф и писатель Владимир Даль (Казак Луганский), за несколько десятилетий собравший более 30 тысяч пословиц и поговорок, метких слов и присловий, расписавший их в строгую тематическую систему. Нельзя забывать, что народовед одновременно трудился и над многотомным «Словарем живого русского языка».

Благословил и вдохновил Владимира Даля на создание сборника «Пословиц русского народа» (да и «Толкового словаря живого великорусского языка») Александр Пушкин, любивший русскую пословицу не менее сказки. Владимир Даль вспоминал: «А как Пушкин ценил народную речь нашу, с каким жаром и усладой он к ней прислушивался, как одно только кипучее нетерпение заставляло его в то же время прерывать созерцания свои шумным взрывом одобрений и острых замечаний и сравнений, — я не раз бывал свидетелем».

П. И. Бартенев в «Рассказах о Пушкине» писал: «За словарь свой Даль принялся по настоянию Пушкина». А в статье посвященной памяти Даля Бартенев подтвердил: «Сближение с Жуковским, а через него с Пушкиным утвердило Даля в мысли собрать словарь живого народного русского языка. В особенности Пушкин деятельно ободрял его, перечитывал вместе с ним его собрание и пополнял своими сообщениями». Во время одной из последних встреч с Владимиром Далем Александр Пушкин воскликнул с восторгом и горечью: «Сказка сказкой, а язык наш сам по себе; и ему-то нигде нельзя дать этого русского раздолья, как в сказке. А как это сделать?.. Надо бы сделать, чтоб выучиться говорить по-русски и не в сказке… Да нет, трудно, нельзя еще! А что за роскошь, что за смысл, какой толк в каждой поговорке нашей! Что за золото! А не даётся в руки, нет». Пушкин не скромничал, горько исповедался, поклонно опустив голову перед величием народной поэзии, хотя и гений-то пушкинский, чудо его неизъяснимое, перво-наперво в том, что он, дворянин, казалось бы взросший на английских и французских романах, сумел …поклон Арине Радионовне… пробиться к народно-православному духу и крестьянскому слову, и тем самым воспарил, воцарил над поэтами «золотого века», коих Господь тоже не обделил талантами.

Слава Богу, как писал Валентин Распутин, «пока громыхают дискуссии о языке, о том, пущать или не пущать народный говор в литературу и жизнь, народ говорит. И спасибо ему, что, не зная о дискуссиях и не читая книг о народной якобы жизни, написанных словами, близкими к эсперанто, он говорит, сохраняя свой великий и могучий, точный и меткий, гибкий и крепкий; не требующий пояснений к слову язык».

 

2. ПЛАЧ ПО ЛИТЕРАТУРЕ

Невежды в российской власти или выгрыз их души бес сребролюбия и похоти, коль, падкие до хлеба и зрелищ, вознамерились заживо содрать кожу с русской литературы, (распять на мученическом кресте много чести, рылом не вышла) и, потешив кровожадную дикарскую душу, закатать литературу в адский бетон. Хлеба и зрелищ, а Пушкина вон с корабля современности…

Русское устное поэтическое СЛОВО – разумей, крестьянское – необозримое и непостижимое, как Мир Божий, корнями утаённое в прославянстве (середина тысячелетия до Рождества Христова) и царственной кроной осеняющее Чертог Божий – от начала бытия своего было основой русского народного искусства, густо замешанного на обрядовом действе, на писаном образе, на пляске и пении. Устное поэтическое СЛОВО породило, взрастило иные искусства – изобразительные и музыкальные – и веками не лишало их отеческой опеки. Эта двухтысячелетнея традиция воплотилась и в светском искусстве со времен Древней Руси: письменное художественное СЛОВО – то бишь литература – было отеческим древом всех искусств – изобразительных и музыкальных, а позже – театра и кино
Художественная литература – в основе абсолютного большинства выдающихся музыкальных, живописных произведений, не говоря уж о театре и кино, кои без литературы ничто. До постсоветских, трагических для русской словесности времен, в имперскую эпоху – и царскую, и русско-советскую – художественная литература и занимала верховное отческое положение среди искусств. Это было заложено и в государственную политику в области культуры и искусства. Еще недавно книги и журналы, издаваемые миллионными тиражами, зачитывались до дыр, за произведениями писателей, тем паче возлюбленных народом, книгочеи азартно охотились, писателям внимала вся Империя, когда шли долгие литературные беседы в Останкинской телестудии. И авторитет народного писателя был столь высок, что власть прислушивалась к писательскому слову и нередко поступала согласно писательскому слову.

А ныне… Со второй половины восьмидесятых годов русскую традиционную народную литературу, словно безродную и бездомную нищенку, чужеродная и чужеверная «российская» власть выпихнула на задворки культуры, отдав предпочтение зрелищным искусствам, сплошь и рядом низкого пошиба. (Пощадила власть чужеродно-либеральную беллетристику, кою испокон веку корежило от духа русского, порождающую «гениальных» выкидышей, словно грибы-поганки в душной плесени, и под ор и визг телерекламы надувающую очередной «мыльный пузырь», талдыча ошалевшему народу, что иной литературы и в помине нет.) Это равносильно, как если бы несмышленыши-детеныши – зрелищные искусства, в коих бес вошел, – выпихнули из жила своего родителя. Жилье без хозяина в одночасье рухнуло, а чадушки, без Бога и царя в голове, на порухе непотребно пляшут и поют соромные частушки, словно ведьмы с колдунами на Лысой горе. Это было похоже на первые пореволюционные большевистские годы: хлеба и зрелищ, а Пушкина вон с корабля современности. Виктор Астафьев на читательской конференции, в которой и я участвовал, с горечью сказал о постсоветском состоянии литературы: «Если русская литература в нынешнем окаянном веке выживет, выстоит вопреки власти, то ей надо поставить памятник – величавую скульптурную композицию: изможденный писатель, которого подпирают две заморенные бабоньки: библиотекарь и учитель литературы».

И в самом трагическом положении оказалась русская традиционная проза. Поэт может хотя бы прочесть свои стихи для народа со сцены, примкнув к зрелищным искусствам, а прозу нелегко читать и воспринимать со сцены, для прозы нужно уединенное чтение и размышление. Ибо традиционная русская проза – это глубинное духовное, историческое, этнографическое, психологическое, речевое исследование русского народа, воплощенное в художественном слове, вмещающем в себя поэзию. А коль пишущий подобную прозу в отличие от поэта, каменной стеной отгорожен от читателя, то и вещает в пустоту, толкует с воображенным читателем, словно умалишенный из богадельни с зарешеченным окном. Наболтайся да умирай – не майся.

Лукавая власть, затаив радость фарисейскими вздохами, беспомощно разводит руками: де, время такое, победила литературу цивилизация со зрелищным телевизором и вездесущим Интернетом. Но телевизор, даже если там худо-бедно, годом да родом кажут пустозвонные фильмы по мотивам русской классики, никогда не заменит уединенное чтение художественной литературы. Чтение серьезной, талантливой литературы (не парнухи и чернухи) по духовному, эмоциональному, интеллектуальному воздействию на человека значительно превосходит воздействие зрелищных искусств, ибо при чтении читатель становится соавтором писателя, размышляя над судьбами героев, ассоциативно сопоставляя со своей судьбой, со своими мыслями и переживаниями. При чтении можно остановиться и одуматься, оглянувшись на свою судьбу. Чтение литературы, что от Бога и народа, крепит душу в любви к Вышнему и ближнему, поучает мудрой, живописной и певучей речи, а это при всякой профессии нелишне. Чтение с компьютера, с электронных носителей так же, уверен, никогда не заменит, чтение с печатного листа.

Винить постсоветскую государственную власть в том, что она спихнула русскую народную литературу с корабля современности, жаловаться правителю было бы смешно и горько. Это походило бы на то, как если бы мужики из оккупированной смоленщины и белгородчины писали челобитную германскому наместнику, лепили в глаза правду-матку и просом просили заступиться: мол, наше житье – вставши и за вытье, босота-нагота, стужа и нужа; псари твои денно и нощно батогами бъют, плакать не дают; а и душу вынают: веру хулят, святое порочат, обычай бесчестят, ибо восхотели, чтобы всякий дом – то содом, всякий двор – то гомор, всякая улица – блудница; эдакое горе мыкаем, а посему ты уж, батюшка-свет, укроти лихомцев да заступись за нас, грешных, не дай сгинуть в голоде-холоде, без поста и креста, без Бога и царя… Повеселила бы мужичья челобитная чужеверного правителя, сжалился бы над оскудевшим народишком, как пожалел волк кобылу, оставил хвост да гриву…

Трагедия русской традиционной литературы – это трагедия перестроечной России, а трагедия даже не в том, что искушенные чужебесным Западом, доморощенные воры и душегубцы державу в одночасье ограбили до нитки, и российский народ проснулся нищим и обездоленным, великая трагедия России в том, что окаянная и безродная власть вот уже два десятилетия с дьявольским упорством, с дьявольской методичностью работает над изменением русского менталитета. Наши массовые зрелищные искусства, подобные бесовским пляскам на русских жальниках, даже не смотря на сопротивление Русской Православной Церкви, выбивают из русского характера исконные начала: любовь к Вышнему и ближнему, любовь к русской державе, братчинность, общинность, совестливость, обостренное чувство справедливого мироустройства. В прошлые века, когда не было еще в помине глобальных средств массовой информации, помянутые этические начала жили в народе неколебимо, и лишь в придворных и притворных российских сословиях под влиянием западноевропейской культуры происходили ментальные изменения, утрата национального характера. Но в годы перестройки с ее агрессивной и всеохватной дьявольской пропагандой, с использованием телевидения, космполитизации подвергся уже весь народ, и стал утрачивать свой исконный духовно-нравственный образ.

И первое, что перестроечная пропаганда сотворила, загнала в катакомбы русскую традиционную народную литературу, видя в ней оберег русского народного характера. Разумеется, пропаганда не могла откреститься от выдающихся народных писателей, и почивших в Бозе, и ныне здравствующих, таких как Шолохов, Шукшин, Абрамов, Рубцов, Белов, Распутин, потому что имена их уже в советскую пору были прославлены на весь белый свет. Советская власть утаила лишь Владимира Личутина, талант которого по народной художественной силе не уступал выше помянутым и ярко повеличенным. А дарования писателей, идущих след в след за шестидесятниками, имперская власть не успела приметить и приветить – рухнула, погребя литературу в прахе былого величия. Либерально-космополитическая пропаганда исподволь дала понять, что на этих именах народная литература и завершилась, приспело время. Вот она подлость самозваной, самохвальной, чужеверной власти, ухватившей бразды российского правления, алчущей заживо похоронить русскую традиционную литературу, а прочая, де, и сама выживет, – знать, порочащая и народ русский, и слово русское, да парнуха с чернухой.

Странная, удивительная и непостижимая по нынешним временам была жизнь народа в брежневское затишье: писатели, и особо именитые «деревенские», могли читателей сотнями и тысячами собирать на творческие вечера; книгочеи нервно следили за журналами, что являлись в свет миллионными тиражами, вымаливая, вырывая из рук номера, где печатались тогдашние «деревенщики», когда книголюбы жгли ночами костры возле книжных лавок, чтобы утром, когда разыграется лотерея – скажем, на трехтомник Василия Белова – попытать счастья, вытянуть жребий, когда не говорили о политике и политиканах, о проститутках и прохиндеях, разворовавших Русь, когда читали и верили в свое и российское славное будущее. А всесветно знаменитых писателей, особливо «деревенских», обожествляли, денно и нощно куря фимиам обожествленным кумирам… Все было, да ушло – железной антихристовой поступью прошел по земле русской мировой цивилизованный хам, щедро и безжалостно сея ядовито яркую, искусительную и злую мудрость мира сего, и заросла литературная нива дурнопьяною травой, и одичало литературное поле, быльем заросло...

И остается русским лишь по-русски верить в спасительное чудо: не схоронить народную литературу с песенным, былинным словом, ибо не исхилился дотла, не исжился в гниль дух русский, и народ еще не обратился в стадо обесившихся свиней, что со дня на день ринется с обрыва в тьму кромешную. И не сгинула русская литература прозябают по глухоманям и захолустьям писатели моего поколения, чьи произведения в благие для литературы, тихомирные брежневские времена с умиленным восторгом читали б ночи напролет, озирая и осмысляя заплечную судьбу, высматривая грядущую.

Унынье – грех, наладился помирать, долби домовину и сей рожь: живыми не увалимся в могилки, и не будем сиднем сидеть, сложа вянущие руки, обрастая старческой паутиной, поджидая, когда под лежачий камень вода подтечет. Надо писательским отцам биться, как рыба об лед, и добиться, чтобы власть российская вопреки западному ветру в голове приметила и в законе приветила русскую народную литературу.

Художественная литература – это рукописи, изданные в книгах, это книги, пробившие тропы к читателю через буреломы зрелищных искусств, а без книг писатель подобен художнику, картины которого плесневеют в нищенских казенках. Писать «в стол», конечно, можно, надеясь, что издадут посмертно, но писателю при жизни нужны книги, а посмертно – молитвы о спасении души. Огромные музыкальные коллективы, труппы театров имеют полнокровную бюджетную поддержку от федеральных и региональных властей, получают достойные зарплаты, а талантливые народные писатели (я не говорю о пустословах и зубоскалах), даже и не требующие зарплат, на издания книг не могут вымолить жалкие гроши.

А посему, конечно, необходимо, чтобы в Государственной Думе был принят Закон о творческих союзах, исходя из которого Союз писателей России обрел бы статус государственной структуры в области культуры и искусства, чтобы писательство стало профессией, а не хобби. Вообразим, что Пушкина или Гоголя, государственная власть приравняла б к собирателям конфетных фантиков. А Пушкины и Гоголи не переведутся в русском литературном мире… И Закон о творческих союзах нужен писателям для того, чтобы государственная казна законно поддерживала издательскую деятельность Союза писателей России «от Москвы до самых до окраин», чтобы не остались закрытыми для народа произведения современной художественной литературы, «где русский дух, где Русь пахнет». Если власть поддержит издательскую деятельность в писательском мире, слава власти во веки веков, история русского искусства помянет добрым словом, а не поддержит - значит похоронит художественную литературу. А пока (вообразим) власть в тяжком раздумье о судьбе литературы будем по-русски уповать на чудо: слово народных писателей, кои не изведутся на Руси, еще прозвучит на всю Россию для душевного и духовного блага народа, измученного смутой.

На фото: Портрет писателя А. Байбородина работы художника Лапина И.В.

 

3. СОКРОВИЩЕ
О купечестве нынешнем и былом, о капитале добром и злом

Благодетелям, радением коих мужало и процветало Государство Российское…

 

«Где сокровище ваше, там будет и сердце ваше» (Мф. 12:33).

«Моя идея была, с самых юных лет, наживать для того, чтобы нажитое от общества вернулось бы также обществу (народу) в каких-либо полезных учреждениях; мысль эта не покидала меня никогда во всю мою жизнь».

Третьяков Павел Михайлович

 

 

Купеческая судьба

«Доброе слово и злых делает добрыми, а злое и добрых делает злыми», – учил преподобный Макарий, дабы брат и сестра во Христе, поминая ближнего, не судили, – «не судите, и не будете судимы; не осуждайте, и не будете осуждены; прощайте, и прощены будете» (Лк. 6:37). Словом, дай, Боже, любви, чтобы мы, не осуждая ближнего за грехи, – кроме хулы на Святую Троицу, – видели бы в живой душе …на поле брани добра и зла… лишь свет божественной любви к Вышнему и ближнему, пусть и тусклый, светящий сквозь сумрак грехов и немочей; и, говоря о ближнем в очи или позаочь, поминали бы лишь добрые дела. А посему, в согласии со святоотеческим любомудрием скажу доброе слово лишь о добрых делах сибирского благотворителя , не пытаясь создать психологически верный, правдивый образ героя. А коль некоторые добрые дела его реальны, но мистические мотивы благотворительности воображены, как воображен житейский, душевный, духовный мир предпринимателя , то повеличаю его …ну, скажем, Петр Ильич Калашников. Я не поминаю в очерке имени благодетеля сибирского по двум мотивам… Мотив первый: благодетель …вообразим сие… верит, что истинная милостыня в согласии с заповедью Христа творится втайне, и Господь воздает въяве, в ином случае – торг, когда за деньги покупают суетную мирскую славу; о сем Слово Господне, запечатленное у святых апостолов Матфея и Луки (Мф.6:2-3;Лк.21: 1-4). Мотив второй: очерк посвящен купечеству – нынешнему и былому, капиталу – доброму и злому, а, прежде, – обобщенному и осмысленному купеческому милосердию, яко деянию божественному , а воображенный благодетель Калашников поминается лишь для изобразительности. Хотя, напомню, за вымышленным купцом Петром Ильичем – реальный предприниматель, для коего Петр Ильич – полагаю, идеал, образец для подражания, как и для иных русских купцов, промышленников и банкиров.

Далее вообразим… Потомок крестьян-христиан и благочестивого старорусского купечества, душой и разумом постигающий Священное Писание и Священное Предание, Петр Ильич, боголюбец и богомолец, любит и прощает врагов своих, но люто ненавидит и обличает врагов веры православной. От крестьянского рода …вообразим и сие… Петр Ильич унаследовал добрейшую русскую душу и христолюбивый дух, – черты характера столь редкие в деловом мире.

Купеческая судьба Петра Ильича Калашникова рождалась на сумрачной заре российской перестройки, когда по дьявольскому умыслу властвующие христопродавцы сокрушали Государство Российское, грабили и волочили награбленное за бугор, когда народ впал в нищету и беспросветную тоску. В студенческой юности безсменный командир строительных отрядов, после аспирантуры ученый-экономист, а потом возглавлявший отдел снабжения на крупном заводе, Петр Ильич, процветавший в Российско-Советской Империи, даже в причудливом, сказочном сне не смог бы провидеть грядущую предпринимательскую судьбу, да в лихолетье, когда наемники князя тьмы и смерти оседлали российскую власть. Но …может, и не без купеческих грехов… Петр Ильич все же смог пройти сквозь чужебесие дикого капитализма, не утратив из души любви к Вышнему и ближнему, к Отечеству и соотечественнику. А когда крепко встал на ноги, избрал путь русского купечества, радением коего по России-матушке, да и в родной Сибири, открывались и содержались храмы, богадельни, странноприимные дома, сиропитательные приюты, семинарии, издательства, музеи, картинные галереи, парки и даже погосты.

Ступив на купеческую стезю, Петр Ильич, от природы кряжистый, стал похож на старорусских купцов: долгополый костюм, похожий на кафтан, русая, изрыжа и с проседью борода лопатой …да и ума палата; лишь сивую гриву не чесал на прямой пробор и не смазывал для блеска лампадным маслом. По-первости, Петр Ильич, напоминающий былого купца и дородного попа, казался мне ряженным, вроде иных самодельных казаков, кои не ведают, с коего бока на коня забраться. Но после долгой беседы я понял: купеческий облик Петра Ильича вызрел постепенно и лишь из воинственной неприязни к затянутым в чёрные смокинги, лукавым менеджерам, похожим на вертлявых мелких бесов, да из любви ко всему русскому, и особо, к народному домострою. Обликом Петр Ильич напомнил мне знаменитого исторического писателя Дмитрия Балашова, что вечно …даже на писательских съездах в Москве… красовался в мягких, хромовых сапогах и русской рубахе навыпуск, препоясанной по чреслам витым пояском, расшитой по косому вороту малиновыми обережными крестами.

 

О капитале добром и злом

Петр Ильич Калашников – представитель крупного сибирского капитала. А капитал – возможность и добрых деяний во славу Божью, во благо ближних, и – недобрых, во зло ближним; к сему, капитал – вольно отпахнутые ворота в роскошный и диковинный сад любострастных утех и потех, кои нищему не по карману. Отчего нищий …без Бога и царя в голове… люто страдает от зависти, свирепо ненавидит богачей, – тоже охота услаждаться пороками, да нечем платить за пороки, в кармане блоха на аркане.

Грехи любезны, доводят до бездны… Некий даровитый, но бедный художник – увы …чадо разбитной богемы… склонный к пьянству и любострастию, – ликовал, что Господь не дал ему славы и денег, ибо при славе и тугой мошне не устоял бы перед «сладострастием земного бытия», и, махнув рукой на творчество, пустился во все тяжкие. В пламени страстей спалив душу дотла, обратился бы в обугленного мертвеца уже до Страшного Судилища.

 

Богатство и нищета… Есть нищета духа – « Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное» (Мф.5:3), – когда душа чиста и ясна, словно синее небо в солнечный день, когда книга души до черна не исписана демонской мудростью мира сего, когда страницы души чисты, уготовлены для начертания в них глаголов Божиих. Но мы нынче ведем речь о житейском богатстве и житейской нищете, которая …если то христиански осознанное бытие… счастливо сливается с нищетой духа, чем прославился сомн святых от первохристиан, проповедующих аскезу, и до православных, святостью в Земле Российской просиявших.

В воображении рождается картина из человеческой жизни в некой экзотической жаркой земле… Поджав голые ноги, сидит в тени бананового древа народный мыслитель-сказитель, напоминающий древлерусских гусляров и калик перехожих; корм мыслителя – бананы с древа, имущество – плат на голове да повязка на бедре. Американец, проезжающий мимо на роскошном авто, в ужасе восклицает: «Господи, как он живет в такой нищете?!» Мыслитель горестно вздыхает, глядя на американца в авто: «Господи, мне, вольному, жалко его: раб бесчисленных вещей, на обретение коих убил драгоценное время созерцания, размышления и воплощения, убил творческую волю, умертвил творческий дух, потому что о бесчисленных вещах печется денно и нощно. Ради вещей пожертвовал и божественным духом, что дарован был Свыше от рождения. И ныне его дух не вмещает землю и небо…»

«…Удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в Царство Божие» (Мф.19:24) , – сострадают христарадники с церковной паперти, провожая жалостливым взглядом зеркально сверкающие лимузины.

А горемыки, в коих пылает сжигающая душу зависть или бродит ярый бунтарский дух, воображают богачей лишь в порочной роскоши дворцов с видом на море, в окружение нищенских хибар и халуп, где чахнут от нищеты и ярёмного труда их несчастные батраки и холопы. И мечтают горемыки о русской революции, грозя буржуям: придем к власти, сунем в руки кайло… долбить колымскую мерзлоту, а в роскошных имениях ваших откроем пионерские лагеря и дома престарелых.

Православные любомудры, в терпении и смирении чураясь бунтарского зла, тем не менее, зрят глобальную демоническую силу в крупных капиталах, кои, слившись в Единый Мировой Капитал в Едином Мировом Царстве, учредят Единую Мировую Власть, и возглавит Власть тот, кто придет вместо Христа, кто станет Антихристом.

Былинные братья Долгополовы похвалялись богатырской силушкой: де, ухватимся за «кольцо» земли, опрокинем землю навзничь; и святорусский богатырь Илья Муромец сурово осудил нахвальщиков, ибо поначалу и ему калики перехожие вместе с питием вдохнули великую силу, а потом, спохватившись, убавили. Жрецы технократического буржуазного Молоха, новоявленные чада Мамоны – суть, «золотого тельца», – вооружившись демонической мощью технической цивилизации, ухватив «золотое кольцо» природы ради утробной прихоти и похоти, кажется, со дня на день полонят мать-сыру землю и замахнутся на Силы Небесные. Тут и погибель миру дольнему… увы, вместе с чадами Мамоны.

Владельцы капитала, если не рабы Божии, то – рабы князя тьмы и смерти , третьего не дано: «да, да; нет, нет; а что сверх этого, то от лукавого» (Мф. 5:37). Возложившие души на языческий жертвенник «золотого тельца», обладатели крупных капиталов, словно ангелы смерти, несут на черных крылах погибель миру, а, прежде, своей душе. Уж на что жил благочестиво, в ладу с заповедями Божьими богатый иудейский юноша, – возможно, из процветающего купечества, – и тот, увы, оказался рабом капитала, чадом клятого Мамоны. «Иисус сказал ему: если хочешь быть совершенным, пойди, продай имение твое и раздай нищим; и будешь иметь сокровище на небесах; и приходи и следуй за Мною. Услышав слово сие, юноша отошел с печалью, потому что у него было большое имение» (Мф. 19:21-22).

Словом, у крупного российского капитала два пути: путь гибельный, избранный глобальным капиталом, и путь спасительный – по заветам старорусского купечества, боголюбивого и человеколюбивого, созидавшего благолепные города с православными храмами и странноприимными домами, с театрами, библиотеками и картинными галереями .

 

О православном купечестве

Историческая миссия российского купечества в становлении и развитии России в либеральной историографии, литературе и журналистике XIX века, а потом и в советской ХХ века либо замалчивалась, либо окрашивалась мрачными тонами. Роль купечества в промышленном и гражданском строительстве, в социальном обустройстве России сводилась к жестокой эксплуатации трудящихся ради личного обогащения. А нравственно-психологический и социальный образ купечества за два века властителями …или растлителями… умов подвергся такой демонизации, что и по сей день образ русского купца сливается со зловещим обликом мироеда, создавшего начальный капитал либо разбоем, либо мошенничеством, преумножившего богатство за счет рабского труда наёмных рабочих, утопающего в роскоши, погрязшего в корыстолюбии, сребролюбии, разврате, диком самодурстве, мелочной скупости, при этом прикрываясь фарисейской набожностью и семейным домостроем. Зловещий образ русского купечества глубоко внедрился в сознание российского обывателя, несмотря на нынешнее историческое переосмысление образа, отчего и неслучайно то, что современные российские предприниматели, бизнесмены чураются величания «купец». Впрочем, причина …и, может, основная… еще и в том, что нынешняя правительственная идеология не выработала истинного и реального отношения к роли купечества в истории России дореволюционной и современной.

Историографическое искажение, а вернее, уничижение роли купечества в дореволюционной России и демонизация образа купца в общественном сознании происходили «благодаря» всеохватной либерально-демократической пропаганде, хотя и вопреки политики царского правительства, высоко оценивающего роль купечества в духовно православном, хозяйственном, социальном развитии Российской Империи и достойно, в отличии от нынешних времен, морально вознаграждающего купечество за труды во благо и славу Отечества. Правительство не шло на поводу либерально-демократического мнения, заведомо ложного и разрушительного для державного сознания общества, поскольку воспринимало купечество, как единственную действенную силу в экономическом и социальном развитии государства, самый надежный оплот державного и духовно-нравственного состояния. Историк П.А. Бурышкин писал: «Если бы торговое сословие и в прежней Московии, и в недавней России, было бы на самом деле сборищем плутов и мошенников, не имеющих ни чести, ни совести, то как объяснить те огромные успехи, которые сопровождали развитие русского народного хозяйства и поднятие производительных сил страны. Русская промышленность создавалась не казенными усилиями и, за редкими исключениями, не руками лиц дворянского сословия. Русские фабрики были построены и оборудованы русским купечеством. Промышленность в России вышла из торговли. Нельзя строить здоровое дело на нездоровом основании. И если результаты говорят сами за себя, торговое сословие было в своей массе здоровым, а не таким порочным».

Традиции русского купечества, сословно окрепшего после Крещения Руси, имели твердую православно-державную основу, а к девятнадцатому веку обрели завершенную идеологию, выраженную в знаменитом триединстве: «Православие, Самодержавие, Народность» – идеологию, русофобами прозванную «черносотенной», якобы исходящей от великорусского шовинизма.

 

* * *

Иркутское купечество народилось в средневековье. В конце XVII века Иркутск становится бойким торгово-ремесленным центром Сибири. Из разных земель России и Сибири стекались в Иркутск люди …если и без гроша в кармане, то с богатым купеческим воображением, крепкой хозяйской ухваткой, рассчитывающие на Божию волю и по трудам и молитвам – на промысловый, торговый фарт. Уже до градопризнания Иркутска к стенам Иркутского острога приходили бухарские караваны. Самый большой, состоящий из 172 верблюдов, привез в 1686 году товаров китайских и бухарских на две тысячи рублей. К их прибытию в город съехалось столь торгового люда, что все складские помещения были забиты товарами. К началу XVIII века в самом Иркутске появляются русские торговые люди, чаще переселенцы с северо-востока России: с Устюга Великого, Яренска, Пинеги, Вологды, Тотьмы и других городов Поморья. Русскому Северу обязан Иркутск зарождением славных купеческих династий: Сибиряковы, Трапезниковы, Саватеевы, Баснины.

Вольно и невольно иркутское купечество исполняло великую миссию православного просвещения языческих народов и освоения диких земель, отправляясь в путешествия к неведомым островам и странам, преодолевая огромные расстояния на лошадях, оленях, собаках, под парусами и на веслах, мужественно и смиренно переживая смертельные опасности, лишения, голод и холод. Гнал купеческий азарт, но спасала молитва и дела во славу Божию, во благо родного народа. Не случайно, со второй половины восемнадцатого столетия Иркутск – город сухопутный, далекий от морей и океанов – превращается в мощную базу промыслового освоения островов Тихого океана и Русской Америки; неслучайно, Иркутск становится и центром изучения, православного и хозяйственного Северо-Восточной Азии и Тихоокеанского региона.

Грех идеализировать российское , в том числе иркутское, купечество – баснословные богатства наживались и неправедными путями: иные сибирские богатеи, яко тати придорожные, начальный капитал добывали с разбойным кистенем на торговом тракте, либо с ружьишком на «золотой» тропе; встречались купцы-мироеды, по-дешевке и «огненной водой» скупающие меха у промысловых охотников, особо у инородцев, наживающие капитал за счет непосильного и надсадного труда наемных рабочих, загнавшие в могилу и обездолившие уйму бедных семей. Попадались и ухари-купцы, и жестоковыйные самодуры.

Но помянем легендарного киевского разбойника Кудеяра, за полвека покаянного отшельничества, молитвенного служения Богу и людям ставшего святым Питиримом… Купец купцу рознь, да и лишь Бог без греха: многие купцы, будучи людьми православными, в зрелые лета либо на закате жизни исповедально каялись в грехах, и, замаливая грехи, жертвовали баснословные капиталы на храмы, больницы, сиропитательные, странноприимные, ночлежные дома.

В отличии от нынешних времен, когда государственная политика морально не поощряет народных благодетелей из деловых людей, в России же с начала восемнадцатого века до начала двадцатого столетия сословие купцов за великие заслуги перед Отечеством на государственном уровне обретает многочисленные привилегии, выделяется в привилегированное сословие.

 

Творение блага

Сегодняшние предприниматели купцами величаться не спешат: купеческое сословие в России не возродилось, жалованными грамотами не утвердилось, а старорусское купечество в либеральном искусстве столь черно намалевано, страх Божий глядеть, краше в гроб кладут. К тому же иные предприниматели в душевной глуби чуют обреченно: до православного купечества им словно до Небес Божьих, ибо не по Сеньке шапка.

Русские купцы – разумеется, избранные, что обрели истинную, искреннюю веру во Христа Спасителя, – ведали, что пришли в дольний свет нагими, нагими и уйдут в горний свет, и деньги в могилу не унесут, и что Господь примет их души по любви к Богу и ближнему, воплощенной в добрых деяниях. Архиепископ Иннокентий, Перво вятитель Иркутский, толковал: «Послушайте, любимцы… Яко же человеку на одной ноге нельзя идти, ниже птице об одном крыле летати. Тако и человеку о единой вере без добрых дел не получить спасения…»

Благо-творительность испокон веку жила в обычаях русского купечества, но в  Сибири благотворительность обрела диковинный размах. Шиком у богатого сибирского купечества при открытии подписного листа для строительства храма, приюта, богадельни было неожиданно проставить в нем такую сумму, кою не смогли бы превзойти другие.

Но не похвальба лишь подвигала купцов на щедрое милосердие… Русский мужик-древоделец, срубив дом-пятистенок из сосняка, что до звона выстоялся на корню, уложив в нижние венцы листвяничные кряжи, умудрив карнизы и наличники кружевной лепотой, не о том лишь гадал, что ладно, угревно и чадородно заживут домочадцы в хоромной избе, но и небесной блажью сладко томил сердце: продюжит изба века два, и добрым словом, искренней молитвой помянут внуки и правнуки его, строителя хоромины, и станет легче, отраднее на небесах его крестьянской древодельной душе, согретой сестринской и братчиной любовью во Христе. Подобно домостроителям, и православные купцы в делах милосердия помышляли о благодарственных молитвах – во здравие и за упокой.

Благо творили православные купцы потому, что верили в Бога и страстно, до самоотречения, любили родной русский народ, Святую Русь, и могли воскликнуть вслед за поэтом:

Россия, Русь, — куда я ни взгляну…
За все твои страдания и битвы
Люблю твою, Россия, старину,
Твои леса, погосты и молитвы,
Люблю твои избушки и цветы,
И небеса, горящие от зноя,
И шепот ив у омутной воды,
Люблю навек, до вечного покоя...
Россия, Русь! Храни себя, храни!

К сему стародавний купец, народный благодетель, верующий в бессмертие души, свято чтил евангелийскую заповедь: «Итак, когда творишь милостыню, не труби перед собою, как делают лицемеры в синагогах и на улицах, чтобы прославляли их люди. Истинно говорю вам: они уже получают награду свою» (Мф. 6:2). И хотя понимал благодетель: де, твори милостыню втайне, воздастся в яви, но и, помышляя духом о мире горнем, обитая душой в дольнем мире, утешен бывал и похвальным словом от благодарных соотечественников.

Помянем заупокойной молитвой иркутского купца-золотопромышленника Иннокентия Сибирякова, принявшего ангельский чин – святую схиму – в скиту на Святой горе Афон, накануне передавшего все наличные средства духовному отцу иеромонаху Петербургского подворья Свято-Андреевского скита Давиду (Мухранову) для Русской Православной Церкви, а на Афоне выделившего на возведение собора во имя Андрея Первозванного два миллиона рублей в исчислении того времени, то есть, конца девятнадцатого века, а так же отпустившего средства на строительство трехэтажного больничного корпуса с церковью в честь святителя Иннокентия Иркутского, на постройку малой церкви во имя Благовещения Пресвятой Богородицы.

Можно помянуть и других русских купцов, кои на закате лет едва ли не весь капитал завещали монастырям, храмам, богадельням, приютам, странноприимным домам и больницам, помня, что ранее творили милостыню от избытка . Речено же в Святом Благовествовании: «Взглянув же, Он увидел богатых, клавших дары свои в сокровищницу; увидел также и бедную вдову, положившую туда две лепты, и сказал: истинно говорю вам, что эта бедная вдова больше всех положила; ибо все те от избытка своего положили в дар Богу, а она от скудости своей положила все пропитание свое, какое имела» (Лк.21: 1-4). Словом, иной сердобольный голодранец, кинувший остатний грош помирушке-побирушке на паперти, свершил истинное благодеяние, кое зачтется на Страшном Судилище; а купец, промышленник или ростовщик, жертвующий от избытка и жаждущий прилюдного восславления, и народом восславленный, сполна получает награду в земном обетовании, не обретя сокровищ для Вечной Жизни.

Иные нынешние сребролюбцы жертвуют на храмы, покупают в церковной лавке толстые свечи и с кротким, ангельским смирением возжигают пред святым алтарем, и даже исповедуются и причащаются, а веры нет, есть лишь языческое суеверие, ибо не молятся Христу Богу о спасении души в Царствии Божьем, а ждут по денежным жертвам, по благочестию и молитве лишь благ земных и тленных, ибо слишком любят дольний мир, где суета сует и томление духа, и смутно воображают горний мир – жизнь после смерти.

Ведал я крещеного богача, который жертвовал на православные храмы, но – от избытка, и, палимый честолюбием, ждал великих почестей от Церкви Православной, а в глубине души – и посмертный рай, похожий на барскую усадьбу с дубовыми аллеями, тихими прудами, где плещутся нагие нимфы. Ишь, и на земле нужды не ведал, яко сыр в масле катался, и рай купить охота, огороженный от нищего и вороватого простолюдья каменной оградой.

Православная Церковь испокон веку воздавала почести благотворителям-храмостроителям, поминала в заздравных молитвах; а если по Божьему промыслу, по людскому умыслу, по недогляду обходила иного благодетеля почтеньем громогласным, то благодетель либо прощал, либо, не вмещая в душу заповедь о тайной милостыне, бранил неблагодарную Церковь. И готов был, шатнувшись от православия, возгласить ересь бесовскую: де, храм Божий – в душе, не в камне, из коего сложены церкви; а посему если церкви рухнут, храм в душе не умалится.

Помнится, святейший Патриарх Кирилл, беседуя с иркутской деловой элитой, поведал церковную притчу про богача, удумавшего купить райское блаженство, словно загородную хоромину… Жертвовал благодетель на храмы, принародно тряс мощной, и, упокоившись, рванул в рай. Святой апостол Петр, коему вверены ключи от рая, преградил путь: «Вам, дядя, не сюда. Вам, дядя, туда...» – и указует перстом на ад кромешный, где огнь, сера и скрежет зубовный. «Да ты, что… мужик?! я такие деньжищи отвалил на строительство храма!..» Вздохнул святой Петр: «Не переживайте, дядя: деньги мы Вам вернем …» О ту пору убогий дворник, что мел улицу супротив его барских хоромов, не бредет, а плывет в рай, да не в заплатной телогрейчишке, а в светящемся белом покрове; Петр-ключник с поклоном отпахивает ему врата рая, ибо поведал Спас: «Тако будут последние перви, и первии последнии: мнози бо звани, мало же избранных». (Мф. 20:16)

Но… мир не без праведников, и мир нынешних предпринимателей не без добрых людей, унаследовавших традиции православного русского купечества; и если в России нечто доброе созидается, то благодаря и частному капиталу. Хотя купеческие традиции, не возрождаясь в исконной славе, и проявляются лишь всплесками участия предпринимателей в делах благотворительности и меценатства.

* * *

Маловедома мне даже внешняя, видимая жизнь реального предпринимателя, коего утаил за спиной воображенного купца Петра Ильича, а, тем паче, неведома сокровенная – душевная и духовная, но вклад благотворителя в судьбу родного города столь зрим, что имя предпринимателя уже запечатлелось в городской летописи и памяти горожан. Но вернемся к Петру Ильичу… В отличии от буржуев, у коих денег как у дурака махорки, а льда в Крещение не вымолишь, кои при мертводушии и единой извилине в бритой башке могут раскошелиться лишь на плотские утехи да на ведьмовские песни, пляски и ржание лицедеев в телевизоре, Петр Ильич Калашников крупные капиталы вложил в благотворительные проекты: храмостроение, реставрация церквей, строительство и содержание странноприимных домов и богаделен, издание православной святоотеческой литературы, подобной творению митрополита Иллариона «Слово о Законе и Благодати».

Воображаю …сам, бедолажный, подпирал стены в приемной… сколь просителей с жалобными письмами, заманчивыми проектами толкутся у парадного подъезда Петра Ильича: вот батюшка в линялом подряснике – похоже, из бедного сельского прихода; вот опухший от запоя, гривастый живописец с этюдами в холщовой суме; вот нахрапистый поэт, уже сочинивший оду купцу; вот хитромудрый издатель, гадающий, как искусить купца честолюбием, издать пышную книгу о его купеческом величии; вот долгоногая краля, похожая на цаплю, победившая на конкурсе красоты в Староконюшенном проулке, повторяющая, чтобы не забыть: «Красота спасет мир»; вот библиотекарша от волнения исходящая красными пятнами; вот неказистый и нищий сочинитель повестей, дрожащими руками застегивающий и расстегивающий верхнюю пуговку на рубахе, поправляя некогда белый, ныне вышарканный, пожелтевший воротник; вот… и-и-и бесконечная вереница прошаков Но се птицы мелкого помета и низкого полета; крупные и хищные буром прут через приемную мимо ошалевшей от народа, нервной секретарши. Просителям …их тьма тьмущая… нужны деньги, а казна торговой компании не бездонна. Живущий строгим русским домостроем, Петр Ильич на безделицу не раскошелится; благодетель чует, кому, перво-наперво, надо помочь, исходя лишь из истинной нужды просящего либо исходя из значимости для народа социального или культурного проекта, а не из своего честолюбивого, своекорыстного расчета – в сем случае не милосердие, а купля и продажа, ибо речено Спасителем: «…если делаете добро тем, которые вам делают добро, какая вам за то благодарность? ибо и грешники то же делают» (Лк. 6:33). «Истинно говорю вам, они уже получают награду свою» (Мф. 6:2).

Занимаясь благотворительностью, Петр Ильич особое значение придает Православию, где спасения души пред Вечностью, потом – искусству, «где русский дух, где Русью пахнет», где утешены добрым словом униженные и оскорбленные. Благодаря и Петру Ильичу вышли в свет книги талантливых иркутских писателей; и на средства его торговой компании писатели и художники получали годовые подписки на русский журнал «Наш современник».

В череде просителей, выше помянуто, мелькал и бойкий издатель; и не случайно: Петр Ильич, как он покаянно выражался, грешил стихописанием. Стихи не печатал, но, случалось, по вдохновению читал в дружеских застольях; и так волновался, читая, и так извинялся, прочтя. Проведав о пристрастии купца к стихосложению, издатель долго кружил вокруг скромного поэта – не бедная птица-синица, богатый журавль в руки летит, – долго склонял к изданию поэтического сборника, и… выходил книгу. Издав пышный сборник стихов – в слове немудреных, откровенно назидательных, изложенных по мотивам Нагорной проповеди Христа, – Петр Ильич полистал пахнущую типографской краской, роскошно обряженную книгу и поначалу впал в телячий восторг; но уже через месяц схватился за голову и проклял день, когда согласился на издание, ибо …донесся слух… прослыл рифмоплётом среди здешних стихотворцев. Несчастный Петр Ильич, ведающий и любящий русскую народную поэзию, долго сокрушался, что не устоял перед честолюбивым соблазном, издал книгу стихов: «Русская поэзия… Пушкин, Есенин, Клюев, Васильев, Рубцов, Кузнецов… а я-то, дурак, куда полез со своими виршами?! Со свиным рылом, да в калашный ряд…» Но добрые поэты, пишущие добротные стихи, утешили страдальца: «Всякое дарование – и малое, и великое – коль от Бога, то и во благо народа».

Беседа о России

Нынешние и грядущие российские предприниматели могут стать достойными преемниками былого российского купечества, но, к сожалению, наёмники в российской власти, не поощряют региональное предпринимательство, радеющее о промышленном, социальном, духовном и культурном развитии украинной России.

В дьявольском омуте идеологической, политической и экономической перестройки России конца XX века началась стремительная централизация собственности и природных ресурсов, доведенная до абсурда, когда всеми богатствами страны овладел столичный олигархический капитал, и региональные предприниматели, по-сути, не имеют доступа ни к своим природным ресурсам – нефть, газ, лес, – ни к региональной собственности в сфере промышленности и особенно энергетики. А если и перепадают крохи с барского стола, то после дележа собственности между губернской властью и столичными, а иногда и зарубежными олигархами. Российские, в том числе и сибирские предприниматели, неохотно вкладывают средства в местные хозяйственные, социальные, культурные проекты, потому что, увы, мало верят в будущее России, где с негласного дозволения постсоветской верховной власти, а порой и сознательно уничтожался промышленный потенциал страны, а вместе с промышленностью и социально-культурные инфраструктуры, что особо остро ощутили в провинции, в том числе и в Иркутске.

Уродливая экономическая политика стала верховной причиной того, что не возродились былые купеческие традиции; но, о чем толковалось выше, причина и в душах русских предпринимателей, кои …нередко… понимали православной воцерковление не как спасение души для Царствия Божьего, а, по-сути, язычески, как залог материального процветания в мире земном.

Пропадите лес и горы, я на кочке проживу… Иные российские воротилы, торговые и финансовые, в жестоковыйной погоне за прибылью чихали с высокой колокольни на судьбу родного народа – сдохни народишко русский, лишь бы я и домочадцы пребывали в роскоши; гори Россия синим полымем, можно и за кордон отчалить. В отличие от доморощенных мироедов, купец Петр Ильич искренно переживает о грядущей судьбе России и русского народа, будучи русским националистом, в смысле, любящим отеческую нацию. О судьбе России и русского народа мы и беседовали в его загородном доме – в светлом кабинете с высокими книжными шкафами, с русскими пейзажами, с таинственно мерцающей в лампадном свете, резной божницей в красном углу, откуда жалостливо взирали на нас Спас Вседержитель, Царица Небесная, святые угодники и чудотворцы. Бедная деревенщина, испуганно и подобострастно гнущий выю перед сильными мира сего, оробел я в купеческих хоромах, путано и сбивчиво затеял беседу, но, утешенный ласковым, почтительным взглядом, осмелел. Беседу – запечатленную на бумаге, придирчиво правленую Петром Ильичом, изрядно усеченную, – ныне и ввожу в очерк.

– Петр Ильич, среди крупных российских предпринимателей, чиновников и политиков с либерально-космополитическим сознанием, для коих Россия-родина – «страна дураков», среди дельцов, разжившихся на спекуляциях, на «прихваченной» народной собственности, неистребимо мнение о том, что Советскому Союзу нечем хвалиться, а тем паче, гордиться, что социалистическая Россия — голодная, холодная, населенная рабами, что в пьяном застолье мечтают о капиталистическом рае, о «свободе» по образу и подобию Западной Европы и Америки. Петр Ильич, а как Вы, процветающий предприниматель, относитесь к советскому прошлому, когда наши деды и отцы даже в крамольном сне не могли увидеть грядущий российский капитализм?

— Великий грех взял бы на душу, если бы охаял советское время, благодаря которому вышел в люди, как говаривали о ту пору. Копеечные цены за пропитание, бесплатное медицинское обслуживание …ныне медицина – подлая и циничная, спекулятивная торговля… бесплатное жилье, когда миллионы простых, бедных людей получали прекрасные квартиры, попутно обзаводясь и дачами. А какие пенсии получали рабочие и служащие, выходя на заслуженный отдых?! Скажем, пенсия в сто двадцать рублей в ту пору равнялась 70-80 процентам средней заработной платы. Это не 17-18 процентов как ныне. До ста процентов средней заработной платы пенсия выросла в сталинские годы. (Кстати, либеральные историки умалчивают, что Сталин писал добротные стихи на родном грузинском языке, и, в отличии от последующих кремлевских невежд, лично просматривал художественные фильмы, читал литературные произведения.) Но вернемся в Советский Союз… Двадцать лет назад депутаты отчитывались не «лежачими полицейскими» на дорогах и пешеходными переходами, а построенными микрорайонами и тысячами бесплатных квартир. Хотя нефть тогда стоила не 120, а 12 долларов за баррель.

Но трагическое заблуждение российского социализма – даже более позднего имперского, – заключалось в попытке устроить безбожный «рай» на земле; но рай может быть лишь в Царствии Божьем и с Богом. Земной «рай» в одночасье рухнул, словно замок из песка в ненастье, и на порухе лукавые начали поспешно строить замок «ада».

– Замок «ада»?.. Хотя, думаю, верно сказано. Я уже писал в очерке «Спаси, Блаже, души наша…» и ныне напомню: «трагедия перестроечной России даже не в том, что искушенные чужебесным Западом, доморощенные воры и душегубцы державу в одночасье ограбили до нитки, и российский народ проснулся нищим и обездоленным; великая трагедия России в том, что окаянная власть …воистину, наёмники Мировой Сатанократии … вот уже два десятилетия с дьявольским упорством, с дьявольской методичностью трудится над изменением русского характера . Наши массовые зрелищные искусства, подобные бесовским пляскам на русских жальниках, даже несмотря на сопротивление Русской Православной Церкви, выбивают из русского характера исконные начала: любовь к Вышнему и ближнему, к роду и родному народу, к православному Отечеству, братчинность, общинность, совестливость, обостренное чувство справедливого мироустройства. Высокие и спасительные для народа и Отечества духовно-нравственные начала вытесняются индивидуализмом, корыстолюбием, честолюбием, животными инстинктами. Чего ради сие творится? Историческая случайность, или некий политический, а вернее, мистический замысел о России? Ответ простой… Вот ставшая хрестоматийной, набившая оскомину, цитата из политического наставления идеолога Мировой Сатанократии, ненавидящей православный русский народ: «Разрушим их хваленую духовность, и Россия рассыплется сама». В прошлые века, когда не было в помине глобальных средств массовой информации, помянутые этические начала жили в народе неколебимо, и лишь в придворных и притворных российских сословиях под влиянием западноевропейской культуры происходили ментальные изменения, утрата национального характера. Но в годы перестройки с ее агрессивной и всеохватной дьявольской пропагандой , с использованием телевидения, космполитизации, эгоцентрическому индивидуализму подвергся уже весь русский народ – особо, предпринимательское сословие, – стал утрачивать исконный духовно-нравственный образ ».

– Неслучайно, из «голубого ящика» денно и нощно льётся грязный поток безнравственных шоу, а это – бунт против Бога; зрителя искушают соблазном заглянуть через замочную скважину в частную жизнь раскрученных персонажей, искушают соблазном порыться в их грязном белье, обсудить последние сплетни. Смакуются кровавые сцены, вдалбливается в народное сознание культ силы и денег, культ эгоистического индивидуализма, нравственного цинизма и национального нигилизма. В отличие от советского телевиденья, славящего великие достижения русского искусства, произведения искусства других народов Империи, нынешнее российское телевиденье затворило двери для русской классической прозы и поэзии, музыки и живописи. Мало кто знает, что наши бывшие враги – имею ввиду, немцев, – 2003 год объявили годом замечательного русского поэта и дипломата Фёдора Тютчева в честь его 200-летнего юбилея. В России же славный юбилей «засекретили», как «засекречены» имена выдающихся писателей второй половины двадцатого века – Абрамов, Носов, Рубцов, Кузнецов, Белов, Распутин, Личутин – зато вдоволь «смехачей». Делу время, потехи час, а у нас всё – потеха… «Повезло» …в смысле, хоть изредка, но поминается на телевиденье… Шукшину, потому что не столь писательством, сколь актерским и режиссерским талантом покорил мир; «повезло» и Астафьеву – угодил наемной власти, поносящей народ русский.

Государственная политика в области русской культуры, вроде, и отсутствует, а вроде, и присутствует, изгоняя из культуры национальную самобытность, исконный народный язык, обычаи, обряды, традиции. Скажем, слово обладает величайшей мощью: слово уродует и облагораживает человека, слово убивает и воскрешает человека . Для того, что бы русское слово спасало народ, оно должно звучать и с экранов, и по радио. Помню, 2007 год Владимир Путин объявил годом русского языка, но дальше объявления государственная телега не стронулась. Всё та же пошлость на экранах и в жёлто-глянцевой прессе. Всё то же засилье иностранных слов и вывесок на чужих языках, всё так же планомерно уничтожается русская и другие национальные культуры, а с ними и сам народ. С годами понимаешь, какой это божественный, великий дар — русская речь. Язык не может быть создан искусственно, он не приживётся. Против русского языка идут серьёзные войны, которые мы в суете и не замечаем.

В бывших советских республиках и в нынешних автономных, где оберегаются язык, обряды и народные обычаи, даже при экономических тяготах нет тенденции вымирания, крепки семьи, нет беспризорников и детей, брошенных в роддомах.

Можно, конечно, винить российскую власть во всех смертных грехах, сваливая на власть и свои грехи. Валентин Распутин прекрасной повестью «Дочь Ивана, мать Ивана» пытался пробудить народное сознание, утверждая, что мы, соборно слившись воедино, сами должны защищать своих детей от насильников и наркоторговцев, коль не можем достучаться до власти. Ради денег дома поджигают, киоски палят, но боятся ради собственных детей сообща побеспокоить наркоторговцев палками по рёбрам или ночным окнам. Только и стонут: куда милиция глядит?! А она глядит то же, что и мы – потехи в «голубом ящике»…

Если нам – потомкам преподобного Сергия Радонежского и святого правоверного князя Дмитрия Донского, Минина и Пожарского, Пушкина и Достоевского – не удастся вырваться из увлёкшего нас стремительного и мутного водоворота, то мы не оставим внукам даже и природы, годной для обитания на той земле, где сейчас Россия; не оставим и некогда мощного генофонда русского народа и даже памяти о загадочной русской душе.

Но никогда не поздно ударить в набат по поводу массового растления юных душ; сообща мы сможем достучаться до власти, остановить поток телевизионной нечисти, спасти наших детей! И слава Богу, в народе еще не иссякло нравственное здоровье, не избылась любовь к Вышнему и ближнему, к священной русской земле.

 

Любовь к Божественной красоте

Благотворительность Петра Ильича Калашникова широка: православные храмы, приюты и богадельни, памятники и памятные доски героям России, издательские проекты, художественное творчество, где наособицу – иркутская живопись. И не случайно Петр Ильич – коллекционер произведений изобразительного искусства, а с недавних пор и владелец картинной галереи, где собраны картины талантливых сибирских художников.

Солнечным полуднем, когда небо по-вешнему вольно отпахнулось, засинело, и зеленоватой, сиреневой дымкой притуманились в скверах березняки и осинники, заглянул я на выставку иркутских художников, живописно запечатлевших сибирскую природу и жизнь сибиряков. В большом и старинном зале художественного музея и случилась памятная встреча с Петром Ильичем Калашниковым.

На эдакие выставки …себя показать, на людей поглазеть… стекается весь здешний свет, бомонд, говоря по-нынешне: губернские и городские чиновники, предприниматели, а, перво-наперво, расхристанный творческий народец; начинаются охи, вздохи, объятья друзей-товарищей, кои годами не видятся, – такова нынешняя жизнь, бешено скачущая к пропасти, когда, абы выжить, вертишься, как несчастная белка в колесе, бьешься, как уловленная муха в паучьих силках, крутишься, не видя белого света, и годом да родом, лишь на творческих сходках и обнимешься с братьями и сестрами во Христе, с боевыми другами и подругами. Волнуешься – потеешь, краснеешь, вдруг охота спину почесать меж лопаток, – и кажется, весь свет на тебя глядит; рассеяно пожимаешь руки и целуешь ручки, заискивающе кланяешься чиновникам и купцам, бегло пробегаешь по картинам суетным, незрячим оком.

Петр Ильич – любитель и ценитель живописи, будущий основатель частной картинной галереи, – не суетясь, вдумчиво и пристально, отрешенно вглядывался в картины, а уж потом обменивался впечатлениями с именитым художником, с которым купца, похоже, связывала давнишняя дружба. Впрочем, отвлекаясь от картин, Петр Ильич иногда с добродушной улыбкой, по-русски неспешно и троекратно челомкался с друзьями и кланялся дамам. Я любовался, издали глядя на Петра Ильича, дородного, степенно оглаживающего тронутую сединой, русую бороду; и чудилось … хоть крестись… словно дивом одолев путь в два века, старорусский купец вдруг нагрянул в нынешний музей: прикатил из купеческих хоромин или завернул после заутрени в храме, воздвигнутом на его капиталы. Даже внешне столь чужд он был гладко выбритым, отутюженным братьям-предпринимателям, кои либо с барским высокомерием в остекленевших глазах взирали на человечий рой – холопы!.. либо с приклеенной к лицу, лукавой менеджерской улыбкой и свинцовым холодом в зверином взгляде.

Похоже, иные пейзажи впечатлили Петра Ильича; не случайно, избранные живописные холсты той выставки вскоре пополнили его коллекцию, позже представленную в альбоме реалистической живописи.

Спустя годы после музейной встречи сподобился я увидеть и всю коллекцию Петра Ильича – всю коллекцию лишь в те дни : домашняя галерея разрасталась не по дням, а по часам, словно сад азартного и щедрого садовника. И пополняли коллекцию, за малым исключением, произведения реалистических художников, чье творчество уже обрело или ныне обретает признание в мире сибирского… российского искусства.

В нашем приятельском общении на фоне живописи рождался образ будущего альбома, куда я подрядился сочинить очерк; очерк вылился в очерковую книгу о сибирской живописи и скульптуре «Избранные», кою Петр Ильич замыслил издать особо. О ту пору у иркутского купца зрела и мысль о создании частной картинной галереи, куда бы …памятуя о всесветно славленом купце Третьякове… он вложил часть нажитого капитал. Но пока картины размещались в загородном особняке, снежно белеющем среди солноликих сосен и разлапистых кедров.

Минуя высокие залы, меблированные на старокупеческий лад, переходя из лета в осень, из осени в зиму, вглядывался я в живописные полотна, в скульптурные композиции, воплощенные в древе и бронзе, и чуял, что избирал Петр Ильич произведения не случайно, но по восхитительной и сострадательной любви к родному русскому народу, к русской земле, словно по глаголам святого апостола Павла: «Ныне пребывают вера, надежда, но любовь из них больше» (Кор. 8:1) . Произведения избирались без лукавой «широты взглядов», когда в живописи …якобы!.. мирно уживаются божественное и демоническое; когда в единой выставочной экспозиции …якобы!.. могут соседствовать живописные произведения, где воспеваются человек – Образ Божий, природа – Творение Божие, с картинами, где рушатся и корежатся Образ и Творение, где живописуются и романтизируются человеческие грехи и пороки.

Познакомившись с коллекцией живописи купца Калашникова, я подумал: коллекционер коллекционеру рознь… Иные лихие собиратели картин, что коллекционеры спичечных этикеток, пустодушные, глуховатые, подслеповатые, не способны учуять истинное произведение, – не дано от Бога, народа и природы, а посему, берут картинки художников, угодливо рисующих на потребу покупателя. Хотя Лев Толстой и упреждал эдаких прытких искусников: «Искусство, поставившее себе целью поставку потех для богатых классов, не только похоже на проституцию, но есть не что иное, как проституция». Ученик Платона, древнегреческий философ Аристотель писал: «Цель искусства не в занимательности и удовольствии, а в нравственном совершенствовании человека».

Иной толстосум с золотой цепью на шее к тому же приобретает картины, словно мебель, из соображений прикладных: впишется ли картина в интерьер кабинета, залы, спальни, предбанника, нужника, соцветна и созвучна ли будет жене, украсит ли стены вместо вычурных обоев?.. Не повесишь же в детской спальне трагическую картину Ильи Репина, где Иван Грозный убивает своего сына, либо картину Василия Перова «Свидание» – бедная деревенская вдова навестила сына, малого недоросточка, отданного сапожнику в подмастерье; не украсишь же роскошную супружескую опочивальню печальной картиной, опять же, Перова про то, как бедная баба с ребятишками везет на унылых санях покойного мужа-кормильца; не поместишь же в богатом офисе картину того же Репина «Бурлаки на Волге». А посему, словно ядовито-крашенная дама из колоды карт, выпадает «глухарю» либо приторно-сладкий, блудливо-розовый «реализм» – гламур, похожий на глазурованный пряник, либо нечто тяготеющее к лакированному театральному декоративизму, либо, на худой конец – абстракция, которая, абы подивить гостей – пустить пыль в глаза. Простец глянет на «абстрактный портрет», пожмет плечами: «Не пойму, где перед, где зад, но… гениально».

Видывал я на своем веку частные живописные коллекции: и малые, что пятнали стены контор да жилищ, и большие, подобные галерее; но в отличии от прочих собраний живописи – либо прикладных к богатому жилищу, либо художественно пестрых, духовно смутных, – картинная галерея Петра Ильича дает полное и ясное представление о современной русской живописи, рождает цельное нравственное впечатление.

Тайное становится явным, и когда слетают с тайных помыслов пышные словесные покровы, во всяком деянии видится изначальная цель, за какими бы выспренними глаголами не пряталась. А посему у картинной галереи …у творчества, у человеческой души… есть два пути: праведный – от Бога, народа, природы и порочный – от лукавого беса, и невозможно избрать третий путь, ибо речено Спасом: «не можете служить Богу и мамоне…» (Мф. 6:24) . Хотя лишь Бог без греха, и покаянная православная душа – вечное сражение света и тьмы, добра и зла.

Порочный путь, когда картины художников – а мастер может быть от Бога и от лукавого – покупаются, словно любовницы, изысканно крашенные, манерные и «загадочные», в сути, мертводушные и корыстолюбивые; когда на открытиях выставок звенят пустые словеса для утешения больного и порочного честолюбия галерейщика, отчего художественные мероприятия похожи на остроумно-пошлые телешоу и пустые светские рауты со «свадебными генералами»; когда у хозяев салона, спаливших душу в азарте наживы, лишь одна цель: от приобретения и продажи картин получить предельный доход, пусть даже и лукавый.

Праведный путь : когда произведения искусства обретаются в согласии с духовным понятием красоты человека, как нерушимого подобия Божия, в согласии с понятием красоты природы, как великого и нерушимого Творения Божия, когда на галерейных выставках звучат сокровенные и покаянные, пророческие слова о судьбе и духовной сути человека, народа, мира, когда картинная галерея для владельца становится не столь коммерческим, сколь духовным, национально-державным деланием; когда устроением галереи занимаются не мимоходом-мимолётом, но в полную боголюбивую и человеколюбивую душу, полагающую, что истинное, искреннее, талантливое искусство от Бога способно пробудить очищающую душу любовь к Вышнему и ближнему, к родному народу и Отечеству, способно указать ближнему узкую тропу к храму, где душа спасается в преддверии Вечности. Сей светлый путь и выбрал покровитель живописи купец Калашников.

«Красота спасет мир…» – верил Достоевский, имея ввиду не бесовскую «красоту», подобную красе нагой крали, коя искушает худобожьих, но красоту христианской души, где негасимо светит и греет ближнего свет любви к Богу, к брату и сестре во Христе, к божественной природе.

Наш канал на Яндекс-Дзен

Вверх

Нажав на эти кнопки, вы сможете увеличить или уменьшить размер шрифта
Изменить размер шрифта вы можете также, нажав на "Ctrl+" или на "Ctrl-"

Комментариев:

Вернуться на главную