«Народ глуп и болтает всякий вздор». Академик И.С.Кочетов

«Меткий и образный русский язык особенно богат пословицами. Как на крыльях, они перелетают из века в век, от одного поколения к другому, и не видна та безграничная даль, куда устремляет свой полет эта крылатая мудрость». Михаил Шолохов

"Выскажу убеждение свое прямо: словесная речь человека — это дар Божий, откровение: доколе человек живет в простоте душевной, доколе у него ум за разум не зашел, она проста, пряма и сильна; по мере раздора сердца и думки, когда человек заумничается, речь эта принимает более искусственную по-стройку, в общежитии пошлеет, а в научном круге получает особое, условное значение" – так полагал великий труженик русской речи Владимир Даль. Продолжая изреченную мысль, можно сказать, что дворянство, — перчаточное сословие, по едкому определению В. Даля, — потом интеллигенция разучились или не научились беседовать с простым народом, красно и мудро вести речь на исконном русском наречии, похожем на летний луг в чудных цветах пословиц, поговорок, присловий, прибауток. Мы, — как испокон века морщатся деревенские, гнилая интеллигенция, — отвадились красно баить… балагурить, судачить, и простонародье перестало нас понимать и привечать. А если всё же, так называемые, деревенские писатели начинают писать, активно используя народные говоры, наша просвещенная критика обрушивается на них с насмешками: дескать, — щедровитый, красовитый, — так говорят лишь самые замшелые, выжившие из ума сельские старики и старухи, а народ сельский, давно уже говорит, как в городе.

Проживши четверть века в глухоманном лесостепном забайкальском селе, за триста верст от города и «чугунки», ударившись в сочинительство, я писал лишь о том, что родно и больно, и, разумеется, тем языком, коим и говаривали, да и по сию пору говорят мои деревенские земляки. И уж так настрадался я от столичных ре-дакторов за свой забайкальский говор, что лихо вспомнить. В свое время вышел даже забавный случай, который я, грешным делом, описал в рассказе «Соблазн» («Наш современник”. 2000. № 2.), разумеется, поменяв редакторские имена, и себя запрятав под деревенского писателя Сосновского Василия Филимоновича.

Послал я, неведомый и безымянный, два рассказа в толстый столичный журнал – из уважением искренного не стану уж казать на него пальцем, – и разумеется, получил отворот поворот с лихим отлупом. Особо досталось рассказу «Купель» («Наш современник”. 2004. № 8.), который о ту пору назывался “В озерной купели”. Итак отрывок из рассказа «Соблазн» о народном языке…

«Уважаемый Василий Филимонович!

В отделе прозы прочитали Ваши рассказы. К сожалению, все они написаны на низком художественном уровне. Редакция полностью поддерживает мнение, высказанное в рецензии писателя В. Жигулева.
С уважением ст. редактор отдела прозы А. Кузнецовский»
(Р е ц е н з и я В.Сосновский. Два рассказа. 56 стр. = 2,3 а..л.)

Судя по представленным рассказам, их автор – типичный «писатель из глубинки». Приведем большую цитату из рассказа «В озерной купели», чтобы показать, как не надо писать:

«Зябко передергивая толстыми плечами, сутулясь, чтобы утаить прущее, как тесто из квашни, обильное тело, смущенно обтягивая вокруг набрякших колен белую исподницу, шла Тоська мелкими шажками, боязливо прощупывая ступнями тинистое дно. Но вот она, похоже, ступила на песочек, пошла ровнее, шире, и, когда мягкая грудь ее заколыхалась на воде, охнула, присела, словно курица-наседка, но тут же с визгом выметнулась из воды и, отфыркавшись, поплыла вдоль берега; исподница сбилась на спину, надулась пузырем, оголив не по летам бабьи, незагорелые ноги. Пока дева плескалась, пока оглядывала озерную благость и хребет, дотлевающий рябиновым, боярковым, желтым, малиновым цветом, подкрался Ильюха, нырнул издалека и, вылетев пробкой из воды, ухватив Тоську своими клещнястыми лапами, повалил в озеро, будто в зеленое, еще не просохшее сено. Тоська оглашенно завизжала, забилась в тискающих Ильюхиных руках, колошматя толстыми ногами по воде, словно белорыбица могучим хвостом, – вроде испужалась, вроде сам водовик потянул ее в придонные травы». (стр. 6).

Владение таким стилем у большой части авторов считается признаком народности. Может, кто-то в народе и говорит «щедровитость», «красовитость» (рассказ «Гаранькин лук»), а может, и никто не говорит, только писатели пишут. Еще понятны были бы все эти выражения в речи действующих лиц, но в авторской речи?.. Ведь наверняка сам В. Сосновский отличается от старика Ромуальдыча (имеем в виду известную пародию из «Золотого теленка» Ильфа, Петрова, где «солнышко расталдыкнуло свои лучушки по белу светушку»).

О содержании же рассказов можно сказать: они придуманы. Автора не очень волновало то, о чем он писал, да и волноваться не из-за чего: изложены обыкновенные события из обыкновенных жизней, можно изложить какие-то другие и получить триллионы неизвестно зачем написанных историй. Какие животрепещущие пробле-мы затронуты в рассказе о том, как мальчик испугал свою беременную мать, и та разродилась дурочкой?

Рукопись не рекомендуется к публикации. В. Жигулев»

У Василия уже нервов не хватало лаяться с далеким и неведомым московским Жигулевым либо Кузнецовским …да там эдаких москвичей-то хошь пруд пруди, окопались в журналах да издательствах… которые, поди, не ведают, чем навоз пахнет, и в деревню сроду носа не казали или бывали мимоездом-мимоходом. Конеч-но, можно было спорить до хрипоты, что рассказы его – горьковатая отрада детства, денные и нощные переживания за мать и отца, за братьев и сестер, за деревенских земляков, за окрестные леса, поля, озеро и речку, – можно бы поспорить, волнует его все это либо не волнует, но... с кем спорить-то, с кем ругаться?! Как раньше толковали, до неба высоко, до царя далеко. Критик этот …у-у-у, крыса журнальная!.. посиживает себе в Москве, попивает чаек … тонкостеклый стакан, золоченный дворянский подстаканник, серебрянная ложечка… покуривает длинные сигаретки с фильтром и стучит на машинке, – строчит деревне битой ехидные отказы, а ты попробуй достань его. «Мелко плавашь, – как посмеивались мужики, – все холки наголе...» Так что, и спорить-то не с кем...

А говорят ли в деревне «шедровитый, красовитый»?..

Третьего дня – вспомнил тут же – мялся Василий подле сельповской лавки, а тут машина с будкой под-ворачивает, и высыпали на магазинское крыльцо смешливые доярки и, по-сорочьи треща, залетели в лавку. А как выпорхнули и снова забрались в будку, шофер – учительский сын, который недавно вернулся из армии, – высунулся из кабины и кричит смехом:

– Но чо, деуки, пристягнулись?..

– Пристягну-улись!.. Но ты шибко-то коня не понужай, – чай, не дрова везешь...

– Но тогда полятели…

– Вот тебе и «красовитость»... – Василий неожиданно вслух срезал незримо витающего рядом, белока-менного обидчика, и тут же припомнил, как знакомый рыбак Скосырский Илья Парфенович ловко отбрил мужи-ка городского.

Удили по тонкому льду – окуня, сорогу добывали на здешнем озере; вот лунки выдолбили, забормашили – кинули по горстке бормаша, и решили перекурить. А теплынь стояла, снег влажно и ослепительно искрился, лед на проплешинах синевато, зеленовато, радужно переливался... Илья Парфенович приложился к фляжке за компанию с приезжими рыбаками и начал, было, потешные байки заливать про старопрежнюю рыбалку. А тут городской мужик возьми да и брякни:

– Ни-ичего не пойму – о чем ты, старик, базаришь.

Приобиделся Илья Парфенович, усмехнулся в заиндевелые усы:

– У меня поговор такой, а как уж там по-городски, не знаю. Мы же все чуем, чо городские бают, а вы пошто наш поговор не чуете?.. Али мы не русские, али уж вы отучились по-русски говорить.

Вот тебе и «щедровитость…»

Сцены из рассказа «Соблазн» – не вымысел, а доподлинная правда о народном языке, еще и по сей день не умершем в сибирских деревнях. Но веками властвующая в России русскоязычная речь сокрушала простона-родный язык, давая порой малые послабления, и беда еще и в том, что, не сознавая того, иногда подсобляли со-крушителям языка и «асфальтовые» русские националисты из влиятельных писателей, издателей и редакторов, исподволь отвергая в русском языке простонародный дух, простонародную плоть, навязывая усередненный, вы-холощенный ллибо искусственно метафоричекский книжный язык.

* * *

Нет, не понимали народную речь (а с ней и народную душу) и дворяне с разночинцами, и нынешняя об-разованщина, даже в классических университетах изучавшая русский язык и стилистику. (В словарях, и учебни-ках, по которым они проходили или пробегали русский язык, мудря, звучная и живописная простонародная речь нередко именовалась грубо-просторечной, лексически сниженной.). На закате девятнадцатого и на кровавом вос-ходе двадцатого века свирепо порадели на ниве русского книжного языка русскоязычные литераторы, о чем писал Александр Куприн в мужественном и откровенном письме Ф.Д. Батюшкову: «…Но есть одна — только одна область, в которой простителен самый узкий национализм. Это область родного языка и литературы. А именно к ней еврей — вообще легко ко всему приспосабливающийся — относится с величайшей небрежностью. Ведь ни-кто, как они, внесли и вносят в прелестный русский язык сотни немецких, французских, поль¬ских, торгово-условных, телеграфно-сокращенных, нелепых и противных слов. Они создали теперешнюю ужасную по языку нелегальную литературу и социал-демократическую брошюрятину. Они внесли припадочную истеричность и пристрастность в критику и рецензию. Они же, начиная от «свистуна» (словечко Л.Толстого) М.Нордау, и кончая зас… Оскаром Норвежским, полезли в постель, в нужник, в столовую и в ванную к писателям. Ради Бога, избранный народ! Идите в генералы, инженеры, ученые, доктора, адвокаты — куда хотите! Но не трогайте нашего языка, который вам чужд, и который даже от нас, вскормленных им, требует те¬перь самого нежного, самого бережного и любовного отношения.» И что таить правду, лишь Сталин и его соратники сумели на время укротить хамский натиск на русский язык.

Разумеется, в сравнении со стародворянской, всё же хоть и нерусской по духу, но по-французски утон-ченной, нынешняя ходовая устная и письменная русскоязычная речь похожа на серый железобетонный дом с крикливыми щитами рекламы на ломанном английском языке. Опять воцарился хам в России со своим хамским языком. (Помню, как в троллейбусе мужик, туго прижмурившись, считывал с уличного щита рекламу ксероксов: «Херос – твой надежный друг».) Это язык не русской, не английской, — серой расы… А как сказал некогда ази-атский поэт: «Серая раса, — сволочи…» Неживая, пластмассовая речь, была прозвана учёными мужами макаро-нической, ибо жутко замусорена иноземными варваризмами, об которые язык сломаешь, мозги свернёшь, кото-рые, как мужики смеются, без бутылки и не вышепчешь. Все эти приватизации, номинации, презентации, роке-ры, брокеры, рекиты, дилеры, мэры, пэры, клипы, шопы, шоу…— обрыдли здоровому русскому уху; это — ино-земная технократическая свалка в оскудевшей ныне, но некогда щедрой и вольной, красивой природе народного языка; и как бы нам избавиться от языковой помойки, поскольку многим иноземным речениями есть заменители в родном наречии. «…Употреблять иностранное слово, когда есть равносильное ему русское слово, — значит, оскорблять и здравый смысл и здравый вкус, — возмущался даже Виссарион Белинский, которого уж никак не повинишь в славянофильстве и русопятстве. — Так, например, ничего не может быть нелепее и диче, как упот-ребление слова утрировать вместо преувеличивать».

Мы как бы стесняемся перед Европой и Америкой своего родного языка, как и народной культуры, пялим на широкую русскую кость аглицкие панталоны, которые трещат по швам. (Даже наши сельские специалисты, которым, казалось бы, сам Бог ссудил легко и вольно владеть народным говором, поскольку общаются с деревен-ским людом, и те сплошь рядом не умеют говорить с простонародьем на их исконном наречии, и себя, и кресть-ян величают аграриями; и так это звучит смешно, когда они вдруг возглашают: в поля аграрии навоз вывозят…) К слову сказать, пристрастие русской поросли (да и не только русской, — российской, славянской, арабской) к английскому языку и англоязычной культуре признак быдлового, колониального, холопского сознания. Дураку, как говорят, хоть немножко да красненького… Еще в конце восемнадцатого века поэт Александр Сума-роков упреждал: «Вовек отеческим языком не гнушайся, // И не вводи в него чужого ничего, // Но собственной своей красою украшайся…» А уж как страдал и печалился о русской речи, засоренной чужебесной тарабарщи-ной, Владимир Даль, великий знаток народной языковой стихии: «Смесь нижегородского с французским (ныне, английским, — А.Б.) была мне ненавистна по природе…»

И чего уж нам пресмыкаться, выстилаться перед тем же английским языком, если, как писал Гавриил Державин: «Славяно-российский язык, по свидетельству самих иностранных эстетиков, не уступает ни в мужестве латинскому, ни в плавности греческому, превосходя все европейские…» Пристрастие к чужеземной речи (французской, английской) это беда и холопского сознания, и оторванной от народной мудрости образо-ванщины: в девятнадцатом веке западнической книжной просвещённости, а в прошлом и нынешнем —голубоэкранной порчи. Кстати, по поводу космополитической просвещенности с горькой иронией писал еще Пушкин:

«Ты просвещением свой разум осветил,
Ты правды лик увидел,
И нежно чуждые народы возлюбил,
И мудро свой возненавидел».

Говоря о засорении русского языка чрезмерными иноземными заимствованиями, я не навязываю, так на-зываемого пуризма, в котором многоученые русисты некогда обвиняли президента императорской Академии на-ук начала ХIХ века А.С.Шишкова, посмеиваясь над мокроступами, какие, на его взгляд, должны были заменить калоши. Шишков ратовал за составление российскими учеными истинно русских слов взамен чужестранных, и само это желание похвально для русского государственника. Другое дело, мера… При использовании заёмной речи, как справедливо заметил Белинский, необходимо здравомыслие и здравовкусие, дающее русскому человеку чувство языковой меры.

Но самая страшная напасть в нынешнем… даже неловко говорить, русском… языке, — натиск хамского жаргона, в том числе и уголовного, а то и, просто подзаборной брани в разговорную, да и книжную речь. В купринские времена, когда еще девяносто процентов крестьянского населения слава Богу владело великим посло-вично-поговорочным, природно-образным, божественно-космическим языком, жаргон ядовито расцеветал лишь в либерально-демократической газетно-литературной стихии. А теперь ему полная воля, а родному народному языку – скорбная неволя. Это как надо российским власть имущим ненавидеть свой народ, свою родную речь, это насколько нужно быть продажными, чтобы по заказу разрушительной западной демонократии дозволить такое, когда по радио и телевиденью, в поездах, самолетах, автобусах денно и нощно звучат уголовно-жаргонные, богомерзкие «песенки», — вроде, а на войне, как на тебе, а на тебе, как на войне…или я беременна, беременна, беременна, но это временно, временно, временно… , когда жаргон и мат, словно вонючие помои из взорванной канализации, захлестнули нынешнее кино и, к великой скорби, даже и российскую литературу.

* * *

Знание народного говора, не чо и откуль, а умение ущедрять, изукрашивать и умудрять речь послови-цами, поговорками, присловиями, — потребно литераторам, журналистам, художникам, учёным и для понима-ния героев будущих произведений, земляков из экзотической российской глуши, и для обогащения своей устной и письменной речи; а уж для государева, общественного и политического деятеля слово, — самое верное средство для достижения любви народной. Насколько прежде народ наш был консервативен, и не брал на веру барские посулы, настолько ныне, сколь его не обманывали политики, обманываться рад, — снова и снова готов верить новоиспеченным вождям, верить посулам, красно и азартно изложенным. Скажем, в чём секрет былой народ-ной приязни к генералу Александру Лебедю, бывшему красноярскому губернатору?.. Не только в том, что этот вояка, косящий под крепкого и крутого русского мужика, грозился суровой рукой навести порядок в Отечестве, остановить разбой; нет, народ его приветил уже и за то, что он, — казалось бы, солдафон, которые порой знают лишь команды, навроде: беги от меня до другого пня, — он, полевой командир (не штабная крыса), умел говорить с простым народом, легко и живо владел щедрым и смачным, мудрым народным словом. Воистину, речь может творить чудеса, и человек, властный, обладающий сильной напористой волей, с государственным мышлением, национально выраженный и по народному красноречивый, может повести за собой нацию даже на гибельный подвиг. Были тому в истории примеры… Расходилось ли дело со словом у генерала, пошёл или не пошёл бы народ за Лебедем, это другой разговор, но в недалекую бытность самолично видел и слышал в неогляд-ном московском зале, битком набитом людьми, какой восторг произвела на собравшихся речь генерала; даже и не речь, — кино шукшинское, куда Василий Макарович приглашал и артистов по жизни… Когда Лебедь отго-ворил с породистой мужичьей хрипотцой, народ гремел в ладони так, что жалобно позванивали люстры; и юнцы уже были готовы положить живот за Отечество и вождя; а девушки и женщины… кажется, потеряли голову и умирали от зависти к генеральше, и, может быть, иные шибко чувственные повесили портрет бравого генерала в своих опочивальнях. Вот что творит с людьми талантливая речь, — горячая, страстная, по-мужьи крепкая, по народному мудрая и украсная.

А сила же речи, повторю, в умении мастерски расцветить её метким образным словцом, отработанным веками, устоявшимся народным речением.

* * *

Итак, народная мудрость, своё высшее и поэтическое воплощение нашла в пословицах и поговорках, и даже загадках. В предисловии к сборнику Владимира Даля «Пословицы русского народа» великий писатель Ми-хаил Шолохов сказал: «Величайшее богатство народа — его язык! Тысячелетиями накапливаются и вечно живут в слове несметные сокровища человеческой мысли и опыта. И может быть, ни в одной из форм языкового творчества народа с такой силой и так многогранно не проявляется его ум, так кристаллически не отлагается его на-циональная история, общественный строй, быт, мировоззрение, как в пословицах. (…) Меткий и образный рус-ский язык особенно богат пословицами. (Выделено мною, — А.Б.) Их тысячи, десятки тысяч. Как на крыльях, они перелетают из века в век, от одного поколения к другому, и не видна та безграничная даль, куда устремляет свой полет эта крылатая мудрость. (…) Никогда не померкнет наша патриотическая гордость, закованная в булат таких пословиц: «Наступил на землю русскую, да оступился»; « С родной земли — умри, не сходи»; «За правое дело стой смело».

Да и сам народ осознавал особенное, заглавное положение пословиц и поговорок в своем языке, что и вы-разил устно: Красна речь с притчею; пословица ведется, как изба веником метётся; пословица недаром молвит-ся; на твою спесь пословица есть; белый свет не околица, а пустая речь не пословица.

Пословицы и поговорки занимают в устном народном творчестве совершенно обособленное место, пото-му что не только записаны в народоведческих сборниках и могут звучать в фольклорных событиях, в поэзии, прозе и публицистике, но в отличие от всех других словотворческих жанров живут самостоятельной жизнью даже и в каждодневной обыденной речи человека,

Не все пословицы и поговорки, разумеется, являют собой образцы высокой христианской духовности, но они дают живую и верную, яркую картину народной психологии, показывают противоречивость русского харак-тера, вмещающего в себя непостижимую миру, самоотрешённую любовь к Богу и ближнему, и отчаянные, без-рассудные языческие падения. Есть там и Христова Церковь, и, к сожалению, и бесовский кабак… Пословицы и поговорки как бы разом выразили эти порой взаимоисключающие стороны русского характера, как отобразили и даже противостоящие народные типы. Вот лишь один пример:

Без Бога ни до порога, Бог не захочет и прышь не вскочит, и в тоже время: на Бога надейся, да сам не плошай; Гром не грянет, мужик не перекрестится, а то и похлеще: Господи, прости, в чужую клеть пусти; подсоби нагрести и вынести.

Русские пословицы и поговорки собирали, записывали М. Ломоносов, А. Пушкин, А.Добролюбов, А.Кольцов, Н.Гоголь, А. Островский, М. Салтыков-Щедрин, Л.Толстой, М. Горький. Но ничто не сравниться с тем великим трудом, народным подвигом, какой совершил учёный диалектолог, этнограф и писатель, Владимир Даль (Казак Луганский), за несколько десятилетий собравший более 30 тысяч пословиц и поговорок, метких слов и присловий, расписавший их в строгую тематическую систему. Нельзя забывать, что народовед одновременно работал и над многотомным «Словарем живого русского языка».

Владимир Даль, как известно по крови был чистым датчанином, но надо поискать другого такого про-свещенного русского, его современника, который бы так страстно любил, так широко и глубоко знал народную речь. Вот одно из подтверждений, что русскость, — это духовное состояние (крепкое стояние в православии), а не кровь и род. Мало того, и отец Даля, даже и в Россию-то прикочевавший зрелым мужем, ставший врачом черноморского флота, страстно любил русскую народную культуру и эту страсть, по воспоминаниям сына Владимира, прививал своим детям.

Благословил и вдохновил Владимира Даля на создание сборника «Пословиц русского народа» (да и «Тол-кового словаря живого великорусского языка») Александр Пушкин, любивший русскую пословицу не менее чем сказку. Владимир Даль вспоминал:

«А как Пушкин ценил народную речь нашу, с каким жаром и усладой он к ней прислушивался, как одно только кипучее нетерпение заставляло его в то же время прерывать созерцания свои шумным взрывом одобрений и острых замечаний и сравнений, — я не раз бывал свидетелем».

П. И. Бартенев в «Рассказах о Пушкине» писал: «За словарь свой Даль принялся по настоянию Пушкина». А в статье посвященной памяти Даля Бартенев подтвердил это: «Сближение с Жуковским, а через него с Пушки-ным утвердило Даля в мысли собрать словарь живого народного русского языка. В особенности Пушкин деятельно ободрял его, перечитывал вместе с ним его собрание и пополнял своими сообщениями». Во время одной из последних встреч с Владимиром Далем Александр Пушкин воскликнул с восторгом и горечью:

«Сказка сказкой, а язык наш сам по себе; и ему-то нигде нельзя дать этого русского раздолья, как в сказ-ке. А как это сделать?.. Надо бы сделать, чтоб выучиться говорить по-русски и не в сказке… Да нет, трудно, нельзя еще! А что за роскошь, что за смысл, какой толк в каждой поговорке нашей! Что за золото! А не даётся в руки, нет». Пушкин не скромничал, а сказал горькую правду, поклонно опустив голову перед величием народной поэзии, перед коей в ту пору меркла книжная, как самый гениальный пейзаж на холсте тускнеет перед самой природой, хотя и гений-то пушкинский, чудо его неизяснимое, перво-наперво в том, что он, дворянин, каза-лось бы взросший на английских и француских романах, сумел …поклон Арине Радионовне… пробиться к народно-православному духу и крестьянскому слову, и тем самым воспарил над поэтами «золотого века», коих Господь тоже наделил недюжинными талантами.

Чтобы владеть пословично-поговорочной, природно и народно образной речью надо было родиться в крестьянской либо ремесленной среде, либо как Даль посвятить народной речи всю жизнь. А Даль уже ясно раз-личал собственно пословицу, пословичные изречения, поговорки, приговорки, присловия, скороговорки или частоговорки, загадки, прибаутки или пустобайки, приметы. И как ладно и верно он их означил

"Пословица — коротенькая притча; сама же она говорит, что "голая речь не половица". Это — суждение, приговор, поучение, высказанное обиняком и пущенное в оборот, под чеканом народности. Вот примеры полных пословиц: "Во времени подождать, у Бога есть что подать"; "Лазил черт за облаками, да оборвался". (…) Пословичным изречением назовём такое, которое вошло в виде пословицы, в беседу нашу, хотя и не заключает в себе никакой притчи, иносказания, обиняка; например (…) Твори Бог волю свою и Суди Бог волю свою; это не пословицы и не поговорки, а пословичные речи, изречения. (…) Поговорка, по народному же определению, цветочек, а пословица ягода. Поговорка — окольное выражение, переносная речь, простое иносказание, обиняк, способ вы-ражения, но без притчи, без суждения, заключения, применения; это одна первая половина пословицы. (…) Она не говорит: он пьян, а скажет "У него в глазах двоится, он навеселе". (…) Приговорка или пустоговорка, которую тоже иногда зовут поговоркой, — это изречение, иногда одно слово, часто повторяемое, приговариваемое, без большого толку и значения. (…) "Проскакал выше лесу стоячего". Присловие весьма близко к прозвищу (…): "Ря-занцы кособрюхие". (…) Скороговорка, чистоговорка — слагается для упражнения в скором и чистом произно-шении (…): "Стоит поп на копне, колпак на попе, копна под попом, поп под колпаком". (…) Загадки (…) иногда переходят в пословицы (…): "Ничего не болит, а всё стонет"; пословично говорится это о ханже и попрошайке; а как загадка — это свинья. Прибаутка, пустобайка (…) Иные называют так целый ряд поговорок и приговорок, сложенных складно, без большого смысла. (…) "Жена, а жена, любишь ли меня? Аль не любишь? — Да. — Что, да? — Ничего". (…) "Хорошо-то мёд с калачом"; а ты едал? — Нет, не едал; да летось брат в городе был, так ви-дел, как люди едят." (Пунктуация В.Даля, — А.Б.)

Но, назвав сборник «Пословицы русского народа», Владимир Даль подчеркнул вершинное значение это-го рода народных речений, указав и на то, что признаки пословицы есть даже и в загадках.

* * *

Нелёгкой была судьба «Пословиц русского народа», собранных, обработанных и тематически обустро-енных Владимиром Далем. С добрым вниманием, глубоким интересом следили за его титаническим трудом пи-сатели, критики, скажем, славянофильского крыла русской общественной мысли. «Греч и Пушкин горячо поддерживали это направление моё, — вспоминал ученый, — также Гоголь, Хомяков, Киреевские, Погодин; Жуков-ский был как бы равнодушнее к этому и боялся мужичества». Сложнее было отношение к сборнику Даля со стороны перчаточного сословия, — чопорных академиков и самого императорского двора, — испугавшегося мужи-чества, не воспринявших правду о народе русском, пусть даже в его мучительном противоречии христианского и языческого.

Если академик Востоков, в целом одобрив сборник, сомневался в нужности включать в него пословицы и поговорки на религиозные темы, то протоирей-академик Кочетов резко осудил труд Даля и выступил против его публикации. Кочетов считал, что "памятник мудрости народной " должен явится драгоценным подарком русскому народу, преподнесенным человеком "обращающимся в лучшем обществе", "знающим светские приличия", а сборник Даля "чуждый отбора и порядка; в нем есть места, способные оскорбить религиозные чувства читателей; есть изречения, опасные для нравственности народной". Это "бочка меду да ложка дёгтю", "куль муки да щепотка мышьяку" — скорбел академик Кочетов и пояснял свою скорбь: "Нет сомнения, что все эти выражения упот-реблялись в народе, но Народ глуп и болтает всякий вздор".

И хотя Даль был человеком завершённых православно-монархических убеждений, что, кстати, вырази-лось и в подборе пословиц, император Николай I высказался против публикации сборника. У императора Николая I, как и у академика Кочетова, была своя правота, — забота о православной духовности и нравственности вверенного ему Богом народа (он бы и хотел, чтобы сборник пословиц, очистившись от языческих суеверий, был духовно-нравственным поучением), Даль же в этой книге, напомню ранее сказанное, показал полную, неиска-женную картину народного мировоззрения в противоречии христианского и суеверно-языческого, духовного и хозяйственно-материалистического. Он в "Напутном слове" и восклицает обращаясь к себе: "Кто дал тебе право выбирать и браковать? Где предел этой разборчивости? Ведь ты набираешь не цветник, а сборник…" Хотя, тем не менее, подчеркивая, что набожность — православность — основная черта русского человека (суть, крестьяни-на, который составлял в далевскую пору более девяноста процентов населения России), да еще и такая порой да-же фанатичная, доходящая до юродивости, но ласковая, теплая набожность, какая и не снилась европейским на-родам, а суеверно-языческое, — есть лишь побочное и грешное в русском характере. Но ведь один Бог без греха…

Наши русские мыслители из просвещенного общества пытались загнать русское простонародье в ложе своих идеологий: правящей православно-монархической верхушке хотелось видеть его лишь в смиренных кре-стьянских трудах от темна до темна, в домостроительстве и молитвах, либералам же потребен был народ без-божный и бунтующий; но русскому простонародью и то и другое идеологическое ложе оказалось узким, — народ был сложнее, загадочнее, и, к сожалению, духовно противоречивее. Отчего и рождались в нашем отечестве великие и кровавые смуты и духовные трагедии. И это правда, от которой не откреститься крестом, не отбиться пестом.

* * *

Русская народная культура и мудрость, — это крестьянская культура и крестьянская мудрость. С такой любовью сказал об этом Александр Куприн в своём поклонном слове русскому крестьянину.

«Когда, говорят «русский народ», а всегда, думаю — «русский крестьянин». Да и как же иначе ду-мать, если мужик всегда составлял 80% российского народонаселения. Я, право не знаю, кто он, богоносец ли, по Достоевскому, или свинья, по Горькому. Я — знаю только, что я ему бесконечно много должен, ел его хлеб, писал и думал на его чудесном языке, и за всё это не дал ему ни соринки. Сказал бы, что люблю его, но какая же это любовь без всякой надежды на взаимность».

Итак, народная мудрость, выраженная, в том числе, и в пословице, — крестьянская мудрость, и уж никак не дворянская или интеллигентская. Об этом писал Владимир Даль в «Напутном слове» к своему сборнику «Пословицы русского народа»:

«Что за пословицами и поговорками надо идти в народ, в этом никто спорить не станет; в образованном и просвещенном обществе пословицы нет; попадаются слабые, искалеченные отголоски их, переложенные на наши нравы или испошленные нерусским языком, да плохие переводы с чужих языков. Готовых пословиц выс-шее общество не принимает, потому что это картины чуждого ему быта, да и не его язык; а своих не слагает, может быть из вежливости и светского приличия: пословица колет не в бровь, а прямо в глаз. И кто же станет поминать в хорошем обществе борону, соху, ступу, лапти, а тем паче рубаху и подоплеку? А если заменить все выражения эти речениями нашего быта, то как-то не выходит пословицы, а сочиняется пошлость, в которой намек весь выходит наружу.

(…) У нас же, более чем где-нибудь, просвещение — такое, какое есть,— сделалось гонителем всего родного и народного. (…) Только в самое последнее время стали догадываться, что нас леший обошел, что мы кружим и плутаем, сбившись с пути, и зайдем неведомо куда. С одной стороны, ревнители готового чужого, не считая нужным изучить сперва свое, насильственно перено¬сили к нам все в том виде, в каком оно попадалось и на чужой почве, где оно было выстрадано и выработано, тогда как тут могло приняться только заплатами и лоском; с другой — бездарность опошлила то, что, усердствуя, старалась внести из родного быта в перчаточное сословие. (…) Как бы то ни было, но из всего этого следует, что если не собрать и не сберечь народных пословиц вовремя, то они, вытесняемые уровнем безличности и бесцветности, стрижкою под гребенку, то есть общенарод-ным просвещением, изникнут, как родники в засуху.

Простой народ упорнее хранит и сберегает исконный быт свой, и в косности его есть и дурная и хо-рошая сторона. Отцы и деды — для него великое дело; не раз ожегшись на молоке, он дует и на воду, недовер-чиво принимает новизну, говоря: «Все по-новому, да по-новому, а когда же будет по-доброму?» Он неохотно отступается от того, что безотчетно всосал с матерним молоком и что звучит в мало натруженной голове его складною речью. Ни чужие языки, ни грамматические умствования не сбивают его с толку, и он говорит верно, правильно, метко и красно, сам того не зная.. Пословицы и пого¬ворки слагаются только в пору первобытной простоты речи, и, как отрасли, близкие к корню, стоят нашего изучения и памяти». (Выделено мною, — А.Б.)

Я сожалею, что нынешние сельские жители, сплошь и рядом погрязшие в мрачной и безысходной гульбе, в нищете и лени, забыли, что они соль земли, что они не серая, тупая масса, что они народ, — народ великий, что вся культура и русская мудрость шла от них. Валентин Распутин писал: «Все меньше поэзии самого, всего того, что связано с устным, бытовавшим из поколения в поколение и бывшим частью жизни фольклором: с поверьями, сказками, с семейными преданиями, вечерними рассказами, бывальщинами и небылицами, воспитывающими торжественное, чуткое и благоговейное отношение к миру… молодое поколение лишено идеализма, мечтательности… и заражено практицизмом».

Но, тем не менее, видя, что даже на фоне сельской порухи крепнут трезвенные, азартно работящие, сно-ровистые мужики, я верю, что тяжелые испытания пройдут по русскому крестьянству очистительным огнем, и сильные не только выживут, но снова, — лишь в деревнях зазвонят православные колокола, — станут духовным, нравственным, культурным ядром нашей измученной, оживающей из пепла, нации. А потом и заговорят по-русски…

Мне посчастливилось, я двадцать лет прожил в деревне среди щедрой и украсной, меткой народной речи. Позже, когда я начал писать свои деревенские повести, рассказы, очерки, я не только стал вдохновенно и удив-ленно вспоминать говор своего села, но и, перелопатив словари пословиц и поговорок, сибирских поговоров, составил свои словари крестьянского любомудрия, кои подсобляли мне в создании правдивой языковой картины моего родного Забайкалья. Пословицы, поговорки… Вот она великая народная — значит, крестьянская, — философия, способная заменить целые тома путанных мудроствований книжных умников. Без пословицы слово не молвится!

Анатолий Байбородин