|
***
«И останутся нежность и женщина
в сумраке дней…
Извиваются руки,
как в небе неслышная стая.
Всё забудется, знаю…
Лишь тени забытых теней
Шевельнутся порой,
что-то в стылой душе пробуждая…»
Что-то вспыхнет в груди… Пробежит
вдалеке невзначай –
Меж вспенёнными вишнями
девочка в платьице лёгком.
И кольнёт растворившись бесследно
скупое: «Прощай»
Сквозь притихшее эхо: «Ну, здравствуй» –
в лесу недалёком.
И вдали уползавшие тени
озяблых картин
Напоследок мелькнут укоризненно
в памяти зыбкой.
И средь них – ты один, так нелепо
и больно один –
Со своей незабытой, до ужаса
нежной улыбкой.
Налетит и закаркает яростно
вдруг вороньё
Под укрывшейся в страхе едва ли
взошедшей луною.
Так приди же ко мне! Видишь?
Сердце терзает моё
И окрест белый свет обернёт
темнотой смоляною.
Но, помешкав чуть-чуть, ты губами
коснёшься щеки,
Помолчишь, грустно глядя куда-то
во мглу кружевную.
И неслышны шаги твои будут –
воздушно легки.
И вороны вдруг кинутся прочь
от меня врассыпную.
И останется женщина там,
за пределом земли,
Изваяньем во мраморе средь
шаловливой метели…
Это мы отыскали её!
Это мы так смогли.
Это мы её сладость вкусить
так жестоко сумели…
***
«И ничего не знаю я, о Боже,
Что было б так на истину похоже,
Как это серебристое дыханье,
Что защитит от мрака и от бурь…»
Морозец. Серебристое дыханье…
Чего-то неземного ожиданье.
Чуть слышный хруст пьянящего снежка.
Но ты молчал. И всё вокруг молчало.
И о молчанье том строка кричала –
Твоя же нерождённая строка.
Я чувствовала боль её... Ты помнишь
Тот день? Когда боялся, что уронишь
Касанье рук и тонкий свет над ним.
И миг его, живой, неоценимый –
Из нежности твоей неискупимой
Лишь мне принадлежал. Он был моим.
Я видела в тебе твои сомненья!
Но это запоздалое прозренье –
Так странно, словно вешняя вода…
Признайся же, что то твоё молчанье
И стало нам обоим обещаньем,
Что нас оно не кинет никогда…
***
«Не проступи в чертах моей любви,
Коль суждено мне встретиться с любовью,
Не появись, как тень, у изголовья
И памяти о прежнем не гневи…»
О Боже, как красив и грустен слог…
Откуда же он – этот воспалённый,
Так рвущий душу, словно обречённый,
Доныне неизвестный мне ожог?..
«Не проступи в чертах любви…» И ты –
Ты знал – иному было не случиться.
Как не дано с кровавым боком птице
Пронзить восточный луч из темноты.
Так кем же я осталась для тебя,
Когда как тень бродила пепелищем
Двух наших душ – безумствующей нищей,
Мучительную память теребя?
Я не хотела б слышать твой ответ.
Но знай, что этот нерв твой обнажённый, –
Он – мой. И я живу с ним, облачённым
Во что-то неземное. Столько лет…
Но вдруг… у глаз вскружится вороньё
Из этих слов твоих неотвратимо.
И ты прочтёшь, и явственно, и зримо,
Лишь имя отражённое моё…
***
«Я приду, ты не думай,
И Господу больше не жалуйся,
Я приду на берёзовой звонкой прозрачной заре.
Помнишь, ты обещала,
Что мы с тобой встретимся в августе,
А встречаемся, видишь, в холодном и злом сентябре.»
Был обманчивым август.
Тянулся заветренной свежестью
И резвясь грохотал
своенравною горной рекой.
И объятья твои снились мне
опьяняющей нежностью.
А за рёбрами странно
царил лицемерный покой.
Мы не встретились в августе.
Но, а была ль непременною
Нам его спелых яблок
беспечно лукавая дрожь?
А сентябрьская встреча
мне стала холстиной неверною,
Той, что смоет бесследно
унылый невидимый дождь.
Я не жалуюсь Господу…
Но этой лиственной заметью
Надо мною ночами
восходит чужая звезда.
И что делать мне с ней? И зачем
в моей предавшей памяти –
Вместо тверди земной –
ускользавшие доски моста?..
Да встречались ли мы? Что ж…
Ещё будет стужа метельная.
Будет новый сентябрь
изощрённым тигриным клыком.
А с ладони скользнёт –
что-то жаркое в глушь запредельную.
Ну, а ты – зарыдаешь…
И вспомнить не сможешь – о ком…
***
«Ну, приснись…
Ворвись в мой сон звеня…
В сны мои всей мукой неземною
Входят те, что бросили меня,
И не входят – брошенные мною.»
Да, я – из тех. Из брошенных. Но сон?
Что сон – и безответствен, и коварен!
Не ты ли в нём отчаянно влюблён
Во взгляд, не помнишь чей, но точно – карий?
Что сны? Зачем тебе их сладость, боль?
Сюжеты их, глупы и эфемерны?
Зачем тебе их лживая юдоль,
Их крест – вообразимый, лицемерный?
Да, я – из тех, что помнят и теперь –
И жар твоей ладони изощрённой,
И судорожно запертую дверь
В ночи, до сей поры мной непрощённой…
А ты листаешь память… Тлен страниц.
Дымящий пепел за земным пределом.
И цепи верениц из женских лиц.
И этот сон. С цветами. В платье белом…
***
«Мне тридцать лет.
Морщины огрубели.
Курю… не спится…
Полуночный час.
Кудрявый мальчик
плачет в колыбели.
И только он соединяет нас.»
Всё было как во сне… И ты, влюбленным,
О чём-то мне взволнованно шептал.
И кто-то свыше в облике иконном
От сглаза нас с тобою укрывал.
Мне речь твоя немыслимой казалась.
И тело невесомым словно пух.
И как-то отдалённо сознавалось,
Что белый свет вокруг и слеп, и глух.
Закат в стекле сползал по хрупкой кромке –
В горнило древних истин – без границ.
И слог стиха – ранимый, грустный, тонкий
Был музыкой чудесных райских птиц.
А руки жуткой сладостью слабели.
И ты был до безумства опьянён…
…Кудрявый мальчик плачет в колыбели.
И ты – вновь очарован и влюблён…
***
«Реальность небылью казалась,
А женщина в реке купалась.
И что-то дрогнуло в груди,
Когда плыла она – нагая, –
Руками звёзды раздвигая,
Плыла по Млечному Пути.»
Я помню эту ночь! Она плескалась,
В моих ладонях согревалась.
Ну, что за чуда эталон!
Река была волной Евфрата,
А руки – крыльями фрегата
И где-то рядом – Вавилон!
И боги видели всё это
Глазами древнего поэта –
В огне мелькающих рапир.
И пела ночь, ещё безбрежна,
Луна горела ликом снежным
Под звуки скрипок, арф и лир.
И словно из эпох архейских –
Невиданным холстом библейским –
Блистали звёзды на груди.
А я плыла – сквозь неземные
Миры безвестные, иные.
Плыла по Млечному Пути…
***
«О, женщина! Я вечный пленник твой,
Хоть ты всерьёз твердишь, что повелитель.
Пока ты есть, светла моя обитель,
Хоть чёрный ангел вьётся над трубой».
Я – женщина! Я – пленница
твоя из тьмы веков.
И взгляд непокорённый мой –
и чувствен, и бесправен.
И оттого ты – витязем
воинственным восславлен –
Среди моих берёз
и желтоглазых берегов.
Я – женщина. И каждый миг мой –
здесь, на вираже:
С Луны – на заметённое
ветрами пепелище.
Застывшей ли во мраморе,
согбенною ли нищей,
Себя же презирая,
лгу истерзанной душе.
Я – женщина! Мне свыше
было велено страдать.
Нести в руках свой крест под мнимой
звёздочкой-лучиной.
И преданой однажды стать
воителем-мужчиной.
И боль одолевая вновь
единственною стать.
Но этот трепет строк
из снега, света и огня,
Подобных стае птиц, летящей
в мир потусторонний…
Ожог от жадных губ и кровь
горячечных ладоней –
Внезапно и жестоко
вдруг оставили меня…
Но помню я – ты был непревзойдён.
Ты был поэт.
Ты истину искал, пустыней
выжженной блуждая.
Ты крест её искал. И, что найдёшь
ещё не зная,
Почувствовал, что крыльев
за плечами больше нет…
И ангел чёрный твой,
укрывшись тучей кружевной,
Он знал, что ты вернёшься,
изощрённый мой мучитель.
Вернёшься, чтоб увидеть,
как светла твоя обитель.
И плакать безутешно
опустившись предо мной…
|
***
«Ты смотришь сквозь меня…
Превыше всех пророчеств,
Превыше вечеров у зябкого огня,
Когда нельзя на «Вы»,
Когда не помнят отчеств…
Обидно и светло
Ты смотришь сквозь меня.»
Ты не узнал его,
взметнувшийся и ложный, –
Мой прежний карий взгляд,
когда забыто «Вы».
И между нами – шаг.
и миг его тревожный
В себе уже таил
сокровища молвы.
Ты не владел собой.
Тобой владели звуки.
Их рвущийся огонь
в осколочной строке.
И мучили тебя
бессмысленные руки,
И был бесчувствен ток,
когда щека к щеке.
Но, как, поверь, мне жаль
надежды обречённой,
Когда уже на «ты»,
и смелый взмах бровей.
Когда – ненужный смех,
и взгляд мой отрешённый –
Навылет, сквозь тебя…
Болел в груди моей…
***
«За стенкой воет ветер зимний,
И от себя куда уйти мне?
Моя… Любимая… Другому
Дарит судьбу и бытиё.
Я – третий лишний… Помню, знаю…
Молю… Зову… Не понимаю,
Зачем сквозь боль и расстоянье
Ловлю дыхание твоё».
Ты мучаешь себя, я знаю.
Но всё ж зачем, не понимаю, –
Они тебе – твои страданья
такой съедающей тоски?
Ведь как и прежде ты – со мною.
Так окунись же в неземное
Безумство той последней ночи, что
билась кровью сквозь виски.
Она – ты помнишь? – нам не лгала!
Луна меж плеч моих блуждала
И, снег с ресниц своих бросая,
всё охладить пыталась их.
Но это ей не удавалось!
А я всё так же оставалась
Среди пустыни раскалённой –
в объятьях жаждущих твоих.
Но верю я: нам всё простится.
Луна забудет наши лица.
Что так терзаться безрассудно
однажды выпавшей судьбой!..
Не потому ль моё дыханье
Ты ловишь, словно на закланье,
Где и восторг, и кару вместе
преступно делим мы с тобой?..
***
«Лучше бы не думал вообще
О душе, прозреньям непокорной.
Я влюблялся в девочку в плаще,
А теперь она – старуха в чёрном.»
Осень – вьюгой лиственных лампад…
Публика вечернего бульвара.
Спешно отведённый – прежний взгляд.
Так жестоко… Словно божья кара.
Ты меня почувствовал, узнал!
И в твоём лице неуловимо
Кто-то, чуждый мне, спокойно лгал,
Что на свете всё – невозвратимо…
Но… Ты помнишь? Дрожь нагих плечей...
Властных рук восторженная грешность...
Сквозь окно – восточный блеск лучей…
И – заката грустная безбрежность…
Неужели… Два десятка лет…
В этом мире – страшном и огромном.
Где – лишь смерть и крест. И ты, поэт.
И вот эта тень – старуха в чёрном.
Это – я. По городу брела…
В трауре. Лишь час как от могилы.
Женщиной до этого была.
И о чём-то Господа молила.
А теперь останусь на войне:
Ведь наш сын – домой вчера вернулся.
И из чёрной рамки на стене –
Мне слегка, но всё же улыбнулся…
Но признайся – ты меня узнал!
И в твоих глазах неискупимо
Кто-то, чуждый мне, ничуть не лгал,
Ускоряя шаг невозмутимо …
Знаешь, дом теперь мой – из свечей.
Пусть. Мне так он кажется крещенным.
А красивой девочке в плаще –
Никогда не стать старухой в чёрном…
***
«Спи, ненаглядная… Тихо стекает с пера
Слово горючее, слово совсем не парадное.
Птицы в отлёте. И мне собираться пора…
Но до отлёта поспи же, моя ненаглядная».
Да, я устала, уж поздно.
Пора бы уснуть.
Вон и свеча на окне
догорает, унылая.
Птицы в отлёте. Кричат.
И нелёгок их путь.
Но – что тебе вслед за ними?
Зачем – в заметь стылую?
Птицы в отлёте…
Как будто кого-то виня...
В отсвете лунном листва –
как метель тополиная.
Скоро рассвет. Но ты даже
не слышишь меня,
Всё о своём, глядя в темень,
кривую, картинную.
Знаю, уходишь, иного
и быть не могло.
Но ведь вернёшься когда-нибудь
с ветром-попутчиком!
Чтобы усталый мой взгляд
как калёной иглой
Насквозь прожгло во мгновенье
единственным лучиком…
Брызнет восход –
непременно меня разбуди.
Время безжалостный стук затаит,
междустрочное.
Знаю, уйдёшь. Ты – поэт.
Потому и один
Встретишь в пути своём
где-то свеченье восточное.
Вздрогнешь от птичьего вскрика
в лещине густой.
Вьюгой вскружится твоя же
строка невозвратная.
И, опустившись к ногам моим –
беглой звездой,
Вымолвит: «Я буду помнить тебя,
ненаглядная…»
***
«И только под утро ты снимку прошепчешь: «Пока,
Теперь я не скоро твою позабытость нарушу…»
Всё тот же анапест. Всё так же тревожна строка…
И женские очи глядят в заскорузлую душу».
Случайная встреча. Да, это был ты.
Сколько лет…
Всё тот же. Лицо и походка.
Лишь волосы редки.
И чуточку сгорблен.
Я знаю, ты – русский поэт.
С душой – словно огненной птицей
сорвавшейся с ветки.
И только в рассвете я как-то
сумею уснуть.
И, слушая эту унылую
молвь непогоды,
Наверно, пойму, что их нам никогда
не вернуть –
Из толщи уплывших времён
ни мгновенья, ни годы…
Ужель это ты?! Это мы –
под звенящим дождём!
В поющую мартовским солнцем
январскую вьюгу!
Во всём белом свете, казалось,
мы – только вдвоём
Безумное что-то чуть слышно
шептали друг другу.
Я – с россыпью звёзд на лице
и в обнимку с луной
Бежала навстречу тебе
и беспечно смеялась,
Не зная ещё, что уже
непрощённой виной –
На стареньком снимке в тот миг
для тебя оставалась.
Я помню то время. Как шаткий
предел бытия.
И девочку ту, и юбчонку её –
колокольцем.
Но где же теперь, где она?
И где – ты? И где – я?..
Прости, но с тобой мы клялись нашим
тоненьким кольцам…
Случайно скользнувшие взгляды.
Рябиновый свет
Сквозь огненный вихрь леденяще
восторженных листьев.
Полвека? А кажется – миг.
Ты – известный поэт.
И всё это – жизнь. Из никем
не доказанных истин…
А утром ты снимку прошепчешь:
«Ужель это ты?
Свивала руками своё же
дрожавшее тело,
Скрывая ладошками прелесть
чужой наготы?..
Не в то ли мгновенье вся жизнь
словно в бездну глядела?..»
***
«Женщины, которых разлюбил,
Мне порою грезятся ночами
С робкими и верными очами –
Женщины, которых разлюбил.
Всё же я смогла сказать себе:
Да, прекрасна, но одна из многих.
Вон, звезда дымится на дороге –
Мёртвая. И первая в судьбе.
«Женщины, которых разлюбил»…
Их порой нелепые наряды.
Умных глаз волнующие взгляды.
О, с какою жаждой ты их пил!
«Женщины, которых ты любил»…
Жизнь твою смятенно украшали.
И великодушно всё прощали,
Лишь бы океаны бороздил.
Ты их всех оставил… Без вины –
Тонких душ, тобою обожжённых.
И, своей строкой опустошённый,
Слушал звук её нагой струны.
«Женщины, которых разлюбил…»
Нет, они тебя не забывали.
Памяти своей привычно лгали,
Зная, кем – один – для них ты был.
Но… Ты будешь вечно слышать крик
В небе птиц из рук их утончённых.
Помнить и светло, и обречённо,
Что лишь тем и жив. Хотя бы миг…
***
«Cлегка приглушен звук… Россини
Нам обнажает соть и суть.
Да лучик солнца апельсинит
Нагие плечики и грудь.
…
И всё. Гудок сиренозвукий,
Кивок – уже издалека.
Остались музыка и руки,
А дальше – память коротка…»
Я помню – о своём великолепии
Россини
Вещал из рощи древних
перламутровых олив.
И небо неотвратно погружалось
в сумрак синий –
Раздумчив, безучастен
и невидимо дождлив.
Рыдала Дездемона,
и взорвавшийся Отелло
Не сдерживал ни ярости своей,
ни мук, ни слов.
Светился апельсинами
пьянящий дух отеля,
И бликами мерцал
неумолимо из углов.
Ты нервно увлекал меня с собой –
в безбрежье слога,
Невнятно что-то считывал
со смятого листа.
Мы оба были в преданных
объятиях у Бога.
И что-то тихо пела,
наклоняясь к нам звезда.
Я слушала её…
И обжигающие руки
Невидимо скользили
по испуганным плечам.
И ничего вокруг…
Лишь уплывающие звуки,
Что так невероятно позже
снились по ночам.
И несомненным было запредельное
мгновенье –
Над нами трепет белого
простёртого крыла…
Но что ж оставил ты себе –
во имя искупленья,
Где я твоей богиней
умирающей была?.. |