НЕ ЛЮБЛЮ СУББОТУ
Кто в субботу отдыхает,
кто субботу свято чтит...
мол, шаббат - не блажь какая,
почитал и сам Давид.
Он ведь, братцы, даже помер
в день шаббат. А мы живем...
Отбывает кто-то номер,
кто-то грезит о своем...
Кто-то так, а кто-то эдак
проживает данный срок,
кто плюется напоследок,
кто-то радуется: смог!..

Впрочем, что-то я не в тему,
не по делу и зазря...
"Чел, убейся ты ап стену" -
нынче так ведь говорят?
Ну, опять вернусь к субботам.
Не люблю я, братцы, их
с той поры, как наша рота
не вернулась с боевых
в ту проклятую субботу...
Ну, а я в тот день, живой,
шел к (не помню номер) борту,
чтоб лететь в Союз - домой...

ЗДРАВСТВУЙ! ДО СВИДАНЬЯ!  
ты сидишь, обнявши мишку,
и глаза потешно сузив,
ждешь, когда строка, как вспышка,
даст прозренье олл инклюзив...
 
так тебя учила мама:
"книга - лучший друг" - и точка!
 
я лицо утру панамой
(что поделать: жар - восточный)
и, приткнувшись к бээмпэшке,
от пылюки ржаво-красной,
напишу тебе поспешно:
ну, родная, здравствуй... здравствуй...
 
и споткнусь на полуслове:
что писать-то в мир твой тихий?
как взлетающей "корове"
две душманские "шутихи"
только чудом не влепили
в борт такие оплеухи...
или что майор-лепила
(может, правда, может, слухи)
безнадежного радиста
все же вытащил из комы,
и на этой же "корове"
тот в Союз летит, счастливый...
потеряв два литра крови
в полушаге от могилы...
  
в общем, здравствуй... здравствуй... здравствуй...
  
что писать-то дальше? знаю!
я без всякого лукавства
напишу, что загораю...
это правда... вот и фото,
на котором вроде негра
я стою -"аллё, пехота!"
  
и еще немного строчек
напишу тебе с любовью:
книжный опыт - он непрочен...
не доверься пустословью...
  
и, обнявши нежно мишку,
помни - есть в лесу медведи,
что огромны и косматы
и не падки на словечки,
им подсунешь тайно книжку,
а они идут обедать,
и обеды их скоромны...
что естественно, конечно...
  
мы же люди - не медведи,
нам давай - подай идею,
"мыслю - значит, существую"
и другие постулаты...
на диване, да под пледом
я любую Галатею наваяю, да такую,
что и сам не буду рад-то...
  
но зато уж пена будней
никогда не испугает,
по-над пеной - без опаски,
хоть и нету тормозов, но
пролечу я безрассудно,
для врагов недосягаем,
мимо горестной развязки
на давно звучащий зов твой...
  
зов из далей мирозданья...
все, родная! до свиданья...

БУДДА 
Рождения Будды давно ожидали в горах Гималайских,
а Будда родился в семье тети Раи из города Пскова.
Семья небольшая: сама тетя Рая да этот малайка,
но счастливы были и мать, и ребенок, поверьте на слово.
 
А Будду искали монахи суровые в ярких одеждах.
И был этот поиск в неведомых землях опасным и долгим.
Но вот ведь беда: военком оказался во Пскове невеждой,
и Будду призвал он в Афган - к исполнению ратного долга.
 
И Будда с десятками прочих советских мальчишек незванным
прошелся огнем по земле, не хотевшей советского рая.
Но был он в горах Гиндукуша убит из засады душманом
(совсем недалече от Будду заждавшихся гор Гималаев).
 
Монахи чуть-чуть не успели. Увидели только, как Будда
нелепо споткнулся, упал на бегу - будто в шутку, ребячась...
Они помолились смиренно и тихо исчезли оттуда.
А тело солдата отправили в Псков - пусть родные оплачут.
 
И снова рождения Будды с терпением ждут в Гималаях:
ведь смерти же нет - есть одна только цепь превращений. Всего лишь...
Увы, но во Пскове буддизм не прижился - и бабушка Рая
все плачет и плачет, бедняга... И как ты ее остановишь?

БЛОКПОСТ
Ты чуешь, командир, как пахнет лето?
Полынной горечью земли согретой,
травою пряною с некошеного луга
и кровью нами залитого юга.
Настоем ягод в шелковичной кроне,
прокисшей медью стреляных патронов,
солярой горькою из приданого танка
и смертью от неубранных останков.

РАССВЕТ НАД КОСТРОМОЙ
А где-то там, над Костромой,
тишайший выдался рассвет,
сопит в подушку мальчик мой,
ему сегодня девять лет.
И в кухне капает вода
из крана – словно метроном
ведет отсчет с тех пор, когда
надолго я покинул дом...
Еще будильник не звенит,
но стрелки близятся к восьми,
а здесь давно аул не спит –
идет зачистка, черт возьми!
И если где-то полыхнет –
пойдет пожива для ствола…
Нам Бог за это явит счет,
а им свой выставит Аллах.
И справедливей и точней,
чем человечий вялый счет.
Ну, а пока – война в Чечне.
Война идет… Идет… Идет…
Но греет душу: дома мир –
и в нем проснется Кострома...
А нам с тобою, командир,
как видишь, выпала война.

ВЕДЕНО
В ущелье вызревают облака
и в горы заползают, отдуваясь,
и на тропинках горных оступаясь,
о скалы в клочья рвут свои бока.
Но – молча. Как в веках заведено.
Как заповедано – без охов, ахов.
Взлохмаченною горскою папахой
их надвигает ночь на Ведено.
И Ведено вздыхает тяжело:
опять пойдет пальба за блокпостами.
Джихад дурными взвоет голосами
разбойничью молитву за селом:
Аллах акбар! А на стволах – нагар,
а к облакам – дымы пороховые...
Век двадцать первый. Южный край России.
Война... Ну, с Богом... И – Аллах акбар...

ПРОСТИ, СЕРЖАНТ
Я был тобой к земле прижат,
Когда рвануло.
Я пережил тебя, сержант
Сергей из Тулы.
И лег косой свинцовый крой
Тебе на спину.
Как горяча чужая кровь...
Но сердце стынет –
От неосознанной вины,
От этой смерти,
От не щадившей нас войны.
Под Улус-Кертом
Все так же вороны кружат,
Лихие птицы...
Я пережил тебя, сержант.
Живу в столице.
Давно я счастливо женат,
И сын – Серега...
Я пережил тебя, сержант,
Уже – намного...
И хоть ни в чем не виноват
И не пристыжен,
Но ты прости меня, сержант...
Ведь я-то – выжил...

ПРИКРОЮ
Все случится сегодня.
И будет, наверное, просто...
А пока я курю –
хоть минута, но все же моя, –
снегопад мне постелит
последнюю свежую простынь,
и придется сказать:
ну, спасибо – за смену белья...

Пусть постель – не из лучших,
Но я и не жажду комфорта.
Я к нему не привык,
А теперь и совсем не судьба...
Мне комфорта сейчас бы
такого, солдатского сорта:
поудачней позицию –
Будет точнее стрельба...

Как красив снегопад...
Заметает тропу под скалою...
Жаль, что я не художник –
обычный российский солдат.
Написал бы картину...
Но надо готовиться к бою.
Ну, прощайте, друзья,
И давай, выручай, автомат...

ПРИВЯЗАННОСТЬ
Вот
и выпала
привязанность...
А привязан я к броне:
хоть и дышишь вволю газами,
все же держишься на ней
в час, когда, срываясь в вой,
бэтээр, как пес чумной,
прется горною дорогой
к блокпосту в селе Шатой.
Весь в пыли, покрытый сажею –
не беда... Зато уж не
полыхнешь в отсеке заживо,
как бывает на войне,
в час, когда, срываясь в вой,
бэтээр, как пес чумной,
прется горною дорогой
к блокпосту в селе Шатой.
В худшем случае так сразу же
сковырнет меня с брони
тот, кто, как и я, привязанный,
но – с противной стороны,
в час, когда, срываясь в вой,
бэтээр, как пес чумной,
прется горною дорогой
к блокпосту в селе Шатой...

ДОЙДИТЕ, ПАРНИ
Когда пылавшая броня
остынет, скорчившись калекой,
живые вытащат меня
пригоршней пепла из отсека.
Да, мне бы выжить... Хоть назло
бородачу с гранатометом.
Но в этот раз не повезло.
Война... Случается, чего там...
Да, и еще: из-под Шали,
не будь я пеплом – просто телом,
со мной бы парни не ушли,
все полегли б, такое дело.
А так – горами налегке,
пригоршня пепла – груз не тяжек,
не помешает на тропе
поставить сколько-то растяжек,
способных "духов" задержать –
пускай повозятся-ка с ними.
...Ну, парни, в бога-душу-мать,
дойдите же хоть вы - живыми!

ОБОИМ ПОВЕЗЛО
Боль уходила сквозь бинты,
а ей на смену шел покой.
И он сказал: братишка, ты
какой-то нынче не такой.
Ты как-то странно молчалив,
а ведь язык – как помело...
Ты жив и я, как видишь, жив,
нам, брат, обоим повезло...
Когда грузили в вертолёт,
он прошептал, что давит жгут,
но рана – мелочь, зарастёт...
А врач сказал: не довезут.

ВСЕ - НЕ ТАК...
Пуля – дура, штык – простак…
Все не так здесь, все не так.
На неправильной войне
все неправильней вдвойне.
Нет – неправильней стократ...
Даже русский автомат –
распрославленный "калаш" –
так и тот уже не наш,
раз огонь ведет по мне
на неправильной войне.
Даже враг – и тот не тот...
Может, он сейчас идет
рядом с кем-нибудь из вас,
а в ночи взорвет фугас.
Впрочем, разве ж только враг?
Я – неправильный! Очаг
общий наш мы рушим с ним,
вроде как назло самим.
Хоть по горло, по края
настрелялись он и я,
хоть у каждого теперь
счет несчитанных потерь.
Пуля – дура, штык – простак...
Все не так здесь, все не так.
Кровь не смыть ему и мне
на неправильной войне.

ПЕХОТА
А я пивал
из грязных луж,
болотных бочагов
и речек в половодье.
Держась за гуж,
терпел, когда не дюж,
и не марал солдатское исподне,
когда стреляли с гор,
когда - в упор,
когда разрывы -
гуще, чем нарывы
на обмороженных
в разгар декабрьских стуж
ногах...

Давай, метель - завьюжь,
дождина - шпарь,
и жарь сильней, светило...
А нам ничто иное не светило:
пехота, братцы, и сейчас - пехота.
Ее удел - в крови, поту, блевоте,
скотинке серой, выблядку войны...
Что морщитесь?
            А, вона как - нежны...
Ну, ясен пень: мы нахрен не нужны,
мы только вам - должны, должны, должны...
В жару и холод - топать, топать, топать,
втирая в лбы пороховую копоть,
в бою неловко дыры в теле штопать,
зарыться в землю, прорасти в окопы -
и гибнуть, прикрывая ваши жопы.

...А так вам
               нету дела до пехоты.

РОМАШКА
Ромашка на бруствере...
Глупо...
Здесь лучшие саженцы –
пули.
Небес бронированный
купол
хранит пулеметные
ульи.
Ромашка на бруствере...
Странно...
Здесь место осколкам
горячим.
Смотрите, как бруствер
изранен,
ромашку уж точно
не спрячет.
Ромашка на бруствере...
Чудо,
растущее прямо
в закат...
Себя ощущая
иудой,
срывает ромашку
солдат.
И слышит ромашка –
шепнул ей
солдат, не скрывая
вины:
нельзя вас, ромашек,
под пули...
Хватает и нас
для войны...

ГОСПИТАЛЬНАЯ МОЛИТВА
Я помню только боль –
и ничего иного...
Но все же из молитв
всплывает исподволь
никак не вспоминаемое слово,
которое – единственный пароль...
Оно, быть может, ключ,
чтоб вырваться из плена –
несвежих простыней
и трещин в потолке,
бесформенных теней
на госпитальных стенах,
бессонницы, отточенной,
как нож на оселке.

Я помню только жар –
и ничего иного...
И из войны в войну
земной катится шар,
стирая в пыль завещанное слово
и обнажая лезвие ножа.
А нож, как видно, зол
и жаждет омовенья
в кровавом и шальном
безудержном пиру,
и видятся в окно,
как светопреставленье,
судьбина беспросветная
и тризна на юру.

Я помню только тьму –
и ничего иного...
Молюсь, чтоб вопреки
бессилью своему
я вспомнил ускользающее слово –
оно бы и прикончило войну...
Оно в последний раз
рвануло бы гранатой,
влепило пулю в лоб,
не чувствуя вины...
И сколотило гроб –
не для меня, солдата...
Для, наконец, законченной -
и навсегда – войны...

ВОЙНА ОБМАНЕТ
Война (сказать бы поточней)
Все ожидания обманет...
Здесь кто-то станет сволочней,
Кого-то здесь совсем не станет,
А кто-то, сдюживши в бою,
Дорогу к миру не осилит...
Война – проверка на краю...
И жесткий выбор: или – или...
И те, кто выжил, но не дюж,
Не устояв пред искушеньем,
Оставят здесь останки душ
И не заметят пораженья.
И потому слова молитв
Звучат в бою и после боя:
О, Боже, пусть душа болит...
Болит – останется живою.

НЕ ДО ПЛАЧА...
Ну, что ты, осень, плачешь у заставы?
Оплачь тогда и наших, и чужих...
Ни мы, похоже, ни они не правы,
Ну, так и что же – нам не целить в них?
Но здесь война. И значит – не до плача.
Слезою затуманивши прицел,
схлопочешь тотчас парочку горячих...
Кто первым бьет, тот, стало быть, и цел.
Вот так, сестра... Дождем да листопадом
смущать солдата – это смертный грех.
А вот убьют – тогда с тобою рядом
я стану, осень, и оплачу всех.

У МЕНЯ ВСЕ НОРМАЛЬНО…  
У меня все нормально,
нормально,
нормально...
Под рукой автомат - вороненою сталью,
за спиною -
скала
неприступной стеною.
Все нормально, нормально, нормально со мною...
Ну, а то,
что в груди
непрестанно клокочет,
так ведь это, наверно, закончится к ночи.
А вообще - все нормально,
нормально,
нормально...
Правда, трудно дышать, будто воздух - хрустальный.
Но зато уж
от духов
не будет подвоха -
я их всех положил. Согласитесь, неплохо...
Что-то реже
становятся
сердца удары,
впрочем, может успеют еще санитары.
Я записку засуну в нагрудный карман.
У меня все нормально,
нормально,
норма...

ПИСЬМО П-КА ТУШИНА
...Письмо прочел. И понял вас...
Да, справедливы ваши речи.
Но вы пошлите хоть бы раз
разведку гибели навстречу -
в ловушку, прямо на засаду,
когда нельзя, но - надо, надо...

*
...Упрек мне ваш - не в бровь, а в глаз -
все ж не оставлю без ответа:
я сотни раз давал приказ
и каждый день плачу за это.
И не деньгой - пусты карманы,
а злыми спазмами в гортани...

Обильной ранней сединой,
разводом с любящей женой
и тем, что пятый год подряд
я хороню своих солдат...

*
...Клонюсь повинной головой,
и матерей солдатских вой
мне душу рвет: "А сам - живой!"
Живой...
Простите...
Жив пока...
Полковник Тушин,
комполка...

ЧИТАЯ НАГОРНУЮ ПРОПОВЕДЬ 
Каждая заповедь даст рикошет пулей от тверди небесной.
Разум давно неподвластен душе. Проповедь здесь неуместна.
Даже Нагорная... В этих горах слово бессильно и странно.
Дьявольской истиной воздух пропах - дымный, отравленный, пьяный
  
Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное.   
Нищие - есть. А смиренных-то - нет. Царствий сулить нам не надо.
Лучше - не слишком кровавый рассвет. Хоть в полушаге - от ада...
  
Блаженны плачущие, ибо они утешатся.   
Слезы - как кровь. Утешенья - пусты. Видевший это - немеет.
В русской земле прорастают кресты, эта земля - каменеет.*
  
Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю.   
Это наследство - уже навсегда. Кротость, наверное, тоже.
С этой земли-то - уже никуда... Ну, а зачистку - негоже...
  
Блаженны алчущие и жаждущие правды,
ибо они насытятся.   
Жажда привычная. В общем - давно. Но утоленья не будет.
То, что за правду одним сочтено, ложью другой посчитает.
  
Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут.   
Это касается точно не нас - мы-то на милость не скоры...
Каждый помножен на ненависть масс - как отменять приговоры?
  
Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят.   
Кто же наш бог, если каждый - убог, если обойма - икона?
Пусть и высок проповедника слог - мы все равно вне закона.
  
Блаженны миротворцы,
ибо они будут наречены сынами Божиими.   
Мы - мироломцы. И это - точней (а ведь Всевышнего дети...).
Местный и пришлый, в Чечне, не в Чечне - все мы разносчики смерти.
  
Блаженны изгнанные за правду,
ибо их есть Царство Небесное.   
Гнать бы и нас, да поганой метлой... Только куда - мы ж повсюду...
Господи, лучше ты нас упокой. Сделай последнее чудо...
  
Блаженны вы, когда будут поносить вас
и гнать и всячески неправедно злословить за Меня.   
Этому, видно, вовек не бывать - все мы давно пустоглазы.
Мы пристрастились давно убивать, а в оправданье - приказы...
  
Радуйтесь и веселитесь,
ибо велика ваша награда на небесах:
так гнали и пророков, бывших прежде вас.   
Как не суди, да и как не ряди - что нам до рая и ада?
Нет уж, Всевышний, ты здесь награди. Чтоб по вине - и награда...

*Примечание: В Чечне на могиле ставят
так называемый чурт - камень в изголовье.

ПРИМИ, ГОСПОДЬ
Из пламени да копоти –
в мир светлой тишины...
Теперь, выходит, Господи,
ты вместо старшины?
Тогда прими по описи:
"калаш", бронежилет,
рожок в кровавой окиси –
пустой, патронов нет.
А гильзы-колокольчики
усыпали поля.
Сперва патроны кончились,
а вслед за ними – я.
Пиши, Господь: солдатское
исподнее белье,
душа моя арбатская
и тело – без нее.

СНЫ
Хорошие сны –
что нет войны...
А я просыпаюсь в поту:
патрон
заклинило в автомате...
На лунном свету,
словно вата,
набухает ночная сырость.
Черт, опять приснилось...

К ЧЕМУ СЛОВА?  
стоим, молчим... к чему слова -
слова устали...
в гранит одетая Нева
уходит в дали...
ложится снег на парапет -
Нева ли, Волга...
и памяти скончанья нет -
теперь надолго...
 
в бокал одетая печаль -
как пламя в чаше...
подняв на уровень плеча,
я пью - за наших...
горит немеркнущий огонь,
а сердце стынет:
ну, на кого же, на кого
оставил, сыне?
 
и каждый спросит: на кого?
но нет ответа...
в слепящей белизне снегов
молчит планета...
молчит в предчувствии потерь,
как чья-то мама...
и заметает нам метель
дорогу к храму...
 
и колокол звонит, звонит трагичным строем....
и есть вино, но нет вины ушедших с боем...
мы памятью обожжены...
вы - сожжены войною...