|
* * *
На русский холм в глухую ночь взойду.
Россия спит. Безвременье. Поруха.
И лишь Безверье – чёрная старуха,
Сестёр скликает – Злобу и Беду.
Мелькнёт огонь,
возникнет зов впотьмах.
Душа болит и нету ей ответа.
Дай Бог дожить хотя бы до рассвета,
До первой свечи в ангельских руках.
* * *
Пообтёрлась душа, обтесалась
Об углы городов и дорог,
О кресты на погостах, о жалость
К тем, кого полюбить я не смог.
Отболела душа, примирилась,
Обрела свой печальный удел
И, не помня обиды, простилась
С теми, кто полюбить не сумел.
ПРИТЧА
Три путника шли по дороге ночной.
И каждый – с молитвою к Богу.
Один возжелал:
– Ниспошли мне покой,
Спаситель, за вечным порогом.
Другой торопил всё молитву свою,
И жар трепетал в каждом слове:
– Любовь дай, Господь! Об одном лишь молю.
Всевышний, как жить без любови?
А третий на землю глаза обратил:
– Наверное, жил я негоже,
И каялся мало,
и много грешил.
Оставь всё, как было, о Боже!
* * *
Какая зыбкость, пасмурность какая!
Пропахло небо горечью полей –
Уходит осень, тихо окликая
Простор гортанным криком журавлей.
Уходит осень по лесным дорогам,
Продрогнув до последнего листка.
И с каждым днём седеет понемногу
От холодов предутренних река.
Проглянет сквозь дожди кусочек сини,
Смешает краски, бросит их вразлёт.
Но проступает строгость чётких линий
Во всём, что вслед за осенью грядёт.
ВОРОН
О нём и пели, и писали,
И заклинали от него.
А он окинет взглядом дали,
Гортанно крикнет:
– Дни печали
Пройдут. Не бойтесь ничего.
* * *
Где-то море.
За тысячу вёрст
По-осеннему одиноко.
В стылой ночи мерцают высоко
В бездне тьмы одиночества звёзд.
Одинокая птица мелькнёт
Над кормой полусонного судна…
Одиночество – как это трудно,
Коль душа никого не зовёт.
* * *
Ты говоришь, я грустное пишу,
Что даже в радости есть след печали,
Что я люблю, как будто бы прошу,
Чтобы меня в любви не замечали.
Кому нужны твои колокола?
И так весь мир в неудержимых звонах.
Ну а любовь – она всегда была
Счастливым поражением влюблённых.
* * *
В разрывах облаков звезда мелькнула.
Спокойна ночь.
Спокойна и легка.
Мысль о тебе надолго ли уснула?
Мысль о тебе уносят облака.
Лениво память прошлое листает
И задержать не хочет ни строки.
Пускай уходит осень золотая,
И тает в снах тепло твоей руки.
Мне ничего теперь уже не скажут
Ни дом, укрытый в зелени рябин,
Ни пёс, лежащий у ворот на страже,
Ни розовые сумерки гардин.
Над всем витает тишина погоста.
Живу надеждой в заклинанье слов.
Не верится, что так легко и просто
От нас уходит вечная любовь.
* * *
Евгению Морозову
От вечных тем бегут, как от чумы,
Другое дело – гаджеты и лайки.
Под дулом кольта не признаем мы
Своё родство от щей и балалайки.
Морозный воздух душу веселил,
И радость встречи согревала сердце.
Казалось, Пушкин сам благословил
Нас по обычью русскому согреться.
Под сенью инсталляций ледяных
Мы пили водку, ели чебуреки,
И спорили о судьбах роковых
России и о русском человеке.
Так кто же он: ленивый, раб, творец,
На ниве созидания работник?
Он то терял, то обретал венец,
Величия державности угодник.
Во временах кто только ни судил
Его с апломбом непорочных судей?
Да, варвар! Ватник!
Но как он любил,
Теперь в Европе так давно не любят.
С трибун, с экранов просвещают мир,
Как беден он, посконное отребье!
Да, неприкольный! Во дворе сортир,
Но первый в деле на земле и в небе.
Да, делать деньги – не его мечта.
Что золото? Прах пустоты и бренность.
Но для него добро и красота –
Как высшая божественная ценность.
Мы спорили, цедя аперитив,
И шли потом почти в обнимку вместе.
А рядом Пушкин, голову склонив,
Ронял во тьму слова любви и чести.
* * *
В это пекло, в эту снежную купель
Всё уходит, растворяется, сгорает.
Постели мне, моя милая постель,
Что-то сердце растревожила метель,
Отчего оно болит, и сам не знаю.
Завари мне земляничный крепкий чай,
И задёрни занавеску поплотнее.
Я усну, и мне приснится светлый май
И ещё такой далёкий отчий край,
Где на горных склонах лютики желтеют.
Сколько было, сколько выпало дорог
От Приморья до Балтийского причала.
Но вернуться в край родимый я не смог.
Ты укрой меня теплее. Я продрог.
Или это за окном похолодало.
Там за полночью, за тридевять земель
Свет небес верхушки кедров озаряет.
Постели мне, моя милая, постель,
Что-то сердце растревожила метель,
Отчего оно болит, и сам не знаю.
* * *
Мне час лишь дан,
Один лишь только час,
Чтоб увидать тебя
И потерять тотчас.
Мне день отпущен,
День всего один –
Постичь тревог
Причину из причин.
Мне век
И только век дала судьба
Не мир познать,
А лишь познать себя.
* * *
Всегда полыхали страницы,
А нынче такая заря!
Молчат зачарованно птицы,
Беззвучно над полем паря.
Как будто всё вдруг онемело –
И лес, и шмели на лугах.
И то, что сказать ты хотела,
Застыло на влажных губах.
В убранстве небесного света
Всё новым предстало вокруг –
И отзвук немого ответа,
И нежная преданность рук.
Но боль возвращается снова
Прозреньем в случайном бреду,
И с губ твоих падает слово,
Как яблоки в позднем саду.
* * *
Ночная белёсая стылая мгла
Как будто навек поглотила пространство.
…Последние крошки смели со стола,
Достали последнее с полок убранство.
Ушли, растворились во мгле снеговой
И стали ветрами, туманом и стужей.
…Мы край этот мёртвый покинем с тобой,
И станем женой плодоносной и мужем.
И снова наполним просторы окрест
Былыми мечтами и радостью новой.
И сто женихов и сто лучших невест
Пойдут под венец под небесным покровом.
Разбужена Дева!
Настал её час
В весенней неистовых сил круговерти.
И память опять пробуждается в нас,
И снова любовь торжествует над смертью.
* * *
Я написал «Прощай!» на мартовском снегу.
И это было правдой.
На влажном от росы, на пойменном лугу.
И это было правдой.
Потом на дереве я написал «Прощай!» –
И дерева не стало.
Я на воде чертил – попробуй, прочитай!
И вот вода пропала.
На камнях я писал, что вечности сродни,
На журавлином клине,
На снах младенческих. Исчезли и они.
И день взошёл пустыней.
Тогда на доме, где любимая жила,
«Прощай!» прожёг я сердцем.
И город выгорел в мгновение дотла,
И память стала пеплом.
Я проклял слово то – предвестника беды,
Исчадье зла и ада.
И вдруг «Прощай!» смело мои следы.
И это будет правдой.
* * *
По осколкам, по отзвукам и словам
Собираю себя, как голодный
Собирает крошки еды со стола –
Пищи Господней.
Собираю из капель дождя, из травы,
Упавшей под ноги заката,
Из рыбьего всплеска и крика совы,
Из тайны греха и расплаты.
Собираю себя из обмана и зла,
Из надежды, что всё – преходяще,
Из последнего слабого взмаха весла
И вздоха шагов уходящих
Из того, что хочу, да не в силах забыть,
Что любовь обращает в усталость.
Собираю и не могу сочленить
С тем, что во мне осталось.
РУССКИМ ЖЕНЩИНАМ
По ночам инстинкт взывает древний:
Над Россией смертная беда –
Умирают русские деревни,
Русские чернеют города.
Русской речи говорок всё реже,
В русской дали не видать ни зги.
По живому, по святому режут
Слабнущую Родину враги.
Нас всё меньше, меньше с каждым годом,
Мы слабеем с каждым новым днём.
Мы великим созданы народом,
Неужель безропотно умрём?
Женщины родимые! Нет силы
Выше той, что Богом вам дана.
Да взойдёт над каждою могилой
В три побега новая весна!
Оживите родовые крепи
Русской силой, верой и умом.
Что тогда нам мировые цепи
И иуды в помеси с врагом?
Дорогие, милые! Рожайте
Русских молодиц и молодцов!
Юную Россию поднимайте
Пусть порой без ветреных отцов.
Милые! Пред вами на колени
Встала ныне русская земля.
К вам мольба ушедших поколений,
К вам молитва тихая моя.
* * *
Дай портрет мой, эпоха, среди
Твоих верных льстецов и пророков,
Где напротив сияют вожди,
Не развенчанные до срока.
Гениальный художник творил
Образ твой в необычной манере.
Он мазок за мазком наносил
И в своё провидение верил.
Ни античных творцов образец,
Ни божественный свет Возрожденья,
Ни Родена могучий резец
Не питали его вдохновенья.
Он отбросил все школы, смеясь
Над природой смиренья и веры,
И воспел над реальностью власть
Разноликой и вечной Химеры.
То сродство, что хранили века,
Кровь и память славянской закваски,
Он возвёл до абсурда мазка,
До фантазии кисти и краски.
Дай портрет мой, эпоха. На нём
Всё сплелось, что создал этот гений.
Но за зло не воздай ему злом
Неподвластных ему поколений
Не спеши возводить витражи
Вместо стен из бетона и стали.
Не распяты ещё миражи,
И себя мы ещё не распяли.
Но придёт ещё время суда
И возмездье за нашу покорность.
Не попомни обиды тогда,
Возрождая славянскую гордость.
По зерну, по былинке взрасти
В русском поле живые посевы,
И прости нас, эпоха, прости,
Как прощает пречистая Дева.
ОСЕННЕЕ
Трепещет и молчит,
молчит и светится,
озябших всех благословляя в путь.
Ах, милая печальница-утешница,
Зачем жалеть о том, что не вернуть.
Принарядился лес в косынку алую,
Ещё тепло ласкает ковыли,
Но нашей встречи нежность запоздалую
Уже отпели в небе журавли.
Уйдут в предзимье,
растворятся в замяти
Короткие задумчивые дни.
Как лист хранит рассвет весенний в памяти,
Так ты улыбку осени храни.
Храни тепло усталого молчания,
В котором всё так ясно и без слов.
И в сердце милосердное страдание
Вновь обратится в нежную любовь.
* * *
Я помню ночь под Севастополем,
Случайный при дороге кров.
И россыпь звёзд и листья тополя
Слились в один живой покров.
Тьма за окном была увенчана
Короной будущего дня.
И было в этом что-то вечное,
В котором не было меня.
* * *
Как притягательны ночи осенние
С ветром бездомным, с дождями облыжными.
Есть что-то в них от мольбы во спасение
Тех, кто у нас называется ближними.
Не растопить ни любовью, ни нежностью
Мёртвую тьму, мир до края объявшую.
Есть что-то странное в этой безбрежности –
Всё, что грядёт, превращать во вчерашнее.
Крик ли исторгнется с губ воспалённых,
Под ноги рухнет, как птица бескрылая.
Катятся капли по стёклам оконным,
Ночка осенняя, тьма опостылая.
Взгляд ли скользнёт по раките трепещущей
И растворится в холодном пространстве.
Ночи осенние, есть что-то вещее
В мрачном, с дождями и ветром, убранстве.
Может быть, нашего «завтра» видение
Весть подаёт о своей неизбежности,
Или «грядущего хама» рождение –
Неистребимого странника вечности –
Смутно маячит сквозь темень осеннюю?
Новые образы с новыми смыслами
Станут жнецами того, что посеяно,
Мир наполняя лукавыми цифрами.
Первые света небесного признаки
Вспыхнут внезапно в ликующей радости,
И растворятся в огне его призраки,
И воскресение станет реальностью.
|
* * *
Я красоту во всём искал,
И находил, не жалуюсь.
И то в большом её встречал,
То в чуть заметной малости.
Она то броска, то скромна,
То изнутри просвечена…
Шумит в проталинах весна,
Идёт навстречу женщина.
Кусочек неба на плечах,
В цветах весёлых платьице,
И свет доверчивый в очах
К любой травинке ластится.
Как будто ей на много лет
Лишь радости обещаны.
О, ничего прекрасней нет
Лица счастливой женщины.
* * *
Мы входим в мир не с чистого листа.
Едва исторгнут первый крик уста,
Уже судьбы определён рисунок
И ритм, рождённый на небесных струнах.
Мы входим в мир не с чистого листа.
Росток пробьёт и глину, и песок,
Асфальт и камни улиц и дорог,
Исполнив то, что завещало семя
И прошлое и будущее время.
Росток пробьёт и глину, и песок.
Как память наша гибельно слаба!
Текущих дней, мгновения – раба.
Ни голосов минувшего, ни знаков
Не хочет знать. Мир скучно одинаков.
Как наша память гибельно слаба!
Шумит ли дождь, или идут снега,
Или вода кромсает берега,
Язык природы разуму невнятен.
Он говорит. Он хочет быть понятен
Шумит ли дождь, или идут снега.
Руины духа мертвенно молчат.
Истлевших снов осенний аромат
Тревожит душу памятью о лете,
Забытой вестью о её бессмертье.
Руины духа мертвенно молчат.
Кто чужд истокам, чужд и небесам.
Проклявший семя будет проклят сам.
Возмездие судьбы неотвратимо
Над тем, кто делит то, что неделимо.
Кто чужд истокам, чужд и небесам.
* * *
Тайна памяти сердце мне гложет.
Не забыть, не исторгнуть вины.
Лунный свет и зовёт и тревожит,
Лунный свет серебрит мои сны.
Не поможет потрёпанный сонник
Разгадать, что готовит судьба.
Отцветает у берега донник,
Оседает всё глубже изба.
Хорошо бы её поддомкратить
И из кряжа венцы подвести.
Но никто не вернёт мне утраты,
И цветы не заставит цвести.
Скоро тропы укроет пороша,
И осинник поверит в обман.
Нынче снилась мне белая лошадь,
Уходящая в сонный туман.
* * *
Мальчик бежит по осени,
Листья жёлтые топчет,
Мальчик бежит по просеке
И беззаботно хохочет.
Парень шагает по осени,
Не чувствуя горечи в воздухе,
По радостям и по горестям
Шагает, не глядя под ноги.
Мужчина бредёт по осени,
По дню, что тревожно светел,
И в жёсткой волос его проседи
Холодный мечется ветер.
Старик плетётся по осени,
Смотрит на небо сквозь линзы.
И улыбается просини,
И свету, и просто жизни.
* * *
Пегас – чудовище моё!
Как много всякой пищи,
А ты, забыв про это всё,
Живое сердце ищешь.
Возьми пшеничный каравай,
Овса хоть два овина,
Так нет же –
сердце подавай!
На, жри его, скотина!
* * *
Ночные образы во сне ли, наяву ль
Жестикулируют, враждуют, суетятся…
И пьют за Родину, и вяло матерятся
Под «Санта Барбару» и хоровод кастрюль.
Ночные образы при вспышках света фар
Похожи на зверей из мезозоя,
В извивах тел, как змеи в пору зноя,
Как в киносъёмках мировой пожар.
Ночные образы в недвижимом каре
Вздымают руки и кричат победно,
И так загадочно, и так бесследно
Куда-то исчезают на заре.
Но из излома, где ни тьма, ни свет,
Где так спокойно терпят, негодуя,
Где ложками гремят, прося обед,
Гнусаво кто-то вторит:
– Аллилуйя!
* * *
Куковала кукушка в степи:
– Торопи, торопи, торопи!
Ты коня торопи поскорей
Сквозь холодный прибой ковылей.
Куковала она:
– Не смотри
На усталую мудрость зари.
Ты не слушай, как бьётся река
О тяжёлую слабость песка.
Куковала:
– Не верь ты ветрам,
Этим запахам, этим цветам,
И упрямую дальность огней
Не прими за бескрайность путей.
Куковала она:
– Торопи
Ты коня по вечерней степи.
Я сказал:
– Ты конечно права.
О, как пахнет дурманом трава!
Беспощадна цветов красота,
Жжёт до боли зари теплота,
Где мне силы найти, подскажи,
Одолеть на пути миражи,
Не смотреть на реки колдовство
И постигнуть огня торжество?
Ты права: истязает меня
Эта власть уходящего дня.
Встал мой конь.
Вот и звёзды видны.
Не кукуй.
Не пугай тишины.
Из поэмы «ГОНЕЦ»
ОЧИЩЕНИЕ ХРАМА
«Ревность по доме твоем
снедает меня»
(Ин. 2-17)
1.
Горело солнце.
Металось горячими кудрями зноя,
Дробилось о грани гранита и мрамора,
Взрывалось огненно-золотое,
Осколками рухнув на тело храмово...
– И это дом твой, Господи?
Тленного мира частица каждая
До сердцевины была расколота.
Разумные твари золота жаждали
И Бога, если Он был из золота...
– И это дом твой, Господи?
Заклинанье притвора, псалмы колоннады,
Парапета мистический, жертвенный танец,
Стенание горлиц, рев бычьего стада,
Никаноровых врат языческий глянец...
– И это дом твой, Господи?
От криков менял и торговцев ослица
Дрожит и косится на оргии храма.
Блики золота на душах и лицах,
Как блуждающая усмешка Хирама...
– И это дом твой, Господи?
Вертеп разбойников от лукавства.
Здесь все покупается, все продается –
Вера, любовь и небесное царство,
И тело, и души до самого донца...
– И это дом твой, Господи?
2.
Воздух сгустился до плотности молнии.
Высверк небесный и бич Иисуса
Храм очистительной силой наполнили.
И застонала толпа тыщеусто.
– Это дом твой, Господи!
Рушились лавки, летели динарии
И полусикли смешались с навозом.
Земной и небесный бичи ударили
По преисподней в величии грозном.
– Это дом твой, Господи!
Бичом по торговцам, бичом по наживе,
По царству тельца золотого – бичами!
Бичом по всему, что развратно и лживо,
Всему, что погрязло в обмане и сраме!
– Это дом твой, Господи!
И бросились прочь, круша и карежа
Торжище званых, скотина и люди...
Так с тела сползает мертвая кожа,
Так солнце весеннее пажити будит.
– Это дом твой, Господи!
И храм засиял, Божьим духом повеял,
И белого снега белее стал паче...
– Осанна! – кричали ему иудеи
Из простонародья.
Так что же Он плачет?
– И это дом твой, Господи?
ДВА ХРАМА
«Все то шепчет она: – Да я, Да я…
– Кто же ты, Мари, скажи!
– Королева твоя, королева твоя!
Припади к ногам госпожи!»
(Рильке)
«Радость моя, спаси себя и рядом
с тобой многие спасутся»
(Серафим Саровский)
Свой первый храм...
Где был он? Как случилось?
Душа ль взалкала? Плоть ли заблудилась?
Иль разум в тайных помыслах своих
Предвидел, что в судьбе его случится,
И потому подвигнул помолиться
Пред очи патриарха и святых.
Он с интересом вглядывался в лики,
В неведомую тайнопись великих
Иконописцев и не мог понять.
Не вслушиваясь в звуки литургии,
Разглядывал, как молятся другие
И ждал: сойдет ли Божья благодать?
Игра теней и света увлекала.
И, не печалясь, что душа молчала,
Художник слушал праздничный хорал.
Потом увидел, зажигая свечи,
Что патриархом он уже замечен,
И ждать конца заутрени не стал.
Потом все чаще в церковь заходил он.
Любил вдыхать прозрачный дым кадила
И чувствовать, как благостный покой
Овладевал им, скорбным и усталым,
Как будто вырывал у мира жало
Незримый кто-то властною рукой.
Он ждал с какой-то робостью покорной,
Когда же свет прольется животворный?
Но пуст был храм. И образы немы.
Молитвенное пение невнятно,
Однообразны цветовые пятна
И осязаем призрак ватной тьмы.
Две, три молитвы зная, вечерами
Произносил их перед образами,
Стоящими на полке среди книг.
На крестный ход в Христово воскресенье
Ходил, любуясь праздником весенним,
Но к благодати так и не приник.
И свыкся с этим – по грехам и плата.
...Однажды, глядя на игру заката,
Вдруг ощутил, что растворился он
В словах молитвы нежной, бесконечной
О дне насущном и о жизни вечной
Под тихий, с неба нисходящий звон.
Соединилось все в одном стремленьи –
Восславить духа каждое творенье.
И не было границы меж душой
И небом, и осенними полями
С некошеными редкими хлебами,
И церковью, стоящей за рекой.
Душа взмывала радостно, упрямо,
Освобождаясь от земного хлама,
От злобы, от соблазнов, от обид…
Ветрами детства, вихрями страданий,
И пламенем ознобным покаянья,
Любовью уносимая в зенит.
Года ли, миг ли это продолжалось?
Закат погас, Дождь принялся. Смеркалось.
Пройдя по мосту, в церковь он вошел.
Как все преобразилось!
Удивленно
Смотрел он на ожившие иконы,
И сердце жег молитвенный глагол.
Тяжеловесность каменного свода
Вдруг обрела высокий смысл свободы,
И благодать спасительную – крест.
Храм каменный и храм души в слияньи
Рождали свет бессмертного сиянья
И Истины небесной благовест.
Потом, бывая в храмах самых разных,
Он ждал с благоговеньем этот праздник,
Как дар небес, какого выше нет,
Но буднично звучали литургии,
Деревенели словно бы святые,
И люстры излучали мертвый свет.
Душа не отступала: это было!
Я уносилась в небеса стокрыло
И в сонме звезд играла – их сестра.
Тропинок млечных я топтала травы,
Я свет пила Господней вечной славы
И гладила уставшие ветра.
Отныне я не дам тебе покоя.
Ищи свой храм – видение живое,
Из малых крох по миру собери.
Воздвигни и тогда найдешь дорогу
В храм каменный, к отцовскому порогу.
И вечный день прольется в две зари.
Как часто он, когда уже казалось,
Что веры нет, надежды не осталось,
В виденьи храма силы находил.
И оживали вновь любовь и воля,
Он растворялся в замыслов приволье,
Надеялся, работал, верил... Жил.
|
