Блогер blprizrak (Волгоград)
|
1. «Касание смерти». О границах эпох Это небольшая реплика, возможно, не представляющая большого интереса. Она родилась из моих размышлений, когда я занимался делами, а заодно в голове перебирал какие-то случайные мысли… Подумалось, что эпоха кончается раньше, чем история подводит итоговую черту. Как правило, есть дата, когда что-то прекратилось, поставлена точка (R.I.P.). Но жизнь – это течение, движение, и смертельному исходу предшествует роковой перелом, когда и начинается «болезнь к смерти» с печальным исходом. Так можно ли сказать, что, например, такой перелом для Российской империи случился не в 1917 году, а ранее - в 1905-м. И именно Кровавое воскресение можно назвать концом монархической эпохи. После кровавого воскресенья Савва Морозов констатировал: «Революция обеспечена! Годы пропаганды не дали бы того, что достигнуто в один день». В данном случае не буду отвлекаться на рассуждениях о причинах этой темной истории. (Незадолго до кровавых событий 9 января 1905-го года Морозов ездил к Витте с депутацией промышленников. У него остались очень тяжелые впечатления об этом визите: «Этот пройдоха, видимо, затевает какую-то подлую игру. Ведет он себя как провокатор. Говорить с ним было, конечно, бесполезно и даже глупо. Хитрый скот»). В любом случае, внутри монархии накопилась та критическая масса (в том числе и откровенно вредительская), которая и привела к этому гибельному решению. Это, кстати, хороший пример того, как убийственно бывает для государства использования чистой силы. Государство держится не на одной силе. И стоит обратить внимание на то, что не случайным образом добили монархию именно силовики – генералы из ближайшего окружения, это побочный эффект опоры на чистое насилие. Конечно, после 1905 года монархия внешне еще существовала 12 лет. Но знаете на что это было похоже? Помните, в фильме «Убить Билла» применяется особый смертельный удар - «Касание смерти», после которого человек умирает не сразу, а сделав еще несколько шагов. В сети пишут, что нечто подобное существует в действительности: «Техника, называемая «Касание смерти» исторически известна как Дим Мак. В переводе с китайского, Дим Мак означает удар, который оказывает давление на артерию. Практикующие это искусство утверждают, что этот удар может иметь отложенный эффект, приводя жертву к смерти спустя несколько месяцев – а любители конспирологии связывают отложенный эффект удара Дим Мак со смертью Брюса Ли». Ну, как бы там ни было, правда или нет, в данном случае это всего лишь аналогия. Что если эпоха по-настоящему кончается тогда, когда наносится такое «Касание смерти»? Внешне еще ничего не кончается, монарх царствует «на славу нам», идут парады, и власть еще делает несколько последних шагов, прежде чем упасть от внезапной смерти… Мне кажется, что пенсионная реформа и была таким «Касанием смерти», предопределившим исход эпохи реформ. Эпоха в каком-то смысле уже закончилась, хотя, конечно же, власть еще сделает несколько шагов навстречу судьбе, прежде чем упадет подкошенная. Но только вряд ли у нее в запасе есть еще 12 лет...
2. «И страсть и ненависть к Отчизне...» Двойственность образа Родины Пограничные ситуации заставляют работать сознание по-иному. И мне кажется, многие понимают или ощущают (спинным мозгом), что страна оказалась в пограничной ситуации. Там, за фанерной перегородкой времени, ворочается и дышит приближающееся будущее, мы напряженно вслушиваемся в эти звуки, замерев в томительном ожидании - что же нам откроется, когда фанерная перегородка рухнет. Занят ли я каким-то делом, еду ли в транспорте или лежу на диване, а все перебираю мысли, как гроши в кармане, словно пытаясь что-то сосчитать. Я вспомнил, как после армии вчитывался в сборник стихов Блока. Некоторые стихи не касались души, некоторые сбивали свои ритмом, а некоторые сразу "цепляли", оставаясь в уме долгие годы. Есть у Блока такое стихотворение: Грешить бесстыдно, непробудно, И я сейчас его снова вспомнил, и снова ему подивился. Если бы не две последние строчки, то оно бы выглядело как вполне цельная сатира или просто излияние негодования. Но именно две последние строки все меняют и заставляют задуматься - а с каким же чувством его писал поэт? Стихотворение создает ощущение какой-то удушливой безысходности, именно «перины пуховые», на которых забываются в тяжелом (именно тяжелом!) сне, как бы материализуют эту удушливость. Проваливаешься в эту мягкость, как в трясину, погружаешься в тяжелое, похмельное забвенье, и вот уже нечем дышать. Общую безысходность подчеркивает и мотив религиозности, которая тоже предстает фальшивой, удушливой периной обрядности. Именно то, что даже религиозность безблагодатна делает замкнутость этого мирка полным, ведь именно сакральность и должна быть окошком в мир иной. Но и это окошко наглухо заколочено. Но в конце Блок вдруг исповедуется в любви: Да, и такой, моя Россия, А что же тогда любит поэт? Не эти же «перины пуховые», не заплеванный пол церкви (именно заплеванный), которые вызывают у него содрогание. А что же тогда? Что? Блок кричит через пропасть отчаянья о своей любви. Что же это за любовь такая?А вот еще: Россия, нищая Россия, Но разве это все не странно? Представьте этот образ: нищие, серые избы под вой ветра и вдруг - «как слезы первые любви». Что за любовь такая? Другое его стихотворение сразу же начинается с признания любви: Русь моя, жизнь моя… Это признание какое-то личное, проникновенное, вовсе не похожее на казарменный патриотизм, которым пичкает пропаганда. Блок любит Родину, как женщину. Так можно обращаться только к возлюбленной: «Русь моя, жизнь моя». Но тут же, через запятую: «вместе ль нам маяться?» и ясно, что история этой любви есть история страдания. И эта влюбленность связана с ужасом: Русь моя, жизнь моя, вместе ль нам маяться? Блок влюблено глядится в лицо Родины, но с содроганием находит в нем дикую онемелость, татарские очи мечущие огни и тьму. Образ России страшный, апокалипсический. Красное зарево, сонное марево… Окаменевшее лицо с огненными очами… Когда только скользишь по этим строкам одним ленивым умом, не воспроизводишь в сознании образный ряд, то не понимаешь всего драматизма этого стихотворения. Блок любит свою Родину, которая есть его жизнь, или он ей ужасается? У Максимилиана Волошина есть, как мне кажется, созвучное стихотворение о России: Что менялось? Знаки и возглавья. Стихотворение еще более мрачное, но и время написание уже другое – 1920. Но обратите внимание на знакомый образ – ветер, как часть образа России. Только это уже не «песни ветровые» Блока, а бушующий ураган. Этому ветру у Волошина даже стихотворение посвящено «Северовосток»: Расплясались, разгулялись бесы Ледяной ветер, в котором поэту видится судьба России – страшная, безумная, кровавая. В другом стихотворении Волошин так говорит об этом роке: Темен жребий русского поэта: Ветер появляется, пожалуй, в самом страшном стихотворении Андрея Белого «Веселье на Руси»: Раскидалась в ветре, — пляшет — Это роковое, смертоносное Нечто здесь тоже предстает в виде ветра, который оживляет страшную полевую жердь. И трагизм подчеркивается обращением поэта страна – родная. Это мука не отстраненная, это мука от зрелища гибели чего-то родного. В предисловии к своему сборнику «Пепел» Андрей Белый писал: «Лейт-мотив сборника определяет невольный пессимизм, рождающийся из взгляда на современную Россию». Это очень мягко сказано! Вот пейзаж России в стихотворения Белого: РУСЬ Над Родиной встала Смерть и поэт от этой мрачной картины словно мечется, не зная куда сбежать, лишь бы этого ужаса не видеть. Он бьется как от горячечного бреда. И в раздолье, на воле - неволя; На что это похоже? «Над откосами косят людей». Если вы никогда не видели картину Брейгеля «Триумф смерти», то обязательно посмотрите.
Россия предстает не просто страшной, а почти инфернальной в своем ужасе. Она роковая, ледяная, проклятая, но при этом – она Мать. И поэт не забывает, что она мать. И он печалится о судьбе своей матери. Поезд плачется. В дали родные Довольно: не жди, не надейся - Белый – блестящий художник. Образы стихотворения настолько ярки, что словно бы смотришь киноленту. И что же это за пейзаж? «Где по полю Оторопь рыщет» - это сильнее чем фильмы Хичкока! И опять этот пронзительный ветер, от которого не укрыться. Все это напоминает какую-то аномальную зону из «Пикника на обочине». И вот в слезах и ужасе поэт кричит от отчаянья: Исчезни в пространстве, исчезни, Но ведь это же не холодная ненависть иностранца или западника, которые Россию просто ненавидят. (Тютчев: «Не поймет и не заметит/ Гордый взор иноплеменный/ Что сквозит и тайно светит/ В наготе твоей смиренной»). Белый даже в этом стихотворении называет Россию матерью, он не забывает, что она мать. И весть его надрывный ужас от того, что это мать, а не просто чуждое, страшное явление… Волошин пишет: И в мире нет истории страшней, Почему мне кажется все это важным. И почему я обращаюсь именно к поэтам, а не к более рациональным источникам? Что вообще может доказать поэзия? Это ведь не точное знание, не факты. Мне кажется, что поэзия именно важна тем, что касается областей, которые выходят за рамки рациональности. Она касается именно того, что весь рациональный инструментарий уловить и описать не способен. Разумеется, в данном случае я говорю о Поэтах с большой буквы, а не умельцах, способных рифмовать «кровать» и «твою мать». Пушкин был поэтом с большой буквы и он нам о сути поэзии сказал нечто важное. Он говорит, что поэт в своем обычном состоянии не только не выше простых смертных, но очень часто хуже их:Пока не требует поэта В своем обычном состоянии поэт ничтожнее самых ничтожных детей мира. Это говорит Пушкин, который сам ведал, что такое поэзия и вдохновение. Но так происходит, пока поэт находится в состояние «хладного сна». Но лишь божественный глагол Вот, что такое подлинная поэзия. Поэт не своими словами говорит. Поэт – фактически одержимый. Его устами говорит Иное. Поэт – это проводник, он подобие шамана. И в состоянии поэтического транса, вдохновения ему открывается нечто такое, что недоступно двухмерной рациональности. Двухмерное не охватывает трехмерное, ему недоступна глубина. И когда поэты говорят что-то странное о России, то стоит к их словам прислушиваться. Хотя это послания образные, полные видений, страстных эмоций, они обращаются не к уму. Но Тютчев то прямо указывает, что в познании России ум бессилен: Умом Россию не понять, Но в политической злобе дня, в дискуссиях используется для практических целей, в том числе, и поэзия, как аргумент в споре. В давней битве западников и славянофилов, либерастов и патриотов нередко прибегают к классике, в том, числе и поэтической. Вытаскивается какая-нибудь цитата «Страна господ, страна рабов» или еще что-то подобное: «Ага, вот Россия! Тюрьма народов!». В ответ патриоты вытаскивают патриотическую цитату: «Все совсем не так, вот какая Россия, а то лишь так, чепуха». И каждая из сторон рисует однобокую картину: либо России чудовищной, либо России идеализированной. Но ни те, ни другие – равно не правы. Россия совмещает в себе и чудовищные, и идеальные черты. И глубокая любовь к России это на самом деле очень не простое чувство. Вот Блок пишет в «Возмездии»: …И отвращение от жизни, Это вместе, это сразу – «И страсть и ненависть к отчизне…» Два противоположных, несовместимых чувства, гремучая смесь в одном флаконе, сводящая с ума, раздувающая вены, чреватая взрывами и потрясениями. И сказано – не просто некое неудовольствие, а именно ненависть, т.е. крайняя степень неприятия. И при этом влюбленность. Как же это возможно? И не безумие ли это, не шизофрения, не распад ли сознания? Есть у Павла Флоренского интересный труд «Имена». Я бы мог привести много цитат из него, но материал и так выходит слишком большим, и с каждым новым абзацем все меньше шансов, что кто-то дочитает его до конца («редкая птица долетит до середины Днепра»). Поэтому перескажу косноязычно своими словами. Флоренский говорит, что имя не просто звук, а некая почти магическая формула, воздействующая на человека. И он приводит интересные истории о подобном влиянии имен (например, Яков и Варфоломей). И хотя имя задает рамки характера, но не предопределяет то, как будет реализовываться. И у каждого имени как бы есть свой светлый вектор, и темный, негативный. И можно двинуться в ту или иную сторону. Т.е. имя как бы задает свой райский и адский полюса. А еще есть известная книга Даниила Андреева «Роза мира», которая у меня не вызвала особого восторга – ни по форме, ни по содержанию. Но Андреев в ней описывает, что и страны, и даже отдельные города имеют своих двойников – светлых и адских. Он, например, описывает параллельные Петербурги - светлый и темный - которые как бы находятся над и под реальным Петербургом. Можно, конечно еще вспомнить и об архетипе Тени в аналитической психологии, порассуждать и на эту тему. Но это опять будет слишком долгим. Лучше я напомню французскую комедию с Депардье «Между ангелом и бесом». Там по сюжету одному циничному бизнесмену для раскаяния посылают ангела-хранителя. Но для сохранения равновесия священнику посылают беса. И в разных мифах и сказках существует тема близнецов, которая, кстати, тоже анализируется в аналитической психологии (См. Мария-Луиза фон Франц «Феномены Тени и зла в волшебных сказках»). Так к чему я это все веду? Образ России двойственен. Есть светлый Китеж-град, потаенный, незримый. И есть нечто другое - инфернальный двойник России, мрачный и губительный. Это зло местное, здешнее, оно как Оторопь рыщет по нашим полям, воет ветром, шевелит полевой жердью, дышит смертью. И очень долго можно говорить о том, что такое подлинное ощущение Родины. Очень часто влюбленность в Отечество связана не с внешним обликом страны, а с чем-то сокровенным и потаенным. С тем, что как лучик света пробивается к нам из-за туч. Если не учитывать эту двойственность, а все время стремиться либо к позитивной, либо к негативной однозначности, ничего в России не поймешь. А понимание находится почти на грани безумия, где рядышком «и страсть и ненависть к отчизне» бурлят в сердце. Нет постоянства, нет сонливой статичности. Есть динамика накаленного противодействия. И пока горит огонь духа, пока есть устремленность к Китеж-граду, открывается светлый облик России. А когда угасает дух, происходит погружение в тяжкий сон (в перины пуховые), является иное, мрачное. Причем как действует этот темный двойник: он проникает в опустевшие оболочки и происходит отчуждение. Снижается накал духа в христианстве, и вот в ней поселяется мертвенное обрядоверие. (В «Братьях Карамазовых» черт говорит: «Моя мечта это - воплотиться, но чтоб уж окончательно, безвозвратно, в какую-нибудь толстую семипудовую купчиху и всему поверить, во что она верит. Мой идеал - войти в церковь и поставить свечку от чистого сердца, ей-богу так»). Снижается накал коммунистической идеи, и вот в отчужденных, холодеющих оболочках советского государство поселяется нежить. Зло, играя внешними формами, убивает их. Дьявола называют обезьяной Бога. Он кривляется и пародирует, ведя всякую форму к уничтожению. И это понимание должно служить особой дисциплине духа. В первом послании к Фессалоникийцам апостола Павла говорится: «Духа не угашайте!» А Иоанн Златоуст пишет в комментариях: «Какая-то густая мгла, мрак и туман разлиты над всею землею». Как только дух гаснет – являются мрачные тени. |
||||
|
||||
| Нажав на эти кнопки, вы сможете увеличить или уменьшить размер шрифта Изменить размер шрифта вы можете также, нажав на "Ctrl+" или на "Ctrl-" |
||||
|
|
||||
|
||||
