РАДЕТЕЛЬ

«Вчера в Союз писателей зашел пожилой человек.
Заглянул в мой кабинет:
– Я написал роман о двадцатом веке. Он здесь –
протягивает диск. – Хочу, чтобы он пошел в народ.
Вы размножите его у себя и станете передавать всем,
кто будет заходить к вам в Союз. А они тоже начнут
его размножать и передавать следующим – и так мы
дойдем до каждого человека».
Н.Иванов

«Скучно жить на этом свете, господа», – сказал Гоголь.

Скучно-то, скучно, но всё же бывает такое веселье, что многие годы помнишь. Я и сейчас, словно вижу того мужичка в клетчатой кепке, в рубашке навыпуск, бодро втащившего к нам в музыкальную школу контрбас-балалайку; так громыхнул ею, ставя у стенки, что преподаватели всполошились: в чем дело?

– Вот я с подарками к вам, – объявил мужичок и затащил еще две балалайки, поменьше.

Первой опомнилась наша техничка:

– Нам не нужны агрегаты! – встала у входа.

– Сама агрегат! – огрызнулся даритель. – В шкаф не пролезешь.

Ничуть не смутившись, он внес еще семь балалаек.

– Будет народный оркестр! – обратился к директору, который стоял в замешательстве: то ли сердиться, то ли смеяться.

– Спасибо, конечно, но класс балалайки мы только планируем. Пока помещения нет. Вот новую школу достроят, тогда пригласим педагогов; сейчас и заняться-то некому.

– Так обучите своих пианистов! – нашелся даритель. – Ноты же знают.

Техничка, успев разглядеть балалайки, авторитетно сказала:

– Они все рассохлись.

– Ну, так и что! – отрезал даритель. – Поставьте к ним вёдра с водой. В газету прошу написать обо мне. Сухарев Павел Андреевич. Я музыкант, в клубе работал, мечтал об оркестре, да игроков не нашлось. Двадцать три года хранил инструменты.

Директор провёл музыканта в актовый зал и показал на свободный угол:

– Можете здесь оставить.

Мужчина, как муравей, перетаскал балалайки, закинув их за спину.

Когда он, ушел, напомнив еще, что балалайки без струн и струны надо купить, директор вздохнул, словно вынырнул. Техничка его отчитала:

–Чего церемониться было? Уроки сорвал! Выгнать – и всё.

– Да что вы, – замялся директор, – как можно.

– Актовый зал превратил в дровяник!

Через неделю даритель явился опять. Теперь он имел обиженный вид.

– Вот, значит, как обещание держите! – встал посредине учительской.

– В чём, собственно, дело? – не понял завуч.

– Статьи-то в газете нет!

– Когда восстановим все балалайки, тогда и напишем.

– Я подожду, – даритель сурово кивнул.

Он стал приходить ежедневно, справляясь, купили ли струны и почему не стоят вёдра с водой? Заодно сообщил, что живет в своем доме, хранил балалайки на чердаке, – вот и причина того, что рассохлись.

– Нет у нас ведер! – взъелась техничка. – Мы за водой на колонку не ходим!

– Тогда я свои принесу.

И принес. Такие, что тоже хранил, вероятно, все двадцать три года. Техничка отжала его вместе с ведрами к выходу.

Вскоре в газете вышла статья: Павел Андреевич гневно писал о передаче оркестра народных инструментов музыкальной школе, где отнеслись к его подарку бесчувственно.

– Истинный клещ! – поражался директор.

Казалось, что после статьи даритель уже не придёт, но он не замедлил явиться. Принес сочиненную им ораторию.

– Пока балалайки еще не освоили, – бодро вошел он в учительскую, – займитесь моей ораторией, хор у вас есть.

Я проиграла начальные такты и ужаснулась:

– Это немыслимо для исполнения!

– Да вы не хотите! – вскричал композитор. – Я уже понял, что здесь равнодушные люди! Где тут культура? Это очаг бескультурья! Я так не оставлю! Город ждет выступлений оркестра, ждет оратории, и – дождется!

...Но если бы этим всё кончилось! Он целых полгода вёл битву. Он подключил исполком и горком, не признавая ничьих аргументов. И, наконец, всё же выдохся. Забрал балалайки, забрал ораторию и навсегда прекратил визиты.

АДОВЫ БУДНИ

Измученный скукой, сидел Сатана возле чана с гудроном, в котором варились многие тысячи лет преступники разных мастей, и равнодушно подсовывал в пламя очередное полено.

Всё надоело ему в проклятом аду: каменный свод с длинной трубой, вечный огонь под чаном, склады с дровами и бесконечные лабиринты. Множество раз он корил себя за несдержанность с Богом: сидел бы сейчас рядом с Ним, птичек бы слушал, вишенки ел. Зачем захотелось перечить Ему, мир Его портить? А всё от гордыни! Сиди вот теперь, слушай, как в чане вопят.

Отворилась массивная дверь, подручные затащили новенького.

«Только бы не графоман! – передёрнуло Сатану. – Варить их в гудроне нельзя, преступлений за ними не значится, и ходят они по аду, слагая стихи и прозу, и донимают его своими творениями. Недавно вот только сцепился с одним. Так уж просил послушать, что благосклонно махнул:

– Валяй.

Тот радостно начал:

Ведь если вдруг где оторвётся
От общей массы сорванец,
И если болью отзовётся
Из тьмы безудержный гонец,
Его усмирит покаянье
Души моей на воздаянье.
На всякий гнев моё прощанье.
Добра и света завещанье.

– Бессмыслица! – рявкнул ему Сатана.

Поэт не смутился:

– Я упираюсь в мелодию, а не в смысл.

– А грамоту знаешь, новатор?

– А не скажите! Про нелогичность, неправильность сколько Фету пришлось пострадать, и не только ему!

И теперь этот тип ходит по аду, ругаясь, что сильно обижен Нечистым.

– За что меня в рай не пустили? – скрёб по камням башмаками и упирался новоприбывший. – Я двадцать раз Петру объяснял, что об Иисусе писал, как никто!

На кресте продолжая полёт,
Снизойдёшь ли до крика?
Твой небесный Отец не поймёт,
В чём же тут закавыка.

– И после таких гениальных стихов, меня, как собаку... Отстаньте! – стал вырываться из лап подручных. – Разве сравнить меня и Тяпкиным? У него – ерунда о Христе:

Чудны дела, Твои, Господи!
Солнцем из облака Ты показался!
Белый, как в пудре, гляди.
В какой Ты воде искупался?

– Шляется здесь этот Тяпкин, – Нечистый схватился за зубы. – Иди вон к костру, поленья кидай. Да чтобы горели не так, как на том фестивале.

– Какой фестиваль?

– Поэтический. Приехали вы, человек восемнадцать, все гениальные, и не сумели костёр развести, чай вскипятить. Ладно, кидай поленья, да шибко не слушай, как в чане преступники воют. И как не охрипнут, заразы?

С большой неохотой новенький поднял полено.

– Тысяча двести стихов у меня, – бормотал, – а он ко мне с хамством! Впрочем, что взять с Сатаны? Но Петру не прощу, хоть он и апостол!

Сатана, заплетаясь копытами, хмуро побрёл в восточную сторону, где он заметил какое-то сборище.

– Чем вы тут заняты? – грубо спросил.

– Литературный журнал издаём. Большое брожение идёт. Нелидов не врёт про корову, а Бакаев и Тяпкин врут! Их даже и ад не исправил!

– Прочти-ка, Нелидов, – Сатана усмехнулся и сел на чурбак.

– Рассказ называется... – начал Нелидов. – Ладно, название – дело десятое. «Ну, так и что? – кричала большая корова в шляпе. – Что же, что я люблю наряжаться? Я женщиной хочу быть, а не коровой!» – «Накладно ведь, – мыкнула рыжая Дунька. – Молоко вздорожает». – «А мне-то какая печаль?» – «Вот потаскуха ты, Изабелла!»

– Занятно, – прервал Сатана, почесав ногу об ногу.

Решив, что ему по душе потаскухи, орава писателей загалдела:

– И мы так умеем, и мы не хуже!

Тяпкин кричал громче всех:

– Слушайте! Слушайте!

Что ты лезешь, как осенью муха!
Неужель мужика невтерпёж?
Подожди у меня, потаскуха,
Я всажу под ребро тебе нож!

Сатана обречённо вздохнул и подался к костру – проверить, что делает новенький. Тот успел утомиться, костёр прогорел, гудрон остывал, убийцы, грабители и государственные преступники отдыхали. Двое, усевшись на краю чана, курили.

– Эх ты, безрукий! – сказал Сатана, и лично подкинул большое полено. – Дуй вон туда! – указал новичку на толпу, обсуждавшую новый журнал. И так оглушительно свистнул, что даже гудрон расплескался в костёр, отчего всё застлало коричневым дымом.

Никто не заметил, как в этом дыму сатанинские детки уже окружили писателей.

– Стройся в шеренгу! – визжали они. – Первый заход – вокруг Солнца, прожаритесь, вышибет дурь. Дальше – к Меркурию, чтоб закрепилось, что вышибло.

Под оглушительный вопль гениальных творцов детки погнали их по маршруту.

«Ну, молодцы! – похвалил Сатана. – Ни один даром хлеба не ест. Оп! – что-то вспомнил, и вмиг перед ним оказался Нелидов.

– Хочу уяснить, с чего ты завёл про корову, ты же всю жизнь строчил для газеты брехню.

– А давайте на совесть, – выпрямил плечи Нелидов. – Побыли бы вы в моей шкуре! Того не пиши, это – нельзя...

– В таксисты бы шёл.

– Их без меня больше, чем надо.

– Ну удавился бы.

– Видишь, как вы завернули! Впрочем, что взять с Сатаны?

И получил копытом в поддых.

... Глаза он открыл на операционном столе.

– Ожил! Восемь минут клинической смерти! – услышал.

Через четверо суток Нелидов уже диктовал в газету статью, как попал после смерти прямо на небо, и так ему нравилось там среди пальм и магнолий, что не хотел возвращаться назад. У Сатаны от такого бесстыдства дыбилась шерсть на загривке: «Ну, попади ты ко мне ещё раз!»

Вверх

Внимание! Если вы заметили в тексте ошибку, выделите ее и нажмите "Ctrl"+"Enter"

Комментариев: