"СОВЕТСКИЙ СОЮЗ ОТ ДОРЕВОЛЮЦИОННОГО ПРОШЛОГО УНАСЛЕДОВАЛ КРАЙНЕ ОТСТАЛОЕ НАРОДНОЕ ХОЗЯЙСТВО. ЧЕРЕЗ ВЕЛИЧАЙШИЕ ТРУДНОСТИ ПРИШЛОСЬ ПРОЙТИ СОВЕТСКИМ ЛЮДЯМ, ЧТОБЫ ПРЕОДОЛЕТЬ РАЗРУХУ, ГОЛОД, БОЛЕЗНИ, ВРАЖДЕБНОСТЬ КАПИТАЛИСТИЧЕСКОГО ОКРУЖЕНИЯ И ПРЕВРАТИТЬ НАШУ РОДИНУ В ЭКОНОМИЧЕСКИ МОГУЩЕСТВЕННУЮ СОЦИАЛИСТИЧЕСКУЮ ДЕРЖАВУ".

- Записали? - спросил ОН курсантов. - Та-ак, хорошо... - ОН сделал шаг из-за стола, но внезапно остановился и с гримасой отвращения уперся взглядом в отрешенно пишущего курсанта. - Паша, - вяло, но с явно слышимой зловещей нотой в голосе обратился ОН к замкомвзводу сержанту Коробову, - проверь-ка, чем так увлечен этот ублюдок Борисов?

Коробов, сидевший полуразвалившись за последним столом, с готовностью встал и, заметив суетливое движение Борисова, резко рявкнул:

- Руки на стол, Борисов!

Борисов дернулся и как-то сразу сник, безвольно опустив плечи.

- Я сказал: руки на стол! - подскочил к нему Коробов и уверенным движением извлек из тетради Борисова листок. - Письмо, товарищ старший лейтенант! - торжествующе провозгласил Коробов.

- Неси сюда. - ОН взял письмо и начал читать вслух: - "Милый Люсик! Тысячу лет не писал тебе - совсем нет времени, хотя расходуется оно здесь совершенно идиотически: бесконечные, никому ненужные построения, с утра до вечера - веник да лопата, лишь на политзанятиях (как же - святая святых!) удается чиркнуть пару строк, но если - не дай бог! - заметят, то!.. Ты знаешь, у меня создается такое впечатление, что главная цель учебки - это напрочь лишить тебя возможности отдыха, возможности остаться наедине с самим собой. И это им удается мастерски. Особенно изощряется наш "любимый" замкомвзвод Коробов - нравственный урод и скотина (извини за грубое выражение)..."

После этих слов по классу прокатился легкий гул.

- Ну ты у меня попрыгаешь, сука! - прошипел побагровевший от злости Коробов. - Теперь я из тебя сделаю настоящего урода!

- Паша, - поднял ОН на Коробова глаза, - умерь свой пыл. - И продолжил чтение: - "Впрочем, весь этот дурдом не стоит того, чтобы отнимать наше время. Милый Люсик! Любимый мой! Наверное, так уж устроена жизнь, что только когда попадаешь в какое-нибудь дерьмо, лишь тогда начинаешь по-настоящему задумываться: зачем ты и для чего. Господи! Если бы ты знала, как мне тебя не хватает! Как я соскучился по твоим потрясающим рукам... От безысходности хочется выть, хочется...”

ОН вдруг резко оборвал чтение и впился взглядом в последнюю строку письма. Какое-то еле осознаваемое предчувствие пронзило его: вот сейчас ОН поймет что-то важное, то, что уже давно пробивало себе дорогу - толчками неоформленных, неясных мыслей, неожиданными прорывами в сознании, размытостью ощущений... Внутри него все напряглось, и по лицу тенью пробежала болезненная судорога отчаяния: но предчувствие... ускользнуло. ОН медленно оторвал взгляд от письма и обвел класс глазами. Потом вновь медленно посмотрел на письмо, сложил пополам и сунул его в карман.

- Борисов, - произнес ОН фамилию курсанта.

- Я, - глухим голосом ответил Борисов и неуклюже-сутуло поднялся из-за стола.

- Ты что ж, падло, - взорвался Коробов, - не знаешь, как положено вставать, когда к тебе командир взвода обращается?!

Борисов от неожиданности вздрогнул и, съежившись, затравленно забегал глазами из стороны в сторону. Но вдруг выпрямился, поднял голову и с явным презрением взглянул на подскочившего к нему сбоку Коробова.

- Ты что на меня так смотришь?! - взвился Коробов и, брызжа слюной, вплотную приблизился к Борисову.

- Товарищ сержант, - поморщился Борисов, - не могли бы вы отступить от меня на полшага? - Он достал из кармана платок и демонстративно вытер лицо.

- Я?! Я?!.. - задохнулся Коробов. - Да я ж тебя урою!.. Да я ж!..

- Коробов! - повысил ОН голос. - Сядь на место.

Коробов, грязно выругавшись, с сожалением подчинился.

- Ты думаешь, раз закончил три курса университета, то всех умней, гниль интеллигентская? - уже сев на место, не мог уняться Коробов. - Так я научу тебя настоящей жизни, Келдыш недоделанный!

- Коробов! - вдруг с бешеной злостью заорал ОН. - Ты заткнешься, наконец?!

Коробов испуганно посмотрел на командира и, лакейски поджав губы, спрятался за спину впереди сидящего курсанта.

ОН вышел из-за стола и подошел к Борисову. ОН не знал, зачем подошел, не знал, что будет делать и говорить, но ОН знал, знал абсолютно точно, что все его последующие действия строго запрограммированы и не зависят ни от хода его мыслей, ни от внутреннего состояния. ОН уже давно знал о существовании этих двух миров: внутреннего, который подчинялся его логике, был искренен и беспощаден, и внешнего, законы которого были ему недоступны. Внешний мир безапелляционно диктовал ему свою волю, заставлял его делать так, а не иначе, говорить то, а не иное, молчать тогда, когда следовало орать во всю глотку. Эти два мира были двумя его жизнями, существовавшими одновременно и разительно отличавшимися друг от друга. Внутренней жизнью ОН жил, внешнюю - наблюдал. И сейчас, подойдя к Борисову, ОН с любопытством услышал свой голос, продиктованный внешним миром:

- Борисов, скажи-ка мне, сколько киловаттчасов электроэнергии произведено в Советском Союзе в 1974 году? И второй вопрос: как называется нынешний - пятый год пятилетки?

Борисов молчал. По классу пронесся шорох лихорадочно перелистываемых страниц и раздалась четко слышимая подсказка: "Борис! Девятьсот семьдесят пять миллиардов киловатт..."

- Семин! - резко обернулся ОН. - Ты что, больше всех знаешь?!

- Никак нет, товарищ старший лейтенант! - мгновенно рванувшись из-за стола, оттараторил Семин.

- Тогда постой немного, - скривился ОН в улыбке, - может ума прибавится.

- Так точно, товарищ старший лейтенант!

Но ОН уже забыл о Семине и опять взглянул на Борисова.

- Так вот, Борисов, - медленно проговорил ОН, - Семин подсказал тебе правильно: девятьсот семьдесят пять миллиардов киловаттчасов. А год нынешний называется ЗА-ВЕР-ША-Ю-ЩИМ. Мне жаль, что ты так преступно халатно относишься к политической подготовке. Весь советский народ борется за выполнение планов пятилетки, от себя отрывает, а ты, вместо того, чтобы...

Ему вдруг стало невыносимо скучно. ОН оборвал фразу на полуслове и вернулся к своему столу.

- Продолжим, - сказал ОН и взглянул на конспект, написанный ровным каллиграфическим почерком. ОН попытался вспомнить, на чем остановился, но абзацы, как близнецы, были похожи друг на друга и ОН, безуспешно ткнувшись глазами в два или три из них, злобно выругался.

- Товарищ старший лейтенант, - раздался услужливый голос Семина, - мы остановились на "превратить нашу Родину в экономически могущественную социалистическую державу".

- Ты посмотри, - ухмыльнулся ОН, - действительно поумнел! Садись, Семин, а Борисов будет конспектировать стоя. - ОН нашел нужный абзац и начал медленно диктовать:

"В НАЧАЛЕ 1933 ГОДА СТРАНУ ОБЛЕТЕЛА РАДОСТНАЯ ВЕСТЬ: ПЕРВАЯ ПЯТИЛЕТКА БЫЛА ВЫПОЛНЕНА РАНЬШЕ СРОКА - ЗА ЧЕТЫРЕ ГОДА И ТРИ МЕСЯЦА. СССР ИЗ СТРАНЫ АГРАРНОЙ ПРЕВРАТИЛСЯ В СТРАНУ ИНДУСТРИАЛЬНУЮ. ЗАНОВО БЫЛИ СОЗДАНЫ СОВРЕМЕННАЯ ЧЕРНАЯ МЕТАЛЛУРГИЯ, ТРАКТОРНАЯ, АВТОМОБИЛЬНАЯ, ХИМИЧЕСКАЯ И АВИАЦИОННАЯ ПРОМЫШЛЕННОСТЬ. ПОДНЯЛАСЬ ОБОРОННАЯ МОЩЬ СОВЕТСКОГО СОЮЗА, ВОШЛИ В СТРОЙ ПРЕДПРИЯТИЯ, СПОСОБНЫЕ ПРОИЗВОДИТЬ НОВЕЙШУЮ БОЕВУЮ ТЕХНИКУ ДЛЯ КРАСНОЙ АРМИИ И ФЛОТА. В ДЕРЕВНЕ БЫЛ СОЗДАН КОЛХОЗНЫЙ СТРОЙ, КРУПНОЕ СОЦИАЛИСТИЧЕСКОЕ ЗЕМЛЕДЕЛИЕ..."

ОН очнулся. Открыл глаза и так - с открытыми глазами - лежал довольно долго. За окном было темно и лил дождь. Но ОН не знал этого: сознание его еще не включилось, и взгляд скользил в темном пространстве самопроизвольно, не вызывая ни ассоциаций, ни ощущений. Наконец, ОН пришел в себя и услышал, как ветер бросает в окно гроздья дождевых капель. Капли, словно дробь, ударялись о стекло и тут же затихали, но через мгновение порыв ветра вновь бросал очередную гроздь и снова все стихало. ОН невольно повернул голову в сторону окна, и сразу же наступила расплата: боль железным обручем сдавила голову, и ОН почувствовал, как тошнота - мелкими, тягучими толчками - начала подступать к горлу. ОН с трудом сделал глотательное движение - губы, язык и вся полость рта были сухи, как наждачная бумага. ОН опустил руку вниз и с облегчением нащупал, стоявшую на полу литровую банку с водой. Не обращая внимания на боль, ОН резко поднялся с кровати и, схватив банку обеими руками, принялся жадно пить. Вода от судорожных движений расплескивалась, текла по подбородку, но ОН не обращал на это внимания и продолжал пить. Наконец, вода закончилась. ОН отставил банку в сторону и вытер губы рукавом кителя - это его не удивило: не раздеваясь - в форме - ОН уже спал много раз.

Дверь его комнаты неожиданно распахнулась, пронзив темноту ярким светом из коридора.

- Сидишь? - услышал ОН жизнерадостный голос Стаса. - Тоскуешь? Сейчас вылечу.

Стас включил подбородком свет - обе руки у него были чем-то заняты - закрыл ногой дверь и прошел к столу.

- Ты представляешь, собаки, что сделали?! - затрещал он, раскладывая на столе какие-то свертки. - Ну, ты знаешь мою слабость - пожрать я мастак. А вчера у меня гостили родители одного моего отличничка боевой и политической подготовки. Целую сумку жратвы оставили. С папашей отличничка мы, ессесена, нахрюкались до помутнения души, так что я ваще не помню, чем и как все это закончилось. Но точно помню, что курицу и колбасу в тумбочку засунул. Ну так вот: просыпаюсь я сейчас и первым делом - в тумбочку. А там - хер с маслом. Не, ты представляешь?! - Стас бросил возиться со свертками и возмущенно мотнул головой. - Но не того напали! Я - дежурной по этажу. А сегодня Таська дежурит. “Таськ, - говорю, - кто вчера бухал?” “Ты”, - отвечает. “Ну я-то понятно, - говорю, - а кроме меня?” “Лешка с Генкой”, - говорит. И ты знаешь, так зло на меня посмотрела. Я говорю: “Ты че, мать, злишься-то?” “А то, - отвечает, - вчера всю ночь спать не давали, так ты еще и с утра приперся, совесть есть?" Я говорю: "Понял, Таськ, исчезаю." С получки шоколадку ей куплю - страдает она от нас... - Стас сочувственно вздохнул и продолжил: - Ну, от Таськи я сразу в комнату к Лешке с Генкой. Врубаю свет - и хоть бы что: эти два голубка дрыхнут беспросветно. Смотрю: на столе от моей курицы - одни воспоминания в виде обглоданных костей, а от колбасы даже воспоминаний не осталось - стрескали вместе с кожурой, шакалы. Но Стаса просто так не проведешь! Чтоб Генка, да на опохмелку себе не оставил - быть такого не может! Я - туда-сюда - нет ничего. Тогда я под кровать нырь, - при этих словах Стас расплылся в улыбке, - стоит, голубушка! - Он торжествующе залез в карман галифе, извлек оттуда чуть начатую бутылку "Варны", разлил ее в два стакана и галантно произнес: - Прошу!

- Да пошел ты!.. - ОН содрогнулся всем телом и с отвращением отвернулся.

- Ты че?! - изумился Стас. - Кто ж на халяву-то отказывается?

ОН смотрел на розовощекое лицо Стаса и удивлялся: Стас мог напиться до беспамятства, не спать всю ночь, но утром выглядеть так, словно ничего и не было. ОН искренне завидовал Стасу. Сам ОН после бурных застолий восстанавливался долго и мучительно, причем больше всего его угнетало не физическое недомогание, а моральное опустошение, ощущение себя полным ничтожеством и дрянью. От этого разрушающего самоуничижения невозможно было убежать, оно преследовало его, добивало, растаптывало, и однажды после очередной пьянки его, словно озарение, пронзила мысль - покончить с собой. Мысль эта не показалась ему нелепой, наоборот, она была на удивление проста и желанна, ему даже показалось, что ОН ощутил ее холодно-рассудочное дуновение - будто она материлизовалась в некое физическое состояние. И неожиданно для себя ОН почувствовал удивительное освобождение: осознание того, что в любое мгновение ОН может оборвать свое гадливое до отвращения существование, давало ему право дойти в своем жалком барахтаньи до крайней точки.

- Ну, ты че-то совсем завял, - раздался бодрый голос Стаса. - Я те говорю - пох-ме-лись, попомни мое слово - легче станет.

Стас, от выпитого стакана порозовевший еще больше, сидел за столом и уничтожал разрезанную вдоль булку, намазанную толстым слоем масла. Он громко чавкал и периодически рыгал, в общем - наслаждался жизнью.

- Тогда может бутерброд сожрешь, а? - не унимался Стас. - С сыром?

ОН молча поднялся с кровати, снял китель с рубашкой и подошел к раковине в углу комнаты. Его знобило. ОН посмотрел в зеркало, висевшее над раковиной, и не узнал себя: в зеркале было лицо другого человека - осунувшееся, землистого цвета, с темнеющими впадинами глаз.

- Ты прекратишь, наконец, рыгать?! - вдруг с бешеной злобой заорал ОН.

- А? - опешил Стас. - Ты че, а?..

Но ОН уже забыл о Стасе и, выдавив на зубную щетку пасту, принялся с остервенением чистить зубы в слабой надежде удавить мутивший его тошнотворный запах. ОН прекратил чистить зубы только тогда, когда из десен пошла кровь. С отвращением сплюнув кровавую массу в раковину, ОН смыл остатки пасты и принялся за бритье.

Когда ОН, наконец, привел себя в порядок, Стаса в комнате уже не было. Да ОН и не знал точно: был ли Стас на самом деле, или ему это лишь показалось.

Утро с трудом пробивалось сквозь носимое ветром лохматье туч. Пространство строевого плаца, терявшегося в серой мгле нудного дождя, угрюмо зияло чернотой, внутри которой совершалось невидимое глазу действо: слышались отрывистые команды сержантов, топот солдатских сапог, мерное пошаркивание метел об асфальт, сгонявших застоявшуюся за ночь воду в канализационные решетки. Наконец, беспорядочное движение прекратилось и раздалась четкая команда: "Первая рота, РАВНЯЙСЬ! СМИР-РНО! С места с песней, ША-АГОМ МАРШ!"

"Связисты боевые,

ребята удалые, -

тоскливо разнеслось над плацем, -

не дрогнем мы в бою

за Родину свою..."

- Отставить песню!

Но команда была запоздалой: песня, подхваченная жалким десятком унылых голосов, умерла сама по себе.

- Ну, блин! - послышался злобный голос. - Вы у меня сегодня попоете, отличнички!

Рота достигла трибуны и, построившись повзводно вдоль широкой белой полосы, аккуратно выведенной на асфальте, затихла. За первой ротой к месту построения потянулись остальные.

Дождь-зануда не переставал, делая еще более угрюмыми и казенными окружающие строевой плац казармы и учебные корпуса. Он холодными, омерзительными струйками стекал с пилоток курсантов вниз - за шиворот, пропитывал влагой хэбэ, которое, словно смазанное клеем, назойливо липло к телам, покрывая их "гусиной кожей". Минуты тянулись мучительно долго и над сквозь промокшей, наэлектризованной недовольством, но в то же время покорной человеческой массой безмолвно висел вопрос: "Неужели этот идиотизм будет продолжаться дальше и развод на занятия не отменят?"

Но дождь продолжал лить, а развод никто не отменял.

За исключением двух-трех офицеров, которые по каким-то неотложным делам находились в строю своих подразделений, остальные стояли под большим навесом у входа в учебный корпус, курили, вяло обменивались мнениями о самодуре-комбате, у которого не хватает ума отменить развод и не заставлять людей попусту мокнуть под дождем.

Наконец, раздался пронзительный сигнал подъехавшего к КПП командирского УАЗика и офицеры, дружно побросав окурки, ринулись к своим подразделениям. УАЗик на большой скорости вынырнул из серой пелены дождя и, взвизгнув тормозами, резко остановился.

- Батальон! - раздалась команда неизвестно откуда появившегося начальника штаба. - РАВНЯЙСЬ! СМИР-РНО! Равнение на-ПРАВО!

Дверь УАЗика открылась и показался комбат. Все - и офицеры, и прапорщики, и курсанты - затаив дыхание, всматривались в приближавшуюся фигуру комбата. Всматривались не из праздного любопытства: самый замухрышистый курсант в батальоне знал, если у комбата с утра фуражка надета правильно и козырек смотрит прямо, то настроение у комбата хорошее и опасаться нечего, если же фуражка надета кое-как и козырек смотрит вбок, то жди неприятностей. Когда комбат, наконец, приблизился к строю, по батальону прокатилась волна разочарования - козырек фуражки смотрел вбок. И комбат, словно в подтверждение этого, неожиданно с раздражением махнул рукой идущему ему навстречу строевым шагом начальнику штаба и, резко повернувшись, подскочил к лейтенанту Самсонову.

- Тебя что в училище не учили, как надо держать руку у головного убора?! - взревел он. - Выше локоть!

Самсонов, пролепетав что-то в оправдание, как-то неуклюже дернулся и немного приподнял локоть.

- Еще выше! - угрожающе придвинулся к нему комбат.

Самсонов от испуга резко рванул локоть вверх, и фуражка, сделав в воздухе пируэт, под дружный гогот батальона плюхнулась в лужу. Комбат в ярости сверкнул глазами и подскочил к первому попавшемуся ему под руку курсанту:

- А ты что нахохлился, как баба перед родам, а? Выше подбородок, отличничек! Перед тобой не какой-нибудь Пупкин стоит, а целый комбат!

Курсант ошалело уставился на комбата не в силах сделать ни одного движения - страх сковал его полностью.

- Тьфу! - злобно сплюнул комбат и, повернувшись к Самсонову, теребившему в руках поднятую из лужи фуражку, с презрением сказал: - Ничего удивительного, Самсонов, если командир - размазня, то и подчиненный - тряпка, это закон диалектики!

- Ой, до чего ж мудро подмечено!.. - отчетливо послышался из строя чей-то нахальный возглас.

- Что-о?! - взъярился комбат и бросился вдоль строя. - Кто это сказал?! - метал он громы и молнии. - Ну?! Кто это такой смелый?!

- Щас прям, все брошу и выйду! - опять раздался тот же голос, но уже за спиной проскочившего комбата.

- Та-ак, - резко обернувшись на голос, зловеще протянул комбат, - в цирк со мной решили поиграть? Начальник штаба! Приказываю: провести батальонный марш-бросок. Начало выдвижения батальона к месту старта - в девять часов. Курсантам иметь при себе: вещмешок, шинель вскатку, автомат, саперную лопатку, подсумок с тремя магазинами. Офицерам и прапорщикам - полевую сумку, плащ-накидку, пистолет в кобуре и... - Комбат на мгновение задумался - чего бы еще нацепить на офицеров и прапорщиков, но в голову лезла какая-то дурь - то каждому положить в полевую сумку по кирпичу, то заставить всех нести по бревну... Но все это было не то, и поэтому он лаконично закончил: - Чтоб загнуться с вас и этого хватит.

- Товарищ майор, - тихо возразил начальник штаба, - сегодня по плану тактико-специальное занятие в составе батальона. Техника выведена в место развертывания узла связи, ПХД...

- А мне плевать, товарищ майор! - грубо оборвал его комбат. - Вы что, не видете, каково морально-политическое состояние личного состава?! Разве с таким сбродом можно воевать?!

Начальник штаба с едва сдерживаемым раздражением пожал плечами.

- Впрочем, - комбат взглянул на часы, - у нас еще достаточно времени, чтобы проверить, как уважаемые господа офицеры к этому занятию подготовились. Командуйте, товарищ майор.

- Руководители занятий! - подал команду начальник штаба. - Выйти из строя на пятнадцать шагов!

Буйство комбата прошло мимо него, ОН не обратил на этот взбрык никакого внимания, благо за три года службы этой дури ОН насмотрелся вдоволь. Лишь команда начальника штаба вывела его из оцепенения - сработал запрограммированный инстинкт самосохранения. Все последующее делалось им без участия сознания - автоматически. ОН повернулся к Коробову и услышал свой негромкий голос:

- Коробов, конспект написан?

- Так точно, товарищ старший лейтенант! - с готовностью и так же негромко ответил Коробов и незаметно сунул ему тетрадь в руку.

Дождь не унимался. Начальник штаба не спеша, с педантичной скрупулезностью просматривал конспекты офицеров, не обращая никакого внимания на то, что под дождем эти конспекты в миг превращались в фиолетово-грязное месиво из воды, бумаги и чернил. Но это никого не волновало - конспекты нужны были не их владельцам, а кому-то другому, а кому - никто точно не знал, да это было в конце-концов и неважно, главное заключалось в их наличии: есть конспект или нет.

Когда начальник штаба приблизился ОН с готовностью протянул раскрытую в нужном месте тетрадку и стал ждать.

- Ты бы хоть иногда смотрел, что тебе пишут в конспекте, - раздался приглушенный - чтоб не слышали рядом стоящие офицеры - голос начальника штаба. - Взгляни, - он посветил фонариком и ткнул мокрым пальцем в красиво обведенный красным карандашом абзац.

Начальник штаба ему благоволил и нередко прощал то, за что другие бы неминуемо схватили взыскание. ОН взял конспект и начал читать указанный абзац: “Полевой телефонный аппарат ТАИ-43, - буковка к буковке вился текст, - предназначен для выполнения и перевыполнения заданий пятилетки с высоким качеством и наименьшими потерями..."

- Идиот, - поморщился ОН и, обернувшись к строю, отыскал глазами Коробова.

Коробов, увидев обернувшегося командира и почувствовав что-то неладное, с испугу рявкнул на стоящего рядом курсанта:

- Как стоишь, отличничек?! Можа тебе шубку приволочь, а?! - Но тут же осекся и воровато стрельнул глазами в сторону комбата.

Комбат удивленно вскинул брови и неожиданно удовлетворенно хмыкнул.

- Ну, что там? - обратился он к начальнику штаба. - Готовы офицеры к занятиям?

- В целом да, товарищ майор, - ответил начальник штаба.

- В целом это, значит, как? - решил пошутить комбат. - Цельником, что ли? Или целочкой? Га-га-га, - затрясся он в могучем гоготе.

- Хи-хи, - послышалось несколько подобострастных смешков с разных сторон. Остальные же офицеры дружно заулыбались, отдавая должное остроумию комбата.

- Та-ак, - смягчил суровый тон комбат, видимо, очень довольный своей шуткой, - сейчас время восемь-двадцать. Полчаса у вас, товарищи офицеры, есть на сборы. Без десяти девять построение здесь же.

- Так, значит, кросс будет? - уточнил начальник штаба.

- А как жа, милай, - продолжал шутковать комбат, - и начальник штаба впе-ря-ди. Вот так, това...

Вдруг все оборвалось и исчезло, и возвратилось, но все по-другому, или отчасти по-другому: то же утро - с мерзким дождем и космами туч, тот же строевой плац, тот же комбат, но совсем в другом обличье - предупредительный, с полуслова, с намека готовый ринуться выполнять приказание, и рядом с ним - начальник войск связи округа, седой генерал, важно ступающий по мокрому асфальту и небрежно роняющий фразы-мысли, тут же записываемые в блокнот комбатом, а позади - свита из офицеров управления связи.

Они шли к нему.

ОН ждал их у входа в учебный корпус и, завидев их приближение, рванулся в свой класс.

- Коробов! - распахнув дверь, в сильном волнении крикнул ОН (а может, тогда был и не Коробов - да разве это имеет какое-нибудь значение?). - Все готово?

- Так точно, товарищ лейтенант!

ОН хотел было проверить еще раз автоматику, но не успел: дверь отворилась и в проеме показался начальник войск связи.

- Встать, СМИРНО! - во всю мощь голосовых связок гаркнул ОН.

- Тише, сынок, - поморщился генерал и протянул ему руку. ОН с готовностью пожал ее и удивился - рука генерала была мягкая и рыхлая. - Ну, - мельком окинув взглядом класс, с натугой, словно ему было тяжело говорить, произнес генерал, - показывай, что за хреновину ты здесь нагородил.

Генерал прошел на середину класса, еще раз осмотрелся и сел за стол. Затем его примеру последовала и вся свита.

Комбат переглянулся с начальником войск связи и махнул рукой:

- Начинайте, товарищ лейтенант.

И ОН начал.

Трагически-суровым голосом ОН оповестил присутствующих о том, что войска противника без объявления войны вторглись в пределы Советского Союза. По крупным промышленным центрам, важным стратегическим объектам наносятся ракетно-ядерные удары. В этих сложнейших условиях подразделению поставлена ответственнейшая задача: обеспечить командованию надежную, бесперебойную связь.

- Вы, - с патетикой в голосе обратился ОН к двум курсантам, - должны проявить все свое мастерство, мужество и, если понадобится, героизм, чтобы с честью оправдать высокое доверие, возложенное на вас партией и народом. К выполнению задачи ПРИСТУПИТЬ!

Курсанты, с нетерпением ожидавшие этой команды, бросились к радиостанциям: защелкали тумблеры, зажглись лампочки, в динамиках послышался характерный шум эфира.

ОН сел за пульт и включил первый тумблер: шторы на окнах медленно поползли вниз, в это же время в глаза присутствующих ударил мощный пучок света от фары, закрепленной под потолком, а вслед за этим тишина класса взорвалась мощными звуками артиллерийской канонады, в промежутках которой послышались пулеметные и автоматные очереди, какие-то неясные голоса и стоны. И, наконец, последним аккордом, врезаясь в эту вакханалию звуков и света, над дверью полыхнуло сначала на мгновение, а затем периодически стало вспыхивать огромное сине-зеленое табло, на котором крупными буквами было написано: ИМПЕРИАЛИЗМ - ТВОЙ ВРАГ!

ОН, вглядываясь в лица присутствующих и видя, что все с нескрываемым любопытством наблюдают за происходящим, ощутил невыносимую гордость за себя.

НО это было еще не все.

Душераздирающим криком - чтобы перекрыть рев динамиков - ОН внезапно подал команду "ГАЗЫ". Курсанты и сам ОН натянули на себя противогазы и в этот момент в углу класса раздался взрыв, вслед за которым потянулось крохотное облачко ядовито-желтого дыма. Эффект превзошел все ожидания: присутствующие офицеры повскакивали с мест и с искаженными страхом лицами рванулись из класса. Причем генерал, неожиданно проявив чудеса сноровки, оказался у двери в числе первых, но выбежать из класса ему все же не удалось - в проеме двери одновременно оказались несколько отчаянно работавших локтями человек, создалась давка, из-за которой никто не мог выскочить наружу.

- Товарищи офицеры, - стащив с себя противогаз и вырубив все эффекты, безуспешно пытался ОН остановить рвущихся из класса, - опасности никакой нет, это ведь обычный имитационный дым!

Наконец, его услышали. Давка прекратилась, и офицеры, смущенно поправляя задравшиеся под портупеей кителя, расступились, давая дорогу генералу. В классе сразу же создалось напряжение - никто не знал, как прореагирует генерал на такую явную глупость. И лицо его действительно не предвещало ничего хорошего. Но внезапно генерал оживился и тихонько - хотя и довольно натянуто - хохотнул.

- Да-а, сынок, - протянул он и покачал головой, - испугал ты нас, нечего сказать. Обтрухались мы. Я и не предполагал, что мои офицеры такие храбрецы и за своего командира - в огонь и в воду...

Офицеры не знали куда глаза девать: кто-то усердно рассматривал потолок, кто-то чертил на полу носком сапога очень важные для этого момента фигуры, кто-то с достоинством делал вид, что эти слова генерала именно к нему не относятся. Всех бледнее и напряженнее был комбат: об эффекте с дымом он ничего не знал и поэтому, выглядывая из-за спины генерала, грозил кулаком.

- Ну, да ладно, - совсем успокоился генерал. - Скажи-ка мне, сынок, сколько ж времени ты эту хреновину делал?

- Три месяца, - ловко вывернувшись из-за спины генерала, с готовностью доложил комбат. - Дневал и ночевал в классе. Вообще он очень трудолюбивый и перспективный офицер.

- Молодец, - качнул головой генерал. - Дело хорошее. Империалисты, ведь, давно уже психологическую подготовку ведут. Что ж мы, хуже?

- У них, товарищ генерал, - услужливо встрял в разговор один из офицеров, - и не то еще делают. Для максимальной имитации боевых действий они в классах психологической подготовки разбрасывают муляжи трупов и даже с помощью специальных аэрозолей трупный запах создают...

- Да ты, товарищ подполковник, - язвительно заметил генерал, - от простого имитационного дыма так сиганул, что и генерала забыл пропустить. А уж от трупного запаха ты бы, наверняка, стенку пузом протаранил.

Стоящие вокруг офицеры мило заулыбались.

- Где там часики-то? - обернулся генерал.

Ему тут же вложили в руку пластмассовую коробочку.

- Держи, сынок, - протянул он часы, - ты их заслужил.

- Служу Советскому Союзу! - с восторгом и волнением ответил ОН.

- И правильно делаешь, - сказал генерал и, повернувшись к офицерам, добавил: - А опыт этот надо распространить. Не мешало бы в каждой части иметь такие классы. Дело полезное...

ОН потом уже узнал, что этот холеный, в безупречно сшитом костюме, с уверенными манерами человек - отец курсанта его взвода Коротина. Может быть, если бы ОН узнал об этом раньше, ОН не стал бы иметь с ним никаких дел: Коротина ОН недолюбливал. И не столько потому, что Коротин был отъявленным "сачком", сколько из-за непонятно откуда возникшей уверенности в том, что Коротин - подлый, никчемный человек.

Коротин-старший появился в классе неожиданно и, подойдя к пульту, презрительно сказал:

- Тумблеры, допотопные индикаторы... - Он нахально открыл крышку пульта и ахнул: - Ба! Даже усилок на лампах! Каменный век!

- Хм! - возмутился ОН. - Если б было где взять детали...

- Есть где взять, - уверенно произнес Коротин-старший и представился: - Семен Степанович - отец вашего подчиненного Сергея Коротина и между прочим заведующий лабораторией НИИ радиоэлектроники.

- Очень приятно, - пожал ОН протянутую руку.

- Ну, положим, приятное еще впереди, - улыбнулся Коротин-старший. - А пока предложения такие: бесшумные миниатюрные электромоторчики для подъема и опускания штор - раз, микросхемы для усилителя НЧ...

- Микросхемы?! - не удержался ОН от восхищения.

- Микросхемы, - покровительственно кивнул Коротин-старший, - два, светодиоды - три, ну и прочая шелуха - транзисторы-тиристоры... Да, и новый магнитофон.

- И за все это?..

- Ровным счетом - ничего. Так сказать, милосердный дар народа доблестным Вооруженным Силам.

ОН ничего не понимал, но интуиция подсказала ему, что надо идти к комбату. Комбат оказался смышленее, особенно когда речь зашла о магнитофоне.

- Значит, так, - после недолгих раздумий заключил комбат, - немедленно оформляешь командировку себе - на пять дней, курсанту Коротину - на десять. Выезжаете сегодня. Вопросы? У матросов - нет вопросов, и правильно! Тогда - действуй, а я пока с Семеном Степановичем кое-какие детали о, так сказать, перспективах сотрудничества обсужу. Га-га-га, - задорно прогоготал он.

Киев. Слышал ОН о нем, конечно, не раз, а вот попал впервые. Семен Степанович проявлял прямо-таки чудеса гостеприимства: у вокзала их ждала черная "волжанка", они загрузились в нее и покатили по городу. Семен Степанович, чувствовалось, знал город великолепно: сыпал какими-то датами, называл имена скульпторов, подробно описывал исторические места...

И ОН вдруг ощутил приятное, ласкающее самолюбие чувство: ОН был ВЕЛИЧИНОЙ, его ублажали, к нему обращались на ВЫ. ОН и вести себя начал соответственно новому качеству: когда надо было выразить согласие - с достоинством наклонял голову немного вбок, улыбался так, словно делал одолжение, смеялся негромко, всем видом показывая интеллигентность и врожденность хороших манер.

Наконец, они приехали домой. Хозяйка - Стефания Васильевна - расплакалась при виде сына, но Семен Степанович ее быстро осадил: не из тюрьмы, мол, сына встречаешь, и хватит мокроту разводить - гостей лучше бы с дороги накормила чем Бог послал.

Бог, однако, послал не хило: на столе, накрытом в большой комнате, были - и икорочка красная, и заливное из севрюжки, и апельсинчики марокканские с этикеточками, и коньячишко на искусно сделанном из дерева миниатюрном артиллерийском лафете. Коньячишко, между прочим, был армянским, с кучей медалей.

Из фарфоровой супницы Стефания Васильевна разлила по тарелкам борщ и обед стартовал.

Первая бутылка коньяка за разговорами исчезла совсем незаметно. На ее месте тут же появилась вторая. Вторую ОН уже ощутил и подумал, что увлекаться не стоит. Но и вторая бутылка исчезла так же быстро, как и первая. Семен Степанович знал свое дело четко: себе - немного, гостю - обильно.

Часа через три Коротин-младший поднялся из-за стола и, смущенно улыбаясь, спросил:

- Товарищ лейтенант, разрешите я... - он закивал в сторону двери.

- Похулять, что ли? - Сделал ОН серьезное лицо и с испугом услышал, что его язык выдает совершенно странные звуки. ОН собрал волю в кулак и как можно солиднее произнес: - Ну что, Семен Степанович и Стефания Васильевна, отпустим сына?

- Да пусть идет, - махнул рукой Семен Степанович, - дело-то молодое.

- Идите, - сурово сказал ОН и громко икнул. - И смотри мне!..

- Все будет о'кей, товарищ лейтенант, - вдохновенно ответил Коротин-младший и в одно мгновение исчез.

Концовка застолья в его памяти отложилась смутно: ОН помнил лишь, что проникновенно говорил о том, как сложно воспитывать курсантов, что к каждому нужен свой подход, но что к их сыну у него претензий нет и им командирское спасибо за то, что воспитали такого умного и толкового парня...

Два дня пролетели одним мигом, и в последний день пребывания гостя Семен Степанович решил устроить настоящую отвальную: были приглашены гости, Коротин-младший привел свою подружку - очаровательное создание с серыми глазами и ангельской улыбкой. Стол ломился от яств, коньяк и шампанское подавались без счета. ОН быстро хмелел под частые тосты за Вооруженные Силы, за сыновей, за партию и правительство.

В разгар веселья к нему вдруг подошел Коротин-младший и предложил выйти на балкон покурить. Вечер был тих и безмятежен. Коротин-младший достал пачку "Мальборо", и они закурили. Чувствовал ОН себя легко и раскованно, и все вокруг казалось ему милым и добрым.

- Слушай, - развязно обратился к нему Коротин-младший, - давай на "ты", а?

- Давай, - с легкостью согласился ОН и подумал, что зря ОН на Коротина-младшего "катил бочку", что, в сущности, он хороший малый.

- У меня есть клевое предложение, - оживился Коротин-младший. - Бросаем сейчас эту компанию древностей, я беру свою ляльку, а для тебя у нее подружка есть - телка что надо! - и рвем в кабак на Крещатике, ну как?

- Блеск! - подражая развязному тону Коротина-младшего, согласился ОН.

Из дома они исчезли незаметно, и, лишь выйдя на улицу, Коротин-младший позвонил из телефона-автомата Стефании Васильевне - чтоб не волновалась.

С подружкой ляльки Коротина-младшего они встретились в подземном переходе на Крещатике. Звали подружку Таней.

- Ну как телка? - улучив момент, спросил Коротин-младший.

- Все при ней, - с видом знатока, ответил ОН.

И действительно, Таня ему понравилась: небольшого роста, с открытым милым лицом и загадочной улыбкой, весело болтавшая, она сразу же слилась с компанией - будто была в ней с самого начала.

Вообще все шло отлично. ОН ощущал себя неким денди: умным, уверенным в себе, без всяких комплексов. Все его шутки принимались с восторгом и были, как ему казалось, совершенны до безупречности, о манерах и говорить не приходилось - галантен, обходителен, предупредителен. В Таниных глазах ОН уже не раз успел прочитать искреннее восхищение...

В ресторан им удалось пробиться без особых проблем - день был обычный и скучающий швейцар держал двери закрытыми лишь в надежде содрать лишнюю трешку. Но Коротин-младший оказался в этих вопросах настоящим докой. Он показал через окошко в двери растопыренную пятерню и, когда швейцар сноровисто открыл дверь и с благоговейным ожиданием придвинулся к Коротину-младшему, тот, вместо обещанного пятерика, устало сказал:

- Ну ты понял, дед, че я тебе показал в окошко-то? Сейчас нас - четверо, а должен подойти еще один - пятый. Ты уж его пропусти...

Ошарашенный швейцар задохнулся от злости, и этого момента вполне хватило, чтобы они проскользнули в зал и сели за столик.

Официантка, как и положено, долго не подходила, когда же, наконец, появилась, то презрительно взглянула на юную нищету и вызывающе швырнула меню на стол.

- Сервис как в Париже?! - вскипел ОН, с еще большей силой ощутив себя суперменом.

- Чиво? - смерила его взглядом официантка.

- Ничаво! - нарывался на скандал ОН.

- Милый, - услышал ОН мягкий голос Тани, - успокойся и скажи ей, чтобы принесла нам бутылку водки и по цыпленку-“табака”.

- Требование дамы - закон! - напыщенно произнес ОН и поцеловал Тане руку.

- Клоун, - отходя от столика, процедила сквозь зубы официантка.

- Что-о-о?! - взревел ОН и рванулся со стула, но Таня с неожиданной силой схватила его за руку и вернула на место.

- Сидеть, - глухо произнесла она, но, спохватившись, резко сменила тон: - Ну что ты к ней привязался? Нужна она тебе?

На него вдруг накатила усталость: ОН весь как-то обмяк и бессмысленными глазами, склонив голову набок, уставился в одну точку.

- Спекся командир, - услышал ОН голос Коротина-младшего. - Слава богу, что я его в "гражданку" одел.

- Ничего, - это уже говорила Таня, - сейчас водку принесут - встряхнется.

ОН слышал их голоса, но смысл произносимых слов проплывал мимо его сознания. В голове его, заглушая все остальные звуки, медленно нарастал густой, монотонный гул. ОН перестал принадлежать себе: ему говорили пить - ОН пил, ему говорили идти - ОН шел. Ему было абсолютно все равно, что происходит.

Все последующее зафиксировалось в его сознании какими-то клочками, обрывками. ОН помнил, что из ресторана - по предложению Коротина-младшего - они сбежали не расплатившись. Коротин-младший сказал, что эту официантку-суку надо проучить. Побег был веселым и остроумным. Потом они поймали тачку и ехали на ней очень долго. Таня сидела у него на коленях, обняв его за шею и крепко к нему прижавшись, его рука, пробравшись в прорезь кофточки, покоилась на Таниной, оказавшейся удивительно маленькой и горячей, груди. Все весело хохотали и мило хулиганили. Потом была какая-то дряхлая лачуга из двух грязных комнат, где они пили какую-то мутную жидкость - наверное, самогон - и закусывали солеными огурцами...

Хмель как-то разом спал и первое, что ОН услышал - сладкие постанывания ляльки Коротина-младшего, тихо просачивающиеся из соседней комнаты. ОН повернул голову и увидел сидящую рядом с ним Таню. Она почувствовала его взгляд, но не шевельнулась. Профиль ее лица четко вырисовывался на фоне окна, и ОН удивился, каким образом она могла ему понравиться: толстые губы, огромный нос... ОН ничего не хотел. А сладкие лялькины стоны из соседней комнаты то вспыхивали, то затухали. ОН поднял руку и дотронулся до Таниной шеи. Таня сразу встрепенулась и, прерывисто вздохнув, прильнула к нему...

В гостиницу ОН не пошел, а сразу - с автобусной остановки - направился в часть, к комбату. Обе руки у него были заняты большими коробками: в одной - магнитофон, в другой - радиодетали, “толчковая” стоимость которых была умопомрачительной. Семен Степанович свое слово сдержал: “Лаборатория от такого плевого изъятия не пострадает, - пошутил он, - а вот обороноспособность страны - выиграет”. Не согласиться с ним было трудно.

Комбат встретил его радушно:

- Ну что, - встал он из-за стола и пожал руку, - попил украинской горылки з перцэм? Га-га-га, - тряхнул он своим пузцом. - Показывай.

ОН распаковал коробки и показал содержимое.

- Ай да Семен Степанович! - восхитился комбат. - Ай, да молодец! - ОН мельком взглянул на радиодетали и ласково погладил рукой гладкую поверхность магнитофона. - Ну а тебе, - без всякого перехода продолжил комбат, - я вынужден доложить следующее: на полигоне Генштаб через два дня будет проводить секретные учения. В связи с этим все помещения нашего батальона приказано выделить офицерам Генерального штаба. Весь личный состав уже в палатках, развернутых за территорией части. Из казарм и учебных корпусов все имущество и аппаратура вынесены и производится ремонт. Не тронут лишь твой класс - помни мое отношение! - комбат поднял указательный палец вверх. - Тебе ровно два часа, чтобы демонтировать свой зверинец. Вопросы?

- Как демонтировать? - опешил ОН.

- Кверху каком! - мигом взъярился комбат.

- А сколько дней будут идти учения? - ОН еще на что-то надеялся.

- Три дня.

- Три дня?! Так может быть...

- Не может, - отрезал комбат. - И если ты через пять минут не начнешь демонтаж, я сам разнесу твой зверинец к чертовой матери!

ОН ошалело потоптался на месте и, взяв, наконец, коробки, направился к двери.

- Э-э! - услышал ОН голос комбата. - Магнитофон-то куда потащил? Магнитофончик оставь. Он для моего зверинца пригодится. Га-га-га!..

ОН вошел в свой класс и, сев за стол, отрешенно уставился глазами на пульт. События последних дней разом обрушились на него: в каком-то бешеном темпе мелькали гипертрофированные лица Семена Степановича и Коротина-младшего - они мерзко улыбались и лезли целоваться, вдруг вместо них крупным планом всплывало лицо официантки, истошно кричавшей: "Вот он! Держите его, гада!.." Потом появилось опухшее, со злыми маленькими глазками лицо Тани, смеявшейся комбатовским голосом: "Га-га-га..."

- Бред какой-то! - прошептал ОН и, еще не осознав до конца того, что собирается делать, медленно поднялся, взял стул и с холодной решимостью начал крушить все подряд...

Было это два года назад. А может быть, и год. А может, и дождя в то утро не было.

* * *

"В ДУХОВНОЙ ОБЛАСТИ РАЗВИТОЙ СОЦИАЛИЗМ ХАРАКТЕРИЗУЕТСЯ ВСЕ БОЛЕЕ ПОЛНЫМ ТОРЖЕСТВОМ МАРКСИСТСКО-ЛЕНИНСКИХ ИДЕЙ, ИДЕАЛОВ КОММУНИЗМА В СОЗНАНИИ МАСС, ВСЕСТОРОННИМ РАЗВИТИЕМ НАУКИ И ОБРАЗОВАНИЯ, РАСЦВЕТОМ КУЛЬТУРЫ, УТВЕРЖДЕНИЕМ В РЕАЛЬНОЙ ЖИЗНИ ПРИНЦИПОВ КОММУНИСТИЧЕСКОЙ НРАВСТВЕННОСТИ. ПОСЛЕ ЭТОГО ПРОПАГАНДИСТ ДЕЛАЕТ ПЕРЕХОД КО ВТОРОМУ ВОПРОСУ ЛЕКЦИИ (РАССКАЗА). ОН ПОДЧЕРКИВАЕТ, ЧТО СОВЕТСКИЙ НАРОД, РУКОВОДИМЫЙ КОММУНИСТИЧЕСКОЙ ПАРТИЕЙ, ПЯТЫЙ ГОД САМООТВЕРЖЕННО ТРУДИТСЯ..."

- Не понял, - прервал ОН чтение конспекта и тупо уставился в текст. Наконец, до него дошло, и ОН зловеще поднял глаза: - Коробов! Что за кретин писал мне конспект?!

Коробов, проворно вынырнув из-за стола, в одно мгновение оказался рядом с командиром:

- Как всегда, товарищ старший лейтенант, - курсант Петрунько.

- Ты хоть иногда, - испепеляя Коробова глазами, полыхал ОН праведным гневом, - смотришь, что этот Достоевский мне пишет?!

- Так точно, товарищ старший лейтенант, я всегда проверяю: то, что вы отмечаете, он и переписывает...

- Значит, я идиот?

- Никак нет, товарищ старший лейтенант, - виновато сжался Коробов.

- Та-ак, - ОН немного подумал и решительно сказал: - Ну-ка, неси сюда “Коммунист Вооруженных Сил”.

- Петрунько, - обернулся к классу Коробов, - где журнал?

- У меня, товарищ сержант, - упавшим голосом пролепетал еле живой Петрунько.

- Быстро сюда!

ОН взял журнал, отыскал нужную страницу и увидел абзацы, помеченные им самим. Строчка "после этого пропагандист делает переход ко второму вопросу..." входила в помеченный им абзац. Это его взорвало еще больше.

- Так если командир ошибся, - схватил ОН журнал и начал размахивать им перед носом у Петрунько, - так неужели у тебя самого ума не хватает догадаться, что этого писать в мой конспект не надо?!

- Я думал не писать... - попытался оправдаться Петрунько.

- Так думать-то надо головой, а не!.. - все больше распалялся ОН. - Понабирают дебилов в армию, потом мучайся с ними!.. Садись, - махнул ОН рукой.

- А ты что стоишь как истукан? - набросился ОН на Борисова.

- Так вы же сами приказали, товарищ старший лейтенант.

- Я?! Ах, да... - вспомнил ОН. - Ну, до тебя все дошло?

- Так точно! - с готовностью ответил Борисов.

ОН вышел из-за стола, подошел к Борисову и достал из кармана письмо.

- Держи, - протянул ОН письмо, - и запомни: политическая подготовка для солдата - важнейшая дисциплина. В бою она так же необходима, как и автомат. А в иные моменты она и поважнее автомата. Именно с ее помощью вырабатываются такие качества, как несокрушимая убежденность в правоте марксистско-ленинской теории, нацеленность на подвиг ради защиты социалистических завоеваний, способность к самопо...

ОН умолк и взглянул на часы: до перерыва оставалось еще пятнадцать минут, и ОН, раздраженно вздохнув, вернулся к своему столу, открыл конспект и продолжил чтение:

"СОВЕТСКИЙ НАРОД, РУКОВОДИМЫЙ КОММУНИСТИЧЕСКОЙ ПАРТИЕЙ, ПЯТЫЙ ГОД САМООТВЕРЖЕННО ТРУДИТСЯ НАД ОСУЩЕСТВЛЕНИЕМ РЕШЕНИЙ ХХIVСЪЕЗДА КПСС. ВСЕ НАШИ УСПЕХИ - ЭТО РЕЗУЛЬТАТ ПОСЛЕДОВАТЕЛЬНОГО ОСУЩЕСТВЛЕНИЯ ЛЕНИНСКОЙ ПОЛИТИКИ КОММУНИСТИЧЕСКОЙ ПАРТИИ, ОРГАНИЗАТОРСКОЙ И ИДЕЙНО-ВОСПИТАТЕЛЬНОЙ РАБОТЫ ПАРТИЙНЫХ, СОВЕТСКИХ, ПРОФСОЮЗНЫХ И КОМСОМОЛЬСКИХ ОРГАНИЗАЦИЙ..."

ОН очнулся. Мысль была проста и гениальна: жить в обществе и одновременно как бы вне его. Но сосед по гостинице - замполит и философ-самородок его тут же осадил, приведя в качестве аргумента ленинскую фразу: жить в обществе и быть свободным от него - нельзя.

- Ты считаешь, - несмело возразил ОН, что классики не могут...

- Классики не ошибаются никогда, - отрезал замполит.

- Чухня! - неожиданно возмутился ОН. - Классики - те же люди, а людям свойственно ошибаться.

Замполит сделал круглые глаза, обвел взглядом всю комнату и громко сказал:

- Товарищи, прошу отключить микрофоны. Если все же будете записывать, то заявляю: говорить на антисоветские темы меня вынудили...

- Слушай, - психанул ОН, - пошел ты со своими шуточками!

- Как сказать, - уклончиво ответил замполит.

- Неужели ты думаешь, что ты кому-нибудь нужен? - усмехнулся ОН.

- Ладно, Коперник, - психанул в свою очередь замполит, - не строй из себя бесстрашного идиота. Естественная потребность любого человека - самосохраниться.

- Любого - да. А вот кто выпадает из этого ряда - тот остается в истории. Потому что, кроме потребности самосохраниться, человеку свойственно стремление самовыразиться, почувствовать свою значимость.

- О-хо-хо! - заквохтал замполит. - Посмотрите на него - в историю захотел! В стране дураков самовыразиться - это значит подписать себе смертный приговор, или в лучшем случае, стать изгоем.

Теперь уже ОН смотрел на замполита испуганными глазами.

- Ну что ты на меня вытаращился? Самовыразиться, значимость... Какова основополагающая идея социализма, а? Сделать всех равноправными! А отсюда - главный принцип: не высовывайся. Жри водку, трахай баб, смело шагай по костям товарищей - в общем наслаждайся жизнью. Но не дай Бог ты поимеешь собственное мнение или - еще хуже - попытаешься его "донести до масс", - замполит язвительно хмыкнул, - тогда тебе быстро помогут самовыразиться, в известном месте, конечно...

- По-моему, ты слишком упрощаешь.

- Ну, естественно! - ухмыльнулся замполит. - Куда уж проще... Ладно, - решительно сказал он, - вот ответь мне: начиная с училища, ты встретил хоть одного толкового начальника, ну более-менее высокого ранга?

ОН задумался и ничего не ответил.

- Не встретил. А как ты думаешь, почему? Потому что ты такой умный, а остальные все идиоты? Система, друг мой, именно система предпочитает держать наверху серость - только это ей позволяет функционировать. Серость для нее - энергетическое топливо. А личность - смертельный враг.

- Конечно, - задумчиво произнес ОН, - идиотизма и дуроты у нас хватает. Но все это - болезнь роста. Ты знаешь, мне иногда кажется, что наша страна похожа на телегу, несущуюся с огромной горы: трещат поперечины, отваливаются колеса, а она несется. Несется, между прочим, только потому, что государственное устройство основано на социалистических принципах...

- В пропасть.

- Что? - не расслышал ОН.

- Ничего, - ответил замполит и вдруг усмехнулся: - Ну, как я тебя, а?

- Не понял, - ОН удивленно взглянул на замполита.

- В науке о споре есть такая штука: ведущий спор специально подбрасывает своему сопернику ложный тезис и заставляет его опровергать, а сам выступает в роли этакого Мефистофеля. Но ты молодец, - подмигнул замполит, - тебя с пути истинного не собьешь. Все правильно: будущее человечества - только за социализмом.

ОН недоверчиво взглянул на замполита и невольно перевел взгляд под потолок, где находилась решетка вентиляционного отверстия.

- Ладно, - перехватив его взгляд, буркнул замполит, - хватит теоретизирований, давай лучше к делу перейдем. Выкладывай свою идею.

При этих словах он залез в свой дипломат и достал оттуда бутылку "Яблочного Кальвадоса".

- Был потрясен, - сказал он, рассматривая бутылку, - увидев сие отечественное зелье на полке нашего магазина. Ты к Ремарку как относишься?

- Ну-у! - с восхищением протянул ОН.

- Я тоже считаю, что Эрих с Марией - это полный атас. Так вот я и подумал: если Эрих на каждой своей странице тоннами уничтожает "Кальвадос", то чем мы хуже?

Они разлили "Кальвадос" в стаканы и торжественно выпили за гиганта Ремарка.

- М-да, - скривившись и судорожно занюхав куском хлеба, промычал ОН. - Хоть Эрих и гигант, но какая же это гадость, ваш "Кальвадос".

- Солидарен, - с отвращением глядя на бутылку, согласился замполит. - По-моему, это обычный яблочный самогон. Бедный Эрих, - сокрушенно покачал он головой, - он вынужден был пить эту дрянь из-за гнилой капиталистической системы, не дававшей ему достойных средств к существованию.

Они разлили в стаканы оставшуюся часть, и в это время в комнату вошла Людка.

Людка появилась у него месяц назад. Появилась неожиданно и так же неожиданно осталась. Его холостяцкое бытие сразу же приобрело новое качество: в комнате стал поддерживаться идеальный порядок, все вещи, которые раньше приходилось разыскивать чуть ли не с милицейской собакой, обрели свое постоянное место, но самым потрясающим было то, что по утрам она тихо - чтоб его не разбудить - соскальзывала с кровати и готовила ему завтрак. Это было фантастикой. Людка была наивна до глупости, а может быть, и наоборот - глупа до наивности. А может быть, и ОН, думая о ней так, был круглым дураком, которому просто не дано постигать тайны женской психологии. Во всяком случае, многие ее принципы казались ему совершенно дикими. Людка, к примеру, ложась с ним спать нагишом, позволяла ему делать с ней все, что угодно, кроме главного. ОН в общем-то и не особо настаивал, но из любопытства все же однажды спросил: не девица ли она, на что Людка серьезно ответила, что не девица. "Тогда зачем ты охраняешь этот клад?" - хохотнул ОН. "А вот так!" - ответила Людка. На том они и порешили. Ко второму дикому Людкиному принципу ОН относил ее абсолютно дремучее суеверие: если ОН случайно начинал насвистывать какую-нибудь мелодию, она тут же строго требовала, чтобы ОН прекратил, иначе - говорила она - в доме исчезнут деньги. ОН от души хохотал, поскольку всю свою лейтенантскую получку раздавал на долги, возникавшие одному Богу известно откуда. Но совсем плохо было, когда вдруг просыпалась соль: Людка с ужасом вскрикивала и цепенела, трагически приговаривая, что теперь уж они точно поссорятся. "Все кончено, - вскинув высоко голову, таким же трагическим голосом извещал ОН: - Черный рок коснулся нас своей мерзкой лапой. Отныне - мы непримиримые враги!" "Да ну тебя!" - махала Людка рукой и бросалась ему на шею. Однажды, после совершенно жуткой вещи, которую ОН имел неосторожность сотворить - неправильно нарезать хлеб, что означало по достоверным Людкиным данным неминуемую беду, ОН спросил: "Слушай, Людк, ты случайно не из старообрядцев?" Людка немного подумала и со святой наивностью поинтересовалась: "А эт кто, музейные работники?" ОН рухнул на пол и с ним случилась истерика. Ему казалось, что так ОН не смеялся ни разу в жизни. Людка повалилась на него и тоже задорно хохотала, периодически спрашивая: "А че ты смеешься, а? Эт не музейные работники, да?" Когда его смех перешел в хрип, Людка испугалась и бросилась за водой. Она налила полную кружку и с размаха вылила ее ему на лицо. ОН закрыл глаза, пролежал так несколько секунд, потом открыл и серьезным тоном произнес: "Людк, ты спасла мне жизнь. Я тебе этого НИ-КА-ДА не забуду!" Больше ОН Людке никаких вопросов не задавал.

Людка вошла в комнату и поморщилась:

- Накурили-то, - покачала она головой и открыла форточку. - И водку пьете без закуски, чучундры. - Это было любимое слово Людки - она понятия не имела о его значении и поэтому была от него в восторге. Людка достала из сумки банку консервов, сыр и свежую булку, быстро все приготовила и поинтересовалась: - В честь кого пьянка?

- Эрих-Марию чествуем, - подвинул ОН стул и усадил Людку рядом с собой.

- А она кто? - спросила Людка.

- Эрих-Мария-то? - не обращая внимания на подавившегося замполита, серьезным тоном произнес ОН. - Великая грешница. "Кальвадос" безмерно уважала, - ОН взял бутылку и показал Людке этикетку. - Ну и..., сама понимаешь, закономерный конец.

- А-а, - успокоенно кивнула головой Людка, - поминаете, значит.

При этих словах замполит, закрыв рот рукой, вскочил со стула и как ошпаренный вылетел в коридор.

- Чегой-то он? - удивилась Людка.

- Да животом, бедняга, мучается, - сочувственно произнес ОН.

Через несколько минут замполит вернулся: вид у него был жалким - нижняя губа нервно подергивалась, лицо побледнело, а в глазах читалась одна просьба - прекратить это издевательство.

- Литр воды, две крупинки марганцовки и как рукой снимет, - сурово взглянув на замполита, порекомендовала Людка. Философа-самородка она открыто недолюбливала. - А вообще вам обоим совет: водку меньше жрать надо.

Замполит открыл было рот, чтобы прояснить, зачем ему нужен литр воды с марганцовкой, но вовремя одумался.

- Ой, мудра-а, - восхитился ОН и, взяв Людкин стакан, хотел было налить ей "Кальвадоса" из своего.

- Обижаешь, - остановил его замполит и, раскрыв свой дипломат, достал оттуда еще одну бутылку.

- Ты знаешь, - серьезно сказал ОН, внимательно наблюдая за тем, как замполит разливает по стаканам "Кальвадос", - поразительная вещь: сия жидкость уже не производит на меня омерзительного впечатления.

- Закономерно, - философски заметил замполит, убрав первую бутылку под стол. - Не случайно ведь жизнь - всегда горьковато-сладкая. Горек путь познания истины, - замполит трагически вздохнул, - но зато как божественно сладко обладание ею. - При этом он закатил глаза и причмокнул губами. - Спиритус, - продолжил он развивать тему, - не исключение. Человечество давно открыло потрясающее свойство алкоголя, которое можно описать так: две минуты отвращения, но зато несколько часов полного балдежа. В этом состоянии человек обнажается до конца, выворачивает себя наизнанку и не боится показать, что эта изнанка отвратительна и подла, за короткое мгновение он проходит в обратном порядке все стадии человеческого развития от homo-sapience до человекообразной обезьяны, не успевшей еще спрыгнуть с дерева и взять палку в руки...

- Уже нажрались, - холодно перебила замполита Людка.

- Так, - ОН примиряюще поднял руку, - предлагаю тост за историческое событие, которое будет иметь место сегодня: создание общества "ЭЙ-ДЖИ-КЕЙ".

- Ах, вот что ты задумал! - откинулся на спинку стула обиженный замполит. - Ты собираешься втянуть меня в тайное общество? Нет уж, уволь! Пепел нечаевцев мне, к счастью, в грудь не стучит...

- Да какое тайное общество! - возмутился ОН. - Это общество будет открытым для всех, кто с омерзением относится к тупости, чванству, мещанству и прочим пережиткам...

- ...капитализма, - успокоенно закончил фразу замполит и громко сказал: - То есть ты намерен создать общество, главной задачей которого будет помощь в совершенствовании нашего развитого социализма?

- Без сомнения, - неуверенно произнес ОН и с уважением посмотрел наверх - в направлении вентиляционной решетки.

- Тогда выпьем, - решительно сказал замполит и поднял стакан.

Когда опустела третья бутылка "Кальвадоса", Устав общества в целом был составлен. Он гласил:

"Общество "ЭЙ-ДЖИ-КЕЙ" (что в развернутом виде означало: энтузиасты против дебилов и карьеристов) видит свою главную задачу в борьбе за еще более дальнейшее совершенствование развитого социализма.

ЛОЗУНГИ "ЭЙ-ДЖИ-КЕЙ":

1. "Хватит жить по законам, данным Адамом и Евой".

2. "Весь мир насилья мы разрушим до основанья, а затем!".

3. "Ты боли голова, лишь была бы цела!".

ОБЯЗАТЕЛЬНЫЕ ТЕСТЫ ДЛЯ ОПРЕДЕЛЕНИЯ ГОДНОСТИ ВСТУПАЮЩЕГО В "ЭЙ-ДЖИ-КЕЙ":

1. Отношение к кинофильму "Романс о влюбленных":

а) с экстазом - принимается безоговорочно;

б) в целом нравится - принятие под вопросом;

в) не нравится - в принятии отказать.

2. Отношение к сказке Василия Шукшина "До третьих петухов":

а) с экстазом - принимается безоговорочно;

б) в целом нравится - принятие под вопросом;

в) не нравится - в принятии отказать.

3. Знание книги Гривадия Горпожакса "Джин Грин неприкасаемый":

а) знает ли, что стоит за именем и фамилией автора - если знает, принять безоговорочно;

б) может ли вспомнить название глав из книги:

- две главы - принять безоговорочно;

- одну главу - принятие под вопросом;

- ни одной - в принятии отказать.

ГИМН "ЭЙ-ДЖИ-КЕЙ":

"Загу-загу-загулял, загулял, мальчонка да парень молодой-молодой..."

ЭМБЛЕМА "ЭЙ-ДЖИ-КЕЙ": автопортрет Пикассо, выполненный в кубическом стиле.

ФИНАНСЫ: добровольные взносы членов "ЭЙ-ДЖИ-КЕЙ" по принципу - кто сколько может".

Устав был принят под бурные аплодисменты, так и не перешедшие в овацию, и под бутылку шампанского, вытащенную замполитом все из того же дипломата.

- Слушай, - поинтересовался ОН, - а у тя там случайно ананаса в винном соусе нет?

- Ананаса? - переспросил замполит и, открыв дипломат, внимательно посмотрел внутрь. - В винном соусе?

- Да.

- Нет, - ответил серьезно замполит. - Как не странно, но в винном соусе нет.

- Жаль, - разочаровался ОН. - Тогда перейдем к самому важному вопросу - распределению портфелей.

После непродолжительных дебатов было решено избрать Президента "ЭЙ-ДЖИ-КЕЙ" и вице-президента.

- Президентом будет ОН, - безапелляционно заявила Людка.

Замполит хотел было заикнуться насчет демократии, но вовремя одумался, логично рассудив, что со своей демократией он вообще может остаться без портфеля.

- Вице-президентом, - с трудом воспроизведя столь сложное слово, продолжила Людка, - будет замполит.

На том и порешили. Но оставалась еще Людка. Сначала посчитали, что ей можно доверить пост министра культуры. Однако поразмыслив, пришли к выводу, что для столь широкомасштабной и неординарной личности, коей была Людка, мелкий пост министра культуры ей явно не подходит. Прикинули еще несколько вариантов, но все они тоже были отвергнуты.

Наконец, замполита осенило:

- Людка будет народом, - вдохновенно воскликнул он. - Для этого она обладает всеми необходимыми качествами: а) - пролетарским происхождением, б) - пронзительным историческим чутьем, способным предотвратить опасные колебания аполитичной гнилой интеллигенции... в) - она трезво смотрит на мир, поскольку ее сознание не отягощено... - замполит запнулся, тщетно пытаясь подобрать эквивалент слову "образование", и, не найдя его, с пафосом заключил: - В общем Людка - настоящий, так сказать, "от сохи" НАРОД.

- Ты - гений, - всхлипнув от восторга, сказал ОН.

- Я знаю, - без ложной скромности ответил замполит.

По требованию НАРОДА в честь инаугурации Президент должен был выступить с речью.

Было двенадцать часов ночи, когда они вышли из гостиницы. Тишина стояла умопомрачительная. Только что выпавший снег (был конец декабря. А может быть - и января. А может быть - и февраля. Это было неважно) сахарной пудрой объял землю, схоронив под своим покровом уродливые деяния рук человеческих - сваленные кое-как железобетонные блоки, искореженную арматуру, вырытую и брошенную траншею... Даже забор из железной сетки, угрюмо отделявший гостиницу от территории части, выглядел в снежном одеянии легким и сказочно красивым.

- Ой, как здорово! - чуть не прослезилась от нахлынувших чувств Людка и несмело, будто боясь повредить невинную белую чистоту, сделала первый шаг. Снег хрустнул, как капустная кочерыжка, и обезумевшая Людка бросилась в его объятия. Она беспричинно хохотала, валяясь в сугробе, болтала ногами, пригоршнями захватывала снег и подбрасывала его вверх. Снег тут же расщеплялся на мириады снежинок, которые вспыхивали от света фонарей такими же мириадами искр, медленно опускавшихся на раскрасневшуюся и счастливую Людку.

- НАРОД, - умиленно глядя на нее, расчувствовался замполит. - Родниковая чистота, непосредственность, непорочное зачатие... Стоп! - прервал он себя. - По-моему, последнее - не из той оперы.

Они подхватили не в меру разошедшуюся Людку под руки, поставили ее на ноги, стряхнули снег и пошли в направлении "графского" особняка.

"Графский" особняк - с облупившейся штукатуркой, с посеревшими, давно не видевшими краски стенами - имел заброшенный и убогий вид. В нем, добросовестно проводя в жизнь призыв партии "все лучшее - детям", располагался гарнизонный детский садик.

- А что, - задумчиво произнес ОН, взирая на особняк, - если его привести в божеский вид, то здесь можно открыть туристическую мекку...

- Господин Президент, - вежливо перебил его замполит, - НАРОД жаждет.

- Ах, да, - ОН учтиво склонил голову и, легко преодолев забор детского садика, стал подниматься по лестнице, ведущей на полукруглый балкон, поддерживаемый тремя массивными колоннами.

НАРОД ликовал.

- Леди энд джентльмены! - взобравшись на балкон и приняв соответствующую его высокому положению позу, начал ОН. - Дамы и господа! Товарищи и... - ОН осекся, немного подумал и решительно продолжил: - И сотоварищницы! Не могу скрыть волнения, которое охватило меня...

- Видим! - завизжал внизу НАРОД.

- В эти минуты перед человечеством открываются новые горизонты. Отныне, благодаря созданию общества "ЭЙ-ДЖИ-КЕЙ", каждая тварь на земле (я имею в виду - божья!) может вздохнуть спокойно - ее личность, ее способности, ее талант будут надежно защищены! И во имя этой цели я, как Президент, буду не щадить ни сил своих, ни живота своего.

- Ура-а-а! - ликовал внизу НАРОД.

Президент поднял руку и прочувственно произнес:

- А теперь - гимн!

Все трое вытянули руки по швам и дружно грянули:

Загу-загу-загулял, загулял,

мальчонка да парень молодой, молодо-о-ой,

в красной да рубашоночке,

хорошенькай такой... -

их голоса, слившись в один - могучий, мощно врезались в ночное безмолвие -

Ой, боли, боли, боли, голова,

лишь была, была, была бы цела... -

охваченные творческим вдохновением, все громче и громче выводили они слова гимна.

- Совсем озверели?! - внезапно раздался возмущенный женский голос из с треском раскрывшейся форточки дома напротив. - Нажрались, паразиты! Я вот завтра все комбату расскажу!

- Надо же все так обо...гадить! - сокрушенно покачал головой Президент.

На следующий день весь батальон, как обычно, вместо плановой боевой подготовки был послан в близлежащий военный санаторий для наведения в нем порядка: как стало известно из достоверных источников, через две недели в этот санаторий должна была пожаловать дочка Генерального секретаря ЦК КПСС Леонида Ильича Брежнева.

Офицеров и личный состав эта новость не застала врасплох - батальон уже давно был полностью укомплектован необходимой для этих случаев боевой техникой и вооружением: был в полной боевой готовности снегоочиститель, обмененный на дизель еще года три назад у директора одного из дружественных колхозов, у каждого курсанта имелись в отличном состоянии - лопата штыковая, лопата совковая, лопата фанерная для снега и набор разнокалиберных метел, каждый офицер, прослуживший в учебном батальоне хотя бы полгода, имел высочайшую квалификацию по срезанию дерна в одном месте и качественного укладывания его в другом, по подметанию асфальта, по окраске зданий и бордюров, по выравниванию стоящих не в одну линию, деревьев и по многому-многому другому, что жизненно необходимо любому офицеру, если вдруг грянет война.

Как стало известно из тех же источников, на месте предстоящих боевых действий побывал сам командующий округом. Он ознакомился с обстановкой и потряс подчиненных своим глубоким знанием дела. Командующий лично развел белила, обратив особое внимание на то, какого цвета они должны быть, и САМ побелил целый бордюрный камень. Героический поступок командующего вдохновил и подвиг подчиненных на самоотверженный ратный труд.

К великому сожалению Президента и вице-президента, комбат о них почему-то забыл и они остались в расположении части. Но, чтобы не отстать от ратных подвигов своих сослуживцев, они решили не терять времени зря и принялись за работу.

Работа оказалась не такой простой, как предполагалось вначале. Во-первых, необходимо было найти фломастеры, причем обязательно импортные, во-вторых, - журнал "Огонек", в-третьих, - три круглых, диаметром пять сантиметров пластиковых значка, на которых обычно изображен вконец измученный погонями волк с вошедшим в историю криком отчаяния "Ну, ПОГОДИ!". К обеду, с величайшими сложностями, необходимые материалы были найдены, и после обеда они принялись за работу. Замполит, как выяснилось, был не только философом-самородком, но и самородком-художником. Он четкими, точными движениями фломастеров перенес с иллюстрации в "Огоньке" автопортрет Пикассо на три кругляша, аккуратно вырезанные из ватмана, и поверх каждого автопортрета надписал "ЭЙ-ДЖИ-КЕЙ". Затем эти кругляши были вставлены в жестяную полость значков и прижаты прозрачной полусферой пластика.

- Потрясающе! - в восхищении выдохнул ОН, рассматривая значки.

- Ну, уж... - заскромничал замполит.

Было решено после тяжелого трудового дня отметить завершение образования общества "ЭЙ-ДЖИ-КЕЙ" распитием десятка бутылок пива в КБО.

Столовая КБО (комбината буйных и одичалых - по меткому выражению холостяцкого коллектива гарнизона) к восьми часам вечера наполнилась до отказа. Разведка боем в военном санатории была проведена успешно, и уставшие, но довольные офицеры и прапорщики сбрасывали с себя напряжение несчетным количеством бутылок пива.

Президент, вице-президент и НАРОД в лице Людки вошли в зал при полном параде: на груди у каждого, переливаясь, горел значок "ЭЙ-ДЖИ-КЕЙ". Их тут же - с разных сторон - стали приглашать составить компанию, но они с достоинством отказывались и уединились за столиком в углу зала. Демонстрируя широкую натуру Президента, ОН приволок из буфета ящик пива и инаугурация продолжилась.

- Господи, - благоговейно выдохнул ОН, выпив подряд два стакана пива, - все же есть на свете справедливость! - Пиво вошло в организм, сразу же расслабив тело и уничтожив остатки синдрома похмелья. - Только я тебя очень прошу, - обратился ОН к замполиту, - когда будешь устраивать банкет по случаю очередной инаугурации, "Кальвадос" на столы не ставь.

- Ладно, - лениво ответил замполит, тоже глотнув пива и войдя в состояние благоговения после долгих дневных часов похмелья. - На столах будет только сок. Томатный.

- Не люблю томатный, - встряла Людка.

- Народу положено внимать, а не высказывать свое мнение, - поморщился ОН.

- А я все равно не люблю, - уперлась Людка.

- Ты неправ, - сказал замполит, к которому вернулись живость мысли и философский настрой, - к мнению народа надо прислушиваться, но поступать так, как требуют интересы дела. Но не в этом суть, - перескочил он на другую мысль, - а суть в том... Вот ты вчера разглагольствовал о самовыражении. Хоть я тебя и охаил, но кое-что в твоих потугах есть. В принципе, если взять стремление к самовыражению в качестве универсального ключа, то многое в этом дохлом мире можно объяснить. Ну, к примеру, голубь-самец в периоды страстной любви гордо и важно ходит перед самкой. И так повернется, и эдак, и хвостиком-то подергает, и на лапках-то подпрыгнет. Что он делает? Самовыражается, хочет показать свои лучшие стороны и реализовать - при успехе дела! - свои возможности. А что делает самка? А самка отворачивается от нахала, клюет беззаботно камни, делает вид, что ей глубоко наплевать на выпендривающегося самца и что, мол, таких, как он у нее тысячи, только бедром вильни. Что она делает? Тоже самовыражается. Делаем вывод: самовыражение - неиссякаемый источник жизненной энергии.

- Людк, - серьезно спросил ОН, - вот я - самец, только ли этим я тебе интересен?

- Дурак ты, а не самец, - тут же ответила Людка.

- Народ - провидец, - глубокомысленно заметил замполит.

Из "греческого зала", отделенного от помещения столовой тяжелой плюшевой портьерой, неожиданно появился раскрасневшийся комбат. Он обвел взглядом сразу же притихших офицеров и прапорщиков, и над всеми громыхнул его мощный голос:

- Пиво жрете, алкоголики?! - При этих словах некоторые смолодушничали и даже попытались потихоньку убрать свои бутылки под стол. - Ладно, - вдруг смягчился комбат, - пейте пиво пенное, чтоб рожа была о...фигенная. Га-га-га! - удало загоготал он и вдруг резко оборвал смех: - Я еще подумаю, а то возьму и запрещу завоз пива в КБО. Хватит алкоголиков в части разводить! А-а! - заметив эйджикеевцев, злорадно воскликнул комбат. - Вот вы где, сачки! Ну-ка, идите ко мне оба! - Тон комбата явно не предвещал ничего хорошего. - Хотя, - на мгновение задумался комбат, - замполит мне не нужен.

Философ-самородок с сияющим от удовольствия лицом опустился на стул и мудро подметил:

- Президент на то и Президент, чтобы за все и за всех отдуваться.

- Пивом не захлебнись, Цицерон доморощенный, - в сердцах бросил ОН и направился к комбату.

- Эт что у тебя за рожа? - ткнул пальцем в значок комбат.

- Эмблема общества "ЭЙ-ДЖИ-КЕЙ".

- А-а, - понимающе качнул головой комбат и так дохнул на него перегаром, что ОН отступил шаг назад. - Значит, так... - не сводя глаз со значка, задумался комбат, напрочь забыв, зачем он позвал этого лейтенанта. - Ах, да! - плюнув, наконец, на значок, вспомнил он. - Берешь сейчас пятерых курсантов. При них должны быть три ведра, пять кистей и... - комбат мучительно соображал, - и... все. Идешь на техсклад, там уже должен быть Флеров. Берешь у него бочку с краской, садишься со всем этим барахлом в мою машину и дуешь на КПП перед полигоном. Знаешь?

- Так точно, я его месяц назад красил.

- Отлично! - обрадовался комбат. - Тогда и объяснять тебе нечего. Сейчас девять вечера, - он взглянул на свои часы и для верности долбанул по ним кулаком: - Идут! - удовлетворенно заметил он. - Так вот, к утру КПП должно быть выкрашено и высушено.

- Как это? - опешил ОН.

- А так: часам к пяти утра с аэродрома должны пригнать реактивную установку для сушки взлетно-посадочной полосы. Она тебе эту хибару за две минуты высушит. Дошло?!

- Так точно!

- Да смотри, меры по технике безопасности соблюдай! А то ненароком спалишь еще хибару-то этой реактивной дурой, я с тя тогда кожу с живого сдеру и таким отправлю политзанятия проводить. Га-га-га! - затрясся от удовольствия комбат. - И последнее: в десять часов утра готовность КПП будет проверять сам командующий, а в восемь утра - я. Ты все понял?

- Так точно!

- Действуй!

Ощущение было таким, будто его грубо вытащили из теплой постели и прямо рожей-рожей ткнули в снег. Но расстраивался ОН недолго: все это было привычно и по-научному называлось ненормированным рабочим днем. Хуже было курсантам: мало того, что они весь день пропахали в военном санатории, так им еще предстояла бессонная ночь на морозе и дебильная, непонятно кому и зачем нужная, работа. Они, кое-как разместившись на втором сиденье УАЗика, тут же провалились в сон, хоть пятнадцать минут - до КПП полигона было километра три - но их кровные. ОН взглянул на них, на их застигнутые врасплох сном лица и почувствовал, как внутри у него начало расти глухое раздражение. "Идиотизм, - думал ОН, - бред какой-то. Четыре года в училище, высшая математика, физика, диплом с отличием - и все ради того, чтобы к десяти утра КПП было выкрашено!" Но это был лишь всплеск эмоций, и ОН знал об этом, как знал и о том, что через несколько минут ОН об этом забудет, потому что давно понял: если каждый раз будоражить себя подобными мыслями, пытаться в чем-то разобраться и к чему-то прийти, то просто-напросто можно свихнуться. А кому это нужно: ему? этому УАЗику с мерно урчащим мотором? этой зимней ночи?

УАЗик затормозил, и ОН, открыв дверцу, негромко скомандовал:

- Подъем! К машине! - Пригревшиеся друг к другу курсанты даже не пошевелились. - Я что, - повысил ОН голос, - дважды должен повторять?!

Деваться было некуда: курсанты нехотя, с досадой сбрасывая с себя сладкий сон, один за другим вышли из машины и, таращась по сторонам, построились в одну шеренгу.

- Ну вот что, други, - смягчил ОН тон, - нам поставлена задача к шести часам утра сделать из этого КПП конфетку. Проверять будет лично командующий.

Но последние слова, произнесенные им с особым ударением, не произвели на курсантов никакого впечатления: им было абсолютно все равно, кто будет проверять - хоть министр обороны, хоть Генеральный секретарь, не все равно для них было только одно - предстоящая бессонная ночь.

- А-а, - послышался чей-то голос, - подмога прибыла.

Владельцем голоса был лейтенант - дежурный по КПП. Они познакомились. Лейтенант оказался хоть и излишне шумным, но зато - деятельным. Вдвоем они быстро расставили курсантов по рабочим местам, и уже через двадцать минут окраска стратегически важного объекта началась.

- Главное в нашем деле что? - глубокомысленно спросил лейтенант. - Четко поставить задачу и КОН-ТРО-ЛИ-РО-ВАТЬ!

Смысл в его словах несомненно был.

С приближением ночи мороз начал крепчать: спасало только одно - не было ветра, но ноги, лицо и руки все равно прихватывало ощутимо, и ОН еще раз мысленно похвалил себя за то, что догадался обуть курсантов в валенки.

С полчаса они вдвоем с лейтенантом, подпрыгивая и постукивая сапогами, походили вокруг КПП, давая курсантам бесценные советы о том, как надо держать кисть, чтобы краска с нее не стекала, и прочую дурь в этом духе. Наконец, ОН остановился и сказал:

- Слушай, как ты думаешь, оценит командующий наш подвиг, если узнает, что в борьбе за качественную окраску военного объекта мы напрочь отморозили ноги, спасти которые может только ампутация?

- По-моему, - реалистично заметил лейтенант, - командующему абсолютно наплевать.

- Глубоко мыслишь, - оценил ОН. - А посему предлагаю погреться.

Комната КПП потрясала своей стопроцентной функциональностью - в ней ничего не было лишнего: ободранный стол с телефоном, стул, топчан, на котором прижавшись друг к другу спали два солдата ("Им завтра достанется, - поймав его взгляд, сказал лейтенант. - Пусть спят"), опись имущества комнаты в рамке под стеклом и огромный "козел" - самодельное обогревающее устройство из асбестовой трубы длиной около метра и диаметром сантиметров в двадцать, вокруг которой была намотана раскаленная докрасна спираль.

Лейтенант щелкнул замком своего портфеля и, подняв голову, спросил:

- Спирт пьешь?

- Хм, - ОН осуждающе взглянул на лейтенанта, - такие вопросы, сэр, излишни.

Лейтенант извлек из портфеля плоскую бутылку из-под коньяка и целлофановый мешочек, в котором оказались несколько нарезанных кусков хлеба, шматок сала, луковица и два яйца.

- Какая роскошь! - вздохнул ОН, почувствовав зверский аппетит.

- Сухпай в офицерском стиле, - усмехнулся лейтенант, с хрустом разрезая луковицу пополам. - Эт у нас о солдатах заботятся - горячую пищу подвозят в положенное время, а офицер - человек самостоятельный, может сутки в наряде и без борща обойтись - не одичает! - Он разлил спирт в две солдатские кружки и торжественно произнес: - Ну, за то, чтобы завтра утром командующий получил настоящее эстетическое наслаждение, взглянув на дело рук будущих Рембрандтов.

- Согласен, - кивнул ОН головой и поднес кружку к губам.

- Стоп! - остановил его лейтенант. - Ты что, первый раз чистый спирт пьешь?

- А что?

- Как что! Разве его так пьют?! Ты ж всю глотку вместе с желудком сожжешь. Смотри, салага.

Лейтенат взял графин с водой, немного ("не глотая!" - предупредил он) отпил из него, затем влил в рот спирт, снова отпил из графина и только после этого сделал глоток.

- Да, - поднял он палец вверх, - еще одно: при исполнении всей этой операции ни в коем случае не дышать, тогда будет все о'кей.

ОН проделал все так, как объяснил ему лейтенант, и по достоинству оценил технологию питья - спирт при этом способе не растекался по губам, не вызывал приступов тошноты и вливался внутрь как газировка.

- Блеск! - хрумкая луковицей, с уважением произнес ОН. - Век живи - век учись.

- Угу, - подтвердил лейтенант, отправляя в рот полкуска хлеба с толстенным куском сала, - и козлом помрешь.

Они выпили еще, и мир вокруг, дотоле чужой и неуютный, сразу же изменил свое отношение к ним - принял их к себе, сбросил свою отчужденность и стал с ними запанибрата.

Лейтенант достал из портфеля транзисторный приемник и крутанул ручку настройки: "...Благосостояние советского народа, - траурно-напыщенным голосом оповестил динамик, - за последние годы беспрецедентно возросло..."

- Верим, - сказал лейтенант и вновь крутанул ручку.

Разве может быть любовь без грусти?

Разве от себя она отпустит?.. -

полился страдающий голос из динамика.

Лейтенант встал и выключил свет. Комната сразу преобразилась: густая темнота окутала предметы, в окно заструился чистый лунный свет, а нагретый "козлом" воздух зримо затрепетал, сжимая и разжимая пространство.

...Если только люди

верят, ждут и любят...

- Не то, - выключил лейтенант приемник и неожиданно предложил: - Споем? - И, не дожидаясь ответа, запел:

Вьется в тесной печурке огонь,

на поленьях смола, как слеза,

до тебя мне дойти нелегко,

а до смерти четыре шага...

Но спеть ему не удалось: дверь отворилась и в проеме возникла фигура курсанта.

- Товарищ лейтенант, - несмело произнес курсант, всматриваясь в темноту комнаты.

- Ты что там застыл как манекен?! - набросился на него лейтенант. - Заморозить нас решил?! Ну-ка, быстро закрой дверь!

- Что там случилось? - спросил ОН, когда курсант, наконец, проскочил внутрь и захлопнул за собой дверь.

- Товарищ лейтенант, краска мерзнет - не красится...

- Не красится? - ОН поморщился и зло сплюнул на пол. - Ладно, - принял ОН решение, - затаскивайте ведра с краской сюда и ставьте их рядом с "козлом". А сами вдоль стенки располагайтесь.

- Есть, товарищ лейтенант! - обрадовался курсант и мигом вылетел на улицу.

Вскоре в комнате раздалось дружное посапывание молодых, жадных до сна, организмов. Лейтенант, немного посопротивлявшись, тоже уснул, положив голову на стол.

ОН почувствовал, что и его клонит в сон, и, чтобы немного встряхнуть себя, закурил. В голову лезли беспорядочные, несвязанные между собой мысли. Он бесцельно посмотрел в окно: воздух, натянутой морозом струной, был чист и удивительно прозрачен, звезды сквозь него, висевшие крупными жемчужными каплями, казались совсем рядом - протяни руку и...

- А-а! Спите, б...и! - словно бомба, разорвалось над его ухом. ОН вскочил и прикрыл глаза рукой - яркий свет от фонаря бил ему прямо в лицо.

- Ты кто такой?! - ревел голос.

- Уберите фонарь, - холодно произнес ОН.

- Он мне еще указывать будет, ублюдок! Всем на улицу, суки! Я вам в ... на ... устрою!!!

Курсанты вместе с двумя солдатами вылетели из КПП пулей.

- Ты знаешь кто это?! - успел шепнуть ему лейтенант. - Полковник Шум, замкомандующего по службе войск...

О полковнике Шуме по округу ходили легенды. Очевидцы утверждали, что подобного идиота в природе просто не существует. Рассказывали также, что на человеческом языке полковник общаться не умеет, что в его активе всего лишь пара десятков нормальных слов - остальные мат.

- Та-ак, - гнусавым голосом протянул полковник, когда все выстроились в одну шеренгу, - отдых себе решили устроить, б...и?! Я вас всех на ... расстреляю, на гауптвахте сгною, п.....и! Я вас!.. Сам командующий будет проверять, а им насрать, суки! Фамилия?! - ткнул он кулаком в грудь лейтенанту.

- Акимов, товарищ полковник, - подобострастно улыбнулся тот.

- Ты еще улыбаешься, мразь! - схватил его за грудки полковник. - Да я ж тебя, скотина! Да я!... - Он вдруг резко отпихнул Акимова и потянул носом. - Водку жрали?! - осенила его догадка.

- Так точно! - бодро ответил ОН и тоже потянул носом. - А вы, товарищ полковник, насколько я понимаю - коньяк? - Он почувствовал, что полез в петлю, но остановиться уже не мог - ненависть охватила его всего, не оставив для рассудка ни капли места.

- Что-о?! - взревел застигнутый врасплох полковник Шум. - Что ты, сволочь поганая, сказал?!

- Коньяк, говорю, - продолжал работать под дурочка ОН. - И, по-моему, грузинский - пять звездочек...

От злости полковник Шум задохнулся: он отчаянно ловил воздух ртом и дико вращал глазами. Наконец, его прорвало:

- Ах ты, сука, - кинулся он к нему и рванул его за грудки. - Издеваться, б...ь, вздумал?! Я ж тя в рот!..

Сознание у него помутилось, ОН, не ведая что творит, схватил попавшуюся под руку лопату и двинулся на полковника. Тот, проявив удивительную сноровку, взвизгнул и, отскочив в сторону, сиганул вверх по дороге.

- А вы что уставились?! - отбросив лопату, рявкнул ОН на испуганно взиравших на происходящее курсантов. - Быстро взять ведра и красить до умопомрачения, ну?!

Повторять приказание не пришлось: курсанты мигом принялись за работу.

- Товарищ полковник, - крикнул ОН спокойным голосом, - идите сюда, не бойтесь.

Полковник потоптался немного на месте и неуверенно двинулся вперед.

- Люди сегодня целый день проработали в военном санатории, - сказал ОН, когда полковник подошел ближе и, с опаской оглядываясь по сторонам, остановился, - так что сорок минут, которые они поспали - только на пользу дела.

Полковник ничего не ответил и бочком-бочком проскочил к своему УАЗику. Лишь когда он запрыгнул на подножку и почувствовал себя в безопасности, он вновь разразился отборным матом:

- Ты, сосунок вонючий, тварь недоношенная, ублюдок! Ты у меня еще попрыгаешь, сука! И запомни: если к пяти часам утра, когда прибудет реактивная установка, КПП не будет выкрашено, я тебя удавлю, скотина!..

УАЗик исчез.

- Ну ты меня и напугал, - услышал ОН голос лейтенанта. - Я и не предполагал, что ты такой отчаянный.

- Я тоже, - ответил ОН и, взяв кисть, принялся красить КПП вместе с курсантами.

К пяти часам утра все было закончено. Курсантам ОН разрешил спать, а сам, не обращая внимания на мороз, принялся бесцельно ходить: пятьдесят шагов вверх по дороге, пятьдесят вниз... Им овладело тупое безразличие ко всему: пятьдесят шагов вверх, пятьдесят - вниз... Не было ни злобы, ни отчаяния - ничего: пятьдесят шагов вверх, пятьдесят - вниз...

Наконец, где-то вдалеке, послышался гул мотора и вскоре на дороге показался УРАЛ с прицепом. Он подъехал к КПП и остановился. Из кабины выглянул майор и спросил:

- Сюда, что ль, приехал-то?

- Сюда, - ответил ОН.

Майор спрыгнул с подножки и, поежившись, поинтересовался:

- Ну и где же важнейший государственный объект?

- Вот, - показал ОН рукой в сторону КПП.

- Вот этот?! - поперхнулся майор. Он мрачно выругался и с раздражением сплюнул на снег. - За сто километров гнать установку, сжечь тонну топлива ради того, чтобы ублажить звездатого самодура! Бред какой-то! Да-а, - с ненавистью протянул он, - пятнадцать лет в наших доблестных Вооруженных Силах, и вывод один: с каждым годом идиотизм крепчает. - Майор обреченно махнул рукой и вдруг, с исказившимся от гнева лицом, набросился на водителя УРАЛа: - А ты что притих там, как проститутка перед актом?! Разворачивай установку!

ОН наблюдал за майором и думал о том, что все эти вспышки негодования - чушь, что они - даже не протест, даже не попытка противостоять очевидной тупости, а просто жалкое, бессмысленное, трусливое брюзжание подневольного человека. Окажись сейчас здесь командующий и тот же майор, да и ОН сам, преобразились бы неузнаваемо, и вместо злобы на их лицах мгновенно появилось бы выражение собачьей преданности, готовности кинуться выполнять любое приказание. А если копнуть еще глубже? Неужели праведное негодование майора по поводу бессмысленного сожжения топлива - результат его искренней заботы о государственном имуществе? Да плевать этому майору на топливо! Главная причина его злобы в том, что не он приказал кому-то полночи гнать УРАЛ, а ему приказали! А приказав - подчеркнули его ущербность, ничтожность. Вот почему, ненавидя вышестоящих, этот лейтенант, этот майор, да и ОН сам, одновременно этих вышестоящих боготворили, поскольку каждый лелеял надежду в будущем занять одно из мест под солнцем...

УРАЛ развернулся, направив жерло установки на КПП. Пока майор с водителем возились с установкой, ОН выгнал курсантов на улицу и те с нескрываемым любопытством сгрудились вокруг прицепа.

- Может быть, оттащим установку немного подальше от КПП? - предложил лейтенант.

- Ты меня учить собираешься? - не поворачивая головы, презрительно усмехнулся майор.

- Почему учить? - обиделся лейтенант. - Просто я...

- А мне плевать на твое просто! - оборвал его майор и приказал всем отойти от установки на тридцать шагов. - Ну, поехали, - махнул он рукой водителю, и установка, издав тонкий свист, постепенно начала набирать обороты. Вскоре из сопла вырвалось пламя, и ночную тишину взорвал тягучий рев реактивного двигателя.

- Сейчас мы эту избушку вмиг высушим! - закричал возбужденный майор.

Жерло установки - с помощью курсантов - постепенно перемещалось с одного участка стены на другой. Краска сохла на глазах.

- Моща! - с уважением произнес лейтенант.

И вдруг раздался громкий треск: по оконному стеклу, словно молния, проскочила огромная трещина, а затем все стекло, мгновение поколебавшись, рухнуло вниз.

- Эх, е!.. - выругался майор и рявкнул на курсантов, чтобы они отвели жерло в сторону.

- Я ж вас предупреждал! - осуждающе взглянул на майора лейтенант.

- А не хрена под руку говорить! - огрызнулся майор.

Они подошли к окну и стали мучительно соображать, как выйти из положения. Окно находилось прямо со стороны дороги, по которой должен был проезжать командующий, и поэтому не могло быть и речи о том, чтобы его не застеклить. В часть за стеклом посылать уже не было времени. Поэтому решили выставить стекло со стороны леса и вставить его на место разбитого.

С фасадом КПП управились быстро: краска высохла, и КПП - неожиданно для всех - стало выглядеть весьма прилично. Сложнее оказалось высушить КПП с тыла. Установка была громоздкой и ее никак не удавалось разместить - мешала огромная сосна. Наконец, общими усилиями ее кое-как втащили и работа продолжилась. Через полчаса все было закончено.

- Вот так! - удовлетворенно крикнул майор и заглушил установку.

После почти часового рева реактивного двигателя наступившая тишина показалась искусственной, неестественной. Неожиданно все, словно по команде, обернулись назад и ахнули: огромная сосна, в сторону которой было направлено сопло, беззаботно потрескивая, горела. Огонь - слава Богу еще слабыми язычками - пробегал по коре сосны, но кое-где уже все-таки успел схватить хвою.

ОН быстро соображал: если дать огню разгореться во всю мощь, то огонь может перекинуться на другие деревья и тогда...

- Веревку! - крикнул ОН и, еще не зная, что собирается делать, сбросил шинель и рванулся к сосне, стоявшей рядом с горящей.

Кто-то юркнул внутрь КПП и притащил веревку. ОН сунул ее в карман и, обхватив руками сосну, начал взбираться вверх. Ноги скользили, руки - тоже. ОН - зубами - стащил с рук перчатки и полез дальше. Наконец, показалась первая ветка. ОН ухватился за нее, подтянулся и посмотрел наверх. Метра через два ОН увидел мощную ветвь, направленную прямо на горящую сосну. Содранные в кровь ладони обжигали, но ему было не до них. Добравшись до увиденной ветви, ОН взобрался на нее и, балансируя, шаг за шагом начал продвигаться вперед. Когда ветвь опасно наклонилась, ОН, спружинив ногами, оттолкнулся и инерция понесла его к горящей сосне. Он промахнулся и вместо того, чтобы ухватиться за ветвь, хватанул за горящий ствол. Но это уже было неважно. ОН быстро вскарабкался наверх - в безопасное место и кинул веревку вниз:

- Шинель - быстро!

Ему привязали шинель. ОН поднял ее и, спустившись по веткам к огню, начал накрывать ею языки пламени...

- Ну, ты герой! - хохотнул лейтенант, когда с огнем было покончено и ОН спустился на землю. - Тебе значок от пожарников положен.

- Возьми его сам и засунь себе в ж..у! - мрачно огрызнулся ОН.

Начало светать. Зимнее утро пробивалось сквозь ночь вяло и неохотно: чуть поблекли звезды, чуть спала темнота, сменившись серой вязкой мутью, в которой предметы потеряли свои четкие очертания и стали расплывчато-невзрачными.

Майор, всласть наругавшись, кое-как вытащил с помощью всех присутствующих свою дурилу, прицепил ее к УРАЛу и, не попрощавшись, уехал.

Было около восьми часов утра, когда появился на своем УАЗике комбат. Он обошел КПП и остался доволен. Но когда он вышел на дорогу и увидел возвышающуюся за КПП обгоревшую уродливую сосну, лицо его исказилось:

- А это еще что за художество?! - заорал он. Когда же ему все объяснили, он окончательно пришел в бешенство: - Тебе можно что-нибудь поручать, а?! - рычал комбат. - Я тебя спрашиваю!

ОН тупо смотрел вниз, себе под ноги, и молчал. Лейтенант, стоявший неподалеку, на всякий случай взял лопату и отнес ее за КПП.

- Ты бы хоть подумал: приедет командующий и что увидит? А?! Правильно говорят: заставь дурака Богу молиться, так он!.. - Комбат не договорил и злобно махнул рукой. - Слушай сюда: быстро, в течение двадцати минут, наломать в лесу сосновых веток и закрыть ими обгоревший ствол, ясно?

- Каким образом я его закрою? Ни гвоздей, ни молотков нет...

- А мне по хрену каким! - буйствовал комбат. - Прояви смекалку-то военную. Ты ж ведь целый лейтенант! В общем так: тебе двадцать минут, понял?!

- Так точно! - ответил ОН и с ненавистью заорал: - А ну-ка ко мне, отличнички! Ну?! - Очумевшие за ночь курсанты покорно кинулись на зов командира. - Вам десять минут, - посмотрел ОН на часы. - Наломать каждому по три... Нет - по пять сосновых веток и ко мне! Быстро!

Через десять минут ветки были доставлены к обгоревшей сосне. ОН взял веревку, разрезал ее перочинным ножом на несколько равных отрезков и приказал одному из курсантов лезть с веревкой на сосну. Курсант забрался по стволу наверх, сбросил вниз конец другой - длинной веревки, к которой привязали ветку. Он поднял ветку, приложил ее к обгоревшему стволу и обвязал отрезком веревки... Вскоре весь обгоревший ствол был замаскирован хвойными ветками.

- Слушай, - сразу же подобрел комбат, - а мне так даже больше нравится - как кипарис. Га-га-га!

Но смех его оборвался, поскольку на дороге показался УАЗик. УАЗик еще не успел остановиться, как дверца с треском отворилась и с подножки спрыгнул полковник Шум.

- А-а, б...и! Вы еще здесь?! - Он был деятелен и энергичен. - Ну-ка все в лес! - рявкнул он. - Через пять минут здесь будет командующий! И чтоб ни одной рожи не появилось, ублюдки! Сто-оп! - заорал он, поймав за ремень одного из солдат - дневальных по КПП. - Ты останешься здесь - у шлагбаума. Ну и морда!.. Расправь плечи-то, ты ж солдат Советской Армии, а не уголовник! Становись сюда. Да не так!.. И не дай Бог шевельнешься - расстреляю, подлеца!

Вдали появилась кавалькада машин: впереди шли три черные "Волги", за ними - несколько УАЗиков. Полковник Шум засуетился, оббежал вокруг КПП, бросил взгляд в лес - не видно ли чьих-либо любопытных рож, и, поправив портупею на шинели, застыл.

Черная "Волга" командующего приблизилась к КПП и мягко затормозила. Стекло на задней дверце опустилось и показалась рука. Полковник Шум дернулся и, быстро перебирая маленькими ножками, рванулся к машине. Голоса командующего слышно не было, зато голос полковника Шума зазвучал громко и четко:

- Есть, товарищ командующий! Так точно, товарищ командующий! Будет выполнено, товарищ командующий!

Стекло дверцы поднялось вверх, и кавалькада машин, подняв снежную пыль, исчезла.

Полковник Шум облегченно вздохнул и, повернувшись к лесу, рявкнул:

- Все сюда! В одну шеренгу, становись!

Народ, оживившись - еще бы, самого командующего почти увидели! - вывалил на дорогу и быстро построился. Первым стоял комбат, за ним - все остальные.

- Ну, что ж, - потирая руки, прошелся вдоль строя полковник Шум, - задачу вы свою выполнили, командующий остался доволен. Поэтому на гауптвахту я никого не посажу. Разойдись! А ты - останься.

ОН посмотрел на полковника Шума - плюгавенького, невзрачного человечка - и подумал: каким же образом ему удается держать в страхе весь округ? А вот удается!

Когда все разошлись, полковник Шум подошел к нему и негромко сказал:

- Ты мне понравился, и поэтому я тебе даю совет: никогда не жалей солдата. У солдата, куда не целуй, везде жопа, понял? Запомни это. Тебя тоже никто не пожалеет.

Лишь только ОН вошел в гостиницу, как тут же почувствовал дикую усталость и одно желание - спать. ОН открыл дверь комнаты и увидел Людку.

- Добрый день, господин Президент, - засияла Людка. - Как вы провели свой ночной променад?

- Что?! - злобно взглянув на нее, переспросил ОН.

- Променад... - съежившись, повторила Людка.

- Слушай, Людк, - еле сдерживая раздражение, сказал ОН. - Ты бы хоть иногда газеты, что ль, почитывала. Ну нельзя же, в конце концов, быть полной дурой!

Губы у Людки затряслись, и она, закрыв лицо руками, отвернулась к окну. ОН принципиально не обратил на это никакого внимания, повесил шинель и, не раздеваясь, рухнул на кровать. Людка немного постояла, потом вытерла набежавшие слезы и, тяжело вздохнув, принялась стаскивать с него сапоги...

В шесть часов вечера в комнату постучали. Людка открыла и увидела посыльного.

- Товарищ лейтенант дома? - спросил посыльный. - Ему приказано быть в восемнадцать тридцать у капитана Екимова.

- Хорошо, - ответила Людка. - Я передам.

Она еле разбудила его.

- К кому? - удивленно переспросил ОН.

- Да говорю же тебе, - с досадой поморщилась Людка, - к капитану Екимову!

- К Екимову? - наконец дошло до него.

Капитан Екимов был особистом части. О нем мало что знали. Знали только, что в штабе у него был отдельный кабинет и что иногда капитан Екимов вместе с комбатом в этом кабинете запирались. А что они там делали, было неизвестно, да, честно говоря, никто - по известным причинам - этим и не интересовался. Екимов держался особняком, ни с кем из офицеров не разговаривал, выглядел всегда сумрачным и страшно занятым..

- Бред какой-то, - поморщился ОН и невольно взглянул в направлении решетки вентиляционного отверстия. Затем пододвинул к углу комнаты стол, поставил на него стул, залез на него и дернул пластмассовую решетку. Она легко поддалась, и ОН внимательно ее рассмотрел: решетка как решетка. ОН просунул руку в вентиляционное отверстие и пошарил внутри: кроме пыли и грязи там ничего не было.

- Чушь! - заключил ОН и вставил решетку обратно.

ОН оделся и пошел в часть. Страха не было, но какое-то тягучее, неприятное ощущение все же подергивало нервы. ОН перебрал несколько вариантов, но все они были глупы.

- Чушь! - еще раз сказал ОН себе и, войдя в штаб, уверенно постучал в дверь кабинета Екимова.

- Войдите, - раздался мрачный голос.

ОН вошел и осмотрелся. Кабинет как кабинет: стол, несколько стульев, вдоль стены - три огромных сейфа...

- Садитесь, - показал рукой на стул Екимов, а сам открыл дверцу одного из сейфов и достал какую-то папку.

- Ну, - сев за стол и положив папку перед собой, спросил Екимов, - рассказывайте.

- Что рассказывать? - удивился ОН.

- Что? - Екимов откинулся на спинку стула и криво усмехнулся. - Сами знаете.

ОН пожал плечами и перевел взгляд на папку. На папке под надписью "Дело" было выведено красным фломастером - "ЭЙ-ДЖИ-КЕЙ". ОН не поверил своим глазам: неужели философ-самородок оказался прав в своих опасениях? И вдруг - как прозрение - его обожгла мысль: а может быть, фиолософ-самородок как раз и был тем, кого следовало бы опасаться в первую очередь?! Стукач! Шестерка! Как же ОН сразу не догадался?! Внутри у него все напряглось. ОН лихорадочно стал вспоминать, о чем они говорили с замполитом, и пришел в ужас. Социализм, телега... Кретин! Таким глупейшим образом влипнуть!.. ОН возненавидел замполита и, окажись тот сейчас рядом, удавил бы его собственными руками...

- Ну и долго мы будем молчать? - донесся до него голос Екимова.

И вдруг ОН почувствовал полное освобождение: ОН был приперт к стенке, деваться ему было некуда и единственное, что ему оставалось делать, это стать самим собой, сбросить сковавший его страх и играть в открытую. И поняв это, ОН ощутил себя ЛИЧНОСТЬЮ - раскрепощенной, сильной, готовой на поступок.

- Я предлагаю так, - дерзко взглянув на Екимова, холодно сказал ОН, - вы задаете вопросы, я - отвечаю.

- Хорошо, - легко согласился Екимов. - Итак, начнем, - он открыл папку, взял шариковую ручку и приготовился записывать. - Ваша фамилия, имя, отчество? - ОН ответил. - Второй вопрос: у вас значок с собой?

- Да.

- Покажите мне его, пожалуйста.

ОН сунул руку в карман, достал значок и передал его Екимову. Екимов повертел значок в руках и, что-то записав на листке, спросил:

- Что на этом значке изображено?

- Автопортрет нашего кумира, - ухмыльнулся ОН.

- Да-а? - удивился Екимов. - Странный автопортрет.

- Пикассо, - с презрением процедил ОН.

Екимов оторвал взгляд от значка и хмуро предупредил:

- Вы сюда не в цирк пришли, и попрошу вести сбя достойно офицера!

- Постараюсь, - развязно ответил ОН.

- Да уж, - Екимов начинал злиться, - постарайтесь, это в ваших же интересах. Итак, продолжим: с какой целью вы создали общество... - Екимов взял значок и по слогам старательно прочитал: - "ЭЙ-ДЖИ-КЕЙ"?

- Товарищ капитан, - сказал ОН, - чтобы избежать лишних вопросов - вот, ознакомьтесь, - ОН достал сложенный вчетверо лист бумаги, Устав "ЭЙ-ДЖИ-КЕЙ", и протянул его Екимову.

ОН ощущал себя героем: было чертовски приятно осознавать, что ОН - какой-то вшивый лейтенант - обратил на себя внимание могущественного КГБ! Перед ним открывались необозримые горизонты: шумный процесс, его пламенные, без всякого страха, речи, железная решимость не просить помилования и, наконец, разжалование до рядового, десять лет тюремного заключения, где ОН продолжает упорную борьбу...

- Бред какой-то, - вернул его к действительности голос Екимова. Он закрыл папку, отбросил ее в сторону и неожиданно сказал: - Ты в шахматы играешь?

"Уловки пошли, - догадался ОН. - Шахматы - для отвода глаз. Сейчас и закурить предложит".

- Ты куришь? - тут же спросил Екимов.

- Курю и в шахматы играю, - вызывающе ответил ОН, а сам подумал: "Давай-давай, придуривайся рубахой-парнем, знаю я ваши дешевые штучки!"

Екимов открыл ящик стола и достал шахматы. Они быстро расставили фигуры и закурили. Екимов играл слабо - это было видно с первых же ходов. Уже где-то на двадцатом ходу ОН поставил ему мат.

- Так быстро? - искренне огорчился Екимов. - А у комбата я выигрываю... Давай еще?

- Давайте, - пожал плечами ОН.

Вторая и третья партии также закончились сокрушительным поражением Екимова.

- Ты не торопишься? - неожиданно просто спросил Екимов, складывая фигуры.

- Я? - удивился ОН, свыкшись с мыслью, что из этого кабинета для него выхода нет. - Торопиться мне уже некуда, - ухмыльнулся ОН.

- Да-а, - согласился Екимов, взглянув на часы, - задержал я тебя, конечно... - Он убрал шахматы в стол и вдруг спросил: - Самогон пьешь?

- Пью, - автоматически ответил ОН и удивленно взглянул на Екимова.

- Отец прислал, - оживился Екимов, достав из сейфа двухлитровую банку. - Только вот с закуской туго.

Он расстелил на столе газету, поставил на нее банку, два стакана и, открыв ящик стола, вытащил оттуда две загнутые с краев корки черного хлеба.

- Ну, - разлив самогон по стаканам, сказал он, - за все хорошее.

Они выпили. Молча посидели. Екимов налил еще, и они опять выпили и опять молча посидели. Екимов налил еще...

- Ты хороший парень, - заговорил, наконец, Екимов, когда банка опустела наполовину.

"Ну, началось, - догадался ОН, - сейчас будет пьяного из себя корчить..."

- Понимаешь, - продолжил Екимов, и язык его начал чуть заплетаться, - служба у меня такая: сидишь, как сыч, целыми днями в кабинете - ни поговорить с кем-нибудь... А-а! - махнул он рукой и налил еще.

"Ну-ну, - думал про себя ОН, - плакаться начал. Так я тебе и поверил, Иуда!"

Они выпили.

"Ладно! - осенила его мысль. - Раз ты сам напрашиваешься, я тебя сейчас припру к стенке!"

- Товарищ капитан, - обратился ОН к Екимову.

- Да брось ты, - пьяно поморщился Екимов, - давай без официоза: Витя я, Витя, понял?

- Понял, - ответил ОН. - Тогда скажи мне, Вить, а где магнитофонная пленка с записью разговора?

- Какая пленка? - ошарашенно уставился на него Екимов и вдруг громко загоготал: - Ну ты меня притомил, парень. Да на кой хрен ты кому нужен со своим "Э-ДЗИ-КИЕМ"! - еле выговорил он. - Паульс выискался!

ОН недоверчиво посмотрел на Екимова.

- Ты че, - уже еле ворочая языком, пробормотал Екимов, - не понял, что это розыгрыш, а? Шю-ут-ка, ну? Дошло? Да-ай лучше выпьем. Наливай!

До него действительно дошло. ОН увидел, что Екимов на самом деле пьян, что все, чего ОН нагромоздил в своей бестолковой башке, бред больного человека. ОН ненавидел Екимова.

Они выпили.

- Слушай, - цепляясь за последнюю надежду, спросил ОН, - а как же ты узнал об "ЭЙ-ДЖИ-КЕЙ"?

- А-а, - пьяно рассмеялся Екимов и поднял вверх палец, - органы все знают, поал?! Но ты - мой друг, - Екимов с трудом удерживал равновесие, - и я открою тебе тайну, поал? Тебе - открою, но больше, - он приложил палец к губам, - тс-с-с - никому, поал?

- О чем ты говоришь?! - оживился ОН.

- Так слуши, - Екимов проглатывал буквы так, что разобрать его речь становилось все труднее и труднее. - К мне кмбат подошел вчера и гоарит: "Слуши, этот проидурок, - эт ты, значит, - значок нацепил какой-то. Ты проэрь". Поал? - При этих словах голова Екимова подломилась и безвольно упала на стол.

ОН тупо смотрел на Екимова, и в голове у него было пусто. ОН поднялся со стула и с ненавистью толкнул Екимова в плечо.

- Эй, пьянь, вставай! - с омерзением затряс ОН Екимова. Но тот даже не пошевелился. ОН поднял его руку и положил ее себе на плечо. Затем сдернул Екимова со стула и поволок к двери.

- Куда ты мня тащишь? - очнулся Екимов и даже попытался сопротивляться.

- Да заткнись ты! - процедил ОН сквозь зубы.

- Что-о? - рванулся Екимов. - Ты как с органами разавариваешь, а?!

- Слушай, орган недоделанный! - взорвался ОН. - Еще одно слово и ты получишь в репу!

- Поал, - сразу успокоился Екимов и обмяк.

- Эй, - тряхнул ОН его, - ты в каком ДОСе-то живешь?

- Я? - удивился Екимов, на его лице возникло недоумение. Потом смысл вопроса до него все же дошел, и он на последнем издыхании пробормотал: - ДОС пять, квртир шись...

ОН еле доволок его до дома. Поставил возле двери и нажал кнопку звонка. Дверь отворилась и в проеме появилась миловидная женщина.

- Вот, - показал ОН на Екимова, - доставил.

Екимов приоткрыл глаза и пьяно улыбнулся:

- Люсчка, эт я...

Люсечка поджала губы, схватила Екимова за шиворот, втащила в квартиру и с треском захлопнула дверь.

- Сволочь! - тут же раздался за дверью ее громкий голос. - Пьянь гидролизная!..

ОН шел по военному городку и ощущал полное омерзение: внутри что-то надломилось, а опора, позволявшая ему воспринимать окружающий мир и даже находить в нем какую-то логичность, неожиданно легко поддалась и, качнувшись, начала таять подобно восковой свече.

Пустота...

ОН не помнил, как добрел до гостиницы, как поднялся на четвертый этаж и пнул ногой дверь своей комнаты. Людка сидела за столом перед раскрытой газетой. Она подняла на него полные слез глаза и, всхлипывая, с отчаянием произнесла:

- Я ничего, я совершенно ничего здесь не понимаю... Сти-му-ли-ро-ва-ние, эф-фек-тив-ность, ин-тен-си-фи-ка-ция... - с трудом выговаривала она незнакомые слова. - Я ничегошеньки не понимаю!..

ОН скрипнул от нахлынувшей злобы зубами и, не узнав своего голоса, прорычал:

- Пшла вон отсюда! - Людка в испуге вскочила из-за стола и попятилась к двери. - Ну?! - с налитыми кровью глазами взглянул ОН на нее. - Пшла вон, идиотка!

Звали ее, кажется, все же не Людка. Скорее всего - Нинка. Да какая, в конце-концов, разница?..

* * *

"В ДЕКАБРЕ 1974 ГОДА СОСТОЯЛСЯ ПЛЕНУМ ЦЕНТРАЛЬНОГО КОМИТЕТА КПСС. НА ПЛЕНУМЕ С БОЛЬШОЙ РЕЧЬЮ ВЫСТУПИЛ ГЕНЕРАЛЬНЫЙ СЕКРЕТАРЬ ЦК НАШЕЙ ПАРТИИ ТОВАРИЩ ЛЕОНИД ИЛЬИЧ БРЕЖНЕВ. В РЕЧИ БЫЛИ ПОДВЕДЕНЫ ИТОГИ ТВОРЧЕСКИХ УСИЛИЙ, НАПРЯЖЕННОЙ, САМООТВЕРЖЕННОЙ РАБОТЫ ПАРТИИ И НАРОДА ЗА ИСТЕКШИЕ ЧЕТЫРЕ ГОДА ДЕВЯТОЙ ПЯТИЛЕТКИ, ВЫДВИНУТЫ ОСНОВНЫЕ ЗАДАЧИ ПО ЕЕ УСПЕШНОМУ ЗАВЕРШЕНИЮ".

ОН закончил чтение абзаца и с надеждой взглянул на часы: часы показывали перерыв.

- Коробов! - сразу оживился ОН. - Объявляй перерыв.

ОН вышел из учебного корпуса и вздохнул полной грудью. Вслед за ним гурьбой повалили курсанты, на протяжение пятидесяти минут геройски боровшиеся со сном. В толпе промелькнул Борисов и ОН, не зная зачем, окликнул его.

- Курсант Борисов по вашему приказанию прибыл! - без энтузиазма отрапортовал Борисов.

- Куришь? - спросил ОН.

- Так точно!

- Тогда угощайся, - ОН протянул Борисову раскрытую пачку "Явы".

- Тыщу лет "Яву" не курил! - не сдержал восхищения Борисов.

Они закурили.

- Ты в семье один? - поинтересовался ОН.

- Так точно. Но семья у меня укороченная - я да мама.

- Понятно... - поморщился ОН и уже пожалел, что подозвал Борисова, разговаривать не хотелось. Хотя, где-то внутри, ОН знал, зачем его подозвал: то щемящее предчувствие, которое кольнуло, когда ОН читал письмо, все же не прошло бесследно, требовало покопаться, попытаться дойти до сути... Но ему было лень. И ОН, чтобы побыстрее закончить разговор, спросил: - Ну, ты все понял?

- Так точно, товарищ старший лейтенант!

- Тогда иди.

Борисов, довольный такой короткой беседой с командиром, мигом растворился. ОН докурил сигарету и вернулся в класс. В классе никого не было, и ОН, опустившись на стул, бесцельно уставился в окно. Так ОН просидел несколько минут. Затем открыл ящик стола и достал тетрадь, на которой было написано "Педагогический дневник". ОН открыл нужную страницу, записал в соответствующей графе дату, а в следующей графе: "Провел беседу с курсантом Борисовым. Семья - неблагонадежная, воспитывался без отца. По характеру - вспыльчив. Требует особого контроля". ОН подумал немного - чтобы еще добавить? - но в голове была полная пустота, и ОН, уже напрочь забыв о Борисове, никак не мог понять: зачем ОН открыл этот идиотский дневник?..

Перерыв закончился, и курсанты расселись по своим местам.

Коробов хотел было подать команду, но ОН махнул рукой и с отвращением раскрыл конспект.

- Переходим к третьему вопросу лекции, - сказал ОН и, найдя нужный абзац, принялся монотонно читать:

"МИРНЫЙ ТРУД СОВЕТСКОГО НАРОДА, ЗАВОЕВАНИЯ СОЦИАЛИЗМА БДИТЕЛЬНО ОБЕРЕГАЮТ ОТ ПРОИСКОВ ИМПЕРИАЛИСТИЧЕСКОЙ РЕАКЦИИ СОВЕТСКИЕ ВООРУЖЕННЫЕ СИЛЫ. ВЕРНЫЕ СВОЕМУ ДОЛГУ, - ГОВОРИТСЯ В ОБРАЩЕНИИ ЦЕНТРАЛЬНОГО КОМИТЕТА КПСС К ПАРТИИ, К СОВЕТСКОМУ НАРОДУ, - НАШИ ДОБЛЕСТНЫЕ ВООРУЖЕННЫЕ СИЛЫ НАДЕЖНО ОХРАНЯЮТ РУБЕЖИ ОТЧИЗНЫ, СОЗИДАТЕЛЬНЫЙ ТРУД НАРОДА, ИСТОРИЧЕСКИЕ ЗАВОЕВАНИЯ СОЦИАЛИЗМА..."

ОН очнулся. Мысль была проста: не брать дурного в голову, а тяжелого - в руки. Благо образец для подражания имелся блестящий - Лапсердак. Лапсердак был не кто иной, как его собственный командир роты, проще - ротный. Кличка Лапсердак прицепилась к нему естественным путем, поскольку всю верхнюю одежду - шинель, китель и так далее - он называл не иначе, как лапсердаками. Лапсердак знал, что его так называют, и даже этим гордился.

Личностью в батальоне Лапсердак был легендарной. Комбат его приметил сразу, как он появился в части, и за выдающиеся организаторские способности менее чем через год поставил Лапсердака ротным. Случай - беспрецедентный, поскольку у Лапсердака никакой "лапы", кроме своего кулака, не было. Лапсердак доверие оправдал: рота за кратчайший период времени стала лучшей в батальоне, выпускные экзамены, которые батальон сдавал в промежутках между хозяйственными работами, рота брала штурмом с неизменной отличной оценкой, поставляя в войска бесценных - иначе не назовешь! - специалистов. Особой гордостью Лапсердака было спальное помещение: оно сияло так, что начальник войск связи округа, появившись однажды в роте, прежде чем ступить на паркетный пол, вытер подошвы своих полуботинок о коврик у двери. Это было из ряда вон! Правда, за глаза роту называли "СС", а Лапсердака - фюрером, но все понимали, что это - от зависти.

О Лапсердаке по батальону ходили потрясающие истории. Одну из них комбат, гогоча своим могучим смехом, даже несколько раз рассказывал на партийных собраниях - в качестве образца для подражания. История была такова. Как-то Лапсердак отправлял взвод на уборку территории вокруг гостиницы руководства. Он построил взвод и, обращаясь к замкомвзводу, четким командирским голосом сказал: "Товарищ старший сержант, значит, так: приезжаете в гостиницу, расставляете всех курсантов по рабочим местам и контролируете работу. Если же вдруг кто-либо из этих отличников начнет сачковать - сразу в репу! Понятно?!" "Так точно!" - ответил замкомвзвода. Лапсердак развернулся и с чувством выполненного долга пошел прочь. Но неожиданно остановился, вернулся ко взводу и сказал: "Отставить. Все не так. Слушай сюда: приезжаете в гостиницу и сразу всем - в репу, а потом расставишь по рабочим местам, понял?!"

Другая история тоже относилась к золотому фонду лапсердаковской системы воспитания. Однажды Лапсердак, будучи еще командиром взвода, проводил политзанятия. Тема политзанятий "Культура поведения военнослужащего". Лапсердак в течение двух часов добросовестно читал статью из "Коммуниста Вооруженных Сил" о том, что такое культура поведения, что она включает, что означает, быть культурным человеком, как советскому воину следует вести себя в общественных местах и так далее. Вдруг, уже в самом конце политзанятия, он увидел, что один из курсантов уснул. Лапсердак взревел и, схватив первую попавшуеся под руку книгу, запустил ее в спящего курсанта. Курсант вскочил как ошпаренный и в оставшиеся десять минут до окончания занятия Лапсердак, с помощью отборнейшего мата, рассказал курсанту все, что он думает о нем и о его культуре.

Лапсердак был без комплексов. ОН, наблюдая за Лапсердаком, не мог не признать: Лапсердак вписался в систему прочно и надежно и был не каким-то вихляющимся винтиком - как, к примеру, ОН - а крупным и важным узлом, без которого система просто не могла функционировать.

Стоял майский теплый день, с ласковым весенним солнцем, со смутным предчувствием чего-то неожиданного, с тонким ароматом невинных, едва успевших распуститься желтовато-зеленых листочков, с хрупким, чуть подрагивающим на фоне неба, воздухом...

Лапсердак построил на строевом плацу два взвода (остальные два, естественно, были на хозработах) и решил провести строевую подготовку. Строевая подготовка была любимой дисциплиной Лапсердака. Сам Лапсердак, со своим небольшим ростом, с кривыми короткими ножками, выполнял строевые приемы отвратительно, но это нисколько не смущало его, а может быть, и наоборот - вдохновляло. Занятия Лапсердак проводил с завидным рвением и получал от них, видимо, подлинное наслаждение. Одним из любимых его приемов, даже упоминание которого приводило в нервный шок любого курсанта роты, был "шлагбаум" - так Лапсердак окрестил упражнение, суть которого заключалась в следующем: по команде Лапсердака все курсанты поднимали правую (или левую) ногу на пятьдесят (именно на пятьдесят!) сантиметров от земли и в таком положении должны были стоять в течение пяти-десяти минут. Вся лапсердаковская хитрость заключалась во времени - выстоять пять-десять минут с поднятой на пятьдесят сантиметров ногой было под силу лишь единицам. Уже через минуту вытянутая нога начинала подрагивать, сгибаться в коленке и против воли опускаться вниз. Вот здесь-то и начиналась работа Лапсердака: он подскакивал к первому сломавшемуся курсанту и с искаженным злобой лицом цедил сквозь зубы: "Выше ногу, ублюдок! Ну?! Ты меня что, не слышишь?!" Курсант, еле живой от страха, собирал последние силы и тянул ногу вверх. Лапсердак хищным взглядом окидывал строй и, выискав очередную жертву, подскакивал к ней и... строевая подготовка успешно продолжалась.

Пока Лапсердак испытывал с первым взводом эффективность своего знаменитого "шлагбаума", ОН со своим взводом отрабатывал строевой шаг: курсанты, в колонну по одному, ходили по периметру квадрата, начерченного на асфальте, и громко выкрикивали: "Раз, два, три, четыре!" ОН, сложив руки за спину, прохаживался взад-вперед, изредка встряхивая курсантов командами: "Выше ногу! Четче шаг!" В общем все шло как обычно. Но вдруг его внимание привлек курсант Семеняка, безуспешно пытавшийся справиться со своими руками: вместо того чтобы при постановке левой ноги на асфальт правая рука шла назад, у Семеняки она шла вперед, то же самое происходило и с левой рукой.

- Ну, чудо! - досадливо поморщился ОН и скомандовал: - Курсант Семеняка, ко мне!

Семеняка испуганно вздрогнул и, продолжая в том же духе - левая нога-левая рука, вышел из квадрата.

- Ты что, - накинулся ОН на него, - первый раз на строевой подготовке, а?!

- Так точно, товарищ лейтенант! - съежившись, ответил Семеняка.

- Как?! - оторопел ОН, но тут же понял, что, может быть, и действительно - первый. За два месяца с начала занятий его взвод проделал массу полезных вещей: произвел уборку территории на даче командующего, поработал на мебельной фабрике, снял с лесной поляны дерн и выложил его вокруг стелы у КПП, символизирующей несокрушимую мощь Советских Вооруженных Сил. Занятия строевой подготовкой иногда, конечно, проводились, но, видимо, Семеняке ни на одном из них побывать не удалось...

- Ладно, - заключил ОН, - придется с тобой заняться индивидуально.

ОН в замедленном темпе показал Семеняке, как нужно правильно осуществлять движение строевым шагом, но Семеняка упорно продолжал свое - левая нога-левая рука.

- Потрясающе, - покачал ОН головой и позвал Лапсердака, чтобы тот подивился на это чудо.

Лапсердак - энергичный, с раскрасневшимся от возбуждения строевой подготовкой лицом - взглянул на Семеняку и мрачно вопросил:

- Ты что, придурок, зачат своими родителями в пьяном состоянии?!

- Никак нет, - еле слышно пролепетал Семеняка.

- Вот, е!.. - восхитился Лапсердак. - Уж не хочешь ли ты мне сказать, что момент зачатия помнишь как свои пять пальцев?

Семеняка нервно дернул головой и беспомощно заморгал ресницами.

- Та-ак, - брезгливо протянул Лапсердак, - слушай мою команду: "Равняйсь! Смирно! На месте, шагом МАРШ!"

Семеняка от страха и напряжения закрепостился еще больше и застыл как вкопанный, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой.

Лицо у Лапсердака исказилось злобой и он, придвинувшись к Семеняке вплотную, рявкнул:

- Шагом марш я сказал!!!

Семеняка отшатнулся в сторону и беспорядочно задергал руками и ногами, причем руки и ноги Семеняки выделывали такие "па", словно существовали отдельно от тела...

Лапсердак скривился в зловещей улыбке и, резко размахнувшись, отвесил Семеняке звонкую пощечину. Семеняка вспыхнул алым румянцем, оборвал свои беспорядочные движения и вдруг... зашагал идеальным строевым шагом.

- Ну?! - заулыбался удовлетворенный Лапсердак. - Я всегда говорил: умеючи, даже дебила можно... - Но тут, увидев, что оба взвода, прекратив занятия, молча наблюдают за происходящим, Лапсердак взорвался праведным гневом: - А вы что, отличнички, тоже в репу захотели?!

В репу, естественно, никто не хотел, и поэтому, не дожидаясь вторичного взрыва Лапсердака, курсанты дружно, с энтузиазмом и неподдельным рвением продолжили занятия.

ОН растерялся. По лицу его блуждала жалкая улыбка, означающая... - ничего не означающая. ОН смотрел на Семеняку, который, словно заведенный, с каким-то ожесточенным отчаянием высоко поднимал ноги, обозначая строевой шаг на месте, и молчал. "Раз, два, три, четыре!" - командовал себе вслух Семеняка, лицо его пылало, из-под пилотки градом лил пот. "Раз, два, три, четыре!" - левая нога - вперед, правая рука - назад. "Раз, два, три, четыре!.." ОН вдруг понял: надо было оборвать Лапсердака - нельзя, варварство таким образом растаптывать человеческое достоинство! "Раз, два, три, четыре!.." Дикость, абсурд!.. Нужно вступиться за Семеняку, ОН должен вступиться - это же так понятно: никто не имеет права унижать человека!

ОН перевел взгляд на Лапсердака, с удвоенной энергией принявшегося за отработку своего "шлагбаума", и окрикнул замкомвзвода:

- Займись, - кивнув в сторону Семеняки, приказал ОН ему, а сам... направился к своему взводу...

Вечером в канцелярии роты Лапсердак, разгоряченный выпитым самогоном (самогон был первоклассный, его гнала старушка из близлежащей деревни для всей части), развалившись в кресле, вещал свою теорию:

- Никаких способов заставить солдата добросовестно служить, кроме СТРАХА, - нет. Слова, убеждения - это все для политзанятий. Ну, ты подумай: какой идиот будет отчаянно корячиться только потому, что везде развешаны лозунги: "Служи по уставу, завоююешь честь и славу!" Это ж бред! Во! - Лапсердак выбросил вперед руку со сжатым кулаком. - Только этот инструмент, - он с любовью осмотрел кулак, - может заставить любого придурка стать отличником боевой и политической подготовки. Как говорил Суворов? "Делай как я!" Поэтому показываю.

Лапсердак убрал банку с самогоном в сейф и громко крикнул:

- Дневальный!

Дверь канцелярии открылась и на пороге показался невысокий, но крепко сложенный курсант.

- Дневальный по роте курсант Валеев! - громко доложил он.

Лапсердак вышел из-за стола и, приблизившись к Валееву, раздраженно произнес:

- Тебя что, сосунок, не учили, что доклад должен быть четким и громким, а?!

- Учили, товарищ старший лейтенант! - еще громче ответил Валеев.

- А я не вижу, что учили! - вводил себя в экстаз Лапсердак. - Я вижу, что ты тут Ваньку передо мной ломаешь! - перешел он на крик и, резко размахнувшись, попытался ударить Валеева кулаком в лицо. Но Валеев, проявив удивительную реакцию, успел отвести голову в сторону и кулак Лапсердака с хрустом вонзился в стену. И в то же мгновение мощный удар в челюсть опрокинул Лапсердака назад и он, сшибая на ходу стулья, рухнул на пол.

- Извините, - смущенно развел руками Валеев, - автоматически получилось - я ж кандидат в мастера спорта по боксу.

- Понял, - скривившись от боли, выдавил из себя Лапсердак и поднялся с пола. - Предупреждать надо. - Он потрогал левой рукой челюсть и перевел взгляд на кисть правой руки, на глазах начавшую опухать. - Та-ак, - натянуто бодрясь, протянул Лапсердак и взглянул на Валеева, но приближаться к нему не стал, - с завтрашнего дня назначаю тебя стажером командира отделения. Такие люди нам нужны, понял?

- Так точно! - с готовностью ответил Валеев.

- Иди!

Когда Валеев вышел из канцелярии, Лапсердак прижал руку к груди и застонал.

- У тебя не перелом ли? - еле сдерживая смех, поинтересовался ОН.

- Похоже, - жалобно ответил Лапсердак.

У Лапсердака оказались сломанными два пальца. Ему наложили гипс, с которым он проходил три недели.

ОН ждал ее. ОН физически ощущал, как его сердце гулкими ударами бьется о грудную клетку. От напряжения у него пересохло во рту, и ему жутко хотелось пить, но уйти ОН не мог: ОНА должна была появиться с минуты на минуту. Мимо шли люди, много людей, они молчаливо оглядывали его, изредка перебрасываясь между собой какими-то словами, которые ОН не мог разобрать. Некоторые останавливались и в упор смотрели на него, ОН злился и переходил в другое место, но люди не отставали и шли за ним. Вскоре ОН оказался в центре огромной толпы, под прицелом сотен глаз. ОН с ужасом понял, что пробиться сквозь эту толпу невозможно. "Господи! - в отчаянии подумал ОН. - Откуда столько людей? Что им от меня нужно? Неужели от них в этом мире некуда спрятаться и всю жизнь суждено провести в этом скопище?!" "Я не хочу с вами! - закричал ОН. - Я хочу быть только с ней! Мне плевать на вас, слышите?!" Но его никто не слышал - толпа все увеличивалась и увеличивалась, и ни одно лицо невозможно было разобрать в плотной массе человеческих тел. Ему даже показалось, что все лица слились в одно - ужасное, с гипертрофированными широченными губами, растянувшимися в омерзительной улыбке и еле слышно шепчущими: "С нами... С нами..." И вдруг ОН увидел ее: ОНА была потрясающе хороша - в коротком воздушном платьице, обнажавшем ее стройные, шоколадные от солнца ноги, с развевающимися на ветру роскошными русыми волосами, с беззаботной улыбкой на лице. "Я здесь, - весело помахала ОНА рукой. - Иди сюда!" ОН ринулся в толпу, но толпа сжалась еще плотнее, и ОН, со всего маху, наткнулся на парня лет двадцати, огромного роста, с кулаками-кувалдами и тупым, ничего не выражающим лицом. "Ну что же ты? - смеялась ОНА. - Иди же скорей сюда!" "Иду!" - крикнул ОН и, собрав все свои силы, ударил парня в лицо. Но тот даже не шелохнулся и лишь ухмыльнулся. Им овладело бешенство: все вокруг для него перестало существовать, кроме этого наглого, ухмыляющегося лица, по которому ОН бил, бил, бил...

- Товарищ лейтенант!

ОН открыл глаза и услышал гулкий стук в дверь.

- Товарищ лейтенант, проснитесь! Это я, курсант Евсеев, ваш посыльный.

ОН откинул одеяло, сел на кровать и тряхнул головой. Сон отпускал его из своих объятий нехотя, с явным нежеланием, будто жалел о том, что так мало поиздевался. ОН вдруг почувствовал острую боль в пальцах правой руки и, взглянув на них, увидел, что они сжаты в кулак. С трудом разжав пальцы, ОН встал с кровати и подошел к двери.

- Ну, в чем дело? - открыв дверь, спросил ОН посыльного.

- Товарищ лейтенант, - возбужденным голосом затараторил Евсеев. - Объявлен "Сбор"! Вам срочно приказано явиться к дежурному по части!

- Хорошо, - ответил ОН, - иди.

ОН взглянул на часы - было четыре часа ночи.

Когда ОН появился у дежурного по части, там уже находились комбат и Лапсердак.

- Слишком долго спать изволишь, господин лейтенант! - сразу накинулся на него комбат.

ОН посмотрел на часы и удивленно пожал плечами.

- Ты что на часы-то смотришь?! - не на шутку завелся комбат, тоже, очевидно, не испытывающий восторга от того, что ему среди ночи пришлось тащиться в часть. - Ты гражданский шпак, что ли?! Вот переведу всех к чертовой матери на казарменное положение, тогда вы у меня попляшете! На часы смотрит! Вот, е!.. Ладно! - неожиданно успокоился он, видимо согретый идеей о казарменном положении. - Слушайте сюда. Берешь всю роту, - комбат выразительно посмотрел на Лапсердака, - и уже через полтора часа ты должен быть на полигоне в районе высоты "Открытая". Там поступаешь в распоряжение коменданта штаба округа полковника Трескотина. С собой иметь...

- Знаю, - лениво перебил комбата Лапсердак, - лопаты, метлы...

- Ты смотри, какой смышленый! - гоготнул комбат. - Правильно! Но плюс - еще топоры и кувалды.

- Это еще зачем? - удивился Лапсердак.

- А это ты у Министра обороны Маршала Советского Союза Гречко спросишь, который будет на этой высоте ровно через двое суток, понял? Га-га-га!..

- Понял, - поморщился Лапсердак. - Разрешите вопрос?

- Не разрешаю, - ответил комбат, придя в прекрасное расположение духа.

- Почему все-таки опять моя рота? - наплевав на запрет, поинтересовался Лапсердак.

- А почему земля круглая? - философски отреагировал комбат.

- Вот что мне в вас нравится, товарищ майор, - скривился в усмешке Лапсердак, - так это глубина и оригинальность ваших мыслей.

- Что-о?! - поперхнулся комбат.

- А вы разве не согласны? - искренне удивился Лапсердак и, не дав комбату вымолвить ни слова, спросил: - Разрешите идти?

- Идите, - автоматически ответил комбат и, лишь когда они вышли из дежурки, опомнился: - Ну, я тя!.. Ну, ты у меня!..

В шесть часов утра рота прибыла в район высоты "Открытая". Возле наблюдательной площадки, на которой было выстроено просторное крытое сооружение с огромными застекленными окнами, действительно стоял полковник, по-видимому, тот самый Трескотин.

Лапсердак построил роту повзводно и, подав команду "Равняйсь! Смирно!", направился к полковнику. Выслушав доклад, Трескотин повернулся лицом к строю и неожиданно визгливым голосом поздоровался с курсантами.

- Здра жела таарищ ковник! - дружно гаркнули в ответ курсанты, взбодренные пятикилометровым маршем.

- Хорошо здороваетесь! - вошел в раж Трескотин.

- Служим Советскому Союзу! - воодушевленные похвалой, еще громче рявкнули курсанты.

- Вольно, - дал команду Трескотин и обернулся к Лапсердаку. - Молодец, командир, - сказал он. - Чувствуется, что рота боеготова.

Лапсердак равнодушно пожал плечами, что означало лишь одно: еще бы им не быть боеготовными!

- Значит, так, командир, - сделал озабоченное лицо Трескотин, - курсанты пусть пока отдохнут, а все офицеры и прапорщики - в помещение наблюдательного пункта, ясно?

- Ясно, - буркнул Лапсердак.

Всех оказалось четверо: Лапсердак, ОН и двое прапорщиков, которые, как выяснилось, были ответственными за четыре "Урала", стоявшие на обочине с доверху нагруженными кузовами.

- Товарищи офицеры и прапорщики, - начал свою речь Трескотин, когда все собрались в помещении наблюдательного пункта, - перед нами стоит ответственнейшая задача - за двое суток поставить палатку командующему...

- Что-о?! - не сдержался Лапсердак. - И ради этого надо было гнать сюда сто человек?!

- Не спеши, юноша, - прервал возмущение Лапсердака Трескотин. - Не все так просто, как тебе кажется. Палатка эта выполнена в единственном экземпляре по спецзаказу. Над ее конструкцией работало целое КАБЭ, - особо выделил последнее слово Трескотин. - Вот нам и поставлена задача провести полевые испытания этой палатки. Ну и, кроме того, для вашего сведения: палатку намерен посмотреть сам Гречко. Вы понимаете, какая ответственность лежит на всех нас?! Надеюсь, понимаете. Теперь к делу. Все элементы палатки, как вы уже, очевидно, догадались, размещены на четырех "Уралах". Разгрузку производить очень осторожно, поскольку каждая деталь - в единственном экземпляре. И, наконец, самое главное: по тактико-техническим характеристикам время на развертывание палатки - двое суток. Отсюда вывод: сон курсантов (и наш, естественно) придется сократить до четырех часов, а производительность труда увеличить в два раза. В общем, товарищи, тысяча вопросов! - на высокой патетической ноте закончил Трескотин, и на его вдохновленном речью лице четко отпечаталась мука человека, обремененного задачей высочайшей государственной важности.

- Вот, шакалы! - с ненавистью сплюнул Лапсердак, когда они вышли из помещения НП. - Не армия, а сплошной стройбат! - Но вдруг он резко остановился: лицо его покрылось багровыми пятнами и на скулах с ожесточением заходили желваки. - Ах, е!... - вырвался у него изнутри нечленораздельный рев. - Отличнички хреновы! Лежбище устроили, пингвины?! Вы у меня вмиг сейчас полетите, уроды бескрылые! А ну-ка, подъем!

Утро над полигоном - невинное, тихое, с мягкой голубизной, с бледно-желтым диском проснувшегося солнца, с легким, ласково поглаживающим траву ветерком - спать бы под эту тихую музыку, да как спать!

- Подъем!!! - не на шутку разошелся Лапсердак и, схватив первого попавшегося под руку курсанта за шкирку, резко рванул вверх. Курсант трепыхнулся, как нашкодивший котенок, и непонимающими глазами уставился на Лапсердака. - О! - продолжая держать его за воротник, восхитился Лапсердак. - Явление Христа народу! Святая невинность, только что оторванная от груди сикстинской мадонны! - Курсант, с трудом возвращаясь к действительности, лязгнул зубами, тщетно пытаясь подавить зевоту, и неожиданно громко икнул. - Вы посмотрите, - умилился Лапсердак, - ожил, голубчик! - И тут же без всякого перехода зарычал: - Смир-р-рно!!! - "ир-рна... ир-рна... ир-рна..." - врезалось инородным телом в благоговейную тишь полигона. Курсант вздрогнул, резко вытянул руки по швам и застыл словно монумент. Лапсердак смерил его презрительным взглядом и, удовлетворенный, рванулся к остальным.

Однако остальным курсантам помощь его уже была не нужна - крутой нрав своего "любимого" командира они знали слишком хорошо, чтобы дожидаться повторения команды, и поэтому все давно были на ногах.

- Так-то лучше! - заключил Лапсердак. - Рота, СТАНОВИСЬ! - подал он команду. - Равняйсь, СМИР-РНО! - Рота, подчинившись команде, застыла в ожидании, хотя все курсанты знали - ничего хорошего их не ожидает. - Вольно! - скомандовал Лапсердак. - Значит, так...

Но в этот момент перед строем неожиданно возник полковник Трескотин и, перебив Лапсердака, затараторил:

- Итак, перейдем к нашим баранам... Двадцать человек... Нет, тридцать человек... Нет, сорок человек... Нет... - задумался он. - Полроты, - наконец решил Трескотин, - занимается разгрузкой палатки, а остальные раскладывают элементы палатки согласно вот этой инструкции, - Трескотин раскрыл портфель и извлек оттуда толстую папку. - Все ясно, командир?

Лапсердак скривил губы и, демонстративно не обращая внимания на протянутую Трескотиным руку с папкой, с досадой от того, что его прервали, повторил:

- Значит, так: первое - это развертывание палаточного городка для отдыха личного состава роты. Евсеич! - окликнул он старшину роты. - Когда будет готов завтрак?

- Через час, товарищ старший лейтенант.

- Отлично, - заключил Лапсердак и посмотрел на часы. - Следовательно, ровно через три часа приступаем к развертыванию палатки...

- Вы разве не слышали моего приказания?! - побагровевший от возмущения, вполголоса обратился к Лапсердаку Трескотин.

Лапсердак отдал необходимые указания и, лишь когда рота отправилась к опушке леса - строить себе палаточный городок, повернулся к Трескотину и невинно спросил:

- Вы что-то сказали, товарищ полковник?

- Ты что меня за дурака считаешь? - взвизгнул взбешенный Трескотин.

- Почему считаю? - искренне удивился Лапсердак.

- А потому! - в ярости захлебнулся Трескотин.

- Ну, - пожал плечами Лапсердак, - вам виднее...

- Прекратить разговоры! - беспорядочно замахал руками Трескотин. - И немедленно! Сейчас же! Вернуть роту сюда!

Это было уже слишком: глаза у Лапсердака сузились, лицо покрылось нервным румянцем и он резко так, что Трескотину пришлось отступить, сделал шаг вперед:

- Товарищ полковник, - процедил Лапсердак сквозь зубы, - отвечаю за личный состав роты я. Я же и отдаю приказы. А вам, я думаю, полезно было бы, как вы удачно выразились, отправиться к своим баранам. Все!

Лапсердак развернулся и направился вслед за ротой.

Трескотин же так и остался стоять на месте, в бессильной злобе ловя воздух ртом.

К обеду палатка была разгружена.

- Я в экстазе, - сказал Лапсердак, рассматривая груду ящиков, связки труб и прочее имущество. - Эт не палатка, а шатер Чингизхана...

- Товарищи офицеры и прапорщики! - прервал его Трескотин, уже успевший забыть утреннюю стычку и удовлетворенный темпом работы. - Быстренько на совещание.

В помещение НП Трескотин уже успел затащить стол и стулья. Когда все расселись, он важно поднялся из-за стола и, тяжело вздохнув, устало произнес:

- Товарищи! Нам предстоит решить тысячу вопросов! - Он сделал паузу и еще трагичнее повторил: - Тысячу вопросов: первое - машину за водой отправить и... - здесь Трескотин запнулся и с удивлением обнаружил, что ни одного другого вопроса из этой тысячи он никак не может вспомнить. - И-и, - опять повторил Трескотин с отчаянной надеждой хоть что-нибудь выудить из своей памяти, но, кроме отправки машины за водой, память нахально отказывалась что-либо выдавать. - В общем, товарищи офицеры и прапорщики, - гениально вышел он из затруднительного положения, - нам предстоит решить тысячу вопросов. Поэтому призываю вас относится к решению этих вопросов с высочайшей ответственностью и пониманием их исключительной важности. Необходимо нацелить личный состав на интенсивную работу, исключить даже минутные остановки. Высокая организация труда, - с пафосом выходил на заключительный аккорд своей содержательной речи Трескотин, - является гарантией...

- ... наших побед! - закончил фразу Трескотина Лапсердак и вызывающе зевнул.

- У меня создается такое впечатление, товарищ старший лейтенант, - с раздражением произнес Трескотин, - что вы целенаправленно идете на конфликт.

- Правда? - Лапсердак сделал удивленные глаза.

- Хватит паясничать! - взорвался Трескотин. - Здесь вам не этот!..

- Так точно, товарищ полковник! - вскочил со стула Лапсердак и вытянул руки по швам. - Не этот тут, а тот... - Лапсердак сделал паузу и многозначительно добавил: - Тут.

- Где? - вытаращив на Лапсердака глаза, испуганно спросил Трескотин.

- Да там, - неопределенно мотнул головой в сторону Лапсердак.

- Кто? - полушепотом произнес Трескотин.

- Ну, этот же! - укоризненно посмотрел на него Лапсердак. - Так разрешите нам всем к нему, а?

- К нему? - Трескотин интенсивно потер свои виски и поспешно добавил: - Да-да, конечно...

- Точно, - сказал Лапсердак, когда они вышли, - весь мир - бардак. - Он немного подумал и задумчиво произнес: - А вот насчет баб - это еще надо проверять и проверять...

После обеда работа возобновилась.

Надо было отдать должное Лапсердаку - его система педагогических приемов работала безотказно. Он метался по площадке как заведенный, не чураясь никакой грязной работы и в то же время никого не выпуская из поля зрения. В пике своей бурной деятельности (а в эти моменты Лапсердак был особенно оригинален и находчив) он вдруг увидел курсанта, бесцельно держащего в руках силовой кабель.

- Ты что с ним обнялся, как с любовницей, а?! - ощерился Лапсердак. - Если ровно через секунду ты не найдешь ему свое место, то я воткну тебе его в задницу и заставлю вырабатывать электроэнергию, понял?!

Рота - не прекращая работать! - разразилась гомерическим хохотом, а курсант, явно не желавший вырабатывать электроэнергию предложенным способом, тут же нашел кабелю требуемое место.

Удивительная вещь: черный юмор Лапсердака то ли из-за своей фантастической развращенности, то ли из-за потрясающей примитивности, а может, и еще из-за чего-то нравился курсантам, более того, они ждали очередного выверта Лапсердака, и он не обманывал их надежд.

Одним из супервывертов, которым одарил роту Лапсердак, стал выверт с Трескотиным.

Трескотин, с пухлой "Инструкцией по развертыванию", лез во все дыры, пытался давать какие-то бредовые советы и постоянно мешался под ногами у Лапсердака. Терпение Лапсердака лопнуло, и он, взяв полутораметровую трубу и улучив момент, со всего маха огрел этой трубой Трескотина по спине. Трескотин взвизгнул и отскочил в сторону.

- Ой! - жалостливо покачал головой Лапсердак и участливо поинтересовался: - Я вам, к счастью, не перебил ли позвоночник?

Рота, на этот раз прекратив работу, с напряженным вниманием следила за развязкой.

- Да вроде бы нет, - осторожно ощупывая спину, пролепетал Трескотин.

- Ну и слава Богу, - не выпуская трубы из рук, успокоился Лапсердак и, резко развернувшись, врезал Трескотину по спине второй раз.

Рота не выдержала - дружный гогот повалил ее на землю, и все до икоты, до слез корчились в конвульсиях охватившего их безудержного счастливого смеха. Трескотин же - согнувшийся, жалкий, ничтожный - не оглядываясь, вприпрыжку заковылял в помещение НП.

Больше его на площадке развертывания палатки никто не видел, лишь изредка лицо Трескотина появлялось в окне НП, впрочем, ненадолго...

Лапсердак принял решение предстоящую ночь не спать и успеть развернуть палатку к обеду следующего дня. Курсанты встретили известие угрюмым молчанием, на что Лапсердак отреагировал молниеносно:

- Если кто-то надеется посачковать, предупреждаю сразу: труб у меня хватит на всех!

К двенадцати часам следующего дня палатка была развернута.

Лапсердак оказался близок к истине - экспериментальная полевая палатка командующего по уровню комфорта вряд ли уступала шатру Чингизхана: ширина ее была метров шесть, высота - два метра с лишним, длина - около двадцати метров. Разделена палатка была на четыре отсека: первый - самый большой - конференц-зал с паркетным полом, обогревателями и кондиционерами, применяемыми в зависимости от времени года, полированными столами и мягкой мебелью, второй отсек - кабинет командующего в стиле армейского модерна, третий отсек - спальня командующего и четвертый - туалет с голубым унитазом. Последние три отсека также были с паркетным полом и полированной мебелью.

- Как ты считаешь, - спросил ОН Лапсердака, - выдержит эта палатка массированный ядерный удар?

Лапсердак, с красными от недосыпа глазами, мрачно взирая на дело рук своих и своей роты, неожиданно без ерничества сказал:

- Будь моя воля, я б всю эту шушеру вот на этих соснах повесил, стратеги!

- Командир! - опять непонятно откуда вывернулся Трескотин. - Быстро роту в лес! Через десять минут здесь будет командующий!

- Вот, е!.. - выругался Лапсердак. - Только в нашей родной Красной армии личный состав от командующих прячут! Еще бы! А вдруг - укусят?! - Он безнадежно махнул рукой и вышел из палатки.

- А ты останешься здесь - трубки подавать, - сказал Трескотин.

- Что подавать? - не понял ОН.

- Трубки телефонные, вот что! - нервно оглянулся на вход Трескотин.

- Кому подавать? - ничего не понимал ОН.

- Командующему! - нетерпеливо перебил его Трескотин. - Телефон зазвонит, ты поднимаешь трубку и даешь ему в репу, понял?

- Кому? - оторопел ОН.

- Да не в репу! - заорал с испугу Трескотин, но тут же осекся и, затравленно оглянувшись по сторонам, тихо прошептал: - Не в репу, понял? А в руку! С твоим ротным совсем чокнешься: чуть что - сразу в репу!..

- А-а... - начал было ОН.

- Все-все-все! - замахал руками Трескотин и пулей вылетел из палатки.

ОН вышел буквально вслед за Трескотиным, но ни Трескотина, ни Лапсердака с ротой у палатки уже не было - лишь пыль, поднятая сотней курсантских сапог, красноречиво свидетельствовала о том, с какой скоростью подчиненные исчезли с глаз своего родного отца - командующего.

Внезапно тишину полигона взорвал могучий гул, и через мгновение ОН увидел два вертолета. Чтобы понапрасну не испытывать судьбу, ОН поспешно юркнул в палатку и прильнул к окошку. Вертолеты опустились на специально оборудованную площадку, моторы прощально взвыли и затихли. Дверца одного из вертолетов распахнулась, чьими-то проворными руками на землю был спущен короткий трап, и на нем вскоре показался сам командующий.

ОН видел командующего несколько раз, но всегда только издалека. И вот сейчас ему предстояло встретиться с ним с глазу на глаз. ОН отпрянул от окна и - помимо своей воли - засуетился, не зная куда и как встать. ОН слышал приближающиеся к палатке голоса, и волнение все больше и больше охватывало его. Наконец, вспомнив о том, зачем его здесь оставили, ОН бросился к телефонам и застыл в напряженном ожидании.

Полог палатки приоткрылся, и на пороге возник командующий. Он оказался довольно высокого роста, статный, с холеным лицом, на котором черной полоской выделялись тщательно подбритые черные усики. Командующий окинул взглядом палатку и, брезгливо сморщившись, не спеша прошел внутрь. Он небрежно бросил фуражку на журнальный столик, тяжело вздохнул и нехотя опустился в кресло. Его - вытянувшегося по струнке, почти не дышавшего - командующий явно не замечал. "Вот идиот! - клял ОН себя в сердцах. - Надо же представиться было! А может быть, еще не поздно? - лихорадочно думал ОН. - Нет, уже поздно - надо сразу было!.." От напряжения у него затекли ноги, в висках заломило и по всему телу волнами начала пробегать дрожь.

Наконец командующий пошевелился, закинул ноги в сапогах на журнальный столик и, глядя куда-то в сторону, холодно произнес:

- Ну-ка, лейтенант, позови сюда полковника Филева.

- Есть! - с восторгом воскликнул ОН и почувствовал: прикажи ему сейчас командующий прыгнуть в пропасть - прыгнет не задумываясь.

ОН выскочил из палатки и надрывно закричал:

- Полковник Филев! К командующему!

Филев тут же отделился от группы генералов и офицеров, стоящих неподалеку, и быстро-быстро засеменил к палатке.

- Полковник, - вяло начал командующий, едва Филев переступил порог, - как ты считаешь, чего здесь не хватает?

Филев осмотрелся, и на его лице проступило недоумение: мол, чего еще-то сюда можно впихнуть?

- М-да, Филев, - недовольно поморщился командующий, - хреновый из тебя тыловик. - Сказал и замолчал, углубившись в тщательное изучение своего ногтя на мизинце.

ОН с трудом осознавал происходящее: было что-то ирреальное в этой развязной позе командующего с сапогами на журнальном столике, в этом полковнике с каплями пота на лице и неподдельным страхом в глазах, в этой роскошной палатке, выросшей посреди полигона, словно по мановению волшебной палочки... Мысли его, отталкиваясь друг от друга, не анализировали, а лишь фиксировали происходящее...

- Значит, так, - наконец заговорил командующий. При этих словах Филев мгновенно извлек из кармана блокнот с ручкой и застыл в напряженной готовности. - Первое: сюда нужен ковер, - командующий показал взглядом на пол. - Второе: Министр здесь будет завтра, в двенадцать часов. Поэтому к десяти утра стол должен быть накрыт по высшему классу. Третье: для обслуживания подбери двух новеньких девок: рост - не ниже 172 сантиметров, одна - блондинка, другая - брюнетка... Хотя, - передумал он, - не надо новеньких. Пусть еще раз пообслуживают Ира со Светой. Все. - Командующий оторвал взгляд от своего ногтя и посмотрел на Филева. - Ну, а тебе совет, полковник, - посмышленей надо быть, а то ведь и с должностью недолго расстаться. Иди.

Филева как ветром сдуло, а командующий вновь погрузился в тщательное изучение своего ногтя.

ОН, все также вытянувшись по струнке и боясь сделать лишнее движение, думал только об одном: лишь бы не замешкаться, когда зазвонит телефон, лишь бы не замешкаться! ОН впился глазами в телефонные трубки, и вдруг ужасная мысль пронзила его: телефонных аппаратов было четыре, каким же образом определить, какой из них зазвонит?! Голова его лихорадочно заработала в поисках ответа на этот вопрос, но тут раздался телефонный звонок. ОН, не раздумывая, хватанул одну из трубок, вложил ее в руку командующего и замер.

- Ну? - недовольно произнес командующий.

"Угадал! - ликовал ОН. - Угадал!"

- А ты больше ничего не придумал?! - неожиданно закричал в трубку командующий. - С должностей всех поснимаю, бездельники!

Брошенная командующим трубка описала полукруг и - еще мгновение - врезалась бы в стол и разлетелась вдребезги. Одному Богу известно, каким образом ОН смог поймать ее и положить на место. Сердце его от все возрастающего и возрастающего напряжения колотилось в грудной клетке подобно теннисному мячу, мысль пульсировала только одна - не пропустить ни одного кивка командующего, ни одного взгляда...

- Ты почему не стрижен?

Слова командующего, несомненно обращенные к нему, застали врасплох. ОН судорожно глотнул воздух и издал что-то нечленораздельное:

- У-м-м... Мы... Я...

- А форма-то! - брезгливо поморщился командующий. - Ты когда ее последний раз гладил?

- Я... Мы палатку развертывали, - наконец выдавил ОН из себя и впервые увидел глаза командующего. Его поразила их стеклянная холодность, безжизненность. На него смотрели не глаза - любые глаза обязательно что-то излучают: радость, ненависть, злобу... Здесь же - два поблескивающих отверстия, направленные вовне и не излучающие ничего. Ему стало жутко. ОН почувствовал себя полным ничтожеством, козявкой, которую можно нехотя взять и раздавить.

Командующий тяжело вздохнул, снял ноги с журнального столика, встал и вышел из палатки.

ОН еще не успел прийти в себя, как в палатку влетел энергичный майор, представившийся корреспондентом окружной газеты. Майор быстро записал его звание, фамилию, имя и отчество и также неожиданно выскочил из палатки. (Через два дня в окружной газете была опубликована передовая статья, озаглавленная "Сверяя свой шаг с курсом XXIVсъезда КПСС". В ней перечислялись те, кто сверяет свои шаги правильно, и было несколько фамилий тех, кто спотыкается, мешает дружному движению впереди идущих и преступно-халатно относится к исполнению своих служебных обязанностей. Среди последних был назван и ОН. Комбат отреагировал на эту публикацию молниеносно: ОН был объявлен преступником, и партийная организация с чувством глубокого презрения влепила ему строгий выговор с занесением в учетную карточку. В батальоне же был срочно проведен строевой смотр, девиз которого комбат со свойственной ему оригинальностью сформулировал так: "Вы у меня все будете лысыми бобиками!" Своей цели он почти добился: после строевого смотра все - от курсанта до начальника штаба - имели прическу если не лысого бобика, то гладкошерстной таксы - точно).

Едва вертолет командующего скрылся из вида, как высота "Открытая", у подножия которой блистала своим изяществом и военно-техническим совершенством палатка, тут же превратилась в место паломничества представителей всех видов и родов войск. Пригнали свои орудия артиллеристы - а вдруг Министр захочет посмотреть меткий огонь отличников боевой и политической подготовки? Из-за опушки леса, наполняя воздух сизой гарью, пылью и лязгом, выползли танки, сразу же приступив к отработке различных маневров, - а вдруг Министр захочет полюбоваться мастерством танкистов в вождении грозных машин? На озере - недалеко от палатки - под ни на секунду несмолкаемое матерное сопровождение принялись наводить понтонный мост инженеры - а вдруг Министру придет в голову проехать на другой берег по понтону? Расположившись рядом с палаткой, начали крушить друг другу челюсти, вдребезги разносить заготовленные кирпичи и доски десантники - а вдруг Министр пожелает насладиться экстравыучкой голубых беретов? Взмыленные, с черными пятнами пота на хэбэ носились перед палаткой взад-вперед мотострелки - а вдруг Министр усомнится в способности Сухопутных войск стойко переносить тяготы и лишения военной службы? Завершала это театрализованное представление авиация: МИГи, вспарывая воздух душераздирающим ревом, проносились в десятках метров над палаткой, готовясь продемонстрировать Министру, что тонны керосина они уничтожают не зря.

К вечеру решили провести генеральную репетицию с целью показать (если у Министра вдруг возникнет желание увидеть все в комплексе) четкое взаимодействие видов и родов войск. "Генеральную" проводил замкомандующего. По сигналу все пришло в движение: на высоту "Открытая" из-за бугра понеслись танки, мотострелки, поливая пространство холостыми выстрелами, с криками "Ур-ра-а!" отважно бросились на тут же смятого и обратившегося в бегство бездарного противника, из-за леса вынырнули пятнистые вертолеты, хищно зависнув над местом боевых действий...

Первый сбой произошел у понтонщиков: одна из секций моста неожиданно отсоединилась и двинулась в неопределенном направлении. Очумевший вконец, охрипший за день майор-понтонщик обрушил на придурка-солдата, допустившего оплошность, беспрецедентную тираду из отборнейших матерных слов, в которой гениально отразилось эмоциональное состояние человека, доведенного до крайней точки. Но что возьмешь с солдата?! И майор, в бессильной злобе сплюнув в воду, заметался по понтону, всем своим видом показывая - если бы это помогло, то он сам бы, вцепившись зубами, лег вместо уплывшей секции. Секцию в итоге кое-как удалось возвратить на место, но замкомандующего этот промах вывел из себя. Он занервничал и вдруг увидел, что все делается не так, что кругом - одни идиоты и бездари, что десантники бьют друг другу морды неубедительно, что МИГи пролетают над вышкой слишком высоко ("Обхезаться боитесь, бездельники?!" - орал он в телефонную трубку), что у танкистов не боевая линия, а черт знает что! Но самое поганое произошло тогда, когда начали боевую стрельбу минометчики. Чего уж они там напортачили - непонятно: то ли что-то переложили или недоложили, но только одна боевая мина вдруг шарахнула метрах в пятидесяти от вышки - прямо в промежуток стоявших впритык друг к другу автобуса и УАЗика. По полигону сразу же разнеслась весть, что в автобусе был какой-то капитан, а в УАЗике - телефонистка и водитель и что все трое получили тяжелейшие ранения. Минометчики об этом ничего не ведали, и вторая мина долбанула прямо в подножие вышки. Стекла на вышке разлетелись вдребезги, говорили даже, что один осколок угодил в лицо замкомандующему. Замкомандующий пришел в бешенство, и лишь тогда минометчики угомонились. А тут пришло еще одно известие: выяснилось, что во время победной атаки один из танков наехал на солдата, решившего отдохнуть в какой-то канаве. В общем-то во всех этих происшествиях ничего удивительного не было: говорили, будто существует даже какой-то секретный приказ Министра обороны, в котором четко сказано, что на учениях допускается три процента смертных случаев. Поговаривали также, что у американцев таких смертей в десятки раз больше. И это естественно: ведь проводимые учения - не какой-то там цирк, а настоящее мужское дело...

Закончилось все тем, что замкомандующий "генеральную" прекратил, видимо логично рассудив: лучше последовать веками проверенной истине - "Авось, завтра пронесет!", чем продолжать репетировать с этими бездарями и идиотами, которые могут выкинуть вообще непредсказуемое.

Ночь свалилась на полигон неожиданно - впрочем, это никого не удивило: на учениях понятие времени теряет свой конкретный смысл. Сутки без сна - обычное дело, ухватил двадцать-тридцать минут, скорчившись где-нибудь в укромном уголке, значит, тебе крупно повезло, а нет - так на нет и суда нет! И все же ночь на полигоне - время особое: для солдат потому, что появляется возможность хоть на короткое мгновение исчезнуть из-под всевидящего ока своих любимых командиров; для командиров потому, что можно передохнуть от выполнения бесценных указаний старших начальников; для старших начальников потому, что под благовидным предлогом заботы о личном составе можно рвануть на своих УАЗиках попариться в баньку, в худшем случае - домой. С утра же - вновь к идиотам и бездарям со своими бесценными указаниями...

Они сидели в палатке и ждали. Лапсердак нервно посматривал на часы, то и дело бросая взгляды на выход.

- Вот, е!.. - наконец не выдержал он. - Уже первый час ночи, а его все...

Но договорить фразу он не успел: полог палатки приоткрылся и перед ними возник Евсеич.

- Ну? - сурово вопросил Лапсердак. - Мимо?

- Почему? - Евсеич хитро стрельнул глазами и запустил руку в сумку. - Вот.

Он вытащил трехлитровую банку и торжественно водрузил ее на стол.

- Ах! - вырвался у Лапсердака возглас одобрения. - От бабы Дуни, небось?

- От нее, - кивнул Евсеич.

- Ну, старшина! Чтоб мы без тебя делали?! - Он ласково погладил прохладную поверхность банки и дружелюбно предложил: - Садись с нами.

- Не-е, - отказался Евсеич, - я пойду.

- Ну, смотри, - понимающе кивнул Лапсердак.

Евсеич был убежденным трезвенником, и эту слабость Лапсердак ему милостиво прощал, поскольку в остальном Евсеичу цены не было. Не случайно все командиры рот батальона искренне завидовали Лапсердаку в том, что у него такой старшина. Невыполнимых задач для Евсеича просто не существовало. Лапсердак его уважал, курсанты - боготворили.

- Та-ак, - с наслаждением протянул Лапсердак, разлив самогон в два стакана, - выпьем за то... - Он задумался и махнул рукой: - Выпьем!

Они выпили.

- Хочешь правду? - начал Лапсердак, смачно хрустя неизменной офицерской закуской - луковицей.

- Валяй, - ответил ОН.

- Вот гляжу я на тебя и знаешь, что думаю: настоящий офицер из тебя никогда не получится. Мягкотел ты, братец. - Лапсердак взял банку и вновь налил самогонку в стаканы. - Вперед! - сказал он. - Чтоб она продрала до самых... помидор!

Они выпили.

- Смотря что понимать под мягкотелостью... - сморщившись, проговорил ОН и добавил: - Что-то баба Дуня сегодня явно схалтурила.

- Угу, - согласился Лапсердак. - Карбида, наверное, подсыпала для крепости, ведьма. Проучить ее пора: прийти в гости и залить ей в глотку эти три литра, а?! - Глаза у Лапсердака засветились от удовольствия. - Во будет номер: баба Дуня - дегустатор! - Но тут выражение его лица изменилось, и он, удивившись как это ему могло взбрести такое в голову, заключил: - Нет, уж! Хрен ей! Сами выпьем, даже если сдохнем, но врагам - ни капли!

Они выпили еще.

- Так вот, - вспомнил Лапсердак, - о мягкотелости: офицер не может быть слюнтяем...

- Мы по-разному понимаем слово "мягкотелость", - перебил ОН Лапсердака. - Я лично не считаю мягкотелостью нормальное, уважительное отношение к человеку. Ведь, по сути, человек унижает другого только потому, что его самого или унизили когда-то, или унижают...

- Откуда у тебя это? - искренне удивился Лапсердак. - Ты ж учился в нормальной советской школе, в нормальном советском военном училище? И что, до сих пор ничего не понял?! - Лапсердак с жалостью покачал головой. - Ты всю эту дурь, как там нас учили? Во - "толстовщину"! - из головы выбрось, а то так и будешь вечным командующим взводом, понял?

- Это не дурь, - уперся ОН. - Неужели тебя никогда совесть не грызет за то, что ты обидел человека? Ну, к примеру, того же Семеняку?

- Кого? - сморщился Лапсердак.

- Ну, помнишь - на строевой подготовке?

- Не-а, - сладко потянулся Лапсердак.

- Ладно из себя дурака-то разыгрывать! - психанул ОН.

- Ну вот что, умник! - взвился в свою очередь Лапсердак. - Хватит мне здесь сопли-то разводить! Семеняка, Хереняка!... Плевать мне на них, понял?! А если тебе хочется кому-то в жилетку помочиться, ищи себе другого! Меня обращать в другую веру не надо. У меня один Бог - сила! И я сам - один. И каждый - один. Не можешь устоять - уйди с дороги. Но только не хлюпай, как баба!

Они замолчали. Спорить с Лапсердаком не хотелось - да и ни к чему. ОН почувствовал отстраненность от всего: его жалкие слова показались ему действительно глупыми, а сам ОН - рохлей, неспособным ни на что человеком. И может быть, впервые в жизни ОН ощутил невыносимую тоску - она сочилась из всех пор, была непонятна ему, необъяснима. Сгустки мыслей - обрывочных, фиксируемых сознанием лишь отчасти, наслаивались друг на друга, давя своей неопределенностью. И не было никакой возможности выстроить их, да и была ли в этом необходимость?

Пить они больше не стали.

Полигон ожил задолго до того, как первые утренние лучи солнца пробили серую пелену уходящей ночи. И хотя до десяти часов утра - момента ожидаемого приезда Министра обороны - было еще уйма времени, все - начиная с солдата и заканчивая замкомандующим - были на ногах. А как же иначе? Дел-то - невпроворот! "А вдруг Гречко приедет к нам?" - эта магическая фраза, ежеминутно повторяемая во всех уголках полигона, заставляла командиров еще и еще раз проверять: а) весь ли личный состав подстрижен, выглажен и опрятен? Для выполнения этой задачи с лихостью преодолевали непреодолимое: не было утюгов - гладили матрасами (брюки хэбэ, к примеру, аккуратно складывались, клались под матрас, на который ставили какой-нибудь тяжелый ящик, и через час-два - получай "стрелки" экстракласса), не было машинок для стрижки волос - брили наголо и так далее, б) вся ли боевая техника чиста и выкрашена? Если нет - тут же чистили и красили, в) одернованы и посыпаны ли песком места расположения личного состава? Если нет - срочно посылалась грузовая машина в лес и привозила оттуда "зеленую прелесть", для восстановления которой, как утверждали знатоки, требовались годы и годы...

В общем - ждали.

Но к десяти часам утра, когда вот-вот должен был объявиться Гречко, выяснилось, что какой-то солдат-придурок так и не удосужился погладиться, что какая-то машина из-за идиота-командира взвода стоит с грязными колесами, что... Да, мало ли дураков на свете?!

Однако в десять часов утра Министр не появился. Не появился он и в одиннадцать, и в двенадцать... Взвинченные ожиданием люди потихоньку начинали звереть: солдаты - невыспавшиеся, одуревшие от томительного ожидания - кляли в сердцах своих тупоумных командиров, а вместе с ними и Министра обороны, командиры - тоже невыспавшиеся и тоже одуревшие - кляли в сердцах дебилизм своих старших начальников, а заодно срывали злость на солдатах. И вот, когда нависшая над полигоном грозовая туча ожидания готова была взорваться всеобщим "А ну их всех на ...!", вдруг пронеслась долгожданная весть: ЕДЕТ!

И правда: на асфальтовой дороге, разрезавшей полигон на две части, показалась "Чайка", за которой потянулись черные "волжанки".

Полигон замер.

ОН и Лапсердак - помятуя о гангстерах-танках, норовящих раздавить всех и вся, что плохо лежит - заранее выбрали безопасную канаву недалеко от палатки командующего и, когда их достигла радостная весть, быстро заняли свой временный наблюдательный пункт, замаскировавшись - на всякий случай! - песком и глиной. Канава оказалась удачной - палатка была как на ладони, поэтому никаких сомнений не возникало: Министра обороны они обязательно увидят и при случае любому смогут рассказать, что с Министром здоровались чуть ли не за руку.

Ждать им пришлось недолго: первой из-за бугра показалась "Чайка" и вскоре весь лоснящийся на солнце черный эскорт остановился у палатки. Вынырнувший из ниоткуда холеный лейтенант сноровисто подскочил к "Чайке" и с подчеркнутым подобострастием открыл дверцу. Из черной полости лимузина сначала показалась маршальская нога, затем - рука, и, наконец, предстал сам Маршал. Толпа генералов, учтиво сгруппировавшись чуть поодаль, всем своим видом выражала готовность выполнить любой приказ Министра, даже если ради этого придется рисковать собственной жизнью.

Маршал огляделся, вынул платок, смахнул со лба капельки непрошеного пота и вопросительно взглянул на командующего. Командующий подал знак, и пред очи Министра тут же предстал весь сияющий и отутюженный лучший солдат округа - отличник боевой и политической подготовки, специалист первого класса и, естественно, секретарь комсомольской организации подразделения. Маршал что-то его спросил и медленно поднял руку с раскрытой ладонью, в которую ему мгновенно вложили какую-то коробочку. Он что-то достал из этой коробочки и это что-то нацепил солдату на китель.

- Служу Советскому Союзу! - что было сил гаркнул солдат.

Маршал удовлетворенно кивнул и вместе с командующим скрылся в палатке.

Минуты потянулись тягостно: никто не знал, что взбредет на ум Министру, и поэтому все на полигоне были подобно пружине - приказ и!..

Но не прошло и пяти минут, как Маршал с командующим вышли из палатки и молча направились к своим машинам. А вскоре черный кортеж, державший в течение нескольких суток сотни (а может, и тысячи?) людей в страхе, благополучно покинул пределы полигона...

Еще какое-то время видимо по инерции над полигоном висела напряженная тишина. Но затем, усиленный громкоговорителями, тишину эту нарушил бодрый (еще бы - пронесло!) голос замкомандующего:

- Всем спасибо. Командирам частей отвести личный состав в места постоянной дислокации. Все.

- Не-е, - протянул Лапсердак, вылезая из канавы и стряхивая с себя песок, - точно: весь мир - бардак! Но вот насчет баб - так и не могу разобраться...

Тут, как из-под земли, опять вынырнул Трескотин и сразу затараторил:

- Все отлично! Все прекрасно! Министр остался доволен...

- Чем же это? - презрительно ухмыльнулся Лапсердак.

- Палаткой, - ласково произнес Трескотин. - Даже принято решение пустить ее в серийное производство. Так что - молодцы! А сейчас - прошу за мной.

- Куда еще? - недовольно поморщился Лапсердак.

- Увидите-увидите, - заговорщически проговорил Трескотин.

Когда они втроем подошли к палатке командующего, возле нее уже вился целый рой: здесь были офицеры-связисты, всегда первыми узнающие обо всем артиллеристы с танкистами и даже двое замученных общевойсковых капитана, в общем все, кто каким-то образом смог узнать, что ожидается халява.

У входа в палатку стоял полковник и никого не пропускал. Собравшийся у палатки народ недовольно гудел, периодически бросая полковнику реплики, из которых он терпеливо узнавал все, что о нем думают окружающие.

- Да уйметесь вы или нет?! - наконец вспылил полковник. - Я ж вам человеческим языком объяснил: сейчас - командиры частей, а потом - вы.

- Тебе-то хорошо, - раздался из толпы хамоватый голос, - пузо-то наел, того и смотри треснет.

- У него не треснет, - раздался другой голос. - Эт у тебя по закону Павлова слюнки текут при виде красной икры, а у него - только при виде черной...

- Да вы что?! - взъярился полковник, безуспешно разыскивая глазами наглецов. - Совсем оборзели?! Так я сейчас!.. Так я вообще никого туда не пущу!

Толпа угрюмо взроптала и придвинулась к полковнику еще ближе.

- Только попробуй, коз-зел, - с оттяжкой проговорил кто-то. - Мы тя мигом...

Но тут полог палатки открылся и появился подполковник - видимо один из командиров частей. Вид у него был благодушный и ласковый.

- Ну что, хлопцы, - радостно оглядел он толпу, - ждете?

Хлопцы молча расступились, пропустив его вперед. Когда, наконец, из палатки вышел последний командир части, полковник - на всякий случай! - юркнул внутрь и уже оттуда послышался его голос:

- Заходи!

Толпа офицеров, сжавшись распрямилась и ринулась в проем.

- Палатку-то! - раздался истеричный голос Трескотина. - Палатку-то угробите, идиоты!

Но его никто не услышал - все, рассчитывая только на силу своих мышц, сопя и пихая друг друга, молча прорывались внутрь. И тут палатка действительно не выдержала: раздался треск, и первая секция, надломившись, рухнула вниз. Но это никого не остановило: те, кто еще оставался на улице, мигом плюхнулись на землю и по-пластунски, по-пластунски один за другим преодолели столь пустячное препятствие, в очередной раз доказав, что в военных училищах они обучались не зря.

Но вскоре выяснилось, что волнения офицеров были напрасны: места за огромным полированным столом, предназначенным по инструкции для раскладки секретных карт и принятия важнейших стратегических решений, всем хватало с лихвой.

Две девицы: одна - блондинка, другая - брюнетка, хохотнули, глядя на смущенно сгрудившихся лейтенантов-капитанов, и одна из них, задорно вильнув бедром, приветливо подбодрила:

- Ну че встали-то, как истуканы? Садитесь.

Теперь уже, когда спешить было некуда, офицеры, подчеркнуто важно и с достоинством, расселись вокруг стола.

- Да-а, - протянул капитан-общевойсковик, - стол, надо сказать, отменный.

- Скажи спасибо Гречке, - отозвалась блондинка, - что у него аппетита сегодня не было, а то шиш бы вам чего досталось - генералы из его свиты мигом бы все смели.

А "мести" было чего: стол был завален бутербродами с черной и красной икрой, с осетриной холодного и горячего копчения, на больших мельхиоровых подносах красовались тарталетки с искусно оформленными начинками, в вазах лежали фрукты, на маленьких тарелочках - нарезанные тонкими кружочками лимоны, завершали же весь этот парад прелестей - бутылки "Столичной", расставленные во множестве по всему столу.

Ну чего бы еще надо - стол ломится от яств, все - за столом, бери, что хочешь - никто не останавливает. Ан-нет! Все сидят молча и искоса посматривают друг на друга: кто начнет первый? Отчего бы это? Может, от скромности? Да какая тут скромность - ведь когда палатку штурмом брали, о скромности и мыслей-то ни у кого не возникало. Может быть, от изобилия оторопь? Так тогда наоборот - хватай все подряд! Тогда, может быть, от... Да все это чушь! И все-то понимают - от страха рабского это: протянешь руку - а вдруг тебе по ней? Мелок, мол, еще на халяву рот разевать! Вокруг - все общественное, но не твое - государственное. Станешь государственным человеком - все будет твое. А сейчас - бойся, пусть кто-то другой - первый, пусть ему рога-то обломают, а ты выжди: лучше крохи с барского стола, чем голову с плеч...

Лапсердак, вьюном вившийся на стуле во время этой глупой паузы, наконец не выдержал:

- Господа офицера! - напыщенно произнес он. - Вперед! - и - хватанул сразу два бутерброда с икрой.

Жертва высветилась, и все, облегченно вздохнув, бросились в атаку: те, кто похитрее, извлекли из карманов предусмотрительно прихваченные с собой целлофановые мешочки и стали набивать их всем, что попадало под руку (одни - для закуски, семейные - для детей). Лапсердак же, быстро оценив обстановку, прихватил для начала пару бутылок "Столичной" и сунул их в карманы галифе.

- А коньяк?! - возмутился не в меру осмелевший седой капитан, которому уже не грозило стать майором. - Ни за что не поверю, что здесь не было коньяка!

- Ишь ты! - воскликнула брюнетка. - Коньяка захотел! Для коньяка ты еще не дорос, голубок. Коньяк перед тобой полковники схавали.

- Вот, шакалы! - насупился капитан, дожевывая бутерброд с осетриной. - Им - коньяк, а нам - водку сраную.

- Совсем народ обнаглел, - покачала головой блондинка. - Трескает бутерброды с осетриной и еще возмущается! Вон, на Министра посмотри, - кивнула блондинка в направлении торца стола, - полстакана чая выпил, да бутерброд с икрой надкусил, а тебе - все мало, троглодит!

Все на мгновение перестали жевать и с уважением посмотрели на стакан, из которого пил сам Маршал, и на надкушенный им бутерброд.

- Все равно - шакалы! - уперся капитан, остро ощутив, как его нагло обманули.

Лапсердак, улучив момент, когда блондинка проходила мимо, извернулся и ущипнул ее за задницу.

- У-у-х, хор-роша! - восхищенно выдохнул он и причмокнул губами.

- Ну-ну! - игриво возмутилась блондинка. - Я те протяну еще раз ручонки-то!

Лапсердак крутанулся на стуле, ухватил блондинку за руку и, заставив ее нагнуться, что-то шепнул ей на ухо.

- Щас разбежалась! - возмутилась для вида блондинка и, важно поведя плечом, направилась к подружке.

- Все о'кей, - наклонившись к нему, полушепотом сказал Лапсердак. - Вечер у нас с тобой обеспечен, - он кивнул головой в сторону девиц.

Стол опустел довольно быстро и офицеры с набитыми карманами и мешочками потихоньку начали расходиться.

- Э, нет! - загородил грудью выход Трескотин. - А кто палатку будет восстанавливать?

Народ, от добычи подобревший и расслабившийся, поначалу вознамерился все решить мирным путем: пусти, мол, полковник, по-хорошему, не бери грех на душу. Но Трескотин не внимал просьбе и упорно стоял на своем.

- А ну-ка, ребятки! - не выдержал обиженный седой капитан. - Взяли-ка его под рученьки белые!

Повторять предложение не пришлось: сразу несколько рук подхватили ошарашенного Трескотина, и уже через мгновение он был вынесен из палатки и аккуратно положен на зеленую травушку.

- Вот так, - одергивая китель, подвел итог капитан. - Против народа, - он покачал головой, - бесполезно, товарищ полковник.

Трескотин вскочил на ноги и хотел было отомстить обидчику, но капитана и след простыл.

- Вы не ушиблись? - с трудом удерживая смех, как можно ласковее поинтересовался Лапсердак.

- Нет-нет, - поспешно ответил Трескотин, у которого еще очень свежа была в памяти лапсердаковская труба. - Так, командир... - начал было он.

- У нас тысяча вопросов! - с энтузиазмом продолжил за него Лапсердак. - Первое: машину за водой отправить...

- Да! - обиженно перебил его Трескотин. - Тысяча вопросов! И первый - немедленно приступить к свертыванию палатки.

- Прям щас?! - с детской непосредственностью удивился Лапсердак.

- Прямо сейчас, - как можно суровее произнес Трескотин.

- Не-а, - отрицательно покачал головой Лапсердак. Настроение у него было превосходным, вечер обещал быть не менее превосходным, и поэтому, хоть гром небесный призови сейчас Трескотин себе на подмогу, Лапсердак бы не уступил.

- Вы понимаете, что разговариваете с полковником?! - не на шутку завелся Трескотин. - И бросьте немедленно этот беспардонный тон, слышите?!

Лапсердак, скривившись как от зубной боли, внимательно-внимательно посмотрел на Трескотина и с досадой сказал:

- Значит, так, товарищ полковник, палатку начнем свертывать завтра, с утра. Это - первое. Второе: вы как насчет... - Лапсердак засунул руку в карман галифе и вытащил оттуда горлышко "Столичной". - Пойдемте с нами - посидим, так сказать, в семейном кругу, отметим нашу ударную работу...

- Я не пью! - сорвавшимся на визг голосом, воскликнул возмущенный Трескотин.

- Я так и знал, - сокрушенно покачал головой Лапсердак.

- Что? Что вы так и знали?! - уже не владел собой Трескотин.

- Да так... - задумчиво проговорил Лапсердак, - поговорка есть хорошая: кто не курит и не пьет, тот здоровеньким помрет.

- Прекратить! Посажу! Доложу!

Но последний эмоциональный взрыв Трескотина прозвучал ни для кого: Лапсердак и ОН, не оглядываясь, зашагали по дороге к своему любимому личному составу.

Света и Ира, так звали брюнетку с блондинкой, должны были подойти к девяти часам вечера. До назначенного срока оставалось минут тридцать, но Лапсердак не выдержал: две бутылки водки, на протяжение трех часов ожидания не дававшие ему покоя, нагло поблескивали своими гладкими боками и сводили Лапсердака с ума.

- Все! - решительно сказал он и свернул пробку с одной из бутылок. - Наши лягушки не обеднеют, да, наверняка, они и еще чего-нибудь приволокут. Будешь?

ОН отрицательно покачал головой.

- Как хочешь, - сказал Лапсердак, налил полный стакан, залпом выпил и закусил бутербродом с икрой. Потом немного подумал и вылил в стакан оставшуюся в бутылке водку. - Вот не могу без дела! - признался он. - Или с отличниками заниматься, или водку жрать - третьего мне не дано! - Лапсердак выдохнул и в несколько глотков одолел второй стакан. - У-у-х, - передернулся он и, занюхав рукавом кителя, качнул головой: - А водка-то - класс! Не хреново генералов поят. Да, - вдруг вспомнил Лапсердак, - ты баб-то не перепутай: блондинка - это Света, брюнетка - Ира. А может, наоборот? - задумался он. - Ладно, - Лапсердак махнул рукой, - разберемся.

Тут послышалась какая-то возня у входа в палатку, полог приоткрылся и показались девицы.

- Мы туда попали?

- Светочка! - расплылся в улыбке Лапсердак и кинулся им навстречу. - Конечно сюда!

Девицы прошли внутрь и сразу же приступили к делу: из двух объемных сумок на стол был выставлен весь дневной ассортимент кушаний с маршальского стола, а помимо того - две бутылки армянского коньяка.

- Ух, ты! - восхитился Лапсердак. - Ну, девочки, вы... У меня просто нет слов!

- Что ж так? - кокетливо повела плечом Светочка и села на кровать рядом с Лапсердаком. - Ужас как люблю, когда мне всякие приятные слова говорят.

- Да ну? - обрадовался Лапсердак и обнял Светочку. - Ладно, будут тебе приятные слова, лягушка моя...

- Кто-о?! - отпрянула от него Светочка.

- А че те не понравилось-то? - искренне удивился Лапсердак. - Ты только послушай: ля-гуш-ка, - нараспев протянул он. - Ты че сказок в детстве не читала, что ль? Помнишь - царевну-лягушку?

- Да? - с сомнением посмотрела на Лапсердака Светочка. - Только царевна мне больше нравится.

Лапсердак оценивающе взглянул на Светочку и решительно мотнул головой:

- Нет, Светуля, - ля-гуш-ка!

- Черт с тобой! - махнув рукой, согласилась Светочка. - Лягушка так лягушка.

- Ох, до чего баб люблю покладистых! - воскликнул Лапсердак и, ухватив Светочку за грудь, крепко поцеловал ее в губы.

- Да подожди ты! - вырвалась из его объятий Светочка. - Ишь, какой нетерпеливый!

- Будешь тут нетерпеливым, когда в лесу-то посидишь!

- Ой! - всплеснула руками Светочка. - Сколько ж ты времени в лесу-то?

- Двое суток уже...

- Да разве ж это срок? Вот когда ты месяц проторчал, тогда бы из тебя настоящий мужик вышел.

Лапсердак хотел было возмутиться, но Светочка ему не дала:

- Помолчи лучше, крокодил мой ненаглядный, да разлей-ка коньяк, а то эти двое сейчас совсем завянут. Видишь - сидят, как истуканы.

- Ну уж, - обиделся ОН и, грубо потянув Иру, усадил ее к себе на колени.

- Ух, ты! - хихикнула Светочка. - А я-то думала, что у тебя с инструментом проблемы.

- Ты бы лучше о своем побеспокоилась, - недовольно огрызнулся ОН.

- А че мне о нем беспокоиться-то? - удивилась Светочка. - У меня-то он всегда в полной боевой готовности, эт у вас - то недоел, то переел, то перепил...

- Ох, зверь - лягушка! - восхищенно покачал головой Лапсердак. - Палец в рот не клади - оттяпает.

- А палец и не надо, - скромно заметила Светочка.

- Все! - Лапсердак поднял руку вверх. - Коньяк налит, поэтому - тост! Выпьем за то, чтобы... Нет, - мотнул он головой, - выпьем за дам!

Лапсердак встал, поднял локоть правой руки на уровень плеча, поставил на локоть стакан с наполовину налитым коньяком, левую руку опустил вниз, наклонил голову, уцепил зубами край стакана и резко поднял его вверх. Когда коньяк был выпит, Лапсердак все также, не разжимая зубов, наклонил голову вниз и поставил стакан на стол.

- Браво! - захлопала в ладоши Светочка.

- Пустяки, - махнул рукой Лапсердак и, довольный, сел на место.

Ночь подкралась незаметно: в палатке вдруг стало сразу темно и неуютно, и Лапсердак, чиркнув спичкой, зажег свечу.

- Интим, - многозначительно сказал он, - друг молодежи.

Они налили коньяка и выпили.

- У меня исть пред-ло-же-ни-е, - заплетающимся языком проговорил Лапсердак. Бутылка водки, выпитая им накануне встречи, давала о себе знать и, несмотря на могучий организм Лапсердака, его явно развозило: - Проидем вечер поэзии, а? Танюш, ты Исенина уважаишь? - обратился он к Светочке.

- Какая я тебе Танюша?! - возмутилась она. - Ты че совсем, что ли?!

- А кто же ты? - удивленно уставился на нее Лапсердак.

- Света я, понял?

- А я че гаарю? Я и гаарю: "Танюш, ты Исенина уважаишь?"

- А-а! - безнадежно махнула рукой Светочка. - Уважаю, только - отстань.

- Маадец! - обрадовался Лапсердак и попытался встать, но не смог. Тогда он положил руку на стол и, вскинув голову, принялся декламировать:

По речухе плыет лом

вдоль села Валуэво.

Ну и пусь себе плыет -

железяка... -

тут Лапсердак встрепенулся и, хитро улыбнувшись, закончил:

... нехорошая.

- Эт Есенин? - недоверчиво посмотрела на него Светочка.

- Эт-то - народ! - патетически воскликнул Лапсердак. - А Исенин черпал в народе тво... тво... - Лапсердака замкнуло. - Вощем, он оттуда, поимаишь? Хва... хва... От, черт! - разозлился Лапсердак. - Не выиваришь никак! Нап-придумают сяких слов!.. Наивай, Танюш!

- Ну уж нет! - Светочка взяла бутылку с коньяком и убрала ее под кровать. - Обойдешься!

- Как скажешь, лягушка мэя, - согласно кивнул Лапсердак и, набрав воздуха, задул свечу.

На лапсердаковской стороне сразу же началась возня, и раздался голос Светки:

- Ирка, зараза! Предупреждаю: не стонать как бешеная, поняла? А то опять мне всю малину испортишь.

- А я виновата? - огрызнулась та, соскользнув с его колен и начав раздеваться. - Это выше моих сил...

- О-е-ей! - передразнила ее Светка. - Она не может! Она, видите ли... - Но тут Светочка неожиданно осеклась и с испугом проговорила: - Э! Ты что?! А ну-ка очнись, пьянь алкашоидная, слышишь?! - В темноте ничего не было видно, но по раздавшимся звукам стало понятно, что Светочка с отчаянием лупит Лапсердака по щекам. - Ах, скотина! - взвыла она. - Нажрался, мразь!

- Танюха, - неожиданно очнулся Лапсердак. - Уди лучше, а то в рэпу вмочу, поала?

Сказал и провалился в мертвый сон.

- Это ж надо! - всхлипывала от злости Светочка. - Импотент недоделанный! А ты что хихикаешь, стерва?! - набросилась она на Иру. - Думаешь без мужика останусь? Вот тебе, выкуси! Щас только свистну - мигом полполигона сбежится!

Светочка от души врезала Лапсердаку на прощание увесистую пощечину и выскочила из палатки.

- Вот, дуреха, - хмыкнула ей вслед Ира и, приблизившись, прижалась к нему всем телом...

Она была хороша. Она была бесподобно хороша. ОН был сражен ее виртуозностью и искусностью. А кожа ее - гладкая, упругая - просто сводила его с ума. Это было каким-то безумием - сумасшедшие взлеты и падения, ее бессвязный ласковый шепот и отчаянное нетерпение...

Когда все куда-то провалилось и исчезло сознание еще долго сопротивлялось, пытаясь удержать ощущение этого немыслимого полета в небытие, этого загадочного и сладостного парения вне пространства и времени...

- А ты молодец, - томно потянувшись, прошептала Ира. - Ты мне понравился. Слушай, а может, окольцуемся?

- Что? - не понял ОН.

- Поженимся, что?! - нетерпеливо проговорила Ира. - А то этот старый козел - меня-то не проведешь! - уже задницей начал крутить - новеньких себе подыскивает...

ОН ничего не понимал, но вдруг вспомнил: блондинка, брюнетка, рост не ниже 172 сантиметров - так это же о командующем! А Ира, значит...

-...мерзавец! Но ты не беспокойся, - Ира положила ему голову на плечо, - он от меня просто так не отделается! Не на ту напал! Германию нам с тобой мигом устроит и должность тебе достойную обеспечит. Ну? Соглашайся, - она приподняла голову, нашла его губы и одним прикосновением поцеловала.

ОН отстранил ее рукой, встал, молча оделся и, повернувшись к ней, холодно произнес:

- Убирайся!

Ира нисколько не удивилась даже задорно хохотнула и, быстро одевшись, уже у выхода небрежно бросила:

- Дурак ты! И запомни, чистоплюй, - так и будешь ты сидеть сраным командиришком взвода, пока из армии не попрут. - Она брезгливо передернула плечами и, плюнув в его сторону, вышла из палатки.

Утром его разбудил Лапсердак. Вид у Лапсердака был жутким - глаза навыкате, руки трясутся...

- Коньяк весь выжрали? - с тоской вопросил Лапсердак.

- Ты что, слепой? - недовольный, что его разбудили, пробурчал ОН. - Глаза разуй. Вон бутылка - на столе.

Лапсердак рванулся с кровати, схватил бутылку и плеснул коньяку в стакан.

- М-да, - предвкушая избавление от мерзкого состояния, задумчиво проговорил он, - все правильно: весь мир - бардак, и, теперь уж я точно знаю, все бабы - .....!

Это был 1974 год. А может быть, и 1973-й. Да кто же может вспомнить года-то в том безвременьи?

* * *

"НАША ПАРТИЯ ПРИДАЕТ ОГРОМНОЕ ЗНАЧЕНИЕ ИДЕЙНОЙ ЗАКАЛКЕ ЛИЧНОГО СОСТАВА, ФОРМИРОВАНИЮ У НЕГО МАРКСИСТСКО-ЛЕНИНСКОГО МИРОВОЗЗРЕНИЯ, ВЫСОКИХ МОРАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ, ПСИХОЛОГИЧЕСКИХ И БОЕВЫХ КАЧЕСТВ. ИСТОЧНИК НЕПРЕОБОРИМЫХ СИЛ, ТВОРЧЕСТВА И ВДОХНОВЕНИЯ ВОИНОВ - В КОММУНИСТИЧЕСКОЙ ИДЕЙНОСТИ, СОЗНАТЕЛЬНОСТИ, ВЕРНОСТИ НАРОДУ, ДЕЛУ ЛЕНИНСКОЙ ПАРТИИ. ИДЕЙНОСТЬ, ПОЛИТИЧЕСКАЯ ЗРЕЛОСТЬ - ФУНДАМЕНТ ВСЕХ ДРУГИХ КАЧЕСТВ, НЕОБХОДИМЫХ ЗАЩИТНИКУ РОДИНЫ, НАСТОЯЩЕМУ БОЙЦУ".

Нет, дальше не было сил читать эту галиматью. ОН окинул взглядом класс и увидел, что половина курсантов - в полуобморочно-сонном состоянии, что Коробов, подкошенный сном, распластался на последнем столе и - раскрасневшийся, с открытым ртом - нагло храпит. Внутри у него шевельнулась злоба, но настолько вялая, что тут же исчезла.

Мозг его, давно отвыкший от способности анализировать происходящее, вдруг взроптал, настойчиво толкая его - покопаться внутри себя, зацепиться за что-нибудь, хоть чем-то встряхнуться. И ОН неожиданно для самого себя поддался этому сигналу. И мысли, одна опережая другую, ничем не связанные между собой, понеслись в свободном полете: "Портупею, сволочи, сперли! Может, Генка?.. По "Свободе", что ль? Солженицын... "Архипелаг"... Как лектор-то из округ

одать к черту - так и разбиться недолго по пьянке! Что ж так мутит-то, а?! Испоганили социализм, гады! Ильича бы сюда!.. Сколько до получки-то! Раз, два... Неделя? Опять в долг!.. Господи, как все надоело! Бросить все к черту! Может, уволиться? А на "гражданке" что? Политзаключенные... Брехня, наверное. А вот интересно, почему от нас бегут, а к нам - нет? А из соцстран - бегут? Из них-то - наверняка не бегут, живут там как у Христа за пазухой... В отпуск бы!.. На Волгу... Этот козел - начпо: "Почему иностранные записи слушаете? Вы же коммунист!" Если бы он, придурок, знал, что я и "Иисуса Христа" слушаю, он бы точно загнулся!.. Ну, пусть по голосам девяносто процентов вранья, но десять-то - точно правда?.. Куда же все-таки делась портупея?"

Все. На этом ОН выдохся и в раздражении от того, что не смог вспомнить, куда подевалась портупея, с искаженным лицом рявкнул:

- Вста-ать!

Застигнутые врасплох курсанты с грохотом рванулись из-за столов и с испуганными глазами уставились на своего командира.

- Курорт устроили?! - злобно процедил ОН сквозь зубы. - Я им тут о политике их родного государства распинаюсь, а им насрать! Садись! Встать! Садись! Встать! Садись! Встать! Коробов!

- Я, товарищ старший лейтенант!

- Три круга вокруг учебного корпуса, понял?! Не хотят головой - пусть ногами поработают!

- Есть!

Когда класс опустел, ОН сел за стол и, положив голову на локоть, тут же провалился в сон. Разбудил его Коробов:

- Товарищ старший лейтенант, - тряс он его за плечо, - ваше приказание выполнено - всех в чувство привел.

ОН невидящими глазами посмотрел на замкомвзвода и, скорее автоматически - сон его хватанул крепко, проговорил:

- Заводи.

Курсанты, разгоряченные пробежкой, расселись по своим местам, и ОН, встав из-за стола и подойдя к трибуне, обреченно продолжил чтение:

"РАТНЫЙ ТРУД ВОИНОВ НУЖЕН РОДИНЕ, ОН ЖИЗНЕННО НЕОБХОДИМ. ИСТОРИЯ И ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТЬ УЧАТ НАС НИ НА МИНУТУ НЕ ЗАБЫВАТЬ О ТОМ, ЧТО СИЛЫ РЕАКЦИИ И АГРЕССИИ ПРОДОЛЖАЮТ ПОЛИТИКУ ГОНКИ ВООРУЖЕНИЙ, СОЗДАЮТ ОЧАГИ НАПРЯЖЕННОСТИ НА МЕЖДУНАРОДНОЙ АРЕНЕ. ВОТ ПОЧЕМУ НАШИ ВООРУЖЕННЫЕ СИЛЫ И СЕГОДНЯ ДОЛЖНЫ БЫТЬ НАЧЕКУ, В ПОСТОЯННОЙ БОЕВОЙ ГОТОВНОСТИ".

ОН очнулся. Мысль была проста: самосовершенствоваться. Бороться с армейским дурдомом было глупо, да и безнадежно. Если уж на самом "верху" - дурь, то чего уж о "низе-то" говорить? Ну спер какой-нибудь взводный или ротный из солдатской столовой мешок картошки с несколькими банками тушенки - так что с того? “Наверху" - и не то прут. Начальники дураки? Эка новость! Где ж лучше взять-то? Уж какие есть. Правда, как учили в школе, совесть еще должна быть, да плюс честь, да любовь к Родине. Но все это как-то не ложилось на душу, отторгалось, как что-то затертое и измочаленное. Умом-то вроде понятно: ОН - офицер, защитник. То, что защитник, - тут вопросов не было: против империалистов, которые только и ждут момента, чтобы свернуть шею первому в мире социалистическому государству, ОН выступит сразу и не пожалеет своей жизни. А вот насчет офицера... Не то, чтобы ОН над этим слишком задумывался, но какие-то обрывочные знания о том, что те - царские офицеры - действительно ставили превыше всего честь, совесть и любовь к Родине, все же бередили душу. И ОН, всматриваясь в своих сослуживцев, задерганных, задрюченных, замордованных - иногда задавался вопросом: а почему? Но ответа - быстрого, четкого - не находилось, и ОН, покрутившись вокруг да около, мысль эту не развивал. Уж так есть - чего ж поделаешь?

Но что-то все же не давало ему покоя, то вгоняя его в какую-то необъяснимую, тягучую тоску, то непрошенно-навязчиво заставляя размышлять на какие-то абстрактные темы - зачем есть я? зачем все вокруг? что есть жизнь?  Наконец ему все это надоело. И когда, словно озарение, проскочила мысль "самосовершенствоваться", ОН ухватился за нее, как за спасательный круг. ОН понял, нет - почувствовал, что здесь - его спасение, что именно самосовершенствование избавит его от всей этой дури - тоски и вопросов. Ну, действительно, пусть все идет своим чередом: служба - службой, от нее деться все равно некуда, поскольку каждый знает - из армии можно уволиться только двумя способами: или через "психушку", или с "волчьим билетом". Минимум же служебных обязанностей - не в тягость. Зато все остальное время - на себя: пьянки - прекратить, с бабами - завязать, каждое утро - зарядка и - самосовершенствоваться до умопомрачения.

Две глыбы, которые ОН наметил свернуть в процессе самосовершенствования, - английский язык и литература. Английский был давнейшим его увлечением, литература - тоже.

Когда все им было продумано и решено, ОН вырезал картонку, написал на ней: "Не стучать! Меня нет!" - и повесил ее на дверь своей комнаты.

Табличка переполошила весь холостяцкий офицерский корпус гарнизонной гостиницы. Возле его комнаты начали возникать стихийные митинги - друзья-товарищи требовали объяснений, но, наткнувшись на его молчание, пошли на хитрости: у двери устраивались дружеские попойки со звоном бокалов и женским визгом, демонстративно рекламировались названия опустошаемых емкостей - "Пиво - из холодильника", "Шампанское - брют", "Водка - Кристалл"...

Но ОН был неприступен.

Вскоре, однако, митинги прекратились - не из-за того, конечно, что митингующие выдохлись, - у холостяков просто-напросто закончились деньги: скудное лейтенантско-капитанское жалование не способно было поддерживать алкогольную акцию в течение длительного времени.

Самым настойчивым оказался философ-самородок. Он выудил у дежурной по гостинице второй ключ и прорвался в комнату.

- Выкладывай, - с порога начал он, - чего ты там еще надумал?!

- Я-а? - невинно удивился ОН.

- Ладно-ладно, Мегрэ! - напирал замполит. - Не строй из себя идиота, тем более что оный ты и есть, ну?! - Он подошел к столу и увидел проигрыватель, на котором была пластинка из "Курса английского языка". - Ага! - замполит удовлетворенно потер ладони. - Яс-сно...

- Чего тебе ясно? - усмехнулся ОН.

- Чего надо, то и ясно, - огрызнулся замполит, которого так и распирало любопытство.

- Ну, хорошо, садись, - указал ОН философу-самородку на стул.

Замполит выслушал его с кислой физиономией и, когда ОН закончил, сморщившись, сказал:

- Ну, английский, литература - ладно, отнесем это к твоим непомерным амбициям, по-научному - явная переоценка значимости собственного Я. Это - Бог с тобой! Но скажи мне: бабы-то тут причем?

- Слушай, - обиделся ОН, - вали отсюда!

- Нет, ты скажи, - уперся философ-самородок, - какая диалектическая связь между английским и бабами, а?

- Тогда уж ты мне ответь: как правильно - заиц или заец?

- Кролик.

- Ой, мудер! - восхитился

гент ли ты ЦРУ или просто двинутый?

- Что у тебя за натура, а? - возмутился замполит. - Только, понимаешь ли, воспарил над суетой, а ты!.. Ну, ладно. Теперь насчет литературы. Здесь я тоже "за", но надо разработать систему... Впрочем, это мы подумаем. А начнем... С Достоевского.

- Одурел, что ли? - изумился ОН. - Я еще от "Преступления с наказанием", которые нам в школе вдалбливали, не оправился, а ты мне опять Федора хочешь навязать?

- Вдолбили дураку, что уши набоку, - передразнил его замполит. - Ох, и темнота же ты! Ты кроме "Преступления" у Федора Михайловича еще-то что-нибудь читал?

- Не-ет.

- Ну так и помалкивай в тряпочку! Есть у меня кое-что, - заговорщически подмигнул замполит, - вот почитаешь, тогда и поговорим. Ну а теперь - насчет баб. Я надеюсь, ты не будешь препятствовать выполнению мной приятной обязанности, дарованной свыше?

- Слушай, сексуальный маньяк, ты меня с бабами достал!

- Понял, - успокоился философ-самородок, - вопрос снят.

На том и порешили.

Через неделю кропотливого изучения по вечерам "презента континиуса" философ-самородок, произнеся на чистейшем гарнизонном диалекте фразу: "I am stading English with pleasure now", подвел итог:

- Май фрэнд, - как всегда с тенью глубокой мысли на лице, начал он, - я изначально знал, что вся эта затея - дурь...

- Может, ты сразу заткнешься или заткнуть тебя придется мне? - на всякий случай поинтересовался ОН.

- Но я должен сказать, - не обращая на него внимания, продолжил замполит, - что и во всякой дури, несомненно, есть рациональное зерно. Наше с тобой недельное заточение имело ряд положительных моментов: а) я окончательно убедился в том, что с Президентом США Никсоном мне никогда не грозит пообщаться на English, поскольку моя занятость по службе не позволит уделить ему даже пяти минут; б) я также убедился в том, что English мне жизненно необходим точно в такой же степени, как и язык племени Тумба-Юмба, и, наконец, в) лучше English, чем водку жрать!

- Тогда какого черта ты занялся этой дурью? - обиделся ОН.

- Ох, юноша, - вздохнул философ-самородок, - если я тебе сейчас все растолкую, тебе же самому тошно станет.

- Не станет.

- Ну что ж, - немного поразмыслив, согласился замполит, - изволь. Сказать, к примеру, почему ты все это затеял?

- Ну?

- Да потому, май милый фрэнд, что ты осознанно или неосознанно - это неважно, пришел к выводу, что вокруг тебя - одни идиоты. Себя же ты оным - не считаешь (а зря!). И для того чтобы это подчеркнуть, ты и решил - English, литература... А почему я к тебе примкнул? - замполит усмехнулся. - Ну для этого прежде всего нужно возвратиться к идиотам. По моей шкале идиоты в нашей стране делятся на три категории: первая - правящие идиоты. Это те, кто понимает, в каком дерьме мы все находимся, но, будучи “наверху", делают все, чтобы остальные две категории идиотов об этом ничего не знали. Вторая категория - это ортодоксальные идиоты. Их приметы: минимум образования, минимум знаний, минимум нормальных человеческих качеств и максимум убежденности. Они - база, фундамент для правящих идиотов,

что все наши беды из-за тупости ортодоксальных и что правящие идиоты - чисты и безгрешны. Не правда ли, забавно?

- Ну и к какой же категории ты относишь меня?

- Конечно, к третьей! У тебя ж наивный идиотизм на лбу написан. Поэтому, когда ты мне предложил заняться всей этой дурью, я с радостью согласился: страсть как хотелось выяснить, насколько глубоко в тебе этот идиотизм пустил корни...

- Ладно, - угрюмо прервал ОН замполита. - А к какой категории ты себя причисляешь?

- Я-то? - замполит откинулся на спинку стула и иронично ухмыльнулся. - Я-а-а... Есть такая особая категория - принципиальные идиоты.

- ?..

- Ох, - тяжело вздохнул философ-самородок, - до чего ж мне скучно обо всем этом говорить, да ладно... По моему разумению, принципиальные идиоты это те, кто, зная, что за жалкая хибара наш социалистический храм, ПРИН-ЦИ-ПИ-АЛЬ-НО плюет на свое знание: во-первых - своя жизнь дороже, а во-вторых - с волками жить, по-волчьи выть...

- В таком случае ты не так уж далеко ушел от меня - наивного идиота, раз считаешь себя умнее этих двух категорий.

- О! - восхитился замполит. - Ты посмотри - мыслить еще не разучился! Ты прав: я действительно считаю, что умнее их. Мне было в свое время достаточно увидеть счастливое лицо отца, который торжественно вручал матери задрипанные десять рублей - премию за каторжный труд в течение трех месяцев, чтобы раз и навсегда понять - дурят нашего брата, ох дурят! И уже тогда я решил: ну, нет, лучше я буду дурить. Мне интересно! Интересно, к примеру, ставить социальные эксперименты... Вот скажи мне, когда ты собираешься уматывать из этой дыры?

- Ну, как когда? - пожал ОН плечами. - Придет время, предложат замену...

- Предложат, - согласился замполит, - Кушку. Не-ет, - покачал он головой, - рано я тебя отнес к человеку разумному. Идиоты предлагать не могут, дурья башка! Они просто не умеют этого делать: все, чему они обучены, это только брать. Так вот, я и решил провести социальный эксперимент. Я сказал себе: а почему бы мне не рвануть из этой Богом забытой дыры в Чехословакию? Звоню кадровику-направленцу, говорю: так, мол, и так, такая-то вот просьба. Он мне в трубку хохотом: сдурел, что ли, за границу кроме тебя желающих - тьма. Говорю: понимаю, не дурак ведь, поэтому и хотел бы встретиться лично. Идиот идиотом, а смекнул сразу: нюх у них на халяву - зверский. В общем договорились о встрече. Прихватил я с собой портфельчик с пятью бутылками коньяка, коробочку конфет туда присовокупил и приехал в штаб округа. Здесь должен сознаться: приехал на два часа раньше, и знаешь почему? Поразительная вещь: начали меня сомнения глодать - а вдруг не возьмет? Рассудком понимаю - возьмет и никуда не денется! А все ж струхнул. Видимо, от наивного идиотизма с его постулатами - совестью, честностью и прочей чепухой - я так до конца и не разделался. Хотя cовершенно непонятно почему? В Бога я не верю, может, кстати, и зря. В моральный кодекс строителя коммунизма - тем более. Тогда откуда эти нравственные терзания, а? Вообще это интересный вопрос: вот если представить себе общество благоденствия, ну, черт с ним, - коммунизм, так для нашего уха привычнее. Все там будет: нужно тебе десять пар трусов - бери, нужен самолет - хватай. Так вот, ты мне скажи: будет ли в таком обществе зависть (завидовать-то нечему!), подлость (уж чего подличать-то - всего вдоволь), а? Или, может быть, все это у человека внутри с рождения? Так сказать - каждой твари по паре: если есть совесть, значит, должна быть и подлость, если есть добро, значит, должно быть и зло? Вот и обречен homo-sapience биться с этой гадостью внутри себя со дня появления на свет... Впрочем, я отвлекся. В общем хожу я туда-сюда возле штаба округа и фразы сочиняю, как я этому кадровику взятку буду давать: и так скажу, и эдак - все как-то коряво, не по-человечески. Башка опухла от напряжения - все-таки работа-то творческая! Наконец, плюнул я на все, да и время уже подошло, переложил бутылки с конфетами в пакет и твердым шагом к месту встречи. Ждет голубчик! Я ему с ходу: ну, как, мол, Чехословакия поживает? А он глазенками-то зырк на пакет и заулыбался - согрел он его. Да, говорит, сложно все это. Я ему - понимаю, мол, но зато в Чехословакии, говорят, ковры да хрусталь, как в отпуск поеду - непременно в гости загляну. А пакет, чувствую, ему покоя не дает, он его глазами так и пожирает. А я отдавать не спешу - тоже не лыком шит! Начинаю о предполагаемом рае в Чехословакии расписывать. Ладно, говорит, может, что-нибудь и придумаем. Тут я ему пакетик-то и в руку. Самое потрясающее, что он даже спасибо мне сказал, а?! Каково?!

- Ну и?..

- Что, "ну и"? Сегодня пришел приказ: еду в Чехословакию, так сказать, приобщаться к европейской цивилизации.

- Что-то тут не так, - сказал ОН после длительной паузы. - У тебя мешанина в голове. Ты пытаешься какие-то свои личные обиды объяснить якобы порочностью нашего строя...

- Постой! - оборвал его философ-самородок. - Кто из нас замполит: ты или я? Не надо мне лекций читать, они у меня во где! - он сделал красноречивый жест рукой.

- Не собираюсь я тебе ничего читать! - отмахнулся ОН. - Да вижу я все - не слепой! Только здесь разобраться надо... Ты знаешь, что я решил? Прочитать всего Ленина - от корки до корки, вот тогда и можно будет судить о том, что правильно, а что...

- Не-ет, - с сожалением покачал головой философ-самородок, - ты не идиот, ты полный кретин. Знаешь, на кого ты похож? На того мужика, который залез на бабу и, вместо того чтобы сделать дело, начал читать учебное пособие.

- Но почему?!

- Это у тебя надо спросить. Впрочем, хватит! - сморщился замполит. - Не хочу больше об этом. Все! Но, прежде чем ты начнешь претворять в жизнь свою бредовую идею с Лениным, прочти-ка лучше вот это. - Он раскрыл дипломат, достал оттуда книгу и протянул ему.

- "Бесы"? - с удивлением прочитал ОН. - Так она же...

- Да-да, - согласно закивал замполит, - ты прав - запрещена. Что, в штаны наложил?

- Ну, конечно! - неуклюже отреагировал ОН.

- Тогда - читай, - усмехнулся философ-самородок. - А как прочтешь - так и поговорим...

ОН не сразу, а лишь где-то к середине книги, наконец, понял, а вернее смог догадаться о своем отношении к Достоевскому. Это было не просто чтение - Достоевского просто читать было невозможно. Это был труд. Причем два желания: немедленно бросить и необузданная потребность читать дальше - присутствовали одновременно, находясь в постоянной борьбе между собой, ни на мгновение не побеждая одно другое. ОН часто ловил себя на мысли, что находится в каком-то странном болезненно-напряженном состоянии. ОН не мог понять, откуда возникало это состояние: то ли от немыслимого словесного накручивания, которое присутствовало во всех монологах главных героев, то ли от недосказанности, постоянной незавершенности, скрытности в мыслях персонажей. Его не покидало ощущение, что то, о чем говорили герои - лишь малая толика того, что у них было внутри, и эта тяжесть невысказанного, и не только невысказанного, но и, очевидно, до конца не осознанного самими героями, роднила его с ними, создавала хрупкую связь между им сегодняшним и ими вчерашними. И вдруг ОН понял: той тоской, которая все чаще и чаще словно гиря повисала на нем в последнее время, мучались и герои "Бесов". И то болезненно-напряженное состояние, возникавшее при чтении, было результатом действия этой тоски. Объяснить ее невозможно, она - просто была.

Философ-самородок, выслушав все это, серьезно сказал:

- Насчет тоски - ты в самую точку. Тоска эта, между прочим, наслаивалась из поколения в поколение. И если говорить о русской душе, то без понятия "русская тоска" не обойтись. - Замполит поежился, словно его охватил озноб. - Ты знаешь, когда меня позволяет себе посещать ЕЕ ВЕЛИЧЕСТВО ТОСКА, я буквально физически ощущаю неподъемный груз: я задыхаюсь от дыма сожженных татаро-монголами русских селений, меня душит в своих бесовских объятиях Ванюша Грозный, мне жутко не хочется умирать на болотах, возводя Великий град Петра во имя Великой России, меня колотит звериная ненависть к "отцу всех времен и народов", замучившего миллионы ни в чем не повинных людей... Но - потрясающая вещь! - я в то же время покорно подчиняюсь дремучему ИДИОТИЗМУ, который упорно волочет меня в светлое будущее... Это же черт знает что, когда история твоей страны вгоняет тебя в тоску!

- Пошли отсюда, - прервал ОН философа-самородка.

Они вышли из гостиницы и пошли никуда, просто пошли. Было уже девять часов вечера и военный городок наслаждался короткими мгновениями передышки от службы. Ряд похожих друг на друга как две капли воды ДОСов (дома офицерского состава), да кусок асфальта длиной в сто метров, да забор вокруг всего этого - вот и все пространство, на котором офицеры и их семьи получали это наслаждение. Каким образом? Да разным, в основном - сетованием на то, что сегодня вечером, как впрочем и вчера, отключат свет, а вместе с ним - и воду, что опять не завезли молоко и поэтому совершенно непонятно, чем кормить грудных детей, что на мизерную офицерскую зарплату трудно прокормить семью, что жене невозможно устроиться на работу...

В общем - наслаждались.

А вечер выдался сумасшедший. Солнце, уцепившись за верхушки сосен, стрелами торчавших сразу же за забором военного городка, вот-вот должно было сорваться вниз, но не срывалось, отчаянно сопротивлялось неизбежному и, словно в последний раз, щедро рассыпало свои лучи во все стороны. И все, что попалось на их пути, вдруг окрасилось в фантастические тона: зеленые ветви сосен стали фиолетово-багровыми, воздух, дрожа от пронзивших его лучей, вдруг приобрел желто-красный оттенок, и совсем уж невероятным цветом вспыхнуло небо, с потрясающим контрастом обнажив свою голубовато-сиреневую бездонность.

- М-да, - потянул носом густой аромат вечернего леса философ-самородок, - в такие минуты даже мысли в голову бредовые лезут: мол, и живешь-то ты вроде не зря. А ведь на самом деле - зря. Ой, зря-а... Да, ладно, - махнул он рукой, - раз уж появился на свет, будь добр - копошись в дерьме, сколько отпущено...

- Слушай, - с интересом посмотрел ОН на замполита, - чегой-то ты запричитал-то, а? Вроде судьбой не обижен - не кривой, не косой?..

- А-а! - раздраженно мотнул головой фиолософ-самородок. - Скажи-ка мне лучше, научил ли тебя Федор Михайлович уму-разуму?

- Я только одного не пойму, - пожал ОН плечами, - какого черта "Бесов" запрещают? Чего боятся-то? Ну, конечно, накрутил он всякой дури о социализме. Но ведь каждому  ясно: ошибался Достоевский, да и разве мог он предугадать, что и революция победит, и социализм будет построен...

- Что?! - чуть не захлебнулся от возмущения замполит. - Что ты несешь, кретин? И это все, что ты понял?!!!

- Ты че разорался-то? - разозлился ОН. - Не на собрании.

- Да-а, - вытаращив на него глаза, протянул философ-самородок. - Теперь я абсолютно убежден: незыблема наша родная советска власть, ой, незыблема... Подожди, - вдруг осенило замполита, - а ты, случаем, сказку Волкова "Урфин Джюс и его деревянные солдаты" в детстве не читал?

- А что? - насторожился ОН.

- Так она ж про тебя! Момент помнишь: канава, а деревянные солдаты под мудрым руководством Урфина нет чтобы ее обойти, наоборот - в нее, один за другим, добровольно! Все правильно - они ж деревянные! Ты хоть помнишь, - все больше и больше заводился замполит, - о чем Петрушенька-то Верховенский говорил, а? О ста миллионах голов, которые нужно срезать, чтоб через канавку-то перепрыгнуть? Это ж о тебе, детка...

- Ну хватит! - тоже заорал ОН. - Умника из себя...

Но договорить ОН не успел - откуда-то сверху громыхнул до боли знакомый голос:

- Опять нажрались, алкоголики?!

Они, словно по команде, вскинули головы вверх: на балконе второго этажа ДОСа в спортивном костюме стоял комбат.

- Товарищ майор, - первым пришел в себя замполит, - мы трезвые.

- А почему рожи красные? - с железной логикой вопросил комбат и, не дав им вымолвить ни слова, принял решение: - Все! Хватит со всеми вами нянькаться! Ты, - он выбросил указующий перст в замполита, - немедленно передаешь дежурному по части мой приказ: оповестить всех офицеров и прапорщиков о том, что сегодня - общебатальонная вечерняя поверка, понял?

- Так точно, товарищ майор.

- Распустились, мерзавцы! - одарил их последней милостью комбат и с треском захлопнул за собой балконную дверь.

- Жена ему втык устроила, - поставил диагноз замполит. - Вот и беснуется, козел!

- Дегенерат, - согласился ОН.

Не надо быть тонким психологом, чтобы точно определить психологический настрой офицеров и прапорщиков, которым, вместо того, чтобы провести вечер с семьями, пришлось из-за очередного бзика комбата тащиться обратно в часть. Этот настрой определялся одним словом - НЕНАВИСТЬ.

Но что толку? Ты можешь ненавидеть, ты можешь скрежетать от злости зубами, ты можешь поливать комбата (про себя, конечно!) самыми последними словами, ты многое чего можешь! Но не можешь главного - не подчиниться. И офицеры и прапорщики, кляня и презирая самодура-комбата, покорно пришли в часть, с рабской приниженностью встали в строй своих подразделений, произвели вечернюю поверку и точно так же - покорно - отправив личный состав в казармы, по приказу комбата выстроились в одну шеренгу.

- Начальник штаба! - приказал комбат. - Ну-ка проверь: все ли на месте?

Выяснилось, что отсутствуют двое офицеров и один прапорщик.

- Та-ак, - зловеще протянул комбат. - Завтра же, - он обернулся к начальнику штаба, - посадить этих бездельников на гауптвахту, ясно?

- Так точно.

Комбат крутанулся на каблуках и подскочил к первому офицеру, стоявшему на правом фланге.

- Ну-ка, дыхни! - приказал он. Офицер дыхнул. - Теперь ты, - перешел комбат ко второму.

Когда очередь дошла до философа-самородка, комбат долго и тщательно стал его обнюхивать, но, не обнаружив никаких следов спиртных запахов, раздраженно спросил:

- Небось, уже мешок мускатных орехов сожрал?!

- Я не пил, - холодно ответил замполит.

- А ты че так осмелел-то?! - разжигал себя комбат. - Ты думаешь, если на тебя приказ в Чехословакию пришел, значит, и борзеть можно?!

У философа-самородка от ненависти заходили на скулах желваки, но он сдержался - как он сам любил повторять: дешевле обойдется.

Обнюхивание продолжилось. Последним в шеренге стоял лейтенант Маслов. Точнее - пытался стоять, поскольку непонятно откуда взявшийся ветерок всячески мешал ему это сделать, пихая его то в одну, то в другую сторону.

- О! - восхитился комбат, достигнув Маслова. - А этого и обнюхивать не надо - весь на ладони, красавец!

- А я нэ пыл, - возразил Маслов и так отшатнулся в сторону, что стоявший рядом прапорщик еле успел поймать его за руку.

- Правильно, - согласился комбат, - ты не пил, ты жрал, как свинья.

- А че эт вы а... а... акарбляете, а? - возмутился Маслов.

- Да-а, - презрительно посмотрел на него комбат. - Вот какие они у нас - советские офицеры! Ну-ка, - повернулся он к двум офицерам и двум прапорщикам, которые оказались с запахом, - возьмите-ка своего собутыльника, а то сам он - не дай Бог! - еще морду себе здесь расквасит, отвечай потом.

Маслова подхватили под руки и вывели на середину строя. Маслов, почувствовав опору, тут же расслабился и безвольно повис на руках товарищей по несчастью.

- Смотрите на них, - кивнул в сторону пятерых комбат. - Это они позорят честь советского офицера! Это из-за них в народе говорят, что офицеры - сплошная пьянь. Равняйсь! Смирно! За распитие спиртных напитков всем пятерым объявляю строгий выговор! Отставить! - прервал сам себя комбат. - Маслову - трое суток ареста!

- А за что собственно выговор? - осмелел один из офицеров. - Мы же выпили во внеслужебное время...

- У офицера внеслужебного времени не существует! - отрезал комбат. - Офицер - человек государственный, ясно?! А теперь - мое решение: с сегодняшнего дня в гарнизоне вводится сухой закон. Отныне ни в столовую, ни в буфет, ни в магазин спиртные напитки, включая пиво, завозиться не будут. Все, кто с завтрашнего дня попадется с запахом, будет сурово наказан как по служебной, так и по партийной линии. Вопросы? Нет вопросов. Разойдись!

- Не, ну что за идиот! - перебрасывались между собой по дороге из части возмущенные офицеры и прапорщики.

- Может, он душевнобольной?

- Да сволочь он просто: сам водку глушит, а ты - не смей!

- Да и вообще: какое он имеет право запретить?!

- Плевал он на права...

- Я вот че думаю, мужики, может Брежневу напишем, а?

- А че толку-то? Ты думаешь до Брежнева дойдет? Перешлют твое письмо обратно в округ - так тебе же еще и влупят!

- Эт верно...

Предложений больше никаких не поступило, и разговор сам по себе иссяк.

Трудно сказать: спонтанно ли, а может и нет, но только после объявленного комбатом сухого закона часть преобразилась неузнаваемо. Пить стали все. Комбат устраивал постоянные построения, довел до совершенства метод обнюхивания, грозил всех сгноить на гауптвахте, отправить на Кушку, разжаловать до рядовых, "строгачи" сыпались как из рога изобилия, но каждый день число офицеров и прапорщиков "с запахом" неуклонно возрастало.

Баба Дуня, оказавшись неподготовленной к столь резкому повышению спроса на самогонку, выбивалась из сил, и не только она, но и ее старенький аппарат, который, в конце-концов не выдержав перегрузки, сломался. Но это нисколько не смутило обитателей военного городка: для производства самогонки были пущены в ход соковарки, а то и самые примитивные устройства из кастрюль и тазов.

Пили все и пили все, что попадалось под руку. Особой популярностью стала пользоваться "Копоть" - так окрестили офицеры и прапорщики грязную забегаловку в деревне, что располагалась в километре от части.

Комбат зверел.

Была суббота, тот день, когда все цивилизованное человечество проводит свои уикэнды на лоне природы, наслаждаясь тишиной и покоем, отдыхая от проблем и суеты.

Но то - цивилизованное человечество. ОН же - по неумолимой логике судьбы - субботу вынужден был провести в должности начальника караула. Но расстраивался ОН не очень - наряд в выходные дни имел свои преимущества, по крайней мере в субботу-воскресенье было намного меньше шансов увидеть в караульном помещении комбата, который в обычные дни страсть как любил проверять боеготовность караула. Проверки эти никогда не сулили ничего хорошего и заканчивались в лучшем случае долгим и нудным разносом, в худшем - снятием начальника караула с наряда.

Менять в карауле ОН должен был Стаса. Стас, всегда энергичный и жизнерадостный, на этот раз был энергичен и жизнерадостен сверхобычно. Он еле выдержал необходимый ритуал встречи старого и нового караулов у входа и, когда с формальностями было покончено, схватил его за рукав и потащил в караулку:

- Слушай! - затрещал он. - Давай это дело по-быстренькому, а?! Вот так нужно! - он резанул ребром ладони по горлу. - Баба ждет, понимаешь? А они ж сейчас какие пошли-то: придешь с бутылкой - у нее закуски нет, придешь с закуской - у нее бутылки нет, а придешь и с закуской и с бутылкой - у нее настроения нет!

- Ну а сегодня как? - с серьезным лицом поинтересовался ОН.

- Сегодня? - Стас расплылся в блаженной улыбке. - Сегодня - и закуска есть, и бутылка есть, и настроение есть, и мужа нет, во!

- Ох, Стас, - покачал ОН головой, - начистят тебе как-нибудь фэйс-то, ох начистят!

- Чего начистят? - не понял Стас.

- Морду, говорю, набьют, вот чего!

- А не хрена о бабах-то своих забывать! Мне одна тут призналась: полгода, говорит, муж не подходит. Не, ну ты можешь себе представить козла такого, а?! Баба рядом, а он как пень деревянный! Будь моя воля, - Стас аж передернулся от возникшей в его мыслях картины, - я бы собрал всех баб, кого мужья не трахают, составил бы список очередности и каждый день по одной бы... Нет! - передумал он. - По две бы удовлетворял! Ну жалко, ведь! Такое добро ни за что ни про что пропадает!

- Ну, эт ты лишка хватанул, - покачал ОН головой.

- Какого лишка?

- Двух баб за ночь?..

- Да я!.. - возмутился Стас. - Да я и трех обеспечу! Но дело-то не в количестве. Просто на третью у меня куража не хватит. А без куража - нельзя... Ну, ладно, - махнул он рукой, с сожалением расставаясь с потрясшей его воображение картиной, - тут хотя бы до одной сегодня добраться...

- Доберешься, - успокоил ОН Стаса.

- Как же! - воскликнул в сердцах Стас. - Сейчас начнется: там - печать сорвана, там - забор проломан, там - связь с постом накрылась...

В этот момент на пульте зажглась лампочка и заверещал звонок.

- Во! - обреченно взмахнул руками Стас. - Я ж говорил! - Он схватил трубку и с ходу закричал: - Кулаков, мерзавец, если ты мне скажешь, что на посту что-то не в порядке, трое суток гауптвахты тебе обеспечено, понял?! Как, все в порядке?! - Стас ошарашенно посмотрел по сторонам. - И печати не сорваны? И ограждение в норме?! Ну, Кулаков! - не смог сдержать своего восхищения Стас. - Так и быть, вернешься в караульное помещение на гауптвахту тебя не посажу!..

Волновался Стас зря: недостатки по постам, конечно, были, но - пустяковые, переходящие из караула в караул. Естественно, придраться можно было и к ним, и, кстати говоря, в части были двое-трое офицеров, которые душу вытрясали из-за какой-нибудь дырки в заборе или нечеткой печати, заставляя торчать в карауле лишние два-три часа. Но они - были исключением. Все остальные же офицеры брали эти недостатки на себя и сами же устраняли.

Караул ОН принял, и счастливый Стас исчез.

Служба потекла своим ходом, и ОН, отдав необходимые распоряжения, сел за стол и положил перед собой книгу Селенджера "Над пропастью во ржи" на английском языке. Языком ОН продолжал заниматься с большим трудом, поскольку одному - после отъезда философа-самородка в Чехословакию - зубрить English стало скучно.

Над Селенджером ОН мучился давно: перевод шел с большим скрипом - по одной страничке в день, некоторые фразы ему так и не удавалось понять и уже неоднократно ОН в отчаянии собирался бросать это непосильное занятие, но вновь и вновь возвращался к нему, сам не зная зачем. Сегодня же перевод пошел. ОН даже не заметил, как быстро пролетело время, и лишь резко прозвучавший телефонный звонок вернул его к действительности.

ОН машинально посмотрел на часы - было одиннадцать вечера - и поднял трубку.

- Слушай приказ, - громыхнул в трубке голос комбата. - Караул, в ружье! Через две минуты ты должен быть с бодрствующей сменой на КПП! Да автоматы не забудь, понял?!

По возбужденному голосу комбата ОН почувствовал, что случилось что-то из ряда вон. ОН выскочил из своей комнаты и рявкнул:

- Караул, В РУЖЬЕ!

Отдыхающая смена в считанные секунды заняла оборону караульного помещения, ОН же с бодрствующей сменой - рванул на КПП.

Комбат их уже ждал.

- Так, - дыхнул комбат мощнейшим перегаром, - следуешь за мной. Направление - "Копоть". Объясню все там. - Он вытащил из кобуры пистолет, переложил его в карман, запрыгнул в свой УАЗик и медленно поехал вперед.

Вскоре часть осталась позади и показалась деревня. Окна в домах зияли темнотой - и неудивительно: спать в деревнях ложаться рано, лишь в одном доме - посреди деревни - ярко горел свет, это и была "Копоть". Метров за триста до нее комбат остановил свой УАЗик, вышел и, приложив палец к губам, полушепотом обратился к курсантам:

- Ваша задача: незаметно достигнуть вон того дома, - он показал в сторону "Копоти", - и занять позиции у окон. По моему сигналу автоматы - в окна, ясно?

- Так точно! - гаркнули в ответ курсанты.

- Да тише вы! - испуганно завертел головой комбат. - За мной!

Они потихоньку подкрались к "Копоти", и, когда курсанты заняли места у окон, комбат, вытащив пистолет из кармана, поднялся на ступеньку и с силой врезал сапогом в дверь.

- Всем оставаться на местах! - заорал комбат, ворвавшись внутрь. - Не шевелиться!

Обитатели "Копоти", а их было человек пятнадцать и среди них - шесть или семь офицеров и прапорщиков, с ужасом в глазах застыли на местах.

- Что же ты, Василиса? - поигрывая пистолетом, с осуждением посмотрел на буфетчицу комбат. - Я ж тебя просил: не пускать сюда моих охламонов, а?

- А что я с ними сделаю? - с поднятыми вверх руками, плаксивым голосом запричитала Василиса. - Драться, что ль?

- Зачем драться? - возразил комбат, с презрением оглядывая столики, сплошь уставленные бутылками с пивом и водкой. - Я ж тебе говорил: предупреждай.

- Так у меня ж телефону-то нет, - оправдывалась буфетчица.

- Телефона, говоришь, нет? Будет тебе, Василиса, телефон... А вы что, алкоголики, смотрите?! - повернулся комбат к офицерам и прапорщикам.

Но в этот момент, сидевший, а вернее, лежавший в полубеспамятном состоянии на столике в углу деревенский пьяница дед Макар вдруг встрепенулся, неожиданно резко рванулся из-за стола и с возгласом "Фрицы в деревне!" хватанул пустую бутылку и с поразительной точностью швырнул ее в комбата. Комбат, попытавшись увернуться от бутылки, подскользнулся и, падая на пол, случайно нажал на спусковой крючок.

Грохнул выстрел.

Кто его знает: то ли у одного из курсантов не выдержали нервы, то ли выстрел комбата был воспринят как сигнал, но вдруг за окнами "Копоти" раздалась автоматная очередь, а вслед за ней - все десятеро курсантов начали отчаянно палить вверх.

- Обложили, гады! - заорал очумевший дед Макар. - Живым не дамся! - Он рванул на себе рубаху и сиганул в открытое окно.

Его примеру последовали и остальные. Послышался треск разбитых стекол и истошный крик деда Макара, видимо вспомнившего свою фронтовую юность:

- Первый взвод к бою! Обходи справа! Вызываю артиллерию! Огонь!

Тут началось невообразимое: кто-то вырубил в "Копоти" свет, выпрыгнувшие из окон мужики бросились к курсантам, те же - с испугу - рванули в разные стороны.

- Живьем брать! - вошел в раж дед Макар. - За Родину! За Сталина, ур-ра-а!

Когда комбат пришел в себя и выскочил на улицу, было уже поздно: курсанты, сбившись в кучу, затравленно озирались по сторонам под дулами отобранных у них мужиками автоматов.

- Да вы что?! - в отчаянии заорал комбат. - С ума посходили?! Немедленно вернуть автоматы караулу!

- Вот он, шпиен! - обрадовался дед Макар и направил на него автомат. - Ну-ка, бросай свою пушку на землю!

- Убери автомат, - попытался образумить деда комбат.

- Ты не слышал приказу?! - повысил голос протрезвевший дед Макар и, для подтверждения серьезности своих намерений, приподнял ствол автомата вверх и дал очередь. - Ух, ты! - восхитился он. - И правда стрелят, зараза! Ну?! - опять наставил автомат на комбата дед Макар. - Не заставляй брать греха на душу!

- Бред какой-то, - прошептал бледный как полотно комбат и бросил пистолет на землю.

- И ты тоже, - приказал дед Макар.

ОН, взглянув на комбата, подчинился приказу деда и тоже бросил свой пистолет.

- Так-то лучше, - удовлетворенно хмыкнул дед. - А таперь слухай мою команду: в колонну становись!

Выстроились так: первым - комбат, за комбатом - ОН, за ними - курсанты, а слева и справа от них - мужики с автоматами под предводительством деда Макара.

Переполошенная автоматными очередями деревня - несмотря на ночь - высыпала на улицу и с интересом глазела на необычный конвой.

- Дед, - раздался чей-то бабий голос, - кого поймал-то?

- Не видишь, что ли? - горделиво ответствовал дед. - Шпиенов!

- Да это ж командир части со своими солдатиками! - не унималась баба.

- Был командиром, - ухмыльнулся дед, - а таперь - шпиен.

- И куды ж вы их?

- В тюрьму, куды?!

Это был действительно бред: ночь, луна, звезды, полдеревни вдоль дороги и - комбат со своим доблестным войском с руками за спину...

- Дед, - осторожно начал комбат, - и чего ты собираешься делать дальше?

- Молчи, фриц, - подтолкнул его стволом автомата в спину дед Макар. - Там разберутся.

- Где разберутся? - все также осторожно поинтересовался комбат.

- Где надо, там и разберутся! - убежденно ответил дед.

Они миновали деревню и направились по дороге в часть.

- Слушай, дед, - не терял надежды выкрутиться из глупейшего положения комбат. - Ты что, разве меня не знаешь?

- И знать не хочу!

- Давай по-хорошему. Ну, погорячился я... Может, закончим этот цирк, а?

- Иди-иди, - сурово проговорил дед. - И отставить разговорчики!

Впереди показался КПП.

- Мужики! - взмолился комбат, в последней надежде пытаясь избежать окончательного позора. - Может, хватит, а? - Но мужики угрюмо продолжали идти вперед. - Э-э-х! - безнадежно махнул комбат рукой и обреченно подчинился воле судьбы.

На КПП конвой встретил дежурный сержант. Когда он увидел комбата и караул под дулами автоматов, глаза его округлились, и он, не зная, что предпринять, в ужасе застыл на месте.

- Ну-ка, сынок, - обратился к нему дед Макар, - зови сюды дяжурного.

- Е-есть, - выдавил из себя сержант и пулей бросился к телефону.

Через полминуты на КПП примчался весь запыхавшийся дежурный по части.

- Товарищ майор?! - ошарашенно уставился он на комбата.

Комбат в ожесточении сплюнул на землю и отвернулся.

- Ну-ка, дяжурный, - сказал дед Макар, - примай шпиена.

- Какого шпиона?

- Вот ентого, - ткнул стволом в спину комбата дед Макар.

- Да ты что?! - изумился дежурный. - Это ж командир части!

- Говорю - шпиен, - уперся дед. - А не примешь - поведу дальше.

- Все-все! - поспешно согласился дежурный. - Принимаю!

- Эт, другое дело, - успокоился дед Макар. - Мужики, сдавай оружье.

Мужики молча поставили автоматы у стены КПП, и только после этого дед Макар вытащил из карманов пистолеты и передал их дежурному.

- Бывайте, - сделал прощальный жест рукой дед Макар и вместе с мужиками направился вниз по дороге.

- Ну, дед, - крикнул ему вдогонку осмелевший комбат, - я этого так не оставлю!

- Я ж сказал, - обернулся дед, - что ты - шпиен. Расстрелять тебя надо было как врага народа!

- Иди-иди, пьянь! - совсем расхрабрился комбат и, повернувшись, набросился на дежурного: - А ты что уставился на меня, как баран на новые ворота?! Распустились, бездари! Ну, я вам устрою райскую жизнь!

Первым, кто утром принес весть, потрясшую весь батальон, был лейтенант Маслов. Рассказ его был сбивчив и запутан, но суть все же удалось уловить:

- Эт, ваще! - делая круглые глаза, рассказывал он группе офицеров, ожидавших утренний развод. - Сидим мы в "гостюхе" и "Варну" трескаем. Тут вдруг за окном - "та-та-та". Генка как вскочит, как заорет: "Война!" - и в окошко. Я его еле успел за ноги поймать. Говорю: "Ты че, дурак, что ли?!". А он мне - сам, мол, дурак, там люди кровь льют, а ты здесь водку жрешь. Не водку, говорю, а "Варну". Вощем, успокоил я его. Допили мы с ним две бутылки, и Генка вырубился. А я - нет. Ложусь спать, а сон - ты хоть убей! - не идет, зараза, и все! Шатался я шатался по комнате, смотрю - время-то уже шесть утра. Ладно, думаю, черт с ним - со сном, дай-ка я узнаю, чего в мире-то творится. Взял "Спидолу" и стал ручку настройки крутить. Вдруг слышу: "Говорит радио "Свобода". Передаем последние известия". Ну, думаю, нехай вещают, послушаю вранье-то, надо ж знать, чего наш враг... Ну, вощем, вот... Да! И вдруг слышу: "Сегодня ночью в районе двадцати четырех часов в деревне такой-то произошло ожесточенное столкновение между местным населением и подразделением Советской Армии. По непроверенным данным в результате столкновения двое убиты и около десяти раненных". "Мать честная! - думаю про себя. - Так это ж наша деревня-то!" Во, представляете?!

- Врешь, - убежденно сказал один из офицеров.

- Сам ты врешь, - обиделся Маслов.

Тут офицеры и прапорщики заговорили все разом.

- Не, то, что ночью стреляли - это точно, я слышал...

- Еще бы не точно! Эт комбат "Копоть" штурмом пытался взять, да его самого дед Макар арестовал.

- Че, правда, что ль?!

- Еще какая правда! Вот увидишь, каким он бешеным сегодня будет...

- А если еще узнает, что и по "Свободе"!..

- Тише! Вон он сам пожаловал...

Все затихли и с интересом посмотрели в сторону комбата. Комбат же - угрюмый и злой - нервно махнул рукой бросившемуся ему навстречу дежурному по части и быстро проскочил к себе в штаб.

- Так ему и надо, козлу! - с чувством произнес один из офицеров.

- Допрыгался, - согласился другой.

Весть о том, что благодаря радиостанции "Свобода" штурм комбатом "Копоти" стал известен всему миру, облетела не только весь гарнизон, но и достигла штаба округа. К обеду в батальон прибыл сам член Военного совета генерал-полковник Шевкунов.

С членом Военного совета комбат провел в кабинете два часа. О чем они там беседовали - одному Богу известно. Среди офицеров и прапорщиков ходили разные слухи: одни утверждали, что комбату пришел конец и что с должности он теперь слетит как миленький, другие говорили, что за такое ЧП - ославиться на весь мир! - можно и в тюрьму угодить, третьи - убежденные пессимисты - считали, что комбат выйдет сухим из воды...

В четыре часа дня всем офицерам и прапорщикам было приказано собраться в офицерском классе на совещание. Как сообщил дежурный по части, перед ними решил выступить сам член Военного совета.

Генерал-полковник Шевкунов энергично вошел в класс и - сразу, без лишних предисловий - перешел к делу:

- Товарищи офицеры и прапорщики! - суровым тоном провозгласил он. - Мы живем в сложнейшее, насыщенное важнейшими международными событиями время. Процесс разрядки, начатый нашей партией под руководством выдающегося борца за мир Генерального секретаря ЦК КПСС Леонида Ильича Брежнева, несмотря на бешеное сопротивление империалистических кругов, успешно развивается. Мы - за мир, и именно это не дает покоя милитаристским кругам на Западе. И именно это заставляет их идти на любые грязные уловки, чтобы сорвать этот процесс. Да, они действительно не гнушаются ничем, и это еще раз подтвердило насквозь лживое сообщение радиостанции "Свобода" - этой проститутки, щедро оплачиваемой ЦРУ, о том, что вчера ночью здесь произошло кровопролитное столкновение между армией и народом. Какая чушь! Наша армия и наш народ - едины! Но, товарищи, произошедшее сегодня ночью - прежде всего урок нам. Да-да! Урок в том, что мы не должны давать даже малейшего повода империалистам, всегда быть начеку! Теперь, что касается самого конфликта в деревне. Я так скажу: конечно, метод, избранный командиром части для искоренения пьянства, не - скажем мягко - без недостатков. Но, товарищи, до каких же пор мы будем терпеть, а?! Офицер и пьянство - это ж несовместимые понятия! Поэтому считаю: командир батальона действовал правильно. И я думаю, что вы и сами согласны с этим. Есть какие-нибудь ко мне вопросы? Нет? Желаю вам успехов в службе. До свидания.

Шевкунов развернулся и также энергично вышел из класса.

- Всем оставаться на местах! - приказал сияющий комбат и кинулся вслед за Шевкуновым.

В классе воцарилась тишина. Речевой напор члена Военного совета был настолько силен, что у присутствующих даже не возникло желания обменяться впечатлениями.

- Что?! - проводив Шевкунова, влетел в класс возбужденный комбат. - Думали, что меня уже схарчили?! Га-га-га! Хер вам с маслом! И запомните: я буду до упора бороться с пьянством, пока всех алкоголиков не выведу!

ОН сменился с караула около десяти часов вечера - попался как раз один из тех офицеров, кто вытряхивал душу, заставляя устранять всякую дурь. Когда же все недостатки по постам были устранены и надо было докладывать о приеме-сдаче караула комбату, выяснилось, что комбата нет дома. ОН предложил доложить начальнику штаба, но новый начальник караула уперся. Пришлось сидеть и через каждые десять-пятнадцать минут названивать по телефону. Наконец, новый начкар смилостивился и отпустил.

Злобы в нем не было: ОН так вымотался за эти сутки, что для него не было никакой разницы - на два часа раньше или на два часа позже - один черт! Единственное, о чем ОН мечтал, идя по дороге домой, чтобы в гостинице - вдруг бы! - оказалась горячая вода. Но это было из области фантастики.

Около гостиницы ОН увидел комбатовский УАЗик и возле него - возбужденную толпу: люди что-то кричали, суетились, размахивали руками. ОН ускорил шаг и, достигнув толпы, содрогнулся: на земле - рядом с УАЗиком - корчился в каких-то совершенно невероятных судорогах комбат.

- Что с ним? - с ужасом воскликнул ОН.

Но толпа почему-то внезапно стихла и тупо уставилась на комбата.

- Да что ж вы стоите-то?! - рванулся ОН сквозь толпу. - Быстро в санчасть за врачом!

Кто-то побежал в санчасть, а ОН, наклонившись над комбатом, перевернул его набок, и тут же из горла комбата пошла пена. ОН отпрянул назад и вдруг встретился глазами с солдатом - водителем УАЗика.

- Я ему говорил, - трясущимися губами шептал солдат, - не пейте, товарищ майор. А он меня не слушал...

- И что он пил?! - бросился ОН к водителю.

- Спирт, товарищ лейтенант, - захлюпал носом солдат. - Почти два литра... Один...

- Два литра?! Да ты что?! - схватил ОН солдата за грудки. - С ума сошел?!

- Никак нет, - весь сжался солдат. - Я ему говорил: не пейте, товарищ майор, а он меня не слушал...

Наконец, прибежал врач - молоденький лейтенант, недавно прибывший в часть из академии.

- Что с ним? - увидел комбата лейтенант.

- Это тебя надо спросить! - накинулся на него ОН.

- Да-да, - засуетился лейтенант, наклонился над комбатом и попытался нащупать пульс. - Не прощупывается, - с ужасом в глазах поднял он голову.

- Да ты врач или?!.. - заорал ОН. - Делай же что-нибудь!

- Сейчас-сейчас, - дрожащими руками попытался открыть свою сумку лейтенант. Но тут комбат издал какой-то излетный, нечеловеческий рык, содрогнулся всем телом и затих. Лейтенант схватил его руку, потом бросил ее и приоткрыл пальцами глаза.- Он умер, - не веря сам в то, что говорит, прошептал лейтенант и, обхватив руками свою голову, как заведенный начал повторять: - Он умер, слышите? Он умер, умер...

- Не кудахтай! - грубо оборвал ОН стенания лейтенанта и снял фуражку...

Насчет двух литров спирта солдату, наверное, померещилось. Да разве это что-либо меняет?

* * *

"СОВЕТСКИЕ ВОИНЫ, ТЕСНО СПЛОЧЕННЫЕ ВОКРУГ КОММУНИСТИЧЕСКОЙ ПАРТИИ, БЕЗГРАНИЧНО ПРЕДАННЫЕ СОЦИАЛИСТИЧЕСКОЙ РОДИНЕ, ПАТРИОТЫ И ИНТЕРНАЦИОНАЛИСТЫ, ВСЕГДА ГОТОВЫ ВЫСТУПИТЬ НА ЗАЩИТУ СОВЕТСКОЙ ОТЧИЗНЫ, ИНТЕРЕСОВ СОЦИАЛИСТИЧЕСКОГО СОДРУЖЕСТВА И ПЛЕЧОМ К ПЛЕЧУ С ВОИНАМИ АРМИЙ БРАТСКИХ СОЦИАЛИСТИЧЕСКИХ СТРАН ОТРАЗИТЬ И СОРВАТЬ АГРЕССИЮ, ОТКУДА БЫ ОНА НЕ ИСХОДИЛА".

ОН в который раз с надеждой взглянул на часы, но стрелка - словно заколдованная! - упорно не желала продвигаться вперед. "Может, Коробову дать почитать? - подумал ОН. - Нет, нельзя, - с сожалением отбросил ОН эту мысль, - вдруг еще замполит припрется - вони не оберешься!"

ОН с ненавистью взглянул на тетрадь и, невероятным усилием воли, заставил себя читать дальше:

"СОВЕТСКИЙ НАРОД, РУКОВОДИМЫЙ КОММУНИСТИЧЕСКОЙ ПАРТИЕЙ, ПОЛНЫЙ СИЛ И ТВОРЧЕСКОЙ ЭНЕРГИИ, УВЕРЕННОЙ ПОСТУПЬЮ ИДЕТ ПО ПУТИ СТРОИТЕЛЬСТВА КОММУНИЗМА. РЕШЕНИЯ ХХIV СЪЕЗДА КПСС НАСТОЙЧИВО ПРЕТВОРЯЮТСЯ В ЖИЗНЬ. УСПЕХИ СТРАНЫ СОВЕТОВ ГРАНДИОЗНЫ..."

ОН очнулся. Мысль обожгла его: ОНА! Как же до него это раньше не доходило?! Мир - пошл, мир - дрянь, мир - подл, и если существует в этом мерзком мире место, где ОН может отгородиться от всей этой дури, то это место - там, где ОНА. "Господи! - думал ОН. - Надо же было быть таким идиотом, чтобы так долго не понимать очевидной истины?! Урод! Балбес!.." - клял ОН себя. И вдруг вспомнил: утро, старинное здание, возле которого толпа оживленных, смеющихся людей, машины, то и дело подъезжающие к подъезду, очаровательные девушки в длинных роскошных белых платьях, а рядом с ними - изо всех сил пытающиеся выглядеть солидно - молодые ребята в строгих черных и серых костюмах... Но неожиданно все исчезло: из подъезда вышла ОНА. ОН стоял на противоположной стороне улицы и в упор смотрел на нее, но ОНА не видела его. Как ОНА была хороша! Лицо ее - немного бледное, с едва заметной блуждающей улыбкой - излучало удивительное достоинство и небесную чистоту, хрупкость ее, подчеркнутая воздушностью свадебного платья, обезоруживала, но самыми потрясающими были глаза... Рядом с ней, осторожно поддерживая ее локоть, шел огромный верзила. И тут до него, наконец, дошло: все, ОН теряет ее безвозвратно! Еще мгновение и!.. ОН попытался крикнуть, но голос его застрял внутри, ОН попытался рвануться к ней, но ноги словно приковали к земле. Было поздно - все было поздно...

- Ну, нет! - ОН со злостью врезал кулаком по столу. - Не поздно! Ничего не поздно!

ОН выскочил из канцелярии роты и бросился в штаб.

- Я женюсь, - резко войдя в кабинет начальника штаба, объявил ОН.

- Давно пора, - не поднимая головы от бумаг, сказал начальник штаба.

- Я женюсь! - возмущенным голосом повторил ОН.

- Ну? - оторвал взгляд от бумаг начальник штаба. - Тебя что благословить, что ли?

- Мне нужна неделя.

- Это еще зачем?

- Мне нужно лететь в Святогорск.

- Да-а? - с интересом посмотрел на него начальник штаба. - Чегой-то так близко-то? Уж выбрал бы тогда себе невесту в США, к примеру...

- Мне нужно в Святогорск, - угрюмо проговорил ОН.

- М-да, - задумчиво протянул начальник штаба и на всякий случай поинтересовался: - А невеста-то согласна?

- Согласна.

- Чувствую, темнишь ты чего-то. Ну да Бог с тобой...

Над Домодедовским аэропортом лил дождь. Серые рваные облака, гонимые ветром, казалось, задевали за крышу здания аэровокзала. Но рейс на Святогорск, несмотря на пакостную погоду, к большому удивлению пассажиров не отменили. И когда ИЛ-62, оторвавшись от взлетной полосы, через несколько мгновений пробил серую толщу облаков и оказался в царстве солнца и синевы, многие пассажиры с удовлетворением отметили про себя: можем же! Общее удовлетворение поддержала и бортпроводница, проинформировав пассажиров о том, что ИЛ-62 - флагман советской авиации и чуть ли не лучший и самый надежный самолет в мире.

Было приятно.

Но еще приятнее стало, когда стюардессы покатили вдоль рядов тележки, на которых был полный набор спиртных напитков - от водки до коньяка, и по салону томно поплыл голос Аллы Пугачевой:

Мне кажется,

что вы больны - не мной.

Мне кажется,

что я больна - не вами,

что никогда огромный шар земной

не упадет пред вашими ногами...

В общем - фантастика!

ОН блаженствовал. Когда же настало время завтрака и стюардессы-милашки выставили перед каждым царский аэрофлотовский набор с курицей, бутербродом с икрой и кофе, ОН почему-то подумал о том, что жизнь - все же оччень недурная штука...

В Святогорск самолет прилетел в обед. По дороге из аэропорта ОН заскочил в несколько магазинов и обнаружил, что весь город буквально забит кубинским ромом и греческим апельсиновым соком в банках. Сунув бутылку рома и пару банок сока в дипломат, ОН взял такси и поехал на железнодорожный вокзал. В справочном бюро ОН выяснил, что его поезд идет через полтора часа и направился в кассу за билетом. Но кассирша неожиданно уперлась, наотрез отказавшись продавать ему билет.

- Это еще почему? - возмутился ОН.

- Закрытая зона, - с каменным лицом произнесла кассирша.

- Я же офицер! - не унимался ОН.

- А по мне - хоть Министр обороны! - Кассирша с треском захлопнула окошко, достала зеркальце и с интересом стала рассматривать свое лицо.

- Бриджит Бардо недоделанная, - отпустил ОН ей милый комплимент и, зло сплюнув, отправился на перрон.

Когда объявили посадку на его поезд, ОН выбрал приглянувшуюся ему проводницу, решительно подошел к ней, сунул ей в руку пятерик и, не говоря ни слова, прошел в вагон.

В "закрытую зону" поезд прибыл в девять часов вечера. "Зона" его потрясла - убогий городок, со сплошь одноэтажными покосившимися домишками, с грязными улочками и удивительным названием - "Советск". ОН узнал, что в воинскую часть ему попасть не грозит - туда было необходимо оформлять особый пропуск, поэтому ничего не оставалось делать, как искать гостиницу. Гостиница, как оказалось, в городе была одна, называлась, естественно, "Центральная" и, естественно, мест свободных в ней не было, поскольку, как ему объяснили, уже целую неделю в ней проживали то ли рыбаки, то ли оленеводы, съехавшиеся по случаю присуждения переходящего Красного Знамени за выдающиеся успехи в труде.

Благо при гостинице был ресторан, и ОН, почувствовав зверский аппетит, прошел внутрь и сел за столик. К нему тут же подскочил официант - молодой вихлявый парень - и вежливо осведомился:

- Что будем есть?

- Что принесешь, то и будем, - ответил ОН и, взглянув на официанта, сказал: - Мне ночевать негде. Устроишь? Отблагодарю.

- Нет проблем, - оживился официант. - Есть у меня тут хата. Не гранд-отель, конечно, но переспать можно.

- Плевать, - развязно произнес ОН, - лишь бы кости куда-нибудь бросить.

- Тогда договорились: как смену сдам, так и поедем.

ОН окинул взглядом ресторан и усмехнулся: слово "ресторан" для этого обшарпанного, загаженного помещения было слишком смелым. За соседним столиком сидели четверо молодых парней и по их коротким прическам ОН сразу определил: офицеры. Стол у них был заставлен бутылками с пивом и водкой. "Если бы не семь тысяч километров, - вскользь подумал ОН, - то можно было бы предположить, что все это происходит не у черта на куличках, а у нас в "Копоти". Везде одно и то же..."

Официант принес что-то похожее на мясо и графин с коньяком. ОН налил коньяка в рюмку, залпом выпил и сразу почувствовал, как напряженность суматошного дня начала спадать. Вдруг дверь ресторана с грохотом открылась и в нее ввалилась шумная компания парней и девиц. Сидящие офицеры разом оживились и что-то бурно стали обсуждать. Парни с девицами, увидев офицеров, тоже о чем-то энергично заговорили между собой. Наконец, один из парней встал со стула и развязной походкой направился к офицерам.

- Вы че, офицерье поганое, - подойдя к столику, сплюнул он на пол, - так и не поняли, что я вам запретил здесь появляться?

- Пшел вон отсюда, - не поворачивая головы, с презрением произнес один из офицеров.

- Ах ты сука! - взвизгнул парень и нанес ему короткий удар в челюсть.

Это был сигнал: и те и другие повскакивали с мест и с ожесточением сцепились в дикой драке. Били друг друга молча, с каким-то отчаянным зверством. Мрачную тишину побоища нарушали лишь реплики девиц:

- Крот! Тебя че, драться не научили?! По я...м ему, да посильней!

- Зюзя, если ты не удавишь этого "енерала", я те сегодня не дам, понял?

- Ах, сволочи! - не выдержал ОН и рванулся из-за столика.

- Сидеть! - неожиданно услышал ОН голос за спиной и почувствовал, как чья-то уверенная рука усадила его на место. ОН оглянулся и увидел милиционера.

- Ты кто? - спросил милиционер.

- Приезжий.

- Вот и сиди.

ОН не мог понять: откуда взялся этот милиционер? Но самое удивительное, что у выхода из ресторана ОН увидел еще четверых милиционеров, спокойно наблюдавших за дракой.

- Да что же вы стоите-то?! - возмутился ОН.

- Ты что, меня не понял? - поморщился стоявший рядом с ним милиционер. - Мне повторить?

- Бред какой-то, - прошептал ОН.

В этот момент один из дерущихся издал нечленораздельный крик и рухнул на пол. Милиционеры неспешной походкой подошли к нему, взяли его за руки, за ноги и также неспешно вытащили из ресторана. Когда они возвратились, на полу, издавая стоны, уже лежал еще один. Выволокли и его...

Наконец, из всех дерущихся остались двое - самые упертые. Бились они отчаянно, нанося друг другу сокрушительные удары под восхищенные вогласы девиц. Милиционерам, видимо, надоело ждать развязки, и они, переглянувшись между собой, растащили дерущихся в разные стороны и повели их к выходу.

- Эй, Семеныч, - игриво обратилась к одному из милиционеров рыжеволосая девица. - Зачем маво хахаля уводишь, а? Лучше б меня с собой прихватил.

- Заткнись, шалава, - лениво огрызнулся Семеныч.

- Фу, - фыркнула девица, - какой же ты грубиян! А еще советский милиционер!

- Я ж те сказал, - остановился Семеныч, - пасть закрыть! Ты что глухая?!

- Все-все! - замахала руками девица и, когда милиционеры вышли из ресторана, плюнула им вслед и сквозь зубы произнесла: - Падаль мусорная! Фуфло вонючее!.. - И вдруг - ни с того ни с сего - заголосила:

Говорят, что некрасиво,

некрасиво, некрасиво

отбивать девчонок

у друзей своих -

Все девицы тут же с энтузиазмом поддержали свою подругу, проникновенно выводя слова песни:

Это так, но ты с Алешкой

несчастлива, несчастлива,

а судьба связала крепко

нас троих...

Они дружно встали из-за стола и, с каждым новым куплетом набирая мощь голосов, вышли из ресторана.

ОН сидел и допивал коньяк. Голова его тяжелела - ОН чувствовал это, но с каким-то отчаянием продолжал пить. ОН знал, зачем пьет: ему жутко не хотелось опять впасть в состояние, когда все окружающее вдруг сбрасывает маску пристойности и разверзается мерзость и искореженность, бессмысленность и абсурдность собственного жалкого существования. ОН бежал от этого состояния, от этих мыслей. ОН хотел думать только о ней, о том, как ОН завтра увидит ее, как ОН будет говорить с ней... Но унылый грязный город, жестокая бессмысленная драка, скотское спокойствие стражей порядка, безрассудная удаль падших девиц прочно удерживали его в своем круге. ОН был в их власти...

- Ну что? - вывел его из оцепенения голос официанта. - Вперед?

ОН тупо посмотрел на него и встал из-за стола.

- Слушай, - вдруг остановился официант, - может, тебе телка нужна? Мигом организую...

- Нет, - мотнул ОН головой.

- Зря. Телка, между прочим, экстра-класса...

Они вышли из ресторана и сели в стоявшее у входа такси: ОН - вперед, официант - на второе сиденье.

- Кеша, - похлопал по плечу водителя официант, - давай-ка к бабуле - гостю переночевать надо.

- К бабуле - так к бабуле, - весело ответил таксист, включил зажигание и рванул с места.

- Может, передумаешь? - услышал ОН голос официанта. - Ты только взгляни, какая телочка - дух захватывает!

ОН обернулся назад и увидел, что рядом с официантом сидит молоденькая девица.

- Ну? - продолжал рекламировать девицу официант. - Это ж клад! - Он погладил ее по щеке и уверенно юркнул рукой в вырез платья.

Девица неожиданно резко отпихнула его в сторону.

- Ты чегой-то?! - удивленно уставился на нее официант.

- Ничего, - надтреснутым голосом ответила девица. - Много вас тут на халяву-то!..

- Ну ты ваще... И полапать уже за плату?

- А за бесплатно - корову лапай, - усмехнулась девица.

- Ты понял?! - толкнул его в плечо официант. - Во, какие у нас бабы! Ну, ладно, и что у тебя сегодня за ставка?

- Четвертак.

- Да ты что?! - обомлел официант. - Неделю назад - за червонец, а сейчас уже четвертак?

- Короче! - оборвала его девица. - Мне насрать: ты или ОН, но только быстро решай, а нет - вези обратно, у меня время - деньги!

- Хрен с тобой, - сказал официант, вытащил из кармана двадцать пять рублей и протянул ей. - Ну, теперь-то можно?

- Валяй, - девица спрятала четвертак в сумочку и спросила: - Слушай, может, твой гость - гомик? Так ты ему скажи: мне плевать - лишь бы деньги платил.

- Да отстань ты от него, - задрал ей платье официант, - не видишь - человек в печали.

Позади послышался шорох одежды и прерывистое дыхание официанта.

- Э-э! - неожиданно очнулся водитель. - Невтерпеж, что ли? Обтрухаете салон - самих заставлю вычищать!

- Поздно, Кеша, - переведя дух, сглотнул слюну официант. - Да и зря волнуешься - это ж безотходное производство, все в дело...

- Эх, и балабол ты! - покачал головой Кеша.

ОН, находившийся все это время в отрешенном состоянии, вдруг очнулся и посмотрел в окно. Ехали они по какой-то темной, безлюдной улице с чернеющими по бокам одноэтажными домами с глухими заборами. "И куда меня черт несет? - мелькнула у него запоздалая мысль. - А! - ответил ОН сам себе. - Куда кривая выведет, туда и!.."

- Ну вот и приехали, - оповестил всех Кеша и резко нажал на тормоза.

- Детка, - обнял девицу официант, - не скучай, я щас - только гостя устрою и вернусь.

- Я прям умру ожидаючи, - поморщилась девица.

Они вышли из такси и подошли к дому. Официант пнул ногой калитку, и она, издав мерзкий скрип, нехотя открылась. Дом, вросший в землю, с закрытыми ставнями, покосившийся и мрачный, производил гнетущее впечатление. Официант уверенным движением распахнул дверь и прошел в сени.

- Голову нагни, - предупредил он, - а то врежешься еще во что-нибудь!

Он отворил еще одну дверь и сени пробил тусклый луч света.

- Бабуля! - крикнул официант. - Принимай гостя!

В углу комнаты что-то зашевелилось, и ОН увидел, что это "что-то" - согбенная, в рваном барахле старуха.

- Угости гостя, чем Бог послал, а я уматываю - телка ждет.

- Телка-телка, - проворчала скрипучим голосом старуха. - Сгубят они тебя, помяни мое слово...

- Не боись, бабуля, - поцеловал он ее в морщинистый лоб. - Не сгубят!

Сказал - и исчез.

- Ну, чего стоишь как неприкаянный? - проскрипела старуха. - Проходи и садись за стол.

ОН сел и с отвращением посмотрел на стол, накрытый истертой до дыр, засаленной клеенкой, на которой валом лежали остатки пищи и грязная посуда.

Старуха, сдвинув рукой все это барахло на край стола, освободила место и поставила на него два граненых стакана и поллитровую бутылку с бумажной затычкой.

- Выпей со мной, голубок, - вдруг ласково проворковала она, - а то скучно одной-то...

ОН взглянул на грязный стакан и спросил:

- Вода есть?

- Есть-есть, - засуетилась старуха и притащила ковш.

ОН вымыл стакан, и старуха, трясущимися руками вытащив затычку, разлила содержимое бутылки по стаканам.

- Самогон? - недоверчиво посмотрев на мутную жидкость, спросил ОН.

- Самогон, - успокоила его старуха.

- Пей первой, - приказал ОН.

Старуха необычайно ловко прихватив своими крючкообразными пальцами корку хлеба, также ловко уцепила стакан и залпом выпила.

- У-ух! - выдохнула она. - Крепка, родимая.

ОН немного подумал и тоже поднял стакан. Самогонка оказалась отвратной - ОН с трудом протолкнул ее внутрь.

- Вот, спасибо, - умилилась старуха, - уважил. - Глаза у нее заблестели, и она, с интересом взглянув на него, спросила: - Какими ж судьбами у нас-то оказался, голубок?

ОН не ответил: голова его с молниеносной быстротой тяжелела, и ОН почувствовал, как стремительно проваливается куда-то в пропасть.

- Слушай меня, - с трудом удерживая сознание, проговорил ОН. - Я приехал к своей девушке. Мне найти ее нужно...

- А где ж она? - участливо спросила старуха.

- В воинской части. ОНА - замужем. Ты завтра утром пойдешь и найдешь ее, поняла? Я заплачу...

- Как же я найду ее, голубок? Там - все замужние.

- Найдешь, - на исходе сил проговорил ОН и добавил: - ОНА - самая красивая. ОНА... - Но договорить ОН не смог - сознание его отключилось, тщательно стерев все нагромождения чувств, слов, эмоций и оставив лишь одно - пустоту.

Разбудило его чье-то потрясающе-ласковое прикосновение. ОН открыл глаза и не поверил: на него смотрела ОНА.

- Ты мне снишься? - осторожно спросил ОН.

- Нет, - улыбнулась ОНА.

- А как ты здесь оказалась?

- Бабуля привела.

- Ах, бабуля... - проговорил ОН и сразу все вспомнил. ОН огляделся вокруг и ужаснулся: спал ОН на какой-то обшарпанной кровати, укрывшись рваным омерзительным одеялом. "Боже мой! - подумал ОН. - И ОНА все это видит!.."

- Отвернись, пожалуйста, - сказал ОН. - Я оденусь.

ОНА отошла к окну, и ОН, быстро одевшись, успел взглянуть на себя в осколок висевшего на стене зеркала: лицо его было помятым и зеленым. "Мерзавец! - с отвращением и тоской проговорил ОН про себя. - Какой же мерзавец!.."

- Пойдем отсюда, - сказал ОН вслух.

Они прошли в кухню и увидели старуху.

- Ой, хороши! - всплеснув руками, слащаво воскликнула старуха. - Ну, прям, два голубка...

- Сколько я вам должен? - холодно спросил ОН и полез в карман за кошельком.

- Ни копеечки, дорогой, - суетливо вздрогнула старуха. - Идите-идите, с Богом. - Она проворно соскочила со стула и буквально вытолкнула их на улицу.

- Ну, смотрите, - пожал ОН плечами, - а то я заплачу.

- Ни-ни, - торопливо подтолкнула их к калитке старуха. - С дорогих гостей денег не беру.

- Как знаете, - сказал ОН и открыл калитку.

У перекрестка ОН увидел колонку и, открыв воду, умылся.

- Вот, - неуклюже пошутил ОН, - теперь я вновь стал молод и симпатичен.

ОНА рассеянно улыбнулась и пошла вперед.

- Куда мы теперь? - догнав ее, спросил ОН.

- Помолчи пока, ладно? - тихо сказала ОНА.

- Как хочешь, - с трудом подавил ОН в себе раздражение.

Они молча дошли до остановки и сели в автобус. ОН бесцельно посмотрел в окно и вдруг обнаружил, что утро было потрясающим: сентябрьское солнце игриво поблескивало в окнах домов, отчего сами дома, казавшиеся ему вчера убогими и мрачными, неожиданно приобрели веселый и ухоженный вид, деревья - в своем коричнево-рыжем одеянии - задорно заигрывали с повесой-ветром, с профессиональной точностью выставляя напоказ изящность своих листьев...

- Конечная, - объявил водитель автобуса.

Это была окраина города, за которой сразу же начинался лес. Они шли, осторожно ступая на опавшие листья, и молчали.

- Ну, - наконец прервала ОНА молчание, - рассказывай.

- О чем?

- Как ты здесь оказался...

- Я приехал за тобой.

- За мной?

- Да.

- За мной... - тихо повторила ОНА.

ОН ничего не понимал: ОНА была рядом и одновременно - где-то далеко-далеко. ОН видел ее, ОН ощущал ее, ОН чувствовал, как от ее близости щемит и замирает сердце, как все меркнет и исчезает и остается лишь ОНА, заполняя собой все вокруг.

Но ее не было рядом с ним.

- Да что с тобой?! - в отчаяние воскликнул ОН и, прижав ее к себе, с жаром поцеловал. Но губы ее были холодны и безучастны. ОН отстранил ее от себя и посмотрел в глаза: на мгновение ему показалось, что что-то знакомое вспыхнуло в ее зрачках, но тут же погасло. "Да очнись же! - взмолился ОН. - Не исчезай!" Но в глазах ее появилось нечто, заставившее его вздрогнуть. ОН попытался постичь это нечто, но оно ускользало, терялось, вывертывалось. И вдруг ОН понял: это нечто было ничем иным как тихим, уверенным СПОКОЙСТВИЕМ замужней женщины.

- Ты поедешь со мной! - взорвался ОН. - Слышишь?! Ты поедешь со мной!

- Нет, - с твердой решимостью прошептала ОНА. - Это невозможно.

- Это возможно! - с безнадежным отчаянием сопротивлялся ОН неотвратимому. - Да ты понимаешь, что мы любим друг друга?! Все остальное - тщета. Нам Бог послал любовь, ты слышишь меня?! - тряс ОН ее. - ЛЮБОВЬ! А ты хочешь собственными руками!..

- Любовь... - улыбнулась ОНА. - Поздно.

- Не поздно! - ОН схватил ее за руку и потащил за собой. - Мы сейчас же едем на вокзал и уезжаем отсюда к чертовой матери!

- Подожди, - высвободив руку, остановилась ОНА. - Ты же ведь сам понимаешь, что ничего из этого не получится. Успокойся, - ОНА ласково прикоснулась ладонью к его щеке. - Ну, что ты?

Что-то надломилось в нем и погасло. И вдруг ОН почувствовал какую-то холодную отстраненность: весь мир - и ОНА, и осенний лес, и огромное бездонное небо - были по одну сторону, а ОН - по другую. И самое удивительное - эта отстраненность успокоила его, внеся, наконец, законченность и завершенность в его собственное Я.

- Что с тобой? - испуганно спросила ОНА.

- Со мной? - удивленно пожал ОН плечами. - Ничего.

Они пробродили по лесу до вечера. Им было хорошо вдвоем - легко и свободно.

- Мне пора, - взглянув на часы, сказала ОНА.

Они вернулись на остановку. Вскоре подошел автобус, и ОНА, усевшись на заднее сиденье, прильнула к окну. ОН смотрел на нее и чувствовал, что вместе с ней ОН прощается со своим прошлым, но жалости не было, была обреченность.

Когда автобус скрылся из вида, ОН, постояв некоторое время в задумчивости, сделал решительный жест рукой и громко произнес:

- Все!

На железнодорожном вокзале ОН сразу же направился к билетной кассе.

- Мне один билет до Святогорска, - сказал ОН кассирше.

- Пять рублей, - ответила кассирша.

ОН полез в карман за кошельком, но в кармане его не оказалось. Тогда ОН открыл дипломат - пусто. "Бабуля!" - дошло до него. Первым его желанием было броситься к старухе и вытрясти ей душу, но, во-первых, ОН все равно не нашел бы ее дом, а, во-вторых, до отхода поезда на Святогорск оставалось двадцать минут. "Плевать на деньги, - решил ОН. - Хорошо хоть обратный билет на Москву взял, растяпа!" Но злобы на старуху ОН не испытывал, да и вообще ОН ничего не испытывал, ему было на все наплевать.

ОН вышел на перрон и пошел вдоль состава. Поравнявшись с вагоном-рестораном, ОН увидел пожилого мужчину в белом халате.

- Отец, - обратился ОН к нему, - возьми до Святогорска. Офицер я. Денег у меня нет.

Мужчина внимательно посмотрел на него, затушил ногой сигарету и, вздохнув, сказал:

- Залазь.

Вагон-ресторан не работал, и все столы были подняты вверх и закреплены. Мужчина плотно составил пять стульев в один ряд и коротко бросил:

- Располагайся.

- О! - вдруг вспомнил ОН и полез в дипломат. - У меня ж ром есть, будете?

- Нет, - покачал головой мужчина. - Не пью. И тебе не советую.

- А я выпью, - усмехнулся ОН. - Сколько той жизни-то?

- Ну и дурак.

Мужчина прошел на кухню и вернулся со стаканом.

- Спасибо, - сказал ОН, взял стакан, налил его до краев и, не отрываясь, выпил.

Послышался гудок тепловоза, и состав, вздрогнув, начал постепенно набирать скорость.

- Ложись, - приказал мужчина. - И запомни: водкой горе не заглушишь.

- А с чего это вы взяли, что у меня горе? - вызывающе спросил ОН.

- Вижу, - ответил мужчина. - За десять лет тюряги чего-чего, а уж горе-то отличать научился.

- Нет, отец, - ложась на стулья, проговорил ОН. - Это - не горе. Это хуже. Это когда ты совершенно не понимаешь: зачем ты и для чего...

- Да, - согласился мужчина, - это - хуже. Я тоже: прожил жизнь и не знаю - зачем? Семьи не было, детишек не завел... Промотался по свету, почем зря. Помню...

Но ОН уже не слышал его: какое-то пурпурно-фиолетовое месиво заполнило его сознание и, придя в движение, начало закручиваться в воронку. И ОН - почти физически - ощутил, как эта гигантская воронка стала засасывать его самого. ОН не сопротивлялся, да это было и бесполезно - месиво властно влекло его за собой, растворяло в себе, лишало воли и всякой возможности неподчинения. Неожиданно из пурпурно-фиолетового месиво превратилось в ярко-оранжевое, скорость закручивания воронки резко возросла, и ОН увидел, как перед ним разверзлась бесконечность, не понял - а именно ощутил. Ему стало жутко. ОН попытался вырваться из объятий этого месива, но его попытки были смешны - все было безнадежно.

Все...

- Я так и знал, что обманешь, - начальник штаба мрачно посмотрел на него. - Невеста, женитьба... Лучше бы просто сказал: дайте отдохнуть неделю.

ОН молчал.

- Ты чего молчишь? - вдруг осекся начальник штаба и неожиданно смягчил тон: - Ну? - подошел он к нему. - Чего нюни-то распустил, а?

- С какой стати? - пожал ОН плечами.

- И правильно, - согласился начальник штаба и, потоптавшись на месте, вернулся к столу. - Выбрось из головы. Подумаешь!.. - он поморщился как от зубной боли. - В общем так: сегодня ночью выезд батальона по тревоге на тактико-специальное занятие. Иди в роту и занимайся подготовкой своего взвода, понял?

- Так точно.

- И нос-то, - фальшиво подбодрил его начальник штаба, - повыше!

Лапсердак встретил его оживленно:

- Ну и где жа крабы-кальмары?

- В океане, - холодно произнес ОН.

- Понял, - ответил Лапсердак и, искоса взглянув на него, перешел на серьезный тон: - Слушай сюда: для выезда, в принципе, все готово, тебе осталось лишь довести до любимого личного состава правила по технике безопасности. Под роспись! Понял?

ОН взял журнал инструктажа и пошел во взвод.

Инструкцию по технике безопасности ОН читал автоматически, не вникая в смысл читаемого и не слыша своего голоса. Но одна строка инструкции неожиданно вывела его из оцепенения. Она гласила: "Категорически запрещается при движении колонны в лесу высовывать головы из кабин и кунгов автомашин". ОН еще раз перечитал эту строку про себя, пытаясь вникнуть в смысл прочитанного. Наконец, смысл до него дошел и ОН, взглянув на курсантов, спросил:

- Кому этот пункт не ясен?

Курсанты молчали. Но ОН знал, что это молчание означает только одно: курсанты думали о своем и его не слушали.

- Зачитываю еще раз, - повысил ОН голос: - Категорически запрещается при движении колонны в лесу высовывать головы из кабин и кунгов. Ясно? Для кого это написано? - ОН обвел класс глазами. - В первую очередь, для тех любознательных, кто захочет испытать прочность своего черепа при столкновении со стволом, понятно? - Шутка получилась корявой и плоской. ОН поморщился и продолжил чтение инструкции дальше: - Категорически запрещается...

Выезд батальона, назначенный на четыре часа утра, состоялся, естественно, намного позже: как всегда чего-то позабыли, кто-то опоздал, какая-то машина не завелась... Лишь в восемь часов утра батальонная колонна вытянулась вдоль шоссе и по сигналу начальника штаба начала движение по направлению к полигону.

До полигона было рукой подать - километра три, и вскоре колонна, свернув с шоссе на лесную дорогу, прибыла к месту развертывания. Начальник штаба собрал всех офицеров и прапорщиков и уточнил места развертывания элементов узла связи. После этого колонна, раздробившись на группы в две-пять машин, постепенно начала втягиваться в лес.

ОН все же пришел в себя: то ли оттого, что понял - изменить все равно ничего невозможно, то ли оттого, что заставил себя сбросить всю эту дурь, то ли еще из-за чего, но, во всяком случае, чувствовал ОН себя бодро и уверенно. ОН приказал всем курсантам выйти из кунгов и, встав перед первой машиной, стал командовать водителем. Водитель оказался смышленым, и ЗИЛ начал уверенно продвигаться между стволами сосен. Так ОН провел первую машину, за ней - вторую. С третьей пришлось повозиться: водитель был полным неумехой.

- Ты что, - накинулся ОН на него, - первый раз за рулем, что ли?! - Водитель молчал, намертво вцепившись в руль и с ужасом в глазах взирая на обступившие машину сосны. - А ну, вылазь! - приказал ОН и сам сел за руль.

Когда до указанного места оставалось каких-то десять метров, позади машины вдруг раздался душераздирающий крик. ОН резко нажал на тормоза, выскочил из кабины и застыл на месте как вкопанный: перед ним - на земле - словно вырванный с корнем качан капусты, лежала оторванная голова курсанта.

- Как?!.. - в ужасе прошептал ОН. - Я же приказал всем покинуть кунги...

"Категорически запрещается при движении колонны в лесу..." - неожиданно всплыло в его памяти и ОН автоматически взглянул на кунг: открытое окно с правой стороны кунга находилось впритирку с огромным стволом сосны.

- Бред, - прошептал ОН, обведя невидящими глазами обступивших его курсантов. - Бред, - повторил ОН и, обхватив голову руками, пошел прочь, ничего не видя вокруг и твердя только одно слово: - Бред... Бред... Бред...

"ЕДИНОДУШНО ОДОБРЯЯ И ПОДДЕРЖИВАЯ НАУЧНО ОБОСНОВАННУЮ ПОЛИТИКУ НАШЕЙ КОММУНИСТИЧЕСКОЙ ПАРТИИ, МНОГОГРАННУЮ И ЦЕЛЕУСТРЕМЛЕННУЮ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ ЛЕНИНСКОГО ЦЕНТРАЛЬНОГО КОМИТЕТА КПСС, ПОЛИТБЮРО ЦК, ГЕНЕРАЛЬНОГО СЕКРЕТАРЯ ЦК КПСС ТОВАРИЩА ЛЕОНИДА ИЛЬИЧА БРЕЖНЕВА, СОВЕТСКИЕ ЛЮДИ ЕЩЕ ТЕСНЕЕ СПЛАЧИВАЮТ РЯДЫ ВОКРУГ КОММУНИСТИЧЕСКОЙ ПАРТИИ, МОБИЛИЗУЯ СВОИ СИЛЫ НА НОВЫЕ СЛАВНЫЕ СВЕРШЕНИЯ ВО ИМЯ ТОРЖЕСТВА КОММУНИЗМА".

ОН с облегчением вздохнул, оторвал взгляд от конспекта и посмотрел на часы.

- Коробов, - сказал ОН, - веди взвод в казарму, через пятнадцать минут - торжественное открытие ХХV съезда, понял? Ротному передай - я скоро приду.

Коробов увел взвод, а ОН, открыв портфель, достал оттуда бутылку пива и - не отрываясь - с ходу ее выпил. Но облегчения не наступило. ОН вытащил сигарету и попытался закурить, но от первой же затяжки его так замутило, что ОН с раздражением смял сигарету и бросил ее в мусорную корзину...

- Да-а, - протянул Лапсердак, когда ОН вошел в канцелярию роты. - Головка бо-бо и во рту кошки накакали?

- Хуже, - мрачно проговорил ОН. - Слушай, мне нужно часа два поспать, а не то я точно загнусь.

- Может, спиртика? - предложил Лапсердак.

- Не-е, - мотнул ОН головой.

- Ладно, - решил Лапсердак. - Вали в каптерку и дрыхни. Но - будь начеку! Наверняка замполит батальона припрется проверить, как мы организовали просмотр по телевизору исторического события. Так что, как только дневальный рявкнет...

- Понял, - нетерпеливо перебил ОН Лапсердака. - Не боись.

В спальном помещении роты вокруг телевизора сидели все четыре взвода. Курсанты, предвкушая четырехчасовой незапланированный сон - время, отведенное на просмотр открытия ХХY съезда, устраивались поудобней - так, чтобы спать и одновременно всем своим видом показывать искреннюю увлеченность историческим событием.

ОН прошел в каптерку и закрыл за собой дверь. В каптерке стоял дежурный топчан, и ОН, сняв шинель и шапку, буквально рухнул на него.

В этот момент, взволнованный голос диктора оповестил: "Говорит и показывает Москва. Работают все радиостанции Советского Союза. Мы ведем репортаж из Кремлевского Дворца Съездов..."

ОН закрыл глаза, но сон почему-то не шел. ОН лежал на спине и ни о чем не думал. Вдруг ОН услышал аплодисменты и понял, что в зал вошел Брежнев. Хлопали долго и упоенно, что-то выкрикивали... Неожиданно все исчезло, и ОН даже подумал, что наконец-то уснул, но сознание опять возвратилось, и ОН услышал голос Леонида Ильича: "ТОВАРИЩИ ДЕЛЕГАТЫ СЪЕЗДА! УВАЖАЕМЫЕ ГОСТИ! ПЯТЬ ЛЕТ ОТДЕЛЯЮТ НАС ОТ ТЕХ ДНЕЙ, КОГДА В ЭТОМ ЗАЛЕ РАБОТАЛ ХХIV СЪЕЗД КОММУНИСТИЧЕСКОЙ ПАРТИИ СОВЕТСКОГО СОЮЗА. ВСЕГО ЛИШЬ ПЯТЬ ЛЕТ. НО КАКИМ НАСЫЩЕННЫМ БЫЛО ЭТО ВРЕМЯ. ДЛЯ КОММУНИСТОВ, ДЛЯ ВСЕГО НАРОДА НАШЕГО ЭТО БЫЛ ПЕРИОД СОБЫТИЙ И ДЕЛ ПОИСТИНЕ ГРОМАДНОГО ЗНАЧЕНИЯ. БУКВАЛЬНО НА НАШИХ ГЛАЗАХ МИР МЕНЯЕТСЯ И МЕНЯЕТСЯ В ЛУЧШУЮ СТОРОНУ. НАШ НАРОД, НАША ПАРТИЯ - НЕ ПАССИВНЫЕ СОЗЕРЦАТЕЛИ ЭТИХ ПЕРЕМЕН. НЕТ, МЫ - АКТИВНЫЕ ИХ УЧАСТНИКИ. ТРУД СОВЕТСКОГО НАРОДА, СТРОЯЩЕГО КОММУНИЗМ, ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ КПСС И СОВЕТСКОГО ГОСУДАРСТВА НА МЕЖДУНАРОДНОЙ АРЕНЕ - ВСЕ ЭТО ВНОСИТ ДОСТОЙНЫЙ ВКЛАД В ДЕЛО ОБЩЕСТВЕННОГО ПРОГРЕССА. И РАЗВЕ МОЖНО НЕ ГОРДИТЬСЯ ЭТИМ. РАЗВЕ МОЖНО НЕ ИСПЫТЫВАТЬ ГЛУБОКОГО УДОВЛЕТВОРЕНИЯ СИЛОЙ НАШИХ ИДЕЙ, ДЕЙСТВЕННОСТЬЮ НАШЕЙ ПОЛИТИКИ, СОЗИДАТЕЛЬНОЙ ЭНЕРГИИ НАШЕГО НАРОДА..."

ОН слушал этот голос, и какое-то глухое безразличие росло в нем. ОН встряхнул головой - будто освобождаясь от назойливого голоса - и с накатившей вдруг злобой произнес:

- А пошли вы все!..

И тут же провалился в сон.

ОН очнулся. Мыслей не было - никаких...