В страшные дни октября 1993 года писатель Евгений Чернов находился около Белого Дома. Все, что описано в этом цикле рассказов, он видел своими глазами…

ВЕЩИЙ СОН

Из своего сельского прихода, окруженный духовными чадами, возвращался домой в первопрестольную батюшка, отец Дмитрий.

Светла и спокойна была прошедшая ночь, проведенная в молитвах и размышлениях. Белой свечой уходила ввысь колокольня, и полнощные звуки некогда роскошного поместья Черкизова, были в этот раз особенно значительны, словно некая воля не давала им растворяться в пространстве, и все прижимала к земле, к старым масонским могилам, что обступили храм, круглым головкам "золотых шаров".

Так вот, когда возвращались домой, Москву-реку переходили по плавучему мосту, под тревожные гудки невидимых за излучиной самоходных барж, видели, как большой черный ворон, распластав крылья, скользил над самой водой. Почему черный ворон так низко стелется над водой? Что высматривает он в мутной, уже почти что безжизненной, глубине?..

В вагоне электрички батюшка задремал. Тело его налилось тяжестью, голова свесилась на грудь. Белые легкие волосы образовывали нимб...

Стучало на стыках вагонное колесо; за окном – березы да ровная небесная синь.

Но вот батюшка открыл глаза, и они были ясные, словно и не дремал он, а просто опустил веки, погрузившись в бесконечную думу свою. Внимательно, но как-то отстранение, посмотрел он на духовных чад, и сказал своим обычным тихим шуршащим голосам:

– Приснилось мне сейчас, будто вся Россия оделась в солдатские шинели.

... А в это время стотысячная колонна демонстрантов уже миновала и Крымский мост, и Зубовскую площадь. Бабульки перед щитами омоновцев яростно трясли дужками очков, и те, словно повинуясь тайному предписанию, как бы неохотно, но расступались, открывая прямой путь к осажденному Дому Советов.

Это была осень, солнечное воскресенье, третье октября по новому стилю, 1993 года.

ИНОСТРАННАЯ ТЕЛЕХРОНИКА

Танк, изрыгнувший пламя. Веселая толпа зрителей в стороне Арбата. Крупным планом мужчина, встряхивающий кулаком с поднятым большим пальцем. Панорама бесконечных окон Дома Советов. Из многих валит густой жирный дым. Асфальт. Лежащее тело казака.

Диктор захлебывается от обилия чувств:

–  А вот вы видите, как ползет к своему убитому товарищу этот человек.

Еще раз крупным планом убитого. Даже в смерти своей красивое бородатое лицо. Под откинутой головой лужа крови.

–  А сейчас мы сделаем маленькую паузу: оператору принесли чашку кофе…

– Вот все! Оператор выпил чашку кофе. Где мы показывали – он ползет?

На экране появилось скрюченное тело.

– А, он уже не ползет... Вот мне здесь подсказывают специалисты – снайперская пуля... Что там у нас еще?.. Напоминаю, мы ведем прямой репортаж о событиях вокруг русского парламента.

КРЕЙСЕР «ВАРЯГ»

1.

Танк стоял неподвижно, отворотив башню со стволом куда-то в сторону. Чуть поодаль толпилась малопонятная публика, которая криками поддерживала армию. Вот из башни вылез танкист и прошелся вокруг своей машины. Евгению Андреевичу даже показалось, что танкист поднимал руку для приветствия, точно так же, как артист балета после удачных прыжков и кручения на месте. Так вот показалось – как артист балета, хотя экран телевизора маленький, да и сам волновался.

Потом человечек в черном комбинезоне залез назад в танк. Башня развернулась, пушка дернулась, изрыгнув огонь, одновременно с выстрелом танк подпрыгнул на месте и окутался облаком то ли дыма, то ли пыли. Тут же показали Дом Советов, из окна повалили черные космы...

Евгений Андреевич выдернул шнур телевизора и с угрозой сказал:

– Не запугаете, господа! Мы это уже проходили. Теперь не обижайтесь...

2.

А рядом сидела пятилетняя дочь Настенька. Она тоже смотрела передачу и, вопреки обыкновению, не задавала вопросов. И это хорошо – что ответил бы ей Евгений Андреевич? Что сын убивает папу? Не мог этого сказать ребенку известный художник-пейзажист, душа младенца наоборот нуждается в укреплении.

– Папа, идем на улицу, – потребовала Настенька.

– Да... конечно, сходим на улицу. А чего еще оставалось?

Евгений Андреевич привычно прошелся взглядом по книжным полкам, поправил фотографию убиенной семьи последнего русского императора. Что же творится? Уму непостижимо...

На улице светило солнце, но очень странное ощущение возникло у Евгения Андреевича: свет словно отдавал темнотой, моргнет – и предметы возникают из мглы.

Прошел в кожаной куртке алкаш из соседнего подъезда.

 – Ну, шмаляют, сказал он весело. – Бесплатный цирк. А коммуняки там горят. Самое время по стакашку засосать.

Евгений Андреевич мучительно вздрогнул, словно вляпался в собачье дерьмо. Господи, Зазеркалье...

Настенька отошла в сторонку, подняла каштан, посмотрела на него задумчиво, и вдруг высоким ломким голоском запела:

Наверх вы, товарищи, все по местам!
Последний парад наступа-а-ет!
Врагу не сдае-о-отся наш гордый "Варяг".
Пощады никто-о не желает!..

Не иначе над двориком зажглось второе солнце, – Евгений Андреевич обрел дополнительную остроту зрения. Он вдруг увидел: какое множество живых существ вокруг. Жэковские слесаря и сантехники, словно мухи, облепившие летний столик, замерли с растопыренными пальцами, сжимавшими костяшки домино. На скамейке под деревом вскинули головы две старушки. На балконах курили краснорожие, опохмелившиеся мужики. Из окон стали выглядывать женщины. Они крутили головами, искали: кто это там поет?

И охватил Евгения Андреевича неведомый ранее страх. Поднимался откуда-то из глубины мерзкий мертвящий ужас, как будто бы сейчас было совершено вызывающее беззаконие, и вот они, они, они стали свидетелями, словно все они только и ждали этого момента, чтобы бежать, нестись куда следует... И словно оттуда уже наползает нечто.

Евгений Андреевич и принять решения еще как будто бы толком не успел, как почувствовал под своими пальцами детский подбородочек и зубки.

– Ты что, – хрипло зашептал он. – Разве можно... Это дома надо.

Он схватил ее за руку и потащил, несмотря на явное противодействие, к своему подъезду.

До самого вечера Евгений Андреевич чувствовал перед дочкой некую вину. Нет-нет, да и заводил он назидательные разговоры: да, все правильно, это я научил тебя этой прекрасной песне, но далеко не все надо повторять на улице, что слышишь дома.

Иногда на лестничной клетке раздавались какие-то шумы, и тогда в груди Евгения Андреевича возникал холодок, и его неудержимо тянуло посмотреть в дверной глазок.

ЭКСТРАСЕНС
Рассказ дежурной у Белого Дома

Когда стали набирать помощников в Белый Дом – это в самом начале осады – я подошла к девочкам, которые записывали, и говорю, меня запишите. Да нам, отмахнулись они, нужны курьеры, а вы, дескать, уже в возрасте, там беготни много. Ничего, говорю, девчата, это только волосы у меня седые, а прыти, говорю, еще достаточно.

И ничего! Ночью начальство наше всякие указы издавало, а утром я, ноги в руки, и на электричку, развозила пакеты по районам.

А когда все выходы перекрыли, и милицейская удавка затянулась на всю катушку – перешла в вахтеры, но ночам дежурила на улице.

Народу шло много, какие только дорожки отыскивали. И простые люди, и знаменитости. Певец, например, включишь экран, а он уже там. Так вот, в тот раз он был с двумя женщинами. Я вышла ему навстречу. Наши думали – документы проверять. А зачем я буду у него проверять, если знаю его, уж не настолько же я от жизни отстала?.. Я просто подошла сказать: ну, что, передачку, значит, несешь, в концлагерь имени Ельцина? Ничего не ответил певец.

А в последнюю предрасстрельную ночь, когда уже и воздух сгустился, и все мы понимали: теперь-то дело добром не кончится, вдруг появились эта женщина. Та самая экстрасенс, до которой Кашпировскому топать да топать. На ней было красное пальто, и волосы распущены по плечам. Двигалась она неуверенно, как в полусне, как в тумане, и меня поразило ее мертвое безжизненное лицо. Хоть и мало было света перед нашим подъездом, но увидела – ни кровинки. А тут и полночь пробило. Меня даже какая-то оторопь взяла. Я потеряла над собой контроль и закричала:

– Иди лечи Брежнева, здесь тебе нечем поживиться!

А она, словно не видела меня, продолжала идти. Тогда встала я у нее на пути, руки раскинула.

– Ну, – говорю, – кто на кого: сатана на черта, или черт на сатану?!

Она остановилась, посмотрела сквозь меня, так и не сказав ни слова, развернулась и пошла прочь. И не сама будто шла, а как бы в спину кто-то подталкивал. Когда она попадала в полосы света, кровавой краснотой наливалось ее пальто, и распущенные волосы занимались изнутри мертвящим светом.

А на рассвете началось! Куском отбитого камня шибануло по голове. Очнулась уже внутри, глядь – а лежу среди мертвых. Отползла. Еще один мужик из мертвых поднялся, но тут же свалился уже навсегда, у него полголовы было раздроблено.

Душа рвалась на подвиги. Но никто не знал – что делать. А потом выходили с белым флагом. Многих постреляли, но мне повезло, дотащилась до сквера. Враги торопились к Белому Дому, каждому хотелось кого-нибудь убить, и на меня никто не обратил внимания.

Я шла, как помешанная. Иду, а ничего не понимаю – где иду. Я спросила прохожего: где нахожусь? Он назвал улицу – знакомая улица. А до ближайшего метро, спросила, далеко? Да вот за углом, Белорусский вокзал, кольцевая.

И вдруг я вспомнила колдунью. Мертвое лицо. Потухшие глаза. Не было в них ничего, кроме собачьей усталой тоски. Ложись и помирай. А что, вдруг подумала я, сколько таких, живущих нашей кровью, нашей душевной силой... Кто знает, может, действительно нашим духом питаются? А у нас, когда автоматы пошли строчить направо и налево, особая душевная сила была. А вдруг она подкрепить себя пришла последними человеческими стонами... И пальто красное, и волосы распущенные...

Повернула за угол. Метро с колоннами, и вокруг столько цветов – южане торгуют. Красное, красное море... На каждую свежую могилку хватит.

ХОРОШИЕ ЛЮДИ

Женщина в ужасе побежала вверх по лестнице. Ей казалось, что на этаже битком набитом пусть такими же испуганными, беспомощными, но людьми, она будет обязательно спасена. Она смешается с ними, растворится, станет невидимой.

Но чудовище в пятнистой форме с лицом, прикрытым страшной маской, ударило из автомата длинной очередью вдоль по лестнице. Женщина упала и затаила дыхание. Чудовище изрыгнуло ругательство, и до женщины с быстротой молнии дошло: у него кончились патроны. Быстро-быстро она поползла вверх. И вот оказалась среди своих.

– Вы ранены? – послышались голоса.

– Нет, – ответила она, счастливо улыбаясь. – Только испугалась немножко.

Но всему приходит какой-нибудь конец.

Они выходили под белым флагом, небольшая толпа – человек двадцать-тридцать. Один мужчина снял светлую рубашку. А другой – длинный тощий старик – поднял ее над головой.

"Живое древко", – подумала женщина.

Далеко им уйти не дали. Застрочили автоматы. Последнее, что увидела женщина: старик упал плашмя, вперед, вместе с рубашкой-флагом.

Один раз она пришла в сознание, когда кто-то тяжело дыша, кряхтя со стонами, ползком волок ее по асфальту. Пальба вокруг продолжалась...

А окончательно очнулась – на операционном столе. Услышала тихий мужской голос:

–  Коленная чашечка... коленная чашечка... Хорошо, что навылет...

А когда она окончательно пришла в себя, в палату зашли два молоденьких бородатых врача.

– Вот что, мамаша, – сказал озабоченно один из них. – Вам лучше здесь не оставаться... Давайте какой-нибудь телефон, я позвоню, чтобы кто-нибудь приехал за вами. Есть смысл, есть смысл...

И справку выдали, когда она прочитала ее, а там написано было – растяжение сухожилий  – так ей пошуметь захотелось на врачей, что-нибудь обидное сказать им... Дескать, как только, совесть позволила вам...

Во, глупая женщина! Уже на следующий день она мысленно благодарила бородатых юнцов в белых халатах. А сыну, который куда-то собирался, сказала:

– Увидишь по дороге церковь, зайди и поставь свечу за здоровье хороших людей.

ДЕВУШКА, ГИТАРА И ОМОНОВЕЦ

Вынесли девушку. Пораженная в грудь навылет осколком снаряда, она сжимала белыми остывшими пальцами гитару. Совсем новая гитара с веселенькой, еще не утратившей первоначальный блеск, переводной картинкой.

Омоновцы отнесли ее в сторону, ближе к скверу, и стали отделять инструмент от тела. Но окаменевшие пальцы не разжимались. Тогда один из них, густо дыша сивухой, в приступе внезапного бешенства, так рванул гитару на себя, что послышался треск сухого дерева.

Открытые голубые глаза девушки спокойно смотрели на молодого военного человека

МАРОДЕР

Война шла к концу.

Сегодня уже не громыхали пушки, меньше стало военных и омоновцев на подступах, к Дому Советов. Но еще стреляли  – то там, то будто бы рядом совсем в скверике. А мальчишке временами казалось, что пальба идет со всех четырех сторон. Он видел, как уносили раненых, опасливо оглядываясь, прижимаясь к домам, и в этом взрослые быта похожи на ребенка – им тоже казалось: если прижмешься к дому, то будешь незаметным для врагов.

Конечно, в такое время лучше бы не соваться в здешние края. Но как? Если мальчишку влечет сюда непреодолимая сила; словно живой огонек вспыхнул в серой однообразной жизни его. Он должен быть здесь, и все!

Осторожно пробираясь к дому, он в совершенно безлюдном переулке увидел полуобгоревшую легковую машину. Подошел ближе, дверца приоткрыта, в кабине на месте шофера сидел то ли раненый, то ли убитый; руки обхватили руль, седая голова лежала на руках. Но страшно не было – словно отдыхает человек.

Мальчик тронул его за плечо.

– Дядя, дядя, вставайте же, уходите. А то или сгорите, или убьют.

Мужчина поднял: голову, встряхнулся, словно сонным взглядом окинул мальчика, протянул руку и погладил давно не стриженую голову.

– Вот так-то, сынок. Такие дела... Я свое, похоже, откочегарил. А ты смотри и запоминай....

Он уронил голову, но тут же вскинул ее, снова, как бы сонно, медленно с головы до ног оглядел мальчишку. Паренек тоже опустил взгляд. Изолента, которой были подремонтированы кроссовки, отстала на концах, джинсы обмохрились.

– Я уже – все! А ты – беги! Подумал... '

– Да, во еще, – он вынул из гнезда приемник и протянул мальчишке. – Вот, возьми... Пусть мать продаст или обменяет. Купи ботинки, сынок.

– Дяденька, дяденька, – мальчишка почувствовал, как под пальцами тяжелеет плечо.

А тут совсем рядом что-то ка-ак рвануло... И словно ужас, накопленный за всю небольшую жизнь, прорвало наружу. Мальчишка вскрикнул и побежал.

Он уже чувствовал свой дом. Вот еще за угол... Но вдруг, откуда ни возьмись – дядьки в пятнистой форме, с автоматами на груди и дубинками на поясе.

– Ты куда, шкет вонючий! – крикнул один и так крутнул его за ухо, что мальчишка тонко, словно подстреленный зайчонок вскрикнул и упал.

И вот, когда он падал, второй успел выхватить приемник. Он покрутил его в руках и, засовывая подмышку, довольно прищелкнул языком:

– Вот чертово семя! Сопля зеленая, а туда же – мародерствовать.

ПЛЯСУНЫ

Боевые действия закончились, но победители не спешили убирать мертвых. Их только перетащили ближе к зданию, слегка загородили военными машинами и выставили охрану, чтобы местное население не разобрало родных и знакомых.

Над Домом черным стягом стоял густой жирный дым. В ближний скверик слеталось воронье.

Но вот то ли со стороны Арбата, то ли американского посольства, а может просто из-под земли, из преисподней, что стало все чаще бывать, выскочила машинешка. Странной она была  –  некий гибрид микроавтобуса и грузового фургона и раскрашенная ярко, наподобие сувенирного пряника. Если бы не пестрота, не крытый полукругом брезентовый кузов, состарившимся людям она напоминала бы послевоенную полуторку, хозяйку российских дорог.

Машина остановилась у Горбатого мостика, задний полог откинулся, и на асфальт, усыпанный битым стеклом, дробленым камнем и оружейными гильзами, вывалилась странная компания. Поджарые бородачи в черных сюртуках и в черных шляпах с широкими полями, и несколько юнцов в глухих темных свитерах.

Взрослые, задрав бороды и придерживая шляпы, посмотрели, как медленно, словно преодолевая невидимое препятствие, ползет черный жирный дым. Прошлись по пятачку, весело притопывая. Пожилые чувствовали себя как дома, молодняк с непривычки видимо пока – дичился.

Вскидывая ноги вперед, вращая верхней частью туловища, засунув два пальца в жилетные карманчики, вытянув другую руку вперед, они образовали круг. И пляска началась.

Что-то жуткое, запредельное было во всем этом! Пожарище! Трупы! Гильзы в засохшей крови, утробные вскрики воронья…

Собирался народ. Люди угрюмо наблюдали за происходящим. И, наконец, чье-то сердце не выдержало – и в танцующих полетел первый камень. И вот что неожиданно: вскипел милиционер – громко выругавшись, он выпустил вверх очередь из автомата.

Круг плясальщиков распался. Молодежь в свитерах бросилась к своей машине, следом нехотя побрели бородатые.

Но один отделился от своих и направился к собравшейся толпе. Он подошел к женщине с ребенком и, опустившись на корточки, протянул малышу конфету.

– Не смей брать у него! – истерично закричала мамаша.

– А кто он? – спросил малыш,

 – Ребеночек еще не знает... – задумчиво покачал головой бородач. – Но ничего, подрастет и узнает.

И ощерил крупные блестящие зубы. Бедная женщина чуть не потеряла сознание: так ей напомнили эти крупные слюдяные зубы, составленные в ряд щиты омона.

ПОСЛЕДНЯЯ СИГАРЕТА

Эдуарду Володину

Возвращались из командировки в просторном полугрузовом автобусе. За окном хлестал осенний дождь, но в салоне было тепло и накурено хорошими сигаретами. На заднем сиденье молодой полковник пел вполголоса под гитару: "Дом Богородицы – Россия! Твои поля и города,  враждебной отданные силе, горят от боли и стыда. Полки, бригады, батальоны отгородились от своих. Войска Небесной обороны одни – за мертвых и живых. И по невидимому следу, не преклоняя головы, святые ратники победы сойдут из вольной синевы. И беззаконные законы не одолеют Русь, – пока – над нею держат оборону ее Небесные войска. Над Русью держат оборону ее последние войска!.."

– Что-то вспомнился под эту песенку Дом Советов, – неожиданно подал голос мой сосед. Я-то думал, он дремлет, опустив голову на грудь, уткнувшись в седую бороду. – Какие там были люди, какие профессионалы. Всего не расскажешь, но два момента врезались на всю жизнь.

Он помолчал и продолжил тихим голосом.

– Дом уже горел. Дым в помещениях становился заметнее, но не густотой своей, не клубами, как бывает на обычных пожарищах, а каким-то едким, удушающим запахом. Огонь гудел где-то по левую сторону от нас, в другом крыле. Это был нескончаемый рык мощного злобного зверя. Легко было представить, как он взламывал, выгрызал, оплавлял возникающие на его пути преграды. Впрочем, какие для него могли быть преграды.

А мы спускались вниз. Все было потеряно, а что можно, проиграть – проиграно. Дальше, понимали мы, вряд ли возникнет смысл наших жизней. Что-то, наверное, похожее, когда в плен берут, впрочем, там есть хоть какая-то надежда, побег, допустим, или дождаться, когда "наши придут".

Этажом ниже мы увидели группу парней в пятнистой форме, с автоматами. Они смотрели на нас с некоторым, даже я бы сказал, весельем.

– Эй, отцы, – крикнул один. – Закурить не найдется?

Среди наших курил только я один, за что и доставалось. Вытащил пачку, но там оставалась всего одна.

– Всего одна, к сожалению.

– Бросай, если не жалко.

Да разве жалко, о чем разговор... Я бросил сигарету вниз. И она полетела каким-то зигзагом, кувыркаясь. Но один из парней сделал незаметное движение, и сигарета легла точно поперек его ладони. Это надо было видеть. Спокойное точное движение профессионала высочайшего класса.

Спустя пролет я оглянулся – ребята в камуфляжной форме поднимались наверх. А это значило одно: они отказались сложить оружие. А по возрасту – наши сыновья. Впрочем, и мы сами далеко еще не деды.

А следующей ночью меня допрашивали в казенной комнате жилого высотного дома. Из окна хорошо были видны пылающие верхние этажи Дома Советов. Из окон вырывались красные языки, и можно только догадываться, что там творилось внутри – какой смерч, какой огненный цунами.

Офицеры в милицейских нейлоновых куртках нет-нет да и поглядывали на пожарище. Трудно сказать, что у них происходило в душе, но лица, все в каких-то уличных шрамах, были бесстрастны.

Ближе к полуночи, когда осенняя темь достигла предела, стоявший у окна полковник вдруг неожиданно вскрикнул. Все повернулись в сторону окна и остолбенели! Из объятого пламенем каменного гроба, из адского месива огня уходила в небо очередь трассирующих пуль. К ней присоединилась вторая, и это было невероятно... Колючий комок встал поперек горла.

Сынки прощались!..

Вот так вот уходили лучшие. И среди них тот, взявший на лету сигарету.

Несколько минут, как загадочные письмена, уносились в черные небеса светящиеся строчки.

Подготовила к публикации Анастасия ЧЕРНОВА

Вверх

Внимание! Если вы заметили в тексте ошибку, выделите ее и нажмите "Ctrl"+"Enter"

Комментариев: